Святой: русский йогурт

Глава 1

По канонам тайной войны перед операцией разведчик подбирает себе маску и легенду. Дмитрию предстояло выполнить грязную работу: поговорить с приятелями Сергея, «выпотрошить» свидетелей преступления для воссоздания картины того дня, вплоть до мельчайших штрихов, выяснить, чем вообще дышит этот городишко.

Грязную часть дела Святому следовало проделать, не привлекая к себе внимания, оставаясь в тени. Затем, уединившись в каком-либо укромном местечке, свести в единое целое собранную информацию. Зная, какие карты перетасовались в колоде, можно было решать — проиграна партия или кто-то по-крупному блефует. На кон выставлялся его брат…

— Мамаша! — Рогожин обратился к женщине, метущей веником асфальтовую площадку перед главным корпусом «Шпулек». — Где мне Степаныча найти?

— Ты что за гусь? Не из милиции? — Сморщенное, словно печеное яблоко, лицо пожилой женщины выражало неприязнь. — Ходите, почитай, месяц. Вынюхиваете. Степаныча измордовали вконец. При Сталине таких извергов не было! — Старуха присовокупила пяток крепких словечек. — Степаныч лучшие годки армии отдал, берег наше мирное небо… — всхлипнула Клавдия Демьяновна. — А вы, говнюки, отставного майора мордой об асфальт! За что? За то, что он рядом был, когда этого борова Хрунцалова жизни лишали! — Старуха хлестнула веником по ногам Рогожина.

— Бабушка… — Дмитрий тут же истолковал полученную информацию. — Я из районного военкомата.

Степанычу прибавка к пенсии полагается. Надо только справки кое-какие нам принести.

Старуха оттаяла:

— На свалке он.

— Как на свалке?

— Обыкновенно. Построил хибару, забрал к себе Юрчика и живет. Нам, пенсионерам, самое место на свалке. Директор рассчитал Степаныча, выгнал из кочегарки, — она громко высморкалась, вытерла пальцы о телогрейку. — Его в камере мордовали, а директор прогулы поставил. Что хотят, то и творят. Степаныч — мужик гордый, да крылья ему подрезали. Артачиться не стал. Собрал узелок — и на свалку, подальше от людской злобы. Ему же внутренности в тюрьме отбили! Кровью харкает! — проникшись доверием к Рогожину, полушепотом сообщила баба Клава. — Истинный крест, зазря мужика сгубили. Бабы балакают, бумаги подписать требовали, а он упирался. Настоящие полицаи… — она, сжав кулак, несколько раз ударила им по ладони. — Ты, мил человек, доложи своим генералам о безобразиях..

Городская свалка бытовых отходов поднималась к небу терриконами мусора. Некоторые вершины чадили удушливым дымком тлеющих недр. По тропкам сновали люди с нагруженными тачками и царапками в руках. Царапкой — палкой с железным крючком — они добывали пропитание, выуживая из отбросов стеклотару, годные для носки вещи, подпорченные завонявшие продукты, которые желудки граждан переваривать не могли, а кишки бомжей перемалывали за милую душу.

.

Заблудившись среди гор мусора, Рогожин отловил существо неопределенного пола. Оно было укутано в тряпье. Поверх драпового пальто красовалась безрукавка апельсинового цвета, как у дорожных обходчиков. Завязанный по-бабьи платок сполз на глаза.

Дмитрий, не зная, кто перед ним, обратился нейтрально:

— Эй ты, где Степаныч обосновался?

Существо низким прокуренным голосом ответило:

— Суворов, что ли?

— Не знаю я ваших кличек. Отставной майор, кочегаром в котельной «Шпулек» работал.

— А не знаешь, так поройся собственным носом, — нагло посоветовало существо, скребя царапкой себе спину. — Авось откопаешь! — Оно вперевалочку двинулось к машине, доставившей свежую порцию отбросов.

— Стоять! — рявкнул Дмитрий, беря бомжа на испуг.

— Че сифонишь! — Существо, взяв царапку наперевес, словно средневековый рыцарь копье перед турниром, наступало на Рогожина. — По харе проедусь, мама родная не узнает!

Сточенные зубья мусорных граблей свистнули у лица. Дмитрий, перехватив древко царапки, рванул на себя, предварительно выставив колено.

Смелое существо получило настолько ощутимый удар в диафрагму, что грохнулось спиной на картонные короба.

Рогожин не церемонился. Придавив ногой потерявшего резвость бомжа, он успел разглядеть чахлые усики. Дмитрий пригрозил:

— Веди к Степанычу, вошь в жилетке. А не то на пельмени пущу!

У грунтовой дороги, делавшей петлю вокруг отвала, ближе к лесу была вырыта полуземлянка. На четверть жилище уходило под землю. Верхнюю часть составляла сложная комбинация из древесно-стружечных плит, ржавых листов жести и остатков просмоленных железнодорожных шпал. Дверь в жилище была вполне приличной, с кусками дерматиновой обивки и дыркой для «глазка».

— Суворов! — Провожатый Рогожина обратным концом царапки постучал в дверь. — Вылезай из берлоги! Руки за спину и на выход с вещами!

Дмитрий схватил юмориста за ворот и пинком под зад дал понять, что в его услугах больше не нуждается.

— Катись отсюда!

В дверную дыру смотрел человеческий глаз.

— Впусти, хозяин, — учтиво попросил Рогожин, не надеясь на взаимную вежливость.

— Канай вслед за Ким Ир Сеном, — ответ был весьма исчерпывающ, но Дмитрия он не устраивал.

Дверь задребезжала под его ногой.

— Открывай, вышибу! — предупредил Рогожин.

Атмосфера свалки напрочь отбивала хорошие манеры. Среди отбросов городской цивилизации они облетали, как шелуха.

Дверь отворилась. Человека в дверном проеме было видно по грудь. Остальная часть туловища скрывалась в земляной яме. Голова постояльца землянки подрагивала.

— Чего озорничаешь? — Брови мужчины, на коем был китель старого образца со стоячим воротничком, сошлись к переносице.

Было заметно — он бодрится, чтобы спрятать страх, грызущий его изнутри.

— В гестапо свое поволокете? — от бессильной ненависти голос его сипел.

Рогожин молча рукой отстранил старика и вошел в убогое жилище.

В центре землянки, имевшей форму не правильного овала, стояла печка-"буржуйка" с выведенным через крышу дымоходом. Кроватей не было. Их заменял дощатый настил, положенный на кирпичи. Стены от осыпания предохраняли листы многослойного картона, вспученные сыростью. Керосиновая лампа с надколотой колбой — единственный источник света — сильно коптила.

Рогожин подкрутил колесико, регулирующее пламя, и несколько секунд привыкал к полумраку.

Спертый воздух, пропитанный могильной сыростью, вонью пота и тошнотворным запахом перебродившей браги, заставил Дмитрия закашляться.

— Не нравится озон? — ухмыльнулся хозяин подземной резиденции. — Дверь открытой оставь, а то не ровен час задохнешься.

— Прикрой, Степаныч! — Дмитрий подобрал щепку, забросил ее, присев на корточки, в топку «буржуйки». — На кой ты брата моего оговорил? — без подготовки, в лоб, спросил Рогожин, интуитивно угадав — свидетель подставной. — Суворов из крысиной норы! — Он вложил в последнюю фразу заряд презрения.

— Ты кто? — задал вопрос Степаныч. — Брат? Того? — он указал пальцем в неопределенность.

— Рогожин Дмитрий Иванович. Старший брат Сергея! — отчеканил непрошеный гость.

— Судить меня пришел! — Хозяин безразлично усмехнулся, показывая свою готовность ко всему.

Он протянул руки к огню. На запястьях мужчины Рогожин увидел фиолетовые следы от наручников.

Степаныч поймал его взгляд:

— Симпатичные браслеты? Тебя приковывают к батарее и бьют ногами под дых, по голове, в грудь. Ты дрыгаешься, пробуешь закрыться, а ручки-то пристегнуты! — Он повертел ладонями. — Потом тебя освобождают. Добренький следователь угощает сигаретой и стаканом воды, усаживает на стул. Просит подписать бумаги. Ты отказываешься, объясняешь, что был залит водкой до гланд и не помнил тогда, как зовут родную мать. Следователь начинает грустить, — блики огня плясали в налитых слезою глазах Степаныча. — Ему хочется повеселиться. Он подает знак, и тебе опять надевают наручники, — старика колотило. — Верзила под два метра ростом заходит сзади и поднимает твои руки вверх, суставы хрустят, ты зависаешь в воздухе, железо режет запястья… — Степаныч затравленно оглянулся. — Уматывай из города, парень. Брательника твоего в расход списали и тебя обломают.

Он закрыл лицо ладонями, помолчал. — Тварь я последняя, — глухо признался отставной майор. — Не выдержал…

— Кто пытал? — Рогожину было жаль старика, но он подавил эмоции, могущие помешать делу.

— Марк Игнатьевич. Старший следователь Баранов.

Память Рогожина зафиксировала фамилию.

— Уезжай, парень! — молитвенно просил Степаныч, моргая влажными глазами. — Здесь тебе правды не найти. Накатай «телегу» в областную прокуратуру, в Генеральную… А тут — стая. Всех Хрунцалов, чтоб ему в гробу перевернуться, одной веревочкой повязал.

Подох, а мафия его осталась.

— Поподробнее расскажи. На чем покойный мэр жировал? Взятки?

— Он сам их раздавал. Местных подмазал, московским шишкам мзду выплачивал. Таньгу покойничек лопатой загребал. Умел организовать производство, — разговорился Степаныч, но, спохватившись, спросил:

— А ты того.., действительно брат Рогожина?

Дмитрий показал служебное удостоверение. Бордовую книжицу Степаныч старательно изучил, прочитал каждое слово.

— Ишь ты, майор! — сказал он, возвращая документ. — Я тоже до майора дослужился, — с оттенком печали произнес старик. — Дослужился, — сникнув, повторил он.

— Взбодримся?! — Дмитрий ногой придвинул свою сумку.

Зацепившись за неровности пола, наполовину расстегнутая сумка перевернулась. Ее содержимое высыпалось. Покряхтывая, старик нагнулся, помогая складывать небогатое имущество обратно.

— Ты, паря, бутылец спрячь, — твердо произнес Степаныч, пресекая попытку Рогожина свернуть винтовую пробку с бутылки коньяка. — Отпил я свое! — лохматые брови, посеребренные сединой, сошлись у него на переносице. — Если желаешь согреться, вот тебе тара. — Он подал чисто вымытую консервную банку с загнутыми краями.

— Что так, старик?! — недоуменно усмехнулся Рогожин. — Печень бережешь? — Он все еще не мог преодолеть неприязни и, недоверия к хозяину землянки.

— Пей, майор, не стесняйся. После выпивки черти ангелами кажутся!

— Не привык в одиночестве, — парировал Рогожин.

— А я до тюрьмы закладывал, — признался старик. — По-черному пил. Сам себя в грязь втаптывал и не замечал! — Он вдруг заговорил точно в горячечном бреду:

— Знаешь пословицу: «От тюрьмы да от сумы не зарекайся!» Так вот, у меня в кутузке глаза открылись, какое я быдло. Баранов, следователь этот поганый.., когда я бумаги подписал, он с кодлой своей ментовской банкет устроил в кабинете. Откуда что взялось? И закуска, и водка на столах. Мне наливали… Представляешь, майор, в пепельницу водки плеснули и пододвигают, мол, лакай, старая псина.

Массивная такая пепельница, из зеленого стекла. А в ней окурки плавают…

Дмитрия передернуло от отвращения. Он зримо представил картину: кабинет с казенной мебелью, обязательным железным сейфом в углу, раскрасневшиеся от выпитого и духоты мужики, обступившие поникшего, избитого человека.

— ..Баранов схватил меня за волосы, — Степаныч сгреб прядь своих волос, показывая, как все происходило, — и лицом в это болото! А остальные гогочут!

После такой терапии я не пью, — рубанул ребром ладони по хлипкому столу Степаныч. — Я все-таки продолжаю человеком себя считать…

— Мало от человека в тебе осталось. Больше от побитой палкой собаки, — не щадил хозяина землянки Рогожин. — Зубы скалишь, но укусить боишься: Ты же офицер, а опустился до помойки. Живешь, как крыса.

Степаныча била нервная дрожь:

— Не дави на психику, майор! Я свое отвоевал…

Они проговорили еще с полчаса. За это время у Дмитрия крепла уверенность — один союзник в этом городе у него уже есть. Пускай дряхлый, измочаленный в застенках старик, но что-то подсказывало Рогожину — Степаныч последнего слова еще не сказал.

— Я скоро приду, — хозяин землянки достал из-под дощатой лежанки царапку. — Сейчас мусор завезут.

Надо рассортировать, — он пытался скрыть неловкость за усмешкой. — Что поделать, приходится добывать хлеб насущный в поте лица. Подождешь меня? — Этот вопрос был как рукопожатие, как знак готовности заключить договор. — Чаю завари. Жрать, извини, у меня ничего нет, а чай знатный. Подфартило. Нашел короб с истекшим сроком годности. Ничего, только мешковиной воняет! — Отставник, чьим домом стала свалка, вышел, не дожидаясь ответа.

Рогожин пользоваться припасами хозяина землянки поостерегся. Он предпочел налить себе граммов пятьдесят коньяка и медленно смаковал янтарный напиток. В топке «буржуйки» потрескивали доски. Искры взлетали вверх и исчезали в жерле коленчатого дымохода…

Дмитрий проснулся от холода. Огонь в «буржуйке» погас, лампу потушил хозяин. Степаныча в землянке не было.

"Что ж так ноги закоченели? — Рогожин пошевелил онемевшими пальцами. — В горах меньше мерз.

Старик следующую зиму не перенесет. Околеет или помогут умереть".

Сидение в земляной норе надоело, и Дмитрий по хлипким ступеням поднялся наверх.

Над свалкой гомонила закрывшая полнеба темная птичья туча. Кое-где виднелись костры. Обитатели свалки приступали к приготовлению ужина. Приближалась ночь, и эта местность переходила под правосудие неписаного закона, установленного сильными для слабых, стаей для одиночек, хитрецами для глупцов и слишком доверчивых. Приговор нарушителям выносился моментально и обжалованию не подлежал.

Совершив вечернюю прогулку среди зловонных терриконов, надышавшись испарениями разлагающихся нечистот, Дмитрий наткнулся на живописную группу бомжей у большого костра. Горели автомобильные покрышки. Черный столб дыма упирался в небо.

Разговор у костра велся на повышенных тонах. Отдельно стоявшую четверку, судя по всему, готовились поколотить. Из основной группы поочередно выбегали люди, чтобы влепить затрещину или огреть царапкой по спине этих изгоев.

— «Пушнину» собираешь, а денюжку заныкать от хозяина хочешь! Бля, вас урыть мало! — доносились до Рогожина обрывки гневных фраз.

Обстановка накалялась.

Четверку теснили к костру ударами длинных шестов, причем нападавшие подчинялись единой команде невидимого руководителя. Палки то взлетали, то опускались.

Дмитрий сменил позицию. Он наблюдал из-за костра; пламя перекрывало панораму обзора черно-багровой стеной. Зайдя с другой стороны, Рогожин рассмотрел всех участников сходняка у мусорных отвалов.

Нападавших было ровно вдвое больше. Они вели себя, как стая разбушевавшихся павианов. Выли, подбадривая себя воинственными кличами, подпрыгивали, совершая невообразимые кульбиты, бросали в четверку испуганных людишек все, что попадало под руку.

Руководил ими упитанный мужик в пыжиковой шапке. На нем была дубленка-пропитка, и он имел вид довольного жизнью человека.

Пыжик — такое прозвище присвоил ему Рогожин — ; задом опирался на радиатор серой «восьмерки».

Машина из-за цвета была незаметна в ночном мраке. Стояла она поодаль от костра, словно брезговала беснующимися бомжами, готовящимися линчевать в чем-то провинившихся собратьев.

— Козлищи смердючие.., пеньки.., пеньки обрыганные…

Рогожин подивился богатству русского языка и виртуозности сравнений. Таких эпитетов он не слышал даже в армии, а там, как известно, к языку уставов прилагается набор ругательств, от которых уши в трубочку сворачиваются.

Удары становились все сильнее. Один из несчастных схлопотал царапкой по голове и упал. Его бросился поднимать товарищ.

Пыжик командным голосом прокричал:

— По хребтине старпера! По хребтине… Нечего Суворову выкобениваться!

Град палочных ударов обрушился на согнутую спину Степаныча. Рогожин только сейчас узнал старика.

Двое бомжей из группы Пыжика опрокинули его на спину и принялись избивать ногами, норовя попасть в лицо.

Старик, извиваясь ужом, уклонялся от ударов, не издавая ни единого звука.

«Твой выход, Рогожин», — мысленно объявил Дмитрий, держа курс на костер.

Появление незнакомца приостановило избиение.

Наверное, эту публику меньше бы удивило приземление летающей тарелки с марсианами, чем спокойно разгуливающий по городской свалке в ночное время обычный человек, да еще прокричавший:

— Прекратить мордобитие!

Бомжи ретировались к машине, поближе к предводителю в пыжиковой шапке.

Четверка обреченных сплотилась за спиной Рогожина.

— Ты кто? — задал естественный вопрос в неестественной декорации свалки Пыжик, тараща глаза на Дмитрия.

— Лягушка в манто! — ответил Рогожин, оценивая диспозицию потенциального противника.

Восьмерых бродяг нельзя было назвать доходягами, отощавшими на скудной пайке из сгнивших консервов и заплесневелой колбасы. Румяные морды, правда, измазюканные сажей и не бритые с неделю, были в меру испитыми и достаточно сытыми для обитателей помойки. Глаза восьмерки бомжей, налитые кровью, словно у быков на корриде, говорили: «Мы тебя, чужак, не выпустим. Живьем закопаем на нашей делянке. Выбирай, под какой кучей. Ты вторгся на территорию, где мы властвуем безраздельно, и за это придется платить».

Владелец пыжиковой шапки соображал медленно.

Покуда он решал, как быть. Рогожин помог Степанычу подняться, утер носовым платком кровь, сочащуюся из носа старика.

— Ты кто? — тупо переспросил Пыжик, оторвав зад от капота «восьмерки». — Я Хвалько! — с королевской гордостью произнес он ничего не говорящую Рогожину фамилию.

Ответ был обескураживающе простым:

— Хвалько? Ну и.., тебе через плечо!

Дмитрию, увидавшему, как головорезы Пыжика-Хвалько оформили лицевую часть Степаныча, захотелось безотлагательно ввязаться в потасовку и свести счеты с мусорными истязателями.

Нос старика, свернутый набок, походил на сорвавшийся с оси флюгер; обильно шла кровь.

— Так, ребята-мусорята! — Рогожин принял боевую стойку. — Подходим без толчеи, по очереди. Бычара, ты первый? — встретил он вопросом мчавшегося с царапкой наперевес верзилу в дамском пальто с облезлым воротником из побитой молью чернобурки.

Зубодробительный выпад левой руки погасил порыв самого нетерпеливого из компании. Тот шмякнулся в грязь, отплевываясь осколками зубов, а Рогожину достался шест с железными пальцами-наконечниками.

Крутнув наподобие пропеллера царапку, Дмитрий отбросил ее в сторону, как бы приглашая атаковать Спину ему надежно прикрывал костер, от жара которого шевелились волосы на затылке, а стадо бомжей спецназовца не пугало..

Они честно отработали свой долг перед хозяином Груда бездыханных тел дополнила пейзаж свалки Рогожин уложил парней, как на показательном занятии перед новобранцами, проводя приемы с филигранной точностью.

— Разминка закончена! — немного запыхавшись, объявил Рогожин вросшему в землю Пыжику. — Приступим к основной программе?

Оставшийся без личной гвардии зачинщик ночной экзекуции пытался проскользнуть в машину. Степаныч, обретший уверенность в собственных силах, подсек беглеца шестом, и тот, проехав на животе по капоту, влип в лобовое стекло «восьмерки». Падение для Пыжика было неудачным: стекло покрылось паутинкой трещин.

Дмитрий, схватив ночного разбойника за ворот дубленки, стащил его с машины. Физиономия главаря шайки, терроризирующей обитателей городского дна, была плоской, как свежеиспеченный блин, и нуждалась в искусстве мастеров пластической хирургии.

Нос бедолаги преобразился в подобие поросячьего пятачка. Пыжика-Хвалько можно было снимать без грима для детской передачи в роли Хрюши. Он и говорить-то не мог, только повизгивал, дергаясь в руках Рогожина.

— Сделай себе в мозгах зарубку! — внушительно произнес Дмитрий, подкрепляя каждое слово потряхиванием, от которого жертва сучила ногами, взбивая грязь, и надрывно стонала. — Наедешь на Степаныча — заказывай катафалк и траурный оркестр Я тебя без наркоза прооперирую, внутренностями накормлю. Переваришь — будешь жить. Нет — твои проблемы.

Жестом, похожим на жест глухонемых, Пыжик выразил полнейшее согласие и глубочайшее понимание.

— Пять минут выделяю тебе на сборы Воспитательную беседу со своими оглоедами проведешь завтра спозаранку, и чтобы духу вашего здесь не было! Вони без вас хватает. — Дмитрий отпустил мужика, нахлобучив ему на макушку пыжиковую шапку…

Конфликт был улажен при обоюдном согласии сторон Заводила драки, шлепая опухающими губами, поклялся именем матери и всеми родственниками до седьмого колена, что волос с головы Степаныча не упадет и будет он рыться там, где душа пожелает.

— Растолкуй мне, за что вас палками охаживали! — Рогожин, поддерживая под локоть отставного майора, брел к землянке, глядя под ноги, чтобы не ступить в какое-нибудь дерьмо. — Убить могли.

— Элементарно! — как с чем-то само собой разумеющимся согласился старик. — Помойка — модель государства в миниатюре. Пирамида… На ее вершине правители.

— Вроде Пыжика?

— Да, — Степаныч кивнул, застонав от боли. — Он скупает «пушнину», лом цветных металлов, куски кабеля и все, что можно обратить в деньги. Рассчитываются чаще водкой, иногда лекарствами, иногда наличкой. Добычу бомжи обязаны сдавать ему или выплачивать процент.

— Процент от чего? — пытался разобраться в экономике городской свалки Рогожин.

— Оттарабанил ты, к примеру, партию собранной «пушнины», то есть стеклотары, в приемный пункт, будь добр хозяину долю на блюдечке принести. Стукачи о левом рейсе доложат! — шмыгнул разбитым носом отставной майор. — Вдуешь на сторону какую-нибудь приличную вещичку — плати процент.

Мотя намедни немецкий видеомагнитофон «Грюндиг» нашла. Древняя модель, но еще фурычит, двигатель исправный и головка не изношена. Принесла мне: «Подремонтируй, Степаныч, толкнем шоферюгам мусоровозок!» Я корпус эпоксидной смолой склеил, пасики приводные поставил, подготовил к продаже; Моте деньга для мальца нужна. Родила она…

— Тут и детей рожают? — удивился Рогожин.

— Летом беременеют. Солнышко пригреет, бомжихи начинают плодиться и размножаться. Зов природы, — ответил Степаныч. — Я же объясняю: тут все, как у нормальных людей, свои свадьбы, свои разводы…

— Своя милиция, — докончил Рогожин, вспомнив мордоворотов Пыжика.

— Будь он неладен! — выругался отставник. — Настучали на меня. Мол, заныкал Степаныч дорогостоящую штуковину. Делиться не желает, бабки в свой карман переправить готовится. Я Хвалько за домишко долг уплатить должен. Опять же к свежему мусору доступ получить желаю.

— К свежему только избранных подпускают? — продолжал расспрашивать Рогожин.

— Людей из бригады, — подтвердил знаток местных нравов. — Перво-наперво они процеживают, сливки снимают, а уж после доходяги копошатся.

Бригада мужикам из соседних деревень хлеб, прочее съестное на прокорм скоту продает. Колоссальные барыши имеют! — с тихой завистью произнес отставной майор. — Всегда при деньгах, и нос в табаке, — он сокрушенно вздохнул.

— Опустился ты, брат! — по-свойски, не щадя самолюбия бывшего военного, резанул Рогожин. — Дальше некуда! Шакалишь по помойкам, лжесвидетельствуешь. Так и загнешься, захлебнувшись помоями в выгребной яме, а вместо креста тебе бомжи-корефаны в могильный холмик царапку воткнут и помочатся дружненько, чтобы ты под землей ароматы родной свалки нюхал. Ты ведь кадровый офицер! — Рогожин в неосознанном порыве обнял старика за плечи. — Не червяк земляной, которому прижали хвост, а он в нору и нырнул. Ты — солдат!

На квартире сторожа Егора, бывшего, по выражению Рогожина, «Иудой номер два», происходило нечто среднее между допросом и оперативным совещанием.

Меблировка комнаты, где они собрались, была спартанской. Круглый стол, над ним лампочка без абажура, три колченогие табуретки, сервант с разбитыми стеклами и без посуды на полках.

На все это убожество хмуро взирал со стены Ельцин — вырванная из журнала цветная фотография, — Президент России, закрытый до подбородка портфелем-щитом от пуль снайпера, сжатым кулаком приветствуя толпу, отстоявшую Белый дом в дни августовского путча. За спиной Ельцина реяли трехцветные флаги, улыбались Руцкой с Хасбулатовым.

Сторож Егор в политике ничего не смыслил, но, видимо, был стихийным демократом, если прикрепил кнопками к стене портрет российского президента.

Портрет засидели мухи, и лица вождей были в мелких точках, словно их поразила бубонная чума.

Исповедь сторожа мало чем отличалась от повествования Степаныча. Его также взяли в оборот, применив запрещенные гуманным российским законодательством, но общеупотребительные в следственной практике способы физического воздействия.

— Заволокли меня в кабинет, — ровным голосом рассказывал Егор. — Сняли обувку и заставили сесть на стул. Двое держали за руки, третий задницей придавил мои колени. Поочередно лупили резиновой дубинкой по ступням. Ничего не спрашивали, охаживали, как старого мерина, который телегу не тянет. Умеют менты следов не оставлять. Телеса мои беленькие, а внутри жаром все горит. Фотку под рыло суют: «Этого кента на территории профилактория той ночью видел? Распишись в протоколе опознания».

— Моего брата ты не видел? — задал вопрос Рогожин.

— Откель ему там взяться! Мы со Степанычем окосели капитально, но у меня глаз — алмаз. Любой непорядок на объекте примечаю. Под утро на стоянку машина заезжала…

— Какая? — потребовал уточнить Дмитрий.

— Здоровущая! — дал весьма расплывчатую характеристику сторож.

— Легковая? Импортная тачка или грузовик?

— Они прицепы с контейнерами заграничными возят.

— Трейлеры? — подсказал Рогожин.

— Во! Он самый! — радостно засмеялся Егор.

— Надписи на машине были? — Дотошный разведчик не изменял правилу выуживать из собеседника всю информацию.

— Были.

— Какие? — Рогожин слишком много требовал от полуграмотного сторожа.

— Без поллитры не разберешь! — тонко намекнул Егор, пожевав нижнюю губу.

— У тебя после чекушки мозги набекрень! — вставил Степаныч.

— Отбили кочерыжку в застенках, — без обиды откликнулся сторож. — Темновато было. Кабина у машины белая. Это я точно помню. На дверях буковки… — он сморщился. — Сюсю-мюсю… Хреновень нерусская, да разве издали разберешь? Фраер из машины выпрыгнул, в лесок сбегал.

— Долго отсутствовал? — Рогожин мертвой хваткой вцепился в странную машину, вдруг ночью свернувшую с трассы к «Шпулькам».

— Кто?

— Водитель.

— Я за ним не следил. Отлить мужику приспичило, с кем не бывает!

— Зачем к профилакторию подъезжал? — Рогожин размышлял вслух. — Дальнобойщики с трассы без нужды не сворачивают. Ограблений боятся. Тем более ночью. Нескладуха, — он почесал затылок. — Ладно, с этим «летучим голландцем» я сам разберусь… Так, деды, шевелите извилинами. Мог мой брательник из-за ревности Хрунцалова убить?

— Бабы в городе базарят, мэра из-за опухшего кошелька грохнули. Кому-то комом поперек горла его богатство встало. Шиковал Петр Васильевич безмерно, — высказался Егор.

— Городские сплетни к делу не приколешь. Другие свидетельства невиновности найти надо.

Рогожин, опершись локтями на изрезанную ножом столешницу, смотрел поверх голов собеседников.

— Найдешь! Размечтался! — скептически хмыкнул Егор. — Брата под «вышку» подведут, и концы в воду.

Правдоискатель.

— Ты чего взбеленился? — попробовал утихомирить приятеля Степаныч. — Глаза пучишь! Соломинку в одно место вставили?

Сторож вскочил, с грохотом опрокинув табуретку.

— Не соломинку! — Он расстегнул пуговицу, спустил штаны, обнажая старческие дряблые ягодицы. — Дубину свою ментовскую мне заталкивали. До глотки доставала! — У старика начинался нервный срыв. — Баранов, следак, меня предупредил: «Пикнешь, от показаний отречешься, и бесплатный билет в „Столыпин“ тебе обеспечен. На самый дальний рейс. Под полярным сиянием загорать будешь». Видел, видел я твоего брата… — стенал Егор с капающей с подбородка слюной.

— Глохни, зараза! — Степаныч схватил смалодушничавшего товарища за грудки. — Мы свое отжили.

Не бери грех на душу!

— Мы — пыль! — кричал впавший в истерику Егор. — Мусора нас в порошок сотрут.., и тебя, — он указал на молчавшего Рогожина, — и тебя, — сторож ткнул грязным пальцем в Степаныча.

Увесистая пощечина, которую влепил ему Рогожин, подействовала лучше любого успокоительного лекарства.

— Уймись, старче! — Дмитрий старался говорить спокойно. — Под милицейский пресс подставлять вас не собираюсь. Сам разворошу это осиное гнездо! Вы помощники аховые, с переломанными хребтами. Забитые вы людишки! Благодаря таким всякая нечисть себя королями мнит! — Рогожин не собирался оскорблять стариков, понимая — с них спрос невелик.

Но он ненавидел предательство, а лжесвидетельство было едва ли не худшей его разновидностью.

Рогожин снял номер в гостинице, заплатив за неделю. В регистрационную карту он вписал свою фамилию. Администраторша, принимавшая документы, едва не вывалилась в окошко:

— Вы родственник Рогожина?

— Какого? — непонимающе спросил Дмитрий.

— Подозреваемого в убийстве мэра! — высоко вздымая пышный бюст, произнесла администраторша, гипнотизируя Дмитрия взглядом.

— Однофамилец, — с натянутой улыбкой ответил он. — Командированный. С прядильно-ниточным комбинатом договор о прямых поставках продукции заключить попытаюсь.

Администраторша, расплываясь бюстом по стойке, просвечивала гостя взглядом, по мощности не уступавшим рентгеновскому лучу. Статный мужчина, коммивояжер из Москвы — это не зачуханный инженер или грубиян шоферюга, провонявший бензином.

Женщина была в возрасте, который принято называть бальзаковским.

— Текстиль закупаете? — она запустила пробный шар.

— На чем заработать можно, то и берем. Сегодня текстиль, завтра трубы большого диаметра, послезавтра подгузники детские. — Дмитрий задержался у стойки. — Городок-то у вас бандитский?!

— Тю! — скривилась администраторша. — По окраинам шпана рыщет! Дачи иногда взламывают. А так тишь да гладь…

— Но мэра укокошили…

— Хрунцалова? — переспросила женщина шепотом. — Кто и был бандитом в нашем городе, так это он!..

«Информация пошла», — отметил про себя Рогожин.

— ..Вечно темные личности к мэру наведывались.

Делишки обтяпывали. Он в гостинице дружков расселял. Ну не дружков… — поправилась администраторша. — Приятелей мэр в «Шпульках» поил. Профилакторий у нас есть рядом с городом… Сюда он мелкую рыбешку отправлял. Такие свиньи! — Администраторша глубоко вздохнула. Золотой крестик у нее на груди расположился параллельно плоскости стойки. — Накиряются и давай дебоширить! Милицию вызывать бесполезно. Те с хрунцаловских клиентов пылинки сдували, оберегали стервецов, а мы страдали. Хотите верьте, хотите нет, я под столом бутылку из-под шампанского с водой держала для самообороны, — женщина поджала карминово-красные губы. — Изнасиловать могли в два счета.

— Кошмар! — посочувствовал Дмитрий, изобразив глубочайшую заинтересованность темой беседы. — Я всегда полагал, что политики безнравственны. К вашему мэру товарищи по партии приезжали?

— Жлобье мафиозное! — выпалила администраторша. — Ни в какой партии Хрунцалов не состоял. Сам по себе был. Поговаривали, что какую-то Лигу либеральных российских христиан… — название она выговаривала с трудом… — сколотить собирался. Офис в Москве арендовал, компьютер поставил, в городской типографии заказ на листовки и удостоверения разместил, но потом передумал. На восстановление храмов бешеные бабки пустил. Смехотура! Деньгу с водки имел, народишко спаивал, а за пьяную копейку пропуск в рай купить надеялся!

— С водки? — спросил Рогожин, делая недоуменные глаза.

Администраторша перешла на доверительный полушепот:

— Ясный факт! Петр Васильевич город в водяре утопил. К нам не только из Московской области алкаши вояжи совершали. Цены на «чернушку» — девять тысяч всего. Алконавты скинутся, гонца зашлют и ящиками винище закупают. Таких цен по России не сыскать днем с огнем. В наших «комках» — пожалуйста! А кто поставщик? Заводики Хрунцалова. Отпускная цена завода двенадцать тысяч, в ларьках фугуют по девять…

— Забавная бухгалтерия! — прокомментировал действительно любопытные сведения Рогожин.

— Это что, это семечки! — продолжала разговорчивая администраторша гостиницы. — Алкаши сколько могут увезти?

— Бутылок тридцать за раз…

— Пятьдесят! — поправила женщина. — Они, как верблюды, ручки сумок посвязывают, на тележки — и тянут. У кого от водки поджилки трясутся, тот, конечно, поменьше грузился, чтобы не надорваться до электрички. Вокзал похлеще любого цирка. Такие хари…

"Спиртзаводы Хрунцалова, — думал Рогожин, сортируя в уме полученные сведения. — Золотоносные предприятия для России. — Память подсказала вычитанную в газетной статье потрясную статистику:

— «…каждый тридцать четвертый гражданин страны алкоголик.., пять миллионов хроников.., пять процентов доходов среднестатистический россиянин, включая грудных детей, тратит на выпивку.., в год только через розничную сеть выпивки продается на сорок триллионов рублей…» Сорок триллионов рубчиков! — Рогожин зациклился на всплывшей в памяти цифре. — Четверка с тринадцатью нулями. Чертова дюжина…

Старички тоже о спиртовом бизнесе покойника толковали. Восторгались пронырливостью мэра!"

Отвлеченные размышления ни к каким конкретным умозаключениям привести не могли, но след наметился. Чувствовался криминальный душок производства и реализации напитков с градусом.

«Сергей пробовал заниматься коммерцией. Может, перешел дорогу Хрунцалову? Абсурд! Брат был мелкой сошкой. Стал бы возникать — лицензию бы аннулировали, по шее накостыляли. И стрелять, и удавкой орудовать — не его стиль. К тому же быстро прогорел с торговлей, лавочник несчастный. Стрелочником Сергея сделали. Кто? Кому это было выгодно? — задал себе сакраментальный вопрос Дмитрий. — Наследники Хрунцалова. Они теперь прибыли со спиртзаводов качают… Если дернуть за эту ниточку, может, клубок и распутается?»

— Вы меня не слушаете! — Наманикюренные пальцы администраторши прикоснулись к руке Рогожина. — Возьмите ключ от номера. Я выделила вам самый лучший. С видом на городскую площадь.

Желтый ключ с деревянной грушей-брелоком, на которой были выжжены цифры номера, оказался перед Дмитрием.

— Спасибо! — Он спрятал ключ в карман. — Извините, я немного устал. Вы фантастическая рассказчица и очаровательная женщина.

От комплимента администраторша захлопала ресницами, поправила прическу:

— Я советую обедать исключительно в ресторане гостиницы. Официанток предупреждайте — вы от Риммы Павловны.

Гастрономические проблемы Рогожина мало беспокоили.

— Римма Павловна, докончите сюжет о семечках.

— Семечках? — округлила глаза администраторша.

— Алкашей вы назвали семечками, а кто, с позволения сказать, подсолнухи? — Рогожин улыбнулся, как бы невзначай задев локтем пышный бюст администраторши.

Она вздрогнула, точно локоть Рогожина был наэлектризован.

— О, известно кто! Оптовые покупатели, вывозящие продукцию цистернами. Крупные деляги. Они в город приезжают отовсюду: из столицы, из Кемерова.

Вчера вечером из Самары клиент прибыл. Клоп в красном пиджаке. Через дежурную по этажу девочек в номер заказывал. Экзотического секса ему захотелось!

— Значит, бизнес Хрунцалова не заглох? Заводики «огненную воду» гонят?

— Производство на потоке!

— Подскажите, — маска делового человека была самой подходящей на данный момент, — с кем имеет смысл переговорить о сотрудничестве в этой области?

Кто настоящий преемник покойного? — Рогожин по капле выцеживал из администраторши все, что она знала о больших секретах небольшого города.

— Кресло мэра Сапрыкин Валерий Александрович протирает! — К городскому голове Римма Павловна уважения не питала.

— Разумный мужик?

— Слизняк. Двух слов связать не может! Был заместителем Петра Васильевича и до новых выборов по закону будет городом править. Поганый человечишка, скользкий. — Римма Павловна сморщилась, как будто ей за шиворот положили пригоршню снега. — Он на побегушках у Ветрова, начальника УВД. Машины новые за счет городского бюджета купил. Ремонт здания управления сделали. Ветрову кабинет дубовым шпоном обшили, офисную мебель завезли итальянскую.

На фига? Протоколы и на столах отечественного производства писать можно. Подполковник, а запросы банкира! У меня подружка секретаршей в мэрии работает, так, с ее слов, Сапрыкин утром к подполковнику в управление за инструкциями ездит, а вечером отчитывается.

Администраторшу прервала трель телефонного звонка. Женщина сняла трубку и отрубила:

— Перезвоните попозже… Я, русским языком говорю… Позже!

Трубка брякнулась на аппарат.

— К директорам заводов без протекции Ветрова вы, уважаемый… — она заглянула в регистрационную карту, — Дмитрий Иванович, не ходите. Бесполезно.

Они вам лапшу на уши понавешают — лимиты исчерпаны, продукции на складах в обрез, планы поставок расписаны до двухтысячного года. Попробуйте через Сапрыкина на Ветрова выйти. Он настоящий хозяин города… — уверенно произнесла администраторша.

Рогожин пробарабанил пальцами марш по гостиничной стойке. Нагнулся, взял сумку.

— Благодарю! — он церемонно прикоснулся губами к руке Риммы Павловны.

— Ой, ну зачем вы? — восторженно ахнула не привыкшая к утонченному обращению администраторша.

Упругим шагом делового человека Дмитрий двинулся к лестнице, ведущей на второй этаж.

Глава 2

Филиал Научно-исследовательского института химической промышленности, занимавшийся проблемами синтеза новых полимерных материалов, был открыт в городе сразу после войны.

Страна, поднимающаяся из руин, нуждалась в искусственном каучуке новых сортов, резине для автомобильных заводов-гигантов, синтетическом топливе и многом другом, что требовали наркоматы и ведомства.

Приехавшие летом сорок шестого года на трофейных немецких грузовиках солдаты в фуражках с голубым кантом войск НКВД обнесли старинную помещичью усадьбу, бывшую в те времена за пределами города, тремя рядами колючей проволоки. Для верности между колючкой энкавэдисты установили «спираль Бруно» — ловушку для чрезмерно любознательных. Попав в нее, человек без посторонней помощи выбраться не мог.

Следующий караван крытых машин привез партию ученых. Так на окраине города по приказу Берии заработала шарашка — чисто советское учреждение, совмещавшее в себе концлагерь и научно-исследовательский центр.

Армянин Карен Арутюнян химичил еще в шарашке. Студента Московского университета посадили за талант. Таких, как он, государство, строящее социализм, считало своей собственностью и распоряжалось как собственностью.

Освобожденный по амнистии, Арутюнян осел в городе, женился, обзавелся детьми и продолжал трудиться на ниве изобретательства. Шарашку преобразовали в филиал института, отстроив новые лабораторные корпуса.

— Способный армянин прошел все ступени роста: от младшего научного сотрудника до директора.

Наград на его праздничном пиджаке было не меньше, чем игрушек на новогодней елке, — лауреатские значки, медали и три ордена Трудового Красного Знамени. Дома у профессора на стене под стеклом красовались почетные дипломы американского Стэнфордского университета.

Жил ученый в одноэтажном частном доме, из окон которого был виден старый корпус института — то самое помещичье имение…

Дмитрия познакомила с профессором еще Марина.

Она, молоденькая выпускница вуза, окончившая институт с красным дипломом, сама выбрала распределение в родной город к Арутюняну. Девушка грезила научными открытиями, стремясь облагодетельствовать человечество. Профессор принял ее, помог выбрать перспективную тему и пообещал всяческое содействие как научный руководитель проекта.

Рогожина и молодоженов Арутюнян когда-то угощал собственноручно приготовленными шашлыками, зажаренными на мангале в саду…

— Карен Акопович! — Рогожин стоял у покосившегося забора.

Профессор кормил кур. Птицы кудахтали, безбоязненно взлетали на плечи хозяину-химику, чью фамилию безошибочно выговаривали коллеги на всех континентах. Но сейчас Арутюнян походил на колхозного птичника в помеченном куриными экскрементами свитере грубой вязки с заплатами на рукавах.

— Карен Акопович! — Дмитрий еще раз окликнул переговаривающегося с пернатыми профессора. — Я к вам в гости напроситься решил!

— Какими судьбами?! Рогожин? Дмитрий Иванович! — Арутюнян колобком подкатился к калитке.

«У старика очень цепкая память, — подумал Рогожин. — Везет мне на дедов. Степаныч, Егор, вот теперь с профессором пообщаюсь…» В городе, за исключением администраторши и короля мусорных гор, Рогожин контактировал с людьми преклонного возраста, и это его позабавило.

Они прошли в дом, превращенный Кареном Акоповичем в гибрид библиотеки и лаборатории. Книги были повсюду. Стопки, заботливо перевязанные бечевкой, с подложенными бумажками-каталогами, громоздились по углам. Фолианты в роскошных переплетах занимали места на полках. Даже на обеденном столе для тарелки и чашки был выделен лишь крохотный пятачок, остальное занято рукописями вперемешку с книгами.

Профессор гостеприимно предложил Рогожину кресло.

— Устраивайтесь, а я сварганю яичницу! Глазунья с лучком — самая сбалансированная закуска к водке!

— Карен Акопович, к чему лишние хлопоты! — запротестовал Рогожин. — Ограничимся чаем.

— Не перечьте старику! Полистайте журналы, книги посмотрите, а я моментально управлюсь. — Арутюнян закрыл руками уши, не желая слушать возражений.

Оставшись в одиночестве, Дмитрий прошелся вдоль стеллажей, взял несколько книг наугад, сел в кресло. Он скользил глазами по страницам, не вникая в прочитанное.

«Власти контролируют спиртзаводы. Это само по себе криминал. Начальник милиции распоряжается продажей спирта. Мне следует разобраться в этой схеме досконально. Где-то лежит ключ к разгадке… На правосудие надеяться не приходится… В прокуратуру я зайду позднее. Да, Рогожин, поднакопи козырей, — мысли были отрывистыми. — Прищучить Ветрова можно! Два дня тебе, Рогожин, на оперативную разработку ментовского начальничка. Окопалось сволочье в провинции, как бояре в вотчинах. Бесчинствуют…»

Шкворчащая жиром яичница на сковороде была главным блюдом застолья. К ней профессор добавил миску соленых огурцов, зелени с мелко порубленным чесноком, нарезанные дольками консервированные кабачки.

— Экологически чистый продукт, удобренный личным потом и кровью! — Арутюнян откинул спавшую на лоб прядь белоснежно-седых волос. — Запотевшая! — торжественно объявил химик, выставляя на стол бутылку «Московской особой». — Газетные сплетники утверждают — сам Борис Николаевич любит откушать сей горячительный напиток.

Перед волнительным моментом откупорки сосуда с «живой водой», как называли спиртное морские бродяги — викинги, Карен Акопович поболтал содержимое, перевернув бутылку вверх дном.

Заметив образовавшуюся змейку из мелких пузырьков, профессор-химик удовлетворенно крякнул почему-то по-немецки:

— Натур продукт… Не отравимся. Я, батенька, русскую водку в шарашке пить начал. Перепадало нам, зэкам, от щедрот начальства. С тех пор храню верность этому слезоподобному нектару. В винах, а тем паче в коньяке ничего не понимаю. Обрусел, понимаете ли…

Право первым начать разговор Рогожин уступил хозяину дома. Идя к Арутюняну, он толком не представлял, о чем спрашивать. В редких письмах Сергея упоминалось: Марина в контрах с научным руководителем, профессор ее зажимает, завидует таланту и пробивной энергии молодой ученицы.

— Между первой и второй перерывчик небольшой! — Хрустальные стограммовки у профессора порожними не застаивались.

Дмитрий выпил. У Арутюняна среди книжных завалов он чувствовал себя спокойно и уютно.

— Знал бы, что гость навестит мои пенаты, борща бы наварил, — с легкой, простительной для его возраста одышкой сказал профессор. — Согреваются, согреваются внутренности! — Блаженствуя, он погладил живот. — Соболезнований в связи с мадам Рогожиной приносить вам не буду, — вставил Карен Акопович. — Сергей абсолютно не причастен к комбинациям своей пронырливой экс-жены. Он принесен в жертву… — Профессор подцепил вилкой колечко лука. — О мертвых говорят хорошее или ничего! — Арутюнян мыслями возвращался к ученице. — А мне за упокой души Марины рюмку поднимать не хочется! Однако глоток свободы нам не повредит, — он спешно разлил очередную порцию водки, словно желал поскорее напиться.

Рогожину ничего не оставалось, как принять участие в марафоне. С непривычки — в госпитале со спиртным было строго, не побалуешься — он малость захмелел.

— Взираете на меня, Дмитрий, и думаете: «Профессор не дурак выпить!» — прожевав кружок огурца, сказал Арутюнян.

— Я не сварливая супруга, счет рюмкам не веду, — ответил Рогожин, расправляясь с яичницей.

У него проснулся зверский аппетит, и он с удовольствием уминал глазунью, присыпанную приправами..

— Вы, Карен Акопович, химик. Дозу свою наверняка до миллиграмма вымеряли. Сколько принять, чтобы наутро от похмелья на стену не лезть, — польстил Дмитрий хозяину дома. — И вообще, веселие земли русской есть питие! — Рогожин процитировал слова князя Владимира, отвергшего мусульманскую веру за категорический запрет употреблять хмельное зелье. — Нашу волю не сломить, пили, пьем и будем пить! — это уже из современного фольклора.

— Кстати! — Профессор заговорил лекторским тоном. — Самое распространенное заблуждение: русичи — генетические алкоголики! — он пристукнул кулаком по столу. — Ложь, сочиненная немчурой, голштинскими, саксонскими, тюрингскими недоучками, привезенными Екатериной в Московию учить уму-разуму дикарей азиатов!

«Армянин обеляет русских. Забавно!» — Рогожин спрятал улыбку.

— Водка — изобретение сравнительно недавнее.

В древности на Руси пили медовуху, твореный квас.

Медовуху — дворяне, служивый люд и крестьяне вкушали напитки попроще. Медок готовить умели, но не каждому он был по карману. Двенадцать сортов чудного золотистого напитка на Руси варили, с травами, ягодами, сыченые, ставленые! — профессор был докой в истории винокурения. — «Нас, россиян, благословил Бог хлебом и медом и всяких питей довольством…» Умнейший человечище своей эпохи написал! — восторженно воскликнул Арутюнян. — Благословил! Подчеркиваю! — он поднял указательный палец. — Не проклял, наказал или обидел, а благословил. Повального пьянства в деревнях не было никогда. Квасники, по-нашему забулдыги, бродяжничали, а крестьяне на деревенском сходе, где собиралось около ста человек, выставляли два ведра водки, каждое по двенадцать литров. Сколько на душу приходилось?

— Граммов двести или около того, — подсчитал Рогожин.

— В самый раз мозги прояснить. Но чтобы до поросячьего визга, до беспамятства нарезаться, увольте!

Придумано было запойное русское пьянство немчурой. Поверьте!

Адвокат российского крестьянства себе в стопочке не отказывал. Проглотив залпом водку, Арутюнян развил тему:

— А как следили за качеством! В каждом кабаке находились казенные фарфоровые чашечки с государственным клеймом. Потребует клиент проверить качество хлебного вина — хозяин на его глазах наливает водочку в зажигательницу, огнивом чирк! — профессор прищелкнул пальцами. — И ждут, покуда пламя не погаснет. Остаток сольют в мерительницу, если не заполнит чашку — владельцу кабака несдобровать.

Штраф — клеймо позорное на ворота! А «пенник» настоящий. Это же симфония! Двойной перегон бражки из ржи еще разок перегонят, первач через березовый уголь профильтруют и ключевой водой в строго определенных пропорциях разбавят. Сто ведер «пенника» на двадцать четыре ведра студеной воды из родника.

Водица сивушные масла вытянет, облагородит напиток… — профессор сглотнул слюну, возбужденный собственным рассказом. — Сказка, а не водка! Нет, потеряли мы национальное достояние! Отдали на откуп иностранцам. "Что на витринах? Помои! «Распутины», «Кутузовы»! Фамилии знатные на этикетках, исторические, а внутри, как говаривал Райкин, труха!

Знаете, Дмитрий! Я по Ломоносову немецкую водку «Столыпин» проверял.

— Интересно! — признался Рогожин.

— «…если хочешь отведать, чиста ли водка, то возьми чистый плат, обмочи в вино и зажги; если вино прежде сгорит, а потом и плат станет гореть, то водка чиста и крепка!» Процедура проще простого! Результат эксперимента… — Арутюнян развел руками, — платок горел вместе с водкой. Натуральная отрава в привлекательной упаковке. Слушайте, может, против России заговор? Вытравят население, и пожалуйста, одна шестая часть суши свободна! — Фантазии профессора приобрели бредовый оттенок.

Рогожин усомнился:

— В глотку насильно никто не льет. Сам народ спивается. От нищеты, от тупости, от безрадостной житухи.

— Да, вы правы. Социальные причины массового алкоголизма, низкий уровень культуры… Печально, нация деградирует! — скорбно согласился Арутюнян. — Я в некотором роде тоже руку приложил.

— Вы? — Дмитрий пристально посмотрел на профессора, но хозяин дома возвратился в исторические дебри.

«Экскурсия замечательная. Но ведь ты пришел не для того, чтобы расширять кругозор. Старик что-то знает о Марине и ее связях с Хрунцаловым…»

Дмитрий достал сигареты:

— Можно?

— Курите, — разрешил профессор. — Я форточку открою.

От окна он отправился к кухне, вернулся со второй бутылкой. Арутюнян нес ее бережно, как мать младенца.

— Карен Акопович, может, достаточно? — спросил Рогожин, опасаясь, что профессор отрубится, не сказав главного.

— Ай.., ай.., ай.., в глазах туман, кружится голова, едва стою я на ногах, но я, брат, не пьяна! — пропел химик, игнорируя замечание гостя. — Без водки в какие-то моменты прожить невозможно! Я это понял, когда меня из института выставили. Словно проворовавшегося завхоза взяли за шиворот и вон, ногой под зад! На заслуженный отдых! — Водка наконец развязала язык Арутюняну.

Рука профессора заметно дрожала. Он промахнулся. Струя водки залила Дмитрию брюки, но Карен Акопович этого не заметил. Черпанув ложкой грибков, он, не произнося тоста, не приглашая выпить, в одиночку осушил рюмку.

— Я, уважаемый, признаюсь, был влюблен в Марину. Умница, симпатичная. Много ли стариковскому сердцу надо?! — прерывающимся от волнения голосом произнес профессор. — Диссертация у нее была почти написана. Еще несколько серий лабораторных опытов, консультаций в Москве — и на научный совет… — Арутюнян попросил сигарету. Затянувшись, он продолжал:

— Была в Марине червоточина. В науку она ради карьеры пошла. Женщина-химик! Почет, уважение, средства! — Профессор сделал паузу. — Раньше.., до перестройки. Сейчас ученый не богаче нищенки, побирающейся в метро…

— Побирушка неплохо зарабатывает, — заметил Рогожин. — Четыре-пять косарей в день на людном месте.

— Чего? — Столбик пепла упал в рюмку.

— Четыреста тысяч за смену, — поправился Дмитрий.

— Возможно, — пробормотал старик. — Я замечал, Марина стала тяготиться научной работой. Жаловалась на безденежье, бесперспективность карьеры, порывалась подать заявление об уходе. Она Сергея подбила коммерцией заняться.

— Я знаю, — кивнул Дмитрий и пошел напролом:

— Марина вас из института убрала?

— Непосредственно не она. Рогожина была умной женщиной, а умный человек — довольно-таки страшное существо, если не связано моральными принципами. Изощренный мозг, женское коварство, животная интуиция. Травлю проводили другие. Поглупее, — горькая усмешка исказила лицо профессора. — Я заблуждался, веря в бескорыстие Рогожиной.

— Карен Акопович, — без нажима, деликатно спросил Рогожин, — чем были вызваны интриги против вас? Чем вы мешали?

— Что было, то было! — устало ответил Арутюнян. — Зачем прошлое ворошить? Рогожина в гробу, я в институт возвращаться не собираюсь.

— И все же… — настаивал Дмитрий.

— У Марины с Хрунцаловым одно время были неприятности, — старик расслабленно закрыл глаза. — Она на свой страх и риск провела лабораторные анализы пластиковых одноразовых стаканов.

— При чем здесь стаканы?

— Не перебивайте! — одернул Рогожина химик. — На ликероводочном заводе, где львиная доля акций принадлежала Петру Васильевичу, освоили разлив водки в стограммовые стаканчики, запечатываемые фольгой. Очень выгодная фасовка. Хрунцалов умел вести торговлю.

— Выпил, стакан выбросил, и на троих соображать не надо. Дешево и сердито. Это их «русским йогуртом» называют?

— Именно. «Русский йогурт», — презрительно усмехнулся Карен Акопович. — Рогожина корпела в лаборатории во внеурочные часы.

— Что Марина искала?

— У вас, Дмитрий, хамская манера перебивать! Сережа гораздо культурнее, — язык у Арутюняна заплетался.

— Простите, профессор. Солдафон! — съязвил Рогожин. — В казармах манерам не учат.

— Напрасно. В юнкерских училищах…

Но Дмитрий вновь перебил:

— Давайте юнкеров оставим напоследок. Что Марина хотела доказать результатами анализов?

Старик, пожевав губами — эту особенность Дмитрий замечал за многими пожилыми людьми, — ответил:

— По-моему, она добывала компромат.

— Компромат? Из пластиковых стаканов?

— Милейший! Наука — оружие обоюдоострое. Ею можно убить, можно исцелить, — несколько туманно ответил на вопросы Дмитрия опьяневший Арутюнян.

Он разразился беспричинным смешком, бурно жестикулировал и чуть было не перевернул стол.

— Карен Акопович, соберитесь, пожалуйста, доведите рассказ до логического завершения!

Рогожин подумывал, а не устроить ли химику отрезвляющий душ.

Старик мутнеющим взглядом окинул свои владения.

— Сижу, словно монах-затворник. Ученики не навещают, жена переселилась в лучший мир. Книги и куры — мои единственные верные спутники, — химика потянуло пофилософствовать. — Алчность человеческая безгранична…

— Карен Акопович! — Рогожин двумя пальцами защемил кончик носа профессора, крутанул по часовой стрелке.

Простой, но безотказный способ приводить опьяневших в чувство, подействовал. Арутюнян, к которому меры физического воздействия не применялись со времен расформирования бериевской шарашки, едва не свалился со стула.

— Как вы смеете! — крикнул он. — Я — профессор, орденоносец, пожилой человек, в конце концов! Рассолу налейте!

Освежившись огуречным рассолом, старик расхохотался.

— Лихо вы меня, Дмитрий Иванович, взнуздали! За ноздри! Мерина сивого за ноздри!

— Кончик носа, — улыбнулся Рогожин. — Не было выхода. Вы бы спать завалились, а у меня времени в обрез. Итак, Марина проводила исследования…

— ..стаканов из-под «русского йогурта». Хрунцалову донесли об этом соглядатаи, — бодро, как ни в чем не бывало заговорил профессор. — Вы спросите, на чем основано мое подозрение о намерениях Марины разжиться компроматом? Она присматривалась к Хрунцалову. Дела этого проходимца шли в гору. Его ставили в пример. Бывший пожарный инспектор в одночасье сделался миллионером: ворочал деньгами, сопоставимыми с районным годовым бюджетом.

О Хрунцалове говорили в лаборантских, в курилках, обсасывали подробности попоек и новых приобретений, а Рогожина, насколько мне известно, никогда не принимала участия в трепе. Стояла и слушала… Когда Марина подала заявку на выделение реактивов, получение разрешения пользоваться лабораторией после работы, я подписал бумагу, но сомнения уже тогда меня тревожили. Ведь ее тема никоим образом не была связана с пищевой промышленностью. Я счел ее увлечение женской причудой.

— Марина добилась результатов?

— С полной уверенностью я утверждать не могу. Рогожина скрывала от меня итоги исследований. Она не делала записей в лабораторных журналах, вела личный дневник наблюдений. Хрунцалов, оповещенный институтскими стукачами, искал подходы к Марине, — вспоминал профессор. — Он подвозил ее домой, встречая якобы невзначай на автобусной остановке…

— Исследования представляли потенциальную угрозу для бизнеса… — Дмитрий то ли спрашивал, то ли размышлял вслух.

— Любой полимерный материал, созданный химиками, непредсказуем. Пластиковая банка может вступать в реакцию с продуктом, хранящимся в ней. Воздействие новых химических соединений на организм человека бывает смертельным. — Арутюнян вытащил из кипы бумаг чистый лист. — Я набросаю вам кое-какие формулы.

— Не стоит. Мои познания в этой области ограниченны, — задумчиво произнес Дмитрий. — Марина могла шантажировать Хрунцалова! — Он выстраивал версию. — Преподать свои исследования под таким соусом, что ему предстояло выбирать: сворачивать приносящее прибыль предприятие или договариваться с настырной бабой. Может быть, Марина блефовала?

Стаканчики не выделяли никакой гадости, но Хрунцалов предпочел перестраховаться. Он купил Марину?

— Определенные суммы Петр Васильевич выплачивал Марина роскошно одевалась, приобрела кое-какие драгоценности…

— После прекращения исследований пластиковой тары?

— Да, — кивнул Карен Акопович.

«Ненасытная стерва. Раскрутила мэра, сломала жизнь Сергею и залегла под могильную плиту…» — зло подумал Рогожин, но высказывать свои мысли не стал.

Выдержав минутную паузу, Арутюнян продолжил:

— Я доверяю вам, Дмитрий. Не знаю почему, но доверяю. Ваш приезд в город не сможет многое изменить и исправить. Скажу, как на исповеди: меня сумели запугать. Когда подонки распяли на входной двери моего барбоса, такого же беззубого пса, как и я, то моя душа ушла в пятки. Они прибили собаку гвоздями, а в пустые глазницы воткнули огарки свеч. Но вам я скажу…

«Профессор наконец-то расхрабрился. Слушай, Рогожин, слушай!» — Дмитрий не пропускал ни единого слова, произнесенного Арутюняном.

— Полтора года назад филиал был на грани закрытия. Оборудование демонтировали для вывоза в Москву. Сотрудники разбегались. Вдруг Рогожина сообщает — ее отдел получил заманчивое предложение.

Частная компания готова профинансировать программу создания принципиально новых ядохимикатов. Обычные при распылении травят насекомых скопом: вредителей и полезных. Растения плохо опыляются, ядовитые соединения накапливаются в почве…

— Карен Акопович, без ненужных подробностей, — попросил Рогожин. Его волновала криминальная подоплека дела, а не таинства агрономии.

— Не сбивайте меня, — обидчиво огрызнулся хмельной профессор. — Предложение было шансом для института. Я принял его не раздумывая, не наведя справок о фирме. Боже, какой болван! — Он обхватил голову руками. — Сам сунул шею под нож.

Дмитрий не прерывал кающегося профессора.

— Исследования оказались фикцией! Прикрытием для махинаций Хрунцалова! Полной профанацией научной деятельности! — Старик едва не рвал на себе волосы, его отчаянию не было предела. — Представители фирмы, щенки с пестрыми галстуками на цыплячьих шеях, были марионетками. Они приносили деньги, подписывали счета и ничем не интересовались. Их не волновало, что за год работы мы потребили тысячи декалитров технического спирта. На промывку лабораторной посуды — декалитры спирта! — Старик разразился гомерическим хохотом.

Переждав приступ, Дмитрий спросил:

— К чему перекачивать через институт тонны спирта? Проще закопать в окрестных лесах железнодорожные цистерны, выставить взвод охранников и прятать «левый» спиртец от налоговиков или парней из Управления по борьбе с экономической преступностью.

— Мелко плаваете! — Карен Акопович вытер несвежим платком пот со лба. — Реализуя чистейший питьевой, как вы изволили выразиться, спиртец под маркой технического, Хрунцалов экономил на налогах миллионы рублей. Он не платил акцизного сбора.

Любому честному чиновнику, если в России такие остались, Петр Васильевич мог представить безупречный отчет — спирт, хранящийся на его складах, собственность института и находится под складской крышей временно, потому что у научного заведения площадей для хранения не хватает или вовсе нет.

А отпуск этилового спирта, между прочим, осуществляется строго по госнарядам в соответствии с правительственным распоряжением.

— Получается, что этот жук обеспечил себе двойную прибыль! — сообразил Рогожин. — Не платил налоги и имел возможность перепродавать подпольным делягам «жидкое золото» — этиловый спирт. И все это благодаря хитроумной комбинации с институтом.

— Дошло, слава богу! — поднял руки вверх Арутюнян. — Институт — вершина айсберга. У Хрунцалова целая империя. Часть спирта он переправлял на местный ликероводочный завод…

— Для приготовления «русского йогурта»?

— И его в том числе. Остальное отгружали покупателям. Всю бухгалтерию я, конечно же, не знаю, но мафия покойного могла бы составить достойную конкуренцию чикагским гангстерам времен сухого закона. Стоило мне заикнуться об аферах, я тотчас же был вызван в Москву на ковер к руководству. Меня назвали старым маразматиком, путающимся под ногами у молодых ученых, и вышвырнули пинком под зад. — Карен Акопович замолчал.

— Подмазал покойничек столичных дядюшек! — процедил Рогожин. — Схему аферы кто придумал?

— Я не ясновидец! — Профессор заерзал на табуретке. — Кто? Мариночка проектом руководила… Без ее смекалки не обошлось… Впрочем, народ доволен, — тихо заметил Арутюнян. — Зарплату платят регулярно, без задержек. Премии квартальные плюс к праздникам подбрасывают. Ситуация устраивает всех.

Строчат липовые отчеты, переливают из пустого в порожнее, создавая видимость работы.

— Дела идут, контора пишет! — невесело заключил Дмитрий. — Многие кормятся с этого скотского бизнеса?

— Да уж, немало людишек на нем завязано, — поддакнул профессор. — На трассе грузовики с цистернами до границ района милицейский эскорт сопровождает. С мигалками… Круговой порукой Хрунцалов сумел и прокурора, и начальника налоговиков, и остальных представителей государства в городе сковать. А господин Ветров, шеф наших жандармов, правой рукой у Петра Васильевича был. Ко мне наведывался. «За клевету, — говорит, — на тюремные нары угодить можете. Занимайтесь, профессор, птицеводством и пишите мемуары. Доносы посылать в Москву сейчас не модно…» И письма мои бац на стол! — Арутюнян ударил ладонью по коленке. — Вот так-то! Тайна переписки гарантируется государством! — иронизировал Карен Акопович.

Он уломал гостя выпить «на посошок», проводил до калитки и, вернувшись, не раздеваясь, лег спать.

Черноволосый мужчина с носом, похожим на клюв хищной птицы, расчехлил тарелку параболического зеркала направленного микрофона. Профессиональный инструмент шпионажа стоил дорого и требовал бережного обращения. Присоединив штекеры, мужчина подумал, что неплохо было бы выцыганить у шефа деньги на английские звуковые фильтры, снимающие ненужные шумы вроде грохота посуды или бульканья водки в горле «клиентов».

«ТСМО-404», сконструированный немцами, позволял слышать чужой разговор на расстоянии до ста метров. Из-за ограниченности радиуса действия черноволосому пришлось загнать машину в подворотню заброшенного частного дома с окнами, заколоченными досками.

К его машине неизвестно каким течением прибило троих парней с наглыми физиономиями — дворовых хулиганов. Они выскочили из дома, как черти из табакерки. Предводитель, прыщавый юнец в линялой джинсовой куртке, поманил пальцем:

— Скокнул из тачки, ара! Мы черножопых в городе не любим. Проставляйся для братков.

Когда мужчина нажал на кнопки замков, заблокировав двери машины, юнец помочился на ветровое стекло, забравшись на капот. Черноволосый «дворниками» стер мочу, промыл стекло струйкой воды. Порывшись в «бардачке», он достал диктофон, вставил кассету и подключил записывающую аппаратуру к направленному микрофону, нацеленному на дом профессора Арутюняна.

Освободив ухо от ободка наушника, черноволосый размял руки, снял часы и вышел из машины. Парни, вооружившись штакетинами, стояли, словно охотники с рогатинами у медвежьей берлоги.

— Резкий, ара, да? Давай хиляй отгребать… — Прыщавый достал самопальные нунчаки — две обрезанные лыжные бамбуковые палки, соединенные цепью.

Лицо черноволосого было непроницаемым, словно у робота. Такие лица бывают у игроков в покер и у людей, для которых риск давно стал повседневностью.

Он бросился к прыщавому, схватил за запястья и лбом ударил в переносицу. Синхронно коленом черноволосый саданул парня между ног.

Подхватив выпавшие нунчаки, он наотмашь, не выписывая киношных кренделей в духе голливудских мастеров восточных единоборств, стал дубасить прыщавого по голове, покуда бамбуковые палки не разлетелись в щепки.

Друзья паренька, ошеломленные жестокостью человека с орлиным носом, остолбенело наблюдали за избиением. Вступаться за друга они не отваживались, видя, как летят клочья кожи с его головы.

Черноволосый с трудом остановился. Он приподнял веки потерявшего сознание парня, проверил зрачки. Обернувшись к двоим трусам, сказал:

— Вот вам башли, — он бросил скомканные купюры. — Отнесите кореша к дороге, возьмите мотор и отвезите в больницу. Ему надо швы на башку наложить.

В горле у прыщавого заклокотало. Вырвался слабый стон. Мужчина пинком в подбородок вернул парня в бессознательное состояние.

— Удобнее тащить будет! — Он оскалился, под приподнятой верхней губой сверкнула полоса жемчужно-белых зубов. — Полный отруб. Забирайте дохлятину, а то и вам мозги повышибаю, — спокойным, ровным голосом пригрозил черноволосый.

Он проводил взглядом парнишек, которым не удалось покуражиться над человеком с кавказской внешностью и повадками прирожденного убийцы. Голова предводителя шайки моталась из стороны в сторону, как воздушный шарик на ниточке.

Черноволосый подумал, что перестарался с этой крысой пустырей, но, сев в машину, он вроде бы ощутил в салоне смрад мочи прыщавого, тут же пожалев, что не принудил его языком вылизать стекло и весь автомобиль. Черноволосый был чистоплотен…

Перемотав пленку в диктофоне, он прослушал пропущенный разговор.

«…полимерный материал, созданный химиками, непредсказуем… Марина могла шантажировать Хрунцалова?!» — немецкая техника сработала без сбоев.

Запись черноволосый стер. Шеф не нуждался в стенографическом отчете. Отрегулировав звуковые фильтры, человек, прежде чем вставить в ухо пластмассовую таблетку наушника, распечатал упаковку косметических палочек «Джонсон энд Джонсон».

Прочистив ушную раковину, он выбросил порыжевшую от серы палочку в пепельницу машины, размотал проводок с разъемом подключения и присоединил его к плоской коробке, бывшей одновременно подставкой для параболического стекла и главным узлом всей подслушивающей системы…

— Алло, Анатолий Борисович? Это Солодник… — Горбоносый мужчина говорил по сотовому телефону.

Телефон работал на кодированной частоте. Его сигнал без дешифровального ключа при радиоперехвате был сплошным потоком накладывающихся друг на друга гудков и треска.

Черноволосый, назвавшийся Солодником, опустил сиденье автомобиля, чтобы вытянуть затекшие ноги.

— Рогожин переговорил с профессором! — он сказал это с некоторой ленцой человека, которому опротивели чужие тайны.

— Он получил информацию?

— Даже больше, чем нужно, — ответил Солодник, свободной рукой снимая крышку с бутылки молока.

— Профессор собрал досье на Хрунцалова?

— Нет. Но он досконально просек махинации с перевалкой спирта через институт.

— Чепуха… — откликнулась трубка. — Рогожин завелся?

— Я не психиатр, — ответил Солодник, поднеся бутылку к губам.

Он сделал глоток. Молоко было скисшим. Белая струйка стекла по щетинистому подбородку.

— Время не ждет… — Голос в трубке был требователен. — Пора завершать бодягу. Рогожина-младшего скоро заберут в Москву; Предварительное дознание закончено. Им хотят заняться важняки из областной прокуратуры.

— Дату перевозки сообщишь? — Черноволосый подобрался, стал похожим на кошку, готовящуюся к прыжку.

— Нервничаешь, Солодник? Идиотские вопросы задаешь! — Ехидные интонации зазвучали в голосе говорившего. — Устал? С автозаком без помощников справишься?

— Слишком много вопросов, командир! Анкету перешли по почте. — Черноволосый беседовал с тем, кого он называл своим шефом, на равных. — Я работаю в одиночку. А помощников можешь себе в задницу воткнуть… — Он помолчал, ожидая реакции на оскорбительную тираду.

Ответа не последовало. Трубка молчала.

— У меня все на мази. Если ваш офицерик не взорвет следственный изолятор, мы разыграем партию как по нотам. Я пасу Рогожина и остальных скотов. Баксы за медсестру и мусоренка-следователя Штеер перевел на мой счет?

— В венский «Острейхкредит», как условились, — подтвердил собеседник черноволосого. — Не крохоборничай… Плата в твердой валюте по полному тарифу.

Хватит воду в ступе толочь. — Голос стал властным и жестким. — Действуй по обстоятельствам. Руки у тебя развязаны. — С прорезавшейся ненавистью говоривший добавил:

— Ветрова, тупорылого недоумка, в расход без колебаний. Вышиби из него бараньи мозги…

— О'кей, командир! — кивнул Солодник. — Незачем повторять. Что с армяшкой? Профессор ковыряется в делишках покойного.

В трубке раздался сухой кашель заядлого курильщика:

— Профессора нейтрализуй. Меня любознательные стариканы раздражают. Только работай чистоплотно, без зверств.

— О'кей! — красноречием черноволосый не отличался.

— Успеха тебе, Солодник, — говоривший произнес пожелание медленно, значительно. — Не напортачь…

Солнце, словно тусклый медный тазик, катилось на запад, уступая город вечерним сумеркам.

Черноволосый мужчина приоткрыл дверцу машины, впуская свежую прохладу в прокуренный салон. С сиденья он взял наручные часы. Солодник дорожил качественно сделанными вещами и в особенности разными электронными штучками.

Циферблат «Касио» с люминесцентной подсветкой голубым маячком мерцал на ладони. Черноволосый сверил время с кварцевыми часами, вмонтированными в приборную панель автомобиля. Солодник был пунктуален, когда дело касалось запланированного убийства. То была вежливость киллера, не присваивавшего себе последние минуты жизни обреченного на смерть.

«До одиннадцати вздремну. — Мысли наемного убийцы ничем не отличались от раздумий трудяги, у которого на шее семья, впереди восемь часов у станка в ночную смену и вечная потребность выспаться как следует. — Продавщица — гнида в белом халате. „Свеженькое молочко, только завезли!“ Корова! Саму выдоить надо… — мысленно крыл обманщицу черноволосый, укладываясь поудобнее, чтобы рукоять пистолета не упиралась в ребро. — Собаку распяли… — Жажда мешала заснуть, обрывки подслушанного разговора всплывали в памяти мужчины. — Оскотинились в доску, твари. До такого варварства дойти! Бобика гвоздями к двери пришпандорить. Шпана расстаралась за бухало. На трезвую голову нормальный мужик собаку пялить не стал бы… Интересно, они ее живую прибивали или сначала замочили? Нет, конечно же, грохнули бобика. Иначе визжал бы на всю улицу».

Разрешив сомнения с четвероногим стражем дома профессора Арутюняна, киллер задремал чутким сном зверя.

— ..Успеха тебе, Солодник! — пожелание Анатолий Бокун сдобрил большим глотком джина с тоником, бывшего всегда под рукой.

Непрерывно лицемерить утомительно, а лгать Бокуну приходилось много. Вот и сейчас он с удовольствием послал бы черножопого киллера на три буквы или пожелал бы сдохнуть, но сдержался.

Одинокий в своей гигантской шестикомнатной квартире на Большой Ордынке, Бокун сидел на подоконнике, созерцая россыпь огней ночной Москвы.

Огоньки отражались в застывших зрачках…

«Стар-дринк» оказалась надежным и щедрым покровителем. Полуразорившееся предприятие Спыхальского с его помощью стало на ноги, быстро набирая обороты. Бокуна удивляло, что контакты с представителями «Стар-дринк» проходили по правилам строгой конспирации.

— Пока ты работаешь со Спыхальским в одной упряжке, эти меры необходимы, — объяснял умница Штеер. — «Стар-дринк» как жена Цезаря — должна быть вне подозрений.

Их везли на встречу с начальником европейского филиала «Стар-дринк». Осенняя Вена, промытая дождями, светилась тронутыми желтизной листьями, похожими на развешанные по деревьям дублоны. Водитель «Шевроле» предупредительно останавливался перед зеброй пешеходных переходов, даже если на тротуаре стоял один человек. Европейская вежливость раздражала Бокуна, привыкшего к российским стандартам.

Представитель «Стар-дринк» внешне был полным антиподом рекламного образа стопроцентного американца. До невообразимости толстый мистер Флэтвуд походил на надувной шарик с коротенькими отростками конечностей. Он восторженно приветствовал «нашего русского друга», одарив Бокуна лучезарной улыбкой и похлопыванием по плечу. Во время обеда, который подали в кабинет Флэтвуда, разговор был беспредметным. Обсуждали политику, шансы чеченцев на успех в войне с Россией, здоровье Ельцина и персоны фаворитов дряхлеющего президента.

После обеда, в стиле добрых традиций южных штатов — а Флэтвуд родился на маленькой хлопководческой ферме, затерянной среди полей Луизианы, — гостям были предложены сигары.

Штеер выбрал маленькую сигару марки «Монтекристо», а американец запыхтел настоящей кубинской «Короной». Посредником в беседе выступал немец, переводя речь Флэтвуда почти синхронно.

— Мистер Бокун, пора делать большую игру. — Американец дегустационными глотками пил неразбавленное виски. — Совет директоров «Стар-дринк» намеревается перенести часть производства в Россию.

— Я понимаю…

— Всего производства! — веско подчеркнул Флэтвуд. — Не только прохладительных напитков, но и кое-чего, как вы, русские, говорите, покрепче. Надо расширять сферы деятельности. Это главный смысл философии бизнеса! О'кей?.. — американец расплылся в улыбке.

— Райт! — по-английски поддакнул Бокун.

— Мы делаем ставку на вас! — Улыбка босса стала еще шире. — Средства выделяются грандиозные, поддержка всемерная, способы… — американец запнулся. — У вас развязаны руки, но… — он назидательно поднял палец с массивным перстнем, украшенным изумрудом, — репутация фирмы должна быть без единого пятнышка.

Бокун вдавил подбородок в грудь.

— У вас большое будущее, мистер Бокун…

Деятельность «Стар-дринк» в России была многогранной. Она заливала страну коричневой пузырящейся жидкостью, расфасованной в жестяные банки, пластиковые бутылки, тетрапакеты и прочую тару.

Одновременно дочерние предприятия, напрямую не связанные со «Стар-дринк», ввозили и производили спиртное, что составляло львиную часть доходов фирмы. Бокун не знал всех цифр, но догадывался — доходы улыбчивых американских парней колоссальные.

Он и сам попал под этот золотой дождь.

У медали, как известно, две стороны. В случае со «Стар-дринк» была и третья. По поручению Штеера, исполнявшего роль непосредственного руководителя, Анатолий через сеть посредников скупал партии стратегического сырья вроде редкоземельных металлов, марганцевой руды или чистого алюминия. «Стардринк» можно было сравнить с помпой, закачивающей в Россию алкоголь и высасывающей сокровища недр.

Для выполнения задания мистера Флэтвуда понадобился неприметный подмосковный городишко, который Бокун намеревался превратить в форпост империи «Стар-дринк», где он был бы полным хозяином.

Пасьянс складывался удачно. Городок имел все необходимое — обширные склады, хорошее транспортное сообщение, а главное — отлаженный механизм производства спиртного. Приди и владей, как говорили древние.

Хрунцалов — этот жирный, вечно потный боров, втиснувший свою необъятную задницу в кресло городского главы — наотрез отказывался делиться властью.

— Не подбивайте под меня клинья, — ответил он Спыхальскому, ведшему переговоры о совместном бизнесе. — Я здесь козырный туз.

Бокун не понимал тупого упрямства мэра, отвергавшего предложение сотрудничества. Но однажды он увидел любопытный фильм, снятый четой английских натуралистов в африканской саванне. Его поразил эпизод, в котором до безобразия некрасивый кабан-бородавочник оборонял свою нору от стаи гиен.

В конце концов хищницы выпустили вепрю потроха, но он так и не удрал, хотя мог. Хрунцалов, уразумел Бокун, был сродни этому бородавочнику. Своими владениями, властью и деньгами мэр делиться не собирался.

Бокун приказал Спыхальскому, отошедшему на вторые роли, свернуть переговоры. В ход пошла стратегия паука…

Мухой, угодившей в сеть, был заместитель мэра господин Сапрыкин, субъект с мелким уголовным прошлым и ненасытным аппетитом к сексуальным развлечениям. За ним люди Бокуна установили тотальную слежку. В еженедельных отчетах мелькала одна и та же пикантная деталь. Заместитель мэра регулярно пользовался услугами проституток. Но не в этом заключалась изюминка. Агенты отметили, что господина Сапрыкина тянуло на экзотику. Бывая в Москве, он «снимал» то замшелых жриц любви, на которых без содрогания нельзя было взглянуть, то див восточного типа и даже потратился на дорогущую негритянку, обслуживающую клиентов известного ночного клуба.

— Ищет остроты ощущений! — констатировал Бокун, прочитав сводки агентов. — Приготовьте этому самцу что-нибудь погорячее…

Юная куртизанка, фланировавшая по Тверской, ела мороженое. Острым розовым язычком девица слизывала тающий крем, томно прикрыв ресницами подведенные глаза. Она отшила с десяток клиентов, слетающихся к ней, как мухи на мед. Убойную привлекательность проститутке обеспечивал ее смелый наряд, состоявший из полупрозрачной блузки, заправленной в короткие джинсовые шорты, и юный возраст.

Притормозивший красный «Пежо» приветливо распахнул двери. Недолго посовещавшись с водителем, девушка села в машину.

— Сопля малолетняя клиента уводит! — благим матом заорала дама своему сутенеру, ничего не предпринимающему, чтобы восстановить справедливость.

Пастух путан подошел к возмущенной подопечной жрице любви и зажал ей рот ладонью:

— Ляпу, зараза, закрой! Из-за твоих куриных моз…гов меня на собственном члене повесят. Малышка под клиента подставлена. Усекла, кобыла? — Монолог закончился болезненным тычком под ребра.

Через несколько дней к господину Сапрыкину наведались гости. Представившись, они расселись в кресла.

Бокун, щелкнув замками элегантного кейса, достал : видеокассету:

— Взгляните на ваши художества, Валерий Александрович!

Едва засветился экран, Сапрыкин узнал комнату и кровать, где он резвился с юной проституткой.

— А вы мастак, господин Сапрыкин, — комментировал кадры Бокун. — Йогой не занимались? Такие позы простому смертному неподвластны. Вам, Валерий Александрович, в порнофильмах сниматься надо.

Такой талант на корню гибнет!..

Телевизор лопался от оргастических стенаний и стонов. Казалось, видик прокручивает пленку, запечатлевшую повальную случку в обезьяньем питомнике.

— Но и партнерша вам под стать. Завидный темперамент и изобретательность, — продолжал Бокун.

Справившийся с шоком заместитель мэра, побагровев, встал в позу оскорбленной невинности:

— Это шантаж?! Мерзавцы, сфабриковали видеозапись. Я государственный служащий…

Поднявшийся с кресла Бокун влепил пощечину господину Сапрыкину:

— Ты невыхолощенный осел…

Тот пытался поднять руки, чтобы защититься, но Сапрыкина крепко держали спутники Бокуна, продолжавшего хлестать по щекам заместителя Хрунцалова.

— Ты ублюдочное животное! — Бокун переходил на повышенные тона. — Этой девочке четырнадцать лет, а ты, тварь, что с ней делаешь! Смотри! — Схватив за челюсть, он развернул Сапрыкина лицом к экрану. — Тебя самого не тошнит?.. Четырнадцать лет! Сколько ты заплатил? Ей хватит на конфеты?

Сапрыкин мотал головой, точно на него налетел рой пчел:

— Не правда…

— Девчонка вскрыла вены. Но перед смертью она написала заявление об изнасиловании, — переход Бокуна с крика на шепот был тонким психологическим приемом, угробившим Сапрыкина.

Тот запрокинул голову и протяжно завыл на одной ноте:

— Не правда…

Приемом, который у детей называется «саечка», Бокун заставил его замолчать. Господин Сапрыкин в буквальном смысле прикусил язык, и по его подбородку заструился свекольный ручеек.

— В морг на опознание поедем?! — с ухмылкой палача спросил Бокун.

Вместо ответа господин Сапрыкин встал на колени.

Знакомый с Уголовным кодексом, бывший зэк по кличке Фарш знал о статье, карающей за вступление или склонение к половой связи несовершеннолетних.

Чтобы откупиться от тюрьмы, он мог продать душу дьяволу.

Сделка состоялась. В лагере противника Бокун заимел надежного лазутчика.

Самонадеянный мэр между тем рыл сам себе могилу. Сапрыкин доносил — Хрунцалов начал собирать досье на поляка, проверил связи Спыхальского, контакты, клиентуру, «крышу». Любознательность мэра переходила границы дозволенного, и Бокун решил — пора раздавить разжиревшего градоначальника и воротилу спиртового бизнеса. Штеер поддержал это решение, пообещав прислать профессионала экстра-класса. У него, бывшего сотрудника штази, остались старые приятели в России, не изменившие ремеслу. Одни подрабатывали промышленным шпионажем, другие содержали школы платных убийц.

С исполнителем заказа Бокун предпочел бы не встречаться, но дело было слишком серьезным.

…Бокун докуривал сигарету, прислушиваясь к ночному шоссе. Между деревьями мелькнули огни фар.

Большой грузовой «Мерседес» медленно сворачивал с шоссе на проселочную дорогу. Встречная «Волга» на мгновение высветлила красный рефрижератор. Прибывал обещанный Штеером человек. Бокун посмотрел на часы и криво улыбнулся — минута в минуту.

«Это называется немецкая пунктуальность», — подумал он.

Внезапно ослепленный фарами, Бокун зажмурился, невольно прикрыв рукой лицо. Машина остановилась прямо перед ним, в каких-то двух-трех метрах.

Заглох двигатель, водитель потушил фары. Теперь грузовик был похож на гигантскую божью коровку.

Дверь кабины бесшумно открылась.

Бокун затушил каблуком окурок.

— Здравствуй! — крикнул он в темноту и сделал шаг навстречу.

— Здравствуй! — знакомый голос заставил Бокуна вздрогнуть.

Он невольно отшатнулся.

«Не может быть, — пронеслось у него в голове. — Такого просто не может быть!»

Этот голос он слышал в кошмарных видениях. Этот голос угрожал ему смертью. Среди руин «Красной Горки».

— Солодник Мхачители! — Черноволосый мужчина протягивал руку. — Здравствуй, командир! — оскалился киллер, обнажая крепкие, желтые, как кукурузные зерна, зубы. — Будем прореживать?!

Солодник не узнал в респектабельном, уверенном мужчине выбирающегося из-под развалин контуженого спецназовца.

«Может, ему память отшибло?» — схватился за спасительную догадку Бокун, внутренне готовя себя к непредсказуемой реакции киллера. Но тот продолжал щериться, как обретший хлебосольного хозяина пес.

Приставку «экстра» Солодник оправдывал сполна.

Хрунцалова он разделал под орех. Правда, не без участия слизняка Сапрыкина, оставившего открытой маленькую дверцу в подвальные помещения профилактория и набросавшего план коридоров с помеченными крестиком личными апартаментами мэра. Проникнув незамеченным в переполненный пьяными гостями дом отдыха, киллер пробрался в номер.

— Зашел, баба на кровати голюсенькая лежит, а в ванной душ шумит, — рассказывал Солодник. — Прикинул, не с руки пальбу открывать при свидетельнице.

Лишний визг, грохот: Я аккуратненько удавочку, хоп.

Ножками подрыгала малек и утихомирилась. Я в ванную, а там никого! Зря бабенку кончил, — сокрушался Солодник. — Тут мармелад в номер скребется.

— Кто? — задал единственный вопрос Бокун.

— Студень этот, Сапрыкин. Трясется, как студень, и жестами на сауну показывает, мол, там Хрунцалов.

Баба, наверное, его из номера вытурила. На ковре лужа блевотины… — морщился Солодник. — Я чуть не поскользнулся. Чего кабан в сауну забрался? Хотя каждый по-своему с ума сходит. Я с первого выстрела рассчитывал завалить. Не получилось! Метался по сауне. Но со второго достал.

Городские газеты вынесли сообщение о гибели Хрунцалова на первые полосы. Резонанса такого масштаба Бокун не ожидал. Но нет худа без добра. Вариант замести следы складывался сам собой. Ради этой цели требовались новые жертвы, а гроссмейстер всегда готов отдать пешку, чтобы выиграть партию.

В двадцать минут двенадцатого Солодник вошел в дом. Двигался он бесшумно, шаря перед собой узким лучом фонарика.

Осмотрев комнату, удостоверившись, что приговоренный мирно посапывает на диване, укрывшись с головой клетчатым пледом, киллер проскользнул на кухню.

Зачерпнув кружкой воды из ведра, стоявшего у заляпанной жиром газовой плиты, черноволосый мужчина с орлиным носом утолил жажду.

Круг света заплясал по стенам. Он задержался на эбонитовом счетчике электроэнергии, пробежался по проводке и остановился на выключателе.

Солодник ухмыльнулся, словно задумавший пакость балбес-второгодник. Он сам иногда удивлялся своей изобретательности, умению обходиться без непосредственного контакта с жертвой. Предсмертные хрипы, фонтанирующая кровь из перерезанного горла, судороги и угасающие искорки жизни в глазах умирающего Солодник считал издержками профессии, по возможности стараясь не травмировать собственную психику созерцанием чужих мучений.

Достав универсальный перочинный нож, он ногтем подцепил крестовидную отвертку. Солодник неторопливо выкрутил шурупы, снял крышку и проверил контакты. Фонарик киллер держал в зубах.

Заслышав скрип дивана в комнате, Солодник машинально выдернул из-за пояса джинсов пистолет.

Вороненый ствол, готовый пулей встретить любого, кто бы ни вошел, уставился на дверной проем.

Скрип стих. Старик, сменив позу, перестал храпеть.

Так же без спешки, аккуратно киллер вернул крышку выключателя в надлежащее положение у выкрашенного белой краской косяка двери. С проводкой, двужильным проводом в синей изоляционной обмотке, он поступил не так бережно.

Разрезав провод — у Солодника был чудесный нож с лезвием из легированной стали с фирменным клеймом «три короны» шведской сталелитейной компании, — наемный убийца оголил провода, скрутив их вместе.

Далее предстояло проделать самую шумную часть подготовительных работ к казни профессора Арутюняна, ставшего кому-то ненужным, старикашки, сующего нос в дела серьезных людей.

Проводка не была скрыта под штукатуркой, как в современных домах. Она шла по оклеенным дешевыми обоями стенам, провисая кое-где. Тонкие гвоздики — штапики, загнутые скобой, были хлипким креплением, но повозиться с ними Солоднику все же пришлось. Гвоздодера в универсальном ноже шведы не предусмотрели.

Поддевая шляпки ножницами, киллер выдергивал гвозди из стены с остервенением дантиста, которому надоели гнилые зубы пациента.

Сорванный кусок проводки, присоединенный к выключателю, Солодник подтянул к газовой плите.

Открыв дверцу духовки, он положил связанные между собой концы оголенного медного провода над конфоркой.

Улица, на которой стоял дом Арутюняна, не была газифицирована. Машина с надписью «Пропан-бутан. Огнеопасно» доставляла сюда красные баллоны, забирая взамен опустевшие.

У профессора баллон был заправлен под завязку.

Киллер убедился в этом до начала манипуляций с проводкой, проверив баллон на вес.

— Фейерверк должен получиться славненький! — с черным юморком произнес убийца, поворачивая ручки плиты.

Вентиль баллона он застопорил, сорвав резьбу…

Старику профессору снились кошмары. Начальник шарашки майор НКВД со сталинскими усами зачитывал ему смертный приговор за «вредительство и участие в троцкистской группировке».

— Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, — бубнил фантом, оживший в подсознании Карена Акоповича.

Майор расстегивал пряжку портупеи, сворачивал из кожаного ремня петлю, набрасывал удавку на шею и, упершись коленом в грудь Арутюняну, тянул ремень на себя. Чем туже становилась петля, тем расплывчатое были черты лица энкавэдэшника, сгинувшего в подвалах Лубянки еще при Берии.

— Ты расстрелян, — хрипел химик. — По какому праву мертвец судит живого? Убирайся в могилу…

Призрак разразился сатанинским смехом, обдавая профессора зловонным запахом тления, а в пустых глазницах горели болотные огоньки.

Арутюнян отталкивался руками и ногами, тянул шею, чтобы зубами вцепиться в глотку палача, но вместо майора над ним нависала гогочущая рожа Хрунцалова:

— Каюк тебе, армяшка. Приговор приводится в исполнение безотлагательно…

Раскормленная морда покойного мэра с обвисшими лоснящимися щеками, словно у бульдога, претерпевала фантасмагорическую метаморфозу, преображаясь в один большой пятак лесного вепря…

— Уф, приснится же такая бредятина. — Хозяин дома, упавший с дивана, ощупывал шишку на голове. — Нервишки разболтались, — он разговаривал сам с собой.

По-стариковски охая, профессор оперся руками о край дивана, намереваясь подняться. Продавленные пружины по-мышиному пискнули.

Арутюнян глубоко вздохнул, набирая в легкие воздух. Грудь химика поднялась и резко опустилась.

— Утечка.., газа! — вместе с отравленным воздухом выдохнул старик.

Он хоть и был изрядно пьяным, но характерную вонь растекающегося по комнатам газа мог отличить от тысячи других запахов.

Табуретом Карен Акопович вышиб оконное стекло.

Босиком, полуголый, стремглав кинулся к дверям, открыл их ударом ноги, и только оказавшись на улице, профессор утер холодную испарину со лба.

— Допился, хроник. Газ оставил открытым! — выругался Арутюнян, влепив себе пощечину.

Куры, разбуженные грохотом в доме, испуганно закудахтали в пристроенном у веранды низеньком курятнике с крышей из кусков шифера и рубероида.

— Спите, пернатые! Ситуация под контролем! — К профессору вернулась хмельная удаль. — Сквознячком протянет за секунду… — успокоил он себя и несушек.

Хохлушки тем не менее надрывались, словно к ним в гости пожаловал хорек.

— Дуры в перьях! — выпалил старик, раздраженный птичьим гомоном.

От кудахтанья Карена Акоповича мутило. Вдобавок к этим неприятностям изжога терзала пищевод профессору, посадившему желудок в годы суровой молодости, когда пайки хватало ровно настолько, чтобы дойти из барака в лабораторию, не зарывшись носом в сугроб или не плюхнувшись в лужу.

«У меня же пивко очаковское в холодильнике… — вспомнил о заначке Арутюнян. — Возьму — и на свежий воздух. Баллон перекрыть тоже надо».

Шаркающей походкой утомленного жизнью пожилого человека, прикрывая нос ладонью, Карен Акопович прошел на кухню. Безошибочно ориентируясь в темноте, он нащупал вентиль газового баллона.

— Заржавел ты, что ли? — тужился старик, пыхтя над застопоренным вентилем.

Дышать становилось все труднее. Газ разъедал глаза, вызывая потоки слез. На антресолях дома был ящик с инструментами, в том числе имелся и разводной ключ.

Подставив табурет, Арутюнян встал на него, открыл антресоли, расположенные над входом в кухню.

Сунув руку в ящик, он напоролся на что-то острое…

— Черт подери.., темнотища.

Рукой профессор нашарил выключатель, перевел его в положение «включено». Связанные концы проводки заискрились, став детонатором для газа, скопившегося в духовке.

Этот взрыв профессор Арутюнян успел услышать и даже увидеть. Но второй, гораздо более мощный, огненным смерчем подхватил старика, метнул его тело, уже иссеченное осколками взорвавшегося баллона, на вздыбившийся пол.

Адский огонь длинными языками вырвался в ночь через открытые двери и окна с повылетавшими стеклами и вернулся назад, словно какой-то гигантский насос закачал его обратно в дом — довершить начатое.

Глава 3

Весной хорошеют женщины, набухают почки, худеют от любовной истомы коты, вопящие на крышах серенады хвостатым подругам. Природа обновляется, отогреваясь под лучами встающего все выше над горизонтом солнца.

Только свалка, клоака города, в благословенную пору года становится еще безобразнее.

Сошедший снег обнажает скрытые язвы. Миазмы гниения пеленой висят над курганами отбросов. Вода с радужной пленкой на поверхности разливается безбрежным морем, по которому, надев пластиковые мешки на ноги, бродят бомжи со своими посохами-царапками.

Рогожин, вытягивая ноги из раскисшей глины, шел к берлоге Степаныча. В пакете он нес продуктовый набор, чтобы отставной майор мог подкрепиться человеческой едой, а не ассорти из объедков.

У развилки тропы, где почва была посуше, на маленьком, не залитом водой островке стоял знакомый Рогожину автомобиль с растрескавшимся лобовым стеклом. Рядом в приветственном полупоклоне согнулся Пыжик.

— Здрасте! — Его лицо, залепленное лейкопластырем, выражало глубочайшее почтение и подобострастие.

В багажник машины бомжи из его бригады загружали собранную «пушнину», то есть стеклотару, рассортированную по картонным коробкам.

— Дань собираешь? — с металлом в голосе спросил Дмитрий, выбирая, куда ступить, чтобы не увязнуть в болоте.

Пыжик заискивающе улыбнулся:

— Способствую, так сказать, утилизации отходов.

На верхней челюсти предводителя мафии мусорокопателей недоставало двух передних зубов. В прореху, когда он говорил, высовывался розовый кончик языка, отчего Пыжик был похож на преданного пса, подбежавшего к хозяину.

— Вы к Степанычу? — навязчиво-любезно спросил он, и его улыбка стала еще приторнее.

— К нему.

— Может, проводить? — услужливость Пыжика не знала границ.

— Сам доберусь…

Раскатанная машинами дорога превратилась в речушку кашицеобразной грязи. Рогожин огляделся, высматривая подходящее место для переправы.

— Подождите, я передачу Степанычу приготовил!

Пыжик вернулся с коробкой, на боковой стенке которой красовались штриховой код и надпись: «Сникерс».

— Вот, передайте, пожалуйста, если вас не затруднит.

— Шоколадками ветерана подкармливаешь? — Дмитрий отогнул картонный клапан.

Содержимое коробки состояло из каких-то радиодеталей, клубков проводов, трансформаторов и плат.

— Мне ваш друг заказ дал! — торопливо объяснял Пыжик. — Собирать все, что связано с радиотехникой, и к нему на фазенду сгружать. Вот я и расстарался.

Интерьер землянки изменился. Рогожин приметил это, спускаясь по лестнице. Она словно стала чище и просторнее.

— Степаныч, ты генеральную весеннюю уборку сделал? — вместо приветствия воскликнул Рогожин, отдав честь отставному майору.

Тот сидел на топчане, фасуя по пакетикам какую-то дребедень.

— Руку к пустой голове не прикладывают! — буркнул Степаныч, пододвигаясь. — Лампочку я присобачил. От керосинки глаз замыливается. Аккумулятор Хвалько притарабанил подзаряженный, — он указал на стоявший у изголовья топчана источник питания.

— Цивилизация добралась до пещеры отшельника… — пошутил Дмитрий, выкладывая из пакета продукты. — Расщедрился вождь бомжатника.

— Морду ты ему набил, вот и расщедрился. Он теперь тише воды ниже травы.

Носик чайника без ручки запыхтел паром. Степаныч обхватил его тряпкой, снял с «буржуйки» и разлил кипяток по банкам, предварительно насыпав туда заварки.

— Пей, Дима. Настоящий цейлонский. С пенсии купил… Сегодня четвертинку хлобыстнуть полагалось бы, но я в глухой завязке. С бухалом покончено, — он был угрюм и сосредоточен.

— От Ветрова приходили? — Рогожин внимательно осмотрел старика.

— Придут и по мою душу! Куда они денутся? — с затаенной ненавистью произнес Степаныч.

Он разорвал бумажную упаковку сахара, слипшегося от сырости в монолитный кирпич. Ударом кулака раскрошил его.

— — Подсолоди чаек, — ладонью он сгреб крошево в кучу. Помолчал, собираясь с мыслями, и глухо сказал:

— Юрчик преставился. Кровью под себя дней десять ходил…

Рогожин знал: юродивого поместили в психиатрическую больницу по распоряжению начальника УВД.

Свидетель из умственно отсталого человечка был никудышный, его показания не приняли бы в суде.

— Отбили страдальцу в ментовке внутренности, — продолжал Степаныч. — Я Юрчика в психушке не видел. Ветров встречаться запретил. Сказал: «Приедешь — в дурдоме и повесишься». Санитаров упредил, скотина, мол, старого полудурка харей о железные ворота, если сунется, — лицо отставного майора скривилось, точно от зубной боли. — Тоска, Дмитрий… Больных головой никогда на Руси не обижали. Полагали, юродивые с богом беседуют и простому человеку их разговор не понять. Каждый норовил кусок хлеба в суму дурачку-нищему положить, — накатившаяся слеза предательски блеснула в глазах Степаныча.

— Я знаю, как тяжело друзей терять…

Он вспомнил перевал, гортанные крики иорданца, громовым эхом разносящиеся по ущельям звуки выстрелов снайперских винтовок и предсмертные стоны преданных московскими стратегами бойцов разведгруппы.

В молчании, точно на поминальном ужине, два офицера допили чай, и каждый думал о своем: несбывшихся мечтах, злодейке-судьбе, загнавшей их в землянку на окраине городской свалки, и о тех, кто в этом виноват.

Тишину нарушил Рогожин.

— Тебе Пыжик хлам какой-то передать просил, — он ногой пододвинул коробку. — Ремонтируешь бытовую технику соседей?

Опрокинув коробку, Степаныч высыпал радиодетали на пол. Присел на корточки и, точно петух на навозной куче, стал быстро разгребать образовавшуюся из плат и проводки гору.

— Ты скажи, что надо. Я куплю в магазине. — Заинтригованный азартом отставника Дмитрий поднял трансформатор со сгоревшей обмоткой.

— Бабки лишние? — осуждающе спросил Степаныч, кусачками кромсая пришедший в негодность блок питания телевизора. — Стонут — кризис в стране, а на помойку миллионы выбрасывают. Да здесь баллистическую ракету собрать можно, только ройся, не ленись. Залежи золота под ногами!

— Ей-богу, Степаныч, ты от Плюшкина мало чем отличаешься! — дружелюбно хохотнул Рогожин.

— Ну, у Плюшкина дохлые мухи в настойке плавали, а у меня вот что есть, — не без гордости сказал бывший ракетчик, доставая фибровый чемодан с железной окантовкой.

В таких чемоданах в послевоенные годы офицеры привозили из Германии фарфоровую посуду, шелковое белье и многие другие диковинные предметы роскоши.

Степаныч замешкался с заедавшим замком.

— Показывай сокровища! — шутливо поторопил Рогожин.

Увиденное отбило у Дмитрия охоту упражняться в юморе. На треть чемодан был заполнен желтоватым веществом, напоминающим расплющенные бруски тола.

— Пластит?! — прошептал Рогожин. — Откуда?

Взрывчатое вещество такого типа применялось только в армии. Промышленные пиротехнические работы вроде разрушения скальных пород при прокладке тоннелей, сноса зданий взрывом направленного действия исполнялись тротиловыми шашками, динамитом, но не этим веществом.

Пластит в коробках навешивали на танки «Т-80» или «Т-72», чтобы, взрываясь, он отбрасывал снаряды. Пользовались им и подрывники-диверсанты.

— Откуда? От верблюда! — загадочно откликнулся Степаныч. — Сперли со складов приятели-бомжи.

Попотчевали солдатика водчонкой, Лизку-Мотороллу под него подстелили, он и запустил мужиков. Хотели к зиме бельишко теплое стащить, да не туда попали.

Жалко было с пустыми руками уходить. На водку потратились, Лизку солдатик после долгого воздержания того… — Степаныч сделал неприличный жест, — измочалил. Они и набрали что было. Мыться пробовали пластитом. Говорят, ни хрена не пенится. Волдыри по всему телу с кулак после помывки. Кеша-Философ, у него будка на северной стороне свалки, до весны пластит у себя держал, не выбрасывал. Ученый мужик, философский факультет МГУ окончил, но дочитался до белой горячки, спрятался от людей на помойке. — Степаныч доской прикрыл доступ к чемодану, задвинутому под топчан. — Сообразил ко мне прийти. Говорит: "Ты, Суворов, человек военный, в этих делах просекаешь больше, чем я, покупай за два «фауста», вина по ноль-семь, значит.

— Выгодная сделка! — сказал Рогожин и, догадавшись, зачем старику взрывчатое вещество, которого хватило бы поднять на воздух половину многоквартирного дома, добавил:

— Бомбу для Ветрова мастеришь?

— Детонатор оригинальной конструкции собираю, — на полном серьезе ответил отставной майор. Не позволю паскуде надо мной издеваться. И от показаний откажусь! — с решимостью обреченного выдал Степаныч. — Взорву и себя, и управление ментовское к едреной фене!

«А ведь взорвет, — подумал Рогожин. — Чумовой старик».

— Ты брось камикадзе из себя изображать! — он погрозил отставному майору пальцем. — Мы эту банду под монастырь без ненужных жертв подведем. Увидит Ветров небо в клеточку, я тебе обещаю. И Сергей на свободу выйдет. Дело-то белыми нитками шито. Я с профессором Арутюняном переговорил. Одно слабое место уже нащупал. Осталось раздобыть какие-либо документы, фальшивые накладные, например, доказывающие сокрытие прибыли в особо крупных размерах, и прижать Ветрова с братвой к стене.

Вытянем Сергея, документы на стол министра МВД лягут. Пускай со своими держимордами разбирается.

— Угу! — отозвался Степаныч. — Дерзай… Бумажки тебе на подносе принесут?

— Достану! — уверенно ответил Рогожин. — Завари еще чаю.

Раскалывая топориком полено на щепки, Степаныч бормотал что-то себе под нос.

— Химик.., профессор! — Внезапно он вскинул голову. — На Кленовой дом?

— Какой дом?

— Профессора! Бывшего зэка, химичившего в шарашке!

— Да, улица Кленовая…

— Сгорел ночью профессор…

— Проспись, старик! — Дмитрий схватил отставного майора за костлявое плечо. — Я говорил вчера с Арутюняном.

— Сегодня он с ангелами беседует! — судорожно двигая челюстью, выдавливал слова Степаныч. — Ночью в доме газовый баллон взорвался. Домишко по бревнышкам разнесло. Кеша-Философ от водил узнал. Весь город талдычит о пожаре…

Городская площадь походила на растревоженный муравейник. У постамента памятника со снятой фигурой какого-то малозначительного пролетарского деятеля была сооружена трибуна, декорированная лентами цветов государственного флага.

По бокам трибуны находились столбы «матюгальников» — стодвадцативаттных колонок, усиливавших голос оратора до рева самца-слона в период брачных игр.

Музыка, пропущенная через динамики этих ящиков, была на один мотив: грохот электронных бубнов, забивающий голос исполнителя. Оператор, разбитной паренек в бейсбольной кепке с повернутым назад козырьком, устроившись под трибуной, развлекался, вращая ручки пульта.

Над площадью как будто кружила эскадрилья реактивных истребителей, заходя на посадку и снова взмывая к облакам. Но людям, собравшимся на площади отпраздновать День города, какофония дискотеки под открытым небом не мешала веселиться. Они толпились у ларьков. Дети покупали сладости. Мужчины заправлялись пивом. Женщины сплетничали, не забывая следить за теми и другими. Подростки тусовались отдельными группами, стараясь пробраться поближе к деревянной эстраде, где должно было состояться кульминационное событие праздника — театрализованное представление.

Повсюду — на фронтонах ларьков, на щитах, на натянутых между фонарными столбами транспарантах — аршинными буквами было написано:

«Стар-дринк».

Молодые люди в красных синтетических куртках с фирменными эмблемами метеорами носились среди толпы, раздавая рекламные буклеты, наклейки и значки с логотипом «Стар-дринк».

В холле гостиницы старая приятельница Рогожина, зевавшая за стойкой, объяснила причину кутерьмы на площади:

— Развлекаловку народу подбросили, как собаке кость. Покойничек Хрунцалов День города придумал отмечать.

— Что же в этом плохого? — безучастно спросил Дмитрий, рассматривая налипшую на обувь грязь. — Жизнь у людей и так серая. Пускай повеселятся.

— Ага! — поджав губы цвета переспелой вишни, хмыкнула администраторша. — У нас все серо-буро-малиновое. Мужики понапиваются, вот и праздник. Спиртное на каждом углу продается. Может, только в этом году по-человечески справим? Спонсор солидный…

На стене за спиной Риммы Павловны висел перекидной календарь, которого раньше не было: парень с девушкой на фоне океанского пляжа с пальмами сияли улыбками, вглядываясь в синюю линию прибоя, в руках у них были банки «Стар-дринк».

— Американская компания, — продолжала администраторша. — Гостиничному ресторану презентовали холодильный шкаф, скатерти с фирменным лейблом, пепельницы. На площади угощают прохладительными напитками. И все это за счет фирмы. Вечером фейерверк будет… — Она подала ключ от номера вместе с рекламным буклетом. — Возьмите, Дмитрий Иванович. Мне стопку директор принес, просил среди постояльцев распространить.

«Стар-дринк» — название фирмы, — словно репей, прицепилось к языку. Смывая под душем запахи мусорной свалки, которые впитались в волосы и кожу, Дмитрий повторял про себя эти два слова.

"Дебильная реклама. — Он злобно намыливал голову, будто пена могла избавить его от чужестранного словосочетания, застрявшего занозой под черепной коробкой. — Дебильные дыбящиеся загорелые рожи…

Человек не способен думать о деле, когда его извилины силком выпрямляются… «Стар-дринк» — неиссякаемый источник наслаждения, заряд бодрости в каждом пузырьке! Тьфу!.. — сплюнул в сердцах Рогожин. — Прилипла эта «Стар-дринк» как банный лист к…"

Он так и не сумел объяснить себе раздражения, вызванного названием иностранной компании, чьи рекламные щиты с аршинными буквами он видел еще в Москве. Но тогда Рогожин не выделял их из общей массы вывесок, плакатов и прочей наглядной агитации, призывавшей курить исключительно сигареты «Кэмел», развивать бульдожьи челюсти, жуя жевательную резинку с удивительно устойчивым вкусом «Ригой Спермент», и лечить все болезни быстрорастворимым аспирином «Упса».

Озарение пришло внезапно. Шлепая мокрыми ногами, Дмитрий добрался до шкафа в прихожей номера, проверил карманы куртки, извлек картонный прямоугольник визитной карточки.

Несмытое мыло щипало. Напрягая зрение, Рогожин прочитал: «…Анатолий Бокун, менеджер по продаже совместного российско-американского предприятия „Стар-дринк“, телефон, факс…» С обратной стороны надпись была продублирована на английском.

«Ну Толик и жучара, — без зависти подумал Рогожин, вернувшись под обжигающие, тугие струи душа. — Менеджер по продаже! Звучит! Был офицером Советской Армии, стал представителем американской компании. Скажи о такой перспективе тогда, в училище, мгновенно бы комиссовали как идиота с шизофреническими фантазиями».

Дирекция гостиницы экономила на отоплении.

В номере было прохладно, и Дмитрий, плохо вытершийся маленьким махровым полотенцем, покрылся гусиной кожей. Он завернулся в одеяло, лег на кровать.

Листовка рекламного проспекта, отпечатанного на глянцевой бумаге, оказалась под рукой.

— Полюбопытствуем, на кого работает Толик! — пробормотал Рогожин, рассматривая текст, набранный мелким шрифтом.

"…Кларк Остин, основатель транснациональной корпорации, являющейся символом Соединенных Штатов, создал эликсир бодрости «Стар-дринк» в отцовской аптеке. Секреты изготовления напитка он перенял у индейских врачевателей племени семинолов, дававших пить настой из трав воинам, вступившим на тропу войны и не знавшим поражений.

«Стар-дринк» — это победа!

«Стар-дринк» — дух Америки!

Она вобрала в себя аромат прерий, утреннюю свежесть Скалистых гор, солнце Калифорнии. Пей «Стар-дринк»! Момент для этого подходящий. Пей «Стар-дринк» — и ты почувствуешь себя стопроцентным американцем. Пей «Стар-дринк» — и ты будешь свободным!"

Рогожина едва не стошнило от рекламного бреда, растиражированного в десятках тысяч листовок.

— Промочи горло «Стар-дринк», и все твои проблемы побоку! — перефразировал рекламные призывы Дмитрий, разрывая глянцевый буклет на узкие полоски бумаги…

— Дорогие граждане нашего города! — Девичий голос, обезображенный усилителем, заставлял дребезжать оконное стекло. — Перед вами выступит мэр города, которому мы благодарны за этот чудесный праздник, Валерий Александрович Сапрыкин. Поприветствуем…

Дмитрий, присев на подоконник, с высоты второго этажа обозревал трибуну, ожидая появления мэра.

Высокий, неплохо сложенный мужчина в ладно сидящем костюме и расстегнутом светлом плаще подошел к микрофону. Его единственным недостатком была лысина, прикрытая редкими прядями волос. Ветер поднял эту маскировочную прядь, поставив ее торчком, тем самым придав городскому голове сходство с вождем папуасов. — Внешне Сапрыкин напоминал президента одной из западных республик бывшего Союза. Та же прилизанная прядь от уха до уха, пышные усы, вытаращенные глаза и спортивная фигура. Даже речь была похожей: фальшиво-трогательной, с гавкающими интонациями человека, которому абсолютно нечего сказать, но выступать надо. Он заводился постепенно, выдавая в микрофон банальный набор фраз о демократии, светлом будущем города и его великом прошлом.

У подножия импровизированной трибуны умирал от скуки персональный телохранитель Сапрыкина, флегматичный амбал ростом с маленькую гориллу. Он беспрестанно зевал, не прикрывая широченную пасть рукой. Когда приступы зевоты проходили, принимался ковырять в носу. Иногда взглядом сторожевого пса телохранитель простреливал толпу.

После смерти Хрунцалова следовало быть начеку.

Но обстановка празднества расслабляла. На трибунах, в театральных ложах, на митингах убивали царских министров, пролетарских вождей и президентов, когда покушению придавали политическое значение.

Банкиров, мэров и бизнесменов в новой России мочили в подъездах их собственных домов, поднимали на воздух машины, стреляли по окнам офисов. Убийство стало будничным ремеслом, выполнявшимся без лишнего шума и театральных эффектов.

Окончательно обалдев от лившегося рекой словоизвержения своего патрона, телохранитель, нацепив на нос черные очки и скрестив на груди руки, навалился спиной на дощатый бок трибуны. Застыв в позе отдыхающего Геракла, он изредка цыкал на неугомонных мальчишек, стайками перебегавших перед трибуной.

Сапрыкина охватил приступ красноречия. Казалось, еще немного — и он проглотит микрофон.

«Трепло! — дал свою оценку Рогожин. — Пора, Дмитрий, разрубить узел одним ударом. Этого пустобреха надо скрутить в бараний рог…»

Довольный собой, Валерий Александрович Сапрыкин сошел с трибуны, полагая, что его речь имела успех у слушателей. Вялые аплодисменты подняли настроение преемнику Хрунцалова. До знакомства с Петром Васильевичем он был мелким служащим в управлении горпищеторга, давившим от скуки мух на оконном стекле.

Хрунцалов через него передавал взятки начальнику управления, распределявшему спиртное в магазины, где директора были своими людьми. Когда торгашей разоблачили парни из ОБХСС, Сапрыкин на допросах свалил всю вину на своего непосредственного начальника, выводя Хрунцалова из-под удара.

Смыв вину безупречным трудом на стройках народного хозяйства, а конкретнее, во вредном цеху химического комбината Кандалакши, Валерий Александрович, заслуживший на зоне кличку Валик-Фарш за пресмыкательство перед лагерной администрацией, вернувшись, ползал перед Хрунцаловым на брюхе, моля отплатить добром за добро.

Жена, подавшая на развод, пока супруг чалил срок, переписала квартиру на себя. О восстановлении на работе нечего было и мечтать. Петр Васильевич предложил Сапрыкину покантоваться грузчиком на его полуподвальном складе. Валик-Фарш быстро зарекомендовал себя, закладывая коллег, подворовывавших у Хрунцалова или болтавших лишнее в пивных.

— Песья у тебя натура, Валек! — шутил Петр Васильевич. — Покуда хозяин кормит — не кусаешься, а как перестанет — горло перегрызешь…

Сапрыкин, за плечами которого были бухгалтерские курсы, взял на себя бремя ведения «черной кассы» предприятия Хрунцалова. Все расчеты осуществлялись исключительно через него… Соответственно, любые претензии со стороны правоохранительных органов адресовались бы в первую очередь Сапрыкину.

От беспокойства Валерий Александрович заимел язву желудка, пристрастился к рюмашке коньяку перед сном, постепенно увеличив дозу до бутылки. Приятелям, справлявшимся о здоровье, он скорбно отвечал:

— Сгораю на работе!

Когда Хрунцалов, позвонив в два часа ночи, поднял своего бухгалтера с постели и хрипло пробасил в трубку: «Хватит дрыхнуть, пора двигаться в политику!» — Сапрыкин грешным делом подумал, что шеф спятил.

Они выгребли из заначек почти все деньги для организации предвыборной кампании, покупки продуктовых наборов для ветеранов, взяток членам избирательной комиссии на местах и товарищам из контролирующего органа в Москве.

Сапрыкин лично отвозил обернутые в целлофан, похожие на кирпичики хлеба стопки «капусты», передавая по указанным шефом адресам или явкам, где его встречали солидные дяди с неподкупными взглядами и влажными от волнения руками.

Валерию Александровичу не хватало полета фантазии. Он вечно оставался в тени могущественных фигур. На зоне Фарш шестерил перед надзирателями и блатными, за что бывал бит и теми и другими. На воле им помыкал Хрунцалов, представляя своего зама шутом, готовым вывернуться наизнанку, чтобы угодить боссу.

Даже коммерсанты, отстегивающие долю мэру или всучивающие Сапрыкину взятку для Петра Васильевича, чтобы тот посодействовал в приватизации какой-нибудь забегаловки, позволяли себе гнусные намеки вроде:

— Смотри, Валерий Александрович, чтобы к рукам много не прилипло. Узнает Хрунцалов, высечет публично, сняв с тебя штаны перед всем честным народом.

А этот мусор, начальник УВД, втершийся в доверие к Хрунцалову, вообще Сапрыкина за человека не считал: утверждал, что без его ментовской «крыши» конкуренты или отморозки-уголовники с такого ничтожества, как Валик-Фарш, кожу чулком снимут.

Сладкой жизни при покойничке Валерий Александрович вкусил достаточно: успокоил расшатавшиеся нервы в средиземноморском круизе, отстроил двухэтажную виллу в живописном месте, поменял провинциальных любовниц на профессиональных жриц любви, да и деньжат в австрийском несгораемом сейфе, вмонтированном в пол подземного гаража, скопилось достаточно, чтобы не чувствовать себя нищим.

Но все это не радовало Сапрыкина. Он не хотел быть холуем Хрунцалова, а тем более мальчиком на побегушках у подполковника Ветрова.

В каждую самую ничтожную личность бог заложил крупицу достоинства и гордости.

У Сапрыкина эти качества были помножены на патологическую трусость и равную ей жадность. Он всеми фибрами души ненавидел кабанообразное мурло Хрунцалова, его пошлые подколки, его похлопывание волосатой пятерней по щеке. Сапрыкин копил ненависть, как гадюка яд. И он знал, придет мгновение, когда можно будет выпустить этот яд.

— Смени хозяина, и все будет о'кей…

Дмитрий рассекал толпу, выставив вперед правое плечо. Он старался не упустить из виду Сапрыкина, совершавшего обход ларьков со свитой чиновников.

Мэра без конца фотографировал репортер городской многотиражки. Горожане интереса к персоне городского головы не проявляли, предпочитая наслаждаться пивком и халявной «Стар-дринк», щедро раздариваемой парнями в красных куртках.

— Валерий Александрович! — Мужчина с внешностью алкоголика со стажем дернул Сапрыкина за рукав. — Выпейте сотку с пролетариатом!

Он протягивал мэру наполовину опустошенный пластиковый стакан «русского йогурта», накрытый надкусанным бутербродом с сыром.

— Не побрезгуйте… — с улыбкой провокатора добавил мужичок в кепке с переломанным козырьком.

Телохранитель Сапрыкина поотстал. В людской толчее он случайно налетел на путавшегося под ногами ребенка. Конопатая девчушка лет шести, шлепнувшись на попку, в отместку за грубость выплеснула на брюки дяде недопитый стакан «Стар-дринк». Коричневое пятно расплылось по светлой ткани от ширинки почти до колена правой брючины. Натягивая край короткой кожанки, телохранитель отчитывал мамашу бойкого дитяти за паршивое воспитание.

Шустрая малышка, спрятавшись за спину матери, корчила рожицы, а женщина виновато извинялась.

— За такие дела ремнем отходить полагается, чтобы три дня сесть не могла! — Сапрыкинский телохранитель стряхивал капельки коричневой влаги с безнадежно испорченных штанов.

Шум вокруг мэра заставил его вспомнить о своих обязанностях. Привстав на цыпочки, он попытался рассмотреть, что происходит с Сапрыкиным. От охраняемого человека его отделяла плотная толпа. Бесцеремонно расталкивая огрызающихся мужиков, чуть по-обезьяньи сутулясь, телохранитель торил дорогу к мэру.

Дмитрий не упустил возможности. Очутившись за спиной охранника, он плавным движением нанес удар по нервным окончаниям шейных позвонков. Со стороны казалось, что старый приятель приветствует своего друга легким хлопком. Онемевший телохранитель с повисшими плетьми руками застыл словно статуя.

— Переставляем ножки… — тихо шептал Рогожин, подталкивая обмякшего битюга к стульям выездного кафе, развернувшего торговлю на площади.

Тот безвольно подчинялся, шаркая подошвами по асфальту.

— Молодчина, — продолжал Дмитрий. Он поправил очки, съехавшие на курносый нос охранника. — Посиди на воздухе. Так, вытяни ноги и отдыхай.

Усаженный на белый пластиковый стул под полотняным зонтиком с логотипом «Стар-дринк» телохранитель походил на свежеизготовленную мумию — неподвижную и безжизненную. Только страдальчески моргающие глаза выдавали его мучения.

Приметившая странного посетителя официантка, убиравшая грязную посуду и сметавшая крошки со столов подолом фартука, заворчала:

— Ты чего своего собутыльника здесь примостил?!

Валите домой отсыпаться, алкаши смердючие! Или в подворотне отходите, если жен боитесь. У нас люди отдыхают, не свиньи.

— Не гоношись, красавица! Устал человек. Пусть полчасика посидит, — миролюбиво улыбнулся Дмитрий. Он нырнул в толпу, оставив выведенного из игры охранника на попечение официантки.

Женщина, ссыпав мусор в картонный упаковочный ящик из-под «Стар-дринк», подошла к развалившемуся на стуле телохранителю. Его голова была откинута назад, а сквозь зубы с шипением вырывался воздух.

— Эх, паскуда! — покачала головой официантка. — Нахилялся! И обоссаться успел! Вставай, бери тряпку и вытирай за собой! — Она дернула охранника за плечо. — Вставай, все штаны мокрые…

Массивная туша оцепеневшего телохранителя даже не шелохнулась.

— Ну и дрыхни! К вечеру всех вас, синюг, в вытрезвитель штабелями вывозить будут, — предвидя итоги праздника, пробормотала официантка.

А Рогожин, уже стоявший впритирку к мэру, наблюдал за разыгрывающимся спектаклем двух актеров: Сапрыкина и человека из народа.

Он видел, как натужно улыбался мэр, отказываясь с ледяной вежливостью:

— Я абстинент, товарищ. Но за угощение, если оно от чистого сердца, благодарю.

— Чего? — несколько растерянно переспросил забулдыга, не понявший незнакомого словечка.

— Абстинент — абсолютный трезвенник, — разъяснил Сапрыкин, брезговавший пить водяру, изготовленную, как ему было известно, из спирта-сырца на городском ликероводочном заводе.

— Разве такие бывают?! — Забулдыга сорвал с головы кепку и швырнул ее себе под ноги. — Эх, мать-Расея! Гуляем сегодня, Валерий Александрович!

Мэр кисло улыбнулся.

— Широкая душа у русского человека! — Фраза предназначалась для скопившейся публики. — Ты, дружище, не нажирайся, как свинья, — назидательно посоветовал он мужику.

Мэр хотел выглядеть отцом города, прощающим выпивохе наглость. Его усы топорщились, и это должно было означать добродушную улыбку. Но приятели алкаша зароптали:

— Лыбится, харя! Из Петькиного стакана водяру хлебать не желает.

— Чего щеришься, козел? Нахапал вместе с Хрунцаловым башлей, а плюешь на народ с высокой башни! Праздники устраиваете! Ничего! Мы под твой домишко мину подложим!

Сапрыкин испуганно оглянулся. Чиновники мэрии испарились, телохранитель как сквозь землю провалился. Его окружала плотная толпа людей с испитыми лицами и налитыми кровью глазами.

— Что кочаном крутишь? Ментов высматриваешь? — надрывался мужчина с комплекцией штангиста-тяжеловеса.

Он пропустил, по-видимому, не одну порцию «русского йогурта».

— Что ты нес с трибуны! — Тяжеловес схватил Сапрыкина за грудки. — Ряху отъел, паразит! — Классовая ненависть фонтанировала из мужика брызгами слюны, летевшими прямо в лицо мэру.

Тот уворачивался, но возражать не отваживался.

А металлическая музыка грохотала над площадью, словно затяжная весенняя гроза.

— Товарищ, успокойтесь… — Бледный как мел, Валерий Александрович схватил мужика за запястье. — Я гарантирую вам пятнадцать суток!.. — потеряв выдержку, по-бабьи взвизгнул он.

Приятели тяжеловеса старались предотвратить конфликт.

— Отстань от него, Паша! Чего ты взбеленился? — уговаривал верзилу мужичок в кепке со сломанным козырьком.

Голова Сапрыкина моталась из стороны в сторону.

— Слушай сюда, сука конторская, — ревел верзила, подогревая себя собственным криком. — Я тебя не выбирал, и клал я на вас всех с прибором! Меня с завода уволили по сокращению, вместо зарплаты кучу резиновых сапог выдали. Что, собаки, резиной питаться заставляете?

— Товарищ Павел, обратитесь в приемную, — блеял Сапрыкин.

— Бля! В приемную! — Тот оторвал Сапрыкина от земли. Ноги мэра, обутые в модные туфли фирмы «Джордан», купленные в магазине на Тверской, болтались в воздухе. — Я его сейчас урою…

Краем уха ополоумевший от страха мэр услышал тихий, спокойный голос:

— Поставь человека на землю!

Скосив глаза, он рассмотрел заступника. Высокий смуглолицый мужчина стоял с правой стороны от дебошира, насмешливо глядя на него.

— Верни его в исходную позицию!

Верзила что-то угрожающе просипел, отпуская Сапрыкина.

Ответом был пушечный удар в самую уязвимую часть лица — подбородок. Но громила устоял на ногах, лишь качнувшись назад, как сосна под порывом ветра.

— Падаль, за кого заступаешься? — Он сжал огромные, размером с голову годовалого ребенка, кулаки.

Рогожин внутренней стороной стопы ударил верзилу по почкам. Серия ударов кулаком обрушилась на пьяницу. Точно раненый слон, громила опустился на колени, сплевывая кровь, смешанную с тягучей слюной.

Уважительно прошепелявил разбитым ртом:

— Выпьем на брудершафт?! Ты, паря, молоток!

— Без вопросов… — бодро ответил Дмитрий, помогая верзиле подняться.

Воспользовавшись братанием дебошира с незнакомцем, Сапрыкин попытался затесаться в толпу. Рогожин остановил его тихим повелительным окликом:

— Куда, господин мэр? Стоять!.. — Вспомнив уроки Ульчи, Рогожин протянул руку, прикоснулся кончиками указательного и большого пальцев к шее Валерия Александровича.

Сапрыкин ощутил, как парализующая волна боли растекается по всему телу и деревенеющие ноги отказываются ему подчиняться. Он навалился на подставленное плечо Рогожина…

А толпа чествовала своих новых героев. Кто-то подавал горячий, истекающий жиром чебурек, кто-то надрывал фольгу крышек водки в пластиковых стаканах.

— Ну, чтобы деньги были! — провозгласил избитый Рогожиным мужик. — Чокнемся?

— Конечно!

Дмитрий ударил стаканом о стакан, стараясь выплеснуть как можно больше пойла из своей посудины.

Водка была отвратительной на вкус. Она отдавала жестью и не хотела скатываться по пищеводу в желудок.

— По второй? — предложил верзила, приобняв Рогожина.

— Спасибо, — вежливо отказался Дмитрий. — Мне это тело до дома надо оттранспортировать. Видишь, сомлел, бедолага…

Двигатель «шестьсот пятого» «Пежо» с вставшим на задние лапы львом на решетке радиатора мерно урчал.

Дизельный двухлитровый агрегат с турбонаддувом развил предельную для машины этого класса мощность. Стрелка спидометра зашкаливала.

«Пежо» несся по Ленинградскому шоссе, обгоняя попутки. Пост ГАИ, затаившийся на лесной дороге, выходящей на магистраль, не был виден.

Сержант посмотрел на датчик радара:

— Товарищ лейтенант, какой-то жлоб ралли устроил. Валит сто восемьдесят километров.

Офицер, отдыхающий в задрипанном «газике», вдохнул лесной воздух. «Козел» давно подлежал капремонту, в особенности двигатель с изношенными клапанами и стучащими пальцами поршней. При попутном ветре, как шутил экипаж гаишного «газика», если поставить парус, из него можно было выжать максимум восемьдесят километров, — Передай по постам! Пускай задерживают! — лениво отозвался лейтенант.

Он вышел из машины, закурил, выпустив дым через ноздри, и направился к обочине, поигрывая полосатым жезлом. С автомобиля, развившего приличную скорость, можно было слупить неплохой магарыч.

Латаные-перелатаные «Жигули», оставшиеся у трудяг со времен застоя, сто восемьдесят километров не выдадут, даже если в баки залить реактивное топливо.

На таких быстроходных тачках раскатывают автомобилисты, не скупящиеся на мзду малооплачиваемым сотрудникам Госавтоинспекции.

Таков был примерный ход мыслей лейтенанта, угодившего в ручей, струящийся по дну придорожной канавы. Вода перелилась через верх сапога и теперь чавкала за голенищем. Это раззадорило лейтенанта, решившего во что бы то ни стало тормознуть лихача, «Пежо» малиновой стрелой пронесся мимо, обдав гаишника гарью отработанного газа.

— Товарищ лейтенант! — с обидой в голосе крикнул сержант. — Что же вы этого гонщика не остановили! Номера запомнили? Московская регистрация?

Лейтенант, сдвинув на затылок фуражку, подошел к «козлику», напоминавшему какое-то желтое насекомое, заползшее в лес, и жезлом стукнул о капот:

— Запомнить запомнил. И тебе пора, Ложкин, циферки «Пежо» Сапрыкина заучить!

— Мэр, что ли, полетел? — присвистнул молоденький сержант. — Лихо. Тем более тормознуть надо было. Представитель власти, а законы нарушает!

Офицер посмотрел на подчиненного уничтожающим взглядом:

— Ложкин! Помалкивай в тряпочку. С твоих погон лычки сержантские не срывали?

— Не-а… — шмыгнул носом парнишка, простывший на коварном весеннем воздухе.

— Сорвут! — мрачно пообещал лейтенант и добавил:

— Понесся жополиз хрунцаловский на пикник б.., трахать. Полетел, точно вожжа под хвост попала.

Не терпится…

Сапрыкин очнулся оттого, что кто-то брызгал ему в лицо холодной водой. Тело Валерия Александровича разламывалось от тупой ноющей боли, особенно в суставах. Желудок блуждающим метеоритом путешествовал по организму, стараясь выскочить через глотку.

— Меня мутит! — промямлил он, нащупывая ручку двери.

Выскочив из машины, Сапрыкин облегчился на декоративные колпаки колес «Пежо».

Окружающий ландшафт приобретал более-менее отчетливые очертания. Машина передними колесами въехала в воду лесного озерца с плавающими осколками льда.

— Умойся, мэр! — Голос говорившего был холоден, как вода, которой только что ему окропили лицо.

Зачерпнув пригоршней воду, Сапрыкин смыл остатки блевотины с губ и подбородка. Его знобило.

Зубы клацали, выбивая чечетку.

— Очухался? Тогда садись в машину!

Валерию Александровичу внезапно показалось, что незнакомец, подвергнув его изощренным пыткам, привяжет к ногам домкрат и утопит в озере.

— Я должен поблагодарить вас за помощь! — Он пытался «закосить под дурочку». Так этот финт именовался в зоне.

Сапрыкин подал руку с растопыренными веером пальцами, скованными судорогой.

— Очень рад нашему знакомству! — еле ворочая языком, произнес он, не слыша собственного голоса. — Сапрыкин Валерий Александрович. Мэр, — представился он.

Похититель поймал руку, но не пожал ее, а переплел свои пальцы с пальцами мэра. Затем второй рукой, как ковшом экскаватора, накрыл образовавшийся замок.

— Я, господин мэр, брат Сергея Рогожина, которого по ложному обвинению ты и твоя стая хотите подвести под «вышку». Я не знаю, зачем вам понадобилось сваливать вину на Сергея, но думаю, что ты мне это растолкуешь…

Рогожин все сильнее стискивал пальцы Сапрыкина.

— Ты назовешь фамилии соучастников вашего поганого спиртового бизнеса…

Перед глазами Валика-Фарша поплыли багровые круги, а озноб сменился жаром.

— Не пытайся юлить и выкручиваться! Вздерну на сосновом суку! — Слова Рогожина так подействовали на мэра, что он был на грани обморока. — Но перед этим законтачу аккумулятор твоей «сосиской»! — с ледяным безразличием инквизитора обещал Дмитрий. — Я офицер частей специального назначения.

У меня в запасе много способов заставить тебя поседеть перед смертью. И поверь, ради брата я подберу для тебя, сволочь, самые мучительные. Ты пожалеешь, что родился!

Сапрыкин выгнулся коромыслом. Его глаза вылезли из орбит, как у рака, попавшего в кипяток. Он забился в истерических конвульсиях, выкрикивая нечто бессвязное:

— Ветров — пидар!.. Спиртоацетоновая смесь…

Они меня порешат… Не надо на сосну… Гады… У-у…

Не могу больше… — Он стал биться лбом о панель, закусив галстук. — Прикончи меня, прикончи… — стенал Валерий Александрович. — Дай веревку, я сам повешусь! Не могу так жить…

Рогожин подумал, что перебрал с психологическим прессингом, но его пленник на удивление быстро справился с истерикой.

Скорчившись, обхватив колени руками, не поднимая головы, он заговорил тонким, как у кастрата, голосом с жалобным подвыванием:

— Я отстранен от дел! Бизнесом заправляет подполковник Ветров. Вашего брата содержат в следственном изоляторе, в одиночной камере. Его дело состряпал старший следователь Баранов. Он же подбросил ствол в квартиру. Ваш брат признался в убийстве Хрунцалова. Баранов пытал Сергея. Бил палкой по пяткам, надевал противогаз и перекрывал доступ воздуха, подвешивал за руки к крюку, оставляя часами висеть под потолком. Грозил посадить в камеру к уголовникам, которые его обязательно изнасилуют. Взамен признания он обещал вписать в протокол допросов слова о содействии следствию. Внушал вашему брату, что суд будет снисходительным и примет статью об убийстве, совершенном в состоянии аффекта.

Ни о какой смертной казни будто и речи быть не может!.. Это же нелюди! — выкрикнул Сапрыкин. — За бабки они мать родную на кресте распнут! — Он плакал навзрыд. — Ветров меня за горло держит! Он настоящий преемник Хрунцалова. У него в руках все нити этого бизнеса. Московские связи, контакты с покупателями… Я — никто! Подставка для ментов и уголовной сволочи! Меня же первым сдадут! — визжал Сапрыкин. — Живьем зароют в землю! Послушайте! Я выдам вам все планы поставок, финансовые аферы, номера банковских счетов… Все, что мне известно!

Только не оставляйте меня одного, — в истерическом порыве он принялся лобызать руку Рогожину. — Вы сильный, смелый человек, вы найдете, как уничтожить эту мразь… — захлебывался мэр. — Убейте их, как взбесившихся псов… Пах.., пах… — он выставил вперед большой палец, будто расстреливая невидимых врагов.

— Хватит дурочку ломать! — пресек шоу Рогожин. — Быстро и по существу. Когда ближайшая крупная поставка?

— Через три дня! — обмякший Сапрыкин отвечал не разжимая губ.

— Куда?

— В Карелию. Этиловый спирт с бывшего асфальтового завода отправят под видом технического для целлюлозного комбината.

— Сколько машин?

— Два «КамАЗа». Груз будет в двухсотпятидесятилитровых бочках. Ветров выделяет патрульную машину для сопровождения.

— В чем фокус этой операции? — пытался вникнуть в хитросплетение мафиозных махинаций Рогожин.

— У представителей комбината будет фальшивый договор о поставке. По нему они заплатят государству шестьдесят процентов акцизного сбора, а не девяносто, как за пищевой спирт. У директора останется контракт, что с его завода вывезли вообще неочищенный спирт-сырец для переработки, и налоги обязаны заплатить покупатели. А уж зачем его приобрели — для производства лакокрасочных изделий, парфюмерии или водки, — директора абсолютно не волнует.

Каждый остается при своем интересе, — захлебываясь словами, растолковывал механику бизнеса на спирте Сапрыкин. — Дельцы из Карелии получают качественное сырье. У них там отлажен выпуск «левого» коньяка, и спирт — необходимый компонент производства… Качественный спирт, без фуффурола и сивушных масел. Они добавляют сахарный купер…

Термины для Рогожина были малопонятными, но он не перебивал своего пленника.

— ..или куркуму, чтобы придать напитку соответствующий цвет и вкус. Фальшак продается под маркой армянского трехзвездочного коньяка. Двадцать процентов от сэкономленных денег ребята выплачивают Ветрову и компании. Плюс проплачивается неограниченный отпуск питьевого спирта без государственной лицензии, в обход установленных квот. — Сапрыкин успокоился и задышал ровнее. — Клянусь Пречистой Богородицей, я не причастен к мерзкой провокации против вашего брата! — Он достал нагрудный серебряный образок, висевший на шее, и обмусолил лик губами.

— Кто на самом деле убрал Хрунцалова и Рогожину? — спросил Дмитрий.

— Я так полагаю, — зашептал мэр, словно боялся, что в лесу их могут подслушать. — Это комбинация Ветрова. Ухлопал Петра Васильевича и Марину, вашего брата «стрелочником» сделал, и все шито-крыто!

У Рогожина было чувство, что рядом с ним сидит не человек, а студенистая медуза, воняющая потом и испражнениями. Он подавил в себе желание выбросить этого слизняка из машины, запрещающе поднял руку, когда Сапрыкин попытался что-то сказать.

— Мы возвращаемся в город! — Сталь звенела в голосе Дмитрия. — Держи рот на замке. Иначе…

Ствол «глока» вонзился под ребро Валика-Фарша.

Пушистый белый бобтейл, похожий на сугроб, лежал у ног Сапрыкина, охраняя покой хозяина. Валерий Александрович приобрел псину редкой породы на Птичьем рынке в Москве, вычитав, что бобтейлы настоящие аристократы и обладают способностью благотворно влиять на нервную систему человека.

Беар преданно заглядывал в глаза хозяину, не понимая, почему они превратились в зияющие черные дыры и отчего человек трясется, как полузадушенная кошка с выпущенными кишками.

Сапрыкин, лязгая зубами о край стакана, отпил глоток минералки. Таблетка валиума застряла в глотке.

— Господи, все против меня! — сдавленно прошептал Валерий Александрович.

Он добрался до журнального столика, подтянул к себе за провод блок радиотелефона и набрал номер.

— Алле-е… Солодник?! — голосом умирающего спросил Сапрыкин. — Беар, не грызи…

Собака играла с выдвинутой телескопической антенной телефона.

— Это я не тебе! — простонал мэр голосом примадонны оперного театра. — Он достал меня! — Сапрыкин замолчал, давая собеседнику время ощутить весь трагизм пережитого.

— Обделался! — насмешливо отозвался тот. — Смени подгузники и приготовься! Скоро будем подводить общий знаменатель под этой бодягой…

Серая пластиковая коробка от «глока» лежала на дне спортивной сумки, завернутая в рубашку.

Старший следователь Баранов проводил несанкционированный обыск в номере гостиницы. Проводил один, без понятых, без ордера в кармане, действуя на свой страх и риск.

Хотя рисковал он не особенно, зная, что постоялец гостиницы Дмитрий Рогожин в данный момент вдыхает ароматы городской свалки или гоняет чай со старым отставником-майором.

Спившийся сторож Егор стучал Баранову о каждом шаге незваного пришельца, запутавшего и без того дьявольский расклад…

Марк Игнатьевич удивился беспечности Ветрова, сосредоточившегося после зверского убийства мэра на коммерческих сделках, попойках в сауне и разборках с торгашами, утаивающими, по мнению подполковника, доходы.

Сам Баранов пытался докопаться до истинных заказчиков, не без основания полагая, что и им могут посворачивать шеи. Больно уж лакомым куском была империя Хрунцалова.

Кое-что матерому следаку удалось нащупать…

Пообтиравшись по блатхатам в Москве, где гужевались старинные приятели, не забывшие мента с хваткой бультерьера и со сговорчивым нравом, Марк Игнатьевич раздобыл интересную информацию, дававшую пищу для ума.

Блатняки в один голос утверждали, что в уголовном мире бродят слухи о таинственной организации, сплоченной жесткой дисциплиной, со своим уставом и кодексом чести. Чужаков туда принимают после тщательной проверки, просвечивая чуть ли не рентгеном, и обратной дороги оттуда нет.

От карточного шулера по прозвищу Фикус, потрошившего пассажиров в аэропорту Шереметьево-1, Марк Игнатьевич услышал версию финала деятельности авторитета из подмосковного Пушкино.

Фикус доверял следователю, отпустившему его брата-наркомана, попавшегося с «дурью» в кармане. Шулер презентовал Баранову колечко с рубином. Марк Игнатьевич был для Фикуса в замазке, то есть, говоря человеческим языком, купленным.

В разговоре шулер невзначай заметил:

— А мусора на Попика за солидные башли озлобились!

Азербайджанец Артур Гареев через «челноков», мотавшихся в Польшу за товаром, установил связь с тамошними компаньонами.

Поляки по заказу Попика купили разливочную линию итальянского производства. Как раз благодаря телевидению россияне предпочитали косеть от водки «Распутин», подмигивающей голографическими наклейками.

Расторопные поляки для комплекта пригнали две фуры с пустой тарой. На западные бутылки ни одна русская пробка не накручивалась.

Но Попик не растерялся. Отпечатал в типографии этикетки «Столичной» и приступил к розливу.

— Водка, надо признаться, была нехилой! — заверил Фикус. — Тройной очистки через угольные фильтры. Попик марку берег! Базарят, полмиллиона «зелени» сорвал! Мировецкий куш!

Далее, по версии карточного шулера, у Артура Гареева начались неприятности. Команда спецназовцев ворвалась в дом, когда он праздновал свой день рождения. Уложили гостей, пересчитали им ребра прикладами автоматов.

Во время обыска нашли винтовку со снайперским прицелом, бронежилеты, радиостанции. Попику удалось сбежать.

Линию демонтировали и передали какой-то фирме.

— Наехали на азера по наводке! — стучал кулаком по столу Фикус. — Я отвечаю! В аэропорту базар двух иностранцев подслушал.

— Ты же языков не знаешь! «Гуд бай» и «мани» — весь твой словарный запас! — подначивал Баранов.

— Дурила! — кривился шулер. — Их русский провожал. В Варшаву кенты сматывались, а русскому поручение давали: срочно нанять рабочих, зарегистрировать фирму и передать ментовке три джипа «Мицубиси». У меня слух, как у совы! — говорил Фикус, бурно жестикулируя. — Тузы талдычили русскому: впредь таких проколов не допускать! Гасить подпольных производителей спиртного любыми способами!

«Гасить!» — это слово не давало Марку Игнатьевичу покоя.

Он привык гасить других. В камерах следственного изолятора, где бетонные стены поглощали звук, а надзиратели были немы, словно рабы.

Странная смерть Кириллова, этого сопляка, твердившего о гуманном отношении к людям, окончательно лишила Баранова сна.

Повеситься в подвале московской многоэтажки…

Кириллов — самоубийца? В это он не мог поверить, успев приглядеться к пареньку-жизнелюбу.

Следователь положил футляр пистолета обратно. В огнестрельном оружии Баранов разбирался средне.

Дырку от «Макарова» он мог отличить от отверстия, проделанного «стечкиным», но не более того. И не его обязанностью было подменять специалистов по баллистике.

«Глок», австрийский пистолет под девятимиллиметровый патрон, — мысли завертелись в голове у Баранова, точно карусель в городском парке. — У машины на трассе при осмотре нашли пригоршню гильз… девятимиллиметровых. В кабине пробоины от автоматического оружия. Причем стреляли короткими очередями по скатам, а затем по водителям…" — Марк Игнатьевич прислонился лбом к оконному стеклу.

Он анализировал вчерашний инцидент.

Два «КамАЗа», перевозившие спирт, были остановлены человеком на красном «Пежо». Он попросил сопроводительные бумаги, а когда водители послали его подальше, достал пушку и, пообещав сжечь шоферюг вместе со спиртом, отнял все документы на груз.

В этой части для Баранова все было ясно. Робин Гудом с большой дороги был брательник этого рохли — Рогожина, исполнившего уготованную ему роль и отлеживающегося в камере перед спектаклем в суде.

Вторая часть была пугающей…

Водители развернулись, решив вернуться в город.

Без документов их арестовали бы на первом попавшемся посту ГАИ.

У заброшенного хутора, в девятнадцати километрах от города, по встречной полосе двигалась белая «восьмерка». Заложив вираж, она перегородила трассу, и из нее выскочил мужчина с маской на лице.

Идущий первым грузовик свернул в кювет, второй затормозил, но его занесло и ударило прицепом о придорожное дерево. Водитель проломил грудную клетку о руль.

Мужчина в маске принял его за мертвого. Водителя же первого «КамАЗа», выбравшегося из кабины, он хладнокровно расстрелял в упор.

Рассоединив сцепки и вышвырнув потерявшего сознание шофера на шоссе, налетчик угнал грузовик, оставив белую «восьмерку» на месте аварии.

Таковы были скупые факты — по показаниям карельского шоферюги, загипсованного, обколотого болеутоляющими средствами.

Баранов почесал переносицу. Он всегда так делал в минуты напряженного раздумья.

"Этот спецназовец добывает компромат на Ветрова. От кого он узнал о поставке спирта? Не имеет значения… Нет, стоп! Красный «Пежо»? Малиновый…

Такой роскошной тачкой владеет только Сапрыкин!

Водитель перепутал цвета! Дальтоник хренов! — Баранов прошел в туалет, напился воды из крана. — С Рогожиным-старшим проблем не будет! Разбойное нападение — раз, хранение огнестрельного оружия — два, можно для страховки подложить какую-нибудь свинью — три! Спецназовец наверняка орудовал в «горячих точках». Щепотка «дури», каннабиса, например… Сапрыкин! Оратор площадной! Об угоне машины не заикнулся. Значит, сам ключики Рогожину вручил. Хорошо, побалакаем и с тобой, господин мэр! — Марк Игнатьевич шел по коридору, освещенному лампами дневного света. — Надо доложить Ветрову об офицерике. Задергается плешивый… А зачем? — Вопрос был внезапный и сулил новый поворот мыслей. — Зачем Рогожина сдавать? Не он главный враг.

Враг тот, кто натравливает спецназовца на нашу компанию! — рассуждения Баранова приобретали логическую стройность. Мозаика складывалась в картинку, где не хватало основного фрагмента. — Хрунцалова грохнули вместе с бабой. Мы сразу же уделали ее бывшего муженька… Нам подсунули Сергея. — Впервые он назвал жертву по имени. — Подсунули, будучи твердо уверены, что брат станет действовать, а не писать по инстанциям!"

Марк Игнатьевич, считавший себя прохиндеем из прохиндеев, способным окрутить и заморочить голову любому, ощутил себя мухой, запутавшейся в липкой паутине. Им манипулировали, водили его на ниточке А кукловод, поставивший эту пьесу, в конце концов бросит его в ящик вместе с Рогожиным, Ветровым и другими, внесенными в смертный реестр.

Палач в черной маске исполнит приговор…

Холодный пот струйками стекал по спине.

— Товарищ следователь! — Водитель, которому Баранов перед обыском приказал сидеть тихо, как мышь в норе, мчался по коридору, грохоча сапогами. Тревога! — голосил он. — Нападение на конвой!

— Какой конвой?! — заорал Баранов, едва удерживаясь на подогнувшихся ногах.

Два часа тому назад «автозак» вырулил с внутреннего дворика СИЗО на центральную магистраль города. В боксе, отделенном от остального пространства решеткой, находился подследственный Рогожин Сергей Иванович. У управления машина притормозила, поджидая «девяностодевятку» Ветрова. Они отправлялись в Москву, чтобы передать замордованного Марком Игнатьевичем человека, ставшего отработанным материалом, по этапу правосудия.

— За нами кто-то едет! — Конвоир, сидевший по правую руку от водителя, наблюдал за дорогой в зеркало обзора Водитель давил педаль газа, стараясь не отстать от белой машины подполковника Ветрова.

— Чего командир с нами поперся? — конвоир заслонил рукой лицо.

Весеннее солнце нагло лезло в кабину.

— В Москве по шопам прошвырнуться. Костюмов тренировочных понакупать. Ветров — спортсмен! — с издевкой произнес водитель. — А этот «КамАЗ» давно за нами увязался. Висит на хвосте!

— Сбавь скорость, скоро поворот! — Конвоир ослабил ремень, опоясывающий выпуклый живот.

Водитель хмыкнул:

— Ишь, требух наел!

— Тебе какое дело! — с обидой отозвался конвоир. — Я от картошки пухну. На мясо денег не хватает.

Что на тещиной даче вырастим, то и едим. «КамАЗ» обгонять собрался.

— Дальнобойщик! Телегу оттарабанил и домой спешит.

Я мечтал на «тирах» колесить по заграницам, — с затаенной грустью произнес водитель «автозака». — Сегодня в Греции, завтра в Швеции, послезавтра в Венеции…

«КамАЗ», опережая «автозак» на корпус, сделал отчаянный поворот влево.

— Тормози! — выкрикнул бледнеющий конвоир.

Водитель, вместо того чтобы затормозить, увеличивал скорость, матюкаясь себе под нос. Казалось, что грузовик вышел из-под контроля, несясь по центру трассы.

— Офонарел, недоносок! — опустив ветровое стекло, крикнул водитель «автозака».

Конвоир видел стриженый затылок, складку на шее и розовые на просвет уши соседа, вцепившегося в баранку. Когда водитель обернулся, над переносицей между бровей зияла багровая точка входного отверстия пули. Точка сокращалась и расширялась, словно живое существо, паразитирующее на голове водителя.

Две параллельные дорожки алого цвета прочертили лицо, огибая стекленеющие глаза.

«Автозак» падал удивительно медленно, вылетев в глубокий кювет. Машина совершила сложный кульбит, перевернулась вверх тормашками.

Взвизгнув покрышками, «КамАЗ» проделал короткий тормозной путь, перегородил трассу. Черноволосый человек с орлиным профилем неторопливо выпрыгнул из кабины, посмотрел на удаляющуюся белую машину Ветрова. Упругой походкой хищника он направился к перевернутому «автозаку».

Выползшего из кабины конвоира киллер убил походя — выстрелил из удлиненного глушителем пистолета.

Двери кунга открылись…

Покончив с конвоирами, оглушенными падением, черноволосый вернулся к старшему, лежавшему у кабины, достал ключи из нагрудного кармана.

Машина подполковника Ветрова возвращалась, сверкая горящими фарами.

Черноволосый спрятал пистолет за пазуху, переступил через агонизирующего конвоира и, нагнув голову, пробрался внутрь кунга…

Подполковник Ветров пропустил момент катастрофы. Он настраивал магнитолу на волну радиостанции, передающей известия, когда оглушительный грохот заставил его обернуться…

Спускаясь по склону кювета, Ветров поскользнулся, упал на спину. Он скатился в придорожную канаву, наполненную жидкой грязью, содрал кожу со щеки, зацепившись за колючий кустарник.

Отплевываясь, Ветров вскочил на ноги. Перед ним, точно выросший из-под земли, стоял черноволосый мужчина, а за его спиной бледной тенью маячил Сергей Рогожин.

— Кто позволил выпустить арестованного?! — сипло выкрикнул подполковник. — Это ты, сучий потрох, аварию устроил? Жертвы есть?

— Я устроил! — тихо, одними губами молвил киллер.

И ребристой поверхностью глушителя саданул подполковника по скуле. Из раны выступили бисеринки крови. Рукоять пистолета ударила Ветрова в ухо.

Тот шлепнулся туда, откуда только что поднялся.

Черноволосый двинул поверженного милиционера в солнечное сплетение. Ветров охнул, ловя ртом воздух, а наемный убийца просунул ему глушитель в рот.

— С тобой пытались договориться?! — бесстрастно произнес человек с орлиным профилем, плавно нажимая на курок.

Спиртовой завод нельзя назвать высшим достижением прогресса. По сути, он представляет собой набор соединенных герметических емкостей — ректификационных колонн.

Так уж сложилось, что большинство предприятий, выдающих «живую воду», сосредоточено в радиусе шестисот километров от Москвы.

Хрунцалов переоборудовал «коптилку», производившую в прошлом бетон и асфальт, сохранив в неприкосновенности ее неприглядный вид. Низкий бетонный куб с трубами, укрепленными тросами растяжек, походил на крематорий, пропустивший через свои печи не одну сотню людей.

Территория вокруг бывшего асфальтобетонного завода была захламлена искореженными транспортерами, ржавыми бочками и бог весть еще каким металлоломом. Свободной от мусора оставалась только подъездная дорога с будкой сторожа у ворот.

Редкий перелесок подковой огибал отвоеванную настырными людишками территорию, огороженную забором из бетонных плит и осыпающейся кирпичной кладки.

К проему в стене, куда мог въехать бульдозер, направлялись двое — высокий широкоплечий Рогожин и ссутулившийся Степаныч. Они подошли со стороны леса, оставив у обочины шоссе позаимствованный у Сапрыкина «Пежо».

— Степаныч, на кой ляд ты со мной потащился? — шепотом говорил Рогожин. — За инструмент — спасибо! Ювелирная отмычка, но работенка плевая. Изъять бухгалтерию из сейфа, и айда! Козыри у нас на руках!

— Не говори «гоп», пока не перепрыгнул! — возразил старик. — А как собаки накинутся или сторож проснется? Я план у Кеши-Философа раздобыл?

— Ты! — подтвердил Дмитрий, переступая через обломок бетонного столба.

— Значит, имею право участвовать в операции, — Степаныч был серьезным, словно рейнджер, пробирающийся по неприятельским тылам.

Старик действительно постарался, опросив аборигенов городской свалки на предмет описания завода и кратчайшего пути к закутку директора.

Кеша-Философ, не гнушавшийся любым заработком, летом чистил выгребные ямы сортиров. Нормальных туалетов на заводе руководство не предусмотрело. За спиртягу бомж-интеллектуал ведрами выносил дерьмо в ближайший ручей. Он-то и начертил план подступов к кабинету, где в сейфе хранилась вся документация, предупредив, что дверь металлическая, а замок с секретом прикреплен заваренными сваркой болтами…

В будке сторожа света не было.

— Дрыхнет! — удовлетворенно констатировал Степаныч. — Фартит нам, Дмитрий. С машинами гладко вышло. Сейчас еще компрой разживемся!

Входные ворота в цех были приоткрыты ровно настолько, чтобы протиснуться боком в узкую щель.

Степаныч отстал. А нагнал Дмитрия, когда тот уже проник внутрь завода.

— Тачку отличную присмотрел! — объяснил он задержку. — На колесах, с рессорами. Стырю.

— Ворюга! — беззвучно рассмеялся Рогожин.

Петляя по лабиринту переходов между серебристыми колоннами, они пробрались к комнатушке у противоположной от ворот стены. В темноте — ночь выдалась безлунной — двое взломщиков то и дело натыкались на редуты бочек. Здание одновременно было и цехом, и складом.

— Кажись, она! — прошептал Степаныч, высвечивая фонариком окрашенную дверь.

Он подал напарнику отмычку из высокопрочной стали. На стержень отмычки была приварена гайка. Отмычку надлежало вставить в замочную скважину, наложить на гайку обыкновенный ключ на двенадцать и повернуть. Стержень скручивал замок в мгновение ока.

— Подкачала отмычка! — сквозь зубы выругался Рогожин. — Диаметр велик, не входит в замочную скважину.

Попытался исправить положение Степаныч, но и его постигла неудача.

— Ничего, Дима, найду что-нибудь поувесистее, вобьем, раскудрить его в качель, этот.., моржовый!

Дай мне фонарик! — Он выхватил из рук Рогожина тускло светящийся фонарь.

Фигура старика растворилась во тьме.

Дмитрий прислонился спиной к кирпичной кладке, рассматривая колонны. Они возвышались металлическими монументами, а их вершины упирались в потолок.

— Дверь на себя открывается! Чего скребешься, входи! — словно гром с неба прозвучал раскатистый баритон.

Рогожин остолбенел. Западня была полной неожиданностью для него. С машинами на трассе он сработал безупречно чисто, а тут…

В комнате зажегся свет. Рогожина держал на мушке незнакомый человек с колючими глазами. По его скулам ходили ходуном желваки размером с голубиное яйцо.

— Входи, или я стреляю! — рявкнул он.

Дмитрий подчинился.

— Пушку двумя пальчиками аккуратненько достаем и бросаем без резких движений, — хриплым от волнения голосом произнес незнакомец. — Так, хорошо. Ноги на ширину плеч, руки за голову, лицом к стене, — командовал он.

— Мы что, на уроке физкультуры? — Дмитрий не потерял способности шутить.

Человек у него за спиной прерывисто дышал.

— Рогожин, у нас будет возможность поупражняться в остроумии. И для начала расшифруй ребус… Не оборачиваться! — прикрикнул он, пресекая попытку Дмитрия рассмотреть его. — Ты профи, Рогожин, разведчик, что же ты так подставился? Они нас уделали, — сорвался незнакомец на пронзительный вопль.

— Позволь мне обернуться. Я сяду на корточки, а ты отойди в противоположный угол!

— Добро! — согласился тот. — Постарайся не бросаться на меня, когда услышишь мою фамилию. Я — старший следователь Баранов.

— Баранов?! — Дмитрий развернулся резче, чем следовало бы.

Мучитель его брата отпрянул в дальний угол:

— Ни шага вперед! Замри!

Два ствола, милицейский «Макаров» и «глок» Рогожина, были готовы немедленно изрыгнуть свинец.

— Замри и слушай! Мы — пешки, которых беспощадно сдают под бой! — Горькое удивление обманутого сквозило в словах Баранова. — Изложу кратко суть. Фирма, которая дорожит своей незапятнанной репутацией, желает заполучить заводики, связи, клиентов покойного борова Хрунцалова, которого ее же люди замочили. Но компания блюдет принцип: ни единого пятнышка на ее вывеске. Головастые дяди выбирают козлов отпущения — тебя и твоего брата.

Вся вина ложится на тебя, Рогожин! Они втягивают тебя в наши кровавые разборки! — Баранов будто погружался в пучину отчаяния. — Я вывернул руки Сапрыкину, этой мрази, работающей на компанию! Он полное дерьмо! Запел, как канарейка… Я следующий в списке, Рогожин, после Ветрова, тебя, твоего брата…

Дмитрий молниеносным броском достал следователя, обрушился на него всей тяжестью тела. Они катались по полу среди обломков стульев, упавших со стола вазонов. Баранов яростно сопротивлялся, пытаясь дотянуться до выбитого Рогожиным оружия. Следователь извивался угрем, сумел все-таки подхватить «Макаров».

Рогожин видел перед собой только перекошенные бешенством глаза, когда раздалось несколько оглушительных хлопков и в комнате запахло пороховой гарью.

Стрелял Баранов, не оглядываясь, на звук скрипнувшей двери. Дмитрий перехватил руку следователя.

Из-за его плеча он увидел падающего вперед лицом человека, а за ним стоял второй, горбоносый мужчина с гладко зачесанными черными волосами, поспешивший захлопнуть металлическую дверь, от которой рикошетом отскакивали пули, посылаемые Рогожиным.

Куртка с правой стороны быстро набухала кровью.

Дмитрий напрягся, сталкивая с себя простреленного навылет Баранова. Следователь, исходивший кровавой пеной, сипел в рацию, извлеченную из внутреннего кармана:

— Всем постам! Немедленно всем к «коптилке»!..

Он угасающим взглядом посмотрел на Дмитрия, вывернул рот в немом крике и почти насильно вложил ему в руку какой-то округлый предмет. Дрогнув, Баранов вытянулся в полный рост и больше не подавал признаков жизни.

С оружием на изготовку Дмитрий приблизился к двери и, превозмогая боль, перевернул труп. Исхудавшее, восковой бледности лицо брата было скорбным.

— Серега! — Рогожин опустился на колени…

Земля и небо горели. Стена голубого огня надвигалась с неукротимой яростью стихии, вырвавшейся на свободу.

Степаныч волоком тащил Рогожина.

Старик спрятался, услыхав, как Баранов приказывал Дмитрию зайти. Выбрал наблюдательный пункт за пирамидой бочек. Отставной майор слышал, как к воротам подъехала машина. Не упустил он из поля зрения и уверенно вышагивающего мужчину, прикрывавшегося живым щитом — Сергеем Рогожиным. Его сникшую фигуру Степаныч опознал.

Стрельба и стоны не обратили старика в бегство.

Он пробуравил куском арматуры бочку, наклонил ее, чтобы содержимое поскорее выливалось на пол.

Самоуверенный мужик стерег выход из закутка директора, держа наготове длинноствольный пистолет.

И лишь когда языки голубого пламени стали в человеческий рост, горбоносый подпер дверь кабинета ломом, покинул объятый пламенем цех…

Дмитрий пришел в себя.

— Степаныч… — В отблесках пламени отставной майор с опаленными волосами казался рисованным фиолетовыми красками персонажем мультяшных ужастиков. — Что с братом?

— Зашуровал нас, сволочуга! — скороговоркой отвечал старик. — Одну дверь заклинил, вторую… А я пластитом стенку разнес. В пролом и выберемся.

Он торопился. Огонь подбирался к ректификационным колоннам.

— Что с братом, Степаныч?! — повторил Дмитрий.

Рука Рогожина разжалась. Красный пластмассовый брелок в форме эллипса пересекала надпись;

«Стар-дринк».

Было без четверти час. Ночь холодной щекой прижалась к оконному стеклу.

— Да… Этот ваш Святой… — Солодник на мгновение потерял нить разговора, тупо уставившись в серый гербарий обоев на стене, и какое-то время беспомощно моргал красными, с редкими ресницами веками. Он вдруг улыбнулся, поймав ускользающую мысль:

— Это смешно, но, знаешь, шикарно умер!

— Кто? — не понял Спыхальский.

— Рогожин. Кличка у него такая — Святой. Фанфаронство, конечно, но даже на меня произвел впечатление. Крепкий тип. Мало кто так умирает.

На дне граненого стакана с отпечатками чьих-то жирных пальцев было совсем пусто, и Анджей поспешил разлить по новой.

— Не меняй руку, — заметил из своего угла Бокун и тут же спросил Солодника:

— Ты уверен, что убил его?

Спыхальский озабоченно оглянулся на товарища, но смог разглядеть только бесформенное пятно, отдаленно напоминающее человека.

— Пшестань, курва, гадаць глупства, — Анджей, хватив лишку, перешел на польский.

— Заткнись! — бросил Бокун.

Спыхальский замолк, обиженно откинувшись на спинку дивана.

— Черт, кажется, кровь! — Солодник с любопытством смотрел на черные струпья под ногтями.

— Я спрашивал про Святого! — вскипел Бокун.

— Уверен ли я, что убил? — Солодник сделал большой глоток и, не поморщившись, ответил:

— Нет, не уверен.

Снова зависла пауза. И сразу за ней раздался дикий смех. Вдруг рука абхаза взлетела, и на Анатолия уставилось металлическое рыло пистолета. Злобная улыбка не сходила с лица Солодника.

— Бабах, и тебя нет, — он изобразил выстрел и снова весело заржал. — Это легко, очень легко. С тех пор как я понял, что это легко, смерть стала моей профессией. Но ты, Бокун, не бойся. Очень прошу — не бойся. Страх убивает людей чуть раньше, чем это делает пуля. Святой мертв…

«Штеер был прав… — подумал Анатолий. — Мы перехитрили сами себя. В один прекрасный день они прикончат нас точно так, как остальных, и этот же Солодник нажмет на курок».

Бокун ощущал себя механизмом, в котором весь набор шестеренок и пружин покрылся рыжей ржавчиной. А напротив сидел Мхачители и что-то не переставая говорил, говорил.

«Никто, кроме двух-трех человек, не знает, что сегодня произошло в городе, — мелькнуло в голове у Бокуна. — Мы сделали свое дело. Такая отличная компания — ребята для грязной работы. И это, кажется, начинает мне нравиться».

Он потянулся к водке, по привычке ища, чем запить. Рядом на столе стояла бутылка со «Стар-дринком»…

Бокун точно знал, что не выпустит Мхачители из города.

— Ты уверен, что старший Рогожин мертв? — опять спросил он Солодника. — Это очень важно.

Ствол пистолета снова взлетел вверх.

— Андрей! — прорычал Мхачители. — Твой хозяин действует мне на нервы.

— Он не мой хозяин, — нервно заметил Анджей. — Вы, двай курдулли, спокуй! Успокойтесь!

Поляк, вернувшись в Россию, окончательно перестал понимать, что происходит вокруг.

— Толик, ты же слышал, — залепетал Спыхальский. — Рогожин умер. Зачем зря злишь нашего друга?

Но Мхачители уже завелся:

— Андрей, я его убью! Он мне надоел, честное слово.

— Не надо, — жалобно попросил Анджей. — Не надо его убивать. Он просто хочет быть уверенным, понимаешь?

— Тогда пусть отправляется следом за своим Святым на тот свет.

Бокун молчал.

— Хочешь? — Пистолет уткнулся ему прямо в лоб. — Это совсем не больно. Ну скажи, что хочешь.

На мгновение их взгляды встретились. Но Солодник не смог различить в глазах у Бокуна ничего, кроме пустоты.

— Мне пора идти. — Анатолий поднялся из-за стола. Он хотел еще что-то добавить, но передумал.

— Куда ты? — окликнул его Анджей. — Давай еще выпьем…

…На рассвете человек в черной маске поднялся через чердачный люк на крышу дома, где в квартире на третьем этаже спал Солодник. Он спустил три килограмма тротила на уровень окна так, что пакет, разбив стекло, влетел в комнату. От удара замкнуло контакты.

Взрыв оказался чудовищной силы: рухнула часть крыши, разрушились стены, похоронив под бетонным крошевом исполнившего работу абхаза.

Глава 4

Долго небо над городом оставалось непроницаемым, остекленевшим. Подступавший к свалке лес потерянно тянулся черными вершинами к мятым серым облакам.

Было раннее утро.

— Спи, — тихо сказал Степаныч, когда Дмитрий попытался его остановить. — К обеду вернусь.

Рогожин заметил сверток в руках хозяина землянки. Большой красный пакет с эмблемой «Стар-дринк», перевязанный крест-накрест бечевкой.

— Я с тобой, — Дмитрий попытался подняться.

— Лежи! — приказал Степаныч. — Если замечу, что увязался за мной, мало не покажется. Отвоевался, хватит.

— И куда ты потащишься с этой своей хреновиной?

— В город.

— В город! — не выдержал Рогожин. — С кого собираешься начать? — с вызовом спросил он. — С вице-мэра или, может быть, с Бокуна?

— С Бокуна!

Степаныч решительно двинулся к выходу.

— Стой! Не делай этого! — крикнул Рогожин и попытался встать. — Откуда ты знаешь, может, игра еще не закончилась и они только ждут, когда мы вылезем из этой чертовой норы. Хватит, слышишь?!

Но дверь за Степанычем уже закрылась. Дмитрий отчетливо различил, как лязгнул замок с той стороны.

— Открой! — он обрушился на дверь с кулаками. — Открывай, гад!

— Приду к двум часам, — повторил старик и вдруг добавил:

— Не рви глотку. Теперь моя очередь.

Рогожин плечом навалился на дверь, но та не поддалась.

— Вернись!!! — закричал Дмитрий и, обессиленный, рухнул на кровать.

…Степаныч шел по свалке мимо гор мусора одному ему известными тропами, стараясь не оборачиваться.

На отставного майора нахлынули воспоминания.

Прошлое, словно голодный зверь, вырвавшись из самых дальних задворков памяти, стало когтистой лапой рвать сердце. Он больше не думал ни о мине, ни о Бокуне, для которого она предназначалась, ни о Дмитрии Рогожине, запертом в землянке.

На заборе рядом с офисом «Стар-дринк» висела симпатичная табличка.

— Прием с восьми, — окликнул Степаныча молодой человек, пристроившийся на бордюре у дороги. — А ты тоже насчет работы?

— Чего? — не понял старик.

— Говорю, — парень зябко поежился, — тоже по объявлению? Я как прочитал в газете, что им требуется водитель, так пришел еще с вечера. За мной еще трое занимали. Да ты не волнуйся. Хотя с хорошей работой сейчас напряг, а эти — фирма стоящая.

Степаныч слушал, с трудом понимая, о чем идет речь.

Он опустился рядом с пареньком. Положил перед собой на асфальт сверток.

— Смотри! — удивился его новый знакомый. — С таким пакетом тебя точно примут.

Старик тупо уставился на красный пакет с большой белой звездой и надписью «Стар-дринк» посередине.

— Я тебе его подарю… — сказал он. — Потом… Может быть…

— Да ладно, — отмахнулся тот, довольный, что можно поболтать. — Если устроюсь на работу, такого добра еще и тебе принесу, а нет — на хрен оно мне нужно! Если честно, я и пойло ихнее только под хорошую водку могу потреблять. Как запивон оно еще так себе.

С той стороны ограды напротив них остановился охранник.

— Вылупился, — незлобно фыркнул парень.

— Сколько времени? — спросил Степаныч.

В эту минуту из-за поворота показалась машина и медленно двинулась по направлению к главному входу в офис.

Степаныч взял пакет; Краем глаза он заметил, как охранник направился к калитке. На какое-то мгновение их взгляды встретились. Степаныч нащупал узкую грань коробки со встроенным детонатором.

«БМВ» остановился у ворот.

— Эй! — Охранник уже вышел за ограду.

— Чего? — Сосед Степаныча недоуменно глянул через плечо.

— Стой! — Рука человека в униформе рванулась к кобуре.

Степаныч, держа перед собой на вытянутых руках сверток, метнулся к машине. В два прыжка он оказался возле автомобиля и со всей силы саданул пакетом по крыше. Но ничего не произошло.

Мгновенно сориентировавшись, водитель дал задний ход. Открытая почти наполовину передняя дверца «БМВ» внезапно захлопнулась.

— Стой! — Дуло милицейского пистолета уставилось прямо на отставного майора.

Степаныч, ударившись о переднее крыло, вдруг оказался перед колесами автомобиля. Он нелепо растянулся на спине, не выпуская из рук мины, которой так и не было суждено взорваться в этот день. Водитель дал передний ход.

Последнее, что увидел Степаныч, был черный обруч колеса и металлическое брюхо, похожее на могильную плиту.

— Суки! — тихо охнул паренек да так и застыл рядом с милиционером, поспешившим отвести глаза.

Случайная прохожая с ребенком на руках, бледнея, юркнула в подворотню.

Мелкий моросящий дождь нудно выстукивал каплями, барабанившими по крыше землянки, заунывную похоронную мелодию.

Дмитрий в кромешной темноте, полусогнувшись, ходил по логову, натыкаясь то на острые углы каких-то ящиков, то на железные бока остывшей «буржуйки». Керосиновую лампу он не зажигал.

«Старик не вернется! — ворочалась в голове тяжелая, словно свинец, мысль. — Степаныч не вернется в эту нору».

Дмитрий поднес к глазам часы. Фосфоресцирующий циферблат излучал мертвенное зеленоватое свечение. Секундная стрелка вращалась с неумолимой быстротой.

Именные «Командирские» часы, изготовленные на Чистопольском заводе, Рогожину подарили однокашники по военному училищу.

Резец гравера нанес на заднюю стенку часов изображение Георгия Победоносца, поражающего копьем чешуйчатого змея. Воин-великомученик в шлеме с заостренным верхом скорее напоминал лихого рубаку-буденовца, чем святого ратоборца, но зато гад, символ сатанинского зла, свившийся кольцами под конскими копытами, был изображен на редкость выразительно.

Широко раскрытая пасть гада с высунуть™ раздвоенным языком и частоколом клыков выглядела весьма натурально и устрашающе. По окружности крышки часового механизма была выгравирована надпись: «Святому — от многогрешных друзей — на долгую память». Автором юморного текста был Толик Бокун. Он же застегнул металлический браслет часов на запястье Рогожина, когда новоиспеченные лейтенанты одаривали друг друга памятными сувенирами и обмывали первые звездочки на золотых парадных погонах и первые назначения.

За годы службы изделие чистопольских часовщиков ни разу не подвело, исправно отмеряя уходящее время.

Лишь хрусталик стекла замутился черточками царапин и почти полностью стерлась гравировка. От нее остались отдельные буквы надписи, клыкастая пасть пресмыкающегося, контур Георгия Победоносца.

Самой отчетливой деталью полуисчезнувшего изображения было копье. Гравер, по-видимому, сильнее нажал на резец, проложивший в металле глубокую бороздку.

Один из сослуживцев, увидав часы, предложил реставрировать образ христианского воина, восстановить надпись и изображение острозубого чешуйчатого гада.

Рогожин тогда отшутился, ногтем указав на линию копья:

— Направление главного удара сохранилось. А мне, человеку военному, больше ничего и не требуется!

Теперь ему предстояло самостоятельно определить, по кому нанести этот удар…

Степаныч не возвращался.

Воронье, как обычно к вечеру, подняло жуткий галдеж, выбирая место для ночлега. Сиплое карканье затопило землянку режущими ухо звуками.

Чтобы отвлечься, Дмитрий в который раз перебирал детали «глока», протирая их мягкой фланелевой тряпкой. Эту операцию он делал на ощупь, доведя движения до автоматизма.

Наложив затвор на ствол, Рогожин отвел его до конца назад, нажал тыльной стороной ладони вниз до характерного щелчка. Зацепившийся за пазы рамы затвор Дмитрий плавным движением вернул в переднее положение, вставил направляющую трубку возвратной пружины, ствольную втулку, повернул ее по часовой стрелке, проверил плавность спуска курка. Дмитрию оставалось снарядить магазин и вогнать его в рукоять «глока», когда за фанерной дверью раздалось шевеление.

Мужские голоса, мало чем разнящиеся от вороньего карканья, шепотом совещались:

— Входи ты первым!

— Да не обсирайся ты! Он же дохляк! Руки поднять не сможет! Заломаем в два счета…

— На фиг он нам сдался! Обольем эту нору бензином и подожгем! — упирался обладатель хриплого баса, не желавший тревожить Рогожина. — Деда укокошили. Больше этого фраерюгу никто искать не будет!

— Боишься! — подначивал свистящим шепотком нерешительного приятеля король мусорной свалки по фамилии Хвалько.

Дмитрий узнал его голос.

— Замочим бычару, а лучше к Сапрыкину отвезем.

Он с этим пнем трухлявым, Степанычем, пожар на спиртзаводе устроил! Зуб даю, Сапрыкин нам отбашляет! — горячо убеждал оробевшего друга скупщик стеклотары. — Будет рыпаться, мы его по башке, по башке… — Было слышно, как Хвалько притопнул, словно ретивый конь перед заездом. — Не дрейфь, Грек! Взламываем дверь, и айда! Забыл, как он нас у костра мордой по грязи таскал!

«Долго болтаете, ребята». — Дмитрий занял выигрышную позицию слева от лесенки, ведущей к двери .землянки.

Эффектно ворваться, выбив дверь ногой, завсегдатаи свалки не отважились. Они прокрались внутрь по-крысиному, лезвием ножа отодвинув дверной засов, прибитый Степанычем скорее ради приличия, чем в качестве защитного механизма. С ним без усилий мог бы справиться и ребенок.

— Блин, темно, как в заднице у негра! — тихо выругался массивный бомж, одетый в женское пальто с мехом чернобурки.

— Топчан, топчан у стенки стоит! — Хвалько, положив руку на плечо Грека, спускался вслед за ним. — Лупи ногой по харе, а я по яйцам. Попробует встать — из «винтаря»! Из обоих стволов!

«Есть оружие», — понял Рогожин, и, как ни странно, от этого обстоятельства ему стало веселее.

Идущий впереди Грек налетел на деревянную сваю, поддерживающую проседающий свод потолка.

— Ох, хренятина! Мозги вышиб! — клацнул он зубами.

Рогожин, чьи глаза привыкли к темноте и видели не хуже совиных, бесшумно зашел за спину непрошеных гостей. У лестницы, в строго отведенном месте, находилось ведро с нечистотами. Степаныч страдал расстройством желудка, и выбегать справлять нужду на двор было для старика накладно. Утром он опорожнял парашу, относя ее подальше от землянки.

Отправляясь к офису «Стар-дринк», отставной майор второпях забыл проделать обычную процедуру, а обоняние Рогожина не различало запахов нечистот свалки и человеческих испражнений, до половины заполнивших ведро.

Заходя в тыл к гостям, Дмитрий прихватил парашу, сочтя ее подходящим презентом для короля городской свалки.

— Расшиб мозги! — ноюще повторил Грек, несмотря на предупреждающее цыканье шефа, обошедшего столб.

— Они у тебя были? — произнес Дмитрий во весь голос, нахлобучивая ведро с дерьмом на голову верзилы и одновременно делая подсечку.

Туша Грека грохнулась на утоптанный глиняный пол землянки. Падая, он ударился головой о металлический бак «буржуйки», отчего та загремела, точно церковный колокол.

Опешивший Хвалько, не понимая, что произошло, шагнул навстречу Рогожину, оказавшись на расстоянии вытянутой руки. Дмитрий не преминул этим воспользоваться, всадив свой кулак между глаз вожака стаи бомжей. Переносица Хвалько хрустнула.

«Сломал», — удовлетворенно подумал Рогожин, чувствуя, как сладко заныли костяшки пальцев с содранной от удара кожей…

Язычок пламени тускло затеплился. Дмитрий накрыл керосиновую лампу стеклянной колбой, привернул колесико, чтобы пламя не коптило, и поднес лампу к лицу лежавшего без сознания Пыжика.

Его нос был свернут набок, из ноздрей хлестала кровь. Второй посетитель, бомж по кличке Грек, ползая на животе, руками пытался снять ведро. Сквозь оцинкованную жесть доносились булькающие, захлебывающиеся рыдания, перемежающиеся проклятиями и матерщиной.

Дмитрий постучал носком армейского ботинка по дну головного убора Грека.

— Не шевелись, иначе я тебя, сволочь, целиком в ведро утрамбую, по пятки! Не захлебнешься дерьмом?!

Бомж, расслышавший предупреждение, перевернулся на спину, скрестил на груди руки, выражая полнейшую покорность и повиновение.

— Я просек, начальник! Дышать могу! — отчитался Грек, сочтя за лучшее для себя не снимать парашу и не дергаться. — Только не убивай! — Он соединил ладони лодочкой, поднеся их к тому месту, где под ведром должны были находиться губы.

— Подремли, Грек, — посоветовал ему Дмитрий. — Переговорю с этим козлом, который тебя на «мокруху» подбивал, и сниму шлемофон.

О серьезности намерений Хвалько свидетельствовал обрез, валявшийся рядом с бомжем.

Рогожин поднял оружие — спиленную тульскую двустволку с взведенными бойками. Приклад винтовки был тоже аккуратно обточен. Вместо ложа оставался лишь удобный для обхвата кругляш. Такую штуковину можно легко спрятать под полупальто или в сумку.

— Чем зарядили? — спросил Рогожин вытянувшегося струной бомжа. — Дробью, нарезанными гвоздями или солью?

— Картечью!

— На медведя собрались?! — усмехнулся Дмитрий, прикасаясь стволом к опухающему носу Пыжика.

Хвалько приходил в себя медленно. Вначале его веки приподнялись ровно на четверть. Из-под них узкой полосой блеснули белки глаз. Затем он приоткрыл рот, издав что-то вроде придушенного мяуканья.

Дмитрий рывком посадил Пыжика, прислонив спиной к «буржуйке», чтобы тот не свалился.

— Слушай, вошь! — Он вкатил Хвалько несколько пощечин. — Сейчас ты расскажешь, что случилось со Степанычем.

Хвалько, точно годовалый младенец, переевший материнского молока, срыгнул желто-розовой жижицей, запачкав куртку.

Дмитрий, не обращая внимания на мучения пленного, продолжал:

— Попробуешь обмануть — отправлю в «буржуйку». Но учти, гореть будешь живьем. Сначала правую руку засунем, потом левую, а если пожелаешь, и вперед ногами можно.

Под Хвалько расплылась лужица.

— Раскатали Суворова, — зажимая рукой ноздри, из которых толчками хлестала кровь, прогундосил Пыжик. — У конторы «Стар-дринк» его переехал «БМВ». — Он глумливо оскалился:

— Каюк твоему дружку! И до тебя, командир, доберутся! А я могу тебя спрятать, так что ни одна сука не докопается! — перешел на шепот Хвалько. — Будешь на меня работать…

Рогожин снова ударил его по щеке, а затем приподнял за шиворот и спросил:

— Где Сапрыкин?

— В «Шпульках» отрывается! — истерично выкрикнул некоронованный король городской свалки. — Они всей бригадой гуляют!

— Больше от тебя ничего не требуется… — с этими словами Рогожин направил голову Хвалько к бурому боку «буржуйки».

Тот успел издать отчаянный вопль, прежде чем его покатый лоб проверил на прочность металл печки.

«Буржуйка» завибрировала, а труба, составленная из жестяных колен, обрушилась с жутким грохотом на скорчившегося от боли предводителя бомжей.

Дмитрий проверил карманы куртки ревущего благим матом Пыжика, изъял связку ключей и, приставив обрез к его виску, сказал:

— Прострелить бы тебе репу, сволочь, да мараться не хочется! Я покидаю эти дивные места! Двадцать четыре часа мне понадобится, чтобы рассчитаться кое с какими долгами. Рекомендую провести это время здесь, под землей. Наверху может быть жарко!

«Жигули», принадлежавшие Хвалько, стояли в обычном месте на заасфальтированном «пятачке» мойки, где водители мусоросборочных машин промывали контейнеры. У автомобиля, неспешно беседуя и сортируя добычу, толпились аборигены свалки. Рогожин поприветствовал братию коротким кивком головы, открыл дверцу, сел за руль и через плечо бросил:

— Сегодня приема не будет! Волоките свои сокровища обратно!

В зеркало он увидел, как разбредаются сгорбленные, навьюченные ношей фигуры. Но произошло нечто, заставившее бомжей выронить мешки с «пушниной», отбросить коробки и распрямиться.

Над землянкой Степаныча вырос огненный гриб с оранжево-черной шляпкой, покачивающейся на распухавшей ножке.

Дмитрий успел выехать на шоссе, когда прогремел взрыв. Он инстинктивно вжал голову в плечи, покрепче обхватил баранку, словно опасался, что взрывная волна догонит «Жигули» и бросит автомобиль в кювет.

«Удались, Степаныч, твои пиротехнические опыты с пластитом. Рвануло!» — Дмитрий включил дальний свет, располосовавший сгущающиеся сумерки двумя золотистыми клинками, поправил «глок» за поясом и до упора вдавил педаль акселератора.

Холл «Шпулек» был пустынен. За столом у входа дремала вахтерша в синем халате, накинутом поверх пальто.

— Мать! — Дмитрий легонько притронулся к плечу женщины.

Та испуганно вскинула голову.

— Мать, у вас тут гости гужуются?! — наигранно развязным тоном спросил Рогожин.

— У нас, почитай, каждый божий день гульба идет, — неприязненно откликнулась вахтерша, демонстративно отворачиваясь от Дмитрия. — Ты чего припозднился? Поди, уже всех б.., разобрали. Шуруй в бассейн, может, какую-нибудь прошмандоху и выловишь!

Со стороны крытого перехода, ведущего к бассейну, доносились визгливые голоса и плеск воды.

Дмитрий поменял тактику:

— Я, уважаемая, не из их стаи! Надоели попойки новых господ!

Женщина вздохнула:

— Достали! Бесятся с жиру — срамотища! Что Хрунцалов, что Сапрыкин… Хрен редьки не слаще.

— Кстати, Валерий Александрович мне и нужен! — не дал развить тему Рогожин. — Как к нему пройти?

Вахтерша, успевшая рассмотреть скромную одежду незнакомца, смягчилась:

— Видать по шмоткам, парень, ты не шикуешь.

Сантехник?

— Специалист по нечистотам и отбросам! — усмехнулся Дмитрий. Обрез, зажатый под мышкой, упорно стремился выскользнуть. — Куда идти-то, в бассейн?

— Фарш… — кличку Сапрыкина женщина произнесла со смаком, вложив в нее все свое презрение, — в апартаментах хрунцаловских. Номер двадцать один.

Только, парень, ты лучше не суйся. Залились они под завязку. Побить могут! — предупредила вахтерша, окончательно признав Рогожина за своего.

У двери роскошно отделанной резиденции дежурил накачанный «бык». Он выдувал пузыри из жевательной резинки, которые, лопаясь, пленкой закрывали полфизиономии.

Приближающийся Рогожин не вызвал у него никаких эмоций. Молодчика интересовало то, что происходило за дверью номера. Он периодически прочищал пальцем ухо и расплывался в улыбке, не забывая выдуть очередной пузырь.

Дмитрий, не глядя на охранника, взялся за дверную ручку:

— Я к Валерию Александровичу… — мимоходом, тоном очень занятого человека произнес он. — На минутку.

Рогожин экономил силы и главное — злость, не желая растрачивать их на второстепенных «шестерок».

— Свалил! — Качок поднял ногу, перегораживая вход, а рукой уперся в грудь Дмитрия.

— Я по делу, братан…

— Свалил в тину, плуг! — По манере, принятой у блатных, охранник перешел на нервную скороговорку, означавшую высшую степень недовольства. — Я тебе конкретно отвечаю: Валерий Александрович на расслабухе. Никого не ведено впускать! — Он изображал из себя крутого и как бы ненароком продемонстрировал кобуру из желтой кожи, прикрепленную к брючному ремню. — А ты, крест, откуда вылупился? — дохнул перегаром качок, обхватив рукой шею Рогожина. — Не знаешь распоряжения мэра? На групповухах без разрешения службы безопасности посторонним запрещено появляться! Ты врубаешься в базар, чмошник! — распалял сам себя охранник, которому невмоготу было торчать в коридоре и слушать сладострастные стоны из-за двери.

Свое возбуждение он решил разрядить на подвернувшемся под руку молчаливом, терпеливо сносящем оскорбления мужике в дешевой матерчатой куртке.

Дмитрий применил свой вариант снятия сексуального напряжения. Его ладонь, превратившаяся в стальные тиски, сжала эрегированный детородный орган качка, распиравший ширинку модных штанов в стиле «хип-хоп».

— Ты че! — бледнея, прошептал трезвеющий культурист. — Гомик?

Рогожин отрицательно покачал головой, чувствуя, как обмякли мускулы парня.

— Напрасно подслушивал! — вполголоса произнес он. — Нездоровые у тебя наклонности, дружище.

К сексопатологу запишись на прием…

— Да я… — охранник растопырил пятерню веером.

— Подлечу, не волнуйся, — не меняя ледяной интонации, сказал Рогожин, прокручивая нежнейший фрагмент всякого мужчины с любым размером бицепсов.

Предельный ужас мелькнул в глазах охранника. Он надрывно взвизгнул и прикусил язык. Кулак Рогожина влепился в квадратный подбородок телохранителя.

Ноги парня разъехались, словно он готовился исполнить гимнастический номер — сесть на шпагат. Дмитрий поддержал под мышки потерявшего сознание крепыша, усадил у стены.

Дорога в номер была свободна, но Рогожин не спешил войти. К натуральным, живым голосам занимающихся любовью людей примешивался какой-то искусственный, механический стон, имитировавший звериную страсть.

«Магнитофон… — сообразил Рогожин. — Перчика Сапрыкин подбавил. Эротику для кайфушки врубил».

Человек в минуты проявления самого сильного природного инстинкта беззащитен. Его рефлексы совсем подавлены главным — желанием достигнуть пика удовольствия.

Валик-Фарш был близок к вершине. Судя по тому, как вздыбливалась его молочно-белая задница и ходуном ходила кровать, кульминация приближалась.

На цыпочках, шагом крадущейся пантеры Рогожин подошел к поистине царскому ложу шириной не менее двух метров. Приставив вороненый ствол обреза к распаренной плоти Сапрыкина, Дмитрий голосом палача, занесшего топор, спросил:

— Где Бокун?

Организм Фарша среагировал на холодок стали быстрее, чем мозг. Валерий Александрович, точно перепуганный младенец, негромко пукнул.

— Ну, Валик… — мяукнула невидимая из-за туловища преемника Хрунцалова девица. — Ну давай, я еще хочу…

Ее ноги с педикюром покоились на пояснице Сапрыкина. Пятка девушки поползла вниз, точно она собралась пришпорить притормозившего любовника.

Дуло пощекотало ступню путаны. Девица захихикала и тут же подавилась собственным смехом, увидав Рогожина, приложившего палец к губам. Она вытащила из-под головы подушку, метнув ее в незнакомца.

— Фарш, — Дмитрий говорил отрывисто и быстро, — мне нужен Бокун.

— Он в Москве, — трясясь всем телом, с перекошенным лицом отвечал Сапрыкин. — Утром, в восемь двадцать, Анатолий улетает в Вену на совет директоров европейских филиалов «Стар-дринк».

— Знаешь, из какого аэропорта? Шереметьево?

Ствол обреза покачнулся. Сапрыкин, покрытый бисеринками пота, моментально высох, будто внутри у него заработал мини-реактор. Проглатывая окончания слов, не делая пауз, он сообщил, что Бокун вылетает с бывшего военного аэродрома, арендованного коммерческими структурами, самолетом, принадлежащим фирме. Аэродром находится в радиусе действия авиационных диспетчерских служб столицы, и никаких проблем со стартом там не бывает. Самолеты взлетают точно в намеченный срок.

Дмитрий знал местонахождение бетонки. Она строилась для широкофюзеляжных «транспортников», перебрасывающих в зоны национальных конфликтов технику полков Тульской воздушно-десантной дивизии.

«И это смогли перекупить», — с горечью подумал Рогожин и вслух приказал синеющему Сапрыкину:

— Позвони Бокуну и под любым предлогом попроси отменить или хотя бы задержать вылет. Пускай он срочно приедет сюда, в город.

Сотовый телефон лежал на тумбочке с розовым абажуром. Сапрыкин пополз по кровати, вмяв в пышную перину оголенную девицу, таращившую коровьи глаза, ступил на ковер.

Подруга Фарша, потянувшись, не стесняясь своей наготы, сменила позу. Облокотившись, она смотрела, как ее любовник возится с трубкой, открывая крышку переговорного устройства. Холеное, сочное тело породистой самки притягивало взгляд Рогожина. Это заметил и Фарш.

Сапрыкин выдвинул ящик тумбочки, запустил руку, нащупал рифленую рукоятку «Макарова» и отщелкнул предохранитель, но не успел даже обернуться.

Дмитрий, повинуясь инстинкту профессионала, прикрыл подушкой дуло обреза и разрядил оба ствола.

Картечь развалила Фарша пополам, перемолотила его внутренности. Подушка послужила глушителем. Звук выстрела получился негромким, смазанным хлопком…

На кровати лежали две туго связанные простынями мумии — путана и телохранитель. Труп, усыпанный хлопьями лебяжьего пуха, Дмитрий укрыл краем ковра.

Перед тем как уйти, он нажал на клавишу автореверса стереосистемы, подрегулировал рычажки графического эквалайзера. Теперь он был уверен — сладострастное постанывание и поцелуи будут звучать естественно, без механического тембра, а кассета с записью эротического спектакля не умолкнет, пока в сети есть ток.

В ладони Дмитрия был зажат ключ сапрыкинского «Пежо»…

Рогожин гнал машину по шоссе, гаишники отводили взгляды, узнавая номера, и по рации вслед Дмитрию неслось: «Сапрыкин на трассе. Смотрите, не облажайтесь».

Святой едва не проскочил поворот на аэродром. Он так резко нажал на тормоза, что идущий позади «Гольф» выдал крутой пируэт и вылетел на середину дороги.

Дмитрий чертыхнулся: «Почему я? Почему он выбрал именно меня?!»

В училище Бокун никогда не считался лучшим другом Рогожина, и все-таки оказалось, что Толик знал Дмитрия много лучше, чем тот знал самого себя.

Святой еще оставался в живых, но уже не был уверен, сколько в этом везения, слепой удачи, а сколько холодного, выверенного до мелочей расчета. — Вначале убирают Хрунцалова, который не захотел так просто уступить власть. Вместе с ним убивают Марину, чтобы соратники мэра смогли списать криминал на ревность бывшего мужа — бытовуха, никакой политики! И все эти Ветровы, Барановы заглатывают наживку, тупо и беспросветно, используя десятилетиями отработанный механизм, начинают шить дело Сергею Рогожину, даже не подозревая, что тем самым роют себе могилу.

Рогожину Бокун отвел роль темной лошадки, на которую так удобно свалить пару-тройку смертей самых влиятельных людей в городе: благородный мститель за брата, бравый солдат. А тем временем Толик провернул самый настоящий переворот, черный передел, да так, что этого никто и не заметил.

Впереди показался край поля с несколькими ангарами, бетонкой взлетно-посадочной полосы и серебряным, готовым к отлету самолетом.

Металлические ворота с нанесенной белой краской эмблемой воздушно-десантных войск, сбитые с петель, отлетели в стороны. Лобовым тараном Дмитрий расчистил дорогу к самолету, застывшему на бетонке.

Казавшийся расплывчатым пятном «Челленджер» рос, приобретая завершенные очертания, а бешено вращающиеся колеса «Пежо» наматывали на себя серую ленту взлетной полосы.

Внезапно стекло перед Святым покрылось паутиной трещин, точно невидимые жучки проложили десятки извилистых ходов. Погоня, открыли огонь на поражение.

— Не суйтесь, ребятки! — прошептал Святой, передергивая затвор подаренного Бокуном «глока». — Свернете шею. Это разговор для двоих.

Мощная «Тойота-Лендкруизер» догоняла, а навстречу несся джип с забранным стальными дугами радиатором.

«В клещи, псы, взять задумали».

Рогожин отчетливо видел насупленную рожу мчавшегося навстречу джипа. Не целясь и повинуясь рефлексу, выработанному многочасовыми тренировками, Дмитрий выставил левую руку, сжимающую пистолет, в открытое окно. Затем резко подбросил ее вверх и нажал на курок. Джип повело вправо.

«Попал! Один — ноль в мою пользу, — кровь стучала в висках Святого. — Сорвался ваш маневр, псы…»

До самолета оставались считанные метры, когда «Тойота», идя впритирку с автомобилем Рогожина, прижала его к левому краю поля, заставив проскочить мимо «Челленджера».

Дмитрий не слышал, как осыпалось заднее стекло.

Срикошетившая пуля впилась в правое предплечье Рогожина. Но Дмитрий увеличил скорость, вывернул руль, рассчитав маневр с филигранной точностью.

«Пежо» отбросило на центр полосы так, что машина оказалась развернутой боком к траектории движения джипа.

Святой распахнул дверь. Порция картечи из обреза истошно визжащим роем устремилась к джипу. Свинцовые шарики в стальной оболочке раскурочили внутренности «Тойоты». Машина, потерявшая управление, перевернулась.

Долю секунды Рогожин наблюдал, как кувыркается загоревшийся джип. Доли секунды хватило, чтобы второй преследователь, успевший вывести машину с поля, врезался в «Пежо». Сгруппировавшись, Дмитрий выпрыгнул из искореженной груды металла.

Дикая боль, пронзившая тело, подавила сознание Святого, и, лишь повинуясь инстинкту бойца, он не позволил себе впасть в забытье.

Не видя противника, Рогожин каким-то шестым чувством ощущал его приближение. Каждая клетка его тела готовилась к броску. Так раненый зверь вдруг стряхивает с себя свору собак и идет на охотника, чтобы разнести его в клочья.

— К самолету… Пилота успокой!

Сиплый крик противника послужил сигналом к контратаке. Дмитрий вскочил, одним прыжком достиг врага и, выломав кисть руки, лишил его оружия. Теперь противник был вынужден сражаться врукопашную.

— Где он? — кричал Рогожин, впрессовывая теряющего силы, хрипящего телохранителя в бетон. — Где он? — ярость захлестывала Святого.

— Оставь его…

У черного «Линкольна», возникшего точно из преисподней, стоял Бокун.

— Оставь его… Тебе ведь нужен я! Ну что, Святой.

Ты никак не можешь покинуть нашу грешную землю?!

Ствол автомата водителя «Линкольна» был направлен на Рогожина. Дмитрий, пошатываясь, встал:

— А ты, Бокун, мне очень старался в этом помочь?!

Порванным рукавом Рогожин вытер кровь. Его повело вперед.

— Стоять! Стоять, Святой; — резким, выдающим испуг голосом выкрикнул Бокун. — Макс, надень ему браслеты.

Полусогнувшись, телохранитель проковылял к водителю «Линкольна». Стальные дуги сомкнулись на запястьях Рогожина.

— Так надежнее! — Самоуверенная улыбка вернулась к Бокуну. С притворным ужасом он осмотрел окрестности. — Ох, что ты натворил!

Перевернутый джип полыхал, как спичечный коробок. Телохранитель, ощупывающий голову, заплетающимся языком произнес:

— Здоровенный, зверюга! К самолету прорывался.

— Он, Макс, не зверюга. Он Святой без крылышек! — расслабленно, понимая, что ситуация под контролем, пошутил Бокун. — Знаешь, Рогожин, жаль, что все так получилось.

Дмитрий молчал.

— ..Но обстоятельства выше нас, — Бокун открыл дверь лимузина, достал кожаный портфель, отделанный золотыми накладками. — Мне искренне жаль…

— Да пошел ты к едрене-фене! — тихо сказал Рогожин.

— К чему опошлять наше прощание?! — фыркнул Бокун и озабоченно взглянул на часы. — О, время не ждет!

Жестом подозвав крепыша-телохранителя и второго — белобрысого хлюста, Бокун отдавал распоряжения. Крепыш, не вполне оправившийся после схватки, указал пальцем на приткнувшийся у полосы трактор и вопросительно взглянул на хозяина.

— ..Тракториста тоже… Обмозгуй, Макс, как лучше, — чуть громче сказал Бокун, а затем обратился к Рогожину:

— Сейчас, Дмитрий, неподходящее время для святых. Им самое место на облаках, а здесь.., здесь территория деловых людей. Прощай!

Анатолий резко развернулся. Полы его пальто взметнулись, как черные крылья.

— Постой, Бокун! — окликнул направившегося к самолету Рогожин.

Тот обернулся.

— Я разгадал почти всю комбинацию, состряпанную тобой. Но объясни, зачем вы убили ту девчонку, медсестру из госпиталя. В чем ее вина?

— Прием матадора, — ровным, безучастным голосом ответил Бокун. — Вялый, незлобный бык топчется на арене. Чтобы довести его до бешенства, матадор вонзает пику. Укол не смертельный, но чувствительный. Я знал, что ты будешь разыскивать мальчишку-следователя и пришлешь за ним близкого человека, которому доверяешь. Ее смерть была нужна, чтобы заставить тебя действовать по правилам, устраивающим меня. Ты наделал много глупостей, Рогожин!

Ударили по щеке, подставь другую, так, кажется, в Библии? А святые не должны нарушать заповедей.

Прощай, партия сыграна!

Самолет прогревал двигатели. Гул сотрясал воздух.

Металлический вой тяжелой волной плыл над бетонкой.

Дмитрия, подгоняя ударами рукояти пистолета, затолкали в джип. Он опустился на заднее сиденье рядом с белобрысым телохранителем. Его недавний противник, человек с мордой ротвейлера, устроился за рулем.

— Заберем пахаря! Приказ босса! — коротко бросил он, проверяя зажигание.

«Челленджер» откатывался к краю стартовой полосы, чтобы, заложив петлю, развернуться и, разогнавшись по мокрым квадратам бетона, взмыть в небеса.

Белобрысый крысенок непрерывно совал под нос скованному наручниками Рогожину пистолет:

— Ну ты попляшешь, Святой!

— Прекрати, Артурчик! — гневно одернул кряжистый телохранитель. — Голова от твоего визга раскалывается.

Рогожин не отводил глаз от самолета, исчезающего в дрожащем мареве колеблющегося воздуха.

Джип, мерно урча двигателем, пересек полосу.

Чихнув, автомобиль дернулся и остановился.

— Что за черт! Артурчик, взгляни под капот, — здоровяк помассировал виски и открыл «бардачок». — И подбери пахаря. На кандалы и на него надень.

Нагнув голову, телохранитель перебирал предметы, скопившиеся в отсеке. Шея крепыша, покрытая кровоподтеками, походила на ствол дерева в лоскутах коры. Прилизанный блондин отвел глаза от Рогожина.

Дмитрий, подобрав ноги, сложился в три погибели, наклонился набок и, точно распрямившаяся пружина, ударил белобрысого по корпусу. Ротозей вылетел из машины. Осколок стекла, словно лезвие, вспорол надбровную дугу и проник в мозг блондина.

А Максу судьба предоставила второй раз за день испытать ледяное дыхание смерти. Стальная перемычка наручников впилась в его глотку.

Рогожин тянул на себя охранника, обхватив его шею руками. Отвратительный хруст шейных позвонков сливался с клекотом захлебывающегося кровью телохранителя. Ноги Макса, дергающиеся, как, отбойные молотки, крушили лобовое стекло джипа. Пережатая сонная артерия отказывалась нести кислород к мозгу, ставшему сплошным серым комком ужаса. Напрягшиеся мускулы Макса окаменели, отказываясь повиноваться. Судорожная волна встряхнула тело охранника, и он затих.

Рогожин выскочил из машины, открыл переднюю дверь. Пистолета в кобуре под мышкой Макса не оказалось.

— Где он?! — прошептал Рогожин и неожиданно сообразил, что ствол не остановит самолета.

Сердитое пофыркивание заставило Дмитрия бросить бесполезные поиски оружия. Незаглушенный трактор, работающий на холостом ходу, желтой коробкой кабины выделялся на фоне унылого пейзажа.

Бегом, скрипя зубами от боли, Рогожин преодолел пятьдесят метров, отделяющих его от трактора. У машины лежал человек в промасленной фуфайке и слабо стонал.

— Лихо, брат, тебя отделали! — Дмитрий оттащил парня.

Управление гусеничного «Т-130» простое: два рычага и педали. Но для человека в наручниках вести трактор можно, лишь манипулируя всеми частями тела. Дмитрий то отжимал рукоять подбородком, то плечом, благодаря бога, что покойный Макс не догадался завести ему руки за спину. Второй рычаг он мог передвигать свободно.

Трактор, лязгая гусеницами, полз по бетону. Гребень поднятого плуга, точно челюсть гигантского ящера, возвышался над кабиной. Навстречу, игриво помигивая сигнальными огнями, завывая двигателями, мчался самолет, готовящийся преодолеть силу гравитации и оторваться от земли.

Узкий просвет между шасси и бетонными плитами увеличивался. «Челленджер» взлетел! Но, оказавшись в воздухе, пилот потерял возможность сманеврировать, чтобы увернуться от трактора, перекрывшего полосу.

Железные полозья плуга перерубили стойку неубранного шасси, стальные плоскости лемехов разорвали дюралевую обшивку корпуса, впились в брюхо взлетевшего, но не успевшего набрать высоту самолета.

Диспетчер наземной службы, давший «добро» на старт, услышал в наушниках животный вопль:

— Майн готт!!!

Дмитрий выскочил из трактора и лежал, прижатый вихрем, пронесшимся над ним. Он видел, как «Челленджер» превратился в огромную огненную сферу, как из этого шара вместе с лоскутьями огня вылетают обломки. Самолет уходил в землю шлейфом рыжего пламени, бушующего над полосой.

— Прощай, Бокун! В аду твое место! — спекшимися от жара губами произнес Святой.