Тиран

10

Вскоре Филист приехал за ним и тайно переправил в Акрагант, перепоручив Теллию еще на пару недель. Прежде чем проститься, он протянул другу какую-то дощечку и произнес:

— Принимай подарок.

— Что это? — спросил Дионисий.

— Список, — пояснил Филист. — Полный. Здесь все. Составить его было непросто, но в него внесены все, в том числе заказчики.

С этими словами он попрощался и ушел. Теллий подошел к Дионисию и положил ему руку на плечо.

— Это список живых или мертвых? — поинтересовался он.

— Мертвых, — ответил Дионисий, пробегая текст глазами. — Мертвых, все еще бродящих по земле. Но им недолго осталось это делать.

— Будь осторожен, — предостерег Теллий. — Утоление жажды мести — это бальзам на раны измученной души, но оно также может породить бесконечное кровопролитие.

— Я так не думаю, — возразил Дионисий. — Я могу убить многих. А они могут убить только меня. В любом случае у меня более сильная позиция.

Он вернулся на родину ночью, на исходе следующего месяца. Филист назначил ему встречу в доме Битона. Дионисий крепко обнял обоих, одного за другим, не проронив ни слова. Так он всегда выражал избыток эмоций.

— Наконец-то! — воскликнул Битон. — Я уж думал, что ты никогда не появишься. Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — ответил Дионисий, — ведь я дома.

— Кое-кому тут не терпится обнять тебя, — проговорил Филист. Он открыл дверь в комнату, выходившую в атриум, и на пороге показался Лептин. Братья на какое-то время застыли в молчании, потом бросились друг другу в объятия.

— Вы столько всего пережили, — заметил Филист, — а такое впечатление, будто вам нечего друг другу сказать.

Лептин первым высвободился, после чего окинул брата взглядом с ног до головы.

— О боги, — промолвил он, — я ожидал худшего. Ты отлично выглядишь.

— Ты тоже, — ответил Дионисий.

— Знаю, дела у тебя неважные, — продолжал Лептин. — Сожалею. Я бы мог…

— Увы, твое присутствие мало что изменило бы… Я рад тебя видеть.

— Я тоже, клянусь Гераклом! Мы снова вместе, как в детстве. Помнишь наши перестрелки камнями с парнями из Ортигии?

— Еще бы! — проговорил Дионисий с улыбкой.

— Ну ладно, теперь, когда я вернулся, все пойдет по-другому… и как! Мне не терпится размяться. С кого начнем?

Дионисий отвел его в сторону и что-то прошептал на ухо.

— Понял — произнес Лептин. — Я подожду.

Дионисий простился с друзьями и еще какое-то время продолжал скрываться — поочередно в домах Иолая, Дориска и Битона, чтобы не подвергать риску Лептина и Филиста. Он не сбрил бороды и не остриг волос, а на улицу выходил только ночью, закутавшись в плащ, скрывая под ним меч и кинжал, и следил за передвижением своих врагов, изучал их маршруты и привычки. Поняв, что уже может действовать наверняка, он предупредил Лептина:

— Я готов, но мне нужна помощь. Ты как?

— Шутишь? Да я жду не дождусь, говорю же тебе.

— Отлично, значит, ты поможешь мне поймать их — но вот остальное должен сделать я сам… понимаешь?

— Конечно, понимаю. Так давай, пошли.

Они взялись за дело в ту же ночь и несколько дней, действуя потихоньку, врасплох, словно невидимки, переловили всех, одного за другим. Это оказалось не так уж и трудно: ведь никто не ожидал ничего подобного и не принял мер предосторожности.

Одного звали Гиппарх.

Другого Евдокс.

Третьего Авгий.

Их удалось взять живыми. Дионисий, в соответствии со своим планом, оттащил их в подвал дома с навесом. Связав своих врагов по рукам и ногам, он положил их туда, где похоронили Арету, после чего отрезал им гениталии и дал медленно истечь кровью. Их крики, приглушенные и искаженные, похожие на мычание каких-то животных или стоны ночных призраков, были слышны во дворе и на улице, но прохожие, вместо того чтобы броситься им на помощь, шарахались в сторону, испугавшись до смерти. По городу же поползли жуткие слухи. Они вскоре нашли свое подтверждение, когда еще двоих смерть настигла на улице. Они так и не вернулись домой с празднества. Их звали Клит и Протоген. Примечательно, что у разбухших, изъеденных рыбами трупов, обнаруженных в одной из бухточек Большого порта, тоже не оказалось гениталий, но было очевидно, что это не рыбы постарались — слишком уж ровными были линии отреза.

После этого многие, кого это могло коснуться, поняли: кто-то методически вычеркивает при помощи меча состоящих в некоем черном списке; тогда они собрались все вместе, чтобы выработать план защиты.

Их было шестеро: Филипп, Анакторий, Схедий, Калисфем, Горгий и Калликрат. Они быстро оценили ситуацию и решили какое-то время пожить лагерем, в некоторой изоляции от внешнего мира. В избытке заготовив оружие и провизию, они постановили, что будут по очереди нести дозор, чтобы предотвратить внезапное нападение.

Все бодрствовали столько, сколько могли — до поздней ночи, — поскольку боялись быть застигнутыми врасплох во сне, слишком уж похожем на смерть: ведь в обоих случаях сознание угасает предательски незаметно. Они пытались подбодрить друг друга, ели и пили; иногда к ним приходили девушки, развлекали их. Эти затворники напивались и предавались плотским утехам до изнеможения — так, чтобы забыть о смертельной опасности, нависшей над их головами. Но рано или поздно разговор возвращался к главной теме — иногда они обсуждали ее иронично и дерзко, иногда вполголоса, попутно умоляя богов защитить их.

— Мы не дадим перерезать нас, как овец! — говорил Анакторий. — Нас шестеро, а этот мерзавец действует в одиночку, — так чего же вы боитесь?

— В одиночку? — усомнился Схедий. — Кто тебе сказал, что он один? Как ему удалось убить пятерых из нас, хотя все были начеку и вооружены мечами и ножами, причем речь идет о людях, привыкших сражаться в первых рядах и часами не выпускать щит из рук?

— Все эти дискуссии бесполезны, — заметил Горгий. — Нам лишь нужно быть готовыми дать отпор и прикрывать друг другу спину. В один прекрасный момент ему придется выйти из укрытия — и вот тогда мы его поймаем и посчитаемся с ним; или же он поймет, что бессилен что-либо предпринять, и успокоится. Ему ведь нельзя действовать слишком открыто. Для него этот город опаснее, чем для нас. Мне думается, что, если нам удастся продержаться против него месяц, он сдастся. Поверьте, для него все это слишком опасно, слишком.

— Кроме того, — добавил Калликрат, — может статься, что наши опасения напрасны. Возможно, он не знает, что мы тоже поучаствовали в этом дельце, и думает, что уже свел счеты со всеми своими обидчиками.

Они быстро уставали от этих разговоров, и один за другим умолкали, желая лишь тишины; воспоминания об изнасиловании перемешивались с другими образами — раздутых, словно жабы, зеленых, полуразложившихся тел их друзей в неподвижной воде Большой гавани.

Один раз кто-то даже высказал идею откупиться от Дионисия, но она не завоевала своих сторонников.

— Не думаю, что в городе найдется достаточно денег, чтобы этот безумец успокоился, — резко заметил Схедий, лучше других знавший Дионисия. — Он примет лишь одну монету: наши яйца, быть может, поданные на красивом блюде подобно сваренным вкрутую куриным. Кто-нибудь согласен на такую жертву?

Все рассмеялись натужно и мрачно, и обсуждение возможности коммерческого решения проблемы на том и завершилось.

Они продолжали действовать, как условились: каждую ночь по очереди один из них взбирался на крышу и нес там дозор, притаившись в темноте, в то время как остальные спали; затем его сменял следующий. Долгое время ничего не происходило, и они уже начинали думать, будто этот кошмар действительно закончился и опасность осталась позади.

Однако однажды ночью Горгий, дежуривший на крыше, был сражен стрелой в грудь — кто-то с большой точностью попал в него из соседнего дома, он умер сразу же. Незадолго до заступления на вахту второй смены дозора их убежище вдруг со всех сторон охватило пламя. Его языки, раздуваемые ветром, взметнулись высоко в небо. Остальные пятеро сгорели заживо. Пожар, прежде чем он мог бы перекинуться на другие дома, удалось потушить усилием сотен жителей, энергично принявшихся заливать огонь водой из ведер и засыпать песком; они потратили на это всю ночь и весь следующий день.

Таким образом осталось лишь двое заказчиков; теперь им уже не приходилось сомневаться в причинах гибели всех прочих, тем более что, как выяснилось, ночью накануне пожара с портовых складов, расположенных неподалеку от верфей, исчезли три амфоры со смолой, а в тот момент, когда занялось пламя, вокруг, как утверждали многие, ощущался сильный запах серы. Так что заказчики не строили особых иллюзий касательно участи, ожидающей их в случае, если они немедленно не примут надлежащих мер. Это были влиятельные сторонники демократии, по имени Эврибиад и Панкрат. Они тотчас же обратились за покровительством к Дафнею, возглавлявшему демократов и определявшему политику, проводимую Народным собранием.

— Если вы хотите, чтобы я вам помог, — ответил им Дафней, — вы должны рассказать мне, чего боитесь и почему. Однако желаю знать все, до малейших подробностей, иначе я и пальцем не шевельну. Об этих смертях ходят странные слухи — я не хочу верить им, потому что, если бы они оказались правдой, мне лично пришлось бы вмешаться и наказать виновных. Не знаю, поняли ли вы меня.

Они отлично поняли, и им стало ясно, что придется им самим заботиться о спасении своей шкуры. Тогда они решили покинуть город и переехать в Катанию, надеясь, что рано или поздно волнение стихнет и им удастся договориться о компенсации или об отступных.

Дабы не попадаться на глаза мстителю и не терять время в долгих приготовлениях, они отправились в путь на заре следующего дня, взяв с собой лишь пару рабов и повозку с багажом, присоединившись по дороге к группе торговцев. Те вели скот — стадо овец — и человек двадцать рабов для продажи на рынке и были рады помочь своим новым спутникам, тем более что, как им казалось, чем больше людей, тем меньше риск нападения грабителей и уличных разбойников.

Три дня все шло хорошо, так что оба беглеца немного успокоились и отчасти воспрянули духом. Они даже сдружились с торговцами. Судя по выговору, то были люди с восточной части острова — симпатичные, веселые, они охотно делились своим провиантом и с радостью угощались вином, предлагаемым двумя услужливыми попутчиками на привале после заката.

На четвертый день путники остановились в небольшом городке, где проходила ярмарка, и продали часть овец. При этом несколько батраков-поденщиков, желавших попасть на жатву, разворачивающуюся в окрестностях Катании, попросили позволения присоединиться к торговцам; их приняли, и все вместе продолжили путь.

Однако на первом же вечернем привале «жнецы» скинули свои плащи, швырнули в сторону серпы и обнажили оказавшиеся при них мечи. Они окружили караван, велели торговцам убираться, а двум сиракузцам — бросить оружие и сложить руки за спиной, чтобы их проще было связать.

Эврибиад и Панкрат, полагая, что это разбойники, попытались вступить в переговоры.

— Мы готовы заплатить, — произнес Эврибиад. — У нас есть деньги с собой, из Катании или из Сиракуз нам могут прислать еще без особых промедлений.

— Нам не нужны твои деньги, — ответил один из «жнецов», юноша чуть старше двадцати лет, с густыми вьющимися волосами, похожими на овечье руно, и черными словно воронье крыло.

Эти слова перепугали их до смерти. Они хорошо знали, сколь опасен человек, не интересующийся деньгами.

— Что же вы тогда хотите? — спросил Панкрат с дрожью в голосе, свидетельствующей о том, что душу его переполняли тревожные предчувствия.

— Мы? — проговорил молодой человек с улыбкой. — Мы — ничего. Прощайте, — сказал он и ушел; за ним последовали его сотоварищи, уводя с собой скот и рабов. Звон колокольчиков, болтавшихся на шеях у овец, постепенно затихал в вечерних сумерках, по мере того как они удалялись, и наконец оба сиракузца остались в одиночестве среди безмолвной равнины.

— Какими же мы были идиотами! — воскликнул Панкрат. — Нужно было это предвидеть. Все шло слишком уж гладко.

— Что будем делать теперь? — спросил Эврибиад.

— Попытаемся освободиться, — ответил Панкрат, — прежде чем явится кто-нибудь еще. Давай шевелись, повернись спиной и постарайся распустить узлы на моей веревке, а потом я развяжу тебя.

Но Эврибиад не двинулся с места.

— Оставь это, — проговорил он обреченно. — К нам кто-то идет.

И действительно, перед ними на фоне холма вырисовывалась фигура всадника. Таинственный незнакомец ударил животное пятками в бока и начал спускаться.

— Все кончено, — прошептал Панкрат. — Он заставит нас разделить участь остальных… или даже хуже.

— Не обязательно, — возразил Эврибиад. — Если бы они хотели нас убить, они бы уже это сделали. Ясно, что за нами наблюдали с самого отъезда. Мне кажется, он хочет договориться.

Всадник спешился и направился к ним. Они в смятении рассматривали его черный плащ, спускавшийся с плеч до самой земли, и голову, покрытую капюшоном. Лицо скрывала комическая театральная маска, но ни одному из них и в голову не пришло смеяться. Человек смотрел на них, не двигаясь, не говоря ни слова, его невидимый взгляд пугал их еще больше, чем если бы они могли заглянуть ему прямо в глаза. Вдруг он достал из-под плаща длинный нож и произнес:

— Я мог бы убить вас, причинить вам самые что ни на есть жестокие мучения, чтобы вы прокляли суку, породившую вас на свет. Вы согласны?

Тут сиракузцы поняли, зачем незнакомец надел театральную маску: дабы не только скрыть лицо, но и исказить голос.

— Согласны, — ответил Эврибиад за обоих. — Но ты наверняка приписываешь нам вину, которой нет за нами.

— Ваша вина известна мне в мельчайших подробностях. Ваших приспешников уже постигло справедливое наказание — не потому, что они приняли участие в том зверском действе, а лишь потому, что похвалялись этим. Однако эти несчастные ничего не стоят. А вы обладаете политическим влиянием и, значит, можете предложить мне кое-что интересное.

Эврибиад подумал, что защищаться от обвинений бесполезно — так можно лишь еще больше разозлить человека в маске — и лучше сразу перейти к переговорам.

— Не знаю, что ты имеешь в виду, но мы готовы выслушать твое предложение, — заявил он. — Говори.

— Стало быть, мы можем побеседовать, — промолвил незнакомец. — Мои условия таковы: через месяц в город вернется человек, считаемый всеми мертвым; он пред- 4 станет перед Народным собранием, под покровительством приемного отца, чтобы вернуть себе свои права гражданина. Вы ведь знаете, о ком идет речь, не так ли?

— Думаю, да, — согласился Панкрат.

— Чтобы развеять ваши последние сомнения, скажу, что имя его — Дионисий, и полагали, что он погиб после расправы над Гермократом и его людьми на агоре. Ваши голоса в совете будут решающими. Я ведь могу заверить его в том, что вы проголосуете в его пользу, верно?

— Да, да, разумеется, — ответили оба хором.

— Я был уверен, что нам удастся договориться. Все же должен напомнить вам: если вам вздумается пренебречь нашим соглашением, вас ждет кара, гораздо более ужасная, нежели та, что настигла ваших наемников.

Он подошел к ним поближе с ножом в руке, и оба затрепетали, боясь, что он захочет продемонстрировать им, сколь чудовищной может оказаться расплата. Однако незнакомец лишь разрезал веревки, связывавшие им запястья и щиколотки. Потом он повернулся к ним спиной, сел на коня и поскакал прочь галопом, вскоре исчезнув за холмом.

Месяц спустя Народное собрание, созванное Дафнеем, обсуждало приготовления карфагенян к войне, как вдруг со своего места поднялся Гелорид и попросил слова.

— Разрешаем тебе говорить, — ответил председатель собрания.

— Граждане и представители власти, — начал тот, — некоторое время назад я ездил в центральную часть острова, чтобы купить лошадей, и обнаружил у обочины дороги тяжело раненного человека, не подававшего признаков жизни. Я подобрал его и выхаживал, не спрашивая, кто он такой. Лишь выздоровев, когда силы его полностью восстановились, он открыл мне тайну своего происхождения. Он сказал, что его зовут Дионисий и он — зять Гермократа…

Гул удивления пронесся среди присутствующих, кое-кто выругался. Гелорид невозмутимо продолжал:

— Я никогда не встречал его прежде, но мне было известно, что он — храбрый воин, один из самых мужественных в городе.

Снова раздалось недовольное мычание. Но на сей раз ему вторили многочисленные радостные возгласы. Это с амфитеатра, где сидели собравшиеся, подавали голос члены Братства.

— Я знаю, почему некоторые из вас протестуют, — снова заговорил Гелорид. — Дионисий пошел против своей родины, участвуя в злополучном заговоре Гермократа, но, прошу вас, постарайтесь его понять. Кровное родство, любовь к своей супруге и восхищение тестем, долгие годы преданно служившим городу, толкнули его на безумный поступок. Он понес жесточайшее наказание: его дом разорили, жену, столь любимую им, изнасиловали и убили. Не кажется ли вам, что он сполна заплатил за свои ошибки, хотя уже его юный возраст и неискушенность служат достаточным оправданием его поступка? Конечно же, он избежал смерти не случайно, но по воле богов, и он при мне признал свою вину. Я поверил ему и усыновил его, а теперь прошу вас, граждане и представители власти: примите его к себе, восстановите его право голоса в этом собрании и право занять свое место среди воинов, готовых к сражению. На горизонте маячит угроза новой войны, и городу нужен каждый из его сыновей, особенно самые отважные.

Этими словами Гелорид завершил свое выступление. Тотчас же завязалась ожесточенная перепалка между противниками и сторонниками воскресшего Дионисия. В тот день в Народное собрание явились все до единого члены Братства, своим числом им удалось сначала осадить наиболее активных врагов, а после и вовсе заставить их замолчать. Слышны были только крики:

— Это справедливо! Дионисий — герой.

— Он — жертва, а не преступник!

— Нам нужна его храбрость!

— Верните ему его права!

Последнее слово в этом вопросе оставалось за советом, который собрался на закрытое заседание под портиком у подножия амфитеатра.

— Мы не можем принимать решение под давлением, — заявил Дафней.

— Ты прав, — ответил один из советников. — Слишком шумно, кроме того, очевидно, что сторонники Дионисия пытаются запугать отдельных граждан, чтобы те не высказывали своего неодобрения.

Говорившего звали Демонакс, он был родственником одного из тех, кто сгорел заживо в доме возле порта.

— Мне так не кажется… — начал Эврибиад.

Демонакс резко обернулся к нему, словно не веря своим ушам.

— Как это тебе не кажется? Да ведь и слепец бы увидел, что творится в этом собрании. Меня удивляет, что это говоришь ты, находившийся среди наиболее горячо выступавших за смертный приговор для Дионисия в случае его поимки.

Панкрат, в свою очередь, попытался поддержать товарища:

— Все меняется. Только камни, видит Геракл, не меняются. События приняли такой оборот, что…

— Какой оборот? Жестокий убийца, чью личность нетрудно угадать, расчленил и сжег заживо около десяти человек. Скажу вам больше: если вы продолжите столь нелепо упорствовать, я попрошу провести в отношении вас официальное расследование. Столь внезапные перепады настроения вызывают у меня подозрения.

Положение становилось тяжелым, и Панкрат постарался занять наиболее приспособленческую, выжидательную позицию, так чтобы ее могли бы разделить его коллеги и в результате задержалось бы принятие решения о возвращении Дионисия в ряды граждан и в состав армии. Но Эврибиад потихоньку толкнул его локтем, взглядом указывая на что-то в верхнем секторе амфитеатра. Панкрат заметил в глазах товарища паническое выражение, поднял взгляд на колоннаду и невольно вздрогнул: на одной из колонн висела комическая театральная маска, та самая, что скрывала лицо таинственного незнакомца, говорившего с ними на равнине к югу от Катании.

Гротескная саркастическая ухмылка маски со всей ясностью напомнила им заключенный договор — неписаный, но от этого не менее обязательный к исполнению. Панкрат вздохнул, многозначительно переглянулся с товарищем и погрузился на какое-то мгновение в молчание. После чего, не слушая Демонакса, с воодушевлением продолжавшего свою обвинительную речь, что-то шепнул Эврибиаду.

Тогда тот встал и обратился к собранию со следующими словами:

— Незачем откладывать решение давно назревших проблем. Лучше сделать это сразу. И чтобы не оказаться вновь в столь же двусмысленной ситуации, что создалась на данный момент в Народном собрании, прошу совет проголосовать немедленно и тайно.

— Поддерживаю, — согласился Панкрат. — Так будет лучше.

Никаких причин возражать против довольно распространенной процедуры выдвинуто не было. Решение о возвращении Дионисия приняли с перевесом всего в один голос, и Демонакс с нескрываемым негодованием покинул совет.

Дионисий получил известие о случившемся от самого Гелорида, но приемный отец посоветовал ему некоторое время не участвовать в заседаниях Народного собрания, чтобы не провоцировать возникновения стычек и беспорядков, ответственность за которые его противники могли бы возложить на него.

Он появился в городе, только когда обрел уверенность в том, что Братство обеспечило ему благосклонность подавляющего большинства в Народном собрании, одних убедив по-хорошему, а других припугнув.

Перед своим выходом на публику он начисто побрился, собрал волосы на затылке в пучок, надел красивую голубую хламиду, а на трибуне занял место среди своих сторонников, окруживших его со всех сторон. Панкрат и Эврибиад улыбнулись ему доверчиво и доброжелательно, как бы показывая, что благоприятная атмосфера, воцарившаяся нынче в Народном собрании, являлась делом их рук. Дионисий улыбнулся им в ответ, как бы давая понять, что для них вся эта история закончилась.

Но это было далеко не так.

Однажды вечером, вскоре после наступления сумерек, Панкрата подкараулили и схватили, когда он возвращался домой после ужина в доме друга. Его связали, засунули в рот кляп, завернули в плащ и отнесли в подвал дома с навесом. Два дня спустя на Эврибиада напали в его собственном жилище, среди ночи. Он услышал, как залаяла собака, и поднялся с лампой в руке, чтобы выяснить, в чем дело. Собака взвизгнула — и все смолкло. Увидев своих рабов, привязанных к стойкам калитки, с кляпами во рту, он сообразил, что происходит, но было уже поздно: четверо вооруженных людей набросились на него, оглушили ударом дубины, надели на него мешок и поволокли со двора.

Он очнулся все в том же доме с навесом, в подвале; рядом с ним лежал бледный как полотно Панкрат и пристально, с ужасом, смотрел на него, а прямо перед ними стоял с мечом в руке Дионисий.

— Но… ведь мы заключили договор… — пробормотал Эврибиад.

— Не помню никакого договора, — ответил тот.

— Человек в комической маске… это ведь был ты… или один из твоих друзей. Нам пообещали сохранить жизнь в обмен на наши голоса в пользу твоего возвращения в Народное собрание.

— Я никогда в жизни не носил маски. Я всегда показываю лицо своим врагам.

— Но мы ведь помогли тебе, — еле выговорил Панкрат; его товарищ тем временем начал сдавленно рыдать.

— Верно, поэтому вас ждет быстрая смерть. Не осуждайте меня — если бы я послушался своего сердца, то отрезал бы от вас по кусочку, медленно, и скармливал бы собакам. Вы даже не представляете, что за зрелище открылось моим глазам, когда я переступил порог этого дома после резни на агоре, что я испытал, увидев нагое и растерзанное тело своей жены. Те, кто мучил ее и насиловал, хотя бы взяли на себя ответственность за свои действия — а у вас даже на это не хватило смелости.

— Умоляю тебя, — не унимался Эврибиад. — Ты совершаешь ошибку. Мы к этому не имеем отношения, мы не виноваты в том, в чем ты обвиняешь нас. Мы сочувствуем тебе… мы понимаем твою боль, но уверяю тебя: мы не виноваты, поверь мне… Во имя богов, не пятнай своих рук кровью невинных!

Дионисий подошел ближе.

— Может статься, что я ошибся, в таком случае меня будут судить боги. Но тень Ареты должна обрести покой. Прощайте.

Не сказав больше ни слова, он отрубил им головы, одному за другим — четким ударом по основанию шеи.

Их тела так и не нашли.

Филист тайно встретился с Дионисием два дня спустя в оливковой роще на Эпиполах.

— Ты ведь обещал мне, что сохранишь им жизни, если тебе позволят вернуться в город, — строго заметил он.

— Но я же солгал, — ответил Дионисий.

И ушел прочь.