Глава вторая

Первую ночь на новом месте Патриция всегда спала плохо. Так повелось с детства. Родители каждый год летом возили ее и брата на море, и там в первую ночь она долго лежала без сна, прислушиваясь к незнакомым звукам, будь то шум прибоя, скрип кровати за тонкой фанерной стенкой, чьи-то тихие шаги по песку, мяуканье вечно голодных котов, шорох сушащегося на веревке во дворе белья.

Под эти звуки, нестрашные, но совсем чужие, ей нравилось придумывать разные истории. Про русалок в море, про домового, из-за которого скрипит кровать, про влюбленную девушку, крадучись возвращающуюся домой со свидания, про потерявшего хозяев кота, про семью, которой принадлежат полотенца во дворе. Старший брат, которому она поутру пыталась рассказать о своих фантазиях, всегда смеялся и называл ее выдумщицей.

Выросшая Патриция никогда не путешествовала с родителями и братом, зато много ездила в командировки. Как личный помощник руководителя, она, как правило, всегда сопровождала шефа в деловых поездках, и неумение засыпать в незнакомом месте теперь исправно служило ей плохую службу. Мучаясь в очередном гостиничном номере без сна, она знала, что утром встанет совсем разбитой, и предстоящий день, полный переговоров, зачастую на чужом языке, сложных планов и тысячи дел, страшил ее возможным провалом.

Больше всего на свете Патриция боялась показаться некомпетентной и после бессонной ночи вливала в себя литры кофе, чтобы взбодриться. Бодрость не наступала, лишь тошнота, привкус кофе горчил во рту, покрасневшие глаза слезились, и Патриции казалось, что она похожа на кролика, внимание рассеивалось, голова болела, но она все равно выполняла свою работу, причем на отлично, потому что иначе не могла, не умела.

Она знала, что главное в командировке – пережить эту первую ночь и следующий за ней день, потому что затем наступала вторая спасительная ночь, в которую Патриция засыпала сразу же, едва касалась головой подушки, и наутро вставала свежая и бодрая, готовая к трудовым подвигам и свершениям. Первая ночь на чужбине была ее особенностью, ее проклятием, и со временем Патриция научилась встречать ее лицом к лицу. Не ныть, не грустить, не прятаться, не психовать, а, лежа в постели, придумывать какую-нибудь интересную историю, как когда-то в детстве, или повторять иностранные слова, сама с собой играя в уме в скребл.

Вот и в «Оленьей сторожке», поднявшись в свою комнату после ужина, она с удовольствием приняла ванну, не торопясь и от души нежась в душистой пене, потом влезла в уютную клетчатую пижаму, специально купленную для поездки на турбазу, натянула шерстяные носки, потому что ноги у нее мерзли даже в щедро натопленной комнате, достала книжку и приготовилась к долгому чтению. И уснула.

Возможно, причина тому крылась в абсолютной тишине, которая спустилась на базу отдыха, словно по мановению волшебной палочки. Ночь была безветренной. Не качался фонарь, освещающий вход в дом, тропинку, ведущую к бане, и более широкую дорожку, по которой можно было пройти к хозяйскому дому, автомобильной стоянке и, чуть дальше, подъемнику, ведущему на гору. Мирно спали все обитатели базы, которых, видимо, не тревожили ни дурные мысли, ни злые сновидения. Не скрипела ведущая на второй этаж лестница, не шумел ратрак, раскатывающий склоны. Над «Оленьей сторожкой» стояла абсолютная тишина, под которую спалось необычайно сладко.

Патриция проснулась только тогда, когда ее комнату начали заливать первые, несмелые лучи утреннего солнца, бросила глаза на часы и подпрыгнула на постели. 9.45! Не может быть! Никогда и ни при каких обстоятельствах она не просыпалась позднее половины восьмого, а ее обычное рабочее утро и вовсе начиналось в шесть. Ах да, в Москве на четыре часа меньше, то есть 5.45, все нормально, из-за непонятного сбоя биологических часов можно не волноваться.

Кажется, поводов для волнения вообще не было. Здесь, под Норильском, в месте, которое еще пару лет назад могло показаться Патриции вымышленным, настолько далеко оно находилось от ее повседневной столичной жизни, было так спокойно и тихо, что уши закладывало. И почему она никогда раньше сюда не приезжала?

Потянувшись и вскочив с постели, чтобы не пропустить завтрак, она быстро натянула свой удобный спортивный костюм прямо поверх пижамы, собрала волосы в хвост и спустилась вниз, в гостиную, где уже горел разожженный с утра пораньше камин, на столе стояла внушительная стопка блинов, а вместе с ними плошки со сметаной, сгущенкой, всевозможным вареньем, нарезанной ветчиной, рублеными яйцами, красной рыбой, сливочным маслом, икрой и медом. По комнате плыл умопомрачительный запах свежесваренного кофе. Патриция сглотнула.

– Доброе утро, – приветствовала ее хлопочущая у плиты в кухонной части комнаты Ирина. – Садитесь за стол. Вы что будете – кашу, сосиски или яичницу? А может, творог хотите? У нас свежий, фермерский.

– Яичницу, – подумав, сообщила Патриция. – А больше ничего не надо. Блины же есть и, как я вижу, чудесные. А все уже встали?

– Только Ратсеппы. У нас же с Москвой огромная разница во времени, так что, по вашим меркам, еще очень рано. А у них сын – такой непоседа. Кайди сказала, что он обычно в пять утра просыпается, я ей прямо посочувствовала, у меня-то малыш спит, пока не разбудишь. Я успеваю все дела с утра переделать и старшего в школу отправить. Так что они уже позавтракали и ушли смотреть оленей. Ланс потребовал. А все остальные еще спят. Вам сварить кофе?

– Не беспокойтесь, я сама, – сказала Патриция, которой было немного неловко от того, что ее обслуживали. Когда это делали официанты в обычных отелях, чувство неловкости никогда не возникало, а тут почему-то да.

– Да, конечно, чувствуйте себя как дома. Сливки в холодильнике, так что берите, что хотите. Ой, яйца кончились. Но ничего, я сейчас домой сбегаю, у меня там специальная комната-склад, так что все есть, вы не думайте.

– Да не надо тогда яичницу, – попробовала удержать хозяйку Патриция. – Я и кашу съем или творог.

– Нет-нет, мне не трудно, тем более остальные гости тоже пока не завтракали. Я мигом, одна нога здесь, другая – там.

Накинув тулуп, Ирина выскочила из дома, оставив Патрицию в одиночестве. Та прошлась по комнате, с удовольствием оглядела накрытый к завтраку стол, изучив устройство кофемашины, ткнула на нужную кнопку, чтобы получить первую на сегодня чашечку кофе.

Снова хлопнула входная дверь, впустив клубы морозного воздуха, который из прихожей несмело пробрался в столовую, скользнув по ногам пушистым котом. Благодаря предусмотрительно надетым теплым носкам Патриции было не холодно. Оставалось совершенно непонятным, как Ирина могла обернуться так быстро, но удивиться этому факту Патриция не успела, потому что в комнату ввалился высокий мужчина в лыжном комбинезоне. Был он бородат и грузен, а еще, судя по выражению лица, не больно приветлив. Патриция уже видела его вчера, при заселении. Это был хозяин базы и муж Ирины.

– Доброе утро, – поздоровалась она.

– Здравствуйте, – буркнул мужчина. – Я Олег Девятов.

– О, очень приятно, а я Патриция Леман. Боюсь, все остальные гости еще спят.

– Кто рано встает, тому бог подает, – буркнул он и стал выкладывать из большой сумки банки с пивом и складывать их в холодильник. – Люди – странные существа, приезжают за тридевять земель, чтобы кататься на лыжах, и спят как сурки.

– В Москве на четыре часа меньше, – пожала плечами Патриция, – нужно несколько дней, чтобы организм перестроился.

– А ты тогда чего спозаранку вскочила? Нет мужика, чтобы в кровати держал?

Нет, бесцеремонности Патриция не терпела. Почему этот человек считает, что имеет право разговаривать с ней в таком тоне?

– Мы, кажется, не пили на брудершафт, – сухо сказала она. – Не совсем понимаю, почему вы обращаетесь ко мне на «ты».

– Ух ты, какая цаца, – восхитился Девятов. Захлопнул дверцу холодильника, отбросил в сторону сумку и подошел вплотную к Патриции, так близко, что она почувствовала на щеке его дыхание. – Если баба приезжает одна на горнолыжный курорт, значит, находится в поиске приключений на свою задницу. Надо признать, очень аппетитную. – Он протянул руки и довольно больно ущипнул Патрицию за попу. – Если не найдешь никого, кто бы тебя здесь оприходовал, то обращайся. На бабу мою не смотри. Она не ревнивая.

Теперь его руки бесцеремонно сжимали ее грудь. Патриция перестала дышать. Отвратительный зверь, дремлющий внутри ее тела, зверь, которого она так долго укрощала и пыталась приручить, поднял голову, оскалился, ощетинился, приготовившись к прыжку. Патриция слишком хорошо знала, что будет, когда зверь прыгнет. Она зажмурилась, пытаясь вызвать в памяти лицо своего адвоката и свои окровавленные руки, держащие розочку из разбитой бутылки. И кровь. Тогда было много крови.

– Руки убери, подонок, – услышала она и распахнула глаза.

По лестнице быстрым шагом спускался Эдик. Вид у него был решительный. Видимо, Девятов прочитал что-то на его лице, потому что руки действительно убрал и даже отступил на пару шагов.

– Так она с тобой, что ли? – спросил он. – Извини, мужик, я не знал.

– Она не со мной, но, если что, я впишусь, – ответил Эдик. – Тебя, кусок дерьма, не учили, что женщину нельзя руками трогать, если она об этом не просит? И еще вопрос, тебе перед женой твоей не стыдно?

– За базар отвечать придется, щенок. И мои отношения с женой – не твое собачье дело.

– За базар я отвечу. Я мастер спорта по боксу, да будет тебе известно, – сквозь зубы ответил Эдик. – Так что вывеску я тебе точно попорчу, а повезет, так и пару ребер.

– Ты – мне? Да ладно, – усомнился Девятов, – если ты корочки МС купил, то это вовсе не означает, что ты и впрямь крутой. Видели мы таких офисных крутышек. Строят из себя крутых менеджеров, а сами просто куча навоза.

– Не ссорьтесь, – взмолилась Патриция, у которой пылали уши. – Пожалуйста. Давайте будем считать, что это недоразумение и все уже выяснилось. Эдик, я не сержусь на Олега, честное слово. Он не хотел меня обидеть, он просто не подумал.

– Ну так в следующий раз надо думать.

Снова хлопнула входная дверь, и в комнату ворвалась румяная с мороза Ирина. В руках она несла упаковку яиц.

– Ой, прекрасная сегодня погода, – жизнерадостно заявила она. – Солнце такое веселое. На горе чудесно будет. Правда, Олежек?

На Эдика она почему-то принципиально не смотрела, и Патриция заподозрила, что каким-то образом Ирина Девятова стала свидетельницей разыгравшейся здесь неприглядной сцены. Перед хозяйкой ей тут же стало неудобно, хотя виноватой она себя ни в чем не чувствовала. Что ты будешь делать. В прошлый раз она так же долго и болезненно избавлялась от чувства вины и стыда за то, что произошло. Ей казалось, что избавилась, но сейчас получалось, что не очень. И виноват в ее огромном разочаровании в себе был владелец турбазы Олег Девятов.

– Я, пожалуй, пойду прогуляюсь, – чуть звонче, чем требовалось, сказала Патриция, метнулась в холл, где висела верхняя одежда, сорвала с крючка спортивную куртку, сунула ноги в дутые ботинки, хлопнула дверью и выскочила на морозный двор, действительно залитый ярким февральским солнцем.

Воздух опалил легкие неожиданным морозцем – Патриция глубоко дышала открытым ртом, чтобы прогнать из головы окутавший ее ядовитый туман. Ну почему она опять оказалась в такой ситуации? Ведь давала же себе слово, что с ней никогда больше не произойдет ничего подобного. Слезы навернулись на глаза. Мороз проникал под спортивные штаны с поддетой под них пижамой, стоять было холодно, нужно было либо возвращаться в тепло покинутого ею дома, либо куда-то идти. Патриция выбрала второе.

Тропинка, вернее, широкая дорожка, тщательно очищенная от снега, тянулась вглубь леса, у кромки которого стоял указатель: «Оленья ферма». Пожалуй, посмотреть на этих чудесных животных сейчас было бы лучшим лекарством, и Патриция быстро зашагала по дорожке, пытаясь то ли согреться, то ли убежать прочь от мучащих ее воспоминаний. На еловых лапах лежали толстые белоснежные шапки. Белизна вокруг была такой ослепительной, что начинали болеть глаза. В Москве Патриция совершенно отвыкла от нетронутого, первозданного белого цвета, и здесь он, казалось, примирял ее с тем, что ей только пришлось пережить.

Еще пять минут назад Патриция была уверена, что уедет из «Оленьей сторожки» сегодня же. Дождется, пока проснутся все обитатели дома, потихоньку соберет вещи, вызовет такси и отправится в аэропорт. Пусть там придется провести много времени, пытаясь купить билет, но здесь она не останется ни на минуту. С каждым шагом по белой тропе ее решимость ослабевала.

Встающие по бокам горы, вершины которых были голубоватыми, точнее, отливающими волшебной синевой, натянутая на фоне этих гор канатка с раскачивающимися сиденьями, пушистые ветви елей, словно из детской, давно забытой сказки, все это было реальным и неожиданно прекрасным, в то время как оставленный в доме мерзкий мужик и ощущение его огромных рук на ее груди, наоборот, казалось выдумкой и рассеявшимся дурманом.

Нет, она ни за что отсюда не уедет, а будет наслаждаться своим нежданным, но выстраданным отпуском на полную катушку. Главное – не оставаться с Девятовым наедине, тем более защитник у нее теперь есть. Как сказал этот самый Эдик? «Мы не вместе, но, если что, я за нее впишусь». Вот и хорошо, вот и славно.

Настроение внезапно улучшилось, и Патриция встала на цыпочки, чтобы окунуть пылающее лицо в холодную шапку снега на еловой лапе. Потревоженная ею ель встряхнулась, словно прикосновение Патриции ее разбудило, сбросила девушке на голову изрядную порцию снега, заставив присесть от неожиданности. Женский голос с легким акцентом, выдававшим Кайди Ратсепп, раздавался из глубины леса. Голос звучал с незамеченной ранее в эстонской красавице горячностью.

– Айгар, поверь мне, тебе это не нужно. Ты зря это придумал, и я вообще жалею, что пошла у тебя на поводу и согласилась приехать сюда.

Викинг, скорее всего, это был он, что-то пробубнил в ответ. Патриция не расслышала, что именно.

– Пожалуйста, не надо. Я хочу, чтобы ты передумал. Пожалуйста, не делай этого. Это ничем тебе не поможет, а лишь только все усложнит. Айгар, подумай обо мне, о детях. Пожалуйста, не надо.

Получалось, что Патриция подслушивает. Ей стало неловко и, пятясь задом, она начала выбираться из сугроба, стараясь не привлекать к себе внимания. Пять минут спустя она уже подходила к оленьей ферме, где в загоне гуляли грациозные животные, как взрослые, так и малыши.

От этой картины у Патриции перехватило дыхание. Олени выглядели трогательными и беззащитными, один из них, тот, что был ближе всех, повернул голову на звук приближающихся шагов, посмотрел Патриции прямо в лицо. Взгляд у него был доверчивый, не испуганный, видно было, что животных здесь не обижали. Не то что людей.

На мгновение Патриция вспомнила ощущение чужих пальцев на своей груди и передернулась от отвращения, но тут же снова взяла себя в руки. Нет, она не даст темному началу, поселившемуся у нее внутри три года назад, взять над ней верх. Не даст, и все. Она проживет здесь положенную неделю, будет дышать морозным воздухом, смотреть на белизну снега, любоваться оленями и, может быть, даже попробует встать на лыжи. И каждую минуточку, каждое мгновение этой недели она проживет с удовольствием, а не с темными мыслями. Вот так вот.

– Покормить хотите? – услышала она и очнулась от собственных мыслей.

Перед ней стоял пожилой человек, почти старик с морщинистым, но очень добрым лицом. Глаза у него были не тусклыми, что часто встречается в пожилом возрасте, а живыми, блестящими. Глядя в эти глаза, Патриция улыбнулась.

– А можно? – спросила она. – Если можно, то я бы, конечно, с удовольствием.

– Мы в девять часов утра кормим, – все так же доброжелательно ответил собеседник. – Вот семья тут была с мальчиком. Веселый такой малыш, шебутной. Так они вовремя пришли, покормить успели. А ты, милая, опоздала. Так что завтра приходи. Я же за их здоровье ответственный, а весь день кормить – непорядок. Вредно это. Так что я им с утра корм высыпаю. В специальные кормушки. Но, если уж очень хочешь, могу тебе яблоко дать. У меня есть, из дома прихватил.

– Не надо, – засмеялась Патриция. – Я завтра приду и яблоко с собой принесу обязательно. А пока так постою, посмотрю. Они такие красивые. А вас как зовут?

– Федор Игнатьич я, – с достоинством ответил старик. – Когда-то фельдшером был, а сейчас на пенсии вот тут живу, за оленями приглядываю. Не может человек без дела жить, не должен. Без дела не жизнь, а прямая смерть получается. Так что я сюда каждый день с утра пораньше приезжаю, а после обеда, ближе часикам к четырем, уезжаю. Я тут, в поселке, живу. Как на пенсию вышел, так и переехал из Норильска-то. Так что если что нужно, то ты говори, дочка.

– Спасибо, Федор Игнатьевич, – поблагодарила Патриция, каким-то внутренним чутьем вдруг понявшая, что старик наверняка одинок, и ему просто нужен собеседник. С оленями-то не поговоришь. – Я обязательно к вам загляну. А пока побегу, а то холодно.

Она действительно начала замерзать, поскольку мороз – градусов пятнадцать, не меньше, – давно пробрался через тонкий трикотаж спортивного костюма и поддетой под него пижамы и теперь леденил коленки. И все, что выше, тоже.

– Легко ты одета для наших мест, дочка, – попенял ей собеседник. – У нас тут студено, это тебе не Москва.

– Я обязательно переоденусь, – пообещала Патриция. – У меня есть теплая одежда, я просто не собиралась на прогулку, это случайно получилось.

Обратно к дому она бежала вприпрыжку, предвкушая огонь в камине и еще одну чашку кофе. Первую-то она так и не допила. О возможной встрече с Олегом Девятовым девушка старалась не думать. Впрочем, в теплой столовой его и не оказалось. Там находилась Ирина, по-прежнему колдовавшая у плиты, заканчивающий завтракать спаситель Эдик, присоединившийся к нему друг Серега, а также еще один гость базы – Павел. Отсутствовали Карина и Аркадий Петрович, видимо, любившие подольше поспать.

– Доброе утро, – вразнобой поприветствовали ее Павел и Сергей, а Эдик поднял голову, словно спрашивая взглядом, все ли в порядке, и тут же уткнулся в свою чашку с кофе.

– Здравствуйте, – ответила она.

– Что ж вы без завтрака-то убежали? – с укором спросила Ирина, водружая перед Павлом тарелку с яичницей. – Жарить вам яишню-то?

Внезапно Патриция почувствовала, что очень проголодалась.

– Да, конечно, – ответила она, чуть виновато. Отчего-то ей было неудобно перед хлебосольной Ириной за то, что ее муж – такая свинья. – Мне захотелось посмотреть, как кормят оленей. Я думала, что успею. Не знала, что надо к девяти приходить.

– Спросили бы, я бы сказала, – пожала плечами Ирина. – А яичницу сейчас приготовлю. Я вашу порцию Сергею отдала.

Голос ее как-то странно дрогнул. Интересно, знает ли она, что на самом деле заставило гостью убежать из дома на мороз? Думать об этом не хотелось.

– На гору пойдете? – спросил у Патриции Павел.

– Что? А, да. Хочу посмотреть, как это все устроено. Никогда не была на горнолыжном курорте. Ужасно хочется на канатной дороге проехаться, только страшно.

– А на лыжи встанете?

– Думаю, что не рискну, – Патриция вдруг засмеялась. – У меня с детства к ним страшная нелюбовь. Я бы вообще никогда не отправилась в такое место, только в этом году выбор невелик, да и подруга соблазняла красивыми видами. Виды действительно класс, так что я ни капельки не жалею о своем решении, но, боюсь, спустить меня с горы на лыжах не под силу никому.

– А я люблю. Пару лет назад это мое увлечение практически меня спасло. Как-то так получилось, что единственное, что имело смысл – это свист ветра в ушах, когда ты закладываешь виражи на горе.

– Несчастная любовь? – спросил Сергей, и Ирина у плиты вдруг с грохотом уронила сковородку.

Все оглянулись на этот звук, она, чертыхнувшись, бросилась мыть сковороду и затирать пятно масла на полу. Ой, не видать сегодня яичницы.

– Нет, просто жизненные обстоятельства, – спокойно ответил Павел. – У меня работа монотонная, выбросу адреналина не способствующая. Так что пару раз в год горные лыжи – это именно то, что нужно. Правда, я обычно в Сочи летал, а в этом году вдруг решил сюда попробовать. Новая трасса – это всегда вызов.

– А кем вы работаете? – спросила Патриция, скорее, для поддержания разговора. – Вы все?

– Я лифты обслуживаю, – пожал плечами Павел. – Вернее, начинал с того, что был мастером, а сейчас у меня своя фирма, у которой договоры примерно с третью жилых домов в Архангельске. – Ремонт сломавшихся, техническое обслуживание, замена старых лифтов на новые. Работы хватает.

– А я врач, – сообщил Сергей, отчего-то совершенно утративший свою вчерашнюю жизнерадостность. Он был какой-то хмурый и мрачный. Хотя, может, у него голова болит. Или он провел ночь с Кариной и просто не выспался?

Послышался звук упавшей вилки, и Павел, кряхтя, полез под стол ее доставать. Такое чувство, что у всех вокруг дырявые руки. Когда он вылез из-под стола, лицо у него было непроницаемым, словно невидимая шторка задернулась.

– А я – менеджер по продаже поликарбоната, – в голосе Эдика слышался какой-то непонятный вызов. – Ничего героического, как видите. Ну, еще кирпичи и бетон могу продать, если кому-то понадобится. Вам нужен бетон, Патриция?

– Мне – нет. Но, думаю, ваша работа ничуть не менее важна, чем любая другая. – Ей хотелось поддержать человека, вступившегося за нее час назад. Но, видимо, способ она выбрала неудачный, потому что Эдик нахмурился и отрывисто спросил:

– А что, кто-то считает иначе?

– Думаю, что нет, – улыбнулась Патриция, стараясь выглядеть милой. Почему-то все в комнате были напряжены, хотя разговор, классический английский small talk, напряженности не предполагал. С оленями и старичком Федором Игнатьичем общаться было явно проще.

– Вот ваша яичница, – Ирина поставила перед носом Патриции тарелку с двумя ярко-желтыми глазками, совсем не такими, какие получаются из магазинных яиц.

Пахла яичница, присыпанная какими-то местными травами, тоже одуряюще. Оставалось только достать блин, намазать его маслом, шлепнуть сверху кусок соленой семги, завернуть в рулет, откусить и зажмуриться от наслаждения.

– Ладно, я поел, спасибо, хозяйка. – Сергей с грохотом отодвинул стул, не глядя на Ирину, застывшую у мойки.

– Пожалуйста, – тихо ответила она.

– Эдик, я на гору. Ты идешь?

– Да, разумеется. – Друг Сергея тоже отодвинул стул и встал из-за стола. – Мы ведь именно за этим приехали. Павел, если хотите, догоняйте.

– Да, увидимся наверху, – кивнул третий мужчина. – Вот только завтрак доем, очень уж он у вас, Ирина, вкусный. Патриция, если хотите, я готов вас подождать, чтобы показать путь на гору. Отправляться туда в одиночку в первый раз – не совсем правильно.

– Да. Спасибо, – кивнула Патриция. – Но мне неудобно вас обременять. Вы же, наверное, хотите кататься.

– Так я и буду кататься, – засмеялся он. – И вы вовсе меня не обременяете. Если хотите знать, то вы будете моей защитой.

– От чего? – не поняла Патриция.

– Не от чего, а от кого, – Павел сделал заговорщическое лицо и не выдержал, рассмеялся. – Видите ли, вчера эта милая дама Карина очень прозрачно намекала на то, что хотела бы видеть меня своим инструктором. Боюсь, я к этому не готов. Так что, если вы согласитесь составить мне компанию, то этим ко многому меня обяжете. Честное слово.

Итак, ее хотят использовать как ширму. Павел собирается сделать вид, что проявляет к ней интерес, чтобы остановить поползновения Карины в свой адрес. Интересно, на это стоит обидеться или нет? Патриция прислушалась к себе. Обиды не было, только холодное равнодушие. Кроме того, ей тоже нужна защита на тот случай, если владелец базы снова протянет к ней свои грязные руки. Эдика она, кажется, чем-то обидела, хотя и совершенно непонятно чем. По крайней мере, он на нее больше даже не смотрит. Что ж, если поблизости будет Павел, то у Олега Девятова тоже не будет шансов к ней приставать.

– Хорошо, – легко сказала она. – Я согласна составить вам компанию. Признаться, мне очень льстит, что вы не считаете меня способной на поползновения в вашу сторону. Не хотелось бы выглядеть как охотница за приключениями.

Именно в этом ее обвинил Девятов, и нанесенная его словами рана была еще слишком свежа.

– Поверьте, вы ни капельки на нее не похожи, – утешил ее Павел и залпом допил свой кофе. – Завтракайте спокойно и идите собираться. Я тоже оденусь и буду ждать вас здесь, внизу. Договорились?

– Договорились, – кивнула в ответ Патриция.

На лестнице послышался звонкий стук каблучков Карины. Она спускалась по ступенькам в расшитом мехом пеньюаре, полы которого распахивались, открывая длинные стройные ноги в шлепанцах, тоже отороченных мехом. Распущенные черные волосы сбегали по спине, лохматые со сна. Впрочем, в том, что эта утренняя лохматость рукотворная, Патриция даже не сомневалась.

– О-о-о-о, я последняя, – жеманно сказала Карина, – какие вы все ранние пташки. Что вам не спится, на отдыхе-то? Павел, куда же вы? Может, составите мне компанию за столом?

– О, нет, я пас, мы с Патрицией собрались на гору, – любезно ответил тот.

– То есть я действительно проспала, – язвительно сообщила Карина.

Она дошла до стола, села, эффектно закинув ногу на ногу, видимо, чтобы Павел мог воочию убедиться, как много он потерял.

– Поздравляю тебя, дорогая. Ты отхватила самый лучший экземпляр особи мужского пола, – обратилась она к Патриции. – Понимаю, вот что значит десять лет разницы. Сколько тебе, тридцать? В твои годы я бы не дала тебе ни малейшего шанса.

– Тридцать два, – спокойно ответила Патриция. – А что касается шансов, то я не участвую ни в каком состязании.

– Ага, как же. Но мне сорок один, так что с этим приходится считаться. Правда, Ирочка? Вам-то сейчас сколько?

Хозяйка вздрогнула, видимо, от того, что не ожидала обращения к себе.

– Тридцать четыре, – пробормотала она. – Только какое это имеет значение?

– Совершенно никакого, – безмятежно сообщила Карина. – По крайней мере, сейчас. Что ж, надеюсь, на оставшихся свободных мужчин никто не претендует? Надо же и мне попытать счастья? Кстати, а где они?

– Сергей и Эдик ушли на гору, Аркадий Петрович еще не выходил, – сухо сказала Патриция.

– Яичницу, кашу или творог? – спросила Ирина. – Блины и все к ним на столе.

– Ах, дорогая моя, я не ем с утра блины. Вернее, я их вообще не ем. И именно поэтому в свой сороковник не выгляжу так, как ты. Я – женщина, а не расползшаяся квашня. Творог. Чистый творог без сметаны. И никакого холестерина. Кофе без сливок и сахара. Это все.

Хамство Карины выглядело вдвойне обидным оттого, что было ничем не оправдано. Хозяйка турбазы вовсе не была толстой. Просто женщина в расцвете лет, чуть более года назад родившая второго ребенка. Может, она еще до сих пор кормит его грудью? Как бы то ни было, ее внешний вид Карину совершенно не касается.

Патриция не знала, как поступить. Одернуть хамку? Вступиться за Ирину? Сделать вид, что ничего не произошло. К своему стыду, Патриция выбрала именно этот малодушный вариант.

– Спасибо за завтрак, Ирина, – сказала она, вставая из-за стола. – Все было очень вкусно. Вы – прекрасная хозяйка. Прошу прощения, мне нужно собираться. Не хочу заставлять Павла ждать.

Ответом ей был гомерический хохот Карины.

* * *

Самое трудное в жизни – принять ответственность за сделанный когда-то неправильный выбор. Мы все – результат своего выбора. Его продукт, если хотите. Мы привыкли жить, обвиняя других в своих неудачах, а ведь по большому счету в них не виноват никто, кроме нас самих. Мой приезд сюда – попытка это доказать. Пусть даже только себе.

Много лет я сожалею о том, что когда-то мы согласились на сделанное нам предложение. Мы были молоды и бедны. У нас не было ничего, кроме безумной любви. Мы были двумя половинками, волею судьбы соединенными в единое целое. Смешно, но тогда мы были уверены, что никто и никогда не разлучит нас.

Нас разлучило стремление состояться в профессиональном плане. Для хирурга нет ничего важнее, чем снова и снова вставать к операционному столу. Кто доверит это вчерашнему студенту, практически мальчишке? Особенно в Москве, где таких, как ты, жадных, мечтающих об успешной карьере, очень много.

Когда амбициозному человеку доверяют лишь тяжелые ночные дежурства, на которых ты снова и снова удаляешь аппендиксы и зашиваешь резаные раны, разве не начнешь думать, что готов заплатить любую цену, лишь бы пробиться, лишь бы тебя заметили? Во время бессонных ночей ты все больше утверждаешься в этой мысли, но никогда всерьез не думаешь о том, что когда-нибудь действительно найдется новый Мефистофель, который поманит тебя твоей мечтой, забрав взамен душу.

Наш Мефистофель попросил всего лишь тело. И это был наш выбор – соглашаться или нет. Точнее, конечно, мой. Тогда, пятнадцать лет назад, все казалось простым и очевидным. Да, мы оба совершенно точно осознавали, что над нами ставят чудовищный психологический эксперимент. Но нам казалось, что мы сможем преодолеть его последствия, не сгорев в горниле разверзшегося перед нами ада. Мы ошиблись, и мой приезд сюда – попытка понять, что было бы, если бы мы решили поставленную перед нами задачу по-другому.

В условия задачи входили молодой, очень амбициозный врач и его жена, учительница. Он хотел стать знаменитым хирургом, она мечтала о собственной, пусть и однокомнатной квартире в Москве. Их ли вина, что им обоим предложили исполнить их самую заветную мечту одним махом. И все, что для этого требовалось, – измена. Их обоюдная измена друг другу.

Она первым делом испугалась. Он первым делом отказался. Она плакала от унижения. Ей казалось немыслимым, невозможным переспать с пятидесятилетним начальником своего мужа только потому, что у того появилась подобная прихоть. Начальник вообще слыл бабником, не пропускавшим ни одной медсестры. Почему он так сильно запал именно на нее, было совсем неясным. Скорее всего, именно из-за возможности изощренной психологической пытки, от которой он испытывал гораздо большее болезненное удовольствие, чем просто от доступного секса.

Да, он жаждал совершить насилие не над телом, а именно над душой женщины, попутно поставив условие, что ее муж ответит взаимностью на страстную влюбленность дочери насильника. Девятнадцатилетняя девушка, работавшая в отделении медсестрой, так сильно влюбилась в молодого врача, что практически не давала ему проходу.

Он объяснял, что женат, но она плакала, похудела на пятнадцать килограммов и однажды попыталась перерезать себе вены. Он подумывал уволиться, но ни в одной другой клинике Москвы его не ждали, а он очень хотел работать, и не просто работать, а оперировать, не просто оперировать, а делать блестящие сложные операции, и все это ему пообещали только за то, что он пару раз перепихнется с безумно влюбленной в него молоденькой девочкой.

Ее отец, тот самый Мефистофель, отчего-то был уверен, что после парочки свиданий влюбленность дочери сойдет на нет. По крайней мере, им двоим он свой замысел объяснял именно так. Месяц романтических отношений подающего надежды ординатора с его доченькой – и назначение его ведущим хирургом, практически правой рукой знаменитого босса-профессора. Этот же месяц свиданий ординаторской жены с ним самим – и купленная на ее имя однокомнатная квартира. И главное – никаких обязательств в будущем.

– Ровно месяц, – говорил профессор им обоим, блестя черными глазами, в которых даже зрачки были практически не видны. Как есть черт. – Ровно месяц, и вы, моя милая, больше никогда меня не увидите, а ты, дорогой друг, никогда не услышишь о моей дочке. Я заставлю ее уволиться из нашей больницы, обещаю. Я бы сделал это сейчас, но ей нужно переболеть тобой как корью. Ровно через месяц я назначу тебя своим заместителем, и вы сможете переехать из съемного жилья. Мне кажется, вполне приличная компенсация за месяц неудобств. Хотя и неудобств-то никаких нет. Моя дочь – влюбленная в тебя красавица. Я – умелый любовник. Так что не удивлюсь, если через месяц вам обоим не захочется расторгать наш… ммм… контракт.

– Мы еще не согласились, – ровным голосом сказал тогда мужчина.

– А я вас не тороплю, – любезно ответил искуситель. – До завтрашнего дня у вас есть время подумать. Вы должны будете дать мне ответ ровно в два.

– Я не хочу, – говорила она вечером. – Я не хочу с ним спать. Это неправильно. Это проституция – спать со старым чужим мужиком за квартиру. И я люблю тебя, ты – мой единственный мужчина, я не хочу тебе изменять.

– Конечно, – соглашался он, – Я не собираюсь тебя продавать, это гнусно. Нам и в съемной квартире неплохо. Когда-нибудь, когда я стану знаменитым, у нас будет достаточно денег на самое хорошее жилье. Вот только для этого нужно набивать руку, а если я откажусь, то этот старый хрыч не допустит меня к операционному столу. Он меня заест, и мне придется уволиться.

– Но я не хочу, чтобы ты спал с этой девчонкой, – плакала она. – Она молодая, гораздо моложе меня. У нее гладкая кожа, а у меня уже появились морщинки. Вдруг ты влюбишься и бросишь меня. Я этого не переживу.

– Я не собираюсь тебя бросать, – успокаивал он. – Эта девчонка – взбалмошная истеричка, склонная к театральности. Это ее перерезание вен всего лишь спектакль, с помощью которого она вьет из отца веревки. Со мной этот номер не пройдет.

– Значит, отказываемся? – спросила она.

– Отказываемся, – выдохнул он.

Ночью оба не спали. Крутились без сна каждый на своей половине кровати, но не разговаривали. Чего говорить, когда и так все ясно.

– Если тебе придется уволиться, значит, мы не сможем остаться в Москве, – сказала она, когда на часах было пять. – Дома у тебя не будет ни малейшего шанса исполнить свою мечту. Только здесь, в крупной федеральной клинике. Вспомни, скольких трудов тебе стоило сюда попасть. Сколько ты работал, чтобы оказаться на виду, сколько ночей отдежурил, оставляя меня одну. Ты имеешь право на свой шанс, и если ради него тебе нужно трахнуть избалованную девчонку, которой кажется, что все на свете можно купить, значит, мне придется смириться и с этим. Ровно месяц и никакого продолжения контракта. Она уволится из клиники, а мы будем жить, как прежде. В съемной квартире, разумеется. Спать с этим негодяем я ни за что не стану.

Он поцеловал ее в висок, прижал к себе, как делал всегда, потому что ему нравилось слышать ее дыхание. Она вообще вся – от кончиков пальцев на ногах до макушки – была его собственностью и ничего не имела против.

– Если мы останемся в Москве, то нам будет нужен свой угол, – сказал он мягко. – Я знаю, как ты мечтаешь стать москвичкой, и уж если ради моей мечты я должен тебе изменить, то ради своей ты имеешь право сделать то же самое. Через месяц мы будем квиты. Ровно через месяц, и никакого продления контракта.

– Он издевается над нами, он хочет нас рассорить, разлучить, – робко сказала она и снова заплакала. – Что, если случившееся изменит нас настолько, что мы никогда уже не будем прежними?

– Ерунда, – убежденно ответил он. – Мы – это мы и всегда ими останемся. Он думает, что гораздо умнее нас, так давай его обхитрим. В конце концов, если в жизни выдается шанс продвинуться вперед, за него нужно цепляться. Мы с тобой – команда, так давай пройдем через это и выйдем победителями вместе.

Придя утром на работу, они нашли профессора, чтобы сказать ему, что согласны. Контракт должен был быть составлен письменно и заверен нотариусом. Как сказал профессор, у него был нотариус, готовый за мзду заверить и более спорные сделки.

– Ровно месяц, – твердо сказал мужчина, – и никакого продления контракта не будет. Я останусь вашим замом и правой рукой, вы будете назначать меня на все стоящие операции, ваша дочь уволится из больницы, а на имя моей жены будет оформлена однокомнатная квартира. И мы больше никогда не вернемся к разговору об этом.

– Как вы скажете, – пожал плечами Мефистофель. – Я не буду ни на чем настаивать. Мои условия абсолютно прозрачны. Ты на месяц переезжаешь в квартиру моей дочери, а твоя жена отправляется в то самое жилье, которое через месяц станет ее собственностью. Я буду приезжать туда пару раз в неделю. И в течение этого месяца вы не должны ни видеться, ни созваниваться. Это все. Документ будет готов сегодня к двум, как я и говорил. До этого времени вы еще можете передумать. Если вы передумаете после подписания контракта, но до его истечения, то ты должен будешь, во-первых, уволиться, во-вторых, выплатить мне пять миллионов рублей.

– Пять миллионов? – изумленно спросил мужчина. – Но у меня нет таких денег.

– Я рискую однокомнатной квартирой в Москве и психикой своей дочери. Ты тоже должен чем-нибудь рисковать, – пожал плечами Мефистофель. – Тебя никто не заставляет подписывать этот документ. Еще раз – до двух часов сегодняшнего дня вы можете отказаться от нашей сделки без всяких для себя последствий.

Разумеется, они не отказались. Это был их осознанный выбор. Как показало время, неправильный. За месяц ему понравилось быть правой рукой ведущего хирурга, превратившись из мальчика на побегушках в самостоятельную единицу, проводящую сложнейшие операции. За месяц стало очевидно, что его карьера идет в гору, которая будет гораздо менее крутой, если подниматься в нее в статусе зятя профессора Малиновского, отца его внуков.

Истеричная доченька профессора через месяц уже была беременна. Да и истеричность ее оказалась лишь легкой экзальтированностью от упавшей ей на голову влюбленности. Рядом с любимым человеком она казалась вполне себе уравновешенной, хотя все так же безумно влюбленной.

У молодой пары была четырехкомнатная квартира в Москве, а также предоставленный в их полное распоряжение профессорский дом в Подмосковье. Отказываться от всего этого ради первой жены мужчина был не готов. За те четыре недели, что он ее не видел, ее образ немного потускнел в памяти, их милые привычки стерлись и стали казаться менее важными, не идя ни в какое сравнение с теми удобствами и перспективами, которые дарила новая любовь.

В день истечения контракта он подал на развод. Она плакала и умоляла передумать, а он грубо ответил, что ему не нужна порченая баба, целый месяц трахавшаяся с немолодым профессором за квартиру. Да, квартира у нее теперь действительно была. Однокомнатная, просторная, светлая квартира в одном из спальных районов. А вот семьи не было. Лишь огромный шрам от предательства, проходящий через всю душу.

Ее муж был ее первым мужчиной, Мефистофель – вторым, а сколько их было потом, она не помнила, потому что никогда не считала. Несмотря на то что с каждым новым романом она заключала некий новый договор, пусть и не прописанный на бумаге, и однокомнатная квартира была счастливо поменяна на двухкомнатную, куплена неплохая машина, освоены заграничные курорты и модные бутики, на руинах прошлого построена новая жизнь, совершенная много лет назад ошибка была ей совершенно очевидна.

Понимал ли он, что тоже совершил ошибку, жалел ли о ней? На эти вопросы можно было ответить только здесь, в «Оленьей сторожке». И эта возможность виделась ей и наградой, и наказанием одновременно.

Загрузка...