Суета сует. Пятьсот лет английского афоризма

ДЖОЗЕФ АДДИСОН 1672–1719

Я всегда предпочитал радость веселью. Веселье — это манера поведения, тогда как радость — это привычка ума. Веселье краткосрочно, радость же постоянна и неизменна.

Ничто, если не считать преступления, не делает человека столь презренным и ничтожным в глазах мира, как непоследовательность.

Первый стакан — за себя, второй — за друзей, третий — за хорошее настроение, четвертый — за врагов.

Умный человек счастлив, лишь когда удостаивается собственной похвалы, дурак же довольствуется аплодисментами окружающих.

Здоровье и веселье оплодотворяют друг друга.

Лицемерие в светских районах города совершенно непохоже на лицемерие в Сити. Светский лицемер пытается казаться более порочным, чем он есть на самом деле; лицемер из Сити — более добропорядочным.

Если верить нашим философам, человек отличается от других живых существ умением смеяться.

То, что не является чепухой, не может быть положено на музыку.

Все мы что-то делаем для потомства; хотелось бы увидеть, что потомство делает для нас.

Зачаточным умением каламбурить наделены, в сущности, все, только у обычных людей эти ростки остроумия сдерживаются логикой и здравым смыслом, а у человека талантливого они дают пышные всходы.

Слова, если только они хорошо подобраны, обладают такой силой, что описанное на бумаге нередко производит более яркое впечатление, чем увиденное воочию.

Женщина редко обращается за советом, прежде чем купить подвенечное платье.

Если я люблю свой сад, то не потому, что там растет вишня, а потому, что туда залетают дрозды; они распевают песни, а я за это кормлю их вишнями.

Трудно себе представить, что сталось бы с человеком, живи он в государстве, населенном литературными героями.

Человек, который наделен даром насмешки, имеет обыкновение придираться ко всему, что дает ему возможность продемонстрировать свой талант.

«Наличными у меня всего девять пенсов, но на счету в банке — тысяча фунтов» — примерно так же соотносится искусство беседы с умением выражать свои мысли на бумаге.

Я попытаюсь оживить мораль остроумием и умерить остроумие моралью.

Мы отмаливаем грехи и пороки, предоставляя решать Всевышнему, что может значить и то, и другое.

Истинное счастье по природе своей любит уединение; оно — враг шума и роскоши и рождается главным образом из любви к самому себе.

Нет на свете существа более неприкаянного, чем вышедший из моды кумир.

Нет иной защиты от порицания, кроме безвестности.

Настоящий критик должен подробнее останавливаться на преимуществах, а не на недостатках…

Человек всегда должен задумываться над тем, насколько у него больше имущества, чем ему необходимо, и насколько несчастнее он может стать в будущем.

Всегда есть что сказать в оправдание обеих сторон.

Болезнь ревнивца столь злокачественна, что решительно все превращается ею в пищу для себя.

Мы, англичане, отличаемся особой робостью во всем, что касается религии.

Вдовы — самые испорченные существа на свете…

Великое братство подкаблучников.

В мире нет ничего более обманчивого, чем то, что принято называть «усердием».

Читатель прочтет книгу с гораздо большим удовольствием, если будет знать, кто ее автор: негр или белый, холерик или сангвиник, женатый или холостяк.

Спорщики напоминают мне рыбу, которая, попав на крючок, вспенивает вокруг себя воду, пока не становится незаметной.

Несложно быть веселым, находясь на службе у порока.

Обычно политик — собеседник довольно скучный; в его рассуждениях столько логики и здравого смысла, что он быстро становится утомительным, а то и смешным.

Злословие и насмешка — вот что пользуется у публики неизменным спросом.

Нет более приятного упражнения для ума, чем благодарность; выражение благодарности сопровождается таким внутренним удовлетворением, что обязанность в полной мере искупается исполнением.

Истинный юмор умеет сохранить серьезную мину, тогда как все вокруг покатываются со смеху; фальшивый же, напротив, смешлив — зато серьезны те, кто ему внимает.

Евреи подобны гвоздям и затычкам в многоэтажном здании: хотя сами они большой ценности не представляют, без них здание не устоит.

Для страны не бывает испытания тяжелее, чем разделение правящих на два враждующих лагеря. В результате один народ, одна нация превращается в два народа, две нации — чужеродные и ненавистные.

Порой думаешь, что лучше быть рабом на галерах, чем остроумцем, особенно если остроумие это — плод выдумок наших литераторов, людей столь же высокообразованных, сколь и малоодаренных.

Расчетливому и равнодушному хитрецу проще убедить женщину, что он ее любит, и преуспеть, чем страстному влюбленному с его пылкими выражениями чувств.

Самая необузданная страсть у всех живых существ — похоть и голод; первая вызвана постоянным стремлением к воспроизводству себе подобных, вторая — к самосохранению.

Из всех представителей рода человеческого зависти и злословию более всего предаются плохие поэты.

Тот, у кого тонкий нюх на всякого рода намеки и выпады, принимает самые невинные слова за обман и подстрекательство — зато на вопиющие пороки и заблуждения обращает внимание только в книгах.

Смысл истинной дружбы в том, что радость она удваивает, а страдание делит пополам.

Раздельный кошелек у супругов — вещь столь же неестественная, как и раздельное ложе.

Женщина слишком чистосердечна и принципиальна, чтобы внять голосу рассудка…

Радушный сельский сквайр за полчаса отвесит вам вдвое больше поклонов, чем придворный за неделю. Точно так же супруги провинциальных судей придают не в пример большее значение светским условностям, чем целая армия герцогинь.

Наши достославные клубы зиждятся на еде и питье, то есть, на том, что объединяет большинство людей.

Самые неисправимые пороки — это те, которыми упиваются.

Тот, кто издевается над пьяным, ущемляет отсутствующего.

Имей мертвецы возможность прочесть хвалебные надписи на своих надгробиях, они бы умерли вторично — от стыда.

Хотя я всегда серьезен, что такое меланхолия, мне неведомо…

Когда смотришь на усыпанное звездами небо… философия взывает к религии, а религия добавляет прелести философии.

Я не считаю, что человек теряет время, не занимаясь государственными делами. Напротив, я придерживаюсь мнения, что мы с большей пользой потратим время, если займемся тем, что не вызовет шума, не привлечет внимания.

Стоит человеку умереть, как его немедленно забывают. Мертвецы не оставляют после себя никаких следов и забываются, как будто их никогда не было. Их не вспоминают бедные, о них не жалеют богатые, их не славят образованные. Ни государству, ни друзьям, ни родственникам они не нужны. Выясняется, что человечество могло обойтись даже без самых знаменитых покойников и что люди куда менее достойные могли совершить ничуть не меньше, чем они.

По кладбищам, могильным плитам и эпитафиям можно судить о нации, ее невежестве или благородстве.

Нет в природе явления более разнообразного и многоликого, чем женский головной убор.

Когда на трон садится добрый монарх, самое время издавать законы против беззакония власти.

Так я живу в этом мире — скорее зрителем, чем участником человеческого спектакля[2].