Глава V


Наутро в обществе капитана Харалана я приступил к знакомству с Рагзом. Свадьбу назначили на первое июня, то есть через двадцать дней, и Марк был весь в хлопотах. Мой спутник оказался превосходным гидом, эрудированным, истинным патриотом родного города.

Я не говорил с Хараланом о Вильгельме Шторице, хотя не забывал о странном сопернике Марка ни на секунду. И сам капитан не проронил ни словечка по этому поводу.

Как и большинство венгерских городов, Рагз мог предъявить метрики[86] на четырех или пяти языках — латинском, немецком, славянском, мадьярском… И названия эти столь же сложны, как и имена князей, великих герцогов[87] и эрцгерцогов[88].

— Конечно, наш город не столица, — объяснял капитан Харалан, — однако здесь живет более сорока тысяч человек, и благодаря своей промышленности и торговле Рагз занимает почетное место в королевстве Венгрия.

— Это город чисто мадьярский, — заметил я.

— Совершенно верно. И нравы, и обычаи, и одежда — чисто национальны. Конечно, среди торговцев вы можете встретить немцев, но здесь их ничтожное меньшинство.

— Я знал об этом, а также и о том, что в Рагзе очень гордятся национальной однородностью населения.

— Должен сказать, что мадьяры — не надо путать их с гуннами[89], как иногда бывает, — добавил капитан, — представляют сильный политический блок, и с этой точки зрения Венгрия превосходит Австрию.

— А славяне? — поинтересовался я.

— Славян намного меньше, чем мадьяр, но все же больше, чем немцев…

— А как здесь относятся к последним?

— Очень скверно! Особенно их не любят венгры. Национальная рознь между немцами и мадьярами существует с давних времен. Антипатия приобрела тысячи разных форм и оттенков, вплоть до пословиц, иногда весьма грубых: «Еb a nemet kutya nelkiil» — говорится в одной из них, что означает на хорошем французском: «Там, где немец, там и пес».

Соль пословиц — в метафорическом[90] преувеличении, и приведенная выше говорит: нет согласия между двумя народами.

Для застройки верхних кварталов Рагза характерна почти геометрическая планировка.

На набережной и по улице Иштвана Первого[91] капитан Харалан провел меня к рынку Коломан в самое оживленное для торговли время. На рынке, заваленном разнообразнейшими товарами, я увидел отдыхающего крестьянина в национальном костюме. В этом человеке ярко воплотились характерные народные черты: крупная голова, чуть курносый нос, округлые глаза, обвислые усы. Из-под широкополой шляпы торчат две косички. Куртка и жилет с костяными пуговицами шьются из овечьей шкуры, штаны — из грубого домотканого полотна, как и в наших северных деревнях; широкий узорчатый пояс туго стягивает талию. На ногах тяжелые сапоги, иногда со шпорами.

Женщины мне показались живее мужчин — красивые, яркие, подвижные, в коротких разноцветных юбках, с вышитыми корсажами, в шляпах с перьями и заломленными полями на пышных прическах…

В районе рынка толпами бродили цыгане. Несмотря на самобытность, эти горемыки выглядят убого и вызывают сочувствие. В их жалких лохмотьях, сдается, намного больше прорех, чем заплат.

Потом мой добровольный гид провел меня через лабиринт узких улочек со множеством мелких магазинчиков и лавочек, украшенных затейливыми вывесками. Ближе к площади Курш, одной из самых больших в городе, квартал расширился.

В центре бил фонтан. Роскошный — из бронзы и мрамора. Здесь же находился памятник Матиашу Корвину, герою пятнадцатого века, ставшему королем в подростковом возрасте. Матиаш Корвин сумел отразить нападения австрийцев, богемцев, поляков и спас христианскую Европу от варваров Оттоманской империи.

Площадь воистину великолепна. С одной ее стороны возвышается дворец губернатора с флюгерами на острых крышах, сохраняющих черты старинных построек Ренессанса[92]. К главному корпусу ведет лестница с металлическими перилами, и галерея с мраморными статуями разнообразит конструкцию первого этажа. По всему фасаду — окна с каменными поперечинами, забранные старинными витражами. В центре дворца — высокая башня, ее венчает купол со слуховыми оконцами, над которым полощется на ветру венгерский национальный стяг. С противоположной стороны два крыла здания образуют фасадный выступ; они соединяются решеткой с воротами, сквозь которые виден просторный двор, украшенный по углам зелеными газонами.

Здесь мы задержались на некоторое время.

— В этом дворце, — сообщил капитан Харалан, — через двадцать дней Марк и Мира предстанут перед губернатором, чтобы просить о его согласии на брак, перед тем как отправиться в кафедральный собор на церемонию венчания.

— Просить о согласии губернатора? — Недоумению моему не было предела.

— Да, это старинный местный обычай. Не положено жениться, не получив одобрения высоких городских властей. Кстати, это очень укрепляет союз между помолвленными. В случае несостоявшегося брака они не имеют права искать других брачных уз.

Капитан вел меня по улице Ладислас до кафедрального собора Сент-Михай, памятника тринадцатого века. В архитектуре смешаны черты романского и готического стилей, что лишает сооружение художественной цельности. И все-таки собор прекрасен! Фасад с двумя башнями по бокам, главный шпиль[93] на поперечном нефе[94], достигающий в высоту трехсот пятнадцати футов, центральный сводчатый портал[95], лепной орнамент[96] из цветущих роз… Лучи солнца заливают светом большой неф и округлую абсиду[97] среди многочисленных контрфорсов[98], подпорных арок.

— У нас еще будет время, и мы получше осмотрим интерьер[99] собора, — заметил капитан Харалан, — а пока поднимемся к замку, прогуляемся по бульварному кольцу и вернемся домой к обеду.

В Рагзе несколько лютеранских[100] и греческих храмов, не имеющих архитектурной ценности. Подавляющее число здешних жителей — католики.

Венгрия тяготеет преимущественно к религии апостольской[101] и римской[102], хотя в столице ее проживает наибольшее после Кракова количество евреев. Основной капитал, как и везде, сосредоточен в их руках.

Пересекая довольно людное местечко, мы оказались в центре странного происшествия, вызвавшего непонятную панику среди народа.

Несколько женщин, бросив прилавки, окружили крестьянина, внезапно рухнувшего наземь и безуспешно пытавшегося подняться. Мужик был страшно разозлен.

— Да говорю же вам, что меня ударили… Меня толкнули так, что я сразу свалился!

— Кто же тебя ударил? — уперев руки в бока, вопрошала торговка. — Ведь ты шел совсем один, никого, кроме тебя, здесь не было!

— Меня ударили, — упорствовал пострадавший, — сильно ударили, прямо в грудь, черт побери!

Расспросив крестьянина, капитан Харалан получил следующее объяснение: тот мирно шел, когда вдруг ни с того ни с сего получил сокрушительный толчок в грудь. Он не видел нападавшего, но, судя по силе удара, это был настоящий богатырь. Но кто же он, непонятно! Очнувшись от толчка, крестьянин никого около себя не обнаружил.



Странно! Правду ли говорит мужик? Какой смысл ему лгать? Странно! Может быть, это был порыв ветра? Но в воздухе царило полнейшее спокойствие. Итак, человек упал от удара, грубого удара — ситуация необъяснимая.

В толпе предположили, что мужик в стельку пьян, потому и на ногах не держится. Но крестьянин отчаянно защищался, со слезой в голосе уверяя, что ничего не пил. Тем не менее конный жандарм арестовал потерпевшего.

Таким образом, инцидент оказался исчерпанным. Мы отправились дальше по одной из ведущих в гору улиц, держа курс к восточной части города, и попали в запутанное переплетение улочек и переулков, в настоящий лабиринт, из которого чужеземцу не так просто выбраться.

Наконец мы приблизились к замку на одной из вершин горы Вольканг.

Это была настоящая крепость, типичная для венгерских городов, — акрополь[103], «вар» — по-мадьярски. Неприступная феодальная[104] цитадель[105], грозная для внешних врагов, гуннов и турок, да и для подданных сеньора[106] тоже. Вдоль зубчатых стен протянулась галерея с навесными бойницами[107]. По углам могучие башни, самая высокая из них доминирует[108] над округой.

Подъемный мост, переброшенный через ров, поросший колючими кустами, привел нас к потайной двери между двух музейных ржавых мортир[109]. Над нами вытянулись жерла[110]старинных пушек.

Несколько солдат, несших караульную службу, оказали капитану Харалану подобающий его званию прием. Харалан предложил подняться на самую высокую башню. Я охотно согласился.

Не менее двухсот сорока ступеней винтовой лестницы вели к верхней площадке. Оттуда открывалось гораздо большее пространство, чем с башни семейства Родерихов. Дунай был виден в пределах не менее семи лье до поворота к востоку, в направлении Нёйзаца[111].

— Вот теперь, дорогой Видаль, весь город у наших ног! — закончил экскурсию мой симпатичный гид.

Я искренне поблагодарил будущего родственника за полезную и приятную прогулку:

— То, что я сегодня увидел, показалось мне чрезвычайно интересным, даже после Будапешта и Прессбурга.

— Счастлив слышать ваши слова! — отвечал Харалан. — Когда вы поближе познакомитесь с Рагзом и его жителями, у вас сохранятся самые лучшие воспоминания. Венгры — истинные патриоты. Мы любим родину сыновней любовью: и богатые и бедные! У нас ведь полное согласие между разными сословиями. Число бедняков ежегодно сокращается благодаря общественному милосердию. Не совру, если скажу, что здесь мало нищих. Впавшим в беду людям у нас тотчас оказывают поддержку.

— Я знаю, дорогой капитан. И доктор Родерих не щадит себя, чтобы помочь бедным… И мадам Родерих с вашей сестрой возглавляют многие благотворительные начинания…

— Мои мать и сестра делают только то, что обязаны делать люди их общественного положения и взглядов. Я полагаю, милосердие — самая настоятельная изо всех потребностей…

— И наверняка самая благородная, — подхватил я.

— Вообще-то Рагз спокойный город, — продолжал Харалан, — политические страсти его не потрясают. Но мы чрезвычайно ревниво относимся к сохранению своих прав и привилегий и всегда готовы защитить их. У моих земляков только один грех…

— Какой же?

— Склонность к мистике[112]. Легенды о призраках и привидениях, заклинания и всяческая чертовщина нравятся им больше всего. Они придают суевериям незаслуженно серьезное значение.

— Исключим из их числа доктора Родериха. Он врач и должен обладать трезвым рассудком. Но неужели ваши мать и сестра тоже подвержены этой слабости?

— Увы! Как и все остальные! Против невежества, а это именно невежество, я совершенно бессилен. Быть может, Марк меня поддержит…

— Если только не поддастся чарам мадемуазель Миры и не обратится в ее веру!

— Не исключено… А сейчас, месье Видаль, посмотрите-ка на юго-восток, туда, на окраину города… Видите террасу с бельведером?

— Да, конечно… И мне сдается, что это башня особняка Родерихов.

— Вы не ошиблись. Итак, в этом особняке есть столовая, а в этой столовой в данный момент идут приготовления к обеду. Поскольку вы являетесь одним из приглашенных…

— Я в вашем распоряжении, дорогой капитан!

— Итак, спускаемся! Оставим феодальную тишину[113] Вара, которую мы нарушили, и вернемся к дому по бульварам, через северную часть города.

По ту сторону красивого района, который тянется до городской черты, расположены бульвары. Их названия меняются при каждом пересечении с крупными улицами. На участке шириной более одного лье бульвары описывают кривую в три четверти окружности, замкнутую течением реки. Они засажены в четыре ряда огромными каштанами, липами, буками. С одной стороны тянется неглубокий ров с насыпью, за рвом — поле. По другую сторону — богатые особняки с палисадниками, пышными клумбами, фруктовыми садами, с бьющими из земли ключами.

В это время дня на проезжей части бульваров уже появлялись роскошные экипажи, на дорожках между деревьями гарцевали элегантные всадники и амазонки.

На последнем перекрестке мы свернули влево, спустились к бульвару Текей в направлении набережной Баттиани. Мое внимание привлек заброшенный дом, стоявший в глубине сада. Он выделялся из общего ряда особняков угрюмой отчужденностью. Окна дома закрыты ставнями, которые, судя по всему, не часто открывались. Замшелый цоколь[114] и маленький двор густо заросли чертополохом. Два дряхлых вяза с глубокими продольными трещинами на стволах покосились от старости. Фасадная дверь выцвела от непогоды, зимних ветров и снега. Три ветхих ступеньки крыльца, казалось, не выдержат человеческого веса.



Кроме нижнего цокольного этажа в доме был еще один, крытый грубыми горизонтальными брусьями, и квадратная башенка с узкими окнами, закрытыми плотными занавесками.

Дом производил впечатление нежилого.

— Чей это особняк? — поинтересовался я. — Он портит весь вид. Городу надлежало бы выкупить его и снести.

— Тем более, милый Видаль, в этом случае владелец покинул бы Рагз и убрался ко всем чертям собачьим, то бишь к ближайшим родственникам.

— Вот те на! Кто же хозяин?

— Один немец.

— Немец?

— Ну да, пруссак.

Неожиданно дверь дома отворилась. Вышли двое. Старший, лет шестидесяти на вид, остался на крыльце, а младший пересек двор и вышел на улицу.

— Вот это новость! — пробормотал Харалан. — Так он здесь? А я полагал, что он в отъезде…

Мужчина обернулся и заметил нас. Знал ли он Капитана? Не сомневаюсь! Они обменялись ненавидящими взглядами.

И я узнал этого человека. Едва он удалился на несколько шагов, я не смог сдержать своего изумления:

— Конечно же это он!

— Так вы уже встречались с этим типом? — Капитан Харалан был явно озадачен.

— Я плыл с ним на «Доротее» от Будапешта до Вуковара. Вот уж не думал встретить его в Рагзе! Неприятный сюрприз, должен признаться!

— Чтоб ему пусто было! — в сердцах сплюнул Харалан.

— Судя по всему, — заметил я, — вам не очень нравится этот немец!

— У меня есть серьезная причина для неприязни. Сей господин имел дерзость просить руки моей сестры!

— Как! — перебил я его. — Это Вильгельм Шториц?!

— Да, дорогой Видаль, это Вильгельм Шториц собственной персоной, сын Отто Шторица, знаменитого химика из Шпремберга. Значит, вы уже знали об этой истории?


Загрузка...