ГАЗЕТНЫЙ ДЕНЬ

Рабочий

утром

глазеет в газету.

Думает:

«Нам бы работёшку эту!

Дело тихое, и нету чище.

Не то что по кузницам отмахивать ручища.

Сиди себе в редакции в беленькой сорочке —

и гони строчки.

Нагнал,

расставил запятые да точки,

подписался,

под подпись закорючку,

и готово:

строчки растут как цветочки.

Ручки в брючки,

в стол ручку,

получил построчные —

и, ленивой ивой

склоняясь над кружкой,

дуй пиво».

В искоренение вредного убежденья

вынужден описать газетный день я.

Как будто

весь народ,

который

не поместился под башню Сухареву, —

пришел торговаться в редакционные коридоры.

Тыщи!

Во весь дух ревут.

«Где объявления?

Потеряла собачку я!»

Голосит дамочка, слезками пачкаясь.

«Караул!»

Отчаянные вопли прореяли.

«Миллиард?

С покойничка?

За строку нонпарели?»

Завжилотдел.

Не глаза — жжение.

Каждому сует какие-то опровержения.

Кто-то крестится.

Клянется крещеным лбом:

«Это я — настоящий Бим-Бом!»

Все стены уставлены какими-то дядьями.

Стоят кариатидами по стенкам голым.

Это «начинающие».

Помахивая статьями,

по дороге к редактору стоят частоколом.

Два.

Редактор вплывает барином.

В два с четвертью

из барина,

как из пристяжной,

умученной выездом парным,—

паром вздымается испарина.

Через минуту

из кабинета редакторского рёв:

то ручкой по папке,

то по́ столу бац ею.

Это редактор,

собрав бухгалтеров,

потеет над самоокупацией.

У редактора к передовице лежит сердце.

Забудь!

Про сальдо язычишкой треплет.

У редактора —

аж волос вылазит от коммерции,

лепечет редактор про «кредит и дебет».

Пока редактор завхоза ест —

раз сто телефон вгрызается лаем.

Это ставку учетверяет Мострест.

И еще грозится:

«Удесятерю в мае».

Наконец, освободился.

Минуточек лишка…

Врывается начинающий.

Попробуй — выставь!

«Прочтите немедля!

Замечательная статьишка»,

а в статьишке —

листов триста!

Начинающего унимают диалектикой нечеловечьей.

Хроникер врывается:

«Там,

в Замоскворечьи, —

выловлен из Москвы-реки —

живой гиппопотам!»

Из РОСТА

на редактора

начинает литься

сенсация за сенсацией,

за небылицей небылица.

Нет у РОСТА лучшей радости,

чем всучить редактору невероятнейшей гадости.

Извергая старательность, как Везувий и Этна,

курьер врывается.

«К редактору!

Лично!»

В пакете

с надписью:

— Совершенно секретно —

повестка

на прошлогоднее заседание публичное.

Затем курьер,

красный, как малина,

от НКИД.

Кроет рьяно.

Передовик

президента Чжан Цзо-лина

спутал с гаоляном.

Наконец, библиограф!

Что бешеный вол.

Машет книжкой.

Выражается резко.

Получил на рецензию

юрист —

хохол —

учебник гинекологии

на древнееврейском!

Вокруг

за столами

или перьев скрежет,

или ножницы скрипят:

писателей режут.

Секретарь

у фельетониста,

пропотевшего до сорочки,

делает из пятисот —

полторы строчки.

Под утро стихает редакционный раж.

Редактор в восторге.

Уехал.

Улажено.

Но тут…

Самогоном упился метранпаж,

лишь свистят под ротационкой ноздри метранпажины.

Спит редактор.

Снится: Мострест

так высоко взвинтил ставки —

что на колокольню Ивана Великого влез

и хохочет с колокольной главки.

Просыпается.

До утра проспал без про́сыпа.

Ручонки дрожат.

Газету откроют.

Ужас!

Не газета, а оспа.

Шрифт по статьям расплылся икрою.

Из всей газеты,

как из моря риф,

выглядывает лишь —

парочка чьих-то рифм.

Вид у редактора…

такой вид его,

что видно сразу —

нечему завидовать.

Если встретите человека белее мела,

худющего,

худей, чем газетный лист, —

умозаключайте смело:

или редактор

или журналист.

Загрузка...