Сын Люцифера. Книга 5. Любовь

2.

Подгорнов налил себе еще водки. Он чувствовал себя уже совсем пьяным, но это ничего не меняло. Забыть ничего не удавалось. Он мечтал стереть из памяти сегодняшний день! Вычеркнуть его из жизни! Но ничего не получалось. Воспоминания упрямо лезли в голову.

Двадцать,.. тридцать,.. сорок! Парень уже беспрерывно кричал, тело его изгибалось в каких-то немыслимых судорогах.

На пятидесяти с Подгорновым случилась самая настоящая истерика. Он, кажется, даже плакал. По крайней мере, ощущение текущих по щекам горячих слез было очень четким.

Подгорнов залпом проглотил водку. Вкуса он не чувствовал. Автоматически сунул себе в рот какой-то подвернувшийся под руку огурец и принялся механически его жевать.

Было там еще что-нибудь? Или на пятидесяти все и кончилось? Этими моими рыданиями? Пожалели меня и отпустили. Иди себе, убогонький... малохольный!..

Да... Черта с два меня отпустили!!

Подгорнов изо всех сил грохнул кулаком по столу. Что-то со звоном упало и покатилось по столу.

Что было дальше, после пятидесяти, Подгорнов, слава богу, помнил плохо. Да вообще, можно сказать, почти ничего не помнил. Все это время он находился, кажется, в каком-то ступоре. Шоке!

Но вот зато последняя картинка и сейчас живо стояла у него перед глазами. Она-то, похоже, врезалась в память намертво!

Обмякшее, безвольно висящее на ремнях тело; упавшая на грудь голова; пена на губах... И повернутый до упора тумблер! Стрелка упирается в сто. Все! Максимум. Предел. Больше крутить некуда.

Подгорнов замычал и тяжело замотал головой, пытаясь отогнать это кошмарное воспоминание. «Не-ет!.. Не-ет!..»

Но и это было еще не все. Чаша унижений, оказывается, еще не была выпита до дна. Память услужливо подсовывала все новые и новые подробности.

Вот он снова сидит в знакомом кабинете, вдвоем с этим!.. с экспериментатором этим проклятым!! В белом халатике. И вдруг дверь распахивается, и на пороге вырастает тот самый парень. Из стеклянной комнаты. Живой и здоровый! Целый и невредимый. Веселый, счастливый и жизнерадостный. Твою мать!! Сияющий как свеженачищенный пятак!

И пока Подгорнов, раскрыв рот, ошалело на него смотрит, сидящий рядом мужчина, как ни в чем не бывало, начинает все «объяснять».

Это «объяснение» и вообще всю эту сцену Подгорнов тоже помнил сейчас практически дословно в мельчайших подробностях. Черт бы его побрал!! Это объяснение! Как и самого объяснителя. И весь этот институт ебаный!! Дорого бы он дал, чтобы все это забыть!

— Знакомьтесь, Роман Валентинович! (Ага! значит, я ему к этому моменту уже имя-отчество свое успел сказать! — пьяно удивился Подгорнов.) Витя. Профессиональный актер, — Подгорнов, ничего не понимая, лишь тупо переводил взгляд с одного «профессионального актера» на другого. С мужчины на счастливого улыбающегося парня. «Витю», блядь!

— Никого Вы, естественно, не мучили, Роман Валентинович! — мягко пояснил мужчина. — Успокойтесь. Все это было не по-настоящему. Не было там никакого тока.

— Не было? — не закрывая рот, как во сне переспросил Подгорнов.

— Конечно, не было! Ну, кто бы в наше время позволил пытать человека! Причинять ему боль. Даже по его собственному согласию, — мужчина ласково смотрел на Подгорнова, как на непонятливого ребенка.

— А расписка? — все еще ничего не понимал Подгорнов.

— Вот Ваша расписка! — мужчина открыл сейф, достал оттуда знакомую бумагу и небрежно протянул ее Подгорнову. — Можете ее выбросить или порвать. Прямо сейчас. Это тоже был всего лишь элемент игры.

— Какой игры? — медленно начал наконец-то прозревать Подгорнов.

— Ну, не игры, конечно. Это я не совсем удачно выразился, — мужчина помолчал, внимательно глядя на Подгорнова. — Социального эксперимента. Мы время от времени проводим такие. Вы же видели название нашего института. Это наша профессия. Ну, не «Изучение влияния боли на человеческий организм», разумеется, он называется! — весело рассмеялся экспериментатор.

— И как же он действительно называется? Этот ваш эксперимент? — пряча глаза и тяжело ворочая языком, с трудом выдавил из себя Подгорнов. Стыдно ему было невыразимо!

— «Проблемы управления и манипулирования личностью в современном обществе».

* * *

Голова на следующее утро, как ни странно, почти не болела. Была просто вялость и какая-то чудовищная апатия. Как будто он потерял вчера что-то важное. Какую-то часть себя.

Так, наверное, чувствуют себя женщины после изнасилования, — пришло вдруг ему в голову. — Нет, даже и это не совсем то! — тут же честно поправил он сам себя. — Не совсем удачное сравнение.

У женщины хоть оправдание есть — что она может сделать, если она физически слабее, когда к ней грубую физическую силу применяют? Она тут фактически невиновна, просто жертва обстоятельств — а я? У меня какие оправдания?! Ко мне что, грубую физическую силу применяли? Запугивали? Ну, сказали, что на работу позвонят — тоже мне, «запугивание»!.. Не говоря уже о том, что и это наверняка блеф был! — Подгорнов застонал от стыда.

Как могло оказаться, что меня за какие-то полчаса заставили фактически пытать человека? Причем без всяких там особых усилий. Просто обставили все так, что я не смог отказаться. Не нашел в себе сил! — Подгорнов опять застонал и уткнулся лицом в подушку. Лицо горело.

Расписка; жесткий, не допускающий возражений тон; нарочитая рутинность и обыденность происходящего... Просто делай, что требуется, что тебе говорят, чего от тебя все ждут; выполняй команды — и все будет нормально! Все тобой будут довольны. Никаких проблем у тебя не возникнет, и через час будешь дома чай пить.

Все! Больше ничего и не потребовалось!

Подгорнов сжал зубами подушку. Если бы можно было провалиться сквозь землю, он бы, несомненно, это сделал.

Чтобы поломать сценарий, нужно было пойти против всех, стать не как все! проявить независимость и твердость! — а у меня-то этих качеств как раз и не оказалось, — с горечью подумал он. — Да и откуда им было у меня взяться? Если я всю жизнь был именно «как все»!

В школе, на работе, дома... «Будь как все! Не высовывайся! Не выделяйся! Так удобнее. Не будь белой вороной! Их заклевывают. Будь обычной, серой».

Вот я и был!.. Плыл себе по течению... И приплыл... — Подгорнов опять тяжело вздохнул и сел на кровати. — Это же ужасно!! Я же позавчера только про фашизм читал! «Как это могло быть?»! Вот так и могло. Придет завтра к власти новый Гитлер и пошлет наш отдел дебет-кредит в гестапо подсчитывать. Или, там, в концлагерь...

И пойдем! Пойдем, как миленькие! А куда мы денемся? Какая нам разница, что подсчитывать? Это же просто цифры. Тоже будем докладные начальнику слать.

«Штукатурка, мол, на потолке в одном из кабинетов постоянно облетает! Потолок слишком часто белить приходится».

С опер. отделом будем ругаться...

Подгорнов встал и бездумно прошелся по комнате.

Господи боже! Мы вообще люди? Неужели мы все такие? Неужели с каждым из нас все, что угодно, можно сделать?! Каждый тумблер до ста с легкостью повернет? Может это только я один такой? Монстр.

* * *

В понедельник, выбрав момент, когда в курилке никого не было, Подгорнов осторожно поинтересовался у стоящего рядом и знавшего обычно все местные сплетни Гатаева.

— Слышь, Виталь, а ты про такой Институт социальных исследований случайно ничего не знаешь! Что это за контора?

— Говорят, спонсоры наши какие-то,.. — после длинной паузы каким-то странным голосом ответил Гатаев. — Или что-то вроде того. А почему ты спрашиваешь?

— Да я... Так ты что, тоже туда ездил?! — неожиданно озарило вдруг Подгорнова. — Да?!

— Нет, — после новой бесконечной паузы еле слышно пробормотал Гатаев и отвел глаза. — Нет.

* * *

И сказал задумчиво Сын Люцифера:

— Мне кажется, что тот человек стал теперь лучше. Он прошел вакцинацию. Против морального насилия. И, возможно, выработал к нему иммунитет. В следующий раз он так просто не уступит.

И ответил, расхохотавшись, Люцифер Своему Сыну:

— Ну, что ж! Браво! Ты делаешь успехи.