Тайна Нефертити

Глава 6

— Куда подевался Джон? — спросила я.

Марк обвел блуждающим взглядом потолок холла и, естественно, не обнаружил там ничего похожего на Джона.

— А он не в гостиной?

— Нет. Я только что оттуда.

— Я не так давно видел его за территорией с Ахмедом, — сообщил Марк. — Пошли, Томми, выпьем. Самое время повеселиться.

— Да, самое время, — согласилась я, когда из гостиной донесся взрыв хохота. — У них там настоящая попойка. Мистер Блоч не пожалел своих личных запасов.

— Торжество в честь того, что сегодня утром все обошлось благополучно. — Взгляд карих глаз Марка, затуманенный хмелем, неожиданно протрезвел. — Это чудо, что никто не погиб. Ты и сама, Томми, до сих пор не пришла в себя, и тебе не помешало бы выпить. Давай присоединимся к веселой компании и отведаем от щедрот Блоча, пока все это не исчезло в утробе Майка.

— Ступай. А я еще даже не переоделась. Подойду попозже.

Я заглянула в гостиную, проходя мимо, и увидела Майка. Он стоял посреди комнаты и, размахивая стаканом, разглагольствовал перед восхищенными слушателями. Я поднялась на второй этаж. Коридор был пуст, все праздновали счастливый исход событий сегодняшнего дня. Дверь оказалась не заперта. Я открыла ее и вошла.

Джон, не поворачиваясь, молча посмотрел на меня через плечо и, только закончив снимать рубашку, снисходительно спросил:

— Какого черта ты тут делаешь?

— Подумала, что тебе, возможно, нужна помощь. — Я села на кровать и закурила. — Надо полагать не слишком удобно самому себе бинтовать сломанные ребра. И сколько ты их сломал?

— Нисколько. Но все равно, спасибо.

— Делай как знаешь. — Я встала, мимоходом отложила сигарету и одним прыжком была возле него. Застигнутый врасплох, он не успел отвернуться, и, хотя я ожидала увидеть нечто в этом роде, у меня перехватило дыхание.

— На вид это хуже, чем на самом деле, — сразу ощетинился Джон.

— На вид похоже, будто с тебя содрали кожу. — Голос у меня дрогнул, и я попыталась скрыть свою слабость гневным выпадом.

— Ты что же, думаешь, что ты — супермен и способен летать, точно птица? Не мог доползти по скале, как сделал бы всякий нормальный человек?

— Иначе до мальчишки было не добраться. Там склон совершенно гладкий.

Пришлось принять это на веру — меня-то там не было.

— Садись, — сказала я, подкрепив предложение толчком, он которого от плюхнулся на ближайший стул. — Где у тебя аптечка? Ага, ты уже все приготовил. Почему не попросил Майка или Марка подняться и помочь тебе? Если уж говорить о неврозах, то большей мании величия, чем у тебя, я не встречала. Мне нужно обработать все это месиво, чтобы понять, насколько серьезно обстоит дело. Ну, чего же ты молчишь?

— Да ты мне слова вставить не даешь, — отбивался Джон со слабой улыбкой, которая разом улетучилась, как только влажная салфетка коснулась содранного места. — Чего ради ты примчалась? Ой-ой-ой! С благотворительной миссией?

— Я имела счастье любоваться твоими гимнастическими упражнениями, забыл? Когда ты шлепнулся на каменную стену каньона, я думала, что ты собираешься разнести ее вдребезги. То, что было уготовано Ахмеду, выпало на твою долю. А тебе ведь не восемнадцать лет!

Он поморщился — то ли от этих слов, то ли от прикосновения смоченной спиртом салфетки к опоясавшей тело ссадине шириной в дюйм.

— Господи, кожа содрана вокруг всего туловища! — ахнула я. — Должно быть, от веревки. Зачем, скажи на милость, тебе потом приспичило сразу же спускаться?

— Двадцать гурнахцев — самых ловких жуликов в Египте знали, где находится эта пещера. Там могла оказаться гробница, половина содержимого которой исчезла бы к завтрашнему утру.

Я отступила на шаг и, забыв о салфетке, с которой капал спирт, уставилась на него:

— Археология, конечно, очень увлекательное занятие, спору нет. Но чтобы я позволила себя заживо освежевать из-за набора гробов, даже если они из чистого золота?!

— Не позволила бы?

— Джейк не был таким одержимым.

— Что правда, то правда.

Лицо его приняло каменное выражение, что означало: он не желал от меня никакого сочувствия. Но ровный, спокойный голос Джона напугал меня. Я предпочла бы привычный в данной ситуации взрыв ярости.

— Определенно что-то сломано, — сказала я, ткнув пальцем в темный синяк размером с тарелку. — Удар ведь был очень сильный, а у тебя на теле, как известно, ни жиринки, чтобы его смягчить! Где...

— Не знаю, что хуже, — оборвал меня Джон, обретя способность дышать, — твои неуместные замечания или твои неловкие руки. Да, думаю, одно ребро сломано. Если это не случилось раньше, то теперь-то уж наверняка.

— Тебе нужно обратиться к врачу!

— Рискуя заслужить очередное обвинение в мании величия, я предпочитаю лечить себя сам, чем довериться так называемым врачам в респектабельной больнице. Или тебе, если уж на то пошло. Прекрати поливать все вокруг спиртом, в комнате пахнет как в винокурне. Возьми бинт, он вон там, в коробке.

— Разве можно накладывать бинт на такие синяки!

— Будь любезна делать то, что я говорю.

Я знала этот тон. Он не так часто пускался в ход, но ответом на него было немедленное повиновение.

В следующие пять минут нам обоим пришлось нелегко. Я, придвинув свой стул к стулу Джона достаточно близко, бинтовала ему грудь, а он, напряженно выпрямившись, шумно дышал носом и ругался сквозь зубы. По его лицу и шее градом катился пот.

— Тебе хорошо все было видно с того места, где ты сидела? — спросил он, когда, наконец, смог говорить.

— Не слишком. — Коротко ответила я, прижавшись щекой к груди Джона и стараясь потуже стянуть концы бинта у него на боку. И тут одно воспоминание всплыло в моей памяти с такой ясностью, что мои руки ослабли. — Я не видела веревку. Думала, даже когда ты прыгнул, что ты вообще без страховки.

Мне удалось сделать по всем правилам узел, и я откинулась на стуле.

— Не хватит ли об одном и том же? — вспылил Джон, очевидно не обратив внимания на то, что я с трудом сдерживала слезы. — Говорю тебе, я должен был прыгнуть. Он падал. Майк уже отпустил его, еще до того, как я успел сдернуть парня с веревки. Опоздай я на полсекунды, и ему конец.

— Майк отпустил его?

— У него руки разжались. В такой позе это немудрено.

— Ох!

— Подтяни-ка потуже. Вот, хорошо. Значит, тебе ни одна, ни другая веревки не были видны?

— Не были.

Я вздохнула с облегчением и украдкой вытерла руки о подол юбки. Мои садистские наклонности ограничиваются словесными истязаниями, причинять людям физические страдания мне не доставляет удовольствия.

Джон встал, что далось ему с большим трудом — пришлось схватиться за спинку стула, чтобы удержаться на ногах. Лицо его, до того серое, стало пепельно-бледным. Я сидела не шелохнувшись и смотрела в окно, зная: стоит мне сделать хоть какое-то замечание, он выставит меня вон из комнаты.

— Я хочу тебе кое-что показать, — проговорил он спустя некоторое время.

Я не смела наблюдать за его передвижением по комнате, поэтому вздрогнула, когда это кое-что упало мне на колени. Это был толстый моток веревки. Я поняла, что это за веревка, и догадалась, что обнаружу, когда посмотрю на ее конец.

— Она была перерезана, — сказал Джон своим обычным голосом, видно сумев побороть боль. — Вернее, надрезана так, чтобы при натяжении обязательно лопнуть.

— Но кто?.. Зачем?..

— Не знаю. У Ахмеда есть кое-какие подозрения, но он оставит их при себе.

— Он не может знать местонахождение гробницы.

— Может, но его убийство не будет способствовать ее обнаружению. Если только он уже не сообщил кому-то, где она находится, и этот кто-то больше в нем не нуждается.

— Джон, я не могу поверить, что Ахмед замешан в этом деле.

— Мне и самому трудно в это поверить. Если его брат...

Он расхаживал по комнате, настолько поглощенный этой мыслью, что, видно, совсем забыл о сломанном ребре и ссадинах от веревки. Я присоединилась к нему, рассчитывая, что мерить шагами комнату — неплохой способ успокоить нервы, здорово расшатанные известием о перерезанной веревке, моток которой был молчаливым свидетельством нового преступления.

— Ты ведь не доверяешь Хассану, — заметила я, — почему же ты его нанял?

— Чтобы был у меня на глазах, вот почему. Конечно, я ему не доверяю. Это он чуть не придушил тебя и украл письмо Абделала. Ты что, до сих пор не догадалась? Неужто я по-прежнему остаюсь подозреваемым номер один на эту привлекательную роль?

— Нет! Хассана я тоже подозревала. Мы не можем заявить в полицию?

— Заявить о чем? Ты не можешь доказать, во всяком случае достаточно убедительно, что это был он. И есть еще одна причина, по которой я не стал связываться с полицией. Наличие вооруженной охраны, патрулирующей западную пустыню, конечно, значительно облегчило бы бремя моих забот, но дело в том, что мы не можем доверять полиции.

— Да, я понимаю.

— Неужели? — Он посмотрел на меня с насмешкой.

— Конечно. Большинство из них местные, они такие же бедняки, как и другие жители деревни.

— Верно. — Джон остановился у окна спиной ко мне, ровный загар на крепких мышцах плеч подчеркивал белизну бинтов. — Томми, это третье покушение на человеческую жизнь с тех пор, как ты приехала. Никуда не денешься, все это связано с тем, что мы ищем.

— Ты хочешь сказать, что еще кто-то охотится за гробницей?

— Вот именно, кто-то еще охотится за гробницей. Единственной вещью, похищенной у тебя, было письмо Абделала. На Ахмеда напали, когда он шел, чтобы передать тебе скарабея. Похоже, ты согласна с тем, что, скорее всего, твоим ночным визитером был Хассан. Он мог напасть и на своего брата. Это очень на него похоже. Сегодняшний случай — прямая попытка убийства. Не было ли видно с твоего места наблюдения, кто мог перерезать веревку?

— Это мог быть и Хассан.

Я постаралась вызвать в памяти ту сцену: скопище мельтешащих черно-белых балахонов, яркий всплеск пурпура — рубашка Хассана и зелено-коричневые комбинезоны двух археологов.

— И с таким же успехом любой другой, — добавила я.

— Не совсем. Веревку привязали в самый последний момент. Никто не мог знать заранее, что выбор падет на Ахмеда.

— Тогда я в первую очередь подозреваю Хассана. Особенно принимая во внимание два других случая.

— До некоторой степени это разумно. Но неужели ты полагаешь, что Хассан действует в одиночку?

— По всему видно, что ты так не думаешь, — проговорила я, оправившись от минутного потрясения.

— Имеются два аргумента против подобного предположения. У Хассана не хватит характера осуществить такое сложное мероприятие, как поиск гробницы. У него также нет необходимой информации. Сильно сомневаюсь, что Абделал поделился с ним своим секретом.

— Так неужели действует шайка поселян? — высказала я нелепую догадку.

— Методологически неверно. Я же говорил тебе, эти люди не прибегают к насилию, если могут его избежать. И я думаю, что сумел бы определить по их поведению, скрывают они что-то или нет. Они сами озадачены, взволнованы и что-то подозревают, но вовсе не опасны.

— Тогда, ради Бога, кто же? — воскликнула я, присоединяясь к нему у окна.

— Я не уверен, — задумчиво сказал он, подвинувшись, чтобы дать мне место, но не взглянув на меня. — Есть одна мысль, которая меня страшит. Известно ли тебе о существовании международного черного рынка предметов искусства и древностей? Люди часто не представляют себе, насколько масштабен этот бизнес и чертовски прибылен. Он не так криминален, как наркотический или рынок бриллиантов, но пара убийств ничего не значит в глазах тех, кто им заправляет.

Каждый год картины и предметы старины исчезают в недрах черного рынка. Некоторые коллекционеры готовы купить желаемое даже при условии, что их приобретения никогда не будут выставлены на всеобщее обозрение. Увлеченные чисто научными целями, мы постоянно забываем, что в денежном исчислении ценность такой находки, как данная гробница, огромна, почти не определима. Для примера представь себе, сколько может стоить шестифутовый гроб Тутанхамона, покрытый слоем чистого золота толщиной три миллиметра, и это не считая художественной работы и исторической ценности. Томми, куда Джейк ездил в тот день — в последний день своей жизни? — Он резко повернулся на четверть оборота и посмотрел на меня. Лицо его было невозмутимо, даже усы, всегда выдававшие эмоции, не подрагивали. И тем не менее я никогда не видела на этом лице более неприязненного и непреклонного выражения.

— Я не знаю, — тупо ответила я.

— Но тебя это начинает интересовать, не так ли? Я тоже не знаю, и одному Богу известно, сколько сил я потратил, чтобы это выяснить. Он возвращался из Коннектикута, это все, что могла сообщить полиция. Но ведь у него был какой-то план действий, Томми. Он не мог извлечь выгоду из находки подобной значимости без посторонней помощи. Я провел целое расследование насчет его поездок в Нью-Йорк и, как мне кажется, знаю, в чем заключался его замысел. Но разрази меня гром, я предполагал, что сведения о расположении гробницы умерли вместе с Джейком. Однако теперь подозреваю, что это предположение было неверным, и что гораздо важнее, кажется, у кого-то еще возникли такие же подозрения. Я в состоянии одолеть бесчестную полицию, вороватых селян и такого психопата сопляка, как Хассан. Но мне не справиться с анонимной, профессиональной, криминальной организацией. Если ты хоть что-то знаешь, Томми, ты должна мне сказать.

— Я сказала Майку...

— Я знаю, что ты ему сказала.

— Тогда почему ты по-прежнему пристаешь ко мне с этим?

— Потому что, как только местонахождение гробницы станет достоянием гласности, ты будешь вне опасности. Единственной добродетелью профессионального преступника является то, что он убивает только ради наживы. Он в равной степени опасается как нашего успеха в поисках гробницы, так и неудачи. Пока он думает, что ты знаешь нечто важное для него, тебе грозит опасность.

— Понимаю...

— Ты всегда это понимала. Ты не настолько глупа. — Джон отвернулся и снова уставился в сад. — Тебе следует принять решение, и я советую сделать это без промедления.

Он сказал это тем же ужасающе спокойным тоном, которым говорил во время всего нашего разговора. Очевидно, он не поверил тому, что я довела до его сведения через Майка. С ума можно сойти: поборов свои низменные побуждения, обнаружить, что никто не верит, когда ты говоришь правду. А кроме нее, мне сказать было нечего. Я молча смотрела, как и он, поверх буйной зелени пальм и виноградной лозы в саду на голые верхушки западных скал, еще щедро залитых лучами заходящего солнца. Изумрудные пальмы, золотые пески, камни цвета топаза были символами богатства, которое влекло сюда стольких авантюристов.

А для человека, который стоял рядом со мной, они символы всепоглощающей страсти, управляющей им. Я не раз прежде удивлялась, почему Джон никогда не был женат. Он нравился женщинам, некоторые из посетительниц нашего института явно находили грубоватую наружность седого черноусого Джона более привлекательной, чем изысканная красота темноволосого Джейка. Археологу нелегко найти жену. Не всякая женщина согласится похоронить себя на краю света в таком унылом и неуютном месте, как Луксор. Однако любовь побеждает все, включая здравый смысл, и знает Бог, Джон не был лишен того природного мужского магнетизма, которому трудно противостоять женщинам. Я чувствовала это по себе, даже испытывая к нему неприязнь.

Теперь я, кажется, понимаю, почему он никогда не сосредоточивал всех своих устремлений на женщинах. Его помыслы были целиком отданы его истинной любви — профессии и еще этой странной стране контрастов, где рядом уживались пустыня и город, невероятная нищета и сказочные богатства, голые скалы и плодородные пашни и где он провел большую часть жизни. Стоя рядом с ним, почти касаясь рукой его руки, я физически ощущала лихорадочный жар его души и думала, до чего он дойдет в своем фанатичном служении этой необыкновенной могучей страсти.

На следующее утро Джон с трудом, но все-таки отправился на раскопки, выразительным взглядом заставив меня замолчать, когда я спросила его о здоровье. Похоже, больше никому и в голову не пришло, что он мог покалечиться во время своей сумасшедшей, однако закончившейся благополучно спасательной операции. Не пришло, даже когда он исчез в полдень после окончания работ и его невозможно было найти весь остаток дня. Я гадала, не пойти ли к нему в комнату и не предложить ли облегчить его страдания, положив компресс на пылающий лоб или грудь, но наш разговор накануне был не так уж приятен, чтобы я горела желанием его повторить. Кроме того, я решила, что Джон, скорее всего, лежит на спине, корчась от боли и чертыхаясь, а уж в этом-то ему не требовалось моей помощи.

Я попыталась почитать, попробовала заснуть, но не преуспела ни в том, ни в другом. Под вечер я начала бесцельно слоняться, безуспешно ища, чем бы заняться. Все те, кто не корпел над записями о произведенных утром работах, спали. Я заглянула в кабинет Майка и обнаружила, что он пуст. Постучалась в дверь к Ди, но не получила ответа. Дело кончилось тем, что я спустилась в садик, где было жарко, несмотря на тень, и бессмысленно уставилась на большие решетчатые ворота.

У меня был соблазн отправиться на прогулку. Я с удовольствием совершила бы пеший поход к Деир эль-Бахри или храму Мединет Абу, где работали археологи из Института Востока. Я знала некоторых из них еще в былые времена, и они мне нравились. Но рассудила, что благоразумнее сейчас с ними не встречаться. Между нашим институтом и отделением Чикагского университета на противоположной стороне реки всегда существовало что-то вроде дружеского соревнования, и, как все в Луксоре, они стали бы любопытствовать насчет недавней странной истории, а я могла ляпнуть что-то не то.

Кроме того, я была не слишком склонна покидать место, находившееся под защитой толстых глинобитных стен и железных ворот. Правда, в последнее время никто не покушался на мою жизнь, но множество людей со всей искренностью уверяли меня, что я рискую быть убитой, а то и хуже, чем убитой, а когда тебе твердят со всех сторон одно и то же, это западает в душу. Казалось, никто не верил моим торжественным заверениям в абсолютном неведении. Самое обидное было в том, что я с радостью поделилась бы своими воспоминаниями, если бы мне удалось восстановить их в памяти. Джон подозревал меня в умалчивании информации ему назло. Я не считала бы свою юную жизнь навсегда загубленной, если бы он так и не нашел гробницу, но вовсе не хотела, чтобы кто-нибудь пострадал от моего молчания. Мне нравился Ахмед. Я не хотела, чтобы убили его, или Майка, или даже Джона. Или — в особенности — меня саму.

Я сидела в знойном мареве садика, где тишину нарушало лишь жужжание насекомых, и, стиснув ладони коленями и опустив голову, напряженно пыталась в который уже раз поймать мучительно ускользающий намек Абделала. Все было без толку, случайно оброненные слова так просто не вспомнишь. Если они и всплывут в памяти, то сами собой и при совершенно неожиданных обстоятельствах.

Мои грезы были прерваны звуком шагов. Вздрогнув, я подняла голову. Эти шаги — стук, через какое-то время шарканье — могли принадлежать только Ди, но именно ее я меньше всего ожидала увидеть прогуливающейся в жаркое время дня.

Встреча со мной была, по-видимому, неожиданностью и для нее, но, помешкав лишь мгновение, она подошла, достаточно ловко орудуя костылями. Я освободила ей местечко на скамейке и лениво спросила, где она была.

— Просто немного тренируюсь. В этой дыре, того гляди, чокнешься.

— По-моему, напротив, пребывание здесь идет тебе на пользу, — сказала я при виде ее пылающих щек и сверкающих глаз. — Ой, посмотри, что ты сделала со своим прелестным платьем!

Ди, приостановив сложную процедуру усаживания на скамейку, отклячила зад и попыталась посмотреть через плечо.

— В чем дело?

— Подол весь в пятнах и порвался. — Я осторожно подцепила ногтем розовые кружева, зазелененные травой. — Химчистка в этих местах далека от совершенства, особенно когда дело касается шелка с кружевами. Зачем ты надеваешь нарядное платье, если не умеешь обращаться с хорошими вещами?

Ди опустилась на скамейку и окинула мой наряд взглядом, говорившим красноречивее слов.

— Знаю, — улыбнулась я. — Ты бы ни за что не надела белую блузку и длинную цветастую юбку. Но длинные юбки удобны, когда едешь на верблюде или лезешь на гору, конечно, если ты хочешь, чтобы не были видны твои ноги. Здешний народ не одобряет, когда женщины носят брюки и тем более мини-юбки. И если бы ты могла понять реплики, которые бросают египтяне вслед женщинам-туристкам в мини-юбках, ты бы не рискнула их надевать. Впрочем, Они в любом случае придерживаются невысокого мнения о женщинах.

— Я бы этого не сказала, — пробурчала Ди.

— Ди, мой совет, не делай этого.

— Не делай чего?

— Не флиртуй, если возможен такой эвфемизм, ни с кем из рабочих.

— Некоторые из них такие красавчики, — сказала Ди, бросая на меня явно провокационный взгляд. — Хассан, например...

— Хассан, этот... Есть парочка подходящих эпитетов, но я предпочитаю думать, что тебе не знаком ни один из них.

Ди вытянула ногу в гипсе и пошевелила грязными пальцами.

— Я думала, ты придерживаешься самых что ни на есть либеральных взглядов, — съязвила она. — Ты что, не советуешь мне опускаться до общения с туземцами?

— Бог мой, «с туземцами»! Я хочу сказать, чтобы ты не имела дела ни с кем — ни с черными, ни с коричневыми, ни с розовыми в крапинку. Твой отец убьет тебя, если увидит, как ты очаровываешь Хассана.

Ди неожиданно сильно побледнела.

— Силы небесные! — воскликнула я. — Детка, я только пошутила. Я не собираюсь ни о чем доносить твоему отцу, если ты этого боишься. Но этот крысенок Хассан действительно опасен. Он порочен и лжив. Держись от него подальше.

— Может, с Майком мне будет безопаснее?

— Может, и будет.

— Когда ты собираешься домой, Алфея?

— Зови меня Томми, — сказала я хмуро. — Пока не знаю. Возможно, прямо сейчас. Ты намекаешь на то, что мне пора убираться?

— Нет. Мне просто интересно... Ты влюблена в Майка?

— Все влюблены в Майка. Почему бы тебе не прибрать его к рукам? Твой папочка будет рад, если ты выйдешь замуж за археолога.

— Ты шутишь? Хотя можно рассмотреть кандидатуру Майка. Он такой интересный мужчина. Но... по шесть месяцев в году торчать в этом занюханном Луксоре! Я свихнусь. Можешь забирать Майка себе.

— А с чего ты решила, что я не свихнусь в этой дыре? — возмутилась я, задетая за живое.

— Ты ее любишь, — заявила Ди с уверенностью, которая потрясла меня до подошв моих кроссовок на резиновом ходу. — Это было понятно, как только ты спустилась с трапа самолета.

Я уставилась на пятно солнечного света у меня между ступнями, похожее на лужицу янтарного вина.

— А ты-то почему не едешь домой? — спросила я. — Тебе это место совсем не нравится, к тому же сидеть здесь с твоим гипсом мало радости.

— Может, уеду.

Голос Ди был таким странным, что я с удивлением вскинула на нее глаза. Она отрешенно смотрела на усыпанные белыми цветами ветки жасмина у глинобитной стены.

— Не знаю, что мне делать, — сказала она словно самой себе.

— Может, твой отец не понимает, как для тебя мучительно пребывание здесь. Он сам не свой от идеи найти гробницу...

— А что это ему даст, если ее найдут?

— Не думаю, что они ее когда-нибудь найдут.

Я взбаламутила маленькую лужицу солнечного света носком кроссовки и наблюдала, как она задрожала и выплеснулась, почти как настоящая вода, через мою ногу.

— А если найдут, это будет означать много денег, да?

— Дело не в деньгах, дело в славе, — ответила я рассеянно. — Или в чем-то еще. Не знаю, как тебе объяснить, это только какой-нибудь сумасшедший археолог может понять.

— Она вроде гробницы того мальчика-царя, как бишь его?..

— Тутанхамона? Они думают, еще богаче.

— И есть люди, которые платят деньги за такую ерунду?

— Да, есть люди, которые платят за такую ерунду, — сказала я, внимательно глядя на нее. Она была гораздо больше увлечена археологией, чем хотела показать, и я гадала, не имеет ли эта неожиданная жажда знаний связи с тем, что Майк «такой интересный». — Много-много денег. Ворованные предметы старины не сбывают через обычных скупщиков краденого, но всегда найдется покупатель, если знать рынок.

— Я поняла. — Ди оперлась на костыли и встала. — Пока. Пойду вздремну перед обедом.

Дурные предчувствия владели мной, когда я смотрела, как среди деревьев мелькает розовый подол, испачканный зелеными пятнами. Для такой испорченной особы, как я, их происхождение было совершенно очевидно. Я только надеялась, что папаша ее не застукает. Вдруг под внешним благодушием Блоча скрывается взрывной темперамент?

Моя только что возникшая теория была почти тотчас же поколеблена. Ворота распахнулись, и по тропинке прошел Майк, так чем-то озабоченный, что даже не взглянул в мою сторону. Майк, оказывается, тоже выходил за ворота прогуляться, вот ведь какое совпадение. В конце концов, это может быть вовсе и не Хассан.

Последующие дни должны были явиться своего рода разрядкой после накала страстей, вызванных серьезной неудачей, едва не обернувшейся трагедией. Они были небогаты событиями и скучны — унылая череда невыносимо знойных полдней, приходивших на смену жарким утрам без находок. Однако атмосфера в институте не только не разрядилась, а, наоборот, стала еще более напряженной. Ди была чем-то очень обеспокоена. Я догадывалась об одной из причин, но интрижки, пусть даже с Хассаном, было, пожалуй, маловато для того, чтобы довести ее нервы до такого состояния. Каждый раз, когда кто-то заговаривал с ней, она вздрагивала и большую часть времени пребывала в мрачном молчании, о чем-то напряженно размышляя.

На людях Блоч оставался таким же, как всегда, но, поймав однажды его взгляд, брошенный на Ди, я подумала, что, если у него есть подозрения насчет дочери, можно понять, почему она так нервничает. При всей его нежности к ней у него был вид человека, которому лучше не перечить.

Марк, словно паук, терпеливо поджидающий, не попадется ли к нему в паутину муха, за всеми наблюдал, ничего не упуская из виду. Джон и Майк зациклились только на одной проблеме, словно запрограммированные роботы. Ахмед старался не попадаться мне на глаза, а в те редкие случаи, когда это не удавалось, пробормотав приветствие, исчезал. Хассан был невыносим. Я наткнулась на него, ошивающегося у ворот, когда один-единственный раз отважилась выйти одна за пределы институтской территории. Его ядовитая ухмылка и почти откровенно наглый взгляд заставили меня позорно ретироваться за спасительную глинобитную ограду института.

У меня возникло ощущение, что у всех этих людей были какие-то свои цели и заботы, неизвестные мне, но каким-то непонятным образом мне угрожавшие. Единственным человеком, чье общество благотворно действовало на меня, был молодой Эл Шнайдер. Он методично один за другим штудировал отчеты Питри[20] о раскопках, и было так покойно сидеть у него в кабинете, рядом с тем, кто не думал ни о чем, кроме древних черепков. Иногда он поднимал на меня взгляд и с застенчивой улыбкой зачитывал особенно замечательный отрывок о посуде из красной глины, никогда не нуждаясь в моем ответе, что было особенно приятно.

Однако ко вторнику мне слегка наскучила керамика, а пребывание в замкнутом пространстве начало сильно раздражать. Когда после обеда я стояла, бесцельно уставившись в окно гостиной, мне показалось, что те самые заботы других, которые оставались для меня загадкой, тяжелым грузом лежат на моих плечах.

— Сегодня полнолуние, — сообщил Майк, вдруг материализовавшись передо мной. — Как насчет прогулки?

— Майк, я была бы в восторге. Но Джон говорит...

— Я же буду с тобой, — величественно изрек Майк.

— Верно. — Я многозначительно посмотрела на него, и он занервничал и начал меня горячо разубеждать:

— Это не то, что ты думаешь.

— А может, я вовсе и не думаю о том, что ты думаешь, что я думаю. Ладно, Майк, если я буду безвылазно торчать в этих стенах, то скоро начну заговариваться.

Но только когда огни института остались позади, я поняла, как не хватало мне всего того, что я увидела. Взошла луна. Ее холодный свет сделал невероятно ясно видимым весь ландшафт, а скалы — блестящими, словно их покрывали серебряные пластины. Все детали виднелись отчетливо, как днем, и все-таки свет был странным и неземным. Звезды не проглядывали отдельными пятнышками сквозь завесу городского смога, а щедро украшали небо гроздьями созвездий и сверкающими бриллиантовыми дорожками туманностей. Я глубоко вдохнула прохладный, прозрачный воздух, и мне показалось, будто я дышу чистым кислородом.

Мы шли в молчании, ибо слова были неуместны. Пологие уступы и колоннады храма Деир эль-Бахри предстали серебряным чудом. При лунном свете, в объятиях окружавших его скал храм казался совершенством, не тронутым временем. Майк первый раз заговорил, только когда мы стояли у его подножия:

— Устала?

— Нет.

— Есть настроение для восхождения? Это довольно легко.

— С удовольствием.

В этот раз подъем дался мне без труда. Ночь словно наделила волшебной силой мое тело, теперь не знавшее усталости, а ногам, казалось, помогал кто-то невидимый. Когда мы поднялись на плато, Майк взял меня за руку, и мы зашагали рядом, по-прежнему не прерывая молчания. Казалось, с каждым шагом дни уносились вспять. Я возвращалась в прошлое, в то время, когда все то, что сейчас окружало меня, было моим миром, миром, который по праву принадлежал мне и частью которого я себя чувствовала. Достигнув конца тропы, мы остановились и стали смотреть вниз в Долину царей. Тайну ее покрытых густой тенью гробниц охранял бледный свет луны и высящиеся рядом пирамиды горной гряды. Ландшафт был словно залит вином, но не пурпурно-красного, привычного для вина, цвета, а серебряно-золотого, как мозельское. Погрузившись в забытые мечты, я стояла в оцепенении, окруженная призраками прошлого, и, когда Майк потянул меня сесть с ним рядом и обнял, я с удовольствием (и только) примостилась у его плеча.

— На сколько лет назад ты ушла в прошлое? — спросил он тихо.

— На десять... нет, на пятнадцать. Ты это специально сделал?

— Именно вид ночью ты так обожала. «Бибан эль-Мелек в лунном свете», — восторгалась ты тонким детским голоском, выговаривая арабские слова с ужасным произношением...

— Это не только вид, — сказала я, улыбаясь тому, как он меня передразнил, — но и история этого места тоже.

— М-м-м, как это там... золото и драгоценности, спрятанные под землей сокровища... Не смешно ли, что слова эти могут разжигать воображение. А толпы бессильных мертвецов...

— Не знала, что ты любишь стихи.

— В этом лучше не признаваться. А насчет бессильных мертвецов сказано неверно. У этих мертвецов силы много, и власть их велика не только, пока они живы, в их власти проклясть живых даже после своей смерти.

— Ты говоришь о проклятии фараонов?

— Мы оба знаем, что не было никакого проклятия, это всего лишь газетные сплетни. Захороненные сокровища сами в себе несли проклятие. Подумай, сколько бедолаг было подвергнуто пыткам и посажено на кол в древние времена за то, что польстились на золото, похороненное в этих гробницах. Не говоря уже о более поздних жертвах, которые извели себя желанием...

Я вздрогнула. Он обнял меня крепче, но без всякого тайного умысла. Его мысли были заняты совсем другим.

— Майк, ты собираешься искать гробницу?

— Нет.

— Но...

— Это совершенно безнадежно, Томми. Если бы мы могли сузить территорию поисков до какого-то определенного места, у нас еще был бы шанс. Но, судя по тому, как обстоят дела, она может быть где угодно. Совершенно где угодно.

Я наклонилась вперед и уперлась лбом в сжатые кулаки.

— Майк, я пытаюсь вспомнить. По-честному, пытаюсь.

— Я знаю, — сказал он с тихим смешком. — Я видел, как ты впадаешь в транс в самые неподходящие моменты — во время еды, например, с вилкой, наполовину поднесенной ко рту. Ты стараешься слишком усердно.

— Сперва я решила, что мне все равно, — сказала я, уставившись на величественную панораму кремовато-белых камней и темных теней. — Но меня пугают все эти последние происшествия. А может, Майк, они все-таки не имеют отношения к гробнице?

— Боюсь, что имеют. Если только ты не жертва кровной мести.

— Никто здесь не знает меня настолько хорошо, чтобы ненавидеть, — жалобно сказала я. — За исключением тебя и Джона.

— Я тебя не ненавижу, — совсем буднично возразил Майк. — И тебе следовало бы лучше знать Джона, чтобы не думать о нем подобных вещей. Оставь свои домыслы, Томми, и давай перейдем к делу. Если действительно хочешь помочь...

— Да, — сказала я твердо. — Да, хочу.

— Тогда вернемся к письму Абделала. Черт бы его побрал, это единственный ключик, который мы имеем.

— Я просмотрела все карты, — сказала я, выпрямляясь и решительно отметая личные переживания. — Ничего подобного нет в районе Фив.

— Я знаю. Я тоже посмотрел. Проверил еще и по словарю.

Я понимала, что он не имел в виду Уэбстеровский[21]. Когда египтолог ссылается на «словарь», он имеет в виду огромный пятитомный «Worterbuch» Древнего Египта.

— Мне это в голову не приходило! — воскликнула я. — Ты полагаешь, что это одно из древних названий?

— Именно. И я думаю, мы на верном пути.

Он вскинул длинную руку и сгреб меня в объятия. Я оторопела, будучи в тот момент вовсе не расположенной к нежностям, но Майк сказал:

— Успокойся, просто я пытаюсь изобразить из себя кушетку в кабинете психиатра. А сейчас не напрягайся, пусти мысли по течению.

— Ладно, — согласилась я, непроизвольно обнаружив, что моей голове очень удобно лежать на его плече. — Валяй.

— Ты помнишь древнее название Фивского некрополя?

— Откуда я могу знать подобные вещи?

— По-моему, ты, так или иначе, кое-чего нахваталась. Его называли Местом правды. Теперь припоминаешь?

— Да, смутно.

— Долина цариц называлась Местом красоты. Это тебе о чем-нибудь говорит?

— С трудом что-то вспоминаю... Да, я знала это название когда-то давным-давно. А как насчет Долины царей?

— Вот еще один из тех вечных археологических споров, которые так тебя бесят.

Я не могла видеть лица Майка, но по голосу догадалась, что он улыбается.

— Никто точно не знает. Однако не отвлекайся. Итак, Место правды, Место красоты, но Места молока в словаре нет. Значит, ты это придумала сама, когда была школьницей, по аналогии с другими древними названиями. Когда ты его изобрела, Томми?

— Я не помню!

— Не пытайся вспомнить. Просто расслабься. Ты в ту пору часто бродила здесь с Джейком, с Абделалом, даже со мной пару раз. Но при мне ты ни разу не упоминала этого названия. Должно быть, это произошло, когда ты бродила с Абделалом. Он запомнил это, потому что находка каким-то образом навела его на мысль о придуманном тобою названии. Однажды, когда ты была с Абделалом, вы о чем-то говорили. Думай, думай о чем...

— Думаю, — сонно пробормотала я.

Это была ложь, я не могла сейчас заниматься таким трудным делом. Впервые за эти дни я испытывала блаженное чувство покоя. По части гипноза Майк был почти так же искусен, как по части поцелуев.

— Ты и Абделал, — продолжал Майк монотонно. — По тропе, через холмы... Однажды вы играли в игру. Великая царица Нефертити...

— Нефертити... — согласно пробормотала я.

Он меня слегка встряхнул.

— Эй, проснись!

— Бесполезно, Майк. Нефертити была предметом моего поклонения. Господи, любая костлявая школьница мечтала быть на нее похожей. Я говорила о ней непрестанно. И я повсюду ходила с Абделалом — Деир эль-Медина, Мединет Абу, Бибан эль-Мелек, Гурнах...

На этот раз я сама себя усыпила монотонным бормотанием. Резкое движение Майка стряхнуло с меня весь сон. Поглощенные экспериментом, который нам никак не удавался, ни один из нас не услышал его приближения, пока он не позвал:

— Майк!

Это был ровный и негромкий голос, принадлежавший Джону в его второй ипостаси — более невозмутимого и еще более неприятного как личность Джона. Оклик вызвал у Майка чуть ли не конвульсию.

— Джон! Ради Бога! Едва до смерти не напугал — так тихо подкрался.

Майк неуклюже поднялся на ноги, предоставив мне для опоры вместо плеча скалу.

— Если ты хочешь потискаться — именно так это называлось в дни моей далекой юности, — стоит выбирать более безопасные места, — проговорил Джон. Бесстрастный тон его прозвучал так уничтожающе, что сразил бы и динозавра. Неудивительно, что Майк кровно обиделся и, как всегда, покраснел.

— Мне это известно, — сказал он, пытаясь не уступать Джону в язвительности и преуспев только в том, что выказал себя зеленым юнцом, когда добавил: — Дело в том, что я пытаюсь провести эксперимент.

— Вот как? Ну и что, он был успешен?

— Мог бы быть, если бы ты его не прервал.

— Надо же! Хочешь попробовать еще разок? Я могу подождать.

— Теперь уже не получится, — пробормотал Майк.

— Тогда вернемся домой, вы не против? — с насмешливым поклоном спросил Джон и двинулся по тропинке, ведущей назад. Тут мне стало совершенно ясно, что ни один из них не собирается быть по отношению ко мне джентльменом, поэтому я поднялась без посторонней помощи.

Всю дорогу в институт мы шли в молчании, в сравнении с которым мумии в гробнице показались бы разговорчивыми. Когда мы поднялись вверх по лестнице, Майк отчалил, пробормотав нечто, вероятно означавшее «спокойной ночи», его шею сзади все еще заливала алая краска.

Джон отворил дверь в мою комнату и сделал приглашающий жест. Он выглядел бледнее обычного, и это слегка уменьшило мое раздражение. Он до сих пор не оправился, и прогулка среди скал ночью при луне вряд ли оказалась для него приятным развлечением после дня работы под палящим солнцем. Возможно, он и вправду за меня беспокоился.

— Прости, Джон, — сказала я. — Это я виновата, я не Майк. Он пытался мне помочь.

— По мне, вы оба виноваты. Но он больше, чем ты, поскольку у него, как я полагаю, больше здравого смысла.

Мое благое намерение вести себя как взрослая растаяло на глазах.

— До чего же ты противный! — вырвалось у меня.

— Какой есть. Я слишком стар и немощен, чтобы менять свой характер. Спокойной ночи, — добавил он, — и сладких снов.

Его пожелание сбылось. Это была спокойная ночь, и спала я крепко и сладко. А вот в следующую полночь мой ночной визитер явился опять.

После долгого жаркого дня на плато, когда Джон заставил недовольно роптавших людей работать дольше обычного, я спала как убитая. Неожиданный шум за моей дверью заставил меня выбраться из постели. Полусонная, но здорово перепуганная, я, спотыкаясь, добежала до двери и распахнула ее настежь, не заботясь о том, как я смотрюсь в ночной рубашке и шлепанцах.

В коридоре было светло как днем. Кто-то включил во всю мощь верхние лампы, ночью обычно притушенные. Пока я, зевая, приходила в себя, ослепленная ярким светом, начали одна за другой распахиваться двери и в коридоре, ведущем в комнаты сотрудников, послышался топот ног. На какое-то мгновение мое внимание оказалось отвлечено от центральной мизансцены потрясающим зрелищем ночных облачений всех тех, кого я знала. Ди, испуганно выглядывавшая из двери своей комнаты, была одета в самое безвкусное и роскошное неглиже, какое мне приходилось видеть. Это был прозрачный шифон целой гаммы цветов, которые ей совсем не шли, — от бледно-голубого и цвета морской волны до зеленого, но фасон очень удачно подчеркивал достоинства ее фигуры. Блоч, высунувшийся из двери чуть подальше, был одет в пижаму в белую и красную полоску.

Марк и Майк прибыли на место действия самыми первыми из сотрудников; Марк — потому, что его комната находилась ближе всего, а Майк — вероятно, потому, что у него были самые длинные ноги. Их наряд подтвердил то, о чем я всегда подозревала, — большинство мужчин не обременяют себя таким ненужным предметом туалета, как пижама. Очевидно, они держат брюки у изголовья постелей, как пожарные, всегда готовые к вызову. Кроме брюк, на них не было ничего больше, и Майк продемонстрировал впечатляющий набор мускулов.

Джон, державший извивающегося Хассана на расстоянии вытянутой руки, был одет полностью. Он поставил мальчишку на ноги и, дав ему подзатыльник, который остановил поток брани разъяренного гаденыша, сказал:

— Подумай о том, как ты все это объяснишь, Хассан. И для тебя будет лучше, если объяснение окажется убедительным.

Блоч, бесшумно ступая по ковру босиком, подошел ближе.

— Этому нет и не может быть объяснений, — угрожающе проговорил он своим тягучим голосом. — У него ведь нет никаких дел в этом здании, не так ли?

— Нет.

Хассан выпрямился, поняв, что сопротивление бесполезно, а о том, чтобы сбежать, не может быть и речи. Он демонстративно провел рукой по губам и сплюнул. Я невольно позавидовала его выдержке: редко человек попадает в более безвыходное положение, чем он, тщедушный и маленький по сравнению со всеми, за исключением Марка, кто окружил его плотным кольцом. На этот раз он предпочел калифорнийской рубахе национальную одежду — очень мудрая предосторожность, поскольку, если бы его заметили, но не схватили, трудно было бы доказать, что это был он.

— Я пришел, — заявил он дерзко, — потому что меня пригласили. Я — гость.

Блоч рванулся к нему, словно хотел схватить за горло, но Джон твердой рукой удержал его.

— Кто же тебя пригласил? — спросил он.

Не говоря ни слова, Хассан повернул черноволосую изящную голову и ослепительно улыбнулся мне неотразимой улыбкой.

Кто-то изумленно ахнул. Скорее всего, это был Эл Шнайдер. Мой непонимающий взгляд встретился со взглядом Марка, и, только когда он отвел глаза, кровь бросилась мне в лицо, и я покраснела до корней волос. Казалось бы нелепейшее объяснение неожиданно обернулось не таким уж абсурдным. Джон и Майк, Блоч — они еще могли не поверить подлому паршивцу. Но другие, что они знают обо мне и моих вкусах? А если еще припомнить случай в отеле, можно подумать, что не в первый раз приглашенного гостя выставляют из-за слишком бурного проявления чувств или даже в результате ссоры любовников. Я чуть не задохнулась от этой мысли.

Улыбка Хассана сделалась еще шире и разом исчезла, когда кулак Майка со всей силой заехал ему в челюсть.

Хассан как подкошенный грохнулся на пол, и Майк, бордовый от ярости, наклонился над ним, чтобы поднять для дальнейших увещеваний. Джон оттащил мальчишку.

— Достаточно, Майк, — сказал он холодно. — Если ты в состоянии обуздать свои благородные порывы, препроводи его вниз, в мой кабинет. Остальные могут отправляться в постели.

Джон не посмотрел на меня ни разу. Я схватила его за руку, когда он уже приготовился последовать за пленником и его конвоиром вниз по лестнице.

— Джон...

Он поднял на меня холодный, равнодушный взгляд, и я выпалила вовсе не то, что собиралась сказать:

— Почему ты одет? Ты что, не...

— Я заработался допоздна. — На мгновение взгляд его дрогнул, потом опять стал твердым. — Я услышал, как он крался по лестнице, и отловил его прямо здесь.

— Каким образом он проник сюда? — спросил Блоч, рассеянно приглаживая растрепанные седые волосы. — Я думал, на ночь все запирают.

— Ничего не стоит перелезть через ограду. Наш так называемый ночной сторож большую часть времени проводит во сне.

— Но само здание?..

Ответом на этот вопрос мы были обязаны Марку, который со свойственной ему любознательностью взвесил и просчитал все возможные варианты и теперь вприпрыжку мчался к нам наверх по лестнице.

— Одно из окон в гостиной открыто, — возвестил он.

Все стало ясно. Я развернулась и побрела в свою комнату, не смея поднять глаза на кого-нибудь из них — расторопного, исходящего любопытством Марка, Ди с ее улыбочкой, Блоча с выражением сомнения во взгляде. Окна здесь открывались только изнутри. Я-то знала, что не открывала окна, но другие не знали — за исключением того, кто это сделал. Ди в поисках любовных приключений? Возможно. А может быть, это сделал кто-нибудь еще, тот, кто нанял убийцу, чтобы не замарать кровью собственные руки?

На следующее утро, когда мои страхи улеглись, я сама позволила им напомнить о себе. Я решила, что не поеду на раскопки. Терпеть изучающие взгляды Марка и Эла, строивших невероятные догадки, было достаточно неприятно, но еще меньше, черт возьми, я хотела оказаться под обстрелом всепонимающих взглядов рабочих. К этому времени, вероятно, все они, включая и его дядю Фейсала, знали о последней победе Хассана, и, надо полагать, находили эту новость чрезвычайно занимательной.

Через десять минут после того, как я утвердилась в своем решении, явился Джон и забарабанил кулаком в мою дверь, а когда я ответила «Пошел вон», он вошел.

— Сегодня я никуда не поеду, — объявила я.

— Нет, поедешь, — отрезал он. — Одевайся, или я сам тебя одену.

Прибыв на место, я заняла свою излюбленную позицию в тени под скалой и провела там все утро.

Это оказалось не так тягостно, как я ожидала. Иссушающая мозги жара не доставляла мне чрезмерного беспокойства из-за того, что я, как видно, уже акклиматизировалась, а возможно, и потому, что у меня не было достаточного количества мозгов, которым это могло бы повредить. И все же их хватило на то, чтобы заметить перемену в поведении рабочих. Их внимание ко мне ограничивалось лишь кратким приветствием, мало того, они, казалось, избегали и друг друга тоже. Работавшие бригадами люди то и дело разбредались, предпринимая странные прогулки куда-то в сторону. У них всех был небывало таинственный вид. Несомненно, слух о гробнице дошел до жителей Гурнаха. Ни один из них больше не проявлял усердия в работе. Во всяком случае, искреннего.

У меня была масса свободного времени, чтобы поразмыслить о ночном визите Хассана, чье отсутствие на раскопках выглядело весьма подозрительным. Нет сомнения, что он явился на свидание с Ди, о чем свидетельствовало ее роскошное неглиже, надетое конечно же заранее, а не в момент неожиданной тревоги. Я не могла представить, как она со своим гипсом спустилась вниз по лестнице, чтобы открыть окно, пока не сообразила, что девчонка наверняка сделала это до того, как подняться наверх. Сначала я разозлилась, что она не стала меня выручать, но потом поняла, как наивно было бы рассчитывать на это. Я на ее месте тоже, скорее всего, промолчала бы. Особенно при таком, как ее, папочке, грозном, словно огнедышащий дракон, охраняющий красавицу в своем замке и готовый наказать ее за дурное поведение.

И все же после ночного инцидента я не слишком благоволила к Ди, и поэтому, когда она под вечер постучала в мою дверь, я впустила ее, не потрудившись выразить восторг от ее появления.

— Тебе следовало бы нежиться в объятиях сна, — обронила я сухо, — ведь прошлой ночью ты, должно быть, не сомкнула глаз.

— Так и есть, — сказала Ди и села.

Сраженная подобной искренностью, я всмотрелась в ее лицо. Она выглядела измученной и постаревшей лет на десять.

— В чем дело? — спросила я.

— Прости меня за прошлую ночь. Я не хотела, чтобы тебе...

— О, забудь, — прервала я ее смущенно. — На твоем месте я, вероятно, сделала бы то же самое. Но скажу честно, Ди, этот мерзкий маленький прохвост...

— Он говорит, что ты просто взъелась на него.

— Да ну? Интересно, почему же я на него взъелась? Не важно, не говори мне, что он сказал. Послушай, Ди, я знаю, бесполезно говорить тебе, как неприлично приглашать мужчин к себе в комнату, особенно если она предоставлена в твое распоряжение из любезности. Но ты хотя бы должна понимать, как глупо развлекаться со своим ухажером практически под носом у отца.

— Он попросил меня, чтобы я его впустила.

— Господи помилуй, ты говоришь словно служанка во времена королевы Виктории. Ну и почему ты не велела ему катиться к чертовой матери?

— Он такой настойчивый!

— Могу поклясться. И к тому же не менее вероломный.

— Ты не перестаешь об этом повторять. — Ди беспокойно заерзала и почесала пальцы, торчавшие из-под гипса. — Ты и вправду так считаешь или просто злобствуешь? Насчет того, что ему нельзя доверять, я хотела сказать.

— Я злобствую, но я тоже... — Неожиданно зародившееся дикое подозрение разрослось, словно чудовищное растение-людоед. — Подожди минутку. Погоди-ка, так что же наговорил тебе Хассан?

Я взволнованно схватила ее за плечи, заставив посмотреть на меня. И тут я поняла, что власть Хассана над ней объяснялась не простым половым влечением, как я примитивно вообразила. Есть чувство, выражение которого на лице не спутаешь ни с каким другим. Страх.

Будь я поумнее, я бы заставила ее все рассказать мне. Теперь я не узнаю этого никогда. Я не воспользовалась случаем. Пока я мешкала, подыскивая нужные слова, у двери послышались шаги и раздался голос Блоча:

— Томми, Ди с тобой?

Ди скорчила кислую мину и удалилась, стуча костылями, успокаивать любящего папочку. Я стояла, уставившись на закрывшуюся за ней дверь, и слушала их голоса — резкий и недовольный голос Ди и тихий, ласковый, наставительный голос Блоча. Рой неожиданных мыслей кружил у меня в голове и среди них воспоминание о случайных на первый взгляд расспросах Ди насчет гробницы и ее ценности. Не может ли Хассан?..

Джон так не думал, но Джон ведь только строил догадки, «теоретизировал», как он это называл, что было просто модным словечком, означающим то же самое. Да, очень возможно, что у Хассана есть чрезвычайно важная информация, и как раз в его манере использовать ее в качестве приманки, золотой сверкающей приманки для падкой на такие вещи девчонки. Но на данный момент девчонка, похоже, оказалась падкой и на другие предложения. Определенно, я должна с ней поговорить, и как можно скорее, ради нее и ради себя самой.

За ужином Ди вела себя как обычно, будучи, может быть, чуть более хмурой, чем всегда. Она меня избегала и, когда я постучала позднее к ней в дверь, не откликнулась. Может быть, спала. Но, зная то, что я знаю сейчас, сомневаюсь. Я не ожидала увидеть ее за завтраком и не увидела. Ди редко спускалась вниз, чтобы позавтракать, что в ее полуувечном состоянии было объяснимо. Итак, только к полудню мы поняли, что Ди пропала.

Когда пришел Блоч, разыскивая ее, как накануне, я испугалась, что она улизнула с Хассаном и на этот раз ее застанут с поличным. Но вскоре стало ясно, что ее нигде не могут найти. С гипсом и на костылях Ди не могла уйти далеко, и все же в пределах институтской территории ее не было.

Когда это выяснилось, весь институт всполошился и жужжал, словно растревоженный пчелиный рой. Я нервно маневрировала по холлу на нижнем этаже, надеясь уловить момент, когда можно будет поговорить с Джоном наедине, но Блоч сделал мою тактичность совершенно ненужной. С крепко сжатыми губами и каменным выражением лица он спросил Джона резко, словно щелкнул бичом:

— Ты проверил, где находится этот парень, Хассан?

Джон посмотрел на него долгим оценивающим взглядом и решил сказать правду:

— Да. Он тоже пропал. Его никто не видел с прошлой ночи.

Лицо Блоча не изменилось, но он вдруг взмахнул рукой и стукнул кулаком по маленькому столику с такой силой, что тот упал на пол вместе со стоявшей на нем вазой с цветами.

— Мне чертовски жаль, Сэм, — проговорил Джон. — Но дело обстоит именно так. Мне следовало догадаться, что все к тому и шло.

— Я это видел, но не хотел верить худшему. Это моя вина.

— Они не могли далеко уйти. Мы их поймаем.

Но как бы не так! Сбежавшая парочка получила хорошую фору: всю ночь и большую часть дня. Расспросы по Луксору выявили улики — много и все разные. Хассана видели: 1) садящимся в утренний самолет на Каир; 2) отъезжающим ночным поездом в Асуан; 3) направляющимся в пустыню верхом на осле. Все это проделали по крайней мере трое мужчин, соответствующих его описанию, и первые двое были в сопровождении женщин в западной одежде, а за третьим смиренно следовала, естественно пешком, фигура, от носа до пяток закутанная в пыльный черный балахон. Ни у одной из женщин гипса на ноге не было.

Блоч, лицо которого стало серым и измученным, на последний факт отреагировал пожатием плечами:

— Она могла снять гипс. Наверняка так и сделала.

— Но это же опасно. Прошло меньше месяца, не так ли? — подсчитала я, быстро и приблизительно.

— Разве она думает об этом! Она такой ребенок. Оставив меня переживать за него, он ушел, чтобы проверить, чем закончились его звонки в Каир. Полиция там уже была поднята на ноги и держала под наблюдением все порты и аэропорты. Однако эта мера предосторожности не принесла результатов. День сменился ночью, прошла большая часть следующего дня, а никаких известий не поступало. Попытка найти хотя бы одного из трех путешественников — на поезде, самолете и осле — не увенчалась успехом. Вероятно, Ди и Хассан исчезли в голубой дали.

На следующее утро я сидела на своей любимой скамейке в саду, когда открылись ворота и вошел Блоч. От его молодцеватой походки не осталось и следа, плечи ссутулились. Когда он, узнав меня, одарил подобием своей прежней улыбки, я чуть не разревелась.

— Присядьте, — пригласила я. — У вас совершенно измученный вид.

— Я здорово устал. Пробродил полночи.

— Я полагаю, Джон переговорил с друзьями Хассана в Гурнахе?

— Думаю, у этого парня нет друзей, — сквозь зубы процедил Блоч и чуть не плюнул.

— Нет никого, кто мог бы спрятать его?

Блоч посмотрел на меня:

— Вы что-то знаете, Томми?

— Если бы знала, то сказала бы. Вы были так добры ко мне.

— Спасибо, милое дитя. — Он погладил меня по плечу.

Мне отчаянно захотелось сделать что-то такое, чтобы выражение безнадежной усталости на его лице исчезло.

— Знаете, — сказала я, — Ди говорила со мной за день до того, как убежала. Возможно, это так, пустяки, но я никому не рассказывала...

— И что это было? — жадно спросил он.

— Я не хочу понапрасну вас обнадеживать. Просто у меня возникло странное чувство, что она знает что-то насчет гробницы... или, скорее, знает Хассан, и что он говорил с ней об этом.

Горя желанием найти хоть какой-то след, Блоч заставил меня повторить слово в слово то, что говорила Ди. Для него это, наверное, как в пустыне колодец с водой — пусть плохой, подумала я и старательно пересказала наш разговор.

— И это все? — спросил Блоч, когда я закончила.

— Думаю, что да, — ответила я, придав голосу больше неуверенности, чем чувствовала, поскольку мне отчаянно не хотелось разрушать его последнюю слабую надежду.

— Хорошо, — коротко произнес он и надолго уставился взглядом в землю.

— Мистер Блоч, вам лучше пойти к себе и прилечь. Вы, должно быть, совершенно без сил. Если я вспомню что-нибудь еще, я вам скажу. Обещаю.

Он поднял на меня глаза, безжизненные, словно окаменевшие, и тихо сказал:

— Она единственное, что у меня осталось, ведь ее мать сразу умерла...

Я издала нечленораздельный звук, не в силах найти слова, которые могли бы выразить мое сочувствие. Он опять потрепал меня по плечу:

— Думаю, я слишком взволнован, чтобы уснуть. Пойду прогуляюсь. Мне нужно устать настолько, чтобы сразу провалиться в сон.

Блоч сделал несколько шагов, а потом оглянулся. Его улыбка была трогательна.

— Не хотите пойти со мной? — спросил он неуверенно.

Если бы он попросил меня встать на голову и спеть «Янки Дудл»[22], я бы это сделала — я готова была сделать все, что, по его мнению, могло бы ему помочь.

— Разумеется, — согласилась я.

Солнце клонилось к западу, мягкое сияние его делало все краски сочнее, а скалы превращало в сверкающие слитки золота. Мы шли не спеша в молчании, которое по мере того, как мы приближались к Деир эль-Бахри, становилось менее гнетущим. Мои бесцельные прогулки зачастую оканчивались именно тут. Я никогда не уставала любоваться храмом, смена освещения придавала этому чуду из камня всякий раз другой вид. Сейчас бледно-янтарный в лучах заходящего солнца, он казался со своими стройными колоннадами на удивление греческим.

Мы добрались до первой из них. Вокруг не было ни души. Бригада, занятая ремонтом храма, ушла до следующего рабочего дня, а туристы вернулись в свои отели, чтобы наполнить ванну прохладной водой, а желудки — холодным питьем. Это место принадлежало только нам одним.

Мы сидели у основания колонны и говорили о храме и о той, кто повелела возвести его, о царице, которая стала самостоятельно править Египтом. Блоч, по-видимому, предпочитал больше не касаться в разговоре своих личных дел и охотно поддержал беседу о царице Хатшепсут[23], демонстрируя недюжинные знания древнеегипетской истории, как и всего, что имело отношение к археологии.

— Я всегда была без ума от ее друга архитектора, он мне очень нравится, — сказала я и замолчала, потому что эта тема могла вызвать болезненные ассоциации.

— Мне тоже, — спокойно согласился Блоч. — Я восхищаюсь его дерзостью. Ты видела нарисованные им на стенах священного храма маленькие портреты, фигурки — собственные автопортреты?

— Да, они прелестны. Но я уверена, что она сама позволила ему эту дерзость.

— Может быть, но могу поспорить, что чванливый двор был шокирован. Знаешь, я читал об этих маленьких фигурках тысячу раз, но никогда не надеялся их увидеть.

— Так за чем дело? Они здесь рядом. Хотите посмотреть прямо сейчас?

Он согласился, но, когда мы добрались до входа в заднюю крытую часть храма, где внутри было темно хоть глаз коли, Блоч остановился в замешательстве.

— Не думаю, что у меня хватит сил, после всех этих событий, детка.

— Тогда в другой раз.

— Иди сама.

До сих пор он, видно, держался, но теперь, сникнув, в изнеможении опустился на землю, и я поняла, что ему хочется побыть одному.

Сразу за входом царила кромешная тьма, и экскурсоводы обычно зажигают маленькие свечи, когда приводят сюда туристов. К счастью, в сумочке у меня было полно спичек, и я без труда обнаружила нужный зал. Изображения Сенмута, архитектора царицы, хорошо мне запомнились. Он казался мне сексуально очень привлекательным, но хвастливым и наглым человеком. Возможно, эти торопливо начерченные маленькие автопортреты, предусмотрительно скрытые от входящих в зал дверью, создавали впечатление рисовки.

Теперь дверей не было, но, чтобы разглядеть их, мне пришлось присесть на корточки и поднести зажженную спичку к нацарапанной на стене фигурке человека, стоящего на коленях. Когда спичка погасла, стало очень темно. Но еще беспросветнее была та тьма, которая поглотила меня, когда что-то тяжелое обрушилось на мою склоненную голову.

Иногда бывает трудно найти грань между обычным сном и ночным кошмаром. Порой события в нем выглядят прозаическими и в пересказе могут даже показаться забавными. Не содержание сна делает его ужасным, а атмосфера, эмоциональная ситуация.

В своем сне я стояла, как это бывало не раз, в дверях директорского кабинета в институте. Я видела знакомую, обыденную картину — светло-желтые стены, большой стол в полном беспорядке, полки со стопками журналов, брошюр, фотографий, разбитыми черепками и с несколькими книгами. За столом сидел мужчина, спиной ко мне. Я знала, это должен быть кто-то из них — мой отец или Джон, но не могла понять кто.

Мой сон превратился в кошмар, когда во сне я начала в ужасе от своих сомнений заламывать руки. Я знала с ни на чем не основанной уверенностью, которая бывает только во сне, что один из двоих мужчин занимал директорский стул. Но я не могла сказать который.

Вот в этом и заключался кошмар, потому что даже сзади невозможно было перепутать одного с другим — светлую, посеребренную сединой голову Джона и шапку черных волос Джейка, широкие плечи Джона и утонченную линию спины Джейка.

Тут вращающийся стул стал поворачиваться, и меня во сне замутило от необъяснимого страха. Через мгновение я увижу лицо человека, который медленно поворачивался ко мне. Я узнаю, кто он, но я не перенесу этого.

Стул поворачивается, поворачивается, поворачивается... и замер. Теперь я ясно вижу всю фигуру — и лицо тоже. Нет, не лицо — лица. Фигура была и не Джона, и не Джейка, это были они оба. На меня смотрели две пары глаз. Две пары губ зашевелились, и два голоса нараспев, как греческий хор, четко выговаривая слог за слогом, продекламировали:

— Нет такой гробницы, нет такой гробницы, нет такой...

Я, которая была во сне, начала кричать. Я кричала и кричала, пытаясь заглушить голоса, которые становились все громче и неотвратимо перекрывали мои крики. Я попыталась убежать, но ноги приросли к полу...

Мой крик все еще звучал у меня в ушах, когда я пришла в себя, и безрассудный животный страх при воспоминании о диком видении все еще повергал в дрожь все мое тело. Меня окружала плотная непроглядная тьма. Пришлось поднять руку и дотронуться до собственных глаз, чтобы убедиться, что они открыты. Капля влаги скатилась по моему носу и упала на верхнюю губу. Кровь? Нет. Более прозаическая, но столь же соленая жидкость. Пот. Было жарко в этом неизвестном темном месте, жарко, тесно, пахло плесенью. Глубоко вдохнув, я отчетливо ощутила странный запах — пыли, застоявшегося воздуха и безжизненного камня, а еще к ним примешивались какие-то другие, едва различимые запахи. Такое сочетание не было для меня привычным, во всяком случае в последнее время, но, однажды ощутив этот запах, забыть его невозможно.

Голоса из моего кошмара были не правы. Такая гробница существовала. И я была замурована в ней — лежала на спине, как его другой, молчаливый, обитатель.