Только с дочерью

22

Слова Махмуди застали меня врасплох. Я должна была убедиться, что не ослышалась. Зажав рукой нижнюю часть трубки, я объяснила:

– Папа очень, очень плох. Врачи считают, что он вряд ли доживет до вечера.

– Скажи ей, что ты приедешь.

На какую-то долю секунды меня охватила радость. Но тут же пришли подозрения. С чего вдруг такая перемена? Почему после полутора лет Махмуди внезапно отпускает нас с Махтаб в Америку?

Мне надо было выиграть время.

– Мы обсудим это после, – ответила я. И вновь заговорила в трубку. – Кэролин, – прокричала я, перекрывая тысячемильное расстояние, – я хотела бы поговорить с папой перед операцией.

Махмуди не возражал. Он слушал, как мы с Кэролин договариваемся о деталях. Я должна перезвонить в больницу Карсон-Сити ровно через три часа. Она все устроит для того, чтобы папа смог со мной поговорить до того, как его увезут в операционную.

– Скажи ей, что ты приедешь, – повторил Махмуди. В этой нервозной обстановке я не обратила на его слова никакого внимания.

– Скажи сейчас же, – не отставал он.

Что-то тут не так, пронеслось у меня в голове. Что-то совсем не так.

– Сейчас же! – рявкнул Махмуди, на его лице была написана явная угроза.

– Кэролин, Махмуди говорит, что я могу приехать домой.

От неожиданности и радости сестра вскрикнула.

Сразу по окончании разговора Махмуди вернулся в кабинет, где его ждали пациенты, и мы так ничего и не обсудили. Я убежала в спальню, где, оставшись одна, плакала об отце, но к моему горю примешивалось и смятенно-радостное чувство – ведь Махмуди отпускает нас в Америку.

Не знаю, сколько времени я провела в слезах, прежде чем увидела в комнате Шамси.

– Я позвонила, и Махмуди передал мне плохие новости, – сказала она. – Мы с Зари приехали побыть с тобой.

– Спасибо, – вымолвила я, утирая слезы.

Я встала с постели, и мы обнялись, слезы вновь заструились у меня по щекам.

Шамси спустилась со мной вниз, в гостиную. Зари тоже старалась меня утешить. Они расспрашивали меня обо всех подробностях папиного состояния и вспоминали таинственную и безвременную кончину собственного отца.

– Сегодня утром, еще до звонка из Америки, у меня был разговор с Махмуди, – сказала Зари. – Я очень за тебя переживаю и потому сказала Махмуди, что он должен отпустить тебя повидать отца.

Я насторожилась. Не потому ли Махмуди столь неожиданно изменил решение?

Зари передала мне весь разговор. Махмуди отказывался отпустить меня в Америку, так как считал, что я не вернусь в Иран.

– Как ты можешь? – упрекнула его Зари. – Нельзя же держать ее здесь всю оставшуюся жизнь только из страха, что она не вернется.

Зари назвала Махмуди плохим человеком за то, что он не позволяет мне встретиться с отцом. Разумеется, в устах Зари это звучало как ужасное оскорбление, учитывая, что она была его старшим и давним другом, а значит, пользовалась большим уважением.

Однако Махмуди оставался непреклонен, тогда Зари, исходя из лучших побуждений, предложила ему следующее решение. По наивности полагая, что Махмуди не знает, как быть с Махтаб во время моего отсутствия, она сказала:

– Если ты беспокоишься о Махтаб, то, пока Бетти не будет, она может пожить у нас с Шамси.

В течение восемнадцати месяцев ада, сквозь который мне довелось пройти, еще ни разу жизнь не наносила мне такого сокрушительного удара. Зари хотела как лучше, но непроизвольно поставила мне капкан. Когда бы мы с Махмуди ни заговаривали о возвращении в Америку, само собой разумелось, что речь идет о нас с Махтаб! Мы обе воспринимали это как должное. Я не могла разделить с ней эти новые страхи.

Я не уеду в Америку без Махтаб.

А что, если Махмуди попытается меня выслать?

– Дедушка, мы к тебе приедем, – сказала Махтаб в трубку.

Она произнесла это взволнованно, однако на ее личике отразилось замешательство. Очевидно, она не верила, что ее отец позволит нам эту поездку. Желая подбодрить дедушку, она скрыла от него свою тревогу. Он мог сказать своей маленькой Тобби лишь несколько слов, да и те ценой неимоверных усилий.

– Я так рад, что вы приезжаете, – сказал он мне. – Поспешите, не откладывайте.

Я тихонько плакала, уверяя его, что все будет хорошо, ведь я знала – он может не дожить до вечера и я никогда его не увижу. Если я и поеду в Америку, то, скорее всего, на похороны.

– Я буду молиться, чтобы операция прошла успешно, – сказала я ему.

– Было бы желание, а выход найдется, – отозвался он. Я почувствовала в его голосе былую силу. Затем он добавил: – Дай мне поговорить с Махмуди.

– Папа хочет с тобой поговорить, – я передала трубку мужу.

– Дед, мы собираемся к вам приехать, – сказал Махмуди. – Мы очень по вас скучаем.

Шамси, Зари и я слышали эти слова. Но все мы знали, какой Махмуди лгун.

Разговор был коротким, отца увезли на операцию.

– Спасибо, что поддержал отца, – поблагодарила я Махмуди, пытаясь любыми способами смягчить поднимавшийся в нем гнев.

Он что-то проворчал. Он мог быть хорошим актером, стоило ему только захотеть. Я знала как то, что сам он не собирается в Америку, так и то, что он не отпустит Махтаб. Но какую же игру он затеял со мной?

Махмуди принимал пациентов до позднего вечера. Махтаб уже спала тревожным сном – она волновалась за дедушку, волновалась по поводу предстоящей поездки в Америку. Я лежала в постели, дав волю слезам. Я оплакивала отца, который, вероятно, был уже мертв. У меня разрывалось сердце за маму, за моих брата и сестру, за Джо и Джона, которых я даже не могла утешить в такой тяжелый момент. Я плакала о Махтаб – как она вынесет еще и это? Она слышала, как ее отец сказал, что мы поедем домой в Америку повидать дедушку. Разве могу я объяснить ей – да и кто бы смог, – что она никуда не поедет и что дедушки больше нет?

Махмуди вошел в спальню около половины одиннадцатого. Он присел на кровать рядом со мной. Был ласков, пытался выразить участие, утешить.

Даже в глубоком горе я не оставляла мысли о том, как нам с Махтаб вырваться отсюда.

– Поедем вместе, – предложила я. – Я не хочу ехать в Америку одна. Я хочу, чтобы ты был рядом. Мы должны поехать все втроем. В такой момент ты мне по-настоящему нужен. Без тебя мне не справиться.

– Нет, это невозможно. Если я поеду, то потеряю работу в больнице.

Мои следующие слова были отчаянной попыткой совершить невозможное. Я произнесла их как бы между прочим:

– По крайней мере я смогу взять с собой Махтаб, верно?

– Нет. Она должна ходить в школу.

– Если она со мной не поедет, то я остаюсь здесь, – заявила я.

Он молча встал и вышел из комнаты.

– Маммаль сделает все необходимое, – сказал мне Махмуди на следующее утро. – Я так рад, что ты снова встретишься со своей семьей. Когда ты хочешь уехать и когда – вернуться?

– Я вообще не хочу ехать без Махтаб.

– Придется, – ледяным тоном произнес Махмуди.

– В таком случае не больше чем на пару дней.

– Что ты мелешь? Я собираюсь заказать тебе билет до Корпус-Кристи.

– С какой стати?

– Чтобы ты продала дом. Пока не продашь дом, из Америки не возвращайся. Это не короткий визит к родственникам. Не на пару дней. Ты должна будешь продать всю нашу недвижимость. И привезти доллары. Пока я не увижу доллары, ты здесь не появишься.

Значит, вот оно что, вот почему Махмуди неожиданно принял решение позволить мне вернуться в Америку. Ему было наплевать на моих отца, мать, сыновей, остальных близких. Наплевать на ту радость, которую мне могла бы доставить эта поездка. Ему нужны были деньги. А Махтаб – теперь-то все было ясно – он оставлял в качестве заложницы, гарантии моего возвращения.

– И не надейся! – крикнула я. – Я еду хоронить отца, мне будет не до распродажи. Ты прекрасно знаешь, сколько у нас имущества. Так сразу от него не избавишься. Да и как я могу этим заниматься в такой момент?

– Я знаю, это не просто. Мне все равно, сколько ты там пробудешь. Это твое дело. Но пока ты все не доведешь до конца, не возвращайся!

Как только Махмуди уехал в больницу, я выскочила на улицу, поймала такси и помчалась к Амалю. Он внимательно выслушал мои новости. С его лица не сходило выражение обеспокоенности и участия.

– Может быть, поехать на пару дней – только на похороны – и вернуться, – предположила я. – А потом мы с Махтаб бежим, как и собирались.

– Не уезжайте, – посоветовал Амаль. – В противном случае вам никогда больше не видать Махтаб. Я в этом убежден. Он не даст вам вернуться обратно.

– А как же насчет обещания, которое я дала отцу? Я уже столько раз его подводила.

– Не уезжайте.

– А если я привезу деньги. Я ведь могу привезти также и деньги на побег!

– Не уезжайте. Ваш отец не будет вам рад, зная, что Махтаб осталась в Иране.

Амаль был прав. Я это понимала. Понимала, что, стоит мне на пять минут выехать из Ирана без Махтаб, Махмуди меня к ней больше никогда не подпустит. Несмотря на все наше нынешнее благополучие, в глубине души я знала, что он будет рад от меня избавиться. У него останется наша дочь. И он будет вить из меня веревки: сначала заставит продать всю нашу недвижимость, затем потребует предварительно выслать деньги. Как только деньги будут у него в руках, он, несомненно, со мной разведется, навсегда закроет для меня дорогу в Иран и возьмет в жены свою соотечественницу, которая будет заботиться о Махтаб. Мой разговор с Амалем принял новый оборот.

– Нельзя ли ускорить наш побег, с тем чтобы осуществить его прежде, чем Махмуди выдворит меня из страны?

Амаль заерзал на стуле. Он знал, что подготовка затягивается. Знал, что события достигли критической точки. Но он не был волшебником.

– Очень важно, – повторил он то, что уже не раз говорил, – чтобы все было организовано до того, как вы с Махтаб сбежите от Махмуди. Очень опасно прятать вас в Тегеране, пока мы будем утрясать детали. Из города ведет слишком мало дорог. Если вас будут искать в аэропорту или на контрольно-пропускных пунктах шоссе, то найдут без труда.

– Понятно. Но мы должны действовать быстро.

– Постараюсь, – сказал Амаль. – Но только не паникуйте.

Он объяснил, что мне понадобится иранский паспорт. Тот, что был у нас – по которому мы въехали в страну, – выписан на троих. Стало быть, он действителен только в тех случаях, когда мы путешествуем всей семьей. Одна я им воспользоваться не могла, равно как и американским паспортом, который Махмуди куда-то спрятал. Мне нужен был личный иранский паспорт.

– Махмуди никак не сможет быстро добыть вам паспорт, – заверил меня Амаль. – Обычно процедура занимает около года. Даже при сильном нажиме и связях на это уходит как минимум шесть-восемь недель. Быстрее чем за шесть недель паспорт не сделают. А за это время я вас отправлю. Потерпите.

В тот день я разговаривала со своей сестрой Кэролин. Отец перенес операцию. Он был все еще жив! Когда его ввезли в операционную, он похвастался всем докторам и сестрам, что Бетти и Тобби возвращаются домой. По убеждению Кэролин, это и придало ему сил. Однако он не приходил в сознание, и врачи по-прежнему считали, что он обречен.

В тот вечер к нам пришли Маммаль и Маджид. Они заперлись с Махмуди у него в кабинете, где обсуждали подробности поездки, которую я намеревалась отменить. Я была одна на кухне, когда туда вошла Махтаб. По выражению ее лица я поняла, что случилось что-то ужасное. И хотя она не плакала, в ее глазах отражались гнев и обида.

– Ты собираешься уехать и бросить меня здесь, да? – спросила она.

– О чем ты говоришь?

– Папа сказал, что ты уезжаешь в Америку без меня. Тут у нее из глаз брызнули слезы.

Я хотела было ее обнять, но она отстранилась и жалась к двери.

– Ты обещала, что никогда без меня не уедешь, – рыдала она. – А теперь ты меня бросаешь.

– Что тебе сказал папа? – спросила я.

– Что ты меня оставляешь и больше мы никогда не увидимся.

– Пошли, – сказала я, хватая ее за руку; во мне закипала ярость. – Поговорим на эту тему с папой.

Распахнув дверь в кабинет Махмуди, я предстала перед тремя заговорщиками.

– Зачем ты ей сказал, что я уезжаю в Америку без нее? – крикнула я.

– А какой смысл скрывать? Ей придется привыкнуть к этой мысли. Вот пускай и привыкает.

– Я никуда не поеду.

– Поедешь как миленькая.

– Нет, не поеду.

Мы кричали друг на друга довольно долго, но каждый так и остался при своем мнении. Мои слова, казалось, не произвели никакого впечатления на Маммаля и Маджида, им было также наплевать и на Махтаб.

Наконец я вышла из комнаты. Мы с Махтаб поднялись наверх, в мою спальню. Обняв ее, я повторяла вновь и вновь:

– Махтаб, я без тебя никуда не уеду. Я тебя никогда не брошу.

Махтаб хотела в это верить, но по ее глазам я видела, что она сомневается. Она знала, какую власть над нами обеими имеет ее отец.

– Я не хочу, чтобы папа об этом знал, но, если он не передумает, я заболею, так заболею, что не смогу лететь. Только смотри, не проговорись.

И все же я видела, что она мне не верит, а рассказать ей об Амале я не решалась. Пока не решалась.

Она уснула в слезах и всю эту долгую-предолгую ночь тесно прижималась ко мне.

Махмуди отправился в паспортный стол, где провел целый день, злясь на длинные очереди и некомпетентность чиновников. Как и предвидел Амаль, он вернулся ни с чем.

– Ты должна сама туда явиться, – сказал он. – Завтра пойдем вместе.

– А как насчет Махтаб? – спросила я, лихорадочно пытаясь отыскать какой-то выход. – Ты проторчал там весь день. Значит, и завтра будет то же самое. Мы не успеем вернуться к ее приходу из школы.

Махмуди задумался.

– Пойдешь одна, – решил он наконец. – Я тебе все объясню. А сам я останусь дома дожидаться Махтаб.

В тот вечер, сидя у себя в кабинете, он заполнил паспортную анкету и составил сопроводительную записку, где речь шла о том, что мой отец при смерти. Он подробно объяснил мне, как найти паспортный стол, и дал фамилию человека, к которому я должна обратиться.

Надо идти, решила я. Надо, чтобы встреча с чиновником из паспортного стола состоялась, так как Махмуди обязательно проверит. Но я была уверена, что мне лишь выдадут дополнительные анкеты и пространно извинятся за задержку.

Учреждение представляло собой лабиринт дверей и коридоров, где выстроились длинные очереди мужчин и такие же длинные очереди женщин – все эти люди надеялись, что им удастся осуществить сложную задачу – получить разрешение на выезд из Ирана. Я тоже долго мечтала о такой возможности. Однако сейчас, как это ни странно и ни тяжело, до смерти боялась паспорта с выездной визой.

Я разыскала человека, с которым Махмуди предварительно договорился о встрече. Он радостно меня приветствовал, пробормотав нечто непонятное на фарси, и повел меня по веренице комнат, локтями и властью прокладывая себе путь сквозь бесконечные очереди. Однако, похоже, мы не слишком-то преуспели, и это меня обнадежило.

Наконец мой клерк ввел меня в помещение, где толпилось несколько сот мужчин. Он медленно обвел глазами комнату и увидел того, кого искал, – молодого иранца, которому что-то объяснил на фарси.

– Я говорю по-английски, – сказал юноша. – Это мужской департамент. – Что было ясно и без него. – Он хочет, чтобы вы подождали здесь. В этой очереди. Возможно, через час-другой он заглянет, чтобы справиться, как дела.

– Что происходит?

Молодой человек переводил вопросы и ответы.

– Вам выдадут паспорт.

– Сегодня?

– Да. Здесь, в этой очереди.

Я попыталась было этому воспрепятствовать.

– Я только сегодня впервые сюда пришла.

– Нет, этого не может быть.

– Честное слово. Сегодня утром я принесла анкету.

– Как бы то ни было, вам выдадут паспорт. Ждите здесь.

Оба ушли, оставив меня одну на грани истерики. Как же так? Махмуди до сих пор не мог добиться разрешения на медицинскую практику. Несмотря на всю его похвальбу, ни он, ни его семья не имели рычагов воздействия на чиновников от медицины. Но неужели я – и Амаль – недооценили влияние Махмуди в данном учреждении? Или влияние Маммаля? Или Маджида? Или Баба Хаджи с его связями в деловых кругах? Я вспомнила родственника Махмуди, которого первым увидела в аэропорту, – Зия Хаким без труда проскользнул через таможню.

От недоброго предчувствия мне было не по себе. Стоя в гуще шумной толпы иранцев, я ощущала себя голой, беспомощной, одинокой. Неужели это и вправду произойдет? Неужели дьявольский план Махмуди сработает?

Мне хотелось повернуться и убежать. Но бежать, кроме как на улицы Тегерана, было некуда. В посольство? В полицию? К Амалю? Но там я не найду Махтаб. Она была дома, во власти нашего врага.

И я осталась стоять в очереди, зная, что Махмуди потребует как минимум полного отчета от своих «связников», который и будет ему представлен.

Очередь двигалась ужасающе быстро. Я часами выстаивала за буханкой хлеба, куском мяса или килограммом яиц, половина из которых были битыми. Неужели для того, чтобы получить паспорт, требуется меньше времени? Неужели именно здесь люди работают быстро?

И вот я вручаю бумаги хмурому чиновнику. В обмен на которые он протягивает мне паспорт. Я с ужасом смотрю на него, не зная, что мне теперь делать.

Уже на улице я, несмотря на туман в голове, сообразила, что Махмуди не ждет меня так рано. Было лишь около часа. Он не предполагает, что я так скоро управилась и этот ужасный документ у меня на руках.

Я бросилась ловить такси – мне надо было найти выход из этой ловушки, – чтобы ехать к Амалю.

Я впервые явилась к нему без предварительного звонка, и на его лице отразились тревога и удивление – он понял, что что-то случилось.

– Невероятно, – сказал он, разглядывая паспорт. – Неслыханно. Видимо, у него есть связи, о которых мне неизвестно. У меня там тоже сидят свои люди, но мне такое не под силу.

– Что мне теперь делать? – спросила я. Амаль внимательно изучал паспорт.

– Здесь сказано, что вы родились в Германии, – заметил он. – Ведь это ошибка? Где вы родились?

– В Алме, штат Мичиган. Амаль осмыслил эту информацию.

– На фарси Альман означает Германия. Что ж, хорошо. Скажите Махмуди, что завтра вам надо отнести паспорт обратно, чтобы его поменяли. Так как этот недействителен. Завтра утром поезжайте в паспортный стол. Бросьте паспорт и уходите, так чтобы они не успели внести в него исправление. А мужу скажите, что чиновники оставили паспорт у себя. На решение этой проблемы понадобится время.

– Хорошо.

Я поспешно вышла от Амаля и поехала обратно через весь город, пытаясь упорядочить свои мысли. Я была настолько поглощена тем, как объяснить Махмуди ошибку в паспорте, что он застал меня врасплох.

– Где ты была? – прорычал он.

– В паспортном столе.

– Мне позвонили оттуда в час дня и сказали, что тебе выдан паспорт. – Он говорил тихо и злобно.

– Тебе звонили?

– Да.

– Извини за задержку. Пробки на дорогах ужасные. И мне не сразу удалось пересесть на другой автобус.

Махмуди смотрел на меня с подозрением. Он готов был обвинить меня во лжи, но я переключила его внимание на другое.

– Какие там сидят идиоты! – воскликнула я, сунув ему паспорт. – Смотри. После того как я прождала целый день, они допустили ошибку. Здесь написано Германия. Я должна отнести его обратно, и пускай исправляют.

Махмуди, внимательно прочитав запись в паспорте, убедился, что я говорю правду. Паспорт не соответствовал моему свидетельству о рождении.

– Завтра, – рявкнул он.

И больше не проронил ни слова.

Утром я попыталась уговорить Махмуди отпустить меня в паспортный стол одну. Ведь вчера я все правильно сделала. Справлюсь и сегодня. Но он меня и слушать не стал. Несмотря на то что к нему были записаны пациенты, он поехал со мной, втолкнув меня в такси с телефоном – самый быстрый вид транспорта. Он покрикивал на водителя, и тот домчал нас до паспортного стола в мгновение ока. Махмуди нашел своего знакомого, вручил ему паспорт, и через каких-нибудь пять минут исправленный документ словно по волшебству был у него в руках.

Теперь у меня имелось официальное разрешение на выезд из Ирана. На меня одну.

Махмуди забронировал мне место на самолет компании «Свиссэйр», вылетающий из Тегерана в пятницу, тридцать первого января.

– Все готово, – сказал Амаль. – Наконец-то.

Мы встретились во вторник утром, за три дня до моего вылета. Мы с Махтаб улизнем из дома завтра, когда Махмуди будет в больнице. Моему муженьку не хватило всего двух дней для осуществления своих планов.

Амаль подробно изложил мне свой замысел. Несмотря на столь длительную подготовку, перелет до Бандар-Аббаса и побег оттуда на катере все еще оставались невозможны. Своими напористыми действиями Махмуди вынудил меня прибегнуть к одному из запасных вариантов. Мы с Махтаб вылетим из Тегерана в Захедан утренним, девятичасовым рейсом, там нас встретит группа профессиональных контрабандистов и переправит через труднопроходимые горы в Пакистан. В Пакистане нас доставят в Куветту. А оттуда самолетом в Карачи.

Меня охватила паника, так как совсем недавно я прочла в «Хайяне» тревожное сообщение. Речь шла об австралийской паре, которую в Куветте похитила одна из подпольных группировок и перевезла их в Афганистан, где несчастных продержали восемь месяцев. Можно лишь догадываться обо всех ужасах, которые этим людям пришлось пережить.

Я рассказала об этом Амалю.

– Это правда, – признал он. – Такие вещи происходят сплошь и рядом, но любой способ выбраться из Ирана чрезвычайно опасен. – Он постарался уверить меня, что глава клана, контролирующего территорию по обе стороны границы, – его друг. – Это самый безопасный путь из Ирана. Там у меня надежные связи. Бандар-Аббас и остальные варианты раскручиваются слишком медленно. Турция отпадает из-за снега в горах. В это время года контрабандисты обходят горы стороной. Снег слишком глубок, а мороз слишком трескуч. Вариант Захедана гораздо безопаснее Турции – граница с Турцией тщательно охраняется. Ее патрулируют отряды пасдара.

Нам надо было выбираться. Мы не могли больше позволить себе утешаться неизменной фразой Амаля: «Потерпите». Скорее надо было взять на вооружение совет отца: «Было бы желание, а выход найдется».

Я отдала Амалю на хранение целлофановый пакет. Здесь была смена одежды для Махтаб и для меня, а также некоторые вещи, которые я непременно хотела взять с собой. В том числе огромный, тяжелый гобелен, изображающий милую сценку: мужчины, женщины и дети любуются ручьем. Он являл собой прелестное сочетание лиловато-розового, светло-голубого и серого цветов. Мне удалось свернуть его так, что он занимал не больше квадратного фута. Я захватила также баночки с шафраном, подаренные мне Амех Бозорг на Рождество.

Во время разговора с Амалем в голове у меня царила сумятица. Известия из Америки были радостно-грустными. В ожидании нас отец цепко держался за жизнь. У меня было желание, а Амаль нашел выход. Завтра утром мне надо будет задержать дома ничего не подозревающую Махтаб. Она во что бы то ни стало должна опоздать на автобус. И я пешком пойду провожать ее до школы. На улице, вдали от Махмуди, я сообщу ей счастливую новость – мы едем в Америку. В то время как мой благодушный муж будет на работе, мы с Махтаб встретимся с людьми Амаля, которые доставят нас в аэропорт для перелета в Захедан.

По иронии судьбы маршрут был тот же, что предлагала мисс Алави. Интересно, где она. Возможно, ее арестовали. А возможно, она сама бежала из страны. Дай Бог, чтобы это было так.

– Во что это обойдется? – спросила я Амаля.

– Они хотят двенадцать тысяч долларов, – ответил он. – Об этом не беспокойтесь. Вышлете их мне по возвращении в Америку.

– Вышлю сразу же, – пообещала я. – И спасибо.

– Не за что.

Почему Амаль шел на это ради нас с Махтаб – ведь помимо всего прочего он рисковал еще и двенадцатью тысячами долларов? Думаю, отчасти я понимала его мотивы, хотя прямо никогда его о них не спрашивала.

Во-первых, я искренне верила, что Амаль был послан мне в ответ на мои молитвы – как христианские, так и исламские: мой наср, мое обращение к Имаму Мехди, паломничество в Мешхед. Мы действительно молимся одному Богу.

Во-вторых, Амаль стремился доказать свою силу себе, мне, всему миру. Восемнадцать месяцев меня держали в стране, где, как поначалу мне казалось, живут одни подонки. Первым опроверг это предположение Хамид. Примеры мисс Алави, Шамси, Зари, Фереште и других убедили меня в том, что нельзя судить о людях только по их национальности. Даже Амех Бозорг, пусть по-своему, проявила добрые чувства.

Теперь был черед Амаля. Двигавшие им мотивы были одновременно и простыми, и сложными – он хотел помочь двум невинным жертвам иранской революции. Ничего не прося взамен. Единственное, чего он хотел, так это осуществления своего замысла.

Но вот осуществится ли он?

Статья о похищенных австралийцах и слова мистера Винкопа внушали мне страх. Когда я впервые упомянула о возможности связаться с контрабандистами, мистер Винкоп предостерег: «Есть мерзавцы, которые обещают, что помогут пересечь границу. Берут у вас деньги, доводят до границы, а потом насилуют, убивают или сдают властям».

Однако это предостережение уже не имело значения. Я стояла перед простым выбором: либо в пятницу я преспокойно вылетаю в Америку и навсегда теряю свою дочь, либо завтра я беру ее за руку и увлекаю за собой в самое что ни на есть опасное путешествие.

Фактически выбора не было.

Либо я погибну в горах, отделяющих Иран от Пакистана, либо доставлю Махтаб – живую и невредимую – в Америку.

Выходя из оранжевого такси, я поежилась от ледяного ветра. До дома оставалось несколько кварталов, и, увязая в слякоти, я прошла их в глубокой задумчивости. Махтаб вот-вот вернется из школы. А немного погодя из больницы приедет Махмуди. В тот вечер Шамси, Зари и Хакимы должны были прийти проститься. Они все считали, что я улетаю в пятницу повидать умирающего отца и вернусь после похорон. Мне надо было подготовиться – спрятать подальше все надежды и страхи, роившиеся в душе.

Я была уже у самого дома, когда вдруг заметила Махмуди и Маммаля, стоявших на тротуаре у нашей калитки и смотревших на меня. В приступе ярости Махмуди не обратил внимания на то, что холодный ветер нагнал сильный снег.

– Где ты была? – заорал он.

– Ходила по магазинам.

– Лжешь! У тебя нет сумок.

– Я искала подарок для мамы. Но так ничего и не нашла.

– Лжешь! – повторил он. – Ты что-то замышляешь. Быстро в дом. И не выйдешь за порог до пятницы, пока не настанет время выезжать в аэропорт.

Маммаль ушел по своим делам. Махмуди втолкнул меня в калитку и повторил свой приказ. Чтобы я не смела выходить из дому. Не смела говорить по телефону. В течение следующих трех дней, остававшихся до выезда в аэропорт, он будет играть роль тюремного надзирателя. На сегодня он отпросился с работы. То же самое повторится и завтра – он останется дома и будет меня стеречь. На время приема больных он забрал телефон к себе в кабинет. Всю вторую половину дня я провела во дворе перед домом, где Махмуди мог наблюдать за мной из окна. Мы с Махтаб вылепили снеговика и украсили его лиловым шарфом – любимый цвет Махтаб.

Меня вновь загнали в угол, приперли к стенке. Завтра мы с Махтаб не сможем встретиться с людьми Амаля, и я никак не могла его об этом предупредить, известить о последних кошмарных событиях.

В тот вечер, готовясь к приходу гостей, я дрожала от страха и холода, руки у меня были заняты одним, голова – другим. Я во что бы то ни стало должна была связаться с Амалем. Он наверняка найдет способ вызволить нас с Махтаб из дому. Меня била дрожь – и тут я поняла, что в доме нестерпимо холодно. У меня возникла идея.

– Отопление отключилось, – угрюмо буркнула я Махмуди.

– Какая-то неисправность или кончилось масло?

– Схожу к Малихе, взгляну, что с печью. – Я постаралась произнести это как можно более непринужденно.

– Ладно.

Делая вид, что я вовсе не спешу, я поднялась к Малихе. На фарси я попросила разрешения позвонить. Она кивнула. Я знала, что, если я буду говорить по-английски, она ничего не поймет.

Я услышала голос Амаля.

– Ничего не получится, – сказала я. – Я не могу выйти из дому. Сегодня, когда я пришла, он был здесь и что-то заподозрил.

Амаль тяжело вздохнул.

– Все равно ничего бы не получилось. Я только что разговаривал с людьми из Захедана. Выпал такой снег, какой выпадает раз в сто лет. Идти через горы нельзя.

– Что же делать? – вскричала я.

– Главное, ни в коем случае не садитесь в этот самолет. Он не может впихнуть вас в него силой.

То же самое сказала мне в тот вечер Шамси, улучившая момент остаться со мной наедине.

– Не уезжай. Не садись в этот самолет. Я вижу, что происходит. Как только тебя не будет, он увезет Махтаб к сестре и вновь объединится со своей семьей. Не уезжай.

– Я и не хочу. Без Махтаб – ни за что.

Но я ощущала, как накинутая мне на шею петля стягивается все туже. Махмуди загнал меня в угол. У него было средство усадить меня в самолет – пригрозить тем, что он отнимет у меня Махтаб. Эта мысль была невыносима, как и та, что я могу вернуться в Америку без нее. Я теряла Махтаб и в том и в другом случаях.

В тот вечер я не чувствовала вкуса еды, которую через силу глотала. Едва слышала то, о чем говорили гости.

– Что? – переспросила я ханум Хаким.

Она приглашала меня завтра за покупками. В кооперативный магазин для служителей мечети аги Хакима. Туда только что завезли чечевицу, которую здесь очень трудно достать.

– Надо успеть вовремя, а не то ее всю расхватают, – сказала она на фарси.

Шамси изъявила желание к нам присоединиться. Я машинально согласилась. Мне было не до чечевицы.

В тот же вечер, когда Шамси и Зари уже ушли, Махтаб спала, Махмуди заканчивал прием пациентов, а мы с Хакимами пили чай в гостиной, на пороге неожиданно возник незваный и самый нежеланный гость. Маммаль.

Он поздоровался с Хакимами, возмутительным тоном потребовал чаю и с присущей ему ухмылкой, вынув из кармана билет на самолет, помахал им у меня перед носом.

Вся моя ярость, скопившаяся за восемнадцать месяцев, выплеснулась наружу. Я потеряла власть над собой.

– Дай сюда этот билет! – завопила я. – Я разорву его.

Ага Хаким тут же взял на себя роль миротворца. Этот добрый «человек в тюрбане», самый мягкосердечный из всех родственников Махмуди, стал спокойно задавать мне вопросы. Он не говорил по-английски. Маммаль, который мог бы переводить, молчал. Мне было трудно объясняться на фарси, но я старалась изо всех сил, обращаясь к аге Хакиму как к другу и союзнику. Он услышал мою историю.

– Вы не представляете, что мне пришлось пережить, – говорила я сквозь рыдания. – Он удерживает меня силой. Я хотела уехать домой в Америку, но он не отпустил.

Хакимы были потрясены. Ага Хаким продолжал спрашивать, и при каждом моем ответе у него на лице отражалась боль. Всплыли ужасающие подробности минувших полутора лет.

Одновременно он был сбит с толку.

– Тогда почему ты не рада тому, что можешь поехать домой и встретиться со своими близкими?

– Я бы очень этого хотела, – объяснила я. – Но он требует, чтобы я находилась там до тех пор, пока все не продам, а затем чтобы привезла ему доллары. У меня умирает отец. Разве я могу в этой ситуации заниматься делами?!

Закончив прием, Махмуди вошел в гостиную и подвергся неожиданному допросу со стороны аги Хакима. Махмуди спокойно – на фарси – ему отвечал. Он изобразил удивление, словно впервые слышал о каких-либо возражениях с моей стороны.

Наконец ага Хаким спросил:

– Разве Бетти обязательно ехать, если ей не хочется?

– Нет, – отозвался Махмуди. – Я лишь стремился сделать как лучше. – И, повернувшись ко мне, осведомился: – Ты хочешь ехать?

– Нет, – выпалила я.

– Ну так в чем же дело? Я думал, тебе следует повидать умирающего отца. Но если ты не хочешь ехать, то и не надо. – Его слова были проникнуты искренностью, любовью и уважением ко мне, глубоким почтением к мудрому совету аги Хакима.

Проблема была решена.

Весь остаток вечера Махмуди мило беседовал с Хакимами. Он был сама любезность – проводил Хакимов до дверей, поблагодарил всех за то, что пришли, а агу Хакима – за участие.

– Я заеду за тобой в десять утра, и отправимся в магазин, – сказала ханум Хаким.

Я надеялась, что во время этой поездки у меня появится возможность позвонить Амалю.

Махмуди спокойно затворил за Хакимами дверь, дождался, когда они отойдут на безопасное расстояние, и набросился на меня как сумасшедший. Он с такой силой ударил меня по лицу, что я упала на пол.

– Добилась своего! – блажил он. – Все испортила. Полетишь этим рейсом. Если нет, отберу у тебя Махтаб и посажу тебя под замок на всю оставшуюся жизнь!