Возвращение клубники

Вот уже третьи сутки мужчина в общей палате городской больницы, в восьми этажах над печально известной улицей Вожирар, не просил ничего, кроме клубники.

Весь вечер вторника было слышно только, как стучат по оконному стеклу крошечные пальчики дождя.

Почти все пациенты, напичканные снотворными, погрузились в сон. Не спал лишь Пьер-Ив. Он знал, что умирает. На тумбочке возле кровати стояла ваза с клубникой, до которой он не мог дотянуться. Воображая сладость ягод, он вспоминал ее и вздрагивал. Ягоды лежали горкой в массивной желтой вазе.

Пьер-Ив делал глубокие жадные вдохи, силясь ощутить аромат, а внизу, на улице, гудели такси, пропахшие сигаретным дымом. В первый же вечер, когда он попал в больницу после неудачного падения на площади, населенной сотнями голубей, им овладели воспоминания.

Словно свет, что проникает на чердак сквозь трещину в крыше, превращая пыль в звезды, появлялась она. Не перед самой смертью, как в беспощадных снах, а такая, какой он хотел ее помнить, обнимающая взглядом реку, тихая и очаровательно задумчивая. Теперь он понял, что мог увезти ее в Америку.

Дождевая капля воссоединилась с другой, затем под тяжестью собственного веса стекла по стеклу. Он ничего не сделал, даже когда убили ее родных. Ничего.

Уходя в прошлое, Пьер-Ив знал, что не сможет забрать его в настоящее – в этот дождливый день, в эту палату, но надеялся донести хотя бы до сада, окружающего коттедж, трепещущего летнего сада, выталкивающего в мир ягоды клубники.

По больнице поплыли сумерки, выпустившие тени. Он вспомнил ее рассказы: как дядя учил ездить на велосипеде по ступенькам, как она возила цветы в корзинке, привязанной к рулю… Стояло лето, самое жаркое на их памяти. Они сбежали от угнетающей парижской духоты в маленький коттедж ее бабушки, невысокий, словно выросший из земли. По каменным стенам вился плющ, а в полукилометре от домика безмятежно текла Луара, вспыхивавшая золотой лентой на закате, когда солнце садилось в далекие поля, уставленные стогами сена.

Однажды после обеда они спустились на бархатный луг у реки и постелили одеяло среди полевых цветов. В тот раз она много рассказывала о своем детстве. Вспоминала, что когда была совсем маленькой, верила: если встать в лужу, твое желание исполнится. В тягостные, мрачные послевоенные годы Пьер-Ив всегда помнил об этом и не раскрывал зонт даже в самый сильный дождь, чтобы можно было не прятать слезы, идя домой.

В момент, когда больничная палата погрузилась в глубочайшую темноту, он почувствовал нужду вернуться с луга и вновь пережить ужас ее последних мгновений и сопутствующего онемения. Но когда до его ушей донеслось эхо солдатских сапог, а в глазах защипало от едкой гари, вокруг вдруг повис сладкий аромат. Многострадальная улица Вожирар, изрешеченная в те давние времена пулями, внезапно исчезла, и он почувствовал на плече голову любимой. Они спали в саду за коттеджем, и ее волосы веером разметались по его груди.

Пьер-Ив смотрел, как она дышит, опьяненный тайной и нежностью прикосновения. Небо распухло, и над садом поплыли свинцовые тучи. Он взял ягоду и поднес к ее лицу; она открыла глаза и откусила. Почувствовав сладостное томление, он крепко прижал ее к себе.

Ранним утром, когда цветы вошли в уста урагана и начали увядать, дыхание Пьер-Ива остановилось. Недавно вышедшая замуж медсестра, наблюдавшая за ним с самого рассвета, взяла из массивной желтой вазы ягоду и осторожно положила ему в рот. Муж медсестры в угрюмом офисе с видом на Сену думал в эту минуту о ложбинках в траве, которые остаются от ее локтей, когда она лежит и читает книгу.

Загрузка...