6

С того самого дня началась ее другая жизнь. Хелен на удивление легко ее приняла, не успев толком ни ужаснуться, ни застесняться. У нее не было на это времени. Иначе, разумеется, Здравый Смысл, лучший друг девушек из провинции, подсказал бы ей, что она вступила в преступную и предосудительную связь со своим непосредственным начальником, создав этим себе и ему массу проблем…

У нее не было времени на размышления. В воскресенье вечером Клайв отвез ее домой, в почтовом ящике они обнаружили конверт с документами и ключами Хелен, разумеется, без денег, но это было уже совершенно неважно. Потом они еще некоторое время целовались на пороге ее квартиры, а потом Клайв уехал, а Хелен смогла только дойти до постели и рухнуть в нее.

В понедельник утром она проснулась бодрой и свежей, успела на работу вовремя и вела себя на рабочем месте абсолютно безукоризненно — то есть как самый занудный в мире бухгалтер. Развеселившийся Клайв пытался флиртовать с ней во время обеденного перерыва, но она и глазом не моргнула, преисполненная решимости сыграть свою роль до конца.


Разумеется, она и тут совершила ошибку, правда, из самых лучших побуждений. Хелен знала о звере по имени Корпоративная Этика, понимала, что их невозможные, немыслимые, прекрасные отношения нужно скрывать от сослуживцев, и потому старалась изо всех сил. Волю она себе давала только на выходные, а о месте встречи извещала Клайва сама — короткими сухими записками, замаскированными под деловые заметки.

Клайв был упоен своей любовью, ему хотелось орать о ней на весь белый свет, но и он прекрасно понимал, что афишировать подобную связь не стоит, прежде всего потому, что это может навредить Хелен. Поэтому он прилагал гигантские усилия к тому, чтобы скрывать свои чувства.

Единственное, от чего иногда по спине пробегал неприятный холодок, — уж больно рассудительно и талантливо играла Хелен роль абсолютно равнодушного сухаря в юбке. И эти записочки… Ни один следователь не догадался бы, что их могла написать рука влюбленной женщины.

Впрочем, в выходные все снова становилось прекрасно. Они любили друг друга в маленьких мотелях и сельских гостиницах, где никто не спрашивал документов, где никому не было дела до двух молодоженов — а кем еще могут быть молодые люди, не сводящие друг с друга влюбленных глаз?

Потом они приезжали в Лондон, и Клайв высаживал Хелен у какой-нибудь станции метро, предварительно зацеловав ее в машине до смерти. Утром же понедельника в офисе Норвичского филиала вновь встречались мистер Финли, молодой, средней руки бизнесмен, и бухгалтер его фирмы мисс Хелен Стоун.

И, как ни странно, эта удивительная, тайная, прекрасная связь продолжалась три с лишним года.


…Разумеется, будь я чуточку опытнее, умнее, хитрее, женственнее, наконец, — все могло бы быть совсем иначе. Но я была девочкой, впервые в жизни практически одновременно влюбившейся в своего первого мужчину и познавшей его. Вы удивитесь, мой друг, но я действительно не имела ни малейшего понятия о том, как именно должны вести себя настоящие женщины — играть с мужчиной, притворяться то холодной, то страстной, манить и отталкивать, обижаться из-за пустяков, радоваться ерунде, флиртовать с другими, чтобы вызвать его ревность… Ничего этого я не знала, потому и не делала. А он — о, теперь-то я хорошо это понимаю! — он был этому только рад. Ведь это давало ему неограниченную власть надо мной, одновременно ни в чем не стеснявшую его свободу. Я и понятия не имела, как и с кем он проводит остальное время, когда мы не были рядом. То есть в официальной обстановке я его встречала постоянно, но ведь он же уезжал с работы — куда? Домой? К другой женщине? В свою семью? Мне не было дела. Я жила от свидания к свиданию, я изо всех сил скрывала наши отношения, чтобы не поставить его в неловкое положение, я ничего не требовала и ни на чем не настаивала. Я была пылью у его ног, потому что мне было это приятно…


…Я вот все думал тут недавно: как странно распорядилась нами судьба? Два одиноких человека с разбитыми сердцами, два брошенных любовника — как мы ухитрились встретиться в этом мире? Нет, нет, не пугайтесь, я вовсе не имею в виду встречу физическую. И все же странно: из миллиона анонимных писем мы с вами нашли друг друга. Мне легко говорить с вами, незнакомка, которая знает меня едва ли не лучше моей родной матери. И знаете, впервые за долгое время молчания легко рассказывать о том, что мучило меня все эти месяцы.

Вы говорите, что были не нужны своему мужчине. Не сочтите за мужской эгоизм, но ведь мужчине гораздо тяжелее попасть в аналогичную ситуацию. Женщина по природе своей стремится найти того, кто подчинит ее себе, но вот вам мужчина, который полюбил искренне и радостно, словно мальчишка, отдал всего себя, доверился полностью, без остатка — и получил такой удар, простите, ниже пояса, от которого можно и не подняться.

Мне труднее исповедоваться, я должен оставаться джентльменом, но если бы вы знали, как больно, когда тебя предает та, на которую ты готов был молиться!

Все просто. Ее холодность, отчужденность, ее великолепное умение владеть собой, ее хитрость и изворотливость означали только то, что она меня никогда не любила. Она давным-давно продумала этот план, наверняка со своей старшенькой советчицей, и план этот состоял наполовину в мести, наполовину в холодном расчете заполучить мои деньги…


…Намечались довольно долгие выходные. Мы решили отправиться, скажем так, на природу. Утром я одевалась, ожидая его звонка, и разорвала нитку жемчуга. Клянусь вам, я вовсе не экзальтированная особа и не выжившая из ума старая дева, но я до сих пор помню тот ледяной озноб, который пробежал у меня по спине, когда жемчужины раскатились по полу. Это было началом катастрофы, только я еще этого не знала. Ведь всем известно, что рассыпать в первый раз надетый жемчуг — к слезам. Эту нитку я купила себе сама, хотела сделать ему сюрприз…


…И, разумеется, уж совсем не стоило ехать туда, где нас могли узнать. Л потом все просто покатилось как снежный ком. Если уж день не задается, так с самого утра. Кое-как закончив эти испорченные выходные, мы вернулись по домам, и у себя в гостиной я обнаружил самого нежелательного из всех возможных посетителей. Писать о подробностях этого разговора бессмысленно, ведь мы договорились — без имен, так что ограничусь одной фразой: мне не просто открыли глаза на мою собственную наивность, а еще и ткнули в нее носом…


…Это было страшно, словно наваждение какое-то. Беда и в том, что я все еще ничего не знала — ведь до следующей нашей встречи оставалось много времени: как вы знаете, мы встречались нерегулярно и тайно. Я готовилась к свиданию, я была возбуждена и радостна, но когда раздался звонок в дверь и я открыла ее, на пороге стоял совсем другой человек…


Клайв и Хелен договорились провести вместе целых четыре дня! За три года их шпионской, тайной любви такая роскошь выпадала второй или третий раз, и Хелен вдруг поддалась безотчетному желанию показать Клайву те места, в которых она выросла. Кроме того, неожиданно ее стала мучить совесть: все эти три года она не имела никакой связи с Эшенденом и даже не знала о том, как поживает ее непутевая тетка Сюзанна.

Одним словом, она сказала Клайву, что хочет сделать ему сюрприз и что за рулем на этот раз будет сама.


Три прошедших года сильно изменили Хелен Стоун. Теперь-то уж точно никто не назвал бы ее провинциалкой. Она расцвела и внешне, и внутренне, стала более уверенной в себе, стильной, красивой молодой женщиной. Из тоненькой белокурой девочки она превратилась в настоящую красавицу. Округлилась высокая грудь, бедра чуть раздались, и во всем теле появилась та неприметная, но необыкновенно украшающая женщину мягкая закругленность, которую могут позволить себе лишь те, кто любит и любим.

Неплохая зарплата позволяла ей соблюдать в одежде свой собственный стиль, манеры были безукоризненны, ну а по большому счету ее интересовало мнение лишь одного человека на свете — Клайва Финли. Хелен любила его ровной, спокойной любовью, не знающей ни тревог, ни сомнений, ни потрясений. Она легко примирилась с необходимостью скрывать их отношения в начале романа — теперь она окончательно свыклась с этим. Чем дольше они не виделись, тем жарче бывали их ночи и тем ровнее и сильнее горело пламя любви в ее сердце.

Хелен Стоун любила, как умела.

Теперь у нее была своя машина, но с Клайвом она всегда уезжала на его «феррари» или менее приметном «мерседесе». Однако на этот раз решила повести машину сама. К тому же для поездки в Эшенден требовался внедорожник, а у нее как раз и был подержанный «лендровер».


В Эшенден они въехали в полдень, как она и рассчитывала. Внутренне Хелен страшно собой гордилась, но внешне старалась соблюдать невозмутимость. Правда, ее прекрасного вождения Клайв почти не видел, так как задремал после первого же привала, который они устроили на выезде из Лондона. Не то чтобы проголодались, не то чтобы устали — просто не могли больше ждать.

В маленькой комнатке дешевого мотеля стояли одна кровать, две тумбочки и неработающий телевизор, занавески на окнах были серыми и застиранными, и в треснутое стекло пробирался холодный и свежий мартовский ветер, но двое тайных влюбленных не замечали всего этого. Они едва успели запереть за собой дверь и торопливо раздеться, а после этого пространство и время потеряли всякое значение.


Пробивающиеся сквозь серую занавеску лучи солнца освещали Хелен странным призрачным светом, тени метались по стенам комнаты старого мотеля, кольца золотистых волос рассыпались по плечам и груди, и пламенем любви горели удивительные голубые глаза, широко и доверчиво распахнутые…

Клайв, чуть приотстав, замер на пороге, а уже через секунду она бросилась ему на шею.

Они целовались жадно и торопливо, словно боялись не успеть куда-то, словно от этого зависела их жизнь, и одежда летела на пол, а входная дверь осталась приоткрытой.

Он хотел задернуть тяжелые шторы, чтобы не смущать девушку, но она не позволила, приложив узкую горячую ладонь к его губам. Отступила на шаг, отбросила тяжелую волну волос, облизала кончиком языка губы…

Клайв смотрел на Хелен во все глаза. Упивался ее красотой и грацией. Ласкал взглядом изгибы стройного тела, высокую упругую грудь, напряженные, похожие на ягоды соски, впалый мускулистый живот, бедра, узкий золотистый треугольник внизу…

Он знал женщин, видел их обнаженными, но никогда не думал, что встретит такое совершенство. Намекни ему кто-нибудь, что по канонам античности и Возрождения совершенство выглядит иначе — он бы только рассмеялся. Но никто не мог ему на это намекнуть, потому что это тело, эта великолепная женщина, вся, без остатка — он знал это, — принадлежала ему, ему одному, и он медлил, наслаждаясь ее красотой и точно зная, что через секунду мир взорвется разноцветным салютом беззвучных слов и цветных звуков…

Хелен не чувствовала ни смущения, ни скованности. Ева в раю, нимфа в лесу, наяда в море — не стеснялись же они своей наготы? Сейчас нагота была естественной и единственно возможной. Одежда царапала пылающее тело хуже наждачной бумаги.

Она не отводила глаз, рассматривала его, уже обладая — глазами. Мужское тело, свитое из мышц и мускулов, массивное и упруго-легкое одновременно, завораживало ее резкими линиями, ощущением мощи и какой-то странной, звериной, внутренней силы, той самой, которая движет мускулами хищника на охоте, подбрасывает из воды гладкое тело дельфина, поднимает высоко в небо гигантских орлов…

Она познавала своего мужчину снова и снова, познавала взглядом, восторгаясь и ужасаясь, недоумевая и тут же находя разгадку, получая от этого удовольствие не меньшее, чем от физической близости. Все дело было в том, что этот мужчина — единственный…

Единственно верный, единственно возможный, правильный, нужный. Желанный, любимый, прекрасный, надежный. Сильный, любящий, властный, нежный. Смелый, жестокий, трепетный, жаждущий…

Она уже знала его, своего мужчину. Она знала его тысячу лет.

В его объятиях она узнала, что красива. Что желанна. Любима. Теперь ей хотелось сделать счастливым его.

Она быстро училась, хотя вряд ли знала об этом. В ее разбуженном поцелуями Клайва сердце жила истинная любовь — та, которая не требует и не берет, а лишь отдает, становясь от этого еще богаче и горячее. Хелен смотрела на своего мужчину и медленно таяла, превращаясь в ручеек золотого пламени…

Они не заметили, кто именно сделал первый шаг. На этот раз не спешили. Широкая жесткая ладонь осторожно легла на нежную грудь, пальцы чуть стиснули сосок. Не сводя с лица Хелен глаз, Клайв начал медленно наклоняться, пока его губы не коснулись нежной кожи. Прерывистый вздох вырвался из груди девушки, и Клайв почувствовал, как ее пальцы зарылись в его волосы.

Потом настала ее очередь, и Клайв чуть не умер на месте, когда нежные губы Хелен в языческом танце двинулись по его груди, ключицам, плечам, животу — все ниже и ниже, к запретной черте, которой лучше не преступать, потому что тогда он не выдержит, и никакого «не спешить» не получится, потому что она сжигает его своими поцелуями, и рушатся бастионы и крепости, умирает в сладких муках самоконтроль, и взрослый опытный мужчина беспомощен в этих гибких руках, опутан душистой сетью этих волос, и они щекочут его, падают теплым дождем… нет, Хелен, нет, я не выдержу, это слишком хорошо для того, чтобы человек мог это вынести, нет, любимая, нет…

Да! И не останавливайся во веки веков. Кровь поет песню, древнюю, как дно океана, и рокот невидимых волн сливается с грохотом разрывающегося от любви сердца. Два тела, два дыхания, два стона, две мольбы вдруг становятся одним. И взмывает к звездам, горящим на низком потолке, стон-смех: не отпускай меня!

Умереть в твоих руках — не страшно, страшно жить, не зная твоих рук… Ты люби меня. Не отпускай. Никогда…

А потом он стоял на коленях над лежащей женщиной и все целовал, целовал ее влажную кожу, смеющиеся губы, закрытые глаза, целовал, словно пил холодную воду в жаркий день — наслаждаясь и растягивая наслаждение.

И снова, раз за разом, они вели бой, в котором то один, то второй оказывались победителем. То Хелен блаженствовала под желанной тяжестью мужского тела, содрогаясь и подстраиваясь под бешеный ритм, растворялась в нем, умирала и воскресала… То Клайв, ослепленный и восхищенный, стонал, не в силах отвести глаз от прекрасной всадницы, властно управлявшей им и дарившей в награду новые и новые мгновения вечности…

И когда сил уже не было, когда в глазах было темно и искусанные губы пересохли, когда мир в очередной раз взорвался ослепительным пламенем и поглотил их обоих — тогда Клайв подхватил Хелен в объятия и прижал к себе.

Невидимый, ласково рокочущий океан любви вынес их на прохладный песок, укутал пеной, спел колыбельную песню и с рокотом откатился подальше. Спите, влюбленные. Сегодня весь мир принадлежит вам.


Ну вот он и заснул, Клайв. Согласно обычной мужской традиции. А Хелен — опять же совершенно логично — чувствовала себя бодрой и полной сил. Все тело было невесомым и легким, как пушинка, старичок-внедорожник невозмутимо подминал под себя мокрую и раскисшую от растаявшего снега дорогу, и Хелен неожиданно улыбнулась, вспомнив тетку.

Положа руку на сердце, она почти не вспоминала Сюзанну за эти годы, зато теперь с удивлением и радостью выяснила, что воспоминания больше не отдают горечью. Пожалуй, можно даже сказать, что теперь Хелен была Сюзанне в чем-то благодарна.

Интересно, понравится ли ей Клайв? Наверняка, потому что оба они балагуры и клоуны, Сюзанна только погрубее.

Когда из-за пригорка вдруг вынырнул патриархально-пасторальный Эшенден, у Хелен неожиданно зашлось сердце. Она сбросила скорость и медленно покатила по главной улице, с трепетом и волнением узнавая старые дома и удивляясь новым постройкам. Например, большому супермаркету, все еще сверкающему и увешанному гирляндами шариков, оставшимися после торжественного открытия.

Вообще, Эшенден, судя по всему, процветал. Наверное, еще чего-нибудь открывают, подумала Хелен, когда со стороны ратуши донеслись отчаянно фальшивые звуки духового оркестра.

Она свернула на свою улицу и совсем сбавила скорость. Оказывается, нелегко возвращаться в собственное прошлое…

Дом стоял безжизненный и какой-то слепой. От этого сразу защемило тревогой сердце. Тетка Сюзанна была неряхой, но в жизни не терпела двух вещей — кошачьего запаха и грязных окон.

Окна дома Стоунов были не просто грязными — они были заколочены.

Плющ полностью скрыл входную дверь, лилейник, три года назад образовывавший хотя бы некое подобие клумб, разросся и стал целым полем лилейника, кусты превратились в деревья, деревья — в замшелые скелеты. Дверь сарая была сорвана с петель и висела боком. На калитке красовался огромный висячий замок.

Хелен выключила мотор и осторожно вылезла из машины. Клайв сладко спал, подложив под голову ее куртку, и девушка зябко обхватила плечи руками. Подошла к забору и стала бесцельно и растерянно вглядываться в заросший сад.

Что с Сюзанной? Допилась до белой горячки? Уехала в Америку? На какие деньги? Тогда бы она продала дом, но не похоже, чтобы у родового гнезда Стоунов появился новый хозяин…

Слащавый до приторности голосок прозвенел над ухом Хелен не хуже иерихонской трубы.

— Ой, наша милая пропащая Хелен Стоун! Возвращение блудной дочери!

Миссис Клоттер ухитрилась в эти традиционные библейские формулировки вложить их первозданный смысл. Именно «пропащая» и «блудная». В крошечных глазках первой сплетницы Эшендена горело чувство, больше напоминающее вожделение, чем любопытство. Миссис Клоттер умудрялась одним глазом обшаривать с головы до ног «милую Хелен», а другим косить в машину. И уж будьте уверены, что Клайва Финли она прекрасно разглядела. Хелен вздохнула и спокойно ответила:

— Здравствуйте, миссис Клоттер. Вот, приехала…

Загадочно было следующее: при Сюзанне миссис Клоттер даже на улицу эту не заворачивала. Потому что именно миссис Клоттер сподобилась в свое время назвать Хелен «бедной сироткой», после чего и получила от тетки упоминавшиеся выше характеристики «старой…», «…» и «…».

— Да, рано или поздно родное гнездо зовет своих птенцов. Жаль только, что находят они его чаще всего разоренным. Да и наседка, хи-хи, так сказать, уже приказала долго… Да, жаль, жаль, что Сюзанна Стоун так и не дождалась свою племянницу. Нет, ТЕБЯ я прекрасно понимаю, Хелен. Трудным человеком была твоя тетка, не всегда приемлемым, так сказать, в обществе…

— Тетя Сюзанна умерла?

— Скоро два года будет, как умерла. Да, где-то через годик, как ты уехала покорять столицу.

— Но… как это случилось?

— Видишь ли, милочка, я бы СОВЕРШЕННО не удивилась, умри она от выпивки. Но рак — это рак, от него не спрячешься. Тем более при ее образе жизни…

— Боже мой! Я даже ничего не знала… Миссис Клоттер с сомнением посмотрела на Хелен.

— Значит, ты ей ни разу и не написала, милочка? А она ждала… А потом еще говорила милой Элли — ну ты помнишь ее, — что, мол, получила от тебя письмецо и у тебя все прекрасно. Что ж, по-человечески это понятно… ДОБРЫЙ ДЕНЬ, СЭР!!!

Из машины вывалился ошеломленный и заспанный Клайв. С диким видом огляделся по сторонам и хриплым голосом вопросил:

— Золотая моя, куда это ты меня привезла? Мы сбились с пути и попали в Сонную Лощину? Какое сейчас тысячелетье на дворе?

— Очень милый молодой человек…

— Клайв, я сейчас тебе все объясню…

— Это твой жених, милочка? Весьма, весьма симпатичен.

— Хелен, я ее боюсь…

— Не дурачься, это миссис Клоттер…

— А молодого человека у нас зовут…

— Клайв Финли, мэм. Рад встрече, мэм. Разрешите ручку облобызать?

— Ой, ну что вы!

— Клайв!

— Да, любимая?

— Как хорошо, что ты привезла своего жениха, Хелен. После свадьбы вы наверняка займетесь домом. Наверное, продадите, ведь у нас такая глушь…

— Ангел мой, я плохо соображаю со сна. Чья свадьба и чей дом? И почему мы с тобой должны заниматься чьим-то домом?

— Это мой дом, Клайв.

Наступила тишина. Клайв внезапно посерьезнел, взял Хелен за руку.

— Прости, золотая. Я дурачился, не подумав. Так ты привезла меня к себе на родину?

— Да. Я хотела сделать тебе сюрприз.

— Хелен, почему у тебя слезы?

— А вот, милочка, своди своего ОЧАРОВАТЕЛЬНОГО жениха на праздник. У нас сегодня большой праздник, да! Мэр уже говорил речь, награждали почетных граждан…

— Миссис Клоттер, нам хотелось бы…

— Погоди, Хелен. Все равно надо заехать в магазин. Так какой праздник-то у вас, прелестница?

«Прелестница» миссис Клоттер жеманно захихикала и замахала на Клайва рукой.

— Ой, не могу, какой вы ОБАЯТЕЛЬНЫЙ! У нас открытие большой бензозаправочной станции. Сам Макгиллан приехал, уже с утра. Так интересно, второй раз за три года, да и до этого бывал в наших краях. Говорят, он сам родом из этих мест. Такой большой человек…

Миссис Клоттер еще болтала что-то про Макгиллана, а Клайв Финли стремительно мрачнел. На его открытом, красивом лице появилось такое озабоченное выражение, что Хелен даже испугалась. А через минуту Клайв и вовсе учудил — схватил Хелен за руку и потянул к машине, на ходу неубедительно сообщив миссис Клоттер:

— Ох, совсем мы позабыли, у нас же еще масса дел в соседних… э-э-э… населенных пунктах. Мы вернемся, очаровательнейшая из рода Клоттеров, но попозже. Жаль, что не успеем на праздник… Долго он, говорите, продлится?

— Да нет вроде бы, сегодня вечером фейерверк и большой прием в ратуше…

— Очень, очень жаль! Хелен, милая, садись скорее. Джонсы ждут.

— Какие…

— Очень они расстроятся, наши добрые Джонсы, но потом поймут, что мы не могли не завернуть в твое родовое гнездо… Всего доброго, миссис Клоттер!

— До свидания, до свидания! Ах, как обрадуются милая Элли, и Клара, и Сьюзан, когда я им расскажу…

«Лендровер» натужно взревел, разворачиваясь на узкой улочке, и через минуту миссис Клоттер озадаченно смотрела ему вслед.


Поздно вечером, после фейерверка, разомлевший от хорошей выпивки Макгиллан благосклонно наблюдал, как танцуют полонез старшеклассницы Эшенденской воскресной школы. Мэр интимно склонился к высокому гостю.

— Вы спрашивали, мистер Макгиллан, насчет семьи Стоун… Так вот, мисс Сюзанна Стоун умерла два года назад…

— Слава бо… Жаль, жаль. Я ее когда-то знал.

— А ее племянница, мисс Хелен Стоун, три года назад уехала в Лондон…

— Что ж…

— Кстати, сегодня она была в Эшендене проездом. Вместе со своим женихом…

— Вот как? Ну хорошо, пора бы мне…

— …мистером Клайвом Финли, кажется. Весьма приятный молодой человек… по отзывам некоторых наших дам.

— Что?! Как его зовут?!

Макгиллан вскочил, роняя стул и стремительно багровея лицом. Ошеломленный и перепуганный мэр Эшендена попятился, мысленно проклиная старую ведьму Клоттер и собственное тщеславие. Ну какая, казалось бы, разница великому человеку, кто там в женихах у Хелен Стоун? А вот расстроился!

Загрузка...