9

Предстоял разговор с австрийцами. После долгих проволочек австрийцы склонялись, как будто, к тому, чтобы подписать контракт на обслуживание туристов. Дело оставалось за малым: показать площадку, где не сегодня-завтра будет отрыт котлован под сверкающий офис «Марты», загнать на площадку два автобуса, которые должны были изображать развивающийся автопарк «Марты», утрясти кое-какие процентные разногласия и хорошенько напоить партнеров. Последнее представлялось наиболее определенной, не вызывающей сомнений частью программы: австрийцы, Кёльнер и Фогт, без колебаний напивались столько раз, сколько были подвергнуты искусу. Но не спешили, к несчастью, переносить свою сговорчивость в этом вопросе на дела…

— Трескин! — прервав оживленные объяснения с замом, ворвалась Нинка. — Правду врут, что ты женишься?

Потрясение Трескина можно представить, если сказать, что ему показалось, будто он краснеет. Разумеется, это было преувеличение. На загорелых полных щеках не проступило краски, но ощущение было ничуть не лучше того, которое, как можно предполагать, испытывают в таких случаях застенчивые, склонные к уединению люди.

— С чего ты взяла? — с деланной небрежностью проговорил Трескин. По форме слова его еще имели видимость резкого отрицания, но внутренней силы в них не ощущалось.

И Нинка, и Семен Михайлович — бывалые физиономисты — тотчас это подметили и переглянулись.

— Людочка хорошая девушка, — заметил Семен Михайлович.

— Все говорят, — продолжала свое Нинка. — Алка вон в приемной рыдает, — она кивнула, указывая на смежную комнату, где раздавался перестук машинки.

— На ком я женюсь? — бессмысленно и трусливо переспросил Трескин.

— На этой! — Нинка присела, раскинув руки в лицедейском поклоне, и начала представлять: привстала на цыпочки, поиграла бровями, пытаясь придать себе девичье выражение лица — безмятежно отсутствующее.

— Я думаю, эти разговоры преждевременны, — с серьезностью, которая и сама по себе смахивала на насмешку, сказал Семен Михайлович.

— Ничё! — заверила его Нинка. — Поупрямится и наша будет, наша общая мама — фирменная. Чувствуете, Семен Михайлович, как мы все помолодеем, когда у нас появится юная мама?

Не находя иного способа прекратить разговор, Трескин поднялся.

— Точно чокнулись! Других забот нету! — пожал он плечами и вышел, не понимая зачем.

Только оказавшись в приемной, Трескин вспомнил дело и подсел к секретарше. Мельком взглянув на шефа, та вынула из машинки закладку.

— Аллочка, — начал Трескин. — Я хотел освободить тебя после обеда.

— Юрий Петрович, — отвечала Аллочка с неожиданной строгостью, — правду Жора сказал, что вы женитесь?

— Да, Аллочка, — раздраженно кивнул Трескин, — правда. Только не знаю еще, на ком и когда.

— Вы шутите, — голос ее дрогнул, выдавая сухое, без слез волнение.

Аллочка была высокая, вытянутая всеми пропорциями, худая девица, как уверяли Трескина, необычайно красивая. Трескин, однако, не испытывал волнения, когда Аллочка заглядывала ему по делам службы через плечо. Если счетов, накладных, квитанций, гарантийных писем набиралось на столе перед Трескиным много и дело затягивалось, случалось Аллочке наклониться пониже… неслышно опереться на него рукой с тонкими длинными пальцами и красными ногтями; она читала вместе с шефом, а когда попадалось увлекательное место, замирала… Так вот Трескин больших неудобств при этом не испытывал. Зато он охотно соглашался с мнением знатоков относительно Аллочкиных достоинств и статей. В этом случае по ряду соображений мнение знатоков было ему важнее собственного.

— Аллочка! — продолжал Трескин беспечно, но с какой-то особой, настораживающей мягкостью в голосе. — Обед с Кёльнером и Фогтом в два часа. Ты, конечно, с нами, часа полтора, думаю. Поедем смотреть автобусы, и я привезу австрийцев обратно. Хорошо бы… вечером, чтобы ты их заняла.

— Обоих? — спросила Аллочка, нервно перекладывая листы бумаги и копирку.

— Зачем обоих? Кёльнера.

— А почему не Фогта?

Трескин не ответил. Последовательно и неуклонно она перекладывала каждый лист бумаги листом черным, что требовало терпения, поскольку работе не видно было конца: по мере того, как развивался разговор, росла в толщину подготовленная для машинки закладка.

— Аллочка, — снова начал Трескин, — если все это очень затянется… понимаешь, очень, я освобождаю тебе следующий день. Можешь не приходить. Не брыкайся там только особенно… Понимаешь?

Стопка переложенной бумаги продолжала расти.

— На ком вы женитесь? — внезапно спросила Аллочка.

Чтобы не отвечать бранью, Трескин заставил себя помолчать.

— Если задержишься до ночи… эту услугу фирме и мне лично я не забуду. Ты понимаешь, что мы найдем способ тебя отблагодарить?

— Я-понимаю! — очень быстро и оттого слитно сказала Аллочка. — Я-понимаю! — напряженные губы мелькнули в тряской лихорадке и мгновенно остановились, поджавшись. Она схватила закладку и принялась пихать ее за печатный валик. — Я сделаю все, что нужно! — нервно взлетевшим голосом заявила она, запихивая в узкую щель десять или более листов сразу — они мочалились. — Сделаю все, что нужно! — истерически повторила Аллочка и вдруг, проявляя непоследовательность, смяла закладку, скомкала и швырнула в корзину — ударившись о край, белые и черные листы посыпались на пол. Отчаянно всхлипнув, Аллочка вскочила и бросилась вон.

Она вернулась с побледневшими бровями и ресницами, пропал румянец, который шел от висков косым клином. Тем не менее, к обеду щеки зарумянились вновь, ресницы удлинились и потемнели, брови изменили форму — прогнулись дугой, придавая Аллочке очарование наивности. С Кёльнером и Фогтом она держалась поначалу довольно-таки церемонно, но Трескин не придавал этому значения, понимая, что всему свой черед; он больше никак не показывал заинтересованность в Аллочкиной доброй воле.

Австрийцы ни на что не напрашивались и ни от чего не отказывались, за обедом они взяли такой крутой старт, что Трескин, пивший умеренно, обеспокоился, не пережал ли. В который раз он был принужден убедиться, что плохо знает своих друзей: когда подъехали к огороженной площадке, где стояли два свежеумытых «икаруса», Кёльнер и Фогт странным образом протрезвели. Произошло это так внезапно, без какого-либо заметного усилия со стороны австрийских друзей, что Трескину померещилось, что будто он сам пьян больше австрийцев. Фогт, молодой человек неопределенного возраста, едва держался на заднем сиденье между Жорой и Семеном Михайловичем, а тут не только выбрался из машины без посторонней помощи, но и дальше, пока занимались делом, ни малейших признаков шаткости не проявлял. Осоловевший тучный Кёльнер, который едва размыкал веки, чтобы глянуть, куда везут, обнаружил по прибытии на место удивительную зоркость. В салоне первого «икаруса» — очень чистом, только что его подготовили для показа, — не говоря худого, достал из кармана белый платок и провел по верху багажной полки там, где крепится сетка. Платок посерел от пыли, Кёльнер и Фогт обменялись взглядами. Потом, мучительно изогнувшись, толстый Кёльнер полез куда-то под сиденье и достал платок просто черный.

— Выпендриваются, — благодушно улыбаясь партнерам, сказал Жора для Трескина.

— Гут, гут, — безмятежно приговаривал Кёльнер.

Водители, наблюдавшие сцену издалека за раскрытой дверью, потешались в свое удовольствие.

Так же дотошно австрийцы осмотрели двигатель, попросили показать набор инструментов — избыточному разнообразию их они порадовались. Насчет моторной части к тормозов у обоих водителей оказался полный порядок.

Один из них, постарше, морщинистый, но крепкий, без единого седого волоска мужичок придержал Трескина за рукав:

— Это вы тут командир?

Товарищ его тоже глядел блудливо, и Трескин почуял неладное. Молчали, ожидая, пока остальная компания во главе с Семеном Михайловичем удалится — он повел ко второму автобусу, где все уже было нараспашку.

— Командир, мы договорились на вчера, а сегодня нам нужно было в рейс, — сказал старший.

— Ну? — холодно отозвался Трескин.

— И уже перестояли, так не пойдет, — добавил второй.

— Вот именно, что договорились, — сказал Трескин, оглядываясь на австрийцев — далеко ли отошли. — По пятьдесят баксов на нос мало?

— Значит, если не положишь сейчас вдвое, — возразил старший, слегка нервничая, — он оглядывался за поддержкой на товарища, — мы скажем немцам, что автобусы не ваши. Скажем, что ты их за дураков держишь, — осклабился он.

— У меня ребята есть, за такие финты ноги переломают, — предупредил Трескин.

Водители перестали улыбаться.

Все стороны, однако, — водители, австрийцы и «Марта» были, в конце концов, удовлетворены, и Трескин, размышляя о том, как мало нужно для согласия, для того, чтобы привести к равновесию столь разнообразные, противоречивые интересы, непроизвольно перекинулся мыслью к Люде и от нее к Жоре и ко всей той путанице, которую создал Жора. Трескин чувствовал, что решение близко. Это походило на озарение, на то, как первые признаки далекого еще света быстро, почти без перехода становятся сияющим днем. Дремлющее воображение пробудилось, он подумал об этом, перекинулся мыслью сюда — и, глядя на австрийцев, присвистнул. Решение обнаружилось рядом, простое и готовое, как яйцо. Трескин хмыкнул, не разжимая губ, и окликнул Жору.

— Ты чего это меня женишь? — с язвительной лаской спросил он.

А Жора не то чтобы не ждал вопроса, — удивился легкомысленным ноткам.

— Семен Михайлович! — крикнул еще Трескин. — На пару слов… Как вы думаете, зачем он меня женить вздумал?

— Людочка хорошая девушка, — сказал Семен Михайлович, оглядываясь на австрийцев.

— Так вот, Жорик, я подумал над твоим предложением…

— Жениться собрался?

— Обойдемся, пожалуй, без свадьбы. Вот, Жорик, я пальцем о палец не ударю — она моя!

— Как же она будет твоя, если ты сам не подсуетишься?! — спросил Жора, вкладывая в свои слова чуть больше язвительности, чем это было оправдано ситуацией.

— Я ее куплю, — хладнокровно возразил Трескин.

— Ее? Купишь? Я смеюсь! — Жора и вправду хохотнул хриплым, каркающим голосом.

Кёльнер и Фогт, выбравшись из автобуса, с недоумением наблюдали за перепалкой, но подходить из вежливости не стали. Возможно, думали деликатные австрийцы, хозяева доискиваются сейчас, откуда в салоне грязь.

— Минуточку! — крикнул Трескин переводчице. — Айн кляйне производственный вопрос.

— Как ты ее купишь? — язвил Жора.

— Это уж мое дело. Значение имеет только результат.

— Ребята, не затевайте, не нужно, — вставил Семен Михайлович. — Людочка хорошая девушка. Поверьте мне.

— Как же мы узнаем этот твой результат? — продолжал Жора, не обращая внимания на ритуальные заклинания старика.

— Она сама скажет, готово, скажет, со мной полный порядок, я втюрилась! Где мой Трескин? Где мой киска Трескин?

— Если она в течение двух ближайших месяцев скажет, что в Трескина… втрескалась, — злобно возразил Жора, — я месяц работаю на фирму бесплатно.

— Идет! Копи деньги! Они тебе понадобятся.

— А если не скажет, я принародно ухвачу тебя за нос.

— Заметано.

— Готовь свой нос!

— Людочка славная девушка, — укоризненно повторил Семен Михайлович, перебивая ребром ладони сплетенные руки спорщиков.

Трескин глянул на часы.

Загрузка...