Глава 19

— Бретт, болезнь вашей тети очень серьезна, но мне сказали, что доктор Хатауэй — лучший кардиолог. Ваш дед прилетит из Австралии завтра вечером и встретится с вами прямо в больнице.

Разговаривая с Бретт, Джефри Андервуд крутил в руках пеструю ручку. Бретт сидела напротив него за инкрустированным столом для совещаний и кивала головой. Ее веки слипались, поэтому, пытаясь сосредоточиться, она раскачивалась на стуле в мрачном кабинете нью-йоркской штаб-квартиры Свена Ларсена.

Она старалась не смотреть на свое отражение в зеркале, висевшем в позолоченной раме за спиной Джефри: ей не хотелось видеть, насколько ужасно она выглядит.

— Вы можете выбросить из головы все беспокойства, связанные с переездом. Как только вы будете готовы, контора по приобретению недвижимости составит график закупки всего необходимого, а к приезду мисс Диот подберет ей квартиру.

«Он говорит так, словно уже составил контракт», — подумала Бретт, и была благодарна ему за активную помощь и организацию ее переезда.

— Вы даже не представляете, какое для меня облегчение — не заниматься переездом. Из-за завтрашней операции тети у меня остается только сегодняшний вечер, чтобы решить все свои дела. А сейчас мне пора идти. Спасибо вам за то, что нашли время встретиться со мной сегодня. — Бретт накинула на плечо ремень своей сумочки и приготовилась встать.

— Но есть еще одно дело, которое необходимо обсудить.

— Какое? — спросила она. Джефри достал из ящика стола голубую папку и положил перед ней.

— Ваш дед понимает, что для вас сейчас очень беспокойное время, но неожиданная болезнь миссис Кокс заставила его известить вас о планах относительно его имущества. Он понимает, что может возникнуть множество вопросов, однако невзирая на…

— Черт возьми, что бы он ни делал со своими деньгами, — все хорошо. Я не хочу сейчас думать об этом.

«У моего деда нет сердца, у него один расчет, — кипела она. — Его сестра может умереть, а он думает только о своих деньгах».

— Пожалуйста, потерпите меня еще несколько минут. Мы можем поговорить сейчас только в общем, подробно обсудим все в более подходящее время, — предложил Джефри.

Несколько минут Бретт сидела с закрытыми глазами, потом глубоко вздохнула.

Джефри был всегда очень любезным и участливым и не отвечал за то, что многие члены ее семьи были бесчувственными и эгоистичными.

— Могу я сделать что-нибудь для вас, прежде чем мы продолжим? Может, воды или мяты?

Джефри достал из пиджака красную с белым коробочку с мятными таблетками и предложил Бретт. Она выдохнула:

— Спасибо, вы очень любезны. — Положила на язык белую таблетку, которая сразу же стала таять.

— Как вы знаете, из вашего собственного опыта составления завещания означает, что вы должны предвидеть будущее в свете настоящего. — Джефри сложил руки на столе и наклонился к Бретт. — В любом случае ваш дед решил, что в будущем будет правильным и наилучшим оставить все состояние вам. Ваша мать, миссис Норт, получит только часть ценных бумаг. Господин Ларсен и миссис Кокс имеют раннюю договоренность об этом. Эта голубая папка для вас. Здесь подсчеты всего состояния мистера Ларсена, которое на сегодня составляет почти два с половиной миллиарда долларов.

— Что? — спросила ошеломленная Бретт.

— Сумма звучит несколько подавляюще, но все в вашем распоряжении. По этому отчету вы сможете провести подсчет сами. В следующий раз мы смогли бы пройтись конкретно по всем пунктам, — сказал Джефри.

— Джефри, позвольте мне быть с вами откровенной. Со дня нашего последнего разговора в Париже у меня не появилось склонности к большому бизнесу, и я не способна сейчас об этом думать.

— У вас сейчас нет необходимости решать какие-то сложные задачи. На сегодня требуется только, чтобы вы взяли папку. В соответствующее время вся содержащаяся в ней информация будет вам ясна. Вы прекрасно справляетесь со своим собственным делом и, возможно, в будущем вам станут понятны и эти разработки. Ваш дед надеется, что именно вы займете главенствующее положение. Он думает, что управление «Ларсен Энтерпрайсиз» перейдет в способные руки. Но все эти разговоры отложим до лучших времен.

— Хорошо.

У нее пульсировало в голове, словно дьявол стучал изнутри острым металлическим молотком.

— Не забудьте это, — сказал Джефри, подавая ей голубую папку. — Позвольте мне проводить вас до лифта.

Когда Бретт ушла, Джефри прошел вдоль ковровой стены конференц-зала, открыл темную дверь следующего кабинета и включил свет.

— Выключи! — рявкнул Свен Ларсен, все еще втиснутый в кожаное кресло, из которого он через глазок наблюдал за разговором с Бретт. — Она ведет себя так, словно сама сказочно богата, как будто для нее будет слишком большим беспокойством сохранить то, что я ей принес на бархатной подушечке! — кипел он, резко барабаня пальцами по спинке стула.

— Ваша внучка достаточно самостоятельна и обеспеченна, мистер Ларсен. Она хорошо изучила свое дело и занимается им успешно, — сказал Джефри бестелесным голосом из затемненной части комнаты.

— Делать снимки, рисовать картинки — ax! Как ты можешь называть эти вещи профессией! Никому не нужны эти снимки! В создании снимков нет ни силы, ни могущества! — Свен на мгновение задумался, затем продолжал ядовито:

— Кажется, она не такая бесхребетная, хныкающая проститутка, как ее мать, но я не желаю видеть, как все, что я построил своей кровью, взорвется и разрушится, как замок на песке! «Ларсен Энтерпрайсиз» должна остаться в руках Ларсенов. Джефри, я наблюдал за тобой на притяжении десяти лет. Ты приятен внешне, умен, упорен. Ты делаешь невозможное. Ты очень похож на меня.

— Спасибо, мистер Ларсен, — скромно сказал Джефри.

Заговорщическим тоном Свен продолжал:

— Однажды моя внучка станет очень богатой. Симпатичный мужчина должен жениться на такой женщине, чтобы иметь детей. Сыновья от такой женщины будут гарантией его будущего. — Их голубые глаза встретились. — Я ясно все сказал? — заключил Свен.

— Достаточно ясно, мистер Ларсен. Джефри попрощался и вышел из комнаты. Он быстро направился в свой кабинет, резко открыл ящик стола, вынул последнее, без отметок, досье, затем покопался среди скоросшивателей и достал закрытую стальную коробку. Затем перенес папку, коробку и блокнот со стола на черный диван и с торжеством открыл коробку.

Джефри хранил в ней вырезки из газет, — каждая была упакована в пластик.

— Я достану тебя, ублюдок… Я отдам их тебе все, и ты больше не протянешь.

Он взял ручку, поставил дату на желтом листке и принялся писать.

«О чем можно так долго разговаривать?» — подумала Бретт.

Все кроссворды трех выпусков ежедневных газет были решены. Сконцентрировавшись на словах и крошечных квадратиках, она отвлекала себя от представления ужасных картин. Она встала и еще раз обошла здание по кругу. Бретт выучила все заметки на стенах.

Доктор Хатауэй сказал, что операция назначена на семь часов утра и займет четыре-пять часов, если все пройдет без осложнений. Но в четверть первого еще ничего не было известно.

Бретт была в больнице с шести утра, смогла пожать руку Лилиан, когда ее везли в операционную. Лилиан выглядела мертвенно-бледной.

— Я буду с тобой, когда ты проснешься, — сказала Бретт, целуя тетку в лоб.

— Я знаю, дитя мое, — еле слышно проговорила Лилиан.


Дежурные сестры были очень учтивы, но не могли ничего сообщить о том, что происходит в операционной.

Бретт пыталась держать себя в руках, но минуты шли, и ее волнение все возрастало. Через час Бретт выглянула и заметила Джефри Андервуда, входящего в зал ожидания.

— Что вы здесь делаете? Что-то случилось с моим дедом?

Сейчас любая неожиданность наводила Бретт на самые худшие мысли.

— Ничего серьезного. Ваш дед сообщил мне, что его самолет задержался в Токио. Могу я вам чем-нибудь помочь? — спросил он, присаживаясь рядом.

— Только если узнать, что с ней. Операция длится очень долго.

Ей было необходимо выговориться, и Джефри слушал ее с большим вниманием, иногда вставляя необходимые слова сочувствия. Выговорившись, она замолчала, а Джефри так и остался сидеть рядом с ней.

В четверть третьего доктор Хатауэй вышел к посетителям. Бретт сорвалась со своего места. Он положил ей руку на плечо:

— Ваша тетушка — настоящий солдат. Операция прошла ровно, и она сейчас в реанимации. Через два-три часа ее привезут в палату, и мы позволим вам заглянуть к ней.

— А что так задержало? — спросила Бретт.

— Мы получили заменяющие артерии только сегодня утром, и поэтому график операции сдвинулся. Миссис Кокс попала в операционную после десяти утра.

Бретт пыталась проглотить слезы, бегущие по лицу, Джефри протянул ей носовой платок.

— Все хорошо, мисс Ларсен. Почему бы вам не поесть немного? — Доктор Хатауэй пожал ей руку. — Мне надо наверх, мы поговорим с вами завтра.

— Ой, Джефри, вы еще здесь. Я не хотела вас задерживать, — бормотала Бретт, только сейчас начиная воспринимать все происходящее вокруг.

— Это не беда. Кажется, операция прошла успешно и вы должны успокоиться.

— Спасибо. Я благодарна за ваше участие, но сейчас со мной все в порядке. Вам не надо терять со мной время, — сказала Бретт.

— Не хотите ли поесть? — спросил Джефри.

— Нет, я сейчас не могу. Я побуду здесь, — ответила она.

— Если мое присутствие больше не требуется, пожалуйста, позвольте мне просто побыть с вами.

Их глаза встретились. И Джефри остался с ней до позднего вечера. После семи часов ей на короткое время разрешили войти в кардиоблок к Лилиан. У нее было посленаркозное состояние. Она не могла еще говорить, поэтому Бретт взяла ее за руку и погладила по голове. Больничная рубашка Лилиан была оттянута вниз, и Бретт могла видеть яркую линию разреза, который начинался ниже горла. Снаружи он был соединен куском узкой прозрачной пленки.

В девять вечера Лилиан уже сидела на постели в подушках.

— Они хотят, чтобы я прокашлялась, но это дьявольски больно, — сказала она и посмотрела на Бретт. — Мне будет лучше, если ты пойдешь домой, дитя мое.

— Хорошо, я вернусь завтра утром.

— У вас за целый день во рту не было и маковой росинки, Бретт, — сказал Джефри, когда они ожидали лифт. — Позвольте мне пригласить вас пообедать.

— Не сегодня. Единственное, чего я хочу, — это спать… но в другое время мне было бы очень приятно пообедать с вами, — ответила она и поцеловала его в щеку. — Спасибо вам за сегодня.


Через две недели после операции Бретт уезжала в Париж, чтобы закрыть эту часть своей жизни. Тетка не согласилась с ее решением возвратиться в Нью-Йорк. Для Лилиан возвращение Бретт домой было сигналом:

«Ты стареешь!»

— Тебе не надо было возвращаться домой, чтобы заботиться обо мне. Твоя карьера только начинается. Кроме того, у меня есть Хильда и Альберт, — говорила Лилиан.

— Послушай меня, тетя Лилиан. — Бретт взяла руку тетки, которая была все еще слабой и бескровной и обняла ее обеими руками. — Моя карьера там действительно складывается удачно, но я хочу вернуться домой. Ларсены имеют очень плохие показатели в сохранении семейного очага, и когда-нибудь это должно прекратиться. Я люблю тебя, тетя, ты — моя семья. Я всегда завидовала другим, мечтая о любящих родителях или хотя бы о братьях и сестрах. Но здесь я уже ничего не могу изменить. Все, что я могу, — заботиться о семье, которая позаботилась обо мне… а это ты.

Бретт впервые увидела, как ее тетя плачет. Они сидели на веранде и, держась за руки, наблюдали, как солнце пряталось за Гудзон.


Из аэропорта Бретт приехала прямо в студию и обрадовалась, увидев горы коробок с бирками, готовых к отправке. Тереза провела инвентаризацию. Так как оборудование было дорогое, она учла каждую мелочь, как свою собственную. Все перевезут на пароход и после таможенных процедур оставят на хранение до открытия новой студии. Тереза обо всем договорилась с конторой Джефри Андервуда, и один из его подчиненных должен был контролировать доставку в Нью-Йорк.

— Мне тут совсем нечего делать, — печально сказала Бретт.

Когда она проходила по студии, шаги эхом раздавались в почти пустом пространстве.

— Ты со всем здесь справляешься сама. Тогда я поеду домой, очень устала. Тереза, я на самом деле очень рада, что ты решила дать Нью-Йорку шанс.

Такси доставило Бретт до бульвара Сен-Жермен, а остальную часть пути она прошла пешком. Подойдя к улице Бурбон ле Шатеа, она замедлила шаги. Почти шесть лет все это было ее домом, у нее начался легкий приступ меланхолии при мысли, что она должна покинуть его.

Париж раскрыл ей глаза на многое, и Бретт была рада, что приняла совет Малколма. Она узнала намного больше, чем смогла бы получить в Школе дизайна.

Войдя в квартиру, Бретт открыла дверь на балкон и все окна. Позднее утреннее солнце было ярким, и ветер шевелил белые кружевные шторы.

К середине вечера все необходимые звонки были сделаны, а ее календарь заполнился приглашениями на ленч и обед на все время, которое она задержится в Париже. Бретт сбросила свои босоножки и поставила ноги на подушечку рядом со стулом. Друзья и коллеги хотели попрощаться с ней, и многие были приглашены принять участие в прощальной вечеринке у Габриеля в субботу. Бретт была тронута приглашением Габриеля, который славился своими щедрыми и неистовыми сборищами. В это утро он сказал:

— Нет, эта вечеринка состоится у меня дома. Ты — мой настоящий друг, а не дань моде, И я хочу дать тебе прощальный обед.

Бретт задремала с теплым и удовлетворенным чувством, думая о хороших временах, которые провела в Европе. Через полчаса она проснулась в испуге от удушья. Ее сон был слишком реальным. Будто бы пришли сотрудники фирмы перевозки и, не заметив ее, спящую на стуле, стали упаковывать вещи, а заодно и ее грузить в машину. Во сне она проснулась от шума, кричала, но никто ее не услышал. Когда выносили этот огромный деревянный ящик, она услышала, как открывают его крышку. Яркое солнце озарило ее тюрьму и как бы ослепило ее. Когда ее зрение прояснилось, она увидела Джефри Андервуда.

«Какой странный сон!» — подумала Бретт, оглядывая комнату. Все вещи были на месте. Ей не хотелось быть свидетельницей того, как растаскивают по частям ее дом, и так как оставался еще один месяц до окончания аренды, Тереза должна была проследить упаковку и здесь, как она это сделала в студии, но только после отъезда Бретт.

Она босиком направилась на кухню и налила себе стакан минеральной воды. Взглянув на часы, поняла, что должна поторопиться, если не хочет опоздать на обед к Софи Леклерк.

«Джефри Андервуд — мой спаситель, как странно», — размышляла Бретт о своем сне, направляясь за полотенцем.

Неделя пролетела в суете. Все время было расписано: в каком ресторане она должна была быть и с кем.

В среду она вернулась после выпивки с Джорджес, ее любимым гримером, и увидела у двери белую коробку с цветами. В ней было две дюжины желтых роз и записка: «Желаю счастья. Лоренс». Она почти уже засунула их в мусорную корзину, но потом решила, что такие нежные цветы она имеет право любить.

Для вечеринки Бретт выбрала узкое платье без рукавов из весенней коллекции Мартины.

Габриель предложил Бретт приехать на час позже начала вечера, но она настояла на том, что сама хочет приветствовать каждого, кто придет. Бретт заплела косу и, перед тем как выйти, еще раз посмотрелась в зеркало. Сладкий, нежный и ненавязчивый, как мимолетная память, запах исходил от роз, которые она поставила в фарфоровую вазу. Задумчиво она взяла один из нераспустившихся бутонов.

Прошли месяцы после ее разрыва с Лоренсом, и горький вкус предательства перерос в сладкий приятный аромат опыта. Лоренс научил ее многому, в личном и профессиональном плане, и она знала, что, куда бы она ни пришла, что бы ни произошло в будущем, маленькая его часть всегда будет с ней. Она заколола цветок в косу и вышла из квартиры.

Дом на проспекте Марсе был классическим зданием из известняка с большими пилястрами. Бретт была здесь только однажды. Ее удивляло, что частная жизнь Габриеля так отличалась от светской.

Он был наследником одного из известнейших виноделов Франции. Его родители настояли, чтобы он изучил их семейный бизнес, и до их смерти мода была только его хобби. Его предприятие было огромных международных масштабов. Он нанял кого-то управлять им, а сам открыл агентство «Л'Этуаль».

Жизнь Габриеля Жарре не зависела от комиссионных, которые он получал от своих моделей, и его дом был доказательством этого.

Дверь открыл слуга Габриеля и проводил Бретт в холл, который, как и любая комната в доме, служил галереей одной из крупнейших в мире коллекций картин. По пути в сад, где у фонтана ожидал ее Габриель, она прошла мимо полотнищ Пикассо, Утрилло, Мане, Дега.

Он расцеловал ее в обе щеки и предложил бокал шампанского.

— Боюсь, что это не «Жарре», но мы производим только скромное «Бургундское». Без шампанского, каждый знает, ты не можешь сказать до свидания.

Стали съезжаться гости. Бретт принимала их экспромты. Это означало, что они приехали не ради того, чтобы их увидели, и поэтому плата за вход не имела никакого значения. Обед, под аккомпанемент бродячего гитариста, игравшего в классическом стиле, был в виде «шведского стола», и гости ели в саду, и во всех комнатах дома.

Казалось, что бокал Бретт заполнялся сам собой, и, следуя намеку Габриеля, она никому не говорила без него «до свидания». Разговоры были легкими и непринужденными. Это была одна из лучших вечеринок со дня ее приезда в Париж. Когда все ушли, они с Габриелем сели у фонтана и проговорили до глубокой ночи.

— Мне надо идти, — сказала Бретт, поднимаясь с мраморной скамейки. — Все было действительно восхитительно! Спасибо.

— Ты возьмешь Нью-Йорк штурмом! Бретт молча кивнула, чувствуя, что ее голос выдаст слезы, и ушла.

Подъехав к Лефт Бэнк, она увидела раскаленный до бела шпиль Эйфелевой башни. Это было ее решением — приехать сюда, и оно было правильным. Она не всегда поступала верно, но Париж открыл для нее окна, в которые она могла наблюдать, и двери, через которые она смогла пройти, и здесь останутся незабываемые кусочки ее жизни и друзья, которые будут с ней всю жизнь.

«Каждый конец — есть начало чего-то», — подумала она, свернув на бульвар Сен-Жермен, и поняла, что пора возвращаться домой.

Загрузка...