Столичный доктор

Глава 10

Всю ночь не давали спать сначала кошмары — перед лицом стояло дуло револьвера, и я все ждал выстрела. Просыпался в поту. А потом подключилась мышь. Да, обычный «микки маус» российского розлива. Все бегала, шуршала, потом начала грызть что-то. Я выругался и затребовал Баюна.

Кузьма разыскал его, принес в спальню. И надо сказать, кот не бездельничал — полез под кровать, начал выскребать противника из норы. Неудачно. Устроил засаду. Притаился — ни звука. Но мышь, похоже, просекла тему, выходить наотрез отказывалась. Шуршала где-то по своим коридорчикам и прочим секретным ходам.

Встал в препаршивом настроении, выговорил грустному коту, который «умывался» на подоконнике.

А тут, как назло, еще и спину прострелило. Ладно, у этой напасти есть лечение — сделал утренний комплекс упражнений, показанный мне вчера внучкой Ли Хуаня — Синцзюань. Невысокая крепенькая девчуля, которая легко одеждой шифровалась под мальчика. И как только Кузьма ее распознал?

Начал с выпадов, махов, потом постоял в планке. Дальше дело дошло до стоек из стиля Багуачжан. В переводе — Ладонь Восьми Триграмм. Эти «триграммы» мне объяснял другой ученик Ли — такой же, как внучка, мелкий крепыш — Лэй Чан. Основные движения, переходы… Стиль был сложный, рассчитанный на дистанционные схватки с дальними ударами ногами, руками. Никакого клинча. Поинтересовался во время тренировки — как долго придется учиться?

— Лет пять, — пожал плечами Ли Хуань. — Дети и подлостки быстлее.

Мнда… Будут ли у меня эти пять лет?

Пока занимались — приглядывался к ученикам китайца. Уровень у них был запредельный — в ходе учебной схватки я просто не видел многих ударов. И постепенно начал понимать замысел Ли. Он решил в каретном сарае фактически открыть собственную школу. Не афишируя и под прикрытием «излечения приват-доцент Баталова». Дворник, сдобренной взяткой в полрубля, уже не проявлял интереса к шастающим «китаезам», домовладелица же, насмотревшись на мои успехи, вообще заказала себе курсы массажа. И была очень довольна результатами — рекомендовала знакомым кумушкам.

Единственный, кто озаботился вопросом — стал батюшка Серафим. Он заехал за мной забрать на похороны Зингера, увидел идущих по двору китайцев, прихватил за локоток дворника. Пока я собирался, исследовал свой гардероб на предмет черного галстука, священник быстро все выпытал у подметальщика.

— Как же так, Евгений Александрович?! — пенял мне в санях священнослужитель. — Эдак так и оскормиться можно. Они же язычники, в истинного бога не веруют…

— Они буддисты, — почесал в затылке я. — А их вера христианскую совершенно точно признает как истинную.

Батюшка только в расстройстве головой качал. Седая грива волос выползла из-под шапки, рассыпалась по плечам.

— Ежели о ваших шашнях с китайцами узнают в духовной консистории… — священник тяжело вздохнул.

— А как же слова Христа? — поинтересовался я. — Нет ни эллина, ни иудея.

— Вы помните полную цитату?

Я покачал головой.

— Апостол Павел писал: «Отложите всё: гнев, ярость, злобу, злоречие, сквернословие уст ваших; не говорите лжи друг другу, совлекшись ветхого человека с делами его и облекшись в нового, который обновляется в познании по образу Создавшего его, где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но всё и во всём Христос».

— Обновляется в познании! — Серафим поднял палец вверх. — Ваши китайцы хоть раз спрашивали о Христе?

Тут я смутился:

— Нет.

— О чем и речь…

Дальше ехали молча и спустя минут сорок прибыли на Ваганьковское кладбище. А я уже начинаю привыкать к неопределенным временным отрезкам и местной неспешности. Раньше начал бы искать, чем занять себя, а тут еду и спокойно созерцаю окрестности.

Отпевал Зингера в ваганьковской церкви какой-то незнакомый священник. Я спросил отца Серафима, как так, немец же, а православный. И получил ответ, что в православие перешел еще дед доктора. Люди на похоронах были все сплошь посторонние. Хотя нет. Я узнал в толпе Блюдникова, купца Калашникова. Последний так и вовсе после отпевания подошел ко мне, поклонился.

— Как сын? — на автомате поинтересовался я.

— Все слава Богу, — перекрестился купец. — Орет только, спать не дает.

— Ну это все дети так, — пожал я плечами. — Знали Павла Тимофеевича?

— А как же не знать? Всю семью пользовал, — Калашников помялся. — Не соблаговолите ли, Евгений Александрович, на поминки заехать? Дочка так и не приехала на похороны, пришлось самим все устраивать…

Отказываться было неудобно, согласился.

Хоронили доктора в дальнем конце кладбища, позади памятного знака погибшим в осаде у Плевны. Кто-то в толпе заголосил, народ встал в очередь бросать мерзлые куски земли в могилу.

Меня по знаку Серафима, пропустили первым, я пробормотал «пусть земля будет пухом», исполнил ритуал. После чего, забыв про обещание Калашникову, пошел на выход с кладбища. В голове крутился образ Зингера, я вспоминал, как тщательно он меня осматривал, поддерживал с шутками, тормошил какими-то расспросами. А хоронили вот так, в закрытом гробу. Еще бы опечатали его…

Опомнился только когда уже сидел в санях извозчика и ехал на Арбат. Рука даже невольно полезла в полушубок за сотовым телефоном. Набрать купца — предупредить. Тут то я и засмеялся, напугав кучера. Все никак прежняя реальность меня не отпускает. То Виктории выдам «нормально», то ищу сотовый. А к Калашникову после зайду, ничего страшного, рядом всё.

Раз уж все одно еду в сторону дома — решил заглянуть во врачебный кабинет, перепрятать Наганы. Глупо оставлять их в ящике стола, в который может любой легко забраться. Когда вылезал из саней у дома Пороховщикова, нос к носу столкнулся с пожилой дамой в собольей шубе и меховой шляпке. Она тоже выбиралась возле парадного входа из роскошной кареты на полозьях. Раскланялся, думал пройти мимо. Но нет. Меня аккуратно тормознули сложенным веером.

— Вы наш новый доктор?

Дама передала сумочку выскочившему из входа слуге. Его же кучер нагрузил какими-то перевязанными коробками.

— Евгений Александрович Баталов, — приподнял я котелок. Пижонство, конечно, по такой погоде ходить в нем, но зимняя шапка-пирожок была уныла. Пока уши не приморозит, надевать не буду.

Присмотрелся к даме. Да, ее молодость в прошлом, лицо избороздили морщины, зубы пожелтели. Ах, она еще и курит — на меня пахнуло табачным духом.

— Эмилия Карловна Пороховщикова, — представилась женщина.

— Чем могу быть полезен?

— Вас хотел повидать мой муж, Александр Александрович. Будем признательны, если заглянете к нам.

Тут то я и сообразил. Зингер арендовал полуподвал у Пороховщикова. Александр Александрович. Промышленника и строителя. А это, стало быть, его супруга.

Отказаться было неудобно, я прошел вслед за дамой в дом. Там начался хоровод слуг, у нас приняли верхнюю одежду, меня провели в большую гостиную, украшенную портретами и пейзажами. Пока ждал — поразглядывал картины. Это были сплошь всякие передвижники. Я присмотрелся к подписи на одной из них. Репин. Ого.

Сам Пороховщиков оказался невысокого роста, лысоватый, с невнятной бородой и усами. Не производил впечатление крупного мецената и промышленника от слова совсем. Видно, что в возрасте уже, но энергичный, улыбается.

Нам подали чай, Александр Александрович поинтересовался, как прошли похороны. Сам он сразу повинился, что уже однажды болел тифом и теперь ужас как боится заразиться снова.

— Собственно, Павел Тимофеевич и вытащил меня из этого смертельного омута, — туманно пояснил Пороховщиков. — Думаю, его душа не в обиде на меня и мое семейство, что мы не пришли на похороны. Я сделаю крупное пожертвование на памятник доктору, есть мысли организовать врачебную премию его имени. Жители Арбата многим должны Зингеру.

Александр Александрович перекрестился. Я на автомате следом.

Начались осторожные расспросы про меня — кто, да что… Сослался на Блюдникова, батюшку Серафима. К нам присоединилась супруга Пороховщикова, которая успела переодеться в домашнее платье и нацепить драгоценности. Увешалась, словно елка, украшениями — блеск камней так и слепил глаза. Впрочем, кроме этих смешных понтов, никакого дискомфорта она нам не доставляла. В разговор особо не лезла, решение мужа оставить за мной полуподвал, да еще с арендой — рубль в год — не оспаривала. Мы мирно попивали чаек, промышленник интересовался, как я вылечил спину, как мне арбатские пациенты, знаком ли новым изобретением — граммофоном. Недавно Пороховщикову из Берлина привезли устройство, которое может проигрывать речь и музыку… Хозяин дома с удовольствием показывал картины, рассказывал о строительстве «Славянского базара», Репине, которого встретил совсем молодым. Мы подошли к семейному портрету. Ага, это же сам Александр Александрович, только значительно моложе. Рядом неизвестная дама, между ними стоит девочка.

— Супруга моя первая, Варвара Александровна, урожденная Приклонская. И доченька, Оля.

Не стал спрашивать о судьбе первой жены, и какая по счету нынешняя. Просто в этот момент я с трудом сдержал улыбку — мне девичья фамилия Варвары поначалу послышалась как Поклонская. Знаменитая «няш-мяш, Крым наш» — а ведь Вика чем-то на нее похожа! Этим слегка вздернутым носиком, «детскими» чертами лица…

Тут где-то в прихожей послышался шум, и сразу вслед за этим в гостиную зашел слуга и что-то сообщил Пороховщикову на ухо.

— Сейчас выйду, — недовольно ответил хозяин, и, извинившись, пошел в прихожую.

Я посмотрел ему вслед и увидел взмыленного молодого парня, одетого в зипун.

— Бяда, Александр Александрович! В доме на Пречистенке леса обвалились!

— Что?! — насторожился хозяин. — Как случилось?

— Не знаю, меня позвали, уже всё… Там троих рабочих привалило… Кирюхе ногу…

— Извините, мне надо срочно выехать… — сказал мне Пороховщиков, вернувшись в гостиную. — Сами понимаете…

— Я с вами! — тут же начал собираться и я. — Возможно, понадобится моё участие. Две минуты, только захвачу инструменты.

Раз уж Александр Александрович ко мне по-доброму отнесся — надо соответствовать.

Злополучная стройка располагалась относительно недалеко. У ворот двора с развалинами деревянного дома под копыта лошади бросился какой-то мужик в тулупе, будто Пороховщиков сам не знал, куда ему ехать. От резкого торможения я едва не уронил чемоданчик с инструментами, который держал на коленях двумя руками.

Стройка как стройка. Под забором сложены бревна от старого здания, накрытые хлипким навесом, груды кирпичей… Сейчас, учитывая погоду и праздники, масштабных работ нет, но что-то делали, конечно.

А вот и место аварии. Судя по остаткам, рухнули работяги с высоты здешнего третьего этажа. А потолки в этом здании вовсе не два семьдесят, или даже меньше, как в советских многоэтажках. Тут все три с половиной, самое малое. Так что полет с семи метров, да еще и в рушащихся лесах…

Чуть в стороне сидел и баюкал руку простоволосый парень лет двадцати. Перелом? Вывих? А кто ж его знает, меня сейчас интересует некий Кирюха с травмой нижней конечности. Но пока до него добрались, наткнулись и на третьего пострадавшего. Этому врачебная помощь уже не понадобится, ему священник нужен. Потому что с такими травмами головы живут только зомби в голливудских фильмах. Бревном неизвестному мужику раздавило череп, и он лопнул как тыква.

Шедший за мной Пороховщиков остановился, матерно выругался. А я полез дальше, переступая через строительный мусор, который в таких местах возникает сам по себе. Куда идти, было понятно по слабому стону, да и тот самый парень, который принес известие об аварии, опередил меня со словами: «Сюда барин, тут рядышком!»

Охо-хо, да, не повезло Кирюхе. Судя по всему, он сейчас пребывал в торпидной фазе травматического шока. Всё, как писал Пирогов — лежит окоченелый неподвижно, не кричит, не жалуется, не принимает ни в чем участия и ничего не требует. Под завал попала только левая нога, но этого хватило с лихвой — ее размозжило по верхнюю треть голени.

Блин, а ведь достать его — времени понадобится очень немало. Особенно с учетом немногочисленных участников. Да смысла в этом… маловато. Судя по всему, ампутация неизбежна — вон, из раны обломок кости торчит, накровило вокруг… Но крупные сосуды не задеты, иначе тут уже и спасать было бы некого.

— Дай на что инструменты поставить, — бросил я парню, который замер, глядя на своего товарища. — Слышишь, нет?

Он будто очнулся, снял зипун, бросил на землю.

— Так пойдет, барин? — спросил он.

— Вон туда лучше, — показал я пальцем. — Чуть ближе.

Он передвинул свою одежку, ничуть не тревожась, что она сейчас перепачкается в грязи и крови. Я поставил свой чемоданчик и опустился на колени. Что ж, посмотрим, насколько плохи наши дела.

Первым делом я пустил в ход ножницы. Остатки одежды только мешать будут. Разрезал штанину, подштанники, отвернул в сторону. За болезненные ощущения можно особо не переживать — в торпидной фазе шока они уже мало выражены. Но обезболить надо, это как «Отче наш» все запоминают. Есть травма — делай анестезию. Но перед этим — жгут. С такой травмой — на среднюю треть бедра. Крови в организме и так мало, а ждать гемотрансфузии… Н-да, тут даже рассказ о группах крови будет откровением свыше, даже если про резус-фактор ничего не говорить. Так что максимум, что ждет парня, при условии, что он выживет — вливание жидкости через рот. Какая такая транексамовая кислота, или хотя бы признанные вредными кристаллоиды? Даже физраствором доисторическим никто не прокапает ни разу! А вот то, что на улице холодно, это даже хорошо для пострадавшего. Шансов чуть больше.

На жгут, по примеру всех скоропомощников, я взял то, что ближе всего — ремень болезного. А что, широкий, пряжка крепкая, а дырку где надо, проковырять недолго. Это сейчас кровотечение остановилось — бревно перекрыло своей массой сосуды. А попробуем сдвинуть — и вытекут остатки со скоростью звука. До развития краш-синдрома еще не скоро, успеем управиться. Время… чем поставить? А вот же, химический карандаш, который сейчас называется «копир». Прямо на коже и напишу. Хотя кто ж его знает, принято ли сейчас так делать?

— Что вы делаете? — со своими вопросами вылезал Пороховщиков. Ясно. Не принято тут так. Я невежливо отмахнулся:

— Позже!

Теперь морфий. В склянке есть, уже разведенный. И стерильные шприцы, завернутые каждый отдельно в крафт-бумагу. Главное, не бросить по привычке иглу куда-нибудь. Инструментарий сугубо многоразовый. Иголочки потом замочим, прочистим просвет тоненькой проволочкой — мандреном, простерилизуем, и снова в бой. Колоть, конечно, лучше в вену, но попробуй найти ее сейчас. Периферический кровоток уже выключился, попробуй, попади в спавшийся сосуд. А в то месиво, что на голени, лезть не стоит. Так что в мышцу. Пока подготовимся к следующему шагу, всё и так поступит куда надо.

А что у нас далее? Так ампутация в полевых условиях. Всё как у батюшки военно-половой хирургии, Николая Ивановича. Нет у меня условий ни для нормальной операции, ни, тем более, для всяких изысков. Режем по-мясницки, на уровне нижней трети бедра. Никакой культи формировать не буду, выживет до больницы — там и доведут до ума. А мне только вязать сосуды и отсекать лишнее. Минимум необходимого у меня есть — лигатура, зажимы, иглодержатель, иглы, скальпель. Вот пилы для костей нет, но тут вот прямо сейчас делать это незачем — вон тот торчащий отломок я и пинцетом уберу, он вроде как держится на честном слове, а остальное… как повезет, повязкой прикроем, и рысью в больницу. В какую? Подумаем чуть позже, когда будет кого везти. Ну, с богом!

Помыл руки из склянки со спиртом, открыл коробку с инструментом.

— Зовут тебя как? — спросил я у провожатого, который так и стоял, открыв рот от изумления.

— Митькой… — почти прошептал парень.

— Ты как, не боишься, поможешь?

— А что делать надо? Я, барин, с людьми-с не особо…

— Поросят резал?

— Ага…

— Ты, Дмитрий, держи его, чтобы не дергался. А остальное я сам.

— Давай, Митька, ты плечи хватай, а я вот тут, за пояс, — предложил Александр Александрович.

Я обернулся. Куда только делся тот вальяжный господин, вещающий и граммофоне? Он вроде даже в плечах шире стал, не говоря уж о взгляде — собранном и жестком. Судя по его внешнему виду, строительный бизнес в Москве — не для слабаков.

Я в сторону головы и не смотрел даже. Обколол, сколько смог, кокаином, смазал спиртом — и понеслось. Разрез, зажим, лигатура. И повторить. И еще. Хорошо я за последние дни восстановил мелкую моторику вязкой узлов. Кузьма, тот точно подумал, что я свихнулся, глядя на длинные шнуры на спинках стульев. Даже одним пальцем неплохо получалось. Здесь, правда, таких мест нет — все открыто, но всё же навык помог значительно ускориться с процедурой. Пара-тройка минут — и оттаскивайте. Останки ноги могут и потом откопать, похоронят как-нибудь. Это уже не мое дело.

— Давай, на сани! — начал командовать Пороховщиков. — Куда повезем? В университетскую клинику? Тут версты две, не больше, домчим галопом минут за пять!

Я согласно кивнул, и начал собирать разбросанные по зипуну инструменты.

Да уж, упряжка у Александра Александровича — на зависть всем. И впрямь, до больницы доехали вмиг. В приемном покое объяснили ситуацию, и вскоре к нам вызвали хирурга. Пришел пожилой, бородатый, доктор в пенсне. Посмотрел на болезного — бледного, почти серого. Тоже, наверное, вспомнил Пирогова. Послушал мой отчет о проделанном на месте. Открыл повязку, осмотрел культю, покивал, мол, что делать — ясно. Впрочем, слова «если выживет» не произносил. Но и так понятно, что тут надеяться мало на что есть.

Как бы в подтверждение моих опасений Кирюха вдруг надумал умереть. Хватанул воздуха напоследок — и замер. Устал жить.

— Камфору! — закричал хирург.

Ага, прям сейчас он от твоего дыхательного аналептика оживет и начнет улыбаться. Пока этот масляный раствор всосется и подействует, патанатом не только вскрыть его успеет, но и пообедать после.

Подавив в себе желание завопить боевой клич «Реанимация!», я ринулся к кушетке. Ну-с, поехали. Тройной прием Сафара — одна секунда. Платок на рот — две. Начинаем дышать — три. Вдохнул два раза, с удивлением заметив, что экскурсия грудной клетки есть. Начал качать грудину. На счете «пятнадцать» вернулся ко рту, и… Сегодня Господь решил сходить в факультетскую больницу и продемонстрировать чудо. Потому что Кирюха вдруг начал дышать самостоятельно. Надо же, а я уже переживал, что непрямой массаж сердца придется делать поаккуратнее, а то там под конец вроде хрустнуло немного.

Попробовал пульс на сонной артерии. Частит, конечно, но ровный, синусовый. И дышит хорошо, двадцать пять в минуту примерно. Для шока вполне хватает. Я скомкал платок и посмотрел, куда бы его выбросить. Использовать после такого я его вряд ли смогу. Нашел урну, а затем и открытую форточку в госпитальном коридоре — втянул в себя морозного воздуха. Курить, что ли, начать? Вроде отпускает. Хотя еще и потряхивает.

— Закурите?

Ко мне подошел давешний хирург, протянул раскрытый портсигар.

— Нет.

— Итак, коллега, что только что сейчас было? Ну там, с увечным?