Терракотовые дни

Самолет

Ночью над аэродромом опять загудел самолет.

Шел высоко, двигатель работал громко, ровно и на малых оборотах.

Для острастки зенитчики шарахнули в небо пару снарядов, разбудили всех собак в округе, но, разумеется, промазали — небо было затянуто низкими облаками.

Пилот, услышав выстрелы, удовлетворенно кивнул: вот и сориентировался. Аэродром под ним, значит, город к югу или к юго-востоку. Пилот развернул самолет на северо-запад.

Хоть и управлял он летающим гробом, но свое дело знал крепко.

Хотелось спать, и вместо слов просто кивнул пассажиру: пошел.

Парашютист же был взвинчен близкой опасностью и кофе. Но этого не выдал, лишь у самого люка бросил салют: мол, счастливо оставаться.

И шагнул в пустоту.

Рухнул до облаков, открыл парашют. Пока летел сквозь тучу, вымок.

Смотрел себе под ноги во все глаза, но посадку провалил. Кроны деревьев стали для него неожиданностью, и он не успел уйти в сторону. Купол запутался в ветвях, и он повис где-то в двух метрах от земли. Пришлось прыгать.

Упал на землю — боль отдалась в ступнях. Прислушался — тихо. Осмотрелся. Дело уже шло к рассвету, и в полумраке умирающей ночи можно было что-то рассмотреть. Вокруг торчали кресты. Кладбище. Сельский жальник, не слишком большой, не очень старый. Хорошее место, тихое, спокойное.

В иное бы время десантник остался бы здесь дольше, но даже если немцы не подняли тревогу, то парашют на деревьях наверняка можно было увидеть издалека.

Немного попрыгал, пытаясь сдернуть купол, но довольно быстро понял — оно того не стоит.

Парашютист выругался: его пребывание в тылу врага начиналось неблестяще. Он не собирался напрасно дразнить немца, надо скрыть свое появление в городе.

Переоделся в гражданскую одежду, на краткий момент времени, оставшись только в кальсонах. В этот момент его обдул ветер — все-таки здесь было довольно прохладно.

Застегнул рубашку, натянул свитер, накинул на плечи плохонький пиджачок. За пояс заткнул пистолет, две обоймы спрятал в карманы. В большую холщовую сумку сложил самое необходимое: деньги, лампы для передатчика, батареи. Последние весили особенно много.

Тут же кусал запасенный паек, пытаясь наесться впрок. Раньше он думал, что после приземления часть запасов спрячет в тайнике, чтоб потом вернуться. Но с парашютом, застрявшим на деревьях, это было практически исключено. Поэтому все неценное надлежало уничтожить или хотя бы понадкусывать…

Прошел с кладбища узкой дорожкой и часов в шесть утра вышел на мироновский тракт. Из-за раннего времени он был совершенно пуст.

И туман был ему в помощь — был он густым. Но отчего-то слышно в нем было даже лучше, чем обычно. Раз он услышал шаги, раз скрип колес телеги. В обоих случаях рисковать не стал, а сошел с дороги и переждал, лежа в высокой траве. Прохожий шел навстречу, а телега ехала в Миронов. Управлял ею старичок сгорбленный, сутулый. Парашютист хотел было напроситься к нему на телегу, да раздумал. На телеге он бы стал легкой добычей, за скрипом колес не услышал бы чьи-то шаги.

Да и неизвестно, что у этого старика на уме.

И есть ли этот ум вовсе.

Арестовывать стали меньше. Выстрелы продолжали звучать.

В городе стал устанавливаться новый порядок.

На каждом углу развесили листовки: все работоспособное население должно стать на учет на бирже труда, являться туда каждый день, ожидая наряда на работу.

Ставшим на учет, выдавали трудовую книжку и продуктовые карточки. Последние отоварить можно было с трудом, а того, что удавалось получить — едва хватало, чтоб не умереть с голода.

Во всю заработал базар — как черный, так и не очень — советские деньги продолжали хождение, но появились и оккупационные марки. Цены взлетели на порядки — если до войны фунт хлеба стоил пятьдесят копеек, то теперь цены перевалили за полсотни рублей.

Стали поговаривать о наборе рабочей силы в Германию. Когда набор все же объявили, первая партия была исключительно добровольной — провожали ее с музыкой, с песнями… Правда, когда дошло время до партии второй, то в народе уже пошли слухи, что в Германии — жизнь не сахар, и даже не сахарин…

Немцы всячески подчеркивали, что чтят частную собственность. И скоро задышали мелкие мастерские: шорные, швейные. Часто их открывали те же люди, что руководили ими до войны. Скажем, на пивном заводе руководил бывший заместитель директора.

Кроме того, отдел пропаганды вознамерился провести городской чемпионат по футболу. Части и без того играли матчи, но все больше спонтанно: на выпивку, на полях школьных и просто на полянах, договариваясь перед матчем о регламенте.

Стадион же «Локомотив» пустовал.

Для начала объявили приз три тысячи марок команде-победительнице. Комендант города присовокупил ящик трофейного французского коньяка.

Сразу же заявку подали танкисты и летчики. Чуть позже — пехотинцы немецкие и румынские, по команде от каждых.

Ланге записался в пятую команду. В нее вошли солдаты и офицеры СС.

— Мы должны выиграть, — говорил Ланге Владимиру, собираясь на первую тренировку. — СС — лучшая часть арийской нации. Ее передовой легион!

— Ну-ну, — Бойко остался настроенным скептически. — Где-то я уже это слышал. Тоже вроде про передовой легион. И всякое такое….

Ланге отмахнулся…

— Только… — начал Владимир и замолчал…

— Что?

— Какой смысл в этих играх. За вас никто не придет болеть. Играли бы у себя в Германии, нет же поперлись за сто верст в футбол гонять!

Но все оказалось чуть сложней. По инициативе немецкого командования была сформирована еще одна команда — из местных, оставшихся в оккупации. Подумав, комендант сделал оговорку: если выиграют местные, ящик коньяка будет заменен на полтонны муки.

Немецкие команды именовались длинно и непроизносимо, поэтому сами немцы быстро свели их к аббревиатуре. Местная команда называлась просто: «Факел».

В англо-немецкой транскрипции это название было где-то неприличным: FC Fuckel.

Возникли непредвиденные проблемы: у всех немецких солдат была одинаковая спортивная форма, входившая в комплект военной униформы: черные шорты, белая спортивная майка без воротника и рукавов. Даже коричневые ботинки на шнуровке были у всех одинаковы. Отличались они лишь небольшой эмблемой рода войск, которую невозможно было рассмотреть с трибун.

Но сначала танкисты где-то нашли черные футболки, оказавшись полностью в траурном, но традиционном для себя цвете. Затем возможность перекрасить форму нашли и остальные команды, кроме, разумеется, местной. Одеты они были как попало, что, в общем, их и отличало[18]…

Начались собственно игры.

Играли круговой турнир: каждый играет с каждым один раз.

Цвет нации оказался несыгранным — им удалось забить лишь один гол. Но сборная люфтваффе, считала именно себя элитой, была на высоте и вкатила в ответ четыре. Часом позже, с минимальным счетом, танкисты выиграли у команды вермахта. Румыны всухую пролетели команде оккупированной территории: 6–0.

— Ну что вы хотите от румын, — прокомментировал этот результат Ланге, — ни в чем на них нельзя положиться! Даже в футболе.

Свое поражение он не стал комментировать никак.

На матч «Факела» и румынской команды собрался почти весь город. Стали даже опасаться эксцесса, и тихонько вооружили полицию. Но все обошлось спокойно, люди расходились по домам веселые и довольные.

На следующий день перед центральным входом на стадион появился большой деревянный щит, на котором значилась таблица с названиями команд, набранными очками и результатами игр.

Довольно часто люди, проходящие мимо, останавливались. Задерживались долго — гораздо дольше, чем у щитов с агитацией или с тщательно просеянными новостями. Люди смотрели на таблицу, что-то шептали, проговаривали ряды цифр, будто это была какая шифровка.

Во втором туре даже на матчах немцев было довольно много зрителей. Может, не полный стадион, но шумели изрядно, радовались каждому голу, в чьи бы ворота он не был забит.

— А вам не кажется оскорбительным, — заметил Бойко, — что вы своей беготней на поле развлекаете унтерменшей?..

— Пошел к черту! — был категоричен Ланге.

Второго поражения команда СС позволить не могла. И, действительно, выиграла у румын. Ланге забил один гол, чему был несказанно рад.

Популярность футбола и футболистов вообще росла. С немецкими форвардами совершенно незнакомые люди здоровались на улицах, что немцам чрезвычайно льстило.

Но больше всего, конечно же, любили своих.

Даже после работы к некоторым приходили вовсе незнакомые люди, приводили своих детей. Не просили, не говорили ничего — они просто хотели посмотреть на своих героев вблизи.

На работах, где были задействованы футболисты, товарищи старались освободить их от наиболее тяжелого труда, отдавали лучшие куски. Взамен просили лишь одного — хорошей игры.