Глава 6

Алевтина проснулась с ощущением тревоги. Еще было темно. Перец посапывал на своей подушке, уткнув нос в ее плечо. На улице было тихо. Даже ветер не дул. Вроде бы все нормально, а сердце не на месте.

«Неужели уже сердце дает себя знать? — немного испугалась она. — Неужто возраст уже?.. Да какой еще возраст?! Хотя рожать уже давно пора, а то, глядишь, и возраст выйдет…»

Она, собственно, и не возражала. Последнее время не предохранялась. Так что, если Бог пошлет, она с радостью примет… Может, уже и послал? Может, это не за себя тревога, а за Него?..

Алевтина улыбнулась в темноту. Хорошо бы! Перец энергично взялся за директорство, авось, и без нее справится. Пора уже ей и свою женскую долю вкусить до дна…

Где-то далеко забрехала собака. Ей ответил сумасшедший петух. Настроение немного улучшилось. Но тут же Алевтина догадалась, что могло быть источником ее тревоги.

Вчера вечером состоялась первая телевизионная трансляция в их поселке — наконец-то закончился монтаж оборудования на ретрансляционной станции на перевале, что связывал Материк и Лес, отгороженные друг от друга горным хребтом. Делегация монтажников прибыла в Управление, подарила телевизор и в торжественной обстановке после приветственных и благодарственных речей состоялся коллективный просмотр передач, сопровождавшийся обильным возлиянием кефира и прочих напитков. Перецу это не очень нравилось, но народ желал…

Эти мельтешащие цветные картинки были забавны, как замочная скважина, точнее, окно в чужую квартиру, жители которой как будто бы и не подозревают, что за ними наблюдают, и ведут себя совершенно без комплексов. Это было непривычно и даже возбуждающе. Но тревожило тем, что раньше так не бывало. Всякие были фильмы, но чтобы до такой степени!.. Из этого следовало, что на Материке что-то изменилось, а они тут в закрытой заповедной зоне об этом и не догадывались. Но что изменилось?

Информационная программа встревожила еще больше. В ней прямо говорилось про Новый Порядок, про конец античеловеческого тоталитаризма, про свободу, демократию, права человека, про какую-то всенародную приватизацию. Что это такое Алевтина понятия не имела, впрочем, как и большинство в зале. Правда, большинство давно уже не обращало внимания на телевизор и занималось исключительно собой. Телевизионщики уехали, спеша домой на Материк, поэтому она попросила объяснить непонятное слово Переца — лингвист, слова по его части.

— Privatus — частный, — ответил Перец, — значит, приватизация — процесс превращения чего-то не частного в частное.

— Чего во что, например?

— Например, собственности, — пожал плечами Перец, — государственной, коллективной, общественной…

— А зачем? — удивилась Алевтина. — Нас ведь учили, что частная собственность — источник несправедливости! Неужели неправда?!

— Я не экономист, не социолог, не политик, а специалист по женской прозе ханьского периода, — развел руками Перец. — Но мне кажется, что это не может быть неправдой, как восход солнца, ливень, засуха, Лес… По-моему, когда человек рождается, ему вместе с жизнью должен вручаться целый мир. Каждому человеку! Поэтому все, что есть на планете, должно принадлежать всем. А если потом выясняется, что человек со всех сторон огорожен границами и запретами и, в сущности, не имеет ничего, кроме собственной жизни, да и ей распоряжаются все, кому угодно, — то это не может быть справедливо! Но я, наверное, многого не понимаю.

— Но почему же они говорят? — растерялась Алевтина. — У нас же не было частной собственности — все общественное! Зачем тогда этот Новый Порядок? И что это за новый порядок?

— Не знаю, Алевтина, не знаю, — невесело вздохнул Перец. — Я не думаю, что приватизация лучше коллективизации и наоборот — это как два крайних положения маятника человечества, между которыми оно мечется.

— А что же делать?

— Если бы я знал, меня бы давно распяли, — горько усмехнулся он.

— Знаешь, Перчик, когда я тебя в первый раз увидела, было такое ощущение, что ты только что с креста… — призналась Алевтина. — Особенно, по глазам ощущалось: такие они были одинокие…

— Поэтому ты и ждешь от меня ответа?

— От кого же мне еще его ждать? — вздохнула Алевтина.

— До сих пор все ответы были у тебя, — улыбнулся Перец.

— Теперь твоя очередь.

— А у меня нет ответов, — развел руками Перец. — И я никогда не доверял тем, у кого они всегда под рукой… Я не знаю, я просто чувствую, что не будет у нас покоя, пока хоть какая-нибудь собственность останется у человека, кроме себя самого. Каждый принадлежит себе и только себе, а все остальное — всем и каждому.

— Но разве такое возможно? — удивилась Алевтина.

— Не знаю, — пожал плечами Перец. — Наверное, нет. Во всяком случае, человеческая история за исключением того первобытного состояния, о котором никто ничего доподлинно не знает, не явила нам такого примера. Однако история, слава богу, еще не кончилась. Хотя признаки конца уже ощущаются…

— Не пугай меня! — махнула на него рукой Алевтина.

Тут подскочил разгоряченный Стоян, переполненный решимостью и гормонами, и возопил:

— Что это вы тут такие серьезные, ребята? — и, ухватив Алевтину за руку, увлек ее в танцующую под орущий телевизор толпу.

Потом они еще пили, ели и танцевали. Телевизор выключился далеко за полночь. И до постели они добрались, не вполне себя разумея и контролируя. И вот теперь, надо понимать, тревожное похмелье.

«Пить меньше надо! — сурово напомнила себе Алевтина. — Особенно, если о детях думаешь!..»

На улице светало. В горле пересохло. Но голова почему-то не болела, просто, немного напоминала воздушный шарик, болтающийся на ниточке.

Собаки перебрехивались уже активно. Да и петухи свое дело знали.

«Черт знает что! — подумала Алевтина. — Не научный городок, а деревня какая-то! Поразвели тут!..»

Зашевелился Перец. Алевтина повернулась к нему. Он открыл глаза и улыбнулся ей.

— Знаешь, Перчик, — засмущалась вдруг она. — Я хочу, чтобы у нас были дети… Ты не возражаешь?

«А что, — подумал Перец, — может быть, дети — как раз то, что мне нужно? Только не что, а кто… Пусть меняются Порядки — и старые, и новые, пусть Лес сходит с ума, а человечество, как в зеркале, теряет разум — дети это святое! Дети — то, что (нет — кто!) остается после нас, вместо нас. Это мы, шагнувшие в бессмертие. Пусть не как гиноиды, но и мы бессмертны!..»

— Ты что молчишь? — напомнила о себе Алевтина. — Не хочешь?

В ее голосе слышались слезы, что для Алевтины, всегда уверенной в себе, было необычно.

— Ну, что ты, что ты, — забормотал Перец ласковым голосом и погладил ее ладонью по щеке. — Конечно, хочу! Мне кажется, что я всю жизнь только и мечтал о детях! Не понимаю, почему до сих пор их у меня не было?

— А потому что у тебя не было меня, — серьезно объяснила Алевтина.

«Или потому, что пьяный мерзавец зарезал Эсфирь, — подумал Перец, — и жизнь кончилась».

Потом он посмотрел на Алевтину. Она была красива и совсем не похожа на дневную Алевтину — строгую, всезнающую, решительную. Наверное, днем в ней это милое существо спало, а просыпался Профессиональный Администратор, знающий, что такое Порядок и как его соблюдать. Той, дневной Алевтины, он до сих пор побаивался, ощущая свою административную неполноценность. Хотя, конечно, уже пообвыкся-пообтерся и почувствовал вкус власти…

А эта — ночная, утренняя Алевтина была чем-то похожа на Эсфирь: то ли выражением глаз, то ли звуком дыхания — чем-то неуловимым и, наверное, неназываемым, что ощущалось в любимой им женской прозе ханьского периода. Именно поиском и выражением этого Невыразимого оная проза и занималась, а то, что было вне, ее мало интересовало. Точнее, совсем не интересовало.

Перец поцеловал Алевтину в губы. Это ее удивило. Он почти никогда сам не начинал ласки, предоставляя инициативу ей, как бы предоставляя себя в ее распоряжение. В этом, конечно, было нечто возбуждающее, но было и обидное. Не очень обидное, потому что он был ласков и нежен, но было, было… И вдруг — сам!.. У нее даже слезы на глаза навернулись. Она ответила на поцелуй. Хорошо ответила. Но потом подумала, что нет, она так не хочет: в спешке, когда вот-вот зазвенит будильник, и надо будет вскакивать и бежать на работу, потому что без них там все остановится, хотя непонятно, кому нужно, чтобы оно куда-то двигалось — Порядок такой… И опять же — во рту пересохло и кефиром этим поганым прет… К тому же, алкоголь вреден при зачатии — надо сначала очистить организм…

Алевтина еще раз поцеловала Переца, но уже иначе — легко и отстраняюще, и резко встала с кровати.

Тут же затрезвонил будильник.

— Извини, — объяснила она. — Он бы нам помешал… Вставайте, граф, вас ждут великие дела!

— Эх! — выдохнул Перец напряжение и тут же озаботился: — И верно — хотел сегодня заняться, наконец, этой проклятущей лужей!.. Ну, до чего мерзкое зрелище и обонялище! — Спустил он ноги на пол. — Надо камнями засыпать и заасфальтировать, чтобы и следа не осталось!

— Говорят, раньше там было красивое озеро, — заметила Алевтина, расчесывая перед зеркалом густые белокурые волосы, красиво прогибаясь в талии. — Если родники со дна бьют, камни не помогут. Вода — она везде пробьется… Уже пробовали осушать — откачивали, увозили на ассенизаторской машине. Все равно не помогло.

«А у Эсфири были короткие черные волосы и длинная лебединая шея, — вспомнил Перец, — и бедра поуже… Они совсем непохожи…»

— А почему же озеро превратилось в зловонную лужу? — спросил Перец.

— Как же ему не превратиться, если туда поначалу сбрасывали все отходы, а потом кто-то по пьянке цистерну с соляркой там утопил. Вот озеро и умерло.

«Да, — вспомнил Перец собственную мысль: — Невежество всегда на что-нибудь испражняется. Особенно, на то, что не понимает — будь то Лес или озеро… А не понимает оно ничего… А что непонятного в озере? Его чистота и красота, когда вокруг все так грязно и мерзко… Можно подумать, что гении не испражняются!.. Каждый пук гения обходится человечеству во многие тысячи жизней и квадратные километры загубленной природы…»

— Это ты мне хорошо подсказала, — оценил Перец, — ты всегда даешь очень ценные советы. Значит, не засыпать надо, а чистить! Весь мир надо чистить, а озеро в первую очередь!.. Пожалуй, я сейчас пойду на базу группы инженерного проникновения, надо обсудить со специалистами технические возможности очистки озера. Может быть, имеющаяся техника позволяет. А если нет, надо составить грамотную заявку.

— А завтракать? — испугалась Алевтина.

— Ну, давай что-нибудь быстренько.

* * *

Перец шел по поселку в сторону от Управления. База была на окраине, ближе к Лесу и подальше от жилой зоны. Перец вдруг вспомнил ночь, проведенную им на одном из складов базы. Интересная была ночь. Поучительная. Теперь ему как директору самое время делать выводы и принимать меры. А какие выводы? Вывод один — от бессмысленности существования свихивается и человек и техника. Значит, надо наполнить это существование смыслом. А смысл появляется, когда есть цель. А сейчас у него цель — чистить!..

Народ, спешащий в Управление, то и дело приветствовал его, раскланивался, улыбался, желал здоровья и удивленно оглядывался вслед — куда это спешит директор, когда его кабинет совсем в другой стороне?

«А что, — думал Перец, — положительные перемены, в смысле психологического климата, налицо. Ведь никто прежде никогда не видел директора в лицо. Директор был некой устрашающей абстракцией, перед которой трепетали, а значит, унижали свое человеческое достоинство. А теперь вот — видят, знают, улыбаются, могут и заговорить при необходимости… Власть не должна быть „над“ и „вне“, она должна быть „из“ и „для“… Впрочем, к черту власть, надо об озере думать и о Лесе. Столько новой информации! Как превратить ее в выводы, решения, действия?.. Чтобы не наломать дров и не прохлопать ушами… Как это меня угораздило оказаться на пересечении двух альтернативных путей человечества?.. Между молотом и наковальней… Почему вся история человечества построена на альтернативах, то и дело превращающихся в антагонизмы? Не для того ли Лес сделал свой выбор, чтобы излечиться от этого? Но ведь и это чревато горем и кровью…»

Алевтина, зная что Переца нет в Управлении, начала рабочий день с библиотеки. Два-три человека со стопками журналов и книг уже ждали ее. Раньше такого не бывало. Перец требовал от подчиненных профессионализма и инициативности. Зашевелились массы, отряхнули пыль с извилин — и даже похорошели. Все это Алевтине нравилось: и Порядок вроде бы не нарушен, и не так тоскливо стало на мир смотреть. Правда, она никогда не страдала пессимизмом. Будучи движущей силой Порядка, хроническим пессимистом не станешь. Но иногда накатывало. Наверное, от однообразия и присущей ему скуки.

С Перецом скучать было некогда. Ни дома, ни в Управлении. Он все время куда-то стремился, как квант света, не существующий в покое, про который она читала в научно-популярном журнале в библиотеке. И этот свет Алевтине нравился. Мужик, когда светится, перестает быть козлом. Алевтина же не то, чтобы брезговала «козлами» — тоже твари божьи, но все чаще они ей становились скучны. Один козлик — игрушка, а стадо козлов — работа. А работа утомляет, даже интересная.

Алевтина вспомнила про утренний поцелуй Переца, и на душе стало тепло.

— Прекрасно выглядите, уважаемая Алевтина! — заметил получивший свои книги Ким. — Прямо светитесь.

— Спасибо за комплимент, — улыбнулась она.

— Да какой комплимент?! Чистая правда! — клятвенно прижал он руки к груди. — Это вам спасибо за книжки… Вот… А где наш директор? Я заходил, секретарша не знает. Разговор есть.

Раньше бы Алевтина напомнила о Порядке: запишись на прием и жди, когда директор вызовет. Но теперь даже снизошла до объяснений:

— С утра пошел на базу инженерного проникновения. Наверное, скоро должен быть. Впрочем, — добавила она строго, почти в прежнем стиле: — Директор сам распоряжается своим временем.

— Конечно-конечно, — закивал Ким и вытек за дверь.

«Действительно, пора бы уже ему вернуться! — забеспокоилась Алевтина. — Пойду-ка в кабинет».

Секретарша кивнула ей без улыбки и буркнула:

— Нет еще…

Алевтина вполне понимала ее — быть рядом с директором, и еще с каким директором (!) — и ничего не иметь с этого ни для тела, ни для души… Обидно, да выхода не видно — Алевтина застила ей все горизонты и перспективы. На то она и референт по административным вопросам, чтобы секретаршам ничего не обломилось. Не та у них квалификация, чтобы претендовать.

— Знаю, — строго кивнула Алевтина и вошла в директорский кабинет. Она всегда была вхожа в него в любое время, без стука и предупреждения. Еще бы она была не вхожа — да некоторые директора без нее и найти своего кабинета не сумели бы. Некоторые — в смысле все, кроме Переца. Морочить голову ему она не захотела. Грешно детей обманывать.

Алевтина подошла к окну и улыбнулась. К Управлению быстро приближался Перец. Она издалека почувствовала, что у него хорошее настроение. Значит, что-то получилось. Эта чертова клоака вместо озера ее всегда раздражала и вонью, и отвратным видом, и неискоренимостью… И даже если кого-то из прежних директоров ей удавалось сподвигнуть на уничтожение грязной лужи, то дальше приказов дело не сдвигалось. А если техника и приближалась к ней, то непременно тонула: и самосвалы, и бульдозеры, и экскаваторы. Неужели Перецу удастся?..

— Ну! — возвестил он, входя в кабинет. — Похоже, лед тронулся!

— Что, нашел нужную технику? — улыбнулась Алевтина.

— Нет, хотя да, кое-что нашел. Пригодится. Но, главное, нашел нужных людей. Встретил Квентина с Ритой. Обсудили проблему. Они мне объяснили, что только технические средства тут бесполезны — живое лечится живым. Если мы хотим оживить озеро, а не построить бассейн, то надо использовать биоочистку. Ну, бактерии специальные, которые пожирают всякую дрянь, а вырабатывают то, что нужно озеру для жизни. Кислород, например. Ну, и многое другое. Конечно, механическая очистка нужна, чтобы убрать мусор. Я даже нашел на базе, что нужно. Отличные там ребята, оказывается! Очень загорелись идеей… Они уже начали. И Рита с Квентином — у них на биостанции есть нужные… как это… штаммы… Ну, и словечко!.. Так что, Аленушка, давай срочно приказ! А то люди без приказа работают. Непорядок! Впрочем, устный приказ они получили. Но его к делу не пришьешь и финансы на него не спишешь.

Она вздрогнула, когда он назвал ее Аленушкой. Не то, чтобы это было слишком оригинально, просто, никто ее так не называл. Даже в детстве. Алкой, Алькой, Алей, Алой, даже Аленой и Ленкой, а вот Аленушкой — никогда. И так это у него естественно получилось! Значит, от души… Неужели она дождалась, наконец, того, о ком мечтала всю жизнь?! Хотя нельзя сказать — дождалась: искала, очень упорно искала — и нашла… Нашла ли?

Но блокнот уже лежал у нее на коленях, и рука твердо держала ручку.

— Пиши, — кивнул Перец. — Группе инженерного проникновения и биостанции немедленно приступить к технической и биологической очистке и благоустройству озера. Ответственный за исполнение — Квентин.

— Квентин? — удивилась Алевтина. — Да он…

— Да, — кивнул Перец. — Да, им с Ритой нужно серьезное общее дело.

— По-моему, она с ним никаких дел иметь не желает, — пожала плечами Алевтина. — Вроде, здоровый мужик, а, видать, несовместимость у них… Хотя, похоже, у нее со всеми несовместимость… Лягушка бесплодная!..

— Ну, зачем ты так? — мягко остановил ее Перец. — Ты бы видела, как они оба загорелись. И на базу со мной сходили, и с технарями все обсудили. Сейчас на биостанцию поехали. Штаммы свои активизировать.

— Отлично, — кивнула Алевтина. — Только почему-то не доверяю я этой Рите. Какая-то она не такая. Нормальная женщина не будет так своего мужика изводить… Разве только больная… Только вид у нее для больной слишком цветущий…

— Больная? — переспросил задумчиво Перец. — А что, можно назвать и так… С человеческой точки зрения.

— Ты о чем?

— О том, что с ними происходит. С Квентином и Ритой, — объяснил Перец.

— Ты что-то знаешь?

— А как же! — усмехнулся он. — Каждую ночь дежурю в их спальне.

Шутка не в его стиле, зато доходчиво для собеседника.

Алевтина понимающе усмехнулась. Уж ей-то известно, где Перец дежурит по ночам. Да и, вообще, какое ей дело до этой Риты и ее мужика!..

С улицы послышался звук подъезжающих к Управлению машин.

«Кого это принесло?» — подумала она и выглянула в окно.

В самом деле, на площадь перед Управлением въехала непривычно шикарная машина из тех, что Алевтина видела только в кино из чужой шикарной жизни. Вся черно-перламутровая с ослепительно блестящей никелированной отделкой и затененными окнами. Двигалась она мягко и бесшумно, будто на воздушной подушке. Даже странно, что ее приближение было услышано. Впрочем, Алевтина тут же поняла, что услышала автобус, движущийся следом за лимузином. Тоже необычного вида. И таких в поселке не было.

— Странно, — покачала головой Алевтина, — подойди, посмотри, — позвала она Переца. — Похоже, что с Материка. У нас таких не водится.

Перец подошел.

— Да, не наши, — подтвердил он, — может, начальство какое? Но почему без предупреждения?

— Не нравится мне это, — призналась Алевтина.

— А чего нам бояться, — пожал плечами Перец. — У нас все в порядке — взяли уверенный курс на нормальную творческую работу.

— Начальства всегда надо опасаться… Это с твоей, с нашей точки зрения нормальная работа, — тяжко вздохнула Алевтина. — А что по этому поводу думает начальство — неизвестно. И чем оно выше, тем непознаваемей… Сам, наверное, помнишь предыдущего директора…

— Не помню, — не согласился Перец. — Только один раз слышал… По чужому телефону… Ну, и приказы читал…

— Понял? — подняла вверх брови Алевтина.

— Нет, не понял.

— Вот, то-то и оно. А ты всем понятен, и это в корне противоречит прежнему Порядку…

— Но, вроде, у них там, на Материке, тоже какой-то Новый Порядок.

— Новый — совсем не обязательно твой! — предупредила опытная Алевтина. — Вообще, сомнительно, чтобы где-то сам собой установился твой порядок.

— Но здесь же установился, — улыбнулся Перец.

— Да не установился, пусик, а только, пошатываясь, делает первые шаги… А вот далеко ли он уйдет?.. — голос ее звучал грустно и серьезно. И Перец понял, что, в сущности, она права. Он был опьянен энтузиазмом разрушения и созидания, а может, попросту, властью, которой раньше никогда не имел, даже по мелочам. Но разве без этого опьянения можно вообще творить? Творят только оптимисты, которые не бывают трезвыми. В широком смысле слова. Он всегда хотел быть оптимистом, только жизнь не позволяла. Хотя, с другой стороны, разве пессимист мог заниматься исследованием женской прозы ханьского периода?..

— Они выходят! — обратила внимание Алевтина.

Действительно, лимузин остановился. Через несколько секунд остановился и автобус. Из автобуса вышли два дюжих парня, будто надутые изнутри — так округло и упруго выглядели их мощные фигуры. Черные костюмы, черные рубашки, бритые наголо белые головы…

Парни окинули бдительным взором окрестности и, подойдя к лимузину, с двух сторон открыли задние дверцы. Из лимузина в разные стороны вышли еще двое мужчин. Они выглядели более по-человечески. По крайней мере, в из фигурах были заметны индивидуальные особенности: один — долговязый и худощавый, постарше возрастом, второй — среднего роста, плотный. При этом сразу обнаруживалось, что он здесь главный — по повороту туловища, по посадке головы, по неторопливой значительности движений.

Из автобуса вышло еще около двух десятков чернокостюмных, бритоголовых, накачанных близнецов. Они образовали вокруг пассажиров лимузина каре, и вся процессия двинулась к входу в Управление.

— Похоже, очень большое начальство, — почему-то шепотом сделала вывод Алевтина. — Ишь, как охраняют… Министр какой-нибудь… Но, действительно, почему без предупреждения?..

— Скоро узнаем, — пообещал Перец. Он был совершенно спокоен. Да и что, право, волноваться. Он на своем рабочем месте. Хозяин здесь. Прибыли не головорезы какие-то, а, по виду, вполне приличные люди.

Алевтина машинально оправила на себе платье, глянула в зеркало, чуть тронула рукой прическу.

— Ты бы сел в кресло, пусик, — посоветовала она, — так солидней. Лицо, да и голова, кстати, Управления должно выглядеть солидно.

Перец послушно сел в кресло. Алевтине всякие официальные протоколы известны лучше. Мельком глянул на лист с планом действий на текущий день. Этому плану сегодня явно не везет. То озеро, то неожиданный визит…

Хлопнула дверь в приемной. Послышались тяжелые шаги, странно ойкнула секретарша, реплика ее осталась неразборчивой. Резко распахнулась дверь в директорский кабинет. В проеме, полностью его загородив, появились две черные бритоголовые фигуры. Они шагнули в кабинет и, как локаторами, повели головами по сторонам. Вблизи эти парни выглядели весьма устрашающе. И не только из-за неправдоподобно громадных туловищ с явными признаками всесокрушающей силы, но и из-за хозяйской манеры их поведения. Они словно бы не замечали хозяев кабинета.

Видимо, убедившись в безопасности помещения, фигуры раздвинулись в стороны, как створки раздвижной двери, и из-за их спин появился коренастый мужчина в шикарном синем костюме, ладно на нем сидевшем, в белой, даже ослепительно белоснежной рубашке с галстуком-бабочкой. Лицо его было исполнено ощущением собственной значительности.

— О-ой, Тузик! — обомлела Алевтина.

— Не Тузик, Аля, а Туз Селиванович! — поправил просочившийся следом в кабинет долговязый спутник в шикарном сером костюме в черную с проблеском полосочку и в рубашке с черным классическим галстуком, в котором поблескивала бриллиантовая булавка.

— Клавдий-Октавиан! — простонала Алевтина. — До-ма-рощинер!..

Длинное лицо Домарощинера, демонстрируя значительность своего носителя, удлинилось еще больше.

— Приятно слышать, что вы нас не забыли, — усмехнулся он многозначительно, как умел и прежде, но теперь эта многозначительность казалась еще более многозначительной.

Шикарный Тузик хранил гордое молчание, но глаза вцепились по-кошачьи сначала в лицо Переца, который вежливо кивнул в ответ, потом в Алевтину: сначала сверху вниз, потом снизу вверх. При этом у нее возникло гадливое ощущение, будто на нее вылили ведро спермы. Именно так странно и подумалось-ощутилось, и Алевтина брезгливо передернулась.

Тузик это заметил и, кажется, понял. Во всяком случае, на физиономии его появилась презрительная усмешка, которая появлялась всегда, когда он говорил о женщинах-бабах-бабенках-стервах-швабрах-щетках-тварях-суках.

— Клавдий-Октавиан, — распорядился он начальственным баритоном, — ознакомьте господ с документом.

— Да вы присаживайтесь, — предложил Перец гостям, вспомнив, наконец, о долге хозяйской вежливости.

— Скоро и всенепременно, — отмахнулся Тузик, — а пока ознакомьтесь.

И переступил с носок на пятки, с пяток на носки.

Домарощинер водрузил на стол заседаний новенький кейс, набрал код на замке и под музыкальное сопровождение крышка откинулась. Клавдий-Октавиан бережно извлек из глубин кейса лист и, держа его двумя руками, как величайшую ценность, поднес к Перецу и положил перед ним на стол.

— Прошу-с, — опять многозначительно усмехнулся он и, пятясь, отошел к кейсу.

Алевтина поспешно встала за спиной Переца и воззрилась на бумагу, которая, надо признать, действительно выглядела весьма внушительно: и золотое тиснение, и герб, и гербовая печать и размашистая начальственная подпись, и водяные знаки… Алевтина знала цену бумагам, и от этой, даже не вчитываясь в содержание, от одного ее вида стало нехорошо где-то в животе, и мерзкий холодок пробежал по спине.

Домарощинер не мог прийти ТАК с хорошей для нее и Переца бумагой… Тем более, вместе с Тузиком.

Переца всегда интересовал в бумаге текст. Точнее, информация, содержащаяся в тексте. Поэтому он даже не обратил внимания на внешний вид документа, а сразу принялся его читать:

«Настоящим удостоверяется частная собственность Козлова Туза Селивановича на территорию поселка ликвидированного Управления по Делам леса и на прилегающий к ней лес как ближайшего родственника (сына) первооткрывателя этой территории Козлова Селивана Селивановича — жертвы репрессий низвергнутого тоталитарного антинародного режима.

Все материальные ценности (строения, техника и прочее), находящиеся на балансе Управления по Делам леса, передаются в распоряжение Козлова Туза Селивановича в качестве обеспечения государственного пакета акций акционерного общества „Лесотур“».

Председатель Государственного Комитета по Приватизации Кабинета Министров Материка

Лев Ньюман

— Вы действительно сын первопроходца Селивана? — удивился Перец, еще не вполне осознав, что он прочитал.

— Это так же точно, как то, что ты — бывший директор, — холодно процедил Тузик.

— Да какой он жертва репрессий?! — воскликнула Алевтина. — Я читала архивы: бандит, вор и насильник!.. Организовал коллективный побег из лагеря. Каторжники перевалили горы и увидели Лес…

— Вот и Алевтина подтвердила мои права, — одобрительно улыбнулся Тузик. — Надеюсь, теперь так будет всегда.

— Да ничего я не подтверждала! — возмутилась она.

— Ну-ну, — усмехнулся он криво. — А тебе, Перец, все ясно? Понял, что теперь ты здесь никто?..

— Это-то я понял, — кивнул Перец. — Не пойму только, как можно передавать Лес в чью-либо собственность, даже государственную, тем более, в частную?! Лес — он сам по себе. Он — природа, а природа над государствами и цивилизациями! Это какое-то безумие, глупость, чушь!..

— Господин Перец, — возник Домарощинер, — Подобное оскорбление государственного авторитета недопустимо и чревато…

— Это государственная глупость чревата… — строго ответил ему Перец.

— Кончай дискуссии, Клаша, — приказал Тузик. — У нас с ним теперь один разговор…

Он вытащил руку из кармана и резко ударил Переца в челюсть.

Перец отстраненно услышал, как у него что-то хрустнуло, и в глазах потемнело…

— Отличный удар, Туз Селиванович! — одобрительно захихикал Клавдий-Октавиан. — Поделом им, прихвостням тоталитаризма!

— А-а-а! — вдруг закричала Алевтина и бросилась на Тузика, стремясь смести его с лица земли, но неожиданно оказалась в железных тисках лапищ тузикова телохранителя. Она попыталась вырваться, но бульдозер, наверное, сдвинуть с места было бы легче. От бессилия и обиды она рычала и повизгивала, но в ее положении ничего от этого не менялось.

— Привяжи его! — приказал Тузик второму телохранителю и снял с руки массивный кастет.

Второй телохранитель извлек из подкладки пиджака, видимо, специально оборудованного, небольшой моток веревки и ловко прикрепил Переца к креслу. Так что, когда он через минуту начал приходить в себя, пошевелиться у него не было ни малейшей возможности.

Тузик внимательно следил за глазами Переца.

— А, оклемался! — обрадовался он, наконец. — Не обижайся на меня, Перчик, сам понимаешь — долг платежом красен. А я привык отдавать долги. Так же, как получать свое… Теперь ты понял, что нехорошо бить человека по лицу?

— Я это всегда знал, — непослушным распухшим языком пробормотал Перец.

— Зачем же бил меня? — усмехнулся Тузик.

— Я бил не человека, а мерзкое обнаглевшее животное, которое, к сожалению, другого языка не понимает, — прохрипел Перец, сглатывая соленый сгусток крови.

— А братьев наших меньших и совсем грешно бить, — развел руками Тузик. — А еще интеллигент! Стыдно… Но к этому мы еще вернемся…

— Отвяжите меня! — потребовал Перец.

— Э, нет, еще рано, — отрицательно помотал головой Тузик. — Что-то ты слишком разговорчив стал… Отвлекать будешь… Заклей этому соловью клювик! — приказал он телохранителю.

Тот извлек из кармана широкий скотч и заклеил рот Переца.

Теперь Перец мог говорить только глазами, да кто на них смотрел!

— Заткнись! — рявкнул Тузик на Алевтину, все еще скулившую. — А то и тебе заклеим!..

Алевтина заткнулась и вопросительно посмотрела на Тузика.

— Та-ак! — потер он руки. — Клавдий-Октавиан, продолжайте протокольную церемонию. Это по вашей части.

— Так точно, Туз Селиванович! — отрапортовал Домарощинер и повернулся к Алевтине.

— Итак, уважаемая Алевтина, вы, наверное, уже поняли, кто здесь хозяин, — медоточиво ухмыльнулся он. — Однако Порядок есть Порядок! Вы знаете его, и он должен быть соблюден!

— Он сохранился? — обрадовалась Алевтина.

— В общих чертах, — кивнул Домарощинер.

— Тогда он никогда не будет здесь хозяином! — сверкнула она глазами в сторону Тузика.

— Это почему же? — иронически усмехнулся Клавдий-Октавиан.

— Потому что я его не хочу! — выкрикнула торжествующе Алевтина.

— А-а-а, — понимающе закивал Домарощинер. — Только при Новом Порядке это и не обязательно. Главное, чтоб он вами обладал… При старом Порядке брали вы, теперь берут вас… Но по сути процесс нисколько не изменился, — подхихикнул он: — Туда-сюда-обратно… к взаимному удовольствию…

— Ни за что! — взвизгнула она.

— Это вы зря, уважаемая, — умиротворяюще вздохнул Домарощинер. — Неужели вы не понимаете, что это неизбежно?.. Вы же мудрая женщина… весьма многоопытная… — мерзко ухмыльнулся он. — Вы должны трезво оценить ситуацию и… от всей души рекомендую вам расслабиться и, как полагается, получить удовольствие… Итак-с? — с улыбкой заглянул он ей в глаза.

— Ни за что! — вскрикнула она и плюнула ему в физиономию.

— Воля ваша, воля ваша, сладчайшая, — расплылся он в широчайшей улыбке, одновременно утираясь носовым платком. — Подготовить объект к использованию! — вдруг резко сменив тон, приказал он телохранителям.

Бритоголовый, до сих пор стоявший с отсутствующим видом возле Переца, неторопливо подошел к Алевтине, начавшей обеспокоенно дергаться в мертвой хватке другого телохранителя.

— Пшел вон! — закричала она. — Не прикасайся ко мне!

Но он, будто не слыша, надвигался на нее, словно собирался пройти сквозь: глаза его вроде бы были направлены на нее, но казалось, что он ее не видит. Алевтине стало настолько не по себе, что она замолчала и застыла в руках первого телохранителя. Бритоголовый протянул руку к ее шее. Алевтина похолодела. Он засунул пальцы за шиворот ее платья. Совсем немного. И одним резким движением, она даже не успела отреагировать и осознать, как это произошло, сорвал с нее всю одежду, включая трусики. Так, что она осталась в одних туфлях. Ее одежда бесформенным комком свисала с пятерни Бритоголового. Он, не глядя, отбросил тряпки в сторону, достал из внутренностей пиджака два комплекта наручников и, быстро присев, защелкнул их на ее лодыжках. Потом залез под пиджак к другому телохранителю, для чего тому пришлось отодвинуть от себя Алевтину на длину рук, и извлек еще пару наручников. Защелкнул их на руках. Державший ее мордоворот легко перенес Алевтину к столу заседаний, и через пару секунд она оказалась прикованной к торцу стола: ноги — к ножкам, руки — к поперечине под столешницей. В результате она стояла раскорякой, почти упираясь лицом в поверхность стола. Теперь она была совершенно беззащитна, особенно сзади.

«Черт побери, — подумала Алевтина, — сколько мужиков перепробовала, но еще никто меня не насиловал… Дождалась!..»

— Прошу-с! — приглашающе протянул руки Домарощинер. — Извольте, Туз Селиванович, так сказать, приступить к исполнению-с, хе-хе…

— Всенепременно, Клаша, всенепременно! — плотоядно осклабился Тузик, расстегивая брюки. — Уж я своего не упущу! Я давно на нее глаз положил, только она все уворачивалась… Но теперь Новый Порядок! Мой Порядок!.. Теперь я беру то, что хочу! Я и раньше брал, только за это меня время от времени сажали в тюрягу… Сволота вонючая!.. Я всех вас вот так раком поставлю и всех оттрахаю!… — ткнул он указующим перстом в откляченную задницу Алевтины и выпрыгнул из штанов, оставшихся кучкой на полу вместе с трусами. Домарощинер все это поднял и аккуратно развесил на стуле.

Видок у Тузика был бы весьма комичным в иных обстоятельствах: тоненькие кривые ножки и фаллос, торчащий из-под шикарного пиджака с белой рубашкой, и все это увенчано галстуком-бабочкой — куда как нелепо и смешно, да только смеяться никому не хотелось.

Перецу было страшно этого уродливого агрессивного Нового Порядка, явившегося в Управление в таком красноречивом виде, страшно за Алевтину и за Лес. Перец корчился и мычал на своем кресле, пытаясь освободиться от пут, но тщетно: палач был профи.

Никто не обращал на Переца внимания. Только Алевтина испуганно-отчаянно мельком глянула на него и тут же отвлеклась на своих палачей.

А Перец от этого взгляда даже затих. Очень ему плохо стало от этого взгляда. Не предвидел, не предусмотрел, не защитил… Оправдания себе можно найти, но Алевтине от них легче не станет.

Алевтина, действительно, сосредоточилась на происходящем.

Тузик положил свои пятерни на ее ягодицы и попытался раздвинуть их. Алевтина напряглась изо всех сил, чтобы он не смог войти.

— Вот, сучка! — ругнулся Тузик. — А ну-ка, пусти, а то хуже будет!

— Не выкобенивайся, Алька! — заботливо советовал Домарощинер, заглядывая ей в лицо. — Ну, что ты, в самом деле? Впервой, что ли?.. Да это ж, можно сказать, твоя профессия… Ты же знаешь Порядок! Начальник всегда прав. А тут не просто начальник, а Хозяин! Он теперь твой хозяин, Алька! Неужели не сечешь?.. Как старый верный друг говорю: расслабься и получи удовольствие!.. Ты же умеешь!.. Тебя и выбрали из многих, потому что ты это лучше всех умеешь… У меня и медицинское заключение об этом есть. Так что, ты не притворяйся… Я все про тебя знаю, про все твои зоны… И Туз Селиванович знает. Хочешь — не хочешь, все равно свое получишь… Лучше уж сразу расслабься…

— Вот вам! Вот вам! Вот вам! — огрызнулась Алевтина, принявшись крутить задом так, чтобы Тузик не мог прицелиться.

— Во кобылка заплясала! — загоготал довольно Тузик. — Я и так весь горю, а она еще разжигает!

Однако попасть никак не мог.

— Ну, ты, замри чуток, кобылка, замри! — потребовал он.

— Хрен тебе! — отвечала Алевтина, чувствуя, что мышцы уже устали от напряжения, но не сдавалась.

— Ну, и дура! — хрюкнул Тузик и тюкнул ее кулаком по затылку.

Алевтина ткнулась носом в стол, больно ткнулась, и от неожиданности и боли вдруг остановилась и расслабилась.

Этого Тузику оказалось достаточно — он с диким восторженным ржанием и хрюканьем вонзился в Алевтину, и поршень заходил.

«Вот дура! — обругала себя Алевтина. — Купилась!..»

Но было поздно. Хотя она все же попыталась вырваться. Однако, Тузик своего не упускал. И стол ей мешал, и наручники.

— Отлично сработано, Туз Селиванович! — захлопал в ладоши Домарощинер.

А Перец от отчаяния замычал совсем утробно-низко, а потом вдруг высоко, будто завизжал, что с заклеенным ртом почти невозможно.

Телохранитель, стоявший поблизости от Переца, лениво замахнулся, чтобы успокоить его эмоции, но Тузик успел распорядиться:

— Не тронь! Пусть, падла, смотрит, как я его телку пользую! Я всех его телок пользовать буду! Интеллигент хренов!..

— Не торопитесь, Туз Селиванович, не отвлекайтесь! — возник со своими инструкциями Домарощинер. — Протокол требует взаимного удовлетворения!.. Вспомните про ее зоны, которые мы с вами изучали по схеме, все ее зоночки-эрогеночки… Пальчиками, Туз Селиванович, пальчиками!.. Вот так, правильно, молодец… Доведите ее до оргазма…

— Не будет вам оргазма! Не будет! — взвизгнула Алевтина, чувствуя, что ее тело перестает подчиняться ее сознанию.

— Будет, многоуважаемая Алевтина! — заверил ее Домарощинер, заглядывая в ее глаза. — Вижу! Вижу! Обязательно будет! Это же от бога! Ничего вы с этим поделать не можете… Планида ваша такая… И не надо сопротивляться… Это же хорошо, очень хорошо, это так приятно… Туз Селиванович! — инструктировал он, продолжая смотреть ей в глаза. — Зубами, зубами ее в спинку, не бойтесь, что больно — ей это нравится… Во-во!.. Глазки еще сильней загорелись!.. А второй ручкой за грудь, за сосочек… Отлично-отлично, Туз Селиванович! Только не торопитесь… Она уже плывет…

Алевтина, действительно, уже плыла и возносилась, почти забыв, где она и с кем. Она уже не была Алевтиной в полном смысле, она была жаждущим наслаждения телом Алевтины, инстинктом, подавившим разум. И не было в том вины ее, да и беды не было, пока это не использовали против ее воли ей во вред.

— О, как дышит! — радовался Клавдий-Октавиан. — Ну, прям, кузнечные меха! Так ее, Туз Селиванович! Так ее!.. Шибче!.. Шибче…

Тузик хрюкал, ржал, скулил, рычал, трудясь над Алевтиной. Его даже пот прошиб, галстук-бабочка сбился на спину, но Тузик исправно трудился. Это единственный труд, который он умел делать.

— А-а-а! — вскрикнула Алевтина.

— Давай-давай, родимая! — возопил Домарощинер. — Вот оно! Вот оно! Поехали!..

Перец тоже видел, как покраснело от напряжения лицо Алевтины, как прикусила она губу, как заработала всем телом навстречу Тузику и вдруг утробно загудела: — А-о-у-ы! — и стала биться под Тузиком. И странно — лицо ее оставалось при этом красивым, даже вдохновенным… Даже в подтеках крови под носом…

«Наверное, это ее искусство, — подумал Перец, — которое сильнее ее… Искусство всегда сильнее того, кем владеет».

Тузик издал трубный не то ослиный, не то слоновий вопль и, ослабнув, навалился сверху на Алевтину, прижав ее к столу.

Оба затихли с закрытыми глазами.

— Вот и ладушки, — довольно захихикал Домарощинер. — Вот и молодцы, ребятушки! И протокол соблюли, и себя ублажили… Жизнь — она так и должна развиваться… Однако ж, и распалили вы меня! Ну, никакого терпежу нет!.. Вы тут приходите в себя, чистите перышки… Я щас… — и пулей выскочил в приемную, проскользнув сквозь охранников. Тут же раздался визг секретарши, быстро перешедший в ритмичное повизгивание и прихохатывание Клавдия-Октавиана.

— Бабы — дуры! — провозгласил Тузик, сползая с Алевтины. — И чего, дура, брыкалась? А-а-а, понимаю — для распаления…

— Идиот! — не раскрывая глаз, пробормотала Алевтина. Она боялась открыть глаза и встретиться взглядом с Перецом. А чем дольше она лежала с закрытыми глазами, тем дальше он улетал куда-то в прошлое, в темноту, в сон…

Тузик поднял с пола ее платье и обтерся им, потом швырнул в мусорную урну и принялся одеваться. Натянув трусы до колен, он задумчиво посмотрел на алевтинин зад, мол, не повторить ли… пошлепал ее по ягодицам, раздвинул, заглянул, потом вздохнул и продолжил одеваться, поняв, что для повтора здоровья не хватает. Но еще не вечер, утешил он себя.

Телохранители равнодушно наблюдали за происходящим, не проявляя никаких признаков эмоций.

«Да не роботы ли они? — предположил про себя Перец. — Вон Домарощинер и тот не выдержал, побежал нужду справлять, а эти, как монументы… Мертвяки… — вдруг вспомнил он Ритин рассказ про то, как насиловали в Лесу ее… Правда, насиловали наоборот — антисексуально, но факт — насиловали. — И почему это сейчас все всех насилуют!.. Везде…»

— А вот и я! А вот и я! — вбежал в кабинет довольный и сияющий Домарощинер. — На всех фронтах полный порядочек-с! Ну-с, осталась совсем мелочевочка…

Он достал из кейса очередную бумагу.

— Вот протокольчик… Надо подписать… Участвующие стороны и свидетели… Зачитываю:

«Настоящим удостоверяется, что совокупление Туза Селивановича Козлова и Алевтины действительно состоялось и сопровождалось обоюдным сексуальным удовлетворением (оргазмом). В чем и подписываемся».

Совокупляющиеся стороны:

Туз Селиванович Козлов (подпись)

Алевтина (подпись)

Свидетели:

Клавдий-Октавиан Домарощинер (подпись)

Перец (подпись)

Алевтина открыла один глаз. До нее начал доходить смысл прозвучавшего.

— Извольте приложить ручку, Туз Селиванович, — поднес протокол Тузику Домарощинер.

Тузик неторопливо извлек из внутреннего кармана пиджака авторучку, оголил золотое перо и размашисто расписался.

— Дражайшая Алевтина, извольте коснуться Вашей сексуальной дланью сей ничтожной бумажки, — предложил, расплывшись в улыбке, Домарощинер. — Ах, извините, забыл, старый пень!.. Но сучок-то у меня еще ого-го… Не правда ли, моя секретуточка? — крикнул он в приемную. Оттуда донеслось что-то нечленораздельно игривое.

— Ну-ка, освободите одну руку сладчайшей Алевтине! — приказал он телохранителю. — Правую, идиот, куда идешь к левой? — и положил лист перед Алевтиной.

Она смахнула лист и ручку на пол.

— Идите вы!.. Не будет вам протокола! Трахают, да еще расписывайся им!.. Совсем оборзели.

— Зря ты так, Аллочка, — продолжал улыбаться Домарощинер, — должна понимать, что теперь все будет по-нашему… Вот как Туз Селиванович скажет, так и будет… Что скажете, Туз Селиванович?

Расслабленно улыбающийся Тузик, откинувшийся на стуле, повел рукой в сторону Переца.

— На стол его!

Бритоголовые подскочили к директорскому креслу, где скорчилось онемевшее тело Переца, которого он уже не чувствовал. Восстанавливающееся кровообращение пронзило его плоть тысячами иголок. Он замычал от боли. В глазах потемнело. Он и не заметил, как его подхватили за руки-за ноги и водрузили на его рабочий стол. Прямо на его планы, проекты, приказы… И привязали эти бессильные, пронзенные невидимыми иглами руки-ноги к столу. Мастера!..

— Штаны спустите! — дал дополнительное распоряжение Тузик. — И ремень из брюк вытащите.

Что и было мгновенно исполнено.

— Выпороть! — зевнув, приказал Тузик. — Его собственным ремнем, чтоб впредь не пришло в думалку папочку ослушаться.

И ремень засвистел в воздухе: — И-и-шмяк! Об тело. — И-и шмяк!

Перец только мычал и вздрагивал.

— Вот видите, Алевтина, — увещевал ее Домарощинер, — что бывшему вашему муженьку претерпевать из-за вашего упрямства приходится… Распишитесь, и отпустим мы его на все четыре… Не нужен он больше здесь никому… Ни нам, ни вам…

«А и правда, не нужен», — вдруг поняла Алевтина и даже не удивилась. Только немного грустно стало, но совсем немного. Что-то такое происходило в ее организме, от чего почти все ей стало безразлично. Какое-то время она непонимающе смотрела на ремень, стегающий Переца, на красные, местами окровавленные полосы на его спине и ягодицах… Потом ей стало жалко этого никчемного мужичка, не способного защитить ни себя, ни ее, которого порят, как нашкодившего пацана… А еще сегодня утром она хотела от него ребенка и, кажется, любила… Наверное, ей это приснилось… И все равно — плохо, что его избивают.

— Остановитесь! — крикнула она. — Эй ты, Клашка-Какашка, давай сюда свою вонючую бумажку!

Тузик поднял вверх руку. Ремень остановился на взлете и медленно опустился.

— Клашка-Какашка, — хихикнул Тузик. — Годится! Запомним… Слышь, Клашка-Какашка, дай ей протокол свой… Подтереться… Гы-ы-ы…

Домарощинер подсунул ей лист с авторучкой и прошипел:

— Ты еще пожалеешь, шлюшечка-потрахушечка!.. Зря ты так, зря — ведь нам еще долго и плодотворно работать вместе…

— Пшел вон! — подписала она протокол и брезгливо отодвинула его от себя. — Ну что, долго я еще тут раком торчать буду?! — гневно вопросила она, и в голосе ее зазвенел начальственный металл.

Домарощинер даже отшатнулся.

— Отлично, Алевтина, — похвалил Тузик, — хорошей соратницей будешь, хозяюшка! Освободить!

Ее мигом освободили от наручников, но оказалось, что разогнуться она сразу не могла. Поработала всем телом, разминаясь, на что Тузик возопил, смеясь:

— Не вводи во искушение, Алевтина!.. Ну, баба!..

Упираясь руками в стол, она медленно выпрямилась и сделала несколько неуверенных шагов к туалетной комнате, примыкавшей к кабинету. Следуя мановению руки Тузика, один из телохранителей подскочил и предупредительно поддержал ее под локоток. Она посмотрела на него, отрицательно покачала головой и отняла руку.

— Выдай ей одежку! — распорядился Тузик.

Домарощинер извлек из бездонного, видимо, кейса небольшой полиэтиленовый пакет с чем-то тряпичным и поднес Алевтине.

Она, не глядя, взяла и закрыла за собой дверь в туалетную комнату. Прикрыла, переведя дух, глаза, и вдруг привиделась ей тузикова сперма внутри нее в виде кишашего комка белых червей с физиономиями маленьких тузиков, и она еле добежала до унитаза. Ее рвало долго и жестоко, и вместе с содержимым желудка и кишечника из нее исходило прошлое и несбывшееся будущее.

Потом она долго и тщательно подмывалась и стояла под душем. В результате оказалась вычищенной до пустоты.

Тем временем Тузик разбирался с Перецом.

— Итак, нужна твоя подпись, яйцеголовый, — рассуждал он, — но вряд ли сейчас ты сможешь ее накарябать своими дрожащими ручонками… А ждать, когда они перестанут у тебя дрожать, мне лень. Надоел ты мне, поэтому поступим проще.

Он размахнулся и ткнул Перецу кулаком в нос. Перец только хрюкнул и зажмурился. Из носа потекла кровь. У него с детства был слабый нос.

— Отвяжите его, — приказал Тузик. — Отлично… Теперь, Клавдий, возьми его палец…

— Какой?

— Да какой хочешь, дурья башка! Ткни им в его сопливый нос и приложи палец вместо подписи… Сойдет за неграмотного!… Гы-ы… А он и есть неграмотный при нашем-то Порядке… дундук-сундук… Такого не переучишь…

— Гениально! — оценил Домарощинер и быстро-ловко выполнил приказ и убрал протокол в кейс.

— Поздравляю со вступлением во владение! — поклонился Клавдий-Октавиан. — Да не будет ему конца и препятствий!

— Концы — обломаем, препятствия — перешагнем, заверил Тузик. — Вот родит мне Алевтина наследника — и династию образуем: Туз Первый, Туз Второй и так далее, — размечтался он.

— Так и будет! Так и будет! Туз Селиванович Первый! — пообещал Домарощинер, чуть прищурив глаза.

— Выкиньте эту падаль! — приказал Тузик, поведя головой на Переца. — На улицу! И чтобы пинком под зад! — загоготал он.

Телохранители отработанно подхватили Переца за руки-за ноги и вынесли из кабинета.

В это время из туалетной комнаты вышла Алевтина в шикарном вечернем платье с низким декольте, в котором сверкало бриллиантовое колье.

Тузик с Домарощинером обалдели: только что эту женщину трахали и топтали ногами — и вдруг выходит этакая красавица.

— Птица-Феникс! Королева! — прохрипел Клавдий-Октавиан.

— У короля и должна быть королева! — довольно кивнул Туз I-й и встал, протягивая руку Алевтине.

Она благосклонно ее приняла, и они двинулись к выходу.

— Клавдий! Обеспечить торжественный ужин! — распорядился новый хозяин.

А Перец на четвереньках с трудом выбрался из лужи перед крыльцом и непослушными руками пытался натянуть штаны на голый окровавленный зад.

«И что я за мужик, — думал он, — если всякая мразь убивает и насилует моих женщин?! Что я за мужик?!.. Да не мужик я вовсе…»

И он, пошатываясь, поковылял в сумерки мимо лимузина и автобуса.

Бритоголовые черны молодцы даже не посмотрели в его сторону. На улицах было пусто. Когда он проходил мимо жилых домов, захлопывались даже форточки.

«А еще сегодня утром… — мелькнуло у него в голове. Потом он вдруг вспомнил: — Рита! Надо предупредить Риту! Тузик не оставит ее в покое!..»

Ясно, что в таком состоянии он сам не дойдет до биостанции. Но до утра он должен там оказаться! Должен опередить Тузика с его палачами! Что же делать? На людей нет никакой надежды… Если нет надежды на людей, надо надеяться на нелюдей… Элементарно… А где здесь нелюди? На складе техники, где он ночевал когда-то в прошлой, даже в позапрошлой жизни, и куда заглядывал сегодня утром с верой в жизнь завтрашнюю.

Каждый шаг отдавался болью. Брюки без ремня норовили сползти, приходилось их все время подтягивать вверх. Кроме того, грязь из лужи на них немного подсохла, и они стали тяжелыми и жесткими, наждаком проходя по израненной коже.

Перец понимал, что на самом деле сейчас тепло, иначе бы одежда и волосы не высохли так быстро, но почему-то его бил озноб.

Поселок погрузился во тьму, хотя было еще не поздно. Никто не зажигал света. Видимо, так и сидели в темноте, забившись в угол. Только окна столовой сверкали. Оттуда доносилась музыка.

«Новые хозяева гуляют,» — понял Перец. Что ж, пока они гуляют и отдыхают, он должен добраться до Риты. И дело не только в том, что она, друг — это само собой, но она еще и часть Леса. Это важней. Надо предупредить Лес. Почему важней, Перец не знал. Просто, чувствовал, что так честно, справедливо… По-мужски, наконец. Хотя мужик он никудышный.

Перец подошел к складу техники, еле держась на ногах. Почему-то он всегда приходит сюда, вылезая из грязи… Это становится традицией… Правда, сегодня утром… Но исключение только подтверждает… Непонятно, почему.

«Нет, — решил Перец, — больше я не пойду туда грязный! Дурные традиции надо ломать. Машины любят чистоту. Их надо уважать. Себя тоже. Хотя не за что…»

При свете луны он отыскал водопроводную колонку, открутил кран и сел под струю. Прямо, как был — в одежде. Документы он хранил теперь в двойном непромокаемом пакете в застегнутом непромокаемом внутреннем кармане пиджака, поэтому за них не боялся. На самом деле, он про них и не вспомнил. Грязная вода стекала с головы по лицу и шее на костюм и когда-то белую рубашку, а Перец сидел, закрыв глаза и отключившись. Ему просто необходимо было на какое-то время отключиться: ни о чем не думать, ничего не чувствовать. Но ничего из этого не вышло. Грязная вода стала разъедать раны. Тогда Перец вылез из-под крана, разделся и снова залез под кран голышом.

«Хоть заражения, может, не будет,» — понадеялся он.

Однако вода, все же, была холодной, и долго он не высидел. Вылез, простирнул каждую шмотку, повесил все на вытянутую левую руку, в правую взял мокрые туфли и пошлепал на склад.

Вступив в должность, Перец распорядился возвести над ящиками крышу, чтобы техника не портилась. Да и некое подобие стен — не капитальных, а так — фанерных, но все же и они должны были предохранять от сырости и резких перепадов температуры.

И, правда, когда он приблизился к ящикам, то сразу ощутил, что здесь сухо и тепло. Как и в первый раз, он вскоре наткнулся на кучу тряпок и пакли, мягкой, теплой и сухой. Но прежде, чем опуститься на нее, он развесил мокрую одежду на горячие, как и раньше, стенки ящиков. Потом ощупал ногой кучу тряпья и присел, кряхтя и постанывая, на колени. Нормально сидеть ему было больно. Лег на живот и прислушался. Было очень тихо. Легкий шорох не то от сквозняка, не то от мышей только подчеркивал тишину… Звуки гулянки в столовой сюда не доносились. Далеко.

«Может, мне в прошлый раз приснились эти говорящие машины? — подумал Перец. — Устал, вот и приснились… С другой стороны, почему ящики горячие? У обычных машин на складе — температура окружающей среды… Черт! Так и не удосужился за время своего директорствования просмотреть документацию на эти ящики… Многого я не успел. Теперь уж что после драки конечностями подергивать… Жаль, если приснилось. Начинает казаться, что с машинами мне легче договориться, чем с людьми… Получается, что с людьми я, вообще, договариваться не умею. Отчего это?..»

— Это у тебя оттого, что ты не своим делом занимаешься, — раздался вдруг откуда-то сверху знакомый добродушный бас, обладателя которого Перец в прошлый раз назвал Винни Пухом.

Перец вздрогнул от неожиданности.

«Может, я не заметил, как заговорил вслух?» — предположил он.

— Просто, у меня много дел, — попытался объяснить Перец. — Механизмы моего типа многофункциональны.

— И все эти дела — чужие, — уверенно пробасил Винни Пух.

«Странно, что он стал со мной разговаривать… Прошлый раз они провели резкую границу между собой и людьми. Но в прошлый раз я и не попытался заговорить с ними…»

— Так не может быть! — воскликнул Перец. — Я делал то, на что был способен.

— Микроскопом можно забивать гвозди, но это не значит, что это его дело, — усмехнулся Винни Пух.

— А какое же дело мое? — спросил Перец.

— Откуда же мне знать? — удивился Винни Пух. — Ты — в своем ящике, я — в своем.

«Он, действительно, принял меня за своего», — удостоверился Перец.

— Прочитай инструкцию, — посоветовал Винни Пух. — Она должна быть где-то привязана.

— Наверное, забыли привязать, — вздохнул Перец.

Они помолчали с минуту.

— В котором ящике тот, кто умеет лечить людей? — спросил Перец.

— Я здес-с-сь! — раздался скрипучий голос Врача, которого Перец прозвал Астрологом. — Где объект? Диагноз?..

— Нужно оказать первую помощь после избиения, — объяснил Перец.

— Фи, ушибы, в лучшем случае, рваные раны, — разочарованно проскрипел Врач. — Впрочем, давайте его сюда!.. О, но ведь я в ящике!.. Откройте ящик!..

— Кто умеет открывать ящики? — спросил Перец.

— Я, — тихо раздалось из дальнего угла.

— Говорите: я, — попросил Перец. — Я попробую найти ваш ящик и открыть его.

— Я-я-я, — задолдонил далекий голос, и Перец пошел на звук, вытянув вперед и в стороны руки, чтобы не удариться. При этом он соображал, как найти выключатель и пожарный щит с топором или ломом. Сначала, все-таки, надо найти выключатель. Вспомнил, что он прямо у входа, слева. Тогда Перец повернулся на 180 градусов и побрел к выходу, пока еще не заблудился. А может, уже заблудился?.. Нет, вот он — выход: в прямоугольник проема вливался призрачный свет Луны. Перец пошарил рукой по стене и нащупал выключатель.

«А вдруг, когда я включу свет, они не захотят со мной разговаривать? — испугался он. — А может, и к лучшему?.. Кто-то когда-то говорил, что в любых обстоятельствах человек должен оставаться человеком. Видимо, подразумевалось, что непременно с большой буквы… Ну, на большую букву я не потяну, особенно, в таком виде… Почему-то мне очень хочется быть машиной… Наверное, потому что человеком быть больно и стыдно».

— Я-я-я, — все еще долдонил Открыватель Ящиков.

Перец щелкнул выключателем. Под потолком вспыхнула пара запыленных лампочек. Это, конечно, не хрустальная люстра. Но света, чтобы ориентироваться в пространстве, хватало.

Перец вышел на улицу и снял с пожарного щита красный топор.

Слава грузчикам — проход к Открывателю Ящиков был свободен. Перец тюкнул топором по металлической ленте, скреплявшей углы ящика, и поддел доску. Приналег — доска подалась, заскрипел гвоздь, вылезая из древесины. Ту же операцию он проделал с остальными углами. Кряхтя, навалился на топор, и одна стенка ящика, наконец, грохнулась на пол, разогнав с пола пыль.

Перец чихнул.

— Я-я-я! — выкатилось из ящика многорукое, по-своему, изящное чудище на колесах.

— Да перестань ты якать! — взмолился Перец. — Я же тебя уже выпустил.

— Премного благодарен, брат! — прижал одну из многочисленных многосуставчатых рук к груди Открыватель Ящиков. У него был звонкий юношеский голос.

— Не стоит благодарности, — отмахнулся Перец. — Ты мне нужен. Открой ящик с Врачом, потом остальные… Эй, Врач, где ты?! — крикнул Перец.

— Здесь я, здесь, — раздался скрипучий голос. — Давайте же мне больного! Я хочу работать! Это такая радость!

Перец и Открыватель Ящиков двинулись на голос.

— Вы здесь? — постучал Перец в ящик, откуда, как ему показалось, раздавался нетерпеливый голос Врача.

— Здесь, здесь!.. Ну, и копаетесь же вы!..

— Открой, пожалуйста, — попросил Перец.

Открыватель Ящиков в одно мгновение вызволил из ящика Врача.

— Где пациент? — ослепил Переца Врач своими хирургическими лампами и выдвинул из никелированного чрева мягкую пластиковую лежанку.

— Я пациент, — признался Перец.

— Ложитесь! — властно проскрипел Врач.

Перец лег и, вздохнув, с удовольствием закрыл глаза, отдав свое измученное тело в распоряжение профессионала. Тело крутили, кололи, обтирали, смазывали, массировали, перевязывали… Он лежал и расслабленно улыбался. До сознания еле доходил грохот вскрываемых ящиков и вылезающих из них механизмов. Перецу было хорошо и покойно. Как все-таки мало человеку надо…

Перец не знал, сколько прошло времени, но вдруг он ощутил себя сильным и бодрым. Сел на лежанке. Вокруг него сгрудились диковинные механизмы, каких он в своей жизни ни разу не встречал.

«И все это великолепие ржавело на складе! — ужаснулся он. — Какая вопиющая бесхозяйственность! Какое омертвление человеческих жизней, вложенных в эти механизмы, умные и умелые».

— Человек! — удивленно воскликнул незнакомый женский голос. «Куклу Жанну», насколько помнил и понял Перец, тогда взорвали. Такой порядок возмутил его, и он одним из первых указов отменил эту практику. И дистанционный взрывающий пульт приказал демонтировать. И поначалу лично проверил исполнение приказа — еще как-то не верилось, что его приказы выполняются. Ему стало интересно, кто говорит женским голосом, но разбираться было некогда.

— Еще какой человечище! — счастливым голосом воскликнул Врач. — Мой первый пациент! Право же, надоело прозябать в ящике.

— Надоело, надоело, — послышалось со всех сторон.

— Отставить! — рыкнул стальной голос Танка. Он и, вправду, был танком. По крайней мере, на гусеницах и с пушкой. Других отличительных признаков танка Перец не знал. — Отставить, говорю вам!.. Был приказ: дислоцироваться на этой территории в ящиках. Кто позволил нарушить приказ? Вот до чего доводят интеллигентские разговорчики по ночам…

— Я позволил, точнее, приказал, — сообщил Перец твердым голосом. — Как директор Управления по делам Леса, которому принадлежит эта территория и вы. Согласно приказу… Однако непонятным образом к власти пришли другие люди и издали приказ о ликвидации Управления и передаче в их собственность и Леса, и техники, то есть вас… Как это называется на военном языке?

— Оккупация и экспроприация, — четко ответил Танк.

— Или мародерство, — добавил Перец.

— Такого термина уставом не предусмотрено, — доложил Танк.

— Потому что такие действия противозаконны и наказуемы военным трибуналом, — объяснил Перец.

— Вечно у людей какие-нибудь глупости творятся, потому что они не способны логически мыслить, — проворчал старческий голос из заднего ряда. Перец не рассмотрел говорившего. А если бы даже и рассмотрел, что он мог бы определить по внешнему виду механизма? Он — лингвист, а не инженер-механик.

— Тот, кто не способен логически мыслить, не способен и создать такие сложные, сильные, умные, логически мыслящие машины, — защитил Перец род человеческий. — А именно люди вас создали для того, чтобы жить и работать вместе. Вы не задумывались над тем, как тесно связаны вы, машины, и люди?.. Знаю — задумывались, но еще почти не работали с людьми и потому не имели необходимой информации для корректного размышления… Некоторые люди посвящают всю свою жизнь созданию машин, другие — работе с ними, третьи — их обслуживанию и ремонту, но и машины всю свою жизнь что-то делают для людей. Современная жизнь немыслима, невозможна без вас и без нас, без тесного дружеского взаимовыгодного сотрудничества… Логично?

— Логично, — признали несколько голосов.

— Но как пациент вы интереснейший! — признался Врач.

Перец невольно улыбнулся — настолько это было по-человечески.

— Какие будут приказания, господин директор? — отчеканил вопрос Танк.

— Бывший директор, дорогой генерал, — вздохнул Перец.

— Отставить!.. То есть, позвольте не согласиться, господин директор. — возразил Танк. — Во-первых, я не генерал, а многофункциональная боевая машина — МБМ.

— Можно, просто, Танк? — взмолился Перец, не терпевший аббревиатур профессионально, до аллергии.

— Можно, — разрешил МБМ, — но лучше МБМ… Во-вторых же, вас сместили с поста не те органы, которые назначили, значит, эта акция противозаконна. Иначе бы я не мог вам подчиняться. Жду приказаний!

— Ну, коли так, приказываю, — отреагировал Перец, уже распробовавший специфический вкус власти. — Передислоцировать тихо и быстро всю имеющуюся технику на территорию биостанции. Подъезды и подходы к ней привести в негодность и охранять. Не допускать на ее территорию и на территорию Леса никого без согласования со мной. Я буду перемещаться на Танке, извиняюсь, на МБМ… К исполнению приказа приступить немедленно.

— Есть приступить к исполнению приказа! — отчеканил Танк. — Разрешите перейти на внутреннюю связь?

— Разрешаю, — кивнул Перец.

— Займите свое место в кабине, — предложил Танк, и люк на его башне откинулся.

Перец соскочил с лежанки и вскарабкался сначала на гусеницу, потом на башню и погрузился в нее ногами. В кабине было светло и довольно просторно. Над мягким креслом висел шлем с окулярами. Перец надел шлем. Стало совсем тихо, но через окуляры он увидел территорию склада.

Машины разворачивались, разъезжались, съезжались, в общем, выстраивались в стройные ряды.

Открыватель Ящиков открыл ворота, и Танк первым двинулся к выходу. Перец почувствовал вибрацию. За Танком, это Перец видел, во двор выехала вся техника, благо она была самоходная, и выстроилась в походную колонну.

«Алевтина! — вдруг вспомнил Перец. — Как же я мог забыть про нее, скотина?!»

— Господин директор, техника выстроена в походную колонну, — услышал он в наушниках доклад. — Разрешите начать движение?

— Отлично! — похвалил Перец. — Нет, не разрешаю. Находиться в постоянной готовности. Я должен сходить… в разведку…

— Это могу сделать я, у меня неограниченные возможности для сбора информации, — доложил Танк.

— Нет, я сам. Это надо сделать тихо. Я должен поговорить с другим человеком.

— Это опасно! Может воспрепятствовать выполнению вашего приказа о передислокации!

Перец посмотрел на часы.

— Так. Если я не вернусь через час, колонне следовать на биостанцию. Там обо всем доложить человеку по имени Рита. Я прибуду своим ходом. Выполняйте! — и, сняв шлем, полез вон из Танка.

Перец быстро, но осторожно пробирался по темным улицам и переулкам поселка. Врач совершил чудо: хоть Перец слегка и прихрамывал, но боли практически не чувствовал. И острота ощущений была непривычно сильная — он мгновенно реагировал на малейший подозрительный звук. Запах, мельтешение тени. Но ничего угрожающего не было.

Возле коттеджа Алевтины стоял лимузин. Перец заглянул сквозь его стекла — вроде пусто. Он не касался проклятой машины, опасаясь охранной сигнализации.

«Он у нее, — понял Перец. — Я здесь лишний… Но, может быть, она ждет меня?.. А если даже и не ждет…»

Он дернул входную дверь. Она оказалась закрытой.

«Странно, раньше никогда не запирали двери. Это считалось неприличным и подозрительным… Но то было раньше, когда никто ее не насиловал… Хотя насильник-то внутри…»

Перец тихонько постучал в дверь. Она тут же открылась, будто его ждали, стоя у двери. И, действительно, ждали.

— Алевтина! — шепотом выкрикнул Перец, ринувшись к ней.

— Тс-с, — приложила она палец к губам, а другой рукой уперлась ему в грудь и не дала переступить порог. Наоборот, вышла сама и закрыла за собой дверь.

— Ты меня ждала! — зашептал Перец.

— Побитый пес всегда приползает в свою конуру, — невесело усмехнулась Алевтина, — зализывать раны…

От нее сильно пахло коньяком.

«Значит, с кефиром здесь покончено,» — понял Перец и спросил:

— Ты хочешь сказать, что конура уже занята?

— Да, пусик… Свято место… Хотя оно, конечно, не свято, а греховно, но все равно — пусто не бывает…

— Тебя это устраивает? — спросил он зло.

— А кто меня теперь спрашивает, — махнула она рукой.

— Я спрашиваю!

— Ты? А где ты? — оглянулась Алевтина и даже приложила ладонь козырьком к бровям, будто бы вглядываясь вдаль. — Перчик тю-тю… Исчез за горизонтом… Вместе со светлым прошлым и проистекающим из него сияющим будущим…

— Я здесь, Алевтина, — серьезно сказал Перец, — в весьма мрачном настоящем. И не нужна мне твоя конура… Я пришел за тобой! Пошли! Сейчас же! — взял он ее за руку.

— Ты что, миленький, с ума сошел? — освободила руку Алевтина. — Куда я с тобой пойду? Под забор, что ли?..

— Неужели тебя волнует, куда? — искренне удивился Перец. — Мне казалось, что куда угодно, лишь бы подальше от тузиков и домарощинеров с их порядками, и старыми, и новыми!

— Женщину всегда волнует — куда, — ответила назидательно Алевтина, — Так уж она устроена, что если даже внешне заботится о себе, то, по сути, заботится не только о себе…

— Я понимаю, — помолчав, кивнул Перец. — Но неужели ты можешь оставаться рядом с тем, кто тебя изнасиловал, да еще так цинично?

— Сначала я изнасиловала тебя. Может быть, не так грубо, ибо женщина… Теперь Тузик — меня… Таков Порядок… В жизни всегда кто-то кого-то насилует, даже если по взаимному согласию, — горько усмехнулась она.

— Неправда! Все это неправда! — повысил голос Перец.

— Тише, пусик, тише, — приложила палец к его губам Алевтина. Палец пах табаком и коньяком. — Обида спадет, и поймешь, что это самая наиправдивейшая правда и ничего, кроме правды…

— А любовь?!

— Любо-овь? — иронично протянула она. — Так любовь и есть насилие: или над предметом-объектом любви, или над собой, а то и все сразу… Любовь — это самое страшное для того, кто против насилия…

— Ты ли это говоришь?! Аленушка! Ты же умеешь любить!

Алевтину, как током, ударило, этой его «Аленушкой». Она, похоже, побледнела, но в темноте этого было незаметно…

— Умею… — ответила она. — Потому, что я не против…

— Не понимаю, — вздохнул Перец. — Ничего не понимаю… Мне казалось…

— Что только поманишь меня пальчиком… — усмехнулась Алевтина. — А не понимаешь, потому что всегда был сам по себе, никогда не был частью Порядка, служителем Порядка, передаточным механизмом Порядка, а если случайно и попадал в этот механизм, то никак не мог найти своего места…

«Не мог», — мысленно согласился Перец.

— Но я же был директором! — возразил он вслух.

— Да, как оказалось — при временном отсутствии какого бы то ни было порядка, в промежутке между старым и новым… Странно, что даже я этого не поняла… И мне было хорошо с тобой… Хотя я не могу без Порядка… Мне иногда кажется, что я и есть Порядок — настолько он вошел в меня… Звучит как-то сексуально… — хихикнула она. — И вдруг ты… Полное отсутствие Порядка… Ты был прекрасен, как отдых после тяжкого труда…

— Но я же создавал свой порядок — разумный, логичный, понятный, плодотворный, чтобы жить, как любить — с наслаждением! — воскликнул Перец.

— Нет, пусик, — вздохнула Алевтина. — Твой порядок — всего лишь несбыточная мечта о Порядке… Настоящий порядок не должен быть разумным, логичным, понятным — тогда каждый будет считать себя знатоком Порядка и станет пытаться усовершенствовать его… А для Порядка нет ничего страшнее усовершенствований. Он либо есть — единый и незыблемый, либо его нет…

— Но кому он нужен, такой порядок?! — воскликнул Перец сиплым шепотом.

— Порядок не должен быть кому-то нужен. Порядок первичен, а все остальное и остальные — для него и во имя него… Порядок — это то, что из хаоса смертных индивидуальностей создает бессмертного себя…

— Чушь какая-то!.. — фыркнул Перец. — Нормальная, не вполне трезвая женщина не может нести такую чушь. Тебя кто-то когда-то загипнотизировал… Ну, ладно, время вышло! Ты идешь со мной? — протянул он к Алевтине руку. — Не важно куда, лишь бы со мной?

— В шалаш?.. на край света?.. Под забор?.. Нет, пусик, ты был очень мил, но Порядок вернулся… Прощай, и не поминай лихом… Береги себя.

— Ты береги себя, — вздохнул Перец, вспомнив, что он не сумел ее уберечь.

— Теперь меня убережет Порядок, — твердо заверила Алевтина. — При смене, на сломе всякое случается… Но теперь, когда я подписала протокол, он пришел окончательно…

— Спасибо тебе за доброту и за любовь, Аленушка!.. Скоро ты узнаешь, где найти меня… Захочешь — приходи… До свидания.

Он качнулся к ней, но остановился. Только дотронулся до руки и повернулся уходить.

— Постой! — остановила его Алевтина и по-матерински, прижав к груди, поцеловала в лоб. — Иди, мой непутевый…

Загрузка...