Стихотворения

ОНА ЕЩЕ О ХИМИИ СВОЕЙ…

— Чем вы занимаетесь?

— Химией.

— Как ваша фамилия?

— Муромцева.

Она еще о химии своей…

Не ведает (о, милая наивность!),

Что в звездах все уже переменилось —

Он ей звонит, он книги носит ей.

Он в моде, в славе. Принят и обласкан

И вхож во все московские дома.

Им угощают. Только мать с опаской

Глядит на дочкин с Буниным роман.

Жуир. Красавчик. Донжуан. Сластена.

Уж был женат и брошена жена.

Перчатки, трость. Небрежно и влюбленно.

Свежайших устриц! Белого вина!

Она еще куда-то в длинном платье

Спешит, походкой девичьей скользя.

О женщина, оставь свои занятья —

Иная уготована стезя.

Она еще о химии лепечет.

Шкаф вытяжной. Пробирки. Кислота.

Но крест чугунный лег уже на плечи…

Ну, хорошо. Пока что — тень креста.

Пока еще святая Палестина,

Борт корабля, каюта, зеркала.

Свободный брак. Пускай смеются в спину.

Над Средиземным морем ночи мгла.

Как все легко, доступно. Мать смирилась.

А он красив, талантлив и умен,

Чтоб это длилось, длилось, длилось, длилось,

Чтоб только он, навеки только он!

Что ж, так и будет. То есть даже ближе

И дольше, чем дерзала бы мечта.

В голодном и нетопленном Париже —

Вот где любовь воистину свята!

Париж-то сыт, да проголодь в Париже

Растянется на много, много лет,

Где друг ее уж тем одним унижен,

Что Бунин он — прозаик и поэт.

Ну а пока — извозчик, стерлядь, вина.

Он наклонился. Что-то шепчет ей.

Московский снег. В неведенье наивном

Она пока — о химии своей…

1975

ЛОЗУНГИ ЖАННЫ Д'АРК

Звучал с непонятной силой

Лозунг ее простой:

За свободу Франции милой,

Кто любит меня — за мной!

Драпают пешие воины,

Смешался конников строй,

А она говорит спокойно:

Кто любит меня — за мной!

Знамя подъемлет белое,

Его над собой неся,

Как будто идет за девою

Сзади Франция вся.

Истерзана милая Франция,

Проигран за боем бой.

Уже бесполезно драться…

Кто любит меня — за мной!

Шестнадцати лет девчонка,

Носительница огня,

Сменила свою юбчонку

На латы и меч и коня.

Свершая святое дело,

За ударом неся удар,

Едет нежная дева,

Железная Жанна д'Арк.

В стане британцев паника,

В стане британцев вой,

Она поднимается — ранена:

Кто любит меня — за мной!

Конечно, мне лучше было бы

Цветы собирать в лесу.

Но гибнет Франция милая,

И Францию я спасу.

Девчонка я, мне бы все же —

Жених, ребятишки, дом.

Но если не я, то кто же?

Если не я — никто.

Хрупка я, но бог поможет,

Дух укрепляя мой.

Если не я — то кто же?

Кто любит меня — за мной!

В чем силы ее источник,

Загадка не решена.

Но все исполнилось в точности,

Как сказала она.

Победа — ее награда.

Как молния, меч сверкал.

С Орлеана снята осада,

Коронован в соборе Карл.

А дальше? Позор мужчинам.

Людям стыд и позор.

Суд заседает чинно,

В Руане горит костер.

Британцы или бургундцы,

Епископы или князья,

Девчонку мучить? Безумцы!

Отвагу судить? Нельзя!

А что же Франция милая?

Где же она была?

С легкостью изменила,

Походя предала.

И Карл, коронованный Жанной,

Где же тогда он был?

Король, как это ни странно,

Первым руки умыл.

А эти зеваки, толпы

Вокруг костра на ветру,

Почему не бросились, чтобы

Спасти из огня сестру?

Конечно, каре, охрана,

Войско во всей красе.

Но если бы ради Жанны

Бросились сразу все?

В больших городах и малых,

В селах и деревнях,

В харчевнях и пышных залах,

Пешими, на конях?

Трусы? Рабы обмана?

Горем сердца полны?

Не вас ли спасала Жанна,

Бросясь в костер войны?

Пламя уже до груди,

Уже до глаз достает.

Бывают предатели люди,

Бывает и весь народ.

Люди, сделайте милость,

Пока не померк еще взор.

Одна за всех получилось.

Все за одну… позор!

Вечером под золою

Нашли в углях палачи

Сердце ее как живое,

Только что не стучит.

Сердце бросили в Сену,

Чтобы стереть и след.

С тех пор прошло постепенно

Полтысячи с лишним лет.

Слава ее окрепла.

И там, где в беде народ,

Дева встает из пепла,

На помощь она идет.

Тогда всех других дороже

Лозунг, зовущий в бой:

Если не я, то кто же?

Кто любит меня — за мной!

1975

ПОЭМА ШАМИЛЯ

Шамиль был храбр. Никто не отрицает.

Была ему и выдержка дана,

Когда в папахах, саблями бряцая,

Вокруг него смыкались племена.

Единый дух ковался в ходе стычек,

Засад, набегов, вылазок, атак.

Разноязыких и разнообычьих

Попробуй собери в один кулак!

Разобщены, невежественны горцы.

Что из того, что каждый врозь удал.

Чтоб их спаять, сиял, как в небе солнце,

Герой, чистейший образ, идеал.

Не ради славы, ради цели этой,

Мосты сожгя, надежды обрубя,

Он сам себя творил, как бы легенду,

Писал, как бы поэму, сам себя.

Легко ли горстке против тысяч драться

И выдержать, стоять за годом год?

А раны что? Их было девятнадцать.

Дух не сломался — рана заживет.

Он так учил: «Нельзя гяурам в руки

Живьем даваться перед ликом гор.

Здесь только смерть, а там позор и муки,

Навеки несмываемый позор.

Смерть на свободе или жизнь в неволе?

Сама возможность выбора смешна!

Для них война — кампания, не боле,

Для нас она — священная война».

И шли, противоборствуя теченью

Истории. Вращенью колеса.

И совершали, верные ученью,

Отваги ли, безумства ль чудеса,

Когда один бросался против роты,

С кинжалом лез на ядра и картечь,

Врубался в строй ощеренной пехоты

Убить, сразить и сразу мертвым лечь.

В последний миг, наверно, думал каждый,

Не доставаясь все-таки врагам,

Имам сказал… Имам бы сделал так же…

Аллах велик. Велик и наш имам.

И вот — Гуниб. Последняя облава

Идет на горстку этих храбрецов.

Обречены на гибель и на славу,

Окружены они со всех концов.

Их около трехсот всего там было,

В кольце несметных полчищ и огня.

«Гуниб, Гуниб — великая могила!»

Как некогда сказали до меня.

Земли осталось только под ногами.

Уходит из-под ног уже земля.

Сидит в тени Борятинский на камне

И ждет к себе имама Шамиля.

Но молится Шамиль, взойдя на крышу,

Прося, как прежде, гибели врагу.

Для той поэмы он сейчас напишет

Последнюю кровавую строку.

Дабы гордиться правнуки могли бы…

Его приказа ждут уже с утра

Вернейшие мюриды и наибы,

Вернейшие имаму нукера.

Счастливый миг — погибнуть за имама.

Великий миг — погибнуть вместе с ним

Известно — мертвецы не имут срама.

Сегодня мертвым легче, чем живым.

Готовы все. Но стойте. Что такое?

Что он задумал? Он к врагам идет.

Своей, не раз простреленной рукою

Свою. Гяурам! Саблю!! Отдает!!!

Как прежде, в небе солнышко светило.

Не грянул гром. Не треснула земля.

Гуниб, Гуниб, великая могила,

Хоть живы все, включая Шамиля!

Не знаю я, по-своему ли, так ли,

Еще пока до школы и до книг,

Мальчишке мать рассказывает в сакле

Про Шамиля и, значит, про Гуниб.

Огнем горя, глазенками сверкая,

Внимает сын про доблесть давних сечь.

Зачем же мать внезапно замолкает

И на другое переводит речь?

Рассказ нарушен. Песня не допета.

Кипит обида в сердце у мальца.

Как объяснить, что у легенды нету

Единственного, нужного конца.

И как не тереби мальчишка хваткий,

Как не реви и сколько слез не лей,

Что не погиб Шамиль в последней схватке,

Что сдался он — не выговорить ей.

Какой пример! Наглядно видим все мы,

Насколько роль поэта высока.

В блестящую и славную поэму

Навеки вкралась слабая строка.

1974

НЕГЛИНКА

Пусть не размашисто, не длинно,

Но все же в птичьих голосах,

Текла себе река Неглинка

В зеленых, смешанных лесах.

Там дуб, там ель, там кустик тала

Гляделись в воду без труда.

Когда ж сосна преобладала,

То медной делалась вода.

В ней, розоватой на закате,

Все было видно до земли —

И голавли на перекате,

И пескаришки на мели.

Смыкались над водой вершины

И создавали мрак и тень.

Зато фонарики кувшинок

Светили ярко целый день.

Стрела щуренка из засады,

Коряги, заросли осок,

Стрекозы в радужных нарядах,

В дрожащих зайчиках песок,

Да пена белая, как вата,

Да птичьи мелкие следы,

А там, где глина красновата,

Свисали корни до воды.

То звезды высыпят над нею,

То синим куполом — зенит.

То тихим омутом темнеет,

А то по камушкам звенит.

Так и жила себе Неглинка,

Не знала горя на веку,

Текла неторопко, не длинно,

Впадая в большую реку.

И не ждала б судьба лихая

Речонку с мохом и травой,

Когда бы та река другая

Не оказалась вдруг Москвой.

Где цвет черемухи душистой,

Где блики утренней зари?

Где отраженный месяц чистый,

Где соловьи, где пескари?

Домов кирпичные громады,

Земля асфальтом залита,

Машины, вывески, ограды,

Киоски, рынок, суета.

И только улица Неглинка

Напомнит вам наверняка,

Что, по преданиям старинным,

Когда-то здесь текла река.

Текла, была и — ни приметы,

Ни берегов, ни дна, увы.

Ну что ж, была, а нынче нету

Среди разросшейся Москвы.

Как и стогов нет на Остоженке,

А на Садовом нет садов,

Как нет Соломенной сторожки,

От рощи Марьиной следов.

Где Сивцев Вражек, долы, горы,

Полянки, мох и топь болот?

Где сосны сумрачного бора

У Боровицких — в Кремль — ворот?

Растет Москва, никто не ропщет.

Преобразуют мир века.

Но речь одна — сады и рощи,

Другая речь, когда — река.

Шумит великая столица,

Шуршит машинами над ней.

И что же ей, Неглинке, снится

Среди подземных кирпичей?

Кувшинки, синие стрекозы,

Чуть розоватый свет зари?

Луга, песчаные откосы

И на быстринке пескари?

Весной лихое половодье,

Июль в цветах, январь во льду?

Хоть в берегах, да на свободе,

Хоть под уклон, да на виду?

Или мечтает, может статься,

И видит, словно наяву,

Как лет мильонов через двадцать

Она переживет Москву?

Как расточатся по крупинке

Асфальт, чугун, кирпич, гранит

И будет у реки Неглинки

Опять речной, привычный вид?

Леса вокруг. Свежо. Светает.

Природа в вечной кутерьме…

Что ж, время есть. Пускай мечтает,

А что ей делать там, во тьме?

1974