Глава XIII

1987.

ЛОНДОН.


Иссиня-черное тело Бобби Томаса блестело от пота. Он со стоном перекатился на спину, задев Любу ногами.

— Полегче, полегче, — сказала она, но Бобби уже не слышал.

Его жена Элис укрыла его простыней, поманила Любу за собой и, прихватив несколько разбитых ампул с клочьями ваты, вышла из комнаты.

В туалете она спустила их в унитаз.

— Боже, откуда такая бешеная прыть? — вздохнула Люба.

— Зато сейчас лежит трупом, — Элис уселась на биде.

В этот вечер после выступления Томаса в переполненном «Палладиуме» они еще завернули в бар и крепко выпили, а потом приехали в номер отеля «Савой». Ночь была бурная, еще более бурная, чем обычно. Бобби был неутомим, чередуя Элис с Любой, Любу с Элис, а под конец взял обеих одновременно.

Люба, неторопливо одевшись, повернулась к Элис, расчесывавшей волосы перед зеркалом.

— Знаешь, у меня совсем мелких нет… Ты мне не подкинешь — на такси?

— Зачем такси, когда машина у подъезда? — презрительно улыбнулась Элис, продолжая причесываться.

Люба стиснула зубы, понимая — Элис хочет, чтобы она попросила как следует.

— Ладно. Дай, сколько не жалко.

Элис все с той же улыбкой на губах взяла свою сумочку, лежавшую на мраморной доске умывальника, вытащила две смятых сотенных бумажки, протянула их Любе.

— Спокойной ночи Бобби можешь не желать, — она послала ей воздушный поцелуй и скрылась в спальне.

Люба еще минуту постояла в полумраке роскошного туалета, посреди которого стояла низкая, вровень с полом, ванна. На столике громоздились нарядные флаконы от Тиффани и Картье. Трудно было побороть искушение.

Тяжело вздохнув, она привычной дорогой выбралась из многокомнатного номера в пустынный коридор.

— Добрый вечер, мадам, — вежливо, слишком вежливо поздоровался с ней лифтер.

Прохаживавшийся у подъезда швейцар снял фуражку, открывая перед Любой дверцу длинного автомобиля. Она взглянула на часы — четверть пятого. Как только она села, шофер молча рванул с места. Он явно злился.

«Ну и черт с тобой, — подумала Люба. — Сама с собой поговорю, и то интересней».

Она устала от Бобби и Элис. Все бы ничего, не будь они такие жмоты. Эти знаменитости, кажется, считают, что за любовь им должны платить, а не они. Вот Дэнни был щедр, но с него она денег не брала. Ей вдруг стало грустно: не верится, что она его больше никогда не увидит.

Лимузин, взвизгнув тормозами, остановился у дверей ее дома.

— Спокойной ночи, Джо, — попрощалась она, но водитель в ответ пробурчал что-то невразумительное и, чуть только она захлопнула дверцу, отъехал.

Люба нашла в кармане ключи и медленно стала подниматься по лестнице. Трудный день, трудный вечер, трудная ночь — все по полной программе, без дураков. А сейчас уже почти утро. Она зажгла свет и вздрогнула от пронзительного лая испугавшегося пуделя.

В дверях спальни появилась заспанная Магда.

— Сто раз тебе говорила — бери собаку на ночь к себе: эти пудели — жуткие невропаты.

— Он еще маленький, он поумнеет и исправится, — Магда взяла пуделька на руки, прижала к себе и чмокнула в нос.

Дэнни в последнее время заменил для нее весь мир, и больше она ни в ком не нуждалась, почти не выходя из дому и сутками сидя взаперти. Любу раздражало постоянное присутствие рядом другого человека: живописью она любила заниматься в одиночестве.

Она прошла в ванную, разделась, взглянула на себя в зеркало и увидела, что прядь волос вдоль щеки склеилась от пота и спермы.

— И черт с ним! Не буду мыться, сил нет, — она вытерла лицо и волосы полотенцем и, как была голая, вышла в коридор.

Не обращая внимания на Магду, стоявшую в прежней позе на прежнем месте, она пошла к себе. Слава Богу, хоть комната у каждой своя.

— Люба, — проговорила вслед мать. — Опять миссис Маккивер приходила за деньгами.

— Возьми в сумке в ванной, — не оборачиваясь, произнесла Люба.

Закрыв за собой дверь, она рухнула на кровать. В первые дни по приезде в Лондон ей было совестно, что она бросила Магду в Брайтоне. Однако очень скоро ей понравилось жить одной, превратив вторую спальню в мастерскую. Слишком долго они с матерью были неразлучны. И вот теперь опять жили бок о бок, только деньги теперь зарабатывала она. Из Брайтона Магда привезла 300 фунтов — 300 фунтов за два года каторги.

Где остальное? Куда запрятал полковник Джонсон деньги — и деньги немалые: отель ломился от постояльцев, а прислугу он себе нашел даровую.

Дверь скрипнула. Люба продолжала лежать с закрытыми глазами, надеясь, что мать уйдет.

— Люба…

Она приподнялась, села в кровати, взглянула на Магду:

— Что ты хочешь? Уже поздно. Я очень устала.

Магда робко шагнула вперед, держа в руке скомканные купюры.

— Двести фунтов — этого мало за квартиру…

— Что я могу сделать?

— Мы и так за месяц задолжали…

— Больше у меня нет.

— Надо где-то достать, — не отставала Магда.

— Интересно — где? Что ты предлагаешь?

— Может быть, продать картину? — робко спросила Магда. — Миссис Маккивер приглянулась одна… Зачтет в счет долга…

— Нет.

— Но их там так много.

— Нет! Ты слышала, что я сказала? Это мое!

— Но где же мы возьмем денег?

— Не «мы», а ты! — завизжала Люба, срываясь с кровати. — Выйди на улицу, постой на углу, может, подцепишь клиента, заработаешь больше, чем я! Ты же моя наставница! — Она грохотала ящиками, хлопала дверцами шкафа в поисках сигареты. — Куда мне до тебя?! Я мало приношу?! Попробуй, оторви задницу, пошевелись — может, тебе щедрей заплатят?!

Магда беспомощно смотрела на нее. Люба, отвернувшись, прикурила и жадно затянулась, но ярость продолжала клокотать в ней.

— Какого дьявола ты сюда приперлась? Каждый раз что-нибудь новенькое, а отдуваюсь и плачу за все я! К чертовой матери все! Не могу больше! Сил моих нет!

Она не слышала, как мать вышла из комнаты, а когда обернулась, той уже не было. Люба с размаху ткнула окурок в пепельницу и снова упала на кровать. Она пыталась заснуть, но сон не приходил. Как легко ранить того, кого любишь.

Магда была ей хорошей матерью. Она уехала из Бродков в Краков, чтобы начать вместе с нею новую жизнь. Она была сильная, стойкая, а когда они вырвались наконец из Польши, возлагала столько надежд на брак с полковником Джонсоном. Она считала этот брак спасением, он оказался ее погибелью. Тут-то ее дух и надломился.

Люба ясно представляла себе, как Магда сбегает вниз по ступенькам, как склоняется над распростертым телом мертвого мужа, как достает ключ из аккуратно застегнутого карманчика. «И это было сделано для меня», — думала она. Как страшно, наверно, ей было… Магда внушала ей восхищение своим умением выжить и победить в любых обстоятельствах. Никто не знает, как много связывает их, сколько всего они испытали вместе — никто, даже Дэнни.

Чувствуя себя безмерно виноватой, она затаила дыхание, прислушалась. В квартире стояла тишина.

Тогда она поднялась и, бесшумно ступая, пошла в комнату Магды. Там было темно. Люба прилегла на кровать к Магде, обняла ее.

— Мама… Прости меня… Это я сгоряча… Наговорила сама не помню чего… Я ведь так не думаю. — Магда была неподвижна. Люба слегка потрясла ее за плечо. — Ну-ну, просыпайся. Сейчас я тебя разбужу, — со смешком добавила она.

Она перевалила мать на спину — та не сопротивлялась. Любу вдруг стала бить дрожь. Она поспешно включила свет и увидела пустой флакон из-под таблеток. Глаза Магды блуждали, рот был полуоткрыт. Люба на мгновенье замерла, но быстро справилась с собой.

— Магда! — крикнула она и стала бить ее ладонью по щекам.

Изо рта матери вырвался странный горловой стон.

Люба продолжала бить. Дыхание Магды было едва уловимым.


ГОЛЛИВУД.


Дэнни не помнил, когда он в последний раз испытывал такой трепет, входя в кабинет Арта Ганна. Уже на протяжении многих лет, стоило лишь ему задумать новый фильм, Милт устраивал ему встречу, а Ганн, выслушав несколько фраз, прерывал его неизменным: «Пойдет! С Богом!» Однако сейчас он собирался предложить нечто необычное и не был уверен в успехе предприятия.

— Садитесь, — сказал Арт Ганн, не вставая из-за своего массивного стола. — Ну, что у нас на очереди — «Париж — рок», «Рим-рок»?

Подбородок Дэнни дрогнул, он повернулся к Милту за поддержкой.

— Не валяй дурака, Арти, — сказал тот. — Мы пришли обсудить фильм, который хочет сделать Дэнни, — «Всякий человек». И ты это отлично знаешь.

Арт так сильно раскурил сигару, что на галстук посыпались искры.

— Слушаю, — сказал он и взглянул на часы. — Только покороче.

Сквозь плотное облако сигарного дыма Дэнни неясно различал лицо Ганна. За годы их знакомства он набрал несколько лишних килограммов, лишился большей части волос и сохранил прежнюю манеру общения — отрывистую и жесткую.

Дэнни заговорил обычным тоном:

— Я давно вынашивал эту идею.

— Весьма драматическое начало.

— Дослушай, потом будешь шпильки пускать, — вмешался Милт.

— Верно. Изложите свою идею в трех фразах.

Дэнни вдруг растерялся. Он не знал, с чего начать. Когда он дома обдумывал «Человека», то видел каждый эпизод будущего фильма, а сейчас в голове было совершенно пусто.

— Я снял для «ЭЙС-ФИЛМЗ» пятнадцать картин… — поднявшись, нерешительно заговорил он.

— …принесших недурную прибыль, — не выпуская изо рта сигару, сказал Ганн.

— Вы никогда не читали мои сценарии…

— Незачем. Я нутром чую удачу.

— Потому что доверяли мне.

— Доверял.

Дэнни всем телом подался вперед:

— И сейчас доверяете?

Арт сидел не шевелясь, только переводил глаза с Дэнни на Милта и обратно. На узле его галстука наросла порядочная горка пепла.

— Начинает попахивать шантажом. С чего бы это?

— Вы доверяете мне? — стоял на своем Дэнни.

— Доверяю, — после секундного замешательства ответил Ганн. — Но фильм должен принести прибыль. — Пепел скатился с галстука и исчез за крышкой стола. — Ну, излагайте идею!

— Этот фильм будет обращен ко всем и к каждому… Он о том, что любой из нас обязан давать отчет в своих поступках, подводить итог…

— Отчет? Итог? Подождите, я вызову нашего бухгалтера.

— Арти, я же просил! — вскинулся Милт.

— Ладно-ладно, молчу. Продолжайте.

Дэнни откашлялся.

— Я уложусь в три фразы, как вы просили. В прологе мы видим героя фильма — он художник — на смертном одре. Далее он вспоминает свою жизнь, подводит ей итог, и мы вместе с ним видим, как он загубил свой талант. Поправить уже ничего нельзя — слишком поздно, — он замолчал и сел.

Арт Ганн сычом смотрел на него и на Милта.

— Такое, значит, кино будет?

— Да.

— Что-то не верится мне, что его будут смотреть.

— Это вечная и всеобщая тема, — Дэнни пытался скрыть тревогу.

— И вы ее вынашивали годами?

— Да.

— Лучше было бы сделать аборт.

— Черт тебя подери! — снова, как чертик из табакерки, взвился Милт. — Я не позволю оскорблять клиента!

— Милт, не кипятись.

— Позволь тебе напомнить, Арти, — Милт потряс указательным пальцем перед сигарой, — как этот человек много лет назад сидел на этом самом стуле и предлагал тебе переделку «Принца и нищего». Тебе и тогда не нравилась эта идея — до тех пор, пока не потекли денежки. Сколько миллионов ты сделал с тех пор на подростковых фильмах?

— Милт, — зажав сигару в зубах, Ганн воздел пухлые руки, пытаясь успокоить агента. — То было тогда. Теперь — это теперь. Дэнни, продолжайте.

Тот хранил молчание.

— Дэнни, я жду. Вы что, с ума сошли?

— По всей видимости. — Он встал и подошел к письменному столу. — Мы с вами в расчете. Я не собираюсь вымаливать у вас постановку. Я ухожу.

— Что? — Ганн выронил изо рта окурок сигары.

— Дел с «ЭЙС-ФИЛМЗ» больше не имею.

Он повернулся на каблуках и направился к двери. Милт, выпрыгнув из кресла, загородил ему дорогу.

— Дэнни, Дэнни, успокойся.

Арт Ганн вышел из-за стола.

— Уйти вы не можете — у нас контракт.

— Да плевал я на ваш контракт! Я найду студию, где мне дадут снята мою картину!

Ганн обеими ручищами ухватил Дэнни за плечи.

— Ладно, хватит. Найдете. Уже нашли. Называется «ЭЙС-ФИЛМЗ». — Он потащил его к дивану. Дэнни не сопротивлялся. Ганн уселся и усадил его рядом. — Рискну. Но денег дам мало. Смету урежу до предела. И попробуйте только выйти за нее! — Он обнял Дэнни за плечи.

У Дэнни словно разжалась внутри какая-то пружина. Забавный субъект этот Арт Ганн — вызовет к себе лютую ненависть и вдруг станет симпатичен.

Милт вместе со стулом придвинулся к дивану:

— Бумаги я подготовлю.

— Не торопись. — Арт повернул к нему голову. — Этот ваш фильм пойдет в связке с двумя другими — с «Лондон-рок» и… — достав из нагрудного кармана сигару, он откусил кончик, выплюнул его и договорил: — …и с «Рим-рок».

— Какой еще «Рим-рок»? — завопил Милт. — Что за чушь?! Так не пойдет!

— Пойдет, пойдет, — заверил его Ганн, раскуривая сигару. — «Рим-рок» мы с итальянцами накрутим в два счета. Я своему слову хозяин.

Дэнни не слушал: он был на седьмом небе от счастья. Он мог начинать съемки «Человека». Он знал, что создаст шедевр.

* * *

— Ну, брат, я и не подозревал, что ты такой бешеный, — сказал Милт, когда они вышли из кабинета.

— Я дрался за свою жизнь.

— Ты меня просто потряс. И что же, ты в самом деле собирался уйти со студии?

— Разумеется.

— Ну, значит, ты и впрямь полоумный. Если «ЭЙС-ФИЛМЗ» похоронила идею, кто ее воскресит?

— Да хоть «КОЛАМБИА ПИКЧЕРЗ».

— Сказал тоже! «Коламбиа»! Там директоры меняются чаще, чем мужья у Зазы Габор! Сколько их там было за последнее время — Бегелман, Прайс, Макэлвин, Даун… не помню, как ее там. Начнешь излагать идею одному, глядь — в кресле уже другой. И еще, говорят, японцы собираются ее купить.

— Японцы — это хорошо. Может, они введут новое правило: провалил картину — делай харакири.

Милт раскатисто хохотал до тех пор, пока служитель не подал со стоянки его «мерседес».

В машине он бормотал:

— Я смутно помню содержание, давно не перечитывал, но то, что ты рассказал Арти… Отчет, итог, смерть, Страшный Суд…

— Короче говоря, тебе не нравится.

— Да нет, не то что не нравится, но просто… понимаешь ли… В общем, Кафку напоминает. Ну, помнишь, я тебе рассказывал про фильм Джо Эпстайна?

— Помню. Один из твоих самых первых клиентов. Ну, и о чем оно?

— Да ни о чем. Стоит еврей перед дверью судьи и пытается понять, в чем его преступление.

— И что?

— Да ничего. Весь фильм об этом.

— Но это же глупо.

— Дэнни, ты — гой, а чтобы понять это, надо быть евреем. А Джо — даже слишком еврей.

— Но «Человек» — это совсем другое дело: там есть и сюжет, и…

— Дэнни, ты знаешь, как я тебя люблю, но, ей-Богу, это все слишком глубокомысленно. Это для интеллектуалов. Подожди, не перебивай. Это не мое дело. Я получаю комиссионные, ты снимаешь кино. Главное — то, что Арти дал зеленый свет. Так что — полный вперед!


БЕВЕРЛИ ХИЛЛЗ.


Дэнни в своем любимом твидовом пиджаке и в рубашке с открытым воротом, волнуясь, ехал на встречу с дочерью. На Родео-драйв он заметил в витрине фешенебельного магазина подарков огромного, чуть ли не в натуральную величину, плюшевого медведя и притормозил. Потом в безотчетном побуждении зашел в магазин.

Никого из продавцов там не оказалось. Дэнни нетерпеливо переминался с ноги на ногу, пока не привлек внимания высокомерного клерка, который надолго скрылся в служебном помещении, потом появился с известием, что «мишки» раскуплены, но он получил разрешение продать того, что был выставлен в витрине.

Дэнни, то и дело поглядывая на часы, торопливо расплатился и, не дожидаясь, пока медведя завернут, поспешил к выходу.

Вбежав в зал ресторана «Эль-Падрино», он стал озираться, ища Патрицию.

— Дэнни! — окликнули его.

Он обернулся и увидел Брюса Райана, сидевшего за столиком в обществе обоих прихлебателей и совсем юной хорошенькой девушки, не сводивших с него восторженных глаз.

— Рад познакомиться, — Брюс под смешки своих дружков пожал медведю лапу.

Дэнни попытался представить себе, как выглядит этот красавец в черной шелковой дамской рубашке. Он поздоровался и собирался пройти дальше, однако Брюс протянул руку и задержал его.

— Мне жаль, что не ты будешь снимать меня с Сидни Шелдон в новой ленте. Я требовал, чтобы ставил ты, но кто-то захотел, чтобы это был Джефф Кэнью.

— Он отличный режиссер, а я все равно занят, — Дэнни хотел двинуться дальше, но Брюс не пускал:

— Это чем же?

Дэнни совсем не хотелось делиться с ним творческими планами. Его выручил старший официант Тони:

— Ваш столик накрыт, мистер Деннисон.

С бьющимся сердцем он через заполненный посетителями зал ресторана прошел в заказанный кабинет — и замер, наткнувшись на стальной взгляд краснолицего человека за столом. Это был Джи-Эл Стоунхэм.

— Где Патриция?

— Сядьте, — сказал краснолицый человек. — Это — мистер Маккрейчен, — представил он сидевшего рядом тучного мужчину, в клетчатом костюме, на который пошло слишком мало материала, чтобы прикрыть такое брюхо. Крахмальный воротник белой сорочки врезался в толстую шею.

Дэнни, чувствуя знакомую пустоту под ложечкой, обвел комнату взглядом, сел и на свободный стул посадил медведя.

— Что будете пить?

— Ничего, благодарю вас. Я жду Патрицию.

— Она не придет.

— Что, простите?

Стоунхэм невозмутимо поднял стакан, сделал большой глоток мартини, облизнул языком губы, поставил стакан на стол. Его спутник сидел молча и неподвижно, пил только воду.

— Мы договорились с ней пообедать здесь, — нарушил тягостное молчание Дэнни.

На красном лице не дрогнул ни один мускул, лишь едва заметно разжались тонкие губы:

— Она не желает вас видеть.

Дэнни почувствовал, как застучала кровь в висках, на миг поднялась волна дурноты, но он справился с ней и сказал:

— Мистер Стоунхэм, я вам не верю.

Красное лицо перекосилось издевательской усмешкой:

— Не верите — не надо. Ждите, если угодно, хоть до второго пришествия.

Тошнота усилилась. Стоунхэм допил свой мартини, бросил взгляд на своего спутника. Широкая толстая рука положила на стол купюру. Оба стали подниматься, и в эту минуту Дэнни выкрикнул:

— Я — ее отец!

Джи-Эл, набычившись, кольнул его стальными глазами:

— Эту ошибку мы исправим.

Дэнни схватил его за горло:

— Ты, подонок…

Он даже не успел заметить движения клетчатого мистера Маккрейчена, но рука его словно попала в тиски и в следующее мгновение была уже намертво прижата к столу. Стоунхэм, не обращая внимания на то, что на них уже оборачивались с других столов, поправил галстук и понизил голос до шепота:

— Веди себя прилично, прощелыга. И помни — ты разведен.

— Я разведен с твоей дочерью, а не с моей. Я ничего не подписывал.

— Стефани подписала. Проконсультируйся с адвокатом. Я назначен опекуном девочки.

Дэнни показалось, что он сейчас потеряет сознание. Тиски разжались. Простучали удаляющиеся шаги. Он сидел, не поднимая головы.

Подошел официант, взял со стола пустой стакан из-под мартини и двадцать долларов.

— Угодно посмотреть меню, сэр?

— Принесите двойную водку со льдом, — все так же уставившись в пол, ответил он.

Лишь после второй порции он совладал с тошнотой, но зато почувствовал, как ломит предплечье.

Он взглянул на безразличную ко всему плюшевую морду и, когда официант поставил перед ним третий стакан, потребовал лист бумаги и конверт.

Потягивая ледяную водку, он придумывал, что написать.

Наконец его осенило:

Милой дочке

Четыре строчки

Ныне и присно и в час любой

Помни, Патриция — я с тобой!

Потом выложил на стол деньги, поднялся, сгреб медведя и на нетвердых ногах двинулся к выходу. Он вдруг как-то очень быстро опьянел, его шатало.

Так он добрел до стойки портье и водрузил на нее медведя.

— Передайте это мисс Патриции Деннисон… — стараясь не запинаться, проговорил он. — И записку тоже.

Портье взял конверт, удивленно посмотрел на покачивающуюся перед ним пьяную фигуру.

— Минутку, сэр.

Дэнни обеими руками оперся о стойку, чтобы сохранить равновесие. Медведь глядел на него равнодушными пуговичными глазками.

Портье, вернувшись, чуть громче, чем следовало бы, сообщил, что среди проживающих в отеле мисс Деннисон не значится.

— Этого не может быть! — взревел Дэнни.

— Сожалею, сэр.

Дэнни усилием воли собрал разбредающиеся мысли.

— А-а! А Патриция Стоунхэм — значится?

— Да, сэр, — быстро ответил тот, — Мисс Патриция Стоунхэм зарегистрирована. — Взяв ручку, он зачеркнул «Деннисон» и сверху написал «Стоунхэм».

Дэнни смотрел, как движется его рука, и почти ничего не видел из-за навернувшихся на глаза слез.

* * *

Когда такси доставило его домой, он, спотыкаясь, побрел по ступеням террасы на теннисный корт, заполнил машину старыми мячами и включил ее. Механическая рука начала подавать. Дэнни схватил ракетку. Каждый раз, когда он изо всех сил отбивал мяч, уносившийся то за ограду, то в дальний угол, перед ним возникало красное лицо Стоунхэма.

Наконец мячи кончились, а Джи-Эл и его клетчатый спутник были уничтожены. Дэнни с победным воплем швырнул ракетку в воздух, побежал к сетке, запутался в ней и повалился на другую половину площадки.

Он пришел в себя оттого, что кто-то громко звал его по имени:

— Дэнни! Дэнни! Прости, старина, я опоздал!

Со стороны дома приближался Милт в костюме для тенниса. Увидев ползающего по корту Дэнни, он обомлел.

— Что ты тут делаешь? Я думал, мы сыграем сет-другой…

Дэнни осоловело глядел на него.

— Ты что — пьяный, что ли?

Ответ был очевиден.

Поднявшись, Дэнни побрел к дому. Милт подобрал с земли его пиджак, выключил машину и побежал следом.

У дверей он догнал его. Дэнни рылся в карманах — искал и никак не мог найти ключ. Потеряв терпение, он саданул кулаком в стекло, разбил его и, запустив руку в образовавшуюся дыру, открыл дверь изнутри.

Милт никогда еще не видел друга в таком состоянии. Чуть поколебавшись, он осторожно прошел по осколкам в дом. Дэнни был на кухне. До отказа раскрутив кран, он сунул голову под струю холодной воды, потом вытерся краем рубашки.

— Что-то рановато для возлияний, — заметил Милт. — Ты что — обедал?

— Да уж, накормили досыта.

Дэнни, все еще чувствуя головокружение, побрел в гостиную, рухнул на диван и уставился на аквариум.

— Вот и я теперь вроде нее…

— Вроде кого?

— Вон — плавает брюхом кверху, — он показал на еще одну дохлую рыбу.

Милт снял очки и протер стекла.

— Дэнни, что стряслось?

— Это неинтересно, Милт. Тебе — слушать, а мне — рассказывать.

— Ну-ну-ну, перестань. Друг я тебе или нет? Выкладывай, что случилось.

Дэнни с глубоким вздохом начал было излагать все, что произошло в «Эль-Падрино», потом вдруг замолчал, закрыл глаза.

— Знаешь, твой тесть дал тебе дельный совет. Почему бы тебе и вправду не обратиться к юристу? По крайней мере, все хоть станет на свои места. Я уверен, Стив Гордон поможет, найдет какую-нибудь лазейку. Позвони-ка ему.

Дэнни слабо улыбнулся.

— Ты — настоящий друг, Милт. Мне вроде стало чуть полегче.

— А кроме консультации, тебе надо и съесть чего-нибудь. Сиди тут, смотри телевизор, — он всунул Дэнни в руку пульт дистанционного управления, — а я смастерю сандвич, если, конечно, в гойском доме найдется из чего.

Дэнни защелкал переключателем, невольно улыбаясь тому, сколько шума производил Милт, шаря в поисках съестного на кухне. Он уже собрался было идти ему на подмогу, но голос из телевизора привлек его внимание к экрану.

— Жадность — это нормально. Жадность — это здоровое чувство. Жадность не мешает самоуважению, — во весь экран появилась победная улыбка Айвана Боэски, затем послышался голос комментатора: — Мы видим мистера Боэски, которому суд только что вынес приговор по делу о незаконных торговых операциях…

— Вот, Дэнни, это называется «у человека неприятности», — сказал Милт, появляясь в дверях с нарезанным ржаным хлебом и открытой банкой сардин.

— Чего его дернуло на это дело? Он со своими партнерами вполне законно зашибал миллионы в год.

— Человеку всегда мало.

— Тут ты прав, Милт: человеку всегда мало.

— Кстати, — Милт взглянул на часы, — у меня свидание с Мэрилин. Сам же говоришь, что человеку всегда мало, а потому придется тебе поесть в одиночестве. — Он ринулся к двери, на пороге обернулся: — У тебя есть ее телефон?

— Есть. Если позвонит Сара, я скажу, что ты только что от меня выкатился, а потом сыграю боевую тревогу.

— Ты — настоящий друг.

— И как наши дела с Мэрилин?

Милт со смехом похлопал себя по ширинке брюк:

— Грандиозно.

Вслушиваясь в рев удаляющегося автомобиля, Дэнни медленно поднялся, двумя пальцами взял с тарелки сардину, Но она показалась ему похожей на дохлую тропическую рыбку, и он положил ее обратно. Потом подошел к аквариуму, вытащил плававшую брюхом кверху рыбу, а четырем оставшимся подсыпал корму, на который они жадно набросились.

— …мистер Тэд Роузмонт, — вдруг услышал он голос комментатора, — бывший президент лос-анджелесского «Секьюрити-бэнк», признанный судом виновным в расхищении пяти миллионов долларов, сегодня начал отбывать свой приговор в федеральной тюрьме Ломпок… — Дэнни взглянул на экран. — О-о, старый знакомый! Тот самый, закадычный друг Стоунхэма! Его лучезарная американская улыбка потускнела, когда он в наручниках входил в ворота тюрьмы, — где проведет два года.

Дэнни выключил телевизор. Боэски, Роузмонт — мелочь по сравнению с Джи-Эл, а тот смышлен. Он знает, как вести дела, чтобы не вляпаться. Его так просто не ухватишь.

Он пошел на кухню, выбросил сардины в мусоросборник. Перед глазами стояло красное лицо Стоунхэма, острый язык, слизывающий мартини с мокрых тонких малиновых губ.

Что ж, найдется управа и на него. И ему придется когда-нибудь давать отчет в том, как он распорядился своей жизнью, и тогда никакие богатства не помогут и не спасут.

Дэнни задумчиво вытирал руки кухонным полотенцем. Черт побери! Как же это он раньше не додумался! Он даже стукнул кулаком по краю раковины. «Человек» — ведь это пьеса о стяжательстве, прямая параллель! Это вовсе не о художнике! Его собственная неизбывная вина сбила его с толку.

Действие фильма будет разворачиваться на Уолл-стрит.

* * *

Приехав на авеню Звезд, Дэнни на подземной многоярусной стоянке с трудом нашел своему «ягуару» место и, твердя про себя его номер, 4–2В, поднялся в лифте на восемнадцатый этаж. Чем ближе был он к цели, тем сильнее волновался. Он вошел в приемную юридической фирмы, владельцев у которой было не меньше, чем у конторы, представлявшей интересы Стоунхэма, и его почти сразу же проводили в кабинет Стива Гордона.

Этот фешенебельный и неброско отделанный кабинет, от пола до потолка заставленный солидными томами в кожаных переплетах, произвел на него гнетущее впечатление. Дэнни, не садясь, а расхаживая по ковру вдоль высоких окон, выходящих на океан, который в этот прозрачный день не был скрыт туманной дымкой, изложил суть дела.

— Могу ли я вернуть свою дочь?

Стив подошел к нему, притронулся к его плечу:

— Прежде всего сядьте.

Дэнни не тронулся с места.

— Стив, только я вас очень прошу ответить мне коротко и ясно, без этой вашей юридической абракадабры и по возможности без латыни.

— На этот счет можете быть спокойны, — улыбнулся одними глазами тот. — Я ведь тоже отец и понимаю ваши чувства. Так сколько лет Патриции?

— Семнадцать.

— И все-таки, Дэнни, сделайте милость — сядьте, — он подвел его к дивану и усадил. — Ну что мне вам ответить? Пожалуй, что нет.

— То есть у меня нет никаких законных прав на нее? — вскинулся Дэнни. — Выходит, что Стефани подписалась как бы за нас обоих?!

— Дэнни, что там Стефани наподписывала — это дело десятое…

— Так почему же мы не можем притянуть этого мерзавца к суду? Я готов биться до последнего — сколько бы это ни стоило! Я последнюю рубашку заложу!

— Ну, во-первых, на такой процесс никаких рубашек не хватит, а, во-вторых, там без столь ненавистной вам абракадабры не обойтись. И все равно — дочку вам это не вернет, — Стив говорил тихо и монотонно. — Ладно. Представим себе, что мы подаем в суд. Патриции уже семнадцать. Ее придется выводить на процесс, Дэнни, и любой судья непременно спросит ее, с кем она хочет быть. Неужели вы хотите, чтобы она прошла через это? — Дэнни сцепил челюсти так, что на щеках заиграли желваки. — Говорю вам как друг, а не только как юрист: откажитесь от этой идеи, нельзя загонять девочку в угол.

— Так что же мне делать, Стив?

— Запастись терпением. Постараться наладить отношения с Патрицией. Показывать, что вы любите ее, невзирая ни на что. В конце концов, выбор действительно за нею.

— Стоунхэм держит ее чуть ли не взаперти и не дает ей видеться со мной. Я не могу поговорить с ней даже по телефону.

Стив обнял его за плечи.

— Надо найти способ, Дэнни, завоевать ее любовь и доверие, и я уверен — вы его найдете. Странно это прозвучит из уст юриста, но отцовская любовь горы может свернуть.

* * *

Выйдя от Гордона, Дэнни вспомнил, что в том же доме, но двумя этажами ниже, находится теперь агентство мистера Милтона Шульца — несколько компьютеризированных кабинетов. Дэнни еще не бывал здесь и в очередной раз поразился прихотливому вкусу миссис Сары Шульц. Милт сидел за столом в виде корявой грубо обтесанной коряги на тоненьких кривых ножках — в моде был этот стиль.

— Я пошел королевской пешкой… — говорил он в трубку и, увидев Дэнни, приглашающе взмахнул рукой. — Что? Ну да, сицилианская… Конечно, сицилианская, какая же еще? — Он показал на стул. — Да? Ферзевой гамбит? А что это такое? Ну ладно, ко мне тут пришли, за обедом поговорим. Да, я же обещал, значит, буду у тебя. — Он повесил трубку. — Вот они, детки-то. — Милт глядел на Дэнни из-за настольной лампы, сделанной из куска окаменевшего дерева. — Ведь это я выучил засранца играть в шахматы, а он теперь разговаривает со мной, как со слабоумным кретином. Да, кстати, о детях! Как со Стивом?

— Ты был прав. Мне стало легче. Спасибо.

— De nada[3], — почему-то по-испански ответил Милт. — Чем бы еще тебе помочь, старина?

— Чем? Удели исключительно мне одному пять минут твоего драгоценного времени.

Милт ткнул в кнопку селектора:

— Ни с кем не соединять! — И откинулся на спинку кресла. — Я весь — внимание!

— Милт, я решил все перекроить в «Человеке». Фильм будет начинаться с заседания правления некой корпорации, которое ведет крупный и нечистоплотный маклер с Уолл-стрит.

— Позволь, такое кино, кажется, уже есть?

— Какое кино?

— «Уолл-стрит».

— Да ты не понял! В нашем фильме только начало и финал происходят на Уолл-стрит.

— А впечатление такое, будто я это уже видел…

— Ты дослушай! На титрах идет душераздирающий вой сирены — «скорая помощь». У председателя правления какой-то фирмы, некоего Эдварда Эвримена, сердечный приступ. Носилки, карета, больничная палата. И вот отсюда начнется «флэшбэками» история его жизни. Лежа на смертном одре, он вспоминает ее.

— Боже, вот тоска-то! Секс хоть будет?

— Специально для тебя вставлю нескольких голых баб, — выдавил из себя Дэнни.

— И это будут лучшие сцены! Ну, дальше что?

— Дальше? Дальше будет его жизнь. Люди, ставшие нищими, потому что он закрыл фабрику… И прочее. Я еще не дописал. А в конце он понимает, сколько зла он причинил всем своей алчностью. Понимает, но уже поздно. Финал я дам такой: в предсмертном бреду он снова видит себя молодым, посреди Уолл-стрит, где падает и умирает. Ну, что скажешь?

— По крайней мере, это ко времени. Телевидение каждый божий день…

— Вот именно, Милт! Это — про сегодня!

Дэнни, обрадовавшись, что до Милта дошло, поднялся и двинулся к выходу. На пороге его догнал кудахтающий смех Милта:

— Знаешь, Дэнни, эта картина сильно сблизит тебя с твоим бывшим тестем.

* * *

Еще отпирая дверь, он услышал трель телефона. Вдруг это Патриция? Получила его записку и позвонила. Он рванул дверь и бросился к телефону, задыхаясь, схватил трубку:

— Патриция?

— Нет, Дэнни, это Стефани, — она говорила очень спокойно и негромко.

— А где Патриция?

— Джи-Эл, как всегда, повез ее куда-то.

Дэнни почувствовал привычную тупую боль под ложечкой.

— Она получила медведя?

— Да.

— Он ей понравился?

— Очень.

Боль начала утихать.

— Дэнни… Я вот зачем позвонила тебе… Давай пообедаем и поговорим. Хочешь, я приеду, приготовлю что-нибудь. Ты всегда говорил, что мне нет равных…

— Стефани, — перебил он. Да, она потрясающе готовит, и он с удовольствием съел бы что-нибудь. Но словно со стороны он услышал собственный голос: — Я не голоден.

— Ты прости меня, но… Я подумала: хорошо бы нам увидеться перед тем, как я уеду.

— Куда это ты едешь?

— В Индию.

— Зачем?

— Папа спустил на меня целую свору психиатров, хочу убраться от них подальше.

— А вдруг они тебе помогут?

— Меня всю жизнь лечат самые лучшие врачи — и все без толку. Надо попробовать что-нибудь другое. Я прочла, что там, на вершине горы стоит буддийский монастырь. Может, там я получу ответ…

— Не слишком ли далеко ты собралась, Стефани?

— Я должна, Дэнни… Мне нужно разобраться в моей жизни, обрести мир в душе.

«Опять пьяна, что ли?» — подумал он, а вслух сказал:

— Честное слово, не вижу я проку в буддийских монастырях…

— Ты никогда не видел проку в религии.

— То есть?

— Ты не был в церкви с того дня, когда окрестили Патрицию.

Раздражение его стало расти.

— А ты просто смываешься. А зря. Ты нужна Патриции.

— Я ей не нужна — слишком поздно. И слишком глубоко запустил в нее свои когти Джи-Эл.

— Но ведь это наша с тобой дочь!

— Наша ли? — голос изменил ей, и она дала отбой.

Дэнни долго сидел, глядя на телефон. Не слишком ли жестко он с ней говорил? Да, она старается выскочить… Но ехать в Индию — это такой отчаянный шаг… Он был уже готов позвонить ей, но вместо этого набрал номер цветочного магазина и попросил послать в номер Стефани букет белых роз. Она любила белые розы. «Нет, записки никакой не будет».

* * *

На следующее утро он снова поехал в «Беверли Уилшир», надеясь все-таки увидеться с дочерью, прежде чем Стоунхэм на своем самолете увезет ее на Лонг-Айленд.

Он долго стоял у входа в «Эль-Падрино», заглядывая через вертящиеся двери внутрь. И вдруг увидел его. В сопровождении своего мясистого телохранителя он шел, держа за руку Стефани. Она дважды пыталась высвободиться, но, видимо, он слишком крепко и больно сжимал ее руку, почти тащил к поджидавшему их лимузину. Бедная Стефани! Взрослая женщина, а обращаются с ней, как с непослушной девчонкой. Не такая ли судьба ждет и Патрицию? Когда автомобиль отъехал, Дэнни кинулся к лифту, который поднял его прямо к апартаментам Джи-Эл.

Он постучал, дверь открылась, и бледное лицо Патриции, бросившейся к нему на шею, осветилось радостной улыбкой.

— Папа! Папа! Какой чудный медведь! Он мне так нравится! Совсем такой же был у меня, когда я была маленькая.

— Я так и думал, что ты его не забыла, — он поглядел на нее: взрослая, красивая, похожа на Стефани, и вместе с тем совсем по-детски прижимает к груди своего мишку.

— Как мне жалко, что не удалось пообедать вместе. Джи-Эл передал мне твою записку. Но я понимаю — у тебя столько дел.

Дэнни, на миг оцепеневшему, хотелось завопить «Это подлая, наглая ложь», но он не промолвил ни слова. Незачем вносить в душу этого хрупкого существа новую смуту.

Она прислонила медведя к вазе, где стояли белые розы, посланные им накануне Стефани.

— Мишка любит гулять в саду!

— Отличный сад. Какие красивые розы.

— Маме кто-то прислал, а кто — неизвестно: ни карточки, ни записки. Но она ужасно обрадовалась.

Дэнни сел рядом с дочерью на диван:

— А где она?

— Джи-Эл повез ее к доктору. Она не хотела ехать. — Патриция вытащила из вазы цветок и стала нервно вертеть его в руках. — Она такая несчастная, грустная… И они с Джи-Эл все время ссорятся. Странно: он такой добрый и просто хочет ей помочь.

— Знаешь, девочка моя, иногда все гораздо сложней, чем кажется на первый взгляд.

Лепестки розы медленно опускались на пол. Патриция провожала их взглядом.

— Папа, я все понимаю, вы развелись, Джи-Эл мне объяснил, но мы с тобой будем снимать кино? — она смотрела на него печально.

— Конечно, будем.

— Джи-Эл не любит кино… Ты бы рассказал ему, как снимают фильмы… Может, он просто не понимает… Поговори с ним, папа. — Она взглянула на часы. — Он вот-вот вернется.

— В другой раз. Мне пора на студию. — Он крепко обнял ее. Потом повисло неловкое молчание, и Дэнни сказал: — Не забудь мишку покормить — он мед любит.

— Не забуду.

— И еще не забудь: я очень тебя люблю и всегда буду любить, что бы ни случилось.

— И я тебя люблю, папа.

— И ты всегда будешь моя маленькая Пат?

— Всегда.

— Всегда?

— Всегда.

В лифте Дэнни вытер слезы. Слава Богу, он еще не потерял ее. Может быть, и вправду они станут близки, как когда-то?

Двери лифта раскрылись. Прямо перед ним стоял Стоунхэм. Мгновение они молча смотрели друг другу в глаза.

Первым заговорил Джи-Эл:

— Я ведь слов не ветер не бросаю. Я вас уничтожу.

Загрузка...