Тополиная метель

Кому земля дарит свой аромат…

Олесе четырнадцать лет. Личико у нее белое и волосы пушистые-пушистые, как пух одуванчика. Походка стремительная, и на устах улыбка, как у всех детей. Но темные ее глаза редко смеются, они налиты терпким соком зрелого терна — Олеся сирота.

Сегодня на уроке Олеся невнимательна. Сегодня сиротство коснулось самого ее сердца. У кого есть мать, тому не страшна обида приятелей, у кого нет — мельчайшая несправедливость холодом душу обдает.

Девочка Катруся, дочь дяди Павелка, виновато улыбается. За тепло и искренность улыбки любое зло можно простить, но Олеся извинения не принимает.

Голос учительницы доносится словно откуда-то издалека, а собственные мысли будто нашептывают над самым ухом: «Чему выучишься в школе, то и будет твоим приданым. Больше ничего тебе не дам». Нет, это не собственные мысли — это всплывают в памяти слова дяди Павелка. Так он говорил год назад, когда Олеся еще жила у него. Молча терпела, куда пойдешь? Там, за полевой тропинкой, бегущей по лугам, присела, будто от усталости, ее хата. Окна забиты досками.

— Не нужно мне ваше приданое, вуйку. И без него обойдусь.

— Очень ты умной стала. Может, и без меня обойдешься?

Ненасытный был Павелко. С тех пор как организовался в селе колхоз, он избегал людей. Запрятался, словно улитка в свой панцирь. Мало с кем говорил. Тайком поросятами спекулировал. Иногда можно было видеть, как в придорожных канавах он косил пыльную траву для коровы.

После похорон Павелковой сестры, Олесиной матери, соседи пришли за восьмилетней сироткой и удивились: не отдал Павелко.

— Ребенок моей сестры у меня будет.

Сначала говорили в селе:

— Душа проснулась в Павелке.

А потом поняли: государство ему платит за Олесю.

Олеся подрастала, а Павелко исподволь стал подумывать над тем, что девочка могла бы и одна прожить. Были у него свои расчеты.

…Как-то зимней порой у порога конюшни наткнулась Олеся на котенка. Приблудился облезлый, полузамерзший. Пригрела его, выходила. Котенок всюду ходил за девочкой, мурлыкал ночью у нее в ногах. Но пришла весна, молока стало меньше, и угрюмый дядько Павелко выбросил котенка за плетень и промолвил:

— И тебя еще кормить, приблуда! Мало у меня нахлебников!

Вот тогда и сказала Олеся:

— Я одна буду жить.

— А есть что будешь? — резко спросил Павелко и хмуро ждал ответа.

— Картошку у вас заработала.

— Ну, тогда — с богом! — обрадовался Павелко. — Когда переедешь?

— Сегодня.

Побаивался, правда, Павелко — разговоры на селе пойдут, люди не похвалят. Но соблазн был велик: теперь и хату не заберут, и приусадебный участок увеличат — патронат, а как же? А если какой наговор пойдет, так он же не выгонял, сама ушла…

Катруся заскучала по Олесе. Забегала к ней тайком от отца, приносила кое-чего поесть, бывало, и заночует — Олеся грозы боится.

Тогда девочки беседуют целый вечер, пока сон не одолеет. И больше всего разговору у них было об Алексее Андреевиче, новом биологе.

Алексей Андреевич хороший: взгляд добрый, руки большие, натруженные, а говорит — как книжку интересную читает.

«Человек должен любить землю. Она его кормит и радость дает. Посейте возле грядки душистый горошек или маттиолу, чтобы дарила вам земля свой аромат днем и ночью, чтоб радостно было по ней ходить, жить на ней».

Дети с увлечением работают на земле, учатся понимать ее. У Олеси на участке свое опытное поле. Здесь чисто, как в хате, здесь она работает так же усердно, как на своем огороде. В этом году Олеся выращивает капусту в торфяных горшочках. Если опыт удастся, то на будущий год ей дадут ученическое звено в колхозе. Об этом уж как-то обронил словечко бригадир Никифор. О, тогда все узнают, какие у нее будут урожаи!

Учитель разговаривает с Олесей как со взрослой. Олесе это нравится. Но если учитель ласково проведет рукой по ее волосам, тогда почему-то так и брызнут жгучие слезы.

В эту весну не нашлось смельчаков взять в колхозе яйца, чтобы вырастить цыплят для школьной птицефермы. А Олеся взяла целых двенадцать. И на днях птенцы вылупились, пушистые такие, хорошенькие.

Прибежала на радостях к Алексею Андреевичу:

— Вы обязательно приходите посмотреть на них.

Учитель пришел. О маме расспрашивал. Она показала фотографию, висевшую на стене. Двое молодых людей смотрели оттуда на чистую комнату, прибранную руками их дочери. Алексей Андреевич остался обедать у Олеси. Сам напросился. Не хвалил, только задумчиво смотрел на белесую детскую головку.

А вчера в школе один мальчик подошел к Олесе и с ехидцей спросил:

— Ты учеников на обеды тоже приглашаешь или только учителей? Подлиза!..

В классе засмеялись. Олеся вспыхнула и обернулась к Катрусе. Та виновато опустила глаза. «Катруся всем рассказала!..» — мелькнуло в голове.

Горькие мысли обступили Олесю. За что они над нею насмехаются? Зачем Катруся так поступила?

На следующий день Олеся не вышла на школьный участок. Глафира Петровна, классный руководитель, сердилась:

— Как это так — не вышла на участок? Нарушения дисциплины я никому не прощу.

И передала Олесин участок другому ученику.

…А Олеся тосковала у себя в хате. По двору ходила наседка с цыплятами, вызывала хозяйку. На клумбе жаловались неполитые цветы. Солнце скользило по бутонам картофельного цвета, заглядывало в хату.

Хозяйка не выходила.

Вдруг скрипнули двери, солнечный луч снопом пшеницы перевалил за порог, а за ним темной тучкою — Катруся.

— Олеся, что же ты не вышла на участок?

— Не приходи ко мне! — отвернулась Олеся. — И на порог моей хаты не показывайся!

•

На следующий день Глафира Петровна велела Олесе идти с ней на школьный участок. В вопросах дисциплины она была педантом и никогда не жалела для этого времени. Учительница читала книжку под яблоней, а Олеся молча расчищала лопатой дорожку и думала о капусте на своем участке — два дня туда не наведывалась. Закончив работу, она побежала на свой участок.

— Кто тебе разрешил сюда идти? — строго спросила появившаяся здесь Глафира Петровна.

— Это мое поле! — ощетинилась Олеся. — Алексей Андреевич закрепил его за мной.

— До вчерашнего дня было твое, но ты вчера не пришла, и на твое место назначили другую.

Когда учительница скрылась из виду, Олеся вышла из яровой пшеницы, скрывавшей ее, и побежала к своей капусте. В отчаянии и горе она хватала руками и мяла хрупкие стебли, топтала их ногами. Потом упала на зелень и беззвучно заплакала, сжимая в кулаках смятые листики…

Тут и застал ее Алексей Андреевич. Он как раз возвращался из колхоза. Сегодня он пошел туда не по делам учительской производственной бригады, как обычно, — он хотел разузнать, почему Олеся живет одна. Беседовал с бригадиром Никифором. Тот не видел в этом ничего плохого. Чем жить у Павелка, лучше уж одной. Колхоз ее не забывает. Никифор сам завез ей картофель и дрова. «Мы из нее Героя труда воспитаем, девушка землю любит», — говорил Никифор.

А будущий Герой труда вон что натворил! Кто в этом виноват? Алексей Андреевич встретился сегодня с Глафирой Петровной, и между ними состоялся второй неприятный разговор. Первый был зимой…

Алексей Андреевич пошел тогда с учениками развозить навоз по школьным участкам. А Глафира Петровна не пошла. Она взяла справку из амбулатории об освобождении от физического труда. Работа работой, это еще полбеды, но навоз разбрасывать — увольте.

— Вижу, землица вам своих сокровищ не отдаст, — хмуро ответил ей Алексей Андреевич. — Навоза боитесь!

Вот и сейчас между ними вспыхнула плохо скрытая ссора.

— Почему вы без моего ведома передали подопытный участок другому ученику?

— Я борюсь за дисциплину.

— А что Олеся сирота, это вам известно?

— Вы говорите так, словно не я, а вы классный руководитель.

— И знаете ли вы, что она уже полгода живет одна? И что вы своими действиями отбиваете у ребенка охоту к труду? Что она в отчаянии уничтожила рассаду капусты на своем подопытном участке?

Глафира Петровна сразу было растерялась, но последнее известие вернуло ей воинственное настроение.

— Уничтожила? Как это уничтожила? Да за такой поступок — из школы вон! О-о, я сама пойду к директору…

Но разговор в директорском кабинете обернулся несколько по-другому, не так, как ожидала учительница. Там уже сидел бригадир Никифор.

— Выходит, Павелко продолжает получать деньги за патронат? — Директор бросил суровый взгляд на Глафиру Петровну. — Когда вы в последний раз навещали Олесю?

Учительница молчала. Вместо нее говорил Алексей Андреевич.

— Каждый из нас виноват, — подвел итог бригадир Никифор. — Но еще не поздно. Установите сегодня, с каких пор Олеся не живет у Павелка. И с докладной — в сельсовет. Мы заставим этого рвача вернуть все, что он забрал у девочки, и купим на эти деньги Олесе поросенка, чтобы картошку она ела с салом.

…Павелко смахивал с кресел пыль и пододвигал их пришедшим. В углу, у печки, стояла угрюмая Катруся. Ученики узнали об Олесином поступке раньше учителей и пришли к Катрусе. Одни резко осуждали, другие обвиняли бестактного ученика, который обозвал Олесю подлизой.

— Это я во всем виновата, — плакала Катруся. — Я не об обеде должна была всем рассказывать, а надо было сказать в школе, что Олеся сейчас живет одна. А я из зависти к ней — она все умеет делать, а я нет, — чистосердечно призналась девочка.

Дети зашумели. Катруся сегодня же извинится перед Олесей, а завтра они всем классом пойдут к Глафире Петровне. Она, видимо, ничего не знала, если так строго обошлась с нею.

Олеси дома не было. Дверь на замке. Это встревожило Катрусю. Хотела в школу бежать, рассказать обо всем директору или Алексею Андреевичу, — а тут и они явились.

Павелко улыбался и потирал руки.

— Весне, товарищ директор, как будто и конец. Туда-сюда, а время свое знает — летит, словно быстрая тройка.

Директор провел ладонью по лысине.

— Да, весна уходит… А Олеся с каких пор не у вас? — резко изменил он тон, глядя прямо Павелку в глаза, утерявшие сразу заискивающий блеск.

— Не у меня? Как это не у меня? А кто ей жратву дает, простите на слове?

— Я не об этом спрашиваю вас. Хочу знать, с каких пор она живет одна.

— Если уж вам так хочется знать, то могу сказать… Ну, с начала апреля… Но вы сперва спросите: кто дал ей картошку и дрова?

Катруся, настороженно поглядывавшая то на отца, то на гостей, вскочила.

— Неправда! — вскрикнула она. — С февраля не живет у нас. — Сказала и испуганно забилась в угол.

— Тсс, собака! — не сдержался Павелко и замахнулся было на дочку. — Простите на слове. Вы бы в школе ее ремнем учили, а то она очень уж на язык бойкая стала.

Директор не ответил. Обратился к Алексею Андреевичу:

— Пойдемте к ней. А вы, — посмотрел на Павелка, — зайдите сегодня в сельсовет.

Около ворот услыхали, как вскрикнула Катруся и опрометью побежала на огороды. После батьковской «науки» легче стало на сердце. Обошла огородами и спряталась за Олесиной хатой. Слыхала, как разговаривали директор и Алексей Андреевич.

— Может, в интернат устроить?

— Жаль девочку от земли отрывать. Я не советовал бы. Вы только посмотрите на ее огородик. Это дело работящих рук.

— А классным руководителем взялись бы?

— У меня и без того нагрузок много.

— А все же?

— Попробовать можно… поговорим еще об этом… Ну куда она девалась?

— Надо немедля разыскать.

«Немедля разыскать», — ёкнуло у Катруси сердце.

Олеся решила пойти к тетке на Заречье. Глафира Петровна ее не любит, в школе дразнят подлизой, а смятую капусту никогда себе не простит. Отнесла цыплят в школу. Завхоз принял их, похвалил Олесю. Потом собралась и, заперев дверь, пошла.

На горке остановилась и поглядела на село. Оно такое родное-родное. В долине над прудами — левады с мягкими, бархатистыми травами. Пойти бы туда, припасть к земле, как к матери. Школа огромными окнами смотрит, будто говорит: «Неблагодарная…» И родная хата так печально смотрит одним окном из-за Павелкова плетня: «Теперь мы настоящие сироты. И ты, и я…»

Звенит раннее лето над полями, щебечет и зовет:

«Вернись назад, Олеся, вернись!»

•

Уже совсем стемнело, когда к Алексею Андреевичу прибежали девочки-семиклассницы:

— Пришла. Сами видели.

•

Олеся недоверчиво отступила, когда все вошли в ее хату.

«Где ты была? Что надумала?» — хотел было спросить Алексей Андреевич, но по измученному виду девочки понял, что ничего спрашивать не надо.

— Ты не удивляйся, Олеся, что мы так поздно. Буду у вас классным руководителем, вот и обхожу своих учеников перед экзаменами. Где твой школьный уголок?

Олеся сначала не поняла: серьезно ли все это? Смотрела недоверчиво то на подруг, то на учителя. Взгляд ее постепенно прояснялся, глаза наполнялись радостью.

— Как? А почему же это?

— Полюбились вы мне, вот и все, — развел руками Алексей Андреевич. — Вы хорошие дети…

Он долго и деловито рассматривал комнату, листал Олесины тетради, потом склонился над привядшим букетом сирени на столе.

— Не пахнет уже. Пойдем принесем свежую.

В лицо повеяло теплым вечерним воздухом, густым от сладкого аромата сирени.

— Чувствуете, как пахнет земля? — спросил учитель. — Как она дышит? Легко и радостно тому жить на свете, кто слышит ее дыхание.

Олеся обвела радостным взором девочек, счастливая улыбка засияла у нее на устах, горечь ушла далеко-далеко и будто забылась. Кто говорит, что она сирота? Вдохнула свежий воздух и прижалась к учителю, как когда-то давным-давно к родной матери.