Теория государства

1

См., например: Еллинек Г.Общее учение о государстве. CПб., 2004. С. 383 – 420; Ильин И. А. Общее учение о праве и государстве//И. А. Ильин. Собр. Соч. В 10 т. Т. 4. М., 1994. С. 117 – 129.

2

Без государства нет нации. Можно, правда, говорить о «протонациях» – этнических, языковых и культурно-исторических общностях, проживающих на определенных территориях либо рассеянных, которые под руководством своихлидеров добиваются создания (воссоздания) государств для себя. Известны как успешные примеры (евреи и Израиль, поляки и Польша), так и неуспешные (курды, тамилы).

3

В доиндустриальную эпоху часто признавалась субъектность «народа».

4

См., например: Зорькин В. Д. Апология Вестфальской системы//Россия в глобальной политике. 2004. Т. 2. № 3. С. 1.

5

Schmit C. Politische Teologie: vier Kapitel zur Lehre von der Souveränität. Berlin, 2009. S. 13; Шмитт К. Политическая теология. Четыре главы к учению о суверенитете//К. Шмитт. Политическая теология. М., 2000. С. 15.

Впрочем, Александр Максутов утверждает, что точнее следовало бы перевести так: «кто принимает решения о введении чрезвычайного положения и на период его действия» (Гайда А. В., Максутов А. Б. Теология власти. Екатеринбург, 2001. С.79).

6

Schmit C. Politische Teologie. S.17; Шмитт К. Политическая теология. С. 22.

7

Согласно Шмитту, чрезвычайное положение означает «die Suspendierung der gesamten bestehenden Ordnung» («приостановление действия всего существующего порядка»). И далее: «Ist dieser Zustand eingetreten, so ist klar, daß der Staat bestehen bleibt, während das Recht zurücktrit. Weil der Ausnahmezustand immer noch etwas anderes ist als eine Anarchie und ein Chaos, besteht im juristischen Sinne immer noch eine Ordnung, wenn auch keine Rechtsordnung. Die Existenz des Staates bewährt hier eine zweifellose Überlegenheit über die Geltung der Rechtsnorm. Die Entscheidung macht sich frei von jeder normativen Gebundenheit und wird im eigentlichen Sinne absolut. Im Ausnahmefall suspendiert der Staat das Recht, kraf seines Selbsterhaltungsrechtes, wie man sagt. Die zwei Elemente des Begrifes „Rechts-Ordnung“ treten hier einander gegenüber und beweisen ihre begrifiche Selbständigkeit. So wie im Normal-fall das selbständige Moment der Entscheidung auf ein Minimum zurückgedrängt werden kann, wird im Ausnahmefall die Norm vernichtet. Trotzdem bleibt auch der Ausnahmefall der juristischen Erkenntnis zugänglich, weil beide Elemente, die Norm wie die Entscheidung, im Rahmen des Juristischen verbleiben. […] Es gibt keine Norm, die auf ein Chaos anwendbar ware. Die Ordnung muß hergestellt sein, damit die Rechtsordnung einen Sinn hat. Es muß eine normale Situation geschafen werden, und souverän ist derjenige, der defnitiv darüber entscheidet, ob dieser normale Zustand tatsächlich herrscht. Alles Recht ist «Situationsrecht». Der Souverän schaf und garantiert die Situation als Ganzes in ihrer Totalität. Er hat das Monopol dieser letzten Entscheidung. Darin liegt das Wesen der staatlichen Souveränität, die also richtigerweise nicht als Zwangs– oder Herrschafsmonopol, sondern als Entscheidungsmonopol… Der Ausnahmefall ofenbart das Wesen der staatlichen Autorität am klarsten. Hier sondert sich die Entscheidung von der Rechtsnorm, und (um es paradox zu formulieren) die Autorität beweist, daß sie, um Recht zu schafen, nicht Recht zu haben braucht» («Если это состояние наступило, то ясно, что государство продолжает существовать, тогда как право отходит на задний план. Поскольку чрезвычайное положение всегда есть еще нечто иное, чем анархия и хаос, то в юридическом смысле все же существует порядок, хотя и не правопорядок. Существование государства доказывает здесь на деле [свое] несомненное превосходство над действием правовой нормы. Решение освобождается от любой нормативной связанности и становится в собственном смысле слова абсолютным. В исключительном случае государство приостанавливает действие права в силу как принято говорить, права на самосохранение. Два элемента понятия „правопорядок“ здесь противостоят друг другу и доказывают свою понятийную самостоятельность. Подобно тому как в нормальном случае самостоятельный момент решения может быть сведен до минимума, в чрезвычайном случае уничтожается норма. Тем не менее исключительный случай также остается доступным для юридического познания, потому что оба элемента, как норма, так и решение, остаются в рамках юридического. […] Не существует нормы, которая была бы применима к хаосу Должен быть установлен порядок, чтобы имел смысл правопорядок. Должна быть создана нормальная ситуация, и сувереном является тот, кто недвусмысленно решает, господствует ли действительно это нормальное состояние. Всякое право – это «ситуативное право». Суверен создает и гарантирует ситуацию как целое в ее тотальности. Он обладает монополией этого последнего решения. В этом состоит сущность государственного суверенитета, который, таким образом, юридически должен правильно определяться не как властная монополия или монополия принуждения, но как монополия решения… Исключительный случай выявляет сущность государственного авторитета яснее всего. Здесь решение обособляется от правовой нормы и (сформулируем парадоксально) авторитет доказывает, что ему чтобы создать право, нет нужды иметь право» (Schmit C. Politische Teologie. S. 18—19; Шмитт К. Политическая теология. С.25—26).

Если говорить упрощенно, правопорядок производен от порядка, а порядок также определяется властью суверена. Сущность суверенитета состоит в монополии политических решений. Нагляднее и убедительнее всего это демонстрируется при чрезвычайном положении.

Собственно, на самом деле еще Жан Боден указывал, к примеру что суверен «не связан своим законом, так же как не связан клятвой, принесенной самому себе» (Bodin J. Les sixlivres de la République. P., 1608. L. I. Ch. viii. P. 133). А по утверждению Жан-Жака Руссо, «если бы суверен предписал себе такой закон, от которого он не мог бы себя освободить, – это противоречило бы самой природе Политического организма [государства. – В. И.]» (Rousseau J. – J. Contrat social: ou Principes du Droit Politique. Geneve, 1776. L. I. Ch. VII. P. 37; Руссо Ж.-Ж. Об Общественном договоре, или Принципы политического Права. Кн. 1. Гл. VII//Ж.-Ж. Руссо. Об общественном договоре. Трактаты. М., 2000. С.210). Аналогичные мысли можно найти и у Томаса Гоббса и пр. Так что Шмитт сформулировал свою доктрину не на пустом месте.

8

Соответствующее положение закреплено в Конституции России (ч. 1 ст. 3).

9

«Government is a contrivance of human wisdom to provide for human wants. Men have a right that these wants should be provided for by this wisdom. Among these wants is to be reckoned the want, out of civil society, of a sufcient restraint upon their passions. Society requires not only that the passions of individuals should be subjected, but that even in the mass and body, as well as in the individuals, the inclinations of men should frequently be thwarted, their will controlled, and their passions brought into subjection. Tis can only be done by a power out of themselves, and not, in the exercise of its function, subject to that will and to those passions which it is its ofce to bridle and subdue» («Государство – это мудрое изобретение человечества, предназначенное для обеспечения человеческих желаний. Люди имеют право на то, чтобы эта мудрость была направлена на удовлетворение их потребностей. Но государство требует, чтобы они сдерживали свои страсти и желания. Общество требует не только ограничения потребностей индивидуумов, но чтобы и в массе посягательства людей пресекались, их воля управлялась, а страсти сдерживались. Все это возможно только при наличии Власти, стоящей вне их, которая при выполнении своих функций не будет подвержена тем же страстям и желаниям, которые сама обязана подавлять и подчинять») (Burke E. Refections on the revolution in France: and on the proceedings in certain societies in London relative to that event. In a leter intended to have been sent to a gentleman in Paris. L., 1790. P. 88—89; Берк Э. Размышления о революции во Франции и заседаниях некоторых обществ в Лондоне, относящихся к этому событию. М., 1993. С.71).

10

Например, об этом писал, ссылаясь на римскую доктрину, Боден (Bodin J. Op. cit. L. I. Ch. viii. P. 127). Гуго Гроций (де Гроот) риторически вопрошал: «[…] quidni ergo populo sui juris liceat se unicuipiam, aut pluribus ita addicere, ut regendi suijus in eum plane transcribat, nulla ejus juris parte retenta?» («Так разве же не волен свободный народ также подчиниться кому угодно, одному или же нескольким лицам, перенеся таким образом на них целиком власть управления собой и не сохранив за собой ни малейшей доли этой власти?») (Grotii H. De Jure Belli et Pacis Libri Tres. Cambridge, 1853. L. I. Ch. III. § 8. P. 114; Гроций Г. О праве войны и мира. Три книги, в которых объясняются естественное право и право народов, а также принципы публичного права М., 1956. Кн. I. Гл. III. § viii. С. 128) и т. д.

11

У Гоббса теория абсолютного «народного представительства» изложена следующим образом. Множество людей становится одним лицом и, выражаясь современным языком, обретает субъектность, когда это множество представлено. Либо одним человеком. Либо коллективом людей. Единство лица обусловливается не единством представляемых, а единством представителя либо единством представителей, достигаемым при голосовании, которое выявляет позицию большинства, а значит, единую позицию представителей. «A commonwealth [выделено здесь и далее Гоббсом. – В. И.] is said to be instituted when a multitude of men do agree, and covenant, every one with every one, that to whatsoever man, or assembly of men, shall be given by the major part the right to present the person of them all (that is to say, to be their representative;) every one, as well he that voted for it as he that voted against it, shall authorize all the actions and judgements ofthat man, or assembly of men, in the same manner as if they were his own, to the end to live peaceably amongst themselves, and be protected against other men» («Мы говорим, что государство установлено, когда множестволюдей договаривается и заключает соглашение каждый с каждымо том, что в целях водворения мира среди них и защиты от других каждый из них будет признавать как свои собственные все действия и суждения того человекаили собрания людей, которому большинство дает право представлятьлицо всех (то есть быть их представителем) независимо от того, голосовал лион заили противних»). Таким образом, представитель полностью замещает представляемых и становится единственным выразителем их мнения. (Hobbes T. Leviathan, or the Mater, Form, and Power of a Commonwealth, Ecclesiastical and Civil. Oxford, 1998. P. 2. Ch. XVI, XVIII. P. 109, 115; Гоббс Т. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского. Ч. II. Гл. XVI, xviii //Т. Гоббс. Соч. В 2 т. Т.2. М., 1991. С. 127, 134).

Определенно, для обретения субъектности народонаселению не нужно никакого представительства. Способность пользоваться предоставленными правами, предоставленными возможностями признавать или не признавать власть, соглашаться с ней или не соглашаться и есть субъектность.

Те, кого называют «представителями», могут на самом деле находиться в некоей зависимости от народонаселения, быть каким-то образом связаны его волей, современная демократия (которую, будем справедливы, Гоббс не мог и вообразить) предоставляет для этого немало нормативных и практических возможностей. Но эти властвующие не получают власть от народонаселения и не представляют его. Они устанавливают власть, берут власть, им ее дают (другие лидеры, правители, властвующие и пр.) – с согласия народонаселения либо без такового.

12

Для обеспечения этого были придуманы институты «императивного мандата», отзыва и пр.

13

Джон Локк, классик теории либерализма, утверждал: «Men being […] by nature, all free, equal, and independent, no one can be put out of this estate, and subjected to the political power of another, without his own consent. Te only way whereby any one divests himself of his natural liberty, and puts on the bonds of civil society [выделено здесь и далее Локком. – В. И.], is by agreeing with other men to join and unite into a community, for their comfortable, safe, and peaceable living one amongst another, in a secure enjoyment of their properties, and a greater security against any, that are not of it. Tis any number of men may do, because it injures not the freedom of the rest; they are lef as they were in the liberty of the state of nature. When any number of men have so consented to make one community or government, they are thereby presently incorporated, and make one body politic, wherein the majority have a right to act and conclude the rest» («Поскольку люди являются […] по природе свободными, равными и независимыми, то никто не может быть выведен из этого состояния и подчинен политической власти другого без своего собственного согласия. Единственный путь, посредством которого кто-либо отказывается от своей естественной свободы и надевает на себя узы гражданского общества, – это соглашение с другими людьми об объединении в сообщество для того, чтобы удобно, благополучно и мирно совместно жить… Это может сделать любое число людей, поскольку здесь нет ущерба для свободы остальных людей, которые, как и прежде, остаются в естественном состоянии свободы. Когда какое-либо число людей таким образом согласилось создать сообщество или государство, то они тем самым уже объединены и составляют единый политический организм, в котором большинство имеет право действовать и решать за остальных»). И еще: «Whosoever […] out of a state of nature unite into a community, must be understood to give up all the power, necessary to the ends for which they unite into society to the majority of the community unless they expresly agreed in any number greater than the majority. And this is done by barely agreeing to unite into one political society, which is all the compact that is, or needs be, between the individuals, that enter into, or make up a common-wealth. And thus that, which begins and actually constitutes any political society, is nothing but the consent of any number of freemen capable of a majority to unite and incorporate into such a society. And this is that, and that only which did, or could give beginning to any lawful government in the world („[…] все, кто из естественного состояния объединяется в сообщество, отказываются в пользу большинства этого сообщества от всякой власти, необходимой для осуществления тех целей, ради которых они объединились в общество… И все это совершается посредством одного лишь согласия на объединение в единое политическое общество, а это и есть весь тот договор, который существует или должен существовать между личностями, вступающими в государство или его создающими. И таким образом, то, что является началом всякого политического общества и фактически его составляет, – это всего лишь согласие любого числа свободных людей, способных образовать большинство, на объединение и вступление в подобное общество. И именно это, и только это, дало или могло дать начало любому законному правлению в мире») (Locke J. The Two Treatises of Civil Government. L., 1821. B. II. Ch. VIII. § 95, 99. P. 269 – 270, 272; Локк Д. Два трактата о правлении. Кн. II. Гл. VIII. § 95, 99//Д. Локк Соч. В 3 т. Т. 3. М., 1988. С.317, 319).

Иначе говоря, по Локку согласие народонаселения на передачу власти, создающее государство, есть первичное согласие, и из него он вывел вторичное согласие подчиняться государству. Мысль о том, что народ согласию подчиняться не может, и не должно предшествовать никакое согласие на передачу власти (каковой «еще» просто нет!), ему и другим либералам, естественно, органически чужда. Не вполне понимают они или не хотят понять и то, что вопрос о «законности» властвования не стоит связывать с вопросом о самой природе власти и властвования.

Показательная цитата из Декларации независимости США 1776 г.: «We hold these truths to be self-evident, that all men are created equal, that they are endowed by their Creator with certain unalienable Rights, that among these are Life, Liberty and the pursuit of Happiness. That to secure these rights, Governments are instituted among Men, deriving their just powers from the consent of the governed, That whenever any Form of Government becomes destructive of these ends, it is the Right of the People to alter or to abolish it, and to institute new Government, laying its foundation on such principles and organizing its powers in such form, as to them shall seem most likely to efect their Safety and Happiness» («Мы исходим из той самоочевидной истины, что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью. Для обеспечения этих прав людьми учреждаются правительства, черпающие свои законные полномочия из согласия управляемых. В случае, если какая-либо форма правительства становится губительной для самих этих целей, народ имеет право изменить или упразднить ее и учредить новое правительство, основанное на таких принципах и формах организации власти, которые, как ему представляется, наилучшим образом обеспечат людям безопасность и счастье») (http://www.archives.gov/exhibits/charters/declaration_transcript.html; www.hist.msu.ru/ER/Etext/indpndnc.htm).

14

Франк С. Л. Духовные основы общества. Введение в социальную философию.// С. Л. Франк Духовные основы общества. М., 1992. С. 138.

15

Принято переводить термин «Mehrwert» как «прибавочная стоимость». Но переводивший цитируемый текст Шмитта Александр Филиппов предпочел другую версию.

16

Шмитт К. Разговор о власти и доступе к властителю //Социологическое обозрение. 2007. Т. 6. №2. С. 29.

17

Об этом см. Также главу IV.

18

Шмиттом была предложена довольно оригинальная теория, противопоставляющая представительство (Repräsentation) и тождество (Identität). Она достойна того, чтобы воспроизвести ее здесь относительно подробно.

«Staat ist ein Zustand, und zwar der Zustand eines Volkes. Aber das Volk kann auf zwei verschiedene Weisen den Zustand politischer Einheit erreichen und halten. Es kann schon in seiner unmitelbaren Gegebenheit – kraf einer starken und bewußten Gleichartigkeit, infolge fester natürlicher Grenzen oder aus irgendwelchen anderen Gründen – politisch aktionsfähig sein. Dann ist es als realgegenwärtige Größe in seiner unmitelbaren Identität [выделено здесь и далее Шмиттом. – В. И.] mit sich selbst eine politische Einheit. Dieses Prinzip der Identität des jeweils vorhandenen Volkes mit sich selbst als politischer Einheit beruht darauf, daß es keinen Staat ohne Volk gibt und ein Volk daher als vorhandene Größe immer wirklich anwesend sein muß. Das entgegengesetzte Prinzip geht von der Vorstellung aus, daß die politische Einheit des Volkes als solche niemals in realer Identität anwesend sein kann und daher immer durch Menschen persönlich repräsentiert werden muß. Alle Unterscheidungen echter Staatsformen welcher Art sie auch sein mögen, Monarchie, Aristokratie und Demokratie, Monarchie und Republik, Monarchie und Demokratie usw., lassen sich auf diesen entscheiden Gegensatz von Identität und zurückführen. […]

In der Wirklicher des politischen Lebens gibt es ebensowenig einer Staat, der auf alle Strukturelemente des Prinzips der Identität wie einer Staat, der auf alle Strukturelemente der Repräsentation verzichten könnte. Auch da, wo der Versuch gemacht wird, unbedingt eine absolute Identität zu realisieren, bleiben Elemente und Methoden der Repräsentation unumgänglich, wie umgekehrt keine Repräsentation ohne Identitätsvorstellungen möglich ist. […]

Es gibt zunächst keinen Staat ohne Repräsentation. In einer restlos durchgeführten unmitelbaren Demokratie, in der das «ganze Volk», d. h. alle aktiven Staatsbürger, auf einem Platz wirklich versammelt ist, entsteht vielleicht der Eindruck, hier handele das Volk selbst in seiner unmitelbaren Anwesenheit und Identität als Volk und von eine Repräsentation könne mehr die Rede sein. […] In Wahrheit handeln äußerstenfalls nur alle erwachsenen Angehörigen des Volkes und nur dem Augenblick, in welchem sie als Gemeinde oder als Heer versammelt sind. Aber auch alle aktiven Staatsbürger zusammengenommen, sind nicht als Summe die politische Einheit des Volkes, sondern repräsentieren die politische Einheit, die über eine räumlich zusammengebrachte Versammlung und über den Augenblick der Versammlung erhaben ist. […] Noch viel mehr muß es sich einer modernen Demokratie, in welcher ohne Volksversammlung in geheimer Einzelabstimmung gewählt oder abgestimmt wird, ohne weiteres aufdrängen, daß der einzelne Stimmberechtigte der Idee nach nicht für sich als Privatperson stimmt, daß der einzelne Wahlkreis nicht einen Sonderbezirk innerhalb des Staates darstellt und daß (bei Verhältniswahlsystem mit Listen) die einzelne Parteiliste staatrechtlich nicht ihrer selbst willen da ist, sondern nur als Mitel, um eine Repräsentation der allein wesentlichen politischen Einheit zu erreichen […] Wenn die stimmberechtigten Staatsbürger nicht einen Abgeordneten wählen, sondern bei einem Volksentscheid einem sog. Real-Plebiszit, in der Sache selbst entscheiden und auf eine ihnen vorgelegte Frage mit «Ja» oder «Nein» antworten, ist allerdings das Prinzip der Identität am meisten verwirklicht. Aber auch dann bleiben immer noch Elemente der Repräsentation wirksam, weil auch hier fngiert werden muß, daß der einzelne stimmberechtigte Staatsbürger als «citoyen», nicht als Privatmann und Privatinteressent aufrit; er muß als «Vertreter des Ganzen», nicht seiner Privatinteressen, gedacht werden. Eine restlose, absolute Identität des jeweils anwesenden Volkes mit sich selbst als politischer Einheit ist an keinen Ort in keinem Augenblick vorhanden. Jeder Versuch, eine reine oder unmitelbare Demokratie zu verwirklichen, muß diese Grenze der demokratischen Identität beachten. Sonst würde unmitelbare Demokratie nichts anders bedeuten als Aufösung der politischen Einheit. […]

In gleicher Weise gibt es keinen Staat ohne Strukturelemente des Prinzips der Identität. Das Formprinzip der Repräsentation kann niemals rein und absolut, d. h. unter Ignorierung des immer irgendwie vorhandenen und anwesenden Volkes durchgeführt werden. Das ist schon deshalb unmöglich, weil es keine Repräsentation ohne Öfentlichkeit, keine Öfentlichkeit ohne Volk gibt».

(«Государство есть состояние, причем состояние народа. Однако народ может двумя различными способами добиться и сохранить состояние политического единства. Он может быть политически дееспособен уже в своей непосредственной данности – в силу сильной и осознанной однородности, вследствие устойчивых природных границ и по каким-либо иным причинам. Тогда он является политическим единством в качестве реально существующей в настоящем величины в своем непосредственном тождестве с самим собой. Этот принцип тождества конкретно наличного народа с самим собой как политическим единством основан на том, что не существует государства без народа и потому народ всегда должен действительно присутствовать в качестве наличной величины. Обратный принцип исходит из установки, что политическое единство народа как таковое никогда не может быть наличным в реальном тождестве и потому всегда должно представляться людьми персонально. Все различения подлинных государственных форм, какого бы рода они ни были: монархия, аристократия и демократия, монархия и республика, монархия и демократия и т. п., могут быть сведены к этому решающему противоречию тождества и репрезентации. […]

В действительности политической жизни столь же не существует государства, способного отказаться от всех структурных элементов принципа тождества, сколь и государства, способного отказаться от всех структурных элементов принципа репрезентации. Даже там, где предпринимается попытка безусловно реализовать абсолютное тождество, неизбежными остаются элементы и методы репрезентации, как и наоборот – никакая репрезентация невозможна без представлений о тождестве.

Прежде всего без репрезентации не существует никакого государства. В до конца реализованной непосредственней демократии, при которой в одном месте действительно собирается „весь народ“, то есть все активные граждане государства, вероятно, возникает впечатление, что здесь действует сам народ в своей непосредственной наличности и тождестве как народ и что уже не может идти речи о репрезентации. […] В действительности в крайнем случае действуют лишь все взрослые члены этого народа и лишь в тот момент, когда они собираются вместе в качестве общины или в качестве войска. Но даже все активные граждане государства, вместе взятые, не являются в качестве суммы политическим единством народа, но репрезентируют политическое единство, которое возвышается над пространственно объединенным собранием и над моментом собрания. […] А в современной демократии, при которой выборы или голосование происходят без народного собрания посредством тайного всеобщего голосования, еще в большей степени необходимо настаивать на том, что согласно идее отдельный избиратель голосует не за себя как частную личность, что отдельный избирательный округ представляет не отдельную территорию внутри государства и что (при пропорциональных выборах по спискам) отдельный партийный список с точки зрения государственного права наличествует не ради себя самого, а лишь как средство добиться репрезентации собственно значимого политического единства. […] Если обладающие правом голоса граждане государства не избирают отдельного депутата, а в случае референдума, так называемого реального плебисцита, решают по самому существу вопроса и отвечают на предложенный им вопрос посредством «да» или «нет», тогда максимально реализуется принцип тождества. Но даже в этом случае всегда остаются действенными элементы репрезентации, поскольку и здесь должно осуществляться то, что каждый обладающий правом голоса гражданин государства выступает как «citoyen», а не как частное лицо и частный интересант; он должен мыслиться как «независимый», как «не связанный указаниями и поручениями» и как «представитель целого», а не своих частных интересов. Окончательного, абсолютного тождества соответственно наличествующего народа с самим собой как политическим единством никогда и нигде не существует. Любая попытка осуществить чистую или непосредственную демократию должна учитывать эту границу демократического тождества. Иначе непосредственная демократия означала бы не что иное, как распад политического единства. […]

Равным образом не существует государства без структурных элементов принципа тождества. Репрезентационный принцип формы никогда не может быть осуществлен чисто и абсолютно, то есть игнорируя всегда каким-либо образом наличный и присутствующий народ. Это невозможно уже потому что нет репрезентации без общественности, а общественности – без народа») (Schmit C. Verfassungslehre. Berlin, 2003. S. 205 – 208).

Шмитт, как можно убедиться, рассуждал тоньше и, главное, «диалектичнее», чем современные теоретики прямой (непосредственной) и представительной демократии. Конечно, даже такая теория годится больше для обоснования власти, а не для ее объяснения. Вместе с тем если к объяснению власти подойти опять же диалектически, то можно сделать вывод, что для подчинения народонаселения власти необходимо теоретическое представление о тождестве, то есть о способности народонаселения действовать «в своей непосредственной данности». И в реальности подчинение осуществляется через репрезентацию, то есть представительство политического единства народонаселения определенным числом политически активных граждан. Например, избирателями, явившимися на избирательные участки. Таким образом, народонаселение представляют не президенты, губернаторы, депутаты, а те, кто приходит их выбирать. То есть народонаселение теоретически субъектно в своем всеобщем политическом единстве, а практически эту субъектность реализуют представители.

19

Еллинек Г. Указ. Соч. С. 415.

20

Св. Иоанн Златоуст в своем комментарии к данному фрагменту Евангелия указывает: «„Ибо нет власти не от Бога“, – говорит (апостол). Как это? Неужели всякий начальник поставлен от Бога? «Не то говорю я», отвечает (апостол). У меня теперь идет речь не о каждом начальнике в отдельности, но о самой власти. Существование властей, при чем одни начальствуют, а другие подчиняются, и то обстоятельство, что все происходит не случайно и произвольно, так чтобы народы носились туда и сюда, подобно волнам, – все это я называю делом Божьей Премудрости. Потому (апостол) и не сказал, что нет начальника, который не был бы поставлен от Бога, но рассуждает вообще о существе власти и говорит: «Нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены». […] А безначалие везде есть зло, и бывает причиной беспорядка. Апостол, сказав, откуда возникают власти, присовокупил: «Посему противящийся власти противится Божию установлению» (Рим. 13:2). Смотри, куда он ведет дело, чем устрашает и как доказывает, что повиноваться – наша обязанность. Чтобы верующие не сказали: ты нас унижаешь и делаешь презренными, подчиняя начальникам тех, которые должны получить небесное царство, (апостол) доказывает, что и в настоящем случае он подчиняет их не начальникам, но опять Богу, так как подчиняющийся властям повинуется Богу. Впрочем, (апостол) не говорит это в таких, например, словах: кто слушается начальников, тот повинуется Богу, но устрашает противоположным и то же самое подтверждает с большей силой, сказав: кто не повинуется начальнику, тот противится Богу, узаконившему это. И он везде старается внушать это, то есть, что мы не дарим властям повиновение, но исполняем долг» (Св. Иоанн Златоуст. Беседы на Послание к Римлянам. Беседа 23 //http://www.ispovednik.ru/zlatoust/Z09_2/Z09_2_23.htm).

21

«Tey conceive that He who gave our nature to be perfected by our virtue willed also the necessary means of its perfection. He willed therefore the state – He willed its connection with the source and original archetype of all perfection» (Burke E. Op. cit. P. 146).

22

В любом случае нельзя забывать, что собственно «левиафановская» доктрина Гоббса по своему содержанию и духу нехристианская.

23

«Кто верит во всемогущего доброго Бога, не может объявить власть злой и даже нейтральной. […] Примечательно, что тезис о злой власти распространяется именно начиная с XIX века. Мы-то ведь думали, что если власть не происходит ни от Бога, ни от природы, но представляет собой нечто такое, о чем люди условливаются между собой, то проблема власти будет решена или же лишена своей остроты. Чего же еще бояться человеку, если Бог мертв, а волком не напугать даже ребенка? Но именно с того времени, как это очеловечивание власти, видимо, завершилось, то есть со времени Французской революции, неотвратимо все более распространенным становится убеждение, что власть сама по себе есть зло. Выражение „Бог мертв“ и выражение «Власть сама по себе есть зло» возникают в одно время и в одной ситуации. И означают они, по сути, одно и то же» (Шмитт К. Разговор о власти и доступе к властителю. С. 34—35).

24

Идея целостности государства была блестяще разработана Георгом Вильгельмом Фридрихом Гегелем (кстати, убежденным монархистом). Приведу только одну цитату: «Aber Volkssouveränität, als im Gegensatze gegen die im Monarchen existierende Souveränität [выделено здесь и далее Гегелем. – В. И.] genommen, ist der gewöhnliche Sinn, in welchem man in neueren Zeiten von Volkssouveränität zu sprechen angefangen hat, – in diesem Gegensatze gehört die Volkssouveränität zu den verworrenen Gedanken, denen die wüste Vorstellung des Volkes zugrunde liegt. Das Volk, ohne seinen Monarchen und die eben damit notwendig und unmitelbar zusammenhängende Gliederung des Ganzen genommen, ist die formlose Masse, die kein Staat mehr ist und der keine der Bestimmungen, die nur in dem in sich geformten Ganzen vorhanden sind – Souveränität, Regierung, Gerichte, Obrigkeit, Stände und was es sei mehr zukommt. Damit, daß solche auf eine Organisation, das Staatsleben, sich beziehende Momente in einem Volke hervortreten, hört es auf, dies unbestimmte Abstraktum zu sein, das in der bloß allgemeinen Vorstellung Volk heißt» ([…] в новейшее время о народном суверенитете обычно стали говорить как о противоположном существующему в монархе суверенитете, —в таком противопоставлении представление о народном суверенитете принадлежит к разряду тех путаных мыслей, в основе которых лежит пустое представление о народе. Народ, взятый без своего монарха и необходимо и непосредственно связанного именно с ним расчленения целого, есть бесформенная масса, которая уже не есть государство и не обладает больше ни одним из определений, наличных только в сформированном внутри себя целом, не обладает суверенитетом, правительством, судами, начальством, сословиями и чем бы то ни было. В силу того, что в народе выступают такие относящиеся к организации государственной жизни моменты, он перестает быть той неопределенной абстракцией, которую только в общем представлении называют народом») (Hegel G. W. F. Grundlinien der Philosophie des Rechts. Berlin, 1821. S. 287 – 288; Гегель Г. В. Ф. Философия права. М., 1990. С. 320—321).

Если заменить «монарх» на «государственный аппарат» или «властвующих», то суть принципиально не изменится.

25

Николай Устрялов писал, что «для суверенитета государства безразлично […] какими органами он осуществляется: монархом ли, аристократией, парламентом или советом депутатов. Власть государства – одно, а государственный строй – другое. Если первая всегда равна себе, принудительна, верховна, непроизводна и абсолютна, то второй, конкретно воплощая первую, складывается в зависимости от политических условий жизни страны. Органов государства много, суверенитет его – „един, неотчуждаем, неделим“» (Устрялов Н. В. Элементы государства// http://www.zhurnal.ru/magister/library/philos/ustryalov/ustry002.htm).

Необходимо только одно принципиальное уточнение: определение государственной власти как «непроизводной» следовало бы интерпретировать как указание на ее непроизводность от любых человеческих, земных инстанций.

26

Формулировка предложена Шмиттом, правда, он употребил ее в контексте своей теории тождества и репрезентации (Schmit C. Verfassungslehre. S.207).

Николай Алексеев, заостряя (сознательно или нет?) децизионистскую теорию Шмитта, писал, что «суверенитет […] в его единственно возможном научном истолковании является понятием, выражающим иерархичность отношений между официальными носителями власти в государстве и утверждающим, что в этих отношениях должна быть некая высшая точка, некий высший центр действия, обладающий способностью последних решений» (Алексеев Н. Н. О гарантийном государстве//Н. Н. Алексеев. Русский народ и государство. С.540).

Такой «высшей точкой» теоретически может быть глава государства (если он правитель не только формальный, но и фактический). А обычно в таковом качестве выступает правящая группа, состоящая из официальных и неофициальных лиц. При этом помимо прямой власти правителя или правящей группы есть власть косвенная, осуществляемая их окружением. Она вносит весьма существенную лепту.

Об этом писал и тот же Шмитт: «Даже самый абсолютный монарх вынужден опираться на сообщения и донесения и зависит от своих советников. Несчетное множество известий и фактов, предложений и предположений наваливается на него день за днем, час за часом. Из этого бесконечного бушующего моря истины и лжи, действительного и возможного даже самый умный и могущественный человек может набрать в лучшем случае лишь несколько капель. […] Кто докладывает властителю или сообщает ему информацию, тот уже имеет свою долю власти, все равно, будь он министр, уполномоченный визировать [документы], или же некто, умеющий косвенным образом склонить к себе слух властителя. Довольно того, что он сообщает впечатления и мотивы тому человеческому индивиду, в руках которого на мгновение оказывается решение. Так всякая прямая власть сразу же подвергает себя непрямым влияниям. […] даже самый мудрый институт, самая хорошо продуманная организация не смогут полностью искоренить это предпространство, никакой приступ ярости […] не смогут устранить его окончательно. Самое предпространство обойти не удастся. […] В любом случае в ходе мировой истории в этом пред пространстве власти составлялось пестрое и смешанное общество. Здесь собираются „косвенные“. Здесь мы встречаем министров и послов в роскошных мундирах, но также духовников и личных врачей, адъютантов и секретарш, камердинеров и любовниц. Здесь старый Фредерсдорф, камердинер Фридриха Великого, стоит подле благородной императрицы Августы, Распутин – рядом с кардиналом Ришелье, а серый кардинал – с какой-нибудь Мессалиной. Иногда в этом предпространстве находятся разумные и мудрые мужи, иногда – выдающиеся менеджеры или верные мажордомы, порой – глупые карьеристы и шарлатаны. Вдруг предпространство оказывается действительно официальной государственной палатой, в которой для доклада собираются достойные господа в ожиДании, когда их пропустят дальше. Но частенько это не более чем приватный кабинет. […] Чем больше власть концентрируется в определенном месте, у определенного человека или группы людей, как на верхушке, тем больше обостряется проблема «коридора» и доступа к этой верхушке. И тем яростнее, отчаяннее и молчаливее становится тогда борьба меж теми, кто оккупировал предпространство и контролирует «коридор». Эта борьба в тумане непрямых влияний столь же неизбежна, сколь и сущностна для любой человеческой власти. […] Каждое усиление прямой власти сгущает и уплотняет марево непрямых влияний» (Шмитт К. Разговор о власти и доступе к властителю. С. 31 – 32).

27

Многие западные теоретики утверждали и утверждают, что государство есть якобы продукт исключительно Европейского прогресса, да и в самой Европе оно-де зародилось лишь примерно в XIV, XV, XVI или даже XVII в. (каждый считает по-своему) – в результате успешной борьбы французской, английской и некоторых других монархий с имперским и папским универсализмом и феодальным и коммунальным партикуляризмом. Такого заблуждения не избежал, в частности, Шмитт (Шмитт К. Левиафан в учении о государстве Томаса Гоббса. Смысл и фиаско одного политического символа. СПб., 2006. С. 151 – 152; Он же. Номос Земли в праве народов jus publicum europaemum. СПб., 2008. С.47). Данная концепция в ее современном изводе подробно и популярно расписана Мартином ван Кревельдом. Впрочем, он еще достаточно «умерен» и утверждает, что «Европейское» государство было с переменным успехом «экспортировано» в другие регионы мира (Кревельд М. Ван. Расцвет и упадок государства. М., 2006. С. 81 –157, 325—411).

Другие авторы более радикальны. Так, Ларри Алан Зидентоп не только уверяет, что государства не было нигде: ни в древности, ни в средневековье, ни даже в XVII—XVIII вв. (!); по его мнению, государство непременно «предполагает равноподданическое положение всех его подданных как основу их специфических прав и обязанностей, обеспеченных правовой санкцией», оно может быть основано только на идеях эгалитаризма и индивидуализма. А потому соответственно, государства и сейчас нет по сути нигде, кроме как на Западе. Зидентоп убежден, например, что выражение «исламское государство» внутренне противоречиво, поскольку в нем смешаны «несовместимые понятия» (Зидентоп Л. Демократия в Европе. М., 2004. С. 101, 103—104, 110).

28

Марк Блок так писал о западноЕвропейских государствах-королевствах времен феодализма: «[…] и город, и деревня, сколько бы ни было споров, кому они принадлежат, зависели всегда только от одного из спорящих королевств, тогда как внутри них один господин мог вершить верховный суд, другой распоряжаться своими сервами, третий иметь цензитариев и собирать с них арендную плату, четвертый собирать десятину. Другими словами, и земля, и человек могли иметь множество хозяев, и это было нормально, но король был всегда один» (Блок М. Феодальное общество. М., 2003. С. 374).

29

См., например: Кревельд М. Ван. Указ. Соч. С. 510 – 512.

30

Шмитт так кратко изложил концепцию Бодена: «Подлинный суверен не знает над собой никого, кроме Бога» (Шмитт К. Диктатура. От истоков современной идеи суверенитета до пролетарской классовой борьбы. М., 2005. С. 45).

31

В «шмиттовской» чрезвычайной ситуации правитель или правители объективно обязаны выйти за рамки действующего правопорядка ради сохранения государства. «Законничество» (следование нормам, уже неэффективным и объективно неприменимым) будет не просто неуместным, но безнравственным и прямо преступным.

32

Неомарксисты Антонио Негри и Майкл Хардт, впечатлившись масштабом и результатами глобализации, выдвинули концепцию «Empire». Они описывают ее как «де-центрированный и детерриториализованный, то есть лишенный центра и привязки к определенной территории [курсив Негри и Хардта. – В. И.], аппарат управления, который постепенно включает все глобальное пространство в свои открытые и расширяющиеся границы». «Аппарат управления» образуют ряд «национальных и наднациональных органов», то есть властные аппараты ведущих держав, в первую очередь западных (но не только западных!), международных организаций (Всемирная Торговая Организация и пр.) и, конечно, транснациональные корпорации. Они объединены единой логикой управления и выступают носителями «глобальной формы суверенитета» [курсив мой. – В. И.]. «Империя становится политическим субъектом, эффективно регулирующим эти глобальные обмены, суверенной властью, которая правит миром. […] Различные национальные цвета на карте мира времен традиционного империализма размываются и сливаются в радугу глобальной империи» (Хардт М., Негри А. Империя. М., 2004. С. 11 – 12).

Проблема «Империи», на мой взгляд, в том, что она, если угодно, «недостаточно субъектна». Коллективный носитель власти, властитель должен быть более-менее консолидирован, а здесь же предлагается поверить в довольно рыхлого, распыленного «суверена». Да, глобализация создала глобальную элиту, которая вполне объединена представлениями о некоей «единой логике управления». Да, государства «десуверенизуются», точнее, продолжают «десуверенизовываться». Однако они все же остаются и в обозримой перспективе останутся основными политическими акторами, что бы ни утверждали их либеральные и левые «могильщики». Не стоило бы преувеличивать степень готовности и способности межгосударственных объединений создавать эффективные механизмы глобального управления. Накопленный опыт достаточно противоречив, и это, пожалуй, комплиментарная оценка. А те же транснациональные корпорации, несмотря на реальные и приписываемые амбиции, нуждаются в государствах, сообща формирующих глобальные, но неоднородные рынки (труда, капитала). Или, если угодно, задающие эту «неоднородность». Корпорации существуют (и зарабатывают свои прибыли) главным образом за ее счет. Они, несомненно, системно влияют на политику правительств, но не способны, да и, по большому счету, не стремятся их подменять.

С другой стороны, в мире достаточно сил, заинтересованных в успехе «глобально-имперского» проекта, вполне «угаданном» Хардтом и Негри, сил, много делающих и уже сделавших для его воплощения. И из идейных соображений, и из сугубо корыстных Новую Вавилонскую башню они никогда не построят, но нельзя игнорировать сам факт строительства. Кризис, начавшийся в 2008 г., безусловно, заставил их внести коррективы в свои планы. Но только коррективы…

33

Маритен Ж. Человек и государство. М., 2000. С. 54 – 55.

34

Bodin J. Op. cit. L. I. Ch. viii. P. 124.

35

Rousseau J. – J. Op. cit. L. II. Ch. IV. P. 63.

36

См. подробнее: Хеншелл Н. Миф абсолютизма. Перемены в преемственности развития западноЕвропейской монархии раннего Нового времени. М., 2003. С. 145 – 148.

37

Норберто Боббио писал, что государство с неограниченной властью есть «è lo stato nella sua essenza, lo stato al momento della sua origine ideale dal caos dello stato di natura» («государство по существу государство в момент его идеального возникновения из хаоса естественного состояния») (Bobbio N. La crisi della democrazia e la lezione dei classici//N. Bobbio, G. Pontara, S. Veca. Crisi della demiocrazia e neocontratualismo. Rome, 1984. P. 15 – 16). Добавлю – теоретическая фантазия.

38

Циньский Китай, организованный на основе доктрины легизма, был не только «абсолютным», но и «предельно правовым» государством.

39

Один из ведущих советских юристов-государствоведов сталинского призыва Иосиф Левин высказался, по-моему довольно откровенно: «[…] абсолютного суверенитета никогда не было и не могло быть. Это – категория метафизического порядка или плод воображения. Границы суверенитета [выделено мной. – В. И.] существовали всегда; они определялись экономическими условиями, развитием международного общения государств и морально-политическими требованиями исторической эпохи. Эти границы менялись вместе с изменением всех этих факторов» (Левин И. Д. Суверенитет. М., 2003. С.15)

40

Ислам также по общему правилу рассматривает власть как богоустановление. «Поистине, Аллах дарует Свою власть, кому пожелает» – так сказано в Коране (2:248). Там же: «О Боже, царь царства! Ты даруешь власть, кому пожелаешь, и отнимешь власть, от кого пожелаешь, и возвеличиваешь, кого желаешь, и унижаешь, кого желаешь» (3:25).

41

Хархордин О. Что такое «государство»? Русский термин в Европейском контексте//Понятие государства в четырех языках/Под ред. О. Хархордина. СПб. –М., 2002. С. 173—174.

42

Собственническое отношение к государству у правителей и иных властвующих часто проявлялось и в последующие эпохи, включая нашу. Видимо, это нечто имманентное государственной власти. В этой связи криминализация коррупции или по крайней мере отдельных ее видов представляется делом как минимум неоднозначным.

Известны примеры чрезвычайно коррумпированных правителей, поддерживавших свои государства в практически «идеальном» состоянии («идеальном», понятно, не относительно каких-то универсальных образцов, а относительно состояния государств, имевших схожие стартовые условия, проблемы и пр.) Я имею в виду в частности Эль-Хаджа Омара Бонго Ондимбу, успешно правившего Габоном в 1967 – 2009 гг. И прославившегося поистине эпической коррумпированностью.

43

Первый международно-правовой акт, содержание которого нам известно, – Договор о мире, дружбе и союзе, заключенный примерно в 1270 г. До н. э. фараоном Рамсесом II и хеттским правителем Хатуссили.

44

Нас учат, что в IV в. Римская Империя была разделена на Восточную и Западную. И что Западная Римская Империя прекратила свое существование в v в. Однако, во-первых, в IV в. Империя не делилась и оставалась единой, хотя и управлялась двумя автономными друг от друга соимператорами. Во-вторых, в v в. была ликвидирована не Западная Римская Империя (каковая есть не более чем выдумка историков), а императорская власть на Западе. Империя сохранила единство. Восточный римский император остался один. Крещеные конунги и рексы варваров, расселившихся по римским владениям, рассматривались как субправители. И многие из них действительно признавали формальное верховенство императора. Другое дело, что о фактическом подчинении зачастую и речи не шло. В этой связи, пожалуй, можно говорить, что тогда имелись две римские империи – «малая» и «большая». Первая – государство императора, то, которое мы называем Византией. Вторая – христианский мир, сообщество, включавшее Византию и остальные христианские государства и «недогосударства». В нем император был не правителем, а духовно-политическим, сакральным лидером, по возможности арбитром и т. д.

В VI в. при Юстиниане I Великом (527—565 гг.) «малая» Империя вернула себе непосредственный контроль над частью западных территорий. Однако о том, чтобы восстановить государство в прежних границах, и речи не могло быть.

К концу VII в. Византия, ослабевшая из-за религиозных и политических смут, потеряла почти три четверти своей территории в войнах с арабами, германцами, славянами и пр. В viii в. Императоры Исаврийской династии сумели остановить растаскивание «малой» Империи. Однако, будучи еретиками, они развязали иконоборческий террор, что привело к новому кризису. От Констатинополя начал дистанцироваться Римский (Западный) Патриархат, тогда еще православный, выступавший единственной интеграционной силой на Западе. Одновременно имперские владения на Апеннинах взялись захватывать лангобардские рексы. Рим их тоже, конечно, интересовал. Западные патриархи (римские папы), в свою очередь, стали искать помощи и защиты у франкских правителей, весьма усилившихся к тому времени. Их тесное сотрудничество в конечном счете вылилось в присоединение Рима к франкским владениям и «восстановление» на Западе императорской власти.

В 800 г. В Риме папа Лев III (795—816 гг.) короновал императорской короной rex FrancorumКарла I Великого (771—814 гг.), к тому времени объединившего под своей рукой значительную часть Западной Европы (и в том числе завоевавшего Лангобардию). Карл получил титул Imperator Romanorumи «право» считаться преемником римских императоров не только на Западе, но и на Востоке. Это обосновывалось тем, что на момент его коронации в Константинополе не было императора (в 797 г. был свергнут Константин VI, трон захватила его мать Ирина; римская же традиция, как и тогдашняя христианская, исключали принадлежность верховной власти женщине). Однако Карл, вполне осознавая как минимум недостаточную легитимность своей коронации, долгое время предпочитал официально называть себя то «управляющим Империей августом», то «королем франков, управляющим Галлиями, Германией и Италией», и пр. А когда спустя годы все же решился использовать императорский титул, старательно избегал ссылок на «римство». Тем более что еще 802 г. В Константинополе пришел к власти Никифор ι (802—811 гг.). В самой Византии законность нового титула Карла то признавали, то не признавали. С существованием в мире второго императора там окончательно смирились лишь спустя века.

Императорский титул не доставил Карлу Великому никакой дополнительной власти в его государстве – он и так, будучи «только» рексом, являлся фактически суверенным правителем. Новых владений коронация в Риме ему тоже не добавила (бывшую столицу августов прихватил еще его отец Пипин III Короткий). Regnum Карла был и остался субъектом, членом «большой» Империи. С другой стороны, повысился его персональный статус в ней. Было сакрально подтверждено и закреплено лидерство франкского монарха на Западе, установлено его формальное верховенство над всеми западными правителями как в светских, так и в духовных делах.

Обретение Западом собственного императора совместилось с началом духовного и политического размежевания с Византией из-за спора о flioque, выливавшегося во взаимные обвинения в ереси (Карл, кстати, был убежденным пропагандистом flioque) и пр.

Пока франкское государство объединяло большую часть Западной Европы, проблем с реализацией императорских прав, обязанностей и претензий практически не возникало. Но уже внуки Карла разделили королевство на три части, новые королевства потом тоже дробились. И те короли, которые получали императорский титул с середины IX в., имели куда меньшие ресурсы и влияние, чем Карл.

В этих условиях на лидерство и даже верховенство на Западе стали претендовать и папы.

Папа, формально избиравшийся римским духовенством и аристократией, был предстоятелем западной церкви. Однако он ее практически не контролировал – инвеститура (утверждение, введение в должность и владение соответствующими землями) епископов и аббатов практически повсеместно осуществлялась королями (земли же церковь держала от них). Они также часто определяли кандидатов на епископские должности, участвовали в церковных выборах и т. д. Кроме того, безусловно признаваясь сакральными фигурами, короли в целом управляли церковными делами в пределах своих владений, сочетали светскую власть с духовной.

Правда, папа автономно правил Римом и некоторыми другими территориями, последовательно входившими в состав королевств Карла и его потомков (Каролингов).

Но главный ресурс папы, понятно, составляла отнюдь не его светская автономия. Он обладал общепризнанным духовным авторитетом и он короновал императора. Более того, от папы теоретически зависел сам выбор императора. То есть он мог короновать любого западного короля, которого нашел пригодным для императорской миссии. Николай I Великий (858—867 гг.) даже выдвинул папоцезаристскую доктрину, согласно которой папа, будучи якобы одновременно rex et sacerdos, передает императору свою светскую власть, включая военную. То есть папа стоит выше императора. Со всеми вытекающими последствиями.

Дробление франкского государства (и увеличение числа королей) действительно было дало папам возможность выбирать угодных им императоров. Однако в конце IX – начале χ в. Запад и непосредственно Италию сотрясали постоянные междоусобицы. Само папство в этот период сделалось «призом» в борьбе итальянских аристократических родов. В итоге он достался Теофилактам, представители этого рода правили Римом и распоряжались папским престолом и авторитетом до середины X в. Дальше центральной Италии их интересы обычно не простирались.

В 961 г. Восточнофранкский, то есть германский, король Оттон I Великий из дома Людольфингов (936—973 гг.) по призыву теофилактского папы Иоанна XII (937 – 963 гг.) предпринял поход в Италию. Он установил контроль над северными и центральными регионами страны и уже в 962 г. был коронован в Риме imperator Romanorum et Francorum. В исторической литературе утверждается, что Оттон Великий сформировал Sacrum Imperium Romanum, объединив Восточнофранкское, то есть Германское, и Итальянское королевства (в дальнейшем в эту империю влили еще и Бургундское королевство). Хотя данное название вошло в употребление не раньше XIII в. И первоначально оно применялось не к германо-итальянскому государству а к «большой» Империи. Сам Оттон I же, по всей видимости, не претендовал ни на что большее, чем на посильное восстановление status quo времен Карла Великого. А вот уже его внук Оттон III (983 –1002 гг.) мечтал о лидерстве в «большой» Империи, грезил об ее «renovatio», именовал себя Romanorun imperator augustum, то есть аналогично византийскому императору.

При преемниках Оттона Великого постепенно закрепился следующий порядок. Во главе государства, устроенного как феодальная федерация, стоял выборный монарх, носивший титул короля римлян (rex Romanorum, в исторических источниках этого монарха также называют германским королем, римско-германским королем и пр.). Он и только он имел право претендовать на императорский статус, получение которого по-прежнему зависело от воли папы. А тот мог отказаться короновать короля или обставить коронацию некими условиями. (Этот порядок в основе своей функционировал до XVI в., когда папы разрешили королям римлян одновременно именоваться избранными императорами и использовать императорский титул, не будучи коронованными папами). Король выбирался правителями наиболее значительных немецких субъектов имперской федераци – курфюрстами (династическую преемственность, однако, часто соблюдали; императоры при жизни могли добиться избрания своих сыновей или других наследников королями римлян, то есть соправителями, с XV в. королевский статус стал de facto наследоваться представителями дома Габсбургов). Германо-итальянскому монарху выборному, зависящему от папы, было объективно трудно добиваться сакрально-политического лидерства в западном мире и тем более верховенства над ним. Даже такой выдающийся император, как Фридрих I Барбаросса из дома Гогенштауфенов (1152—1190 гг.), реализовывал свои претензии лишь частично. Для прочих универсальное лидерство и верховенство оставалось недостижимой мечтой.

Идея единства «большой» Римской Империи умирала по мере углубления духовного раскола между Византией и Западом. В конечном счете Запад стал считать себя отдельной (а после Великого раскола в 1054 г. – единственной истинной) христианской общностью.

Основанное Оттоном государство оказалось прочнее, чем королевство Карла. И оно вполне сгодилось на роль новой «малой» Империи, которая-де должна была водительствовать в христианском мире (вместо Византии, якобы погрязшей в ереси). Отсюда, в частности, концепция «translatio imperii», мол, империя передавалась «по эстафете» от римлян к грекам-византийцам, затем прошла через франков и в конце концов досталась немцам. Далее в этой сноске я буду говорить об Империи, имея в виду уже только германо-итальянскую феодальную федерацию.

Зависимость от папства императоры компенсировали активным участием в выборах и смещениях пап (Иоанна XII Оттон Великий, кстати, сместил за предательство). Более того, Конрад II (1024 – 1039 гг.), чтобы поднять свой престиж, объявил себя «Vicarius Christi» (прежде «заместителями Христа» назывались только папа и другие епископы) и т. д.

Но в 1073 г. Святой престол захватил (именно захватил) амбициозный кардинал Гильдебранд, принявший имя Григория VII (1073—1085 гг.). Его энергии хватило на то, чтобы запустить радикальную реформу римской церкви (иногда ее резонно называют «Papstrevolution»), одной из составляющих которой стало лишение королей права инвеституры и пр., а императоров – также права как-либо участвовать в выборах пап (к тому времени уже был введен формальный порядок выборов пап собранием кардиналов). Он также утверждал, что все христианские государи, включая императора, должны безусловно повиноваться папе и что тот вправе низлагать их. Папство решило лишить монархов права управлять церковью в их собственных владениях (в обоснование указывалось, кроме прочего, на тот факт, что ни император, ни короли не являлись клириками) и чуть ли не опустить их до уровня сугубо светских правителей и одновременно заявило претензию на универсальное верховенство как в духовных, так и в светских делах, на собственную вселенскую теократию. Была предпринята попытка развернуть на базе церкви папистскую государственную организацию. Григорий νII, забыв поучения апостола, дошел до того, что объявил королевскую власть чуть ли не порождением сатаны: «Кто не знает, что короли и князья ведут свое начало и происхождение от тех, которые не знали ничего о Боге, но с гордостью, хищничеством, коварством, убийством, короче, преступлениями всякого рода приобрели власть от князя века сего, именно – от дьявола, чтобы со слепою страстью и невыносимой неправдой господствовать над подобными себе?» (цит. по: Стасюлевич М. М. История средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых. В 2 т. Пг., 1915. Т. II. C.786). Добиваясь покорности от монархов, папы, начиная с упомянутого Гильдебранда-Григория, использовали свое право на интердикт (отлучение от церкви).

В последующие века папы перманентно боролись с королями-императорами и другими монархами за верховенство, за инвеституру, за итальянские земли и пр. Императоры отвечали, в том числе теологически-идеологически. Фридрих Барбаросса и его придворные разработали доктрину, согласно которой император обладал божественным мандатом (выборность этому нисколько не мешала, якобы мандат просто передавался через электоров), выступал «заместителем Христа», а коронация его папой носила ритуальный, едва ли не технический характер, и, следовательно, ни о каком подчинении императора папе не могло быть речи. Аналогичные концепции составлялись и при английском дворе (см.: Андреева Л. А. Сакрализация власти в истории христианской цивилизации. Латинский Запад и православный Восток. М., 2007. С. 105 – 106, 110 – 111). Французский король Луи IX Святой (1226—1270 гг.) провозглашал: «li rois ne tient de nullui fors de Dieu et de lui» («король является держателем лишь у Бога и самого себя») (см. подробнее: Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992. С.248) и т. д.

Папы добились частичной передачи себе инвеституры (по конкордатам XII в. С императором, королями Англии и Франции они закрепили за собой ее духовный компонент, т. е. полномочие утверждать епископов как пастырей и т. д.), существенно усилили свой контроль над церковью. Отдельные короли стали признавать себя папскими вассалами. Понтификам удавалось играть значительную роль в переделах территорий и корон. Наиболее преуспел в этом деле Иннокентий III (1198—1216 гг.), который сумел закрепить за собой и своими преемниками титул «Vicarius Christi» (лишив его остальных католических епископов) и внедрить концепцию «богочеловечества» пап. Он писал, что Империя находится в распоряжении папства «principaliter et finaliter». Потому что папы произвели ее «translatio» и потому что они императоров благославляют, коронуют и инвестируют (см. Бойцов М. А. Величие и смирение. Очерки политического символизма в средневековой Европе. М., 2009. С.217 – 218). Его продолжатель Бонифаций VIII (1294—1303 гг.) сам не стеснялся называться «императором» и публично надевать на себя знаки императорского достоинства. В 1302 г. Он издал буллу «Unam Sanctam», в которой свел в единую доктрину все старые и новые пап о цезаристские идеи. Во владении церкви якобы находятся два меча, духовный и светский. Первым она пользуется сама, а второй передает королям и воинам. Поэтому светская власть обязана во всем слушаться церковь, быть ей поднадзорной и подсудной. И вообще: подчиненность всякого человеческого существа папе есть необходимое условие для спасения души!

Однако никакой вселенской теократии у них все же не получилось. Проект похоронили уже в начале XIV в. Причем не императоры, а французские короли. Те в 1309 г. Навязали понтификам свой патронат (папская резиденция даже была перенесена в Авиньон, «пленение» продолжалось почти 70 лет).

Впрочем, на базе папских владений удалось создать независимое от Империи Stato Ecclesiastico (оно пережило два подъема – в XII—XIII вв., а затем в XV—XVI вв.).

Как бы то ни было, но в процессе отстаивания своих универсалистских претензий и «собИрания земель» папство многократно дискредитировало себя, окончательно впало в ересь и натурально переродилось. Это стало одним из факторов, спровоцировавших в XVI в. Реформацию, покончившую с духовной монополией католицизма на Западе…

Империя проиграла еще раньше. Борьба с папством и его союзниками отняла слишком много сил. Шаг за шагом были потеряны многие итальянские владения и ряд других территорий. С конца XIII в. Sacrum Imperium Romanum, если угодно, перестала быть империей, начала съеживаться в сугубо немецкое королевство. Престиж королей-императоров, подорванный папской агитацией, сильно упал. Габсбурги Максимилиан I (1486 – 1519 гг.) и Карл V (1519 – 1558 гг.) пытались реанимировать имперский проект и централизовать феодальную (точнее, уже постфеодальную) федерацию. Им многое удалось. Но из-за Реформации Империя утратила церковное единство. Религиозные конфликты и войны воспрепятствовали дальнейшей централизации и т. д. После Тридцатилетней войны (1618—1648 гг.) она стала превращаться в полуфедеративное-полуконфедеративное объединение (см. Далее).

Но вернемся назад. В XI—XII вв. частичная десакрализация королевских монархий, «общее» сужение королевской власти в отношении церкви, усилия пап по превращению последней в общезападную государственную организацию спровоцировали компенсационную (и во многом подражательную) экспансию королей на другие политические организации – вассальные владения, городские коммуны и пр., опосредованно поспособствовали ограничению и в перспективе преодолению партикуляризма, то есть стимулировали централизацию и укрепление западноЕвропейских государств (Сицилии, Франции, Англии) и их прав о порядков (см. подробнее: Берман Г. Дж. Западная традиция права: эпоха формирования. М., 1994. С. 378 – 383). Тогда же начала постепенно складываться доктрина суверенитета.

Одной из первых «букв» в ее сложном «алфавите» стал принцип «rex est imperator in regno suo» (известны другие версии формулировки, не меняющие сути) – «король есть император в своем королевстве», из которого следовало королевское полновластие. Принято считать, что его разработали в XII—XIII вв. католические канонисты и глоссатор Ацо (см., например: The Cambridge history of medieval political thought. 350 –1450. Cambridge, 1988. Р. 363). Этот принцип «затачивался» против императоров, а в конечном счете оказался обращен и против пап. Первым монархом, который применил его в своей правотворческой практике, был король Сицилии Федериго I из дома Гогенштауфенов (1198 – 1250 гг.), один из самых последовательных борцов с папством. На этом принципе основан его Liber augustalis (Мельфийские конституции) 1231 г. (см., например: Kantorowicz E. H. Te king's two bodies. A study of mediaeval political theology. Princeton, 1997. P. 97—98). Надо, впрочем, учесть, что Федериго I одновременно был королем римлян (с 1212 г.) и императором (с 1220 г.) – под именем Фридриха II. В дальнейшем на принцип «rex est imperator in regno suo» опирались и другие монархи. Наиболее прославился король Франции Филипп IV Красивый (1285 – 1314 гг.), именно ему выпало «наказать» распоясавшегося Бонифация VIII и «пленить» папство. Заслугу внедрения принципа «rex est imperator in regno suo» иногда ошибочно приписывают его легистам.

45

В X в. Английские короли Этельстан (924—939 гг.) и Эдгар (959—975 гг.) называли себя императорами. Их примеру последовал Кнуд I Великий (1016—1035 гг.), со временем ставший королем также Дании и Норвегии. В X—XII вв. короли Астурии, Леона, Кастилии и Наварры использовали титул Imperator totius Hispaniae. Объявляя себя императорами, короли закрепляли свое верховенство, соответственно, в Англии или Испании и свою независимость.

С XVI в. Русские монархи стали титуловаться царями. Царский («цезарс-кий») титул был равен императорскому.

46

Мирные договоры были подписаны 24 октября 1648 г. В Мюнстере и Оснабрюке.

47

Франция и Швеция территориально приросли за счет Империи. От последней также были окончательно отторгнуты Швейцария и северные Нидерланды.

48

Прокопьев А. Ю. Германия в эпоху религиозного раскола. 1555—1648 гг. СПб., 2002. С. 330.

49

В XVIII в. это стало свершившимся фактом. Вольтер заявлял, натурально издеваясь, что она, дескать, уже и не «священная», и не «римская», и не «империя». А Самуэль фон Пуфендорф и вовсе назвал ее «монстром»…

В 1804 г. Император Франц II, реагируя на учреждение императорского правления в республиканской Франции и захватнические планы Наполеона I относительно Германии, провозгласил себя императором в своих наследственных владениях (Австрии, Богемии, Венгрии и пр.). Таким образом, он создал новое государство (Австрийскую Империю). Точнее завершил создание – фактически его сформировали в XVII—XVIII вв. А в 1806 г., будучи совершенно бессильным остановить наполеоновскую экспансию, Франц II распустил Sacrum Imperium Romanum (в его последнем манифесте говорится про Deutsches Reich).

50

В международном праве различается официальное признание de jure(полное и окончательное признание), выражающееся, в первую очередь, в установлении дипломатических отношений (обмене дипломатическими представительствами и пр.), признание de facto, как правило, не влекущее установления дипломатических отношений, реализуемое путем участия признаваемых субъектов в международных конференциях, многосторонних договорах, международных организациях, и признание ad hoc – временное или разовое признание.

51

Тут уместно процитировать Гегеля: «[…] ein Staat ist folglich gegen den anderen in souveräner Selbständigkeit. Als solcher für den anderen zu sein, d. i. von ihm anerkannt zu sein, ist seine erste absolute Berechtigung. Aber diese Berechtigung ist zugleich nur formell und die Forderung dieser Anerkennung des Staats, bloß weil er ein solcher sei, abstrakt; ob er ein so an und für sich Seiendes in der That sei, kommt auf seinen Inhalt, Verfassung, Zustand an, und die Anerkennung, als eine Identität beider enthaltend, beruht ebenso auf der Ansicht und dem Willen des anderen» («[…] каждое государство обладает суверенной самостоятельностью по отношению к другому. Быть таковым для другого, то есть быть признанным им, есть его первое абсолютное право. Но вместе с тем это право лишь формально, и требование государством этого признания только потому, что оно есть государство, абстрактно; есть ли оно в самом деле нечто в себе и для себя сущее, зависит от его содержания, строя, состояния, и признание как содержащее в себе тождество обоих моментов столь же зависит от воззрения и воли другого государства»). И далее (в примечании): «Sowenig der Einzelne eine wirkliche Person ist ohne Relation zu anderen Personen […], so wenig ist der Staat ein wirkliches Individuum ohne Verhältnis zu anderen Staaten… Die Legitimität eines Staats und näher, insofern er nach außen gekehrt ist, seiner fürstlichen Gewalt ist einerseits ein Verhältnis, das sich ganz nach innen bezieht (ein Staat soll sich nicht in die inneren Angelegenheiten des anderen mischen), – andererseits muß sie ebenso wesentlich durch die Anerkennung der anderen Staaten vervollständigt werden. Aber diese Anerkennung fordert eine Garantie, daß er die anderen, die ihn anerkennen sollen, gleichfalls anerkenne, d. i. sie in ihrer Selbständigkeit respektieren werde, und somit kann es ihnen nicht gleichgültig sein, was in seinem Innern vorgeht» («Так же как единичное, человек не есть действительное лицо вне его отношения к другим лицам […], так и государство не есть действительный индивид вне его отношения к другим государствам… Легитимность государства и, конкретнее, поскольку оно обращено вовне, легитимность его государевой власти есть, с одной стороны, отношение, которое полностью обращено вовнутръ (государство не должно вмешиваться во внутренние дела другого государства), с другой стороны, эта легитимность должна столь же существенно быть дополненной признанием других государств. Но это признание требует гарантии, что государство в свою очередь признает государства, которые должны признать его, то есть будет уважать их самостоятельность, а тем самым им не может быть безразлично то, что происходит внутри его») (Hegel G. W. F. Op. cit. S. 337—338; Гегель Г. В. Ф. Указ. Соч. С. 365).

52

Здесь я использовал (усилив) некоторые формулировки Юргена Хабермаса. Оригинальный текст такой: «Суверенно лишь такое государство, которое может внутри себя поддерживать спокойствие и порядок, а вовне de facto защищать свои границы. Во внутренних делах оно должно умело подавлять конкурирующие проявления силы, а в международных утверждать себя в качестве равноправного конкурента» (Хабермас Ю. Вовлечение другого. Очерки политической теории. М., 2001. С.201 – 202).

Нужно учитывать, что Хабермас, будучи критиком суверенитета, в этом тезисе излагал, разумеется, не свою точку зрения, а некое «общее мнение» (основанное, по его уверениям, на идеях Карла Генриха Маркса и Максимилиана Карла Эмиля Вебера). Как и в случае Маритена, неприятие идеи суверенитета не помешало выделить суть и облечь ее в емкие формулировки…

53

«„Гуманитарное вмешательство“, одностороннее или многостороннее, государственное или межправительственное, осуществляется с использованием вооруженных сил или дипломатического давления [выделено мной. – В. И.] для прекращения существенных нарушений прав человека, ставящих под угрозу жизнь множества людей» (Беттати М. Право на вмешательство – смысл и значение// http://www.hrights.ru/text/b6/Chapter7.htm).

Доктрина гуманитарных вмешательств основывается на специфическом толковании Устава ООН 1945 г. (http://www.un.org/ru/documents/charter/index.shtml) и Декларации Генеральной Ассамблеи ООН о принципах международного права, касающихся дружественных отношений между государствами в соответствии с Уставом ООН 1970 г. (http://daccessdds.un.org/doc/RESOLUTION/GEN/NR0/351/54/IMG/NR035154.pdf?OpenElement). «Все Члены Организации Объединенных Наций воздерживаются в их международных отношениях от угрозы силой или ее применения как против территориальной неприкосновенности или политической независимости любого государства, так и каким-либо другим образом, несовместимым с Целями Объединенных Наций» – гласит п. 4 ст.2 Устава. А в Декларации говорится, что «ни одно государство или группа государств не имеет права вмешиваться прямо или косвенно по какой бы то ни было причине во внутренние или внешние дела любого другого государства. Вследствие этого вооруженное вмешательство и все другие формы вмешательства или всякие угрозы, направленные против личности государства или против его политических, экономических и культурных основ, являются нарушением международного права». Утверждается, что Устав и Декларация запрещают вмешательство, направленное против территориальной целостности и политической независимости. А вмешательство с целью защиты прав человека, в первую очередь права на жизнь, не только не запрещено, но, по сути, предписано всем корпусом «право-человеческих» международных актов. «Гуманитарная катастрофа» (голод, эпидемия, геноцид и пр.) никогда не может считаться чисто внутренним делом того или иного государства. И международное сообщество (читай – державы) обязано вмешиваться ради ликвидации ее последствий, предотвращения эскалаций.

На практике, естественно, гуманитарные вмешательства осуществлялись и осуществляются не только и подчас не столько ради борьбы с гуманитарными катастрофами, но и для решения политических и экономических задач и /или поддержания державного статуса.

54

Можно называться империей и таковой не являться и, соответственно, не принимать этого названия, но быть империей по факту. Например, Бразилия с 1822 по 1889 г. Именовала себя империей, по сути, не имея для этого оснований. Франция в XVII—XX вв. была империей вне зависимости от того, называлась ли она королевством, республикой или империей.

55

См. подробнее: Гринин Л. Е. Национальный суверенитетв век глобализации//Суверенитет. Трансформация понятий и практик/Под ред. М. В. Ильина, И. В. Кудряшовой. М., 2008. С. 120—121.

56

Oppenheim L. International Law. A Treatise. Vol. I. Peace. New Jersey. 2005. P. 135.

57

http://www.oas.org/juridico/english/treaties/a-40.html.

58

В настоящее время в ООН входит 192 государства-члена.

59

http://www.un.org/russian/question/faq/fs2.htm.

60

Там же.

61

В 1973 г. В ООН были приняты Германская Демократическая Республика (ГДР) и Федеративная Республика Германия (фрг). Этому предшествовала официальная договоренность руководства ссср, США, Великобритании и Франции о согласованной поддержке заявок ГДР и фрг. При этом, к примеру США признали ГДР только в 1974 г.

62

Тезис о том, что членство в ООН является «квалифицирующим» признаком формального государства, находит свое подтверждение применительно к Израилю, который состоит в Организации, хотя и не признается большинством арабских и мусульманских государств.

63

При созДании ООН по совокупности политических причин в ее состав были приняты ряд «негосударств»—Украина и Белоруссия (субъекты ссср), Австралия, Канада, Новая Зеландия и Южная Африка (британские доминионы), Индия (британское владение) и Филиппины (американская commonwealth). Членство в Организации не сделало их государствами, поскольку таковыми они никем не признавались. То есть формальный государственный статус принятия в ООН окончательно конституирует тогда, когда он «предварительно» конституирован признанием другими государствами, в первую очередь державами (и когда полностью оформлено отделение от «материнского» государства, от метрополии). Но это признание не может быть произвольным. Оно должно опираться на нормы международного права, в том числе на Устав ООН, фиксирующий принцип территориальной целостности и нерушимости границ государств (п. 4. Ст.2).

На процессе против бывшего президента Югославии и Сербии Слободана Милошевича в Международном уголовном трибунале по бывшей Югославии обвинение опиралось на Конвенцию Монтевидео, доказывая государственный статус Хорватии в октябре 1991 – мае 1992 г., то есть между вступлением в силу Декларации о независимости этой бывшей югославской республики и ее принятием в ООН. Таким образом, обосновывался международный характер югославо-хорватского конфликта. Судьи согласились с обвинением. Между тем самопровозглашенная Хорватия была признана США и пр. В нарушение Устава ООН. Другое дело, что потом это беззаконие было легализовано решением о ее принятии в Организацию. В любом случае до мая 1992 г. Хорватия формально не являлась государством.

64

Вадим Цымбурский, отталкиваясь от открытой в спорах юристов диалектики факта суверенитета и его внешнего признания, предложил различать «суверенитет факта» (когда реальное властвование закладывает основу внешнего признания суверенитета) и «суверенитет признания» (когда суверенная власть создается признанием со стороны инстанций, на которые не распространяется, – создается как власть формально самостоятельная по отношению к этим инстанциям, имеющая свои «неотъемлемые права», т. е. когда суверенитет рассматривается как функция международного права). «В играх политического суверенитета […] то или иное право на суверенность берет верх не потому что „так должно быть“, а лишь постольку поскольку мобилизация и конъюнктура дают результат, подходящий под фрейм суверенитета в том или другом из описанных воплощений: с конвертацией или «факта» в «признание», или «признания» в «факт». На языке политики как таковом, если не подменять его языком юриспруденции, бессмысленно утверждать, что суверенитет должен возникать из реальной власти или из принятия субъекта в круг суверенов – политик знает, что на практике бывало, и бывает, и будет как первое, так и второе, по обстоятельствам места и времени» (Цымбурский В. Л. Идея суверенитета в российском, советском и постсоветском контексте www.intelros.ru/subject/karta_bud/2445-v.l.—cymburskijj.—ideja-suvereniteta-v.html).

На мой взгляд, однако, конвертировать «признание» в «факт» невозможно. «Факт» – он или есть, или его нет. Если политическая организация, пусть даже признанная государством другими государствами и принятая в ООН, не способна подтвердить свои претензии на фактический суверенитет или тем более вообще не претендует на него, то о государстве в полном смысле говорить не придется. Например, признание Косово государством со стороны США и др. Не сделало его государством, точнее, сделало только формальным государством. И то не в полной мере, ведь в ООН оно не принято и вряд ли будет принято.

65

В 2008 г. Россия признала формальный суверенитет АбхАзии и Южной Осетии, бывших грузинских автономий. Если у первой еще есть некоторые ресурсы для самостоятельного, то есть собственно государственного существования, то у второй таковые полностью отсутствуют. Однако в сложившейся тогда ситуации у нас просто не было иного выбора. В начале 1990-х гг. эти территории законно отделились от Грузии (до того как та стала государством), отстояли свою независимость от нее в вооруженных конфликтах и в конечном итоге стали фактическими российскими протекторатами (продолжая официально признаваться мировым сообществом территориальными единицами Грузии). Значительная часть их жителей получила наше гражданство. Попытка Грузии в августе 2008 г. Силовым образом восстановить свой контроль над Южной Осетией вылилась в акты агрессии и геноцида – ее вооруженные силы атаковали наших миротворцев, дислоцированных в Цхинвале, совершили многочисленные убийства мирных российских и южноосетинских граждан и пр. Последующие события, вошедшие в историю как «Принуждение к миру», или Пятидневная война, создали новую политическую реальность, нуждавшуюся в соответствующем правовом оформлении. Россия, по понятным причинам, не могла включить Южную Осетию, а тем более Абхазию в свой состав. Но и продолжать номинально признавать их составными частями Грузии тоже было нельзя. Чтобы легализовать постоянное присутствие российских войск и пр., пришлось признать фактические протектораты формальными государствами.

66

Предвижу возражения относительно процветающего Тайваня. Допустимо, конечно, полагать, что проблем у него нет. Но только сам Тайвань так, разумеется, не считает. Иначе бы с 1993 г. не предпринимал регулярные попытки вернуться в ООН и не тратил бы огромные средства на фактическую покупку признания у разных мелких государств.

67

Через состояние «несуверенного государства», а значит, во всех смыслах «негосударства», в свое время прошли британские протектораты и доминионы (так, Канада стала членом ООН в 1945 г., но окончательную политическую независимость от Лондона обрела лишь в 1982 г.) и аналогичные владения других колониальных империй и т. п. «Несуверенное государство возможно только в союзе с суверенным [то есть с собственно государством. – В. И.], его территория и население должны поэтому занимать двойственное положение: они всегда должны в то же время составлять территорию и население другого государства» – так очень точно высказался Еллинек по поводу современных ему (конец XIX в.) протекторатов и пр. Одновременно он, правда, ошибочно указал на возможность, если угодно, «суверенной зависимости», когда метрополии, протектору предоставлены «только установленные договором полномочия», а не «господство» (Еллинек Г Указ. Соч. С.706).

Вообще, рассуждения о возможности «внутреннего суверенитета» при отсутствии «внешнего», хотя бы «частичного», представляются верхом абсурда. Если нет «внешнего суверенитета», то нет и «внутреннего» – нет никакого суверенитета. Нет государства. Есть территориальное образование, находящееся под властью государства, но по какой-то причине не включенное в его состав или включенное на неких специфических условиях или уже выводимое из его состава государства (как те же доминионы) либо объективно не способное к государственному существованию, но по совокупности исторических и политико-конъюнктурных причин принимаемое за государство.

68

«Der Bund kann durch Gesetz Hoheitsrechte auf zwischenstaatliche Einrichtungen übertragen», то есть «Федерация может законом передавать свои суверенные права межгосударственным учреждениям» – гласит п. 1 ст. 24 Основного Закона Федеративной Республики Германии (фрг) 1949 г. (http://www.gesetze-im-internet.de/bundesrecht/ gg /gesamt.pdf; http://www.constitution.garant.ru/DOC_3864885.htm). Государство провозгласило свое право отказываться от государственного статуса…

Прямо противоположный подход изложен в ст. 152 Иранской Конституции 1979 г. (http://mellat.majlis.ir/archive/1383/10/15/law.htm): «Внешняя политика Исламской Республики Иран основана на отрицании всяческого господства над Ираном либо со стороны Ирана, сохранении независимости во всех сферах и территориальной целостности, защите прав всех мусульман и непринятии на себя обязательств перед гегемонистскими державами и на мирных взаимоотношениях с государствами, не имеющими враждебных намерений в отношении Ирана». И далее: «Запрещается заключать любой договор, который привел бы к установлению иностранного господства над природными и экономическими ресурсами, культурой, армией и другими сферами жизни государства» (ст. 152 – 153).

69

Провалы референдумов по утверждению Договора о введении Конституции для Европы (т. н. «Евроконституции») —в Нидерландах и Франции в 2005 г. И Лиссабонского договора о внесении изменений в Договор о Европейском союзе и Договор об учреждении Европейского сообщества – в Ирландии в 2008 г. привели было к консервации «промежуточного» статуса ЕС. Впрочем, в 2009 г. Ирландия переголосовала и Лиссабонский договор ввели в действие…

70

Это бы усложнило, «утяжелило» описания правления, не добавив ничего по сути.

71

Аристотель. Политика. Кн. ш. // Аристотель. Соч. В 4 т. Т. 4· М.; 1984· С. 457; Платон. Государство. Кн. viii.//Платон. Собр. Соч. В 4 т. Т.з· М., 1994· С. 327—329; Полибий. Всеобщая история. Т. н. Кн. vi. Спб.; 1995· С. 8—9·

72

…

73

…

74

В классическом русском переводе «res publica» переводится как «государство». – В. И.

75

Tvlli Ciceronis M. De Re Pvblica. L. I. Romae, 1822. P. 69 – 72; Цицерон. О государстве. Кн. I//Цицерон. Диалоги: О государстве; О законах. М., 1994. С. 20—21.

76

Олег Хархордин доказывает, что для Цицерона res publica – это «материальные вещи и места в общей собственности» и правовой порядок, обеспечивающий populus’у контроль за ними и реальный доступ «к процессам совещания по поводу принятия и применения законов, которые обязательны для всех граждан» («[…] существует связь, объединяющая толпу или сборище в народ, то есть более или менее существует согласие по поводу тех законов, которые связывают всех и позволяют гражданам как городу распоряжаться своей судьбой и своим достоянием»). В обоснование приводятся, в том числе, цицероновские тезисы об отсутствии республики в Сиракузах при тирании Дионисия в 405—367 гг. До н. э. (когда «народу» не принадлежало ничего, когда сам народ принадлежал правителю) и в Афинах при «олигархии Тридцати» в 404 – 403 гг. До н. э. (когда «народу» опять же не принадлежало ничего, когда городом правили беззаконно). «У Цицерона то, что связывает граждан воедино в res publica, часто называется vinculum iuris, узами закона, и логика здесь достаточно прямолинейна: если нет vinculum iuris, уз закона, то нет и iuris consensus, согласия в вопросах права, что является определяющим признаком populus’а, – то есть тогда мы имеем вместо него некое собрание людей, толпу. Если нет populus’а, то нет и речи о том, владеет или не владеет он своей res – значит, нет res publica» (Хархордин. О. Была ли res publica вещью? //http://www.intelros.ru/2007/12/23/oleg_kharkhordin_byla_li_ respublicaveshhju. html). С Хархординым можно было бы полностью согласиться, если бы Цицерон не упоминал о populus’е в дионисийских Сиракузах (Tvlli Ciceronis M. Op. cit. L. III. P.262) и пр. То есть, по его мнению, «уз закона», «согласия в вопросах права», общей собственности и, следовательно, республики там не было в помине, а populus имелся. Налицо противоречие, причем не у Хархордина (его можно упрекнуть, вероятно, лишь в невнимательности), а у самого Цицерона. Поскольку он же в своем общем определении республики указал, что populus немыслим без «согласия в вопросах права» и т. д. Придется предположить, что Цицерон был близок к признанию, что populus все же может быть организован и управляться «нереспубликански». Но это сугубая спекуляция, разумеется.

77

В 212 г. принцепс Каракалла (211—217 гг.), стремясь повысить доходы казны, предоставил римское гражданство практически всем свободным жителям Империи.

78

Tvlli Ciceronis M. Op. cit. P. 113—116.

79

Tvlli Ciceronis M. Op. cit. P. 116.

80

См., например: Фриц К. фон. Теория смешанной конституции в античности. Критический анализ политических взглядов Полибия. СПб., 2007. С. 231.

81

Вернер Шюрбаум так пересказывает цицероновское учение: […] когдаpopulusявляется coetus multitudinis iuris consensu et utilitatis communione sociatus […], когда обеспечиваются imperiumправительства, auctoritasэлиты, выражающийся в consilium, и libertasнарода, то тогда остается пространство для самых разных форм государственного устройства: regnum, optimatium dominatus, civitas popularisили же смешанная форма – все это возможные и легитимные формы res publica. Шюрбаум соглашается с Фульвио Кроснара, который обосновал непрерывность существования понятия res publica до XI в. Он писал, что государственная история Рима началась с res publica regia. Та затем трансформировалась в res publica consolare(именно ее во всех классических работах и всех учебниках называют собственно республикой). В императорскую эпоху сменилось несколько res publicae (Шюрбаум В. Цицерон: De re publica // Res publica: история понятия / Науч. Ред. О. В. Хархордин. С. 201—202).