Часть пятая ОТКРЫТИЯ ГЕРБЕРТА ЛАЙЛА

ГЛАВА 1


В этот вечер доктор Джон Уотсон возвращался домой в прескверном настроении и в самом угнетённом состоянии духа.

Воздух вокруг него был влажен и свеж, и неукротимый аромат весны подавлял даже вечный горький запах гари, повисший над лондонскими крышами. Недавно прошедший дождь сделал мостовые и тротуары блестящими, каждый камень стал маленьким зеркалом, и последние лучи солнца играли в этих зеркалах, украшая городские улицы непривычным нарядным блеском.

Тумана не было, со стороны Темзы дул ласковый ветерок и доносил весёлые гудки катеров и пароходов.

Но доктор не замечал, не видел и не слышал ничего этого. Он был в полной растерянности, и кэбмену, который вёз его домой, пришлось дважды переспросить, куда ехать — седок отвечал ему совершенно невнятно.

Четыре дня назад Уотсон получил письмо, на котором стоял штемпель со страшным и долгожданным словом: «Перт.» Доктор ждал этого письма, обрадовался ему, но когда нетерпеливо вскрыл конверт, был поражён содержанием послания. Мысли его понеслись вихрем, и первой отчётливой мыслью было: «Господи помилуй, он остался собою! Даже нет, пожалуй, стал собою ещё больше, чем был...»

Кроме невероятной и утопической просьбы о расследовании преступления, произошедшего девять лет назад, кроме подробного описания этого преступления и некоторых, сделанных вскользь рассуждений и выкладок по поводу возможного расследования, письмо Шерлока Холмса содержало ещё одну просьбу — навестить миссис Нортон. «Передайте ей поклон и постарайтесь убедить, что со мной всё хорошо. Если, слава богу, увидите, что она успокоилась и пришла в себя, то никогда уже к ней не ходите». Так закончил своё письмо с каторги мистер Шерлок Холмс.

Уотсону даже не пришло в голову не выполнить в точности всё, о чём просил его друг. Он и прежде никогда не оспаривал его решений.

Но неприятности начались со следующего же дня.

В письме Холмс называл имя частного сыщика Баркера, человека, показавшего себя прежде неплохим специалистом, и просил предложить расследование именно Баркеру, разумеется, за приличное вознаграждение. Однако в полицейском управлении доктору сказали, что мистер Баркер примерно полгода назад заявил категорически о своём намерении прекратить прежние занятия, то есть навсегда оставить профессию частного сыщика. Причиной тому, как полагал давний знакомый Уотсона, инспектор Этелни Джонс, послужила пуля, всаженная в мистера Баркера неким лондонским специалистом по сейфам. Рана была пустяковая, но испуг оказался куда болезненнее, и сыщик-эстет, носивший дымчатые очки и обожавший светлые перчатки, счёл, что такую нервную работу лучше оставить, пока не поздно, то есть пока другой какой-нибудь нарушитель закона не выстрелит более метко.

Всё же Уотсон узнал адрес Баркера и решился съездить к нему, предварительно уведомив его телеграммой о предстоящем посещении. Визит он отложил на день вперёд, дабы дать возможность детективу собраться с мыслями и не показаться ему неучтивым, а перед этим отправился к миссис Нортон.

Он нашёл Ирен в одном из скромных кварталов, где селятся обычно люди самых незначительных средств. Она снимала крошечную квартиру из двух комнат, и на входной двери этой квартиры висела небольшая дощечка с надписью: «Миссис Ирен Адлер. Уроки музыки». Итак, бывшая блистательная актриса, знаменитая авантюристка, сделалась незаметной учительницей музыки, вернув себе при этом фамилию, под которой когда-то блистала...

Едва квартирная хозяйка доложила о приходе доктора Уотсона, как миссис Ирен сама выбежала в прихожую, и по её лицу Уотсон понял, что его прихода, известия от него она ждала каждый день, каждый час, каждую минуту. И последнее раздражение, ещё таившееся в нём, исчезло. Ирен в простом чёрном платье, с простой причёской, бледная, усталая, показалась ему вдруг ещё красивее, чем в тот день, когда он впервые увидел её восемь лет назад, когда она в шелках и перьях стояла на ступенях своего красивого особняка, на фоне освещённых ярким заревом стеклянных дверей.

— Что, доктор, что? — спросила она, и голос выдал все чувства, которые сумело скрыть лицо.

— Я получил письмо, — просто сказал Уотсон. — Вот, если хотите.

Минуту назад он не собирался давать ей этого письма, но теперь не удержался и протянул конверт, сам себе удивляясь. Она схватила белый прямоугольник и, взглянув на него, вскрикнула:

— Это не его почерк!

— Внутри его, — успокоил её Уотсон. — А разве он вам писал уже?

— Нет. Но вы же видите, почерк грубый, неровный. Почерк необразованного человека. И рука дрожит, как у пьяницы. Скажите, что там написано? Шерлок... Мистер Холмс здоров?

— Он об этом не пишет. По-моему, да. Прочитайте.

Ирен прочитала письмо, задумалась, прижав его к груди, потом спросила:

— Ну и как вы нашли меня? Успокоившейся? Вы больше не придёте?

— Скажите мне сами, приходить мне или нет, — доктор говорил очень мягко и печально. — Видите ли, Холмс хочет, чтобы вы успокоились.

— Чтобы я забыла? — у неё сверкнули глаза, но тут же погасли. — Странно, что он на это надеется.

— Как вы живете? — задал Уотсон ненужный вопрос.

— Хорошо, сэр. Очень-очень хорошо.

Они говорили недолго. Уже уходя, доктор вдруг остановился на пороге и спросил:

— Могу я попросить вас... меня мучает вопрос, но я не знаю, как задать его.

— Я знаю, как его задать! — воскликнула Ирен. — Кто убил, правда? Он или я?

— Да, — кивнул доктор. — Это невыносимое сомнение...

— Я убила!

И она вдруг рассмеялась.

— Вы лжёте, — покачал головой Уотсон.

— Нет, не лгу. Я убила, я! Так уж вышло, доктор Уотсон. В своей жизни я никому не принесла счастья.

На другой день после визита к миссис Адлер доктор поехал в Чизик, на другой берег Темзы, и там, среди небольших изящных вилл, отыскал и особнячок мистера Баркера.

Баркер принял доктора, угощал сигарами и кларетом, показал своего любимца, громадного чёрного дога по кличке мистер Блэк, но от предложения заняться давним делом о пропаже «глаз Венеры» и убийстве их хозяина отказался наотрез. Ему не улыбалось снова окунаться в полную интриг и неожиданностей жизнь, из которой он недавно так легко вынырнул.

Я не бог знает как богат, доктор, — говорил он, — но буду уж лучше жить поскромнее, не рискуя больше своим бренным телом. Оно знаете ли, стало мне особенно дорого, после того как в нём сделали дыру...

И вот Уотсон ехал домой, а в голове его неотступно и беспощадно вертелся один-единственный мучительный вопрос: «Что же делать? Что делать? Что теперь делать?» И в самом деле, что? Обратиться в полицию? Ну, там его просто поднимут на смех, или, быть может, из уважения к прошлому Шерлока Холмса ограничатся уговорами выкинуть это всё из головы. Но выполнить просьбу Холмса необходимо, не то чего будет стоить вся их многолетняя дружба? И как он посмотрит в глаза своему другу, когда тот вернётся? О том, что Холмс возвратится в Лондон ещё очень не скоро, доктор старался не думать.

Мысли его вдруг вернулись к Ирен Адлер, к их вчерашней их встрече, и Уотсон подумал, что, пожалуй, и в самом деле эта непонятная женщина будет ждать, будет хранить верность человеку, который, не раздумывая, против её желания, взял её вину на себя.

После смерти мужа Ирен получила в наследство всё его громадное состояние, но не взяла ни цента из этих денег, полученных самым грязным путём, а раздала миллионы Нортона в благотворительные организации. Она только отдала распоряжение прислать из Америки её немногочисленные драгоценности и перевести деньги, вырученные от продажи нью-орлеанского дома, очень скромного и очень дешёвого. Несомненно, на эти деньги Ирен и сняла свою маленькую квартирку, на эти деньги купила фортепьяно, этими деньгами оплатила долги за судебные издержки, ибо она нанимала адвоката, дабы доказать... свою вину!

«Да, она будет ждать, — думал Уотсон, — будет... Ну, и что толку? Что останется ему, да и ей, когда семь лет тоски отнимут их последние жизненные силы?»

— Тпр-р-р!!! — отчаянно закричал в это самое мгновение кэбмен, кэб резко дёрнулся и круто остановился. А затем пронзительный высокий голос слабо возопил:

— Господи Иисусе!

— А, дьявол! — с ужасом вскричал кучер. — И куда же её понесло?! Сэр, мы, кажется, человека задавили..!

Уотсон мгновенно очнулся от своих мыслей и кубарем вылетел из экипажа. Почти под ногами у лошадей он увидел лежащую на мостовой скорчившуюся фигурку в чёрном пальто. Старомодная шляпка с дырявой пышнейшей вуалью валялась рядом, и ветер беспрепятственно трепал седые букли угодившей под копыта старушки.

— О, боже! — вскрикнул доктор и ринулся к упавшей, почти не сомневаясь, что она мертва.

Но, схватив её сухую, затянутую в кисейную перчатку руку, он ощутил слабое и прерывистое, но заметное биение пульса.

— Я. право, и не заметил, как она на дорогу выкатилась! — растерянно бормотал кучер. — Вы же видели, сэр, видели, правда? А что с ней?

— Она жива, слава богу, — сказал доктор и осторожно приподнял лежавшую.

У неё было сухое востроносое лицо с поджатыми губами, тяжёлые морщинистые веки, желтоватые втянутые щёки. На шее, замотанной до подбородка кисейным шарфом, висело пенсне в изящной, но сильно почерневшей серебряной оправе.

— Надо перенести её куда-нибудь, — сказал Уотсон и тут только заметил, что находится возле самого своего дома. — О, вот ко мне и перенесём. Я врач и...

Он не договорил. Старушка неожиданно открыла глаза в тот самый момент, когда доктор обнял её за талию и хотел другой рукой поддеть опутанные подолом пальто и платья тощие ноги. Ощутив, что с нею делают, она отчаянно взвизгнула и что есть силы закатила доктору пощёчину, а силы в её ручке, обтянутой кисеей, было куда больше, чем можно было предположить.

— Хулиган! — возопила пострадавшая, в то время, как растерявшийся доктор выпустил её и отшатнулся. — Да как вы можете?! Изверг! Я всю жизнь была порядочной девушкой и не желаю, чтобы на старости лет какой-то невоспитанный неуч обращался со мной подобным образом!

— Я только хотел помочь вам! — ответил Уотсон, в душе успокаиваясь относительно состояния упавшей — судя по её энергии, она была цела.

— Помочь! Это как? Схватив меня в охапку?! — старушка села, смешно растопырив ноги в больших толстоносых ботинках времён Наполеона Первого, но вдруг увидела рядом конские морды и опять завизжала, схватившись за рукав пальто доктора. — Ах! Уберите от меня эту скотину! Я с детства их боюсь!!!

— Сию минуту, миссис! — ответил кучер, у которого уже начал проходить страх, и которому теперь от души было жалко доктора, ни за что получившего оплеуху.

— Не миссис, а мисс! — поправила старушка. — Мисс Маус, к вашему сведению.

И Уотсон, и кэбмен с большим трудом удержались от смеха. И так-то трагедия оборачивалась комедией, а вся ситуация становилась достаточно смешной, так теперь ещё и фамилия пострадавшей оказалась весьма подходящей к её суетливому поведению, наряду, лицу и пискливому голосу.

— А шляпа? Где моя шляпа? — тут же вскричала мисс Маус, беспокойно оглядываясь. — Боже мой, она соломенная, ваши твари могли её изжевать!

— Не жуют они окаменелостей! — сердито бросил кэбмен. — Вот она, шляпа ваша, извольте получить — цела и невредима, да и вы тоже, кажется... А в другой раз смотрите, когда улицу переходите. Ну, был бы туман, а то ведь такой вечер ясный, так нет, кэба она не заметила!

— Не учите меня, молокосос! — вскипела мисс Маус, сразу перенеся весь свой гнев на кэбмена. — Ишь, ещё указывать мне... Молодой человек,— это относилось уже к доктору, — будьте любезны, подайте мне руку и проводите до угла, я что-то неважно себя чувствую.

Уотсон сунул кэбмену полкроны, и тот укатил, а доктор, бережно подняв эксцентричную старушку, повёл её к тротуару и затем к пересечению улиц.

— Не кружится ли у вас голова? — вежливо спросил он, стараясь забыть о нанесённой ему в присутствии кэбмена пощёчине. — Если вам нехорошо, то лучше всё же зайти ко мне. Я...

— Я не хожу в гости к незнакомым мужчинам! — вновь вскипела мисс Маус. — Я всегда была порядочной девушкой, так неужели теперь на старости лет стану поступать так легкомысленно?

Нервы у доктора наконец не выдержали, и он, в свою очередь, взорвался:

— Я не мужчина, с вашего позволения, я врач! И зову вас к себе отнюдь не с какой-либо пошлой целью, а исключительно желая помочь вам. Ведь вы довольно сильно ударились о мостовую, а учитывая ваши преклонные года, это опасно.

— Вы думаете? — старушка заколебалась было, но тут же надменно тряхнула головой, на которую криво нахлобучила свою воинственную шляпу, и воскликнула: — Нет, нет, я дойду до дома и так. Вот вы сказали бы мне лучше, как избавиться от ломоты в суставах. Так, знаете ли, гадко, когда начинает тебя ломать и как раз тогда, когда собираешься пойти погулять...

— Лучше всего избегать прогулок в особенно сырые и холодные дни, — посоветовал Уотсон. — А как лечебное средство эффективнее всего ежедневные тёплые ванны. Только не перегревайте воду, чтобы не навредить сердцу.

— Так просто? — восхитилась мисс Маус. — А шарлатан, к которому я обращалась двенадцать лет назад, наговорил мне, наговорил бог знает чего. И не помогло нисколько. Спасибо, сэр. Мне в последнее время часто встречаются мастера своего дела. Настоящие врачи, настоящие сыщики...

— Сыщики? — против воли насторожился Уотсон, хотя до сих пор болтовня мисс Маус мало его занимала. — Вы имеете в виду полицейского сыщика?

— Да что вы, сэр! — всплеснула руками старушка. — Да разве они бывают приличными? Такие нахалы и дураки, спаси господи! Нет, нет, милый диктор, мне повезло, очень повезло. Когда три месяца назад вдруг пропали из моей собственной квартиры все мои сбережения и драгоценности, я готова была, вы знаете, наложить на себя руки. Представьте: на старости лет лишиться всего, что удалось скопить! И вот тут-то мне дали адрес мистера Лайла, частного сыщика.

— Мистер Лайл? — удивлённо спросил доктор. — Никогда не слышал о таком. Полагаю, о нём мало кто слышал. И я прежде не слышала, — мисс Маус доковыляла до угла и выпустила локоть доктора. — Это имя пока неизвестное, но я ручаюсь вам: у него выдающееся будущее. Я слышала, он считает себя учеником мистера Шерлока Холмса... Но вот здесь мы расстанемся, молодой человек. Прощайте. Благодарю всем сердцем!

— Простите, миссис Маус! — вскрикнул Уотсон, бросаясь за ней.

— Мисс Маус! — она была непреклонна, требуя уважения к своей девичьей чести. — Мисс!

— Мисс, мисс Маус, дорогая! Умоляю вас, дайте мне адрес мистера Лайла. Мне тоже очень нужен частный сыщик. Очень!

— У вас тоже что-то пропало? — изумилась старушка.

— Нет. То есть да. Я в крайне затруднительном положении.

— Вот видите, — мисс Маус гордо выпрямилась под гнетом своей шляпы. — Как удачно вы сшибли меня своими лошадьми, сэр. Терпеть не могу лошадей! Как они фыркают, просто ужас! Что же касается мистера Герберта Лайла, то вы смело можете ему доверять. Он мне помог, очень помог, — а миссис Салли Кристофер, у которой я получила его адрес, просто жизнью ему обязана. Да и я тоже. И потом, не случись этого, не вмешайся мистер Лайл, я бы никогда не узнала, что мой племянник Сэнди — подлец и не уничтожила бы завещания, написанного на его имя... Надо же, обокрасть меня! Уф!

— А вы помните, где живёт мистер Лайл? — спросил Уотсон, с невероятным терпением вынесший всю тираду милейшей мисс.

— Молодой человек, — торжественным тоном произнесла старушка, и её вуаль заколыхалась, как перья на шлеме Афины Паллады. — Я этот адрес не забуду никогда в жизни. Извольте: Гудж-стрит, дом шестнадцать. Мистер Герберт Лайл. Увидите, сэр, он и вам поможет.

Уотсон далеко не был в этом уверен, но всё же это была надежда, и у доктора явилось желание поцеловать мисс Маус, но он побоялся получить вторую пощёчину и ограничился тем, что галантно поднёс к губам её ручку, охваченную чёрными кружевами далеко не первой свежести.

Расставшись наконец с достойною девицей, доктор хотел было перейти улицу и отправиться домой, но вдруг у него явилась мысль, что ещё не поздно, и можно попробовать уже сегодня познакомиться с мистером Лайлом. В памяти доктора обнадёживающе звучали слова мисс Маус: «Он считает себя учеником мистера Шерлока Холмса». Считает! Однако так ли это на самом деле?

Доктор взглянул на часы. Они показывали половину восьмого. Холмс принимал посетителей до глубокой ночи, порой и ночью. А каковы привычки мистера Лайла?

«Будь же, что будет!» — отважно решил доктор и, заметив проезжающий кэб, решительно поднял руку и остановил его.

На Гудж-стрит он был около восьми часов. Уже темнело. Дом номер шестнадцать оказался обычным четырёхэтажным строением без особенных украшений. На звонок вышел пожилой мужчина со стаканом недопитого чая в руке.

— Здесь ли живёт мистер Герберт Лайл? — спросил Уотсон.

— На втором этаже, — ответил, зевнув, привратник. — Дверь направо. Колокольчик сильнее дёргайте, он туговат...

Последнее слово старик проглотил в зевке, и доктор так и не понял, то ли туговат молоточек у дверного колокольчика, то ли мистер Лайл туговат на ухо.

Шнур вышеупомянутого колокольчика Уотсон дёрнул изо всех сил, и звон огласил, наверное, всю Гудж-стрит. За дверью послышались поспешные шаги, дверь отворилась, и доктор увидел в крохотной прихожей, слабо освещённой лампой, юношу-мулата лет семнадцати.

— Что вам угодно? — очень вежливо, нисколько не удивлённо спроси юноша.

— Могу ли я видеть мистера Герберта Лайла?

— Да, сэр, он дома, — кивнул мулат.

Он взял у доктора трость, помог ему снять пальто и пристроил его на маленькой вешалке, которая неизвестно как втиснулась в крохотную прихожую.

Из-за неплотно прикрытой двери, которая вела, должно быть, прямо в гостиную, послышался мягкий, чуть хрипловатый голос:

— Генри, кто там?

— К вам, масса Герберт! — откликнулся юноша. — Какой-то джентльмен.

— Проси, — приказал голос.

И доктор вошёл в услужливо распахнутую юношей дверь.

ГЛАВА 2


Комната, в которой оказался Уотсон, была невелика, но светлая мебель и светлые обои делали её просторнее, а небольшой, ярко пылающий камин придавал ей очень уютный вид. Видно было, что квартира недорогая, однако это не сразу бросалось в глаза.

Посреди комнаты стоял обеденный стол, в глубине, справа от камина — письменный с простеньким чернильным прибором. Между двумя этими столами, в непосредственной близости от камина, пристроилось плетёное кресло, а в кресле сидел, повернувшись лицом к двери, человек в тёмно-синем домашнем халате.

До прихода сюда доктор никак не мог мысленно нарисовать портрет мистера Лайла, так что ему не пришлось сравнивать его истинный облик с воображаемым. Но первое, что слегка удивило доктора, это возраст новоявленного сыщика. Герберт Лайл с первого взгляда показался ему юношей. Затем, всмотревшись, Уотсон понял свою ошибку. Сидящему в кресле человеку было по меньшей мере двадцать семь — двадцать восемь лет, а его глаза, большие, чёрные, внимательные, казались и того старше. Лицо мистера Лайла было овальным, черты очень тонки, рот, одновременно нежный и жёсткий, выдавал страстную натуру, мужественное сердце и силу характера, но подбородок казался слишком маленьким и мягким. На левой щеке чернело большое родимое пятно, и это придавало лицу какое-то удивлённое выражение. Голову молодого человека окружало целое облако крупно вьющихся светло-каштановых волос, явно враждующих с лаками и помадами, а каштановые усики, подстриженные совсем коротко, воинственно топорщились, притворяясь грозными. Они, однако, не портили лица мистера Лайла, в общем очень приятного, как не портили его и очки, которые сыщик надел, увидев вошедшего. Шею молодого человека до подбородка закрывал чёрный шёлковый шарф, намотанный длинной спиралью. Свисающий на грудь конец этого шарфа мистер Лайл слегка теребил левой рукой, словно тот заменял ему чётки. Рука у сыщика была аристократическая, слегка смуглая, как и лицо, маленькая, с великолепными точёными пальцами.

— Добрый вечер, сэр, — всё тем же молодым, немного севшим голосом сказал молодой человек вошедшему. — Моё имя Герберт Лайл. Частный детектив. Кого я имею честь принимать у себя?

— Меня зовут, — начал доктор. — Джон Уотсон. Врач. Я пришёл...

Не успел он назвать своего имени, как в хозяине внезапно произошла перемена. Лицо мистера Лайла вдруг вспыхнуло:

— Доктор Уотсон?! — вскрикнул он взволнованно. — Вы — доктор Уотсон?!

— Да, сэр. Мне говорили о вас, и я...

— Простите, сэр? Кто говорил? У меня пока что не слишком большая практика.

— Эту даму зовут мисс Маус. Пожилая особа, которая отзывалась о вас самым восторженным образом.

Молодой человек чуть заметно улыбнулся:

— A-а! Да-да, помню. Правда, стоит заметить, что её дело не представляло вообще никакой сложности. Но если вы пришли ко мне, значит, вам нужна помощь?

— Очень нужна, мистер Лайл! Точнее, не совсем мне.

— В любом случае я и не мечтал о такой чести! Садитесь, прошу вас.

Герберт Лайл встал и придвинул доктору второе кресло. Всего их в комнате было два и ещё стул с плетёной спинкой.

— Генри! — крикнул сыщик.

Юный мулат появился мгновенно.

— Приготовь кофе и сделай хотя бы несколько сандвичей. Джентльмен не обедал. Ну, живо! Знаешь, кто это? Это доктор Уотсон!

— Правда?! — живые глаза юноши так и вспыхнули. — Настоящий доктор Уотсон?

— Ну не игрушечный же! Делай, что тебе говорят.

— Как вы догадались, что я не обедал? — спросил доктор, немного удивлённый, но и весьма обрадованный впечатлением, которое произвело его имя на молодого сыщика.

— Но вы же приехали с того берега Темзы, недавно приехали, — ответил мастер Лайл. — Когда вам было обедать?

Доктор пристально оглядел себя, особенно внимательно взглянув на свои ботинки. Потом развёл руками:

— Ничего не понимаю!

Герберт Лайл улыбнулся:

— Не туда вы смотрите, доктор. Вы держите в руках свой цилиндр. На нём я вижу маленький белый лепесток. Сейчас весна, цветут яблони. Но в городе, по эту сторону реки, садов нет. За городом вы быть не могли — тогда правый рукав вашего пальто, торчавший из окна кэба, не только забрызгал бы дождик, но и залила бы грязь: дороги сейчас непроходимы — дождь льёт третий день кряду. Значит, вы были за Темзой, в районе частных вилл, в Чизике, вероятно. Так как едва ли вы выходите из дому, не почистив цилиндра, то скорее всего вы были в этом районе именно сегодня, а не вчера, и вернулись недавно — рукав мокрый, а цилиндр сух, значит, вы вышли из кэба после дождя, а он кончился час назад. Вывод — вы не заходили домой обедать.

— Великолепно! — с невыразимой радостью воскликнул доктор. — Я начинаю надеяться, мистер Лайл, что вы сумеете помочь мне выполнить просьбу моего друга.

— Просьбу мистера Холмса?! — вскрикнул Лайл, и его глаза вспыхнули за стёклами очков. — Вы пришли ко мне по его просьбе?!

— Да, сэр, — доктор кивнул. — Он написал мне. Вы... вы ведь знаете о том, что с ним случилось и где он теперь?

Неожиданно Лайл слегка побледнел. Поняв, что Уотсон это заметил, он опустил глаза и ответил сдержанно:

— Да, знаю. Позвольте, доктор, ваш цилиндр, я положу его на стул. Генри не рискнул засунуть его на нашу вешалку, оттуда он неминуемо свалился бы.

— Зато он дал вам возможность определить, где я был, — улыбнулся Уотсон. — Спасибо, сэр. Ну а теперь разрешите объяснить, в чём суть просьбы мистера Холмса. Прочтите его письмо — и вы поймёте, почему я искал именно частного сыщика.

И он подал мистеру Лайлу конверт, из которого заблаговременно вытащил последний листочек. На этом листке не было изложения обстоятельств дела, была лишь просьба навестить миссис Нортон.

Молодой сыщик поправил очки и принялся читать, подолгу внимательно вчитываясь в каждую строку. Через какое-то время он поднял голову и спросил:

— Джон Клей — изобретатель «Союза рыжих»? Он, кажется, на нём и попался?

— Совершенно верно, — подтвердил доктор. — Я сам был при его аресте. Ловкий и хитрый преступник. Не могу понять, как сумел Холмс так с ним сблизиться.

— Значит, там он узнал его лучше, — заметил Лайл и продолжал читать письмо.

Тем временем Генри принёс на подносе две чашечки кофе и тарелку с неплохо сделанными сандвичами.

— Ваш слуга наверняка очень вам предан, — заметил Уотсон, когда юноша, поставив поднос на стол, вышел из комнаты.

— Так оно и есть, — кивнул Лайл. — Генри был ребёнком, когда мы познакомились. Я тогда жил в Америке. Парень мне уже тогда был кое-чем обязан, а благодарным он быть умеет. Потом я уехал, шесть лет мы не виделись, и вот недавно я его встретил на лондонской улице. Оказалось, он искал свою мать. Она была англичанкой, некогда приехавшей к родственникам в Америку без гроша в кармане. Думала, родственники найдут ей работу. Напрасно думала! В итоге, девушка вышла замуж за бывшего слугу этой семьи, негра, разбогатевшего на торговле хлопком. Потом он разорился, запил и умер. Вдова продала дом и кое-как растила сына. Но тут пришло письмо из Лондона — сообщение о каком-то там наследстве. Женщина отправилась в Англию, а Генри на время взяли к себе те самые родственники, у которых когда-то работал её покойный муж. Прошёл год — ни писем, ни весточек. Родня стала намекать Генри, что тому уже шестнадцать лет — иди, мол, работай. А он парнишка отчаянный. Продал последние материны безделушки да и поехал вслед за нею. И, приехав в Лондон, узнал, что наследства никакого не было: то сообщение оказалось ошибкой, а его мать год назад умерла. Наверное, ещё одно разочарование её доконало. Словом, Генри мне всё рассказал, и я взял его на службу, хотя платить могу сущие гроши. Простите, что рассказываю вам всё это, оно к нашему делу не относится, однако, хочу, чтобы вы знали: на моего слугу, если что, можно положиться.

— Я это понял, — кивнул доктор.

— Вот и отлично. Но вернёмся к тому, с чего начали, и больше не станем отвлекаться. Пейте кофе, а я постараюсь кое-что понять...

И сыщик снова углубился в чтение письма. Минут через пятнадцать он закончил читать и только тогда потянулся за своей уже почти остывшей чашечкой.

— Как вы это расцениваете? — с нетерпением спросил Уотсон.

— Невероятно! — воскликнул молодой человек. — Ювелирное преступление! Гениальная изобретательность.

— Холмс полагает, что оно изобретено не кем иным, как самим покойным профессором Мориарти, — усмехнулся Уотсон. — А он был гением зла. Но, мистер Лайл, сможете ли вы отыскать следы в этом затоптанном за девять лет лабиринте?

— Доктор, чувствуется, что вы писатель! — воскликнул Герберт Лайл. — Великолепное сравнение. Смогу ли, вы говорите? Постараюсь. Собственно, задача решена мистером Холмсом, и сложность в другом...

— Холмс даёт только некоторые советы и неясные намёки, — возразил Уотсон.

— А по-моему, они очень даже ясны. — Лайл ещё раз взглянул на письмо, и в его взгляде доктор заметил настоящее восхищение. — Просто мистеру Холмсу кажется, что давать сыщику готовую версию, значит, полностью подавить его инициативу. Он прав. Но я вижу решение загадки почти так же ясно, как сразу увидел его мистер Холмс, если только я вообще в состоянии понимать ясно оформленные мысли. Однако же решение ничего не даёт, и сам Шерлок Холмс на это указывает. Надо отыскать доказательства, доказательства непричастности Джона Клея к убийству эсквайра Леера.

— Послушайте, сэр, — решился предположить доктор, — а что если всё-таки Клей совершил убийство? Что если он, пользуясь расположением Холмса, сочинил эту дикую историю?

— Этого не может быть! — резко возразил Герберт Лайл. — Мне думается, мистер Холмс может иногда ошибаться в оценке ситуации — в конце концов, он не Бог, а человек. Но вот ошибиться в оценке человека, не отличить правду от лжи, нет, он этого не мог. Такие люди, как ваш друг, мистер Уотсон, если ещё такие на свете, обладают могучей интуицией. Они всю жизнь подавляют её во имя своей потрясающей логики, но если уж дают ей волю, она действует безошибочно, как стальное лезвие, тщательно хранимое в дорогих ножнах. Нет, он не ошибся в Клее, да я и сам вижу, что Клей сказал правду. Такой, как он, придумал бы историю поубедительнее, если бы захотел солгать.

— Должен согласиться с вами, — проговорил Уотсон, почувствовав себя слегка уязвлённым. — Можно подумать, сэр, что вы, не будучи знакомы с мистером Холмсом, знаете его лучше меня.

— Что вы, сэр! Я всего только делаю выводы, — щёки сыщика порозовели. — Я скромный ученик великого учителя, не более, но со стороны, издали, быть может, уловил в учителе то, чего никто другой не увидел. Итак, отбросим сомнения. Джон Клей невиновен в убийстве и не заслуживает пожизненного заключения, каковы бы ни были его прочие грехи. Наша задача — доказать его невиновность.

— И вы уже представляете себе, как это сделать? — спросил доктор.

— Я не представлял бы, но в письме мистера Холмса есть прямое указание, с чего начинать. Вот взгляните.

Доктор посмотрел на указанную строчку и прочитал: «Прежде всего важно установить судьбу «глаз Венеры»...

— Но это же не составит труда! — воскликнул Уотсон. — Эти стекляшки скорее всего находятся в архиве Скотленд-Ярда.

— Вы имеете в виду подделку, — улыбнулся Герберт Лайл. — Ту, замечательную, редчайшую подделку, которую, ничего не подозревая, похитил Джон Клей. — А Холмс пишет о подлинных «глазах Венеры».

— Как?! — вскрикнул поражённый доктор. — Вы полагаете, что знаменитые сапфиры не были подделкой с самого начала?! Вы думаете, их подменили?

— Это не я так думаю, а ваш друг, не то он не советовал бы их искать, — ответил молодой детектив.

— Но послушайте, мистер Лайл, это же абсурд! — произнёс Уотсон. — Я перечитал письмо раз пять, я помню наизусть рассказ Клея, который так подробно приводит Холмс. Сейф был открыт самим Леером, Клей при нём взял оттуда сапфиры. Неужели хозяин не увидел бы подделки?! Хотя он мог быть слишком взволнованно если так, если кто-то уже взял «глаза Венеры» раньше, то для чего было подстраивать второе ограбление?

— Чтобы скрыть, что было первое, — спокойно сказал Лайл. — Представьте: преступник крадёт сапфиры и заменяет их блестяще изготовленной подделкой. Затем Джон Клей крадёт эту подделку. Его ловят. Провал и донос, сделанный бывшим сообщником Клея, очевидно, тоже подстроены. В полиции обнаруживается, что «глаза Венеры» — фальшивки. Вот и всё. Дело закрыто. Камни исчезают, и их уже никто не ищет.

— Боже правый, как я сам не понял! — вскричал Уотсон.

— Клей не понял, а он хитрее и авантюрнее по натуре, чем мы с вами вместе взятые, — вздохнул Лайл. — Это только кажется простым, это — хитрейший замысел. Но Шерлок Холмс разгадал загадку, намекнул мне на отгадку, и вот я тоже отгадал.

— В таком случае понятен мотив убийства Леера, — проговорил доктор. — Его убили, чтобы он не стал доказывать и не доказал, что его камни были подлинные. Но как он был убит? Кто убийца, и самое главное — где он был?!

— Вот в этом — основная сложность, и на это указывает мистер Холмс, — задумчиво сказал Герберт Лайл, вертя в руках пустую кофейную чашку. — Допустить, что Джон Клей мог что-то прозевать, не заметить в комнате, где негде спрятаться, третье лицо, допустить, что никто из слуг не услышал второго выстрела, если выстрел был, наконец допустить, что преступник, если он и был в комнате, ускользнул незамеченным менее чем за сорок секунд, прошедших с момента первого выстрела — согласитесь, всё это выглядит абсурдом! И вот эту фразу вашего друга мне понять, сознаюсь, трудно. Он пишет: «Нет сомнения, что убийца был в комнате, равно, как и убитый». Вы понимаете, что он хочет этим сказать?

— Ну... в общем, очевидно, что убийца каким-то образом проник в комнату, когда там были Клей и эсквайр Леер, и...

— Э, нет! — голос Лайла выдал досаду. — Я и сам было так подумал. Но я не сомневаюсь, что мистер Холмс предельно точен в определениях и никогда не написал бы лишней фразы, не вставил бы во фразу ни одного лишнего слова. «Убийца, как и убитый». Если мистер Леер был жив в тот момент, когда раздался выстрел Клея, то как можно называть его убитым? Он был убит после выстрела. Весь вопрос в том, каким образом?

Но как бы там ни было, надо начинать расследование, и начинать с того пункта, с которого советует начать Шерлок Холмс.

— Он пишет: «Начните с материалов о профессоре Мориарти. Нет сомнения, что сапфиры похищены его агентом и по его плану». Там так написано, я помню, — сказал доктор Уотсон.

Герберт Лайл ещё раз взглянул на письмо.

— Да, и, очевидно, это — единственная отправная точка. Ну что же... Мистер Холмс пишет, что можно воспользоваться его материалами. Он имеет в виду свою картотеку, не так ли?

— Так. — Уотсон всё с большей симпатией смотрел на молодого сыщика, тот уже внушал ему доверие. — Картотека находится на Бейкер-стрит. Вы можете поехать гуда и там всё, что нужно, посмотреть. И я с вами поеду, чтобы представить вас миссис Хадсон. Если вы читали мои отчёты, то знаете, кто это.

— Знаю, сэр. Квартирная хозяйка.

— Очень милая и обходительная женщина. Уверен, она будет вам рада.

— Это возможно! — Лайл вспыхнул от удовольствия. — Я никогда и не мечтал работать с картотекой Шерлока Холмса... А в квартире сейчас живёт кто-нибудь?

— Нет, и никто жить не будет до возвращения её владельца, — нахмурившись, ответил доктор. — Миссис Хадсон — небогатая женщина, но заявила, что ни за что никому не сдаст этих комнат, они будут ждать хозяина. Я хотел ей заплатить за несколько месяцев вперёд, но она и слышать об этом не желает. Мы можем уже сейчас туда поехать. Правда, десятый час, и вы, должно быть, устали.

— Я? — Герберт Лайл покачал головой и вдруг его глаза отчаянно, по-мальчишески засверкали. — С нынешнего дня, с этой минуты я не буду больше уставать, доктор Уотсон. Я не устану, пока не сделаю всё, что в моих силах, всё, что выше моих сил, чтобы выполнить просьбу мистера Холмса.

Уотсон улыбнулся и поднялся с кресла.

— Я рад, что встретил вас, сэр, — сказал доктор. — Вы благородный человек. Другие завидуют Холмсу, а вы восхищаетесь им.

Герберт Лайл опустил голову. Он был ниже доктора примерно на полголовы, и Уотсон не мог больше видеть выражения его лица, но он не сомневался в том, что в глазах молодого сыщика всё так же горит мальчишеский огонь отваги.

— Едем на Бейкер-стрит, сэр! — сказал Лайл. — Подождите меня, я только переоденусь.

Он ушёл в соседнюю комнату, вероятно, служившую ему кабинетом и спальней, и не более чем через пять минут, появился в тёмном, наглухо застёгнутом сюртуке и мягкой серой шляпе, с тростью в руке.

Отдав какие-то распоряжения своему юному слуге, детектив отворил дверь и кивнул доктору:

— Идёмте. И да поможет нам Бог!

ГЛАВА 3


Четвёртый день они жили вместе, в одной квартире.

В тот вечер, когда они приехали сюда вдвоём и Уотсон представил своего нового знакомого миссис Хадсон, добрейшая хозяйка несколько растерялась. Однако, узнав, для чего Герберту Лайлу понадобилось проникнуть в охраняемую ею опустевшую «сокровищницу», она с готовностью провела молодого сыщика в квартиру и сказала:

— Вы вольны делать здесь всё, что сочтёте нужным, сэр! Раз это просьба мистера Холмса, то я, с моей стороны, помогу вам всем, что в моих силах.

— Но мне, наверное, понадобятся несколько дней работы с картотекой, — смутился от такого радушия Лайл. — Не будут ли вам в тягость, миссис Хадсон, мои ежедневные визиты?

— Я же вам сказала: делайте всё, что сочтёте нужным, и столько дней, сколько потребуется. Только вот я подумала: зачем вам приходить сюда каждый день — тратить время, силы? А если далеко живете, то и деньги — эти кэбмены иной раз теряют совесть! Так не поселиться ли вам, сэр, в этой квартире на то время, пока вы будете выполнять просьбу мистера Холмса? Я уверена: он не станет возражать, когда узнает.

Лайл смутился ещё больше, но и Уотсон стал горячо убеждать его принять предложение добрейшей квартирной хозяйки. И молодой человек с видимой радостью согласился.

— Я заплачу вам за те дни, что здесь проживу, — сказал он миссис Хадсон.

Но она замахала руками:

— Это — квартира мистера Холмса, и я ни с кого никаких денег получать не стану — квартира не сдаётся! Я буду считать, что вы просто в гостях у моего постояльца.

Что касается Уотсона, то на другое утро он пришёл узнать, как идут дела у мистера Лайла, и нашёл его утонувшим в бумагах и записях, измученного, не спавшего ночь, но полного неистовой энергии. Доктору невольно вспомнилась сосредоточенная самоотдача, с которой работал Холмс. Правда, Лайла отличала, пожалуй, некоторая суетливость, но Уотсон отнёс это за счёт неопытности молодого сыщика. Доктору всей душой захотелось помочь этому человеку, взявшему на себя почти невыполнимую задачу, помочь, хотя бы участием.

— А что, если и я пока поживу тут с вами? — спросил он Лайла. — Уж мне-то миссис Хадсон не откажет, я столько лет здесь прожил! Хотел переселиться сюда, когда... когда случилась эта беда с Холмсом, но не смог. Честно говоря, было слишком тяжко. Эта квартира, и без него... Но теперь — другое дело. Я могу вам понадобиться. Ведь могу?

— Конечно, доктор, — ответил Лайл. — Только стою ли я такой чести?

— Да, полно вам! Стоите, не стоите? Что за вздор! Сегодня же улажу дела со своей практикой, попрошу мистера Анструзера временно меня заменить и переберусь. Займу свою прежнюю комнату. А вы — комнату Холмса. Сегодня, я вижу, вы и не спали. И не завтракали. Нет, вам определённо нужен сосед, а то вы себя изведёте.

И так, запросто, без столь обычных для англичан церемоний, они поселились вместе. Квартира на Бейкер-стрит ожила.

Первые сутки Герберт Лайл не отрывался от картотеки, в которой довольно быстро научился ориентироваться. Потом он стал делать какие-то записи, потом наконец немного отдохнул и поспал.

У него был довольно ровный характер, но иногда, чувствуя, что попал в тупик и не находит дальнейшей пищи для размышлений и решения задачи, Лайл нервничал, раздражался, казалось, готовый сорваться. Но тут же он гасил эти вспышки и принимался подшучивать над собой. Доктор отлично видел, что это спокойствие — результат выдержки, темперамент у Лайла на самом деле был огненный, но он неизменно держал себя в руках.

Они с Уотсоном обычно вместе завтракали, обедали, ужинали и за совместным столом, в разговоре, ближе узнали друг друга.

Герберт Лайл рассказал о себе немного, но ему просто нечего было больше рассказывать. Он был сыном небогатых англичан, которые волей судьбы оказались заброшены в один из северных американских штатов. Америка была его родиной, но ему довелось побывать и в Италии, и в Германии, и во Франции, ибо его отец много скитался, а мать рано умерла, и мальчик привык к бродячей жизни. После смерти отца он работал агентом одной небольшой фирмы, но ему вскоре надоело. Тогда он переехал в Калифорнию, поступил там в университет и проучился два года на юридическом факультете. Учиться дальше было не на что, не хватило денег, и молодого человека потянуло в Англию, на родину отца и матери. Здесь, в Лондоне, Герберт решил попытаться осуществить давнюю, почти тайную свою мечту, мечту, впитанную с прочитанными им ещё в детстве рассказами Уотсона о Шерлоке Холмсе. Едва веря в удачу, он дал объявление в газете. И первое же вскоре подвернувшееся дело принесло удачу и веру в себя. Потом пришёл ещё один клиент, потом ещё... Правда, денег это приносило немного, но сводить концы с концами удавалось, а что ещё нужно, когда при этом осуществляется мечта?

На второй день Лайл надолго исчез и вернулся расстроенный и злой. На лице у него отражались сомнение и усталость.

— Я, наверное, всё-таки бездарность! — воскликнул сыщик, усаживаясь за ужин, который давно ждал его. — Не могу связать между собой простых вещей. Мистер Холмс на моём месте давно бы держал в руках все доказательства. И ведь я чувствую, что они есть, они есть, я теперь сам вижу всю эту картину, но в каком-то месте всё исчезает, там словно белое пятно... Но где, где?

— Куда вы ходили? — спросил молодого сыщика Уотсон.

— Был в этом проклятом особняке Леера, — отвозил Лайл, без всякого аппетита ковыряя вилкой в яичнице. — Там живёт сейчас какой-то дальний родственник, везде и всё переставлено, кроме, слава богу, того самого кабинета. Ну осмотрел я всё... И ничего не понял. Не в воздухе же растворился этот убийца?! И потом я, выходит, плохо понимаю слова из письма Холмса, которые относятся к обследованию особняка.

— Ну уж там-то понимать нечего! — пожал плечами Уотсон. — Там обычная инструкция для осмотра. Я помню.

— Что вы помните? — спросил уныло Лайл.

— Холмс написал: «Обратите внимание на ковёр. Пятно на ковре. Кровь сворачивается за несколько минут. Большой сейф с двумя отделениями».

— Он как-то связывал это! — воскликнул Герберт. — Причём, он сам, безусловно, не до конца понял эту взаимосвязь, а изложил мимолётные мысли, не то, вне сомнения, высказался бы гораздо яснее, как в случае с поддельными камнями. Вот я видел и сейф, и ковёр, и кровавое пятно, которое сохранилось с тех времён на густом ворсе. Ну и что? Что я понял? Осёл!

Уотсон поперхнулся, едва не подавившись яичницей, и рассмеялся.

— Над чем вы смеётесь? — сердито спросил Лайл.

— Простите! Холмс порой тоже ругал себя ослом, когда у него что-то не получалось.

— Да, но он не мог ругать себя часто, ибо не получалось у него редко! А я... Да, забыл вам сказать, ещё я навестил полковника Джеймса Мориарти, брата покойного «светлой памяти» профессора, которому мы с вами обязаны этой очаровательной головоломкой. Полковник морочил мне голову полтора часа. Он старый паралитик, ездит в кресле, трясётся и совершенно ничего не знает.

Мистер Лайл вскочил из-за стола, изогнулся, изображая подагрическую дрожь в коленях и руках, и проблеял, уморительно шлёпая губами:

— Я де-е-йствительно понятия-я не-е име-ел о деяте-ельности Э-эдуарда! Я не знаю ни о каких его проде-елках. Я до сих пор думаю, что всё-ё это кле-евета полиции и вашего Шерлока Холмса. Эд вешал в де-етстве кошек и поджигал хвостики голубям, но больше в нё-ём ниче-его плохого не было, ре-ебёнок, как ребёнок!

— Милое дитя! — вскричал доктор.

— Вот-вот! — Лайл вновь плюхнулся на стул и принялся добивать яичницу.

На другой день он опять занимался картотекой и к вечеру вдруг нашёл в ней нечто, очевидно, очень интересное. Его лицо осветилось улыбкой, он быстро стал делать записи, потом оторвался от них и заходил по комнате, насвистывая. Настроение у него определённо поднялось. Внезапно он остановился, и доктор, взглянув на него из-за газеты, увидел, что молодой человек стоит возле приткнутого в углу гостиной соснового стола с химическими колбами и пробирками и смотрит на них расширенными глазами.

— Что вы там увидели, мистер Лайл? — удивлённо спросил доктор.

Герберт ударил себя ладонью по лбу:

— Понял! Доктор, вы слышали ведь о реактиве Шерлока Холмса?

— Он при мне его изобрёл, — улыбнулся Уотсон. — Я помню, как он исколол себе все пальцы, добывая кровь для опытов.

— Я читал, я читал! — молодой человек дрожал от возбуждения. — Вы и писали об этом, я вспомнил! Вы писали, что даже через несколько лет этот удивительный препарат даёт безошибочную реакцию на гемоглобин? Да?

— Да, — подтвердил Уотсон. — Я своими глазами видел, как Холмс получил реакцию, опустив в препарат кусочек ткани с кровавым пятном двенадцатилетней давности.

— Двенадцатилетней! Ну, так она должна получиться и на сей раз! Вернее, она не должна получиться, и это будет доказательством догадки Шерлока Холмса!

— Объясните наконец, какой догадки?! — заражаясь волнением Лайла, спросил Уотсон.

Не отвечая, молодой сыщик рылся в ящиках «химического стола». Его руки слегка дрожали.

— Ну, где он? — жалобно вскрикнул Лайл. — Я не разбираюсь в химических формулах. Где этот реактив?

Уотсон отстранил Герберта в сторону и, разобрав пакетики и склянки, вынул плоскую металлическую коробочку с красной этикеткой.

— Вот. Он всегда держал его здесь.

— Спасибо, доктор! — Лайл взглянул на часы. — Сейчас половина седьмого. Что же, родственники покойного коллекционера простят мне поздний визит!

— Не поехать ли мне с вами? — спросил доктор.

Лайл отозвался уже из комнаты Холмса, где поспешно надевал сюртук:

— Пожалуй, не стоит. Я притворюсь, что просто забыл у них какую-нибудь мелочь. Вы — слишком известны как друг мистера Шерлока Холмса. Не надо тревожить этих людей, не то, как бы они нам убийцу не потревожили. Помните, Холмс написал: «Возможно и вероятно, что убийца был близок к дому Леера».

И выскочив из комнаты, уже в шляпе и перчатках, неутомимый детектив исчез.

Он вернулся в десятом часу и был приятно удивлён, увидев на «химическом» столе колбу с готовым, уже растворенным в воде реактивом.

— Я подумал, — скромно заметил Уотсон, — что сделаю это неплохо, я не раз видел, как мой друг его разводил.

— Вы догадались, что материал для исследования я привезу с собой? — улыбаясь, спросил мистер Лайл.

— Но ведь реактива вы туда не брали, — пожал плечами доктор. — Я понимал, что ковра вы не прихватите, но, очевидно, вы сумели выстричь из него ворс?

— Вот именно! — хлопнул в ладоши сыщик. — И притом под носом у хозяина и горничной, притворяясь, что ищу стекло от очков. Кстати, надо вставить его назад, в оправу... Ну, доктор, а теперь произведём эксперимент.

— Признаюсь, не вижу смысла, — пожал плечами Уотсон. — Для чего вам устанавливать, что возле стола в кабинете Леера пролилась кровь? Это и так бесспорно.

— Вот мы и проверим. — Герберт Лайл, усмехаясь, подошёл к столу. — Смотрите же, доктор — бросаю.

Сыщик вытащил из кармана бумажный конверт, вынул оттуда несколько толстых шерстяных ворсинок, окрашенных в буроватый цвет, и бросил их в стакан.

Шерстинки поплавали на поверхности, затем намокли и погрузились. Но вода осталась чистой: не потемнела и не замутилась, в ней не появилось красноватых хлопьев, обычных при реакции этого препарата на малейшее присутствие гемоглобина.

— Не может быть! — закричал Уотсон. — Я ведь проверял реактив перед тем, как приготовить эту смесь. Он действует.

— Я и не сомневался в этом! — хохоча от радости, воскликнул Герберт Лайл. — Вот теперь уже у меня есть улика! Вы понимаете не догадка, а улика! Это не кровь!

Уотсон провёл рукой по лбу и почувствовал, как в голове у него что-то скрипит, будто трутся друг о друга какие-то заржавевшие колёсики.

— Глупею! — сказал он. — Ничего не понимаю. Я врач, и для меня это абсурд. Там лежал мертвец. На ковре, под его головой было пятно. Не быть там его не могло. Пятно крови. И теперь вы говорите, что это не кровь?

— Говорю и утверждаю это! Я опрашивал прислугу, они все подтвердили, что ковёр тот самый и пятно то самое. Наследник сохранил ковёр с пятном как память о семейной трагедии. Но это не кровь Леера, это вообще не кровь. Конечно, убийца мог зайти на бойню и принести оттуда бутылочку настоящей крови. Но помните: «Кровь быстро сворачивается...» У него было бы мало времени, да и на бойне его могли запомнить и в случае чего опознать. Кто знает? Да и зачем тащить туда кровь, если эти остолопы в полиции никогда не проверяют того, что кажется им очевидным?

Уотсон тяжело вздохнул:

— Лайл, извините, но я тоже остолоп. Я не понимаю, почему из простреленной головы убитого не вытекло ни капли крови? И для чего было поливать ковёр какой-то краской? Ведь это краска?

— Скорее всего охра с чем-то ещё, — молодой сыщик вынул из конверта ещё немного ковровой шерсти, потом убрал её назад и спрятал конверт в ящике стола. — Ну а понадобилось это потому, что из простреленной головы Леера, когда она коснулась этого ковра, уже не могло вытечь ни капли крови. Он был убит за несколько часов до выстрела Джона Клея.

— То есть вы хотите сказать, что с Клеем говорил не Леер?! — закричал поражённый Уотсон. — Значит... С ним говорил убийца?!

— Да, в великолепном гриме. Он убил Леера, скорее всего воспользовавшись каким-нибудь шумом в доме, а что ещё вернее, из духового ружья. Спрятал тело, затем загримировался так, что даже слуги его не узнали. Думаю, он постарался сделать так, чтобы близко к нему никто из них не подходил. Убийца провёл в доме часа два, вероятно, а потом якобы уехал в клуб, в тот клуб, где состоял членом эсквайр Леер. Потом он «внезапно» вернулся, застал грабителя, великолепно разыграл и смятение, и отчаяние, отдал вору фальшивые сапфиры, заранее положенные в сейф на место украденных настоящих, и спровоцировал Клея на выстрел. Если бы Клей не выстрелил, он, наверное, сам бы пальнул из того пистолета, что лежал на столе. Весь вопрос в том, куда он спрятался и как незаметно ускользнул после того, как Клей выскочил из комнаты и его увидели слуги?

— И где был труп? — спросил Уотсон. — Труп-то он положил на то место, где сам упал в свой так называемый обморок.

— Помните слова из письма Холмса? — тихо спросил Лайл: — «Большой сейф с двумя отделениями!» Мистер Холмс написал эти слова крупнее остальных. Фальшивый Леер открыл Клею верхнюю часть сейфа, где лежали фальшивые «глаза Венеры». Что было в нижней части, Клей видеть не мог.

— Силы небесные!!! — задыхаясь, произнёс Уотсон. — Какое чудовище!

— Коварнейшее из всех чудовищ — человек, — глухо произнёс Герберт Лайл. — Подумать только, такая изобретательность во имя двух блестящих камушков! Ну что же, как он скрылся, я пока не понимаю. Но догадываюсь. Надо найти «глаза Венеры», доктор. Надо их найти, тогда мы, возможно, найдём и убийцу, если он жив, а не был вздёрнут на виселицу вместе со всей шайкой Мориарти. Если его постигла таковая судьба, я, клянусь вам, не заплачу. Тогда мы просто должны установить его имя и присоединить к его заупокойной ещё и этот подвиг.

В это время на лестнице послышались шаги, и показалась миссис Хадсон.

— Вас не было, мистер Лайл, когда принесли телеграмму, — сказала она. — Вот, возьмите. Из Милана.

— Из Милана!

Герберт Лайл жадно схватил телеграмму, вскрыл и прочитал. Глаза его блеснули, он устало упал в кресло.

— Всё, мистер Уотсон! Спать... Умираю. Завтра обо всём этом поговорим подробнее. Сегодня больше не могу.

Наступило утро четвёртого дня совместного пребывания молодого детектива и доктора в квартире на Бейкер-стрит. И началось оно таким образом, что даже ко всему привыкший Уотсон был несколько огорошен.

— Сэр, я еду в Милан! — объявил за завтраком Герберт Лайл.

Проглотив своё изумление, Уотсон как ни в чём не бывало спросил:

— А я?

— Если хотите, если вам не трудно, я буду счастлив пригласить вас поехать со мной.

— Отлично! — воскликнул доктор. — Билеты заказаны?

— Генри заходил утром, и я его отправил их покупать, — ответил Герберт.

Доктор улыбнулся.

— Вы не теряете времени, сэр. Ну, а цель нашей поездки? К кому мы едем?

— К Венере, — серьёзно сказал сыщик.

— Отобрать у неё глаза? — губы доктора под густыми усами прятали усмешку.

— Вы совершенно правы, — тем же тоном ответил Герберт Лайл.

ГЛАВА 4


Миновав Швейцарию, поезд катил по холмистой Северной Италии.

Если в Лондоне весна недавно началась, то здесь она царила, сверкала, рассыпалась по холмам и впадинам тысячами цветов, ткала ковры из всех оттенков зелёного, красного, жёлтого, лазоревого и фиолетового. Солнце осыпало землю струями золота, а небо напоминало утренние морские волны и было, как море, подернуто легчайшим белым кружевом, но не пены, а прозрачных, не скрывающих солнца облаков.

Воздух был настоян на мёду и при каждом глубоком вдохе казался хмельным.

Герберт Лайл сидел, прижавшись щекой к раме открытого окна. Вот уже полчаса он не отрывал взгляда от скользящих за окном сказочных картин.

— Смотрите, доктор! — вдруг прошептал он. — Смотрите, как красиво! Вот я и думаю: это всё бесплатно, всем и на всю жизнь. А люди сходят с ума, грабят и убивают друг друга из-за холодных гранёных камешков. Понимаю — мысли детские и смешные. Но не мшу их прогнать. А ведь когда-то и мне казалось, что богатство, блеск, роскошь стоят многого.

Уотсон грустно пожал плечами:

— Так или иначе, в жизни любого человека, любого цивилизованного человека, богатство что-то да значит. От этого и преклонение перед золотом и этими самыми гранёными камешками. Красота, созданная Богом, куда выше любого рукотворного произведения, но большинство людей предпочитают красоту, которая продаётся.

— Про которую можно сказать: «Это моё»! — подхватил Лайл. — Общепризнанные фетиши. Как обидно...

— За людей? — спросил Уотсон.

— За красоту. Если её можно покупать и продавать, то что тогда нельзя?

— Любовь, — проговорил доктор. — Её нельзя ни купить, ни продать, потому что никто не знает её цены.

Чёрные глаза Герберта за стёклами очков вдруг как-то странно блеснули:

— Вы любили, Уотсон? — спросил он.

Тот кивнул:

— Любил. И даже двенадцать лет подряд был очень счастлив. Потом моя жена умерла.

— Да, я читал. Читал в одном из ваших рассказов. — Герберт вновь отвернулся к окну. — Просто не думал, что вы так откровенны с читателем. Простите!

— Прощаю, — доктор улыбнулся. — А вы? Раз вы об этом заговорили, то и сами не безгрешны.

Лайл засмеялся:

— Мне за тридцать, сэр. В таком возрасте безгрешны одни монахи. У меня в жизни много чего было. И о многом, — тут его голос вдруг стал жёстким, — я предпочёл бы забыть. Но есть и то, чего я не забуду и забывать не хочу. Я тоже был счастлив. Но расскажу об этом, если можно, как-нибудь в другой раз.

В Милан они прибыли вечером.

Выходя на перрон, сыщик осведомился у своего спутника, знает ли тот итальянский язык.

— Понимаю довольно сносно, — ответил Уотсон, — потому что знаю латынь. Но говорю ужасно. Едва ли смогу быть вашим переводчиком.

— Мне переводчик не нужен! — возразил Лайл. — Я говорю по-итальянски почти так же, как по-английски. Но мне хочется, чтобы вы поняли всё, что услышите. Сейчас ещё не поздно. Мы можем не откладывать визита, ради которого приехали.

Он подозвал носильщика, сунул ему в руку монету и на совершенно чистом итальянском языке приказал отправить их с доктором скромный багаж в какую-то гостиницу, название которой он произнёс слишком быстро, чтобы Уотсон успел разобрать его.

— Ну, а мы пешком пройдёмся! — воскликнул затем сыщик. — Вечера здесь обворожительные. На юге Италии в это время года уже бывает душно. Но здесь, в Милане, — совсем другое дело!

Они вышли из здания вокзала и зашагали по миланским улицам, стремительно темнеющим, ибо на юге почти нет заката — темнота наползает сразу, точно кто-то опускает густой лилово-коричневый занавес.

Уотсон понял, что Лайл отлично знает Милан. Он шёл, ни у кого ничего не спрашивая, лишь посматривая по сторонам, даже не задерживаясь, чтобы прочитывать названия улиц.

Примерно через полчаса они подошли к неширокому, зелёному переулку, свернули в него и остановились перед ажурными воротами сада, за которым светлел великолепный небольшой особнячок, выстроенный в период расцвета итальянского барокко. Лайл пихнул ворота ногой, и они отворились.

— Как мило и очаровательно не запираться, не бояться воров и пускать к себе всякого приходящего! — воскликнул Герберт.

Едва он произнёс эти слова, из-за розовых кустов, окружающих особняк, выскочил с лаем громадных размеров чёрный дог и ринулся к непрошеным гостям.

— Ч-чтоб тебя!

Герберт Лайл, толкнув плечом Уотсона, прянул назад, и они вылетели на улицу, едва успев захлопнуть ворота перед самой мордой взбешённого пса.

— Уф! — воскликнул Лайл и расхохотался,— Я ожидал этого, но всё же сунулся... Тьфу ты!

— Испугались? — спросил, переводя дух, Уотсон.

— А вы нет? — ехидно взглянул на него Герберт.

— Кто вы такие и что вам надо? — послышался из сада сердитый голос.

Высокий мужчина в фартуке садовника стоял на дорожке и, унимая пса, недружелюбно смотрел в сторону пришельцев.

— Нам нужна хозяйка! — крикнул Лайл, из осторожности не спеша вновь открывать ворота. — Мы из Лондона, от полковника Джеймса Мориарти.

— А-а-а! — протянул садовник. — Ну если так, заходите. Я держу его, не бойтесь. Куш, Карло, куш!

Не прошло и минуты, как приезжие оказались в великолепной гостиной на первом этаже особняка. Мрамор и хрусталь отражались в двух громадных зеркалах, а посреди мраморной розетки, выложенной в центре пола, красовался бассейн, и бил небольшой фонтанчик. Олеандры и камелии в кадках придавали гостиной вид сказочного зачарованного замка.

Садовник передал полномочия горничной, та попросила гостей подождать и поднялась наверх, по узкой мраморной лестнице. Лайл бесцеремонно уселся в обитое белым атласом кресло и, сощурившись, оглядел гостиную.

— Небедно живёт, однако... Знаете, Уотсон, к кому мы с вами пришли?

— Понятия не имею, и вы могли бы этого не спрашивать.

— Двадцать пять лет назад эту женщину назвали Венерой Миланской, и до сих пор она — одна из самых красивых женщин Италии. Сейчас вы увидите её.

Едва сыщик сказал это, как послышались быстрые шаги, и по лестнице, придерживая рукой край свободного бардового платья, сбежала женщина.

Взглянув на неё, доктор понял, что Лайл сказал сущую правду — то была сама Венера. Гордо посаженная голова, тончайшие черты лица, кожа, нежная, как бархат и бледная, как розовый жемчуг, алый рот, дивной, непередаваемой формы, чувственный и строгий одновременно, Прекрасную шею охватывало аметистовое колье, которое на ней казалось тусклым. Плечи безукоризненной формы, выступающие из открытого декольте с бесстыдным торжеством совершенства, волосы цвета жёлтой маргаритки, густыми локонами обрамляющие лицо и падающие на шею. И глаза, глаза-сапфиры, синие, сияющие, совершенно пустые и лишённые чувства. Дивный слепок с богини, буйное торжество физической красоты над духом, плотского начала над разумом.

В первый момент доктор даже не задал себе вопроса, сколько же лет этой красавице. Потом всмотрелся и увидел морщинки, тонкой паутиной окружившие эти дивные глаза, опущенные уголки рта, складочки на лебединой шее. На вид красавице было сорок, но доктор подумал, что она ещё старше, раз её назвали «Венерой Миланской» двадцать пять лет назад.

Вбежав в гостиную, хозяйка круто остановилась перед приезжими и вскричала довольно резким голосом:

— Ну, что ему надо от меня?! Зачем он прислал вас, старый попрошайка? Ни сольди не дам!

— Спокойно, синьора, — ровным голосом прервал её Герберт Лайл. — Мы не от мистера Джеймса. У нас своё дело.

— Ко мне? — удивлённо спросила женщина.

— К вам. Если только вы синьора Антония Мориарти.

— Я самая, — кивнула та своей белокурой царственной головкой.

Её имя заставило доктора чуть заметно вздрогнуть. «Мориарти»! Значит, эта женщина была в родстве с самым страшным преступником века!

— Вы вдова мистера Эдуарда Мориарти? — всё так же спокойно продолжал спрашивать Лайл.

— Ну да, — опять подтвердила красавица. — Но что вам...

— Это ваши? — вдруг резко спросил молодой человек.

И, к изумлению доктора, вытащив из кармана бархатную коробочку, молниеносно раскрыл её. В ней, сияя, как две звезды, лежали два больших, синих сапфира, вставленных в золотую оправу. Они были того же цвета, что и глаза Венеры Миланской.

Уотсон буквально онемел, а красавица побледнела и вскрикнула, невольно протянув руку к коробочке:

— Где вы их нашли?! Вы поймали подлеца Базилио?!

— Того, который их у вас взял? Вы его имеете в виду? — спросил Лайл.

— Не взял, а украл! Украл! — взвизгнула синьора Мориарти. — Это была память о покойном муже. Я требую, чтобы вы мне их вернули.

— Спокойно, синьора, — сурово произнёс молодой человек, отводя в сторону её руку. — Прежде всего, вы не имеете права на эти сапфиры, и ваш покойный супруг тоже не имел на них права. Они краденые. Ведь вам это было известно?

Красавица вспыхнула:

— Меня никогда не касалось, где мой муж берёг деньги! Я вообще не знала, кто он такой... То есть я не знала о роде его занятий.

— Вы лжёте, — покачал головой Лайл. — Для всех здесь, в Милане, ваш супруг был Жозефом де Бри, французским коммерсантом, но вы с самого начала знали его настоящее имя. Вы встречались с членами его лондонской шайки. Когда пять лет назад в Лондоне происходили судебные заседания по делу о преступной организации, которой руководил профессор Мориарти, могло всплыть и ваше имя.

— Но ведь не всплыло! — с вызовом проговорила синьора Антония. — Это не моё дело, кого и за что там судили. Мой муж был в это время уже мёртв.

— К счастью для вас, — заметил Герберт Лайл. — Он не пощадил бы вас, будьте покойны. Тем же, что вы тогда не были потревожены, ваша милость обязана исключительно человеческой порядочности мистера Шерлока Холмса. В его материалах есть достаточно сведений о вас, синьора, но он не счёл нужным передавать их в суд. Вам попался рыцарь, только и всего.

Глаза женщины блеснули любопытством:

— Шерлок Холмс! А вы его знаете? Вы ведь тоже сыщики?

— Да, и мы здесь по поручению мистера Холмса, — кивнул Лайл.

— А почему же он сам не приехал? — синьора Мориарти улыбнулась. — Мне бы так хотелось на него посмотреть!

— В самом деле? — не сдержался Уотсон.

— Да! Я мечтаю увидеть человека, который оказался умнее и сильнее моего Эдуардо и даже сумел его убить! Это должен быть титан, необыкновенный мужчина. А я, синьоры, очень люблю необыкновенных мужчин! Почему он не приехал?

— Он занят другим делом, — холодно ответил Лайл. — Удовольствуйтесь нами. Этот джентльмен — друг мистера Холмса, доктор Уотсон, врач и писатель. Это ему мир обязан тем, что знает о подвигах великого сыщика так много. Меня зовут Герберт Лайл, и я тоже, смею вас уверить, весьма необыкновенный мужчина. И так, прошу отвечать на мои вопросы. У вас украли «глаза Венеры»? Ведь так?

— Странный вопрос! — фыркнула красавица. — Вы держите их в руках.

— Я держу в руках ту самую подделку, которую удалось заполучить полиции вместо настоящих камней, — сухо рассмеявшись, объяснил Лайл. — Мне разрешили взять их в архиве Скотленд-Ярда. А вы не видели этой подделки? Так вот, полюбуйтесь. Правда, не отличишь?

— Чудная работа! — прошептала синьора Антония, не отрывая глаз от открытой коробочки. — А вы не обманываете меня?

Герберт Лайл пожал плечами, взял с небольшого столика, на котором стояли графин и два стакана, один из них, подошёл к фонтану и наполнил стакан водой. Затем он подошёл вплотную к синьоре Мориарти, поднял стакан к свету и бросил в него одну из серёжек.

Синее свечение внутри камня померкло, блеск его стал тусклым и размытым.

— Убедились? — спросил сыщик. — Сапфир в воде не потускнел бы.

— Да-да, — разочарованно протянула синьора Мориарти. — Ну... Что же вы стоите-то? Давайте сядем, раз уж вы пришли со своими стекляшками и дурацкими вопросами.

Она уселась в кресло, закинув ногу на ногу, так, что показалась тонкая изящная щиколотка, облитая шёлковым чулком. Мужчины, переглянувшись, сели напротив, один в такое же кресло, другой — на стул.

— Ваш муж украл «глаза Венеры» специально для вас? — спросил Герберт Лайл.

— Не он их украл, как вы выражаетесь, — ответила Антония. — Для него украли.

— Но по его плану?

— Конечно. Только Эдуардо и мог так хитро придумать. Он мне пообещал, что достанет камни цвета моих глаз и такие, каких ни у кого больше нет. Я его попросила об этом, едва услышала, что есть такие.

— Откуда? — Лайл с трудом скрыл брезгливую гримасу. — Судя по всему, вы не читаете английских газет.

— В итальянских тоже писали.

— А-а-а! Кто же осуществил план мистера Мориарти?

— Базилио. Этот гнусный проходимец. Их потом только двое, насколько я знаю, и осталось от всей их организации: Базилио и ещё один полковник, но он в Италию не приезжал, и я его не знаю.

— Себастьян Моран[2], — уточнил Лайл. — Но нас он не интересует. А этот Базилио — ваш соотечественник? Итальянец?

Антония Мориарти презрительно рассмеялась:

— Да нет! Вам, англичанам, это было бы приятно: раз мошенник, то, значит, итальянец. Но Базилио — всего лишь его прозвище, потому что у него был фальшивый паспорт на имя Базилио Фернани, вот приятели его так и прозвали. На самом деле он англичанин, адвокат, в Оксфорде учился. Хитрюга и прохвост, каких свет не видывал! Он вызнал, что за сапфирами охотится какой-то знаменитый в Англии вор, и предложил Эдуардо разработать план, как свалить похищение и убийство на этого самого вора. Он с ним знаком был, с вором-то, ну и навёл его на камни. И сам подменил их.

— Его имя? — заметно волнуясь, спросил Герберт. — Настоящее имя?

— Брейс Гендон, — ответила Антония. — С радостью помогу вам его словить, негодяя этого! Меня он не припутает, не сумеет. А вы? — она говорила беспечно, но в её голосе и глазах проскользнула скрытая тревога. — Вы не собираетесь обращаться в полицию? В конце концов, прошло столько лет, и раз Шерлок Холмс этого не сделал... Да вы и не докажете ничего!

— Всё давно доказано, так что не петушитесь, синьора, — резко осадил красавицу Лайл. — Но нам нет нужды вас в чём-то обвинять и связываться ещё и с итальянской полицией. Ну, а этот Гендон... Это что же, личный адвокат герцога Уордингтона?

Уотсон вспомнил упомянутое в письме Холмса имя человека, который сыграл роковую роль в судьбе Джона Клея. Он обменялся с Лайлом быстрыми взглядами, и молодой человек чуть приметно кивнул.

Синьора Мориарти подняла свои точёные брови:

— Вы осведомлены, однако, неплохо. Да, я слышала, что он состоял при каком-то герцоге. Мечтал, что тот его осчастливит своим завещанием, а может, надеялся сам что-то урвать. Сын этого Уор...дин... Чёрт его знает, мне не выговорить! Сын герцога вроде бы сбился с пути. Незаконный сын. А законный умер. Ну, Базилио, он же Гендон и грелся при герцоге, а заодно и при Эдуардо. Эдуардо это знал, он всё обо всех знал, но ему нравилась близость подручного к титулованному англичанину. Ещё мужу нравилось держать при себе адвокатов, а Базилио-то как раз адвокат!

— А вы давно вышли замуж за Мориарти? — спросил Уотсон.

Она пожала плечами:

— Знала его ещё двадцать лет назад. Он ведь итальянец и родом из Милана, как и я. Но к тому времени уже жил в Англии, а сюда приезжал под видом француза-коммерсанта. Что за дела он здесь крутил, понятия не имею, а может, ему нравилось в Италии просто отдыхать. Познакомились мы с ним в кабаре «Вечерняя звезда», я там тогда танцевала. Лет пять Эдуардо кружил мне голову, потом женился и купил этот особняк. Тогда он мне уже немного доверял и кое-что о себе рассказывал. Но я так и не узнала о нём всей правды, пока не начались все эти газетные разоблачения. Ну, после того как мистер Шерлок Холмс накрыл всю их организацию.

— С этим всё ясно, — прервал воспоминания Антонии Герберт Лайл. — Значит, сапфиры были у вас. Вы их носили?

— Конечно. И очень часто, — с вызовом ответила синьора Мориарти. — Разве я похожа на женщину, которая держит свои драгоценности запертыми в шкатулке? Их ведь не искали.

— А вы знаете, что из-за них был убит человек, а другого потом осудили и приговорили к виселице? — спросил Уотсон.

Красавица вновь небрежно пожала своими великолепными плечами:

— Что кого-то осудили, я не знала, да это и не моё дело. Да, был убитый, знаю. Ну и что? Все друг друга обманывают и убивают, а я только женщина. Если мужчина дарит мне драгоценность, от которой невозможно отказаться, разве я откажусь?

— Только что вы признались, что сами просили мужа подарить вам эти серьги! — голос Лайла сделался совсем сухим. — Ну, а когда же «глаза Венеры» украдены у вас?

— Чтоб не соврать.., — она закатила глаза. — Ну да! Месяцев семь-восемь назад. После смерти Эдуардо я жила скромно, мало выезжала. При мне остались несколько верных слуг, которые ещё покойника-мужа знали. И вдруг Базилио явился. Он где-то скрывался одно время, боялся, что его имя выплывет на процессе. Не выплыло. Потом, два года назад, Холмс опять появился в Лондоне, а ведь думали, что он погиб. Опять Базилио дал деру — страшно.

Но никто его не искал. Он и решил вернуться в Лондон, а перед этим ко мне заехал. Я думала, денег клянчить будет. Они все клянчат у меня... Ну, он мне наговорил всякого, рассказал, как всю организацию накрыли в Лондоне, и только они с этим полковником Мораном улизнули... Плакался, плакался, подлец! Я и уши развесила! Базилио прожил у меня неделю, я, как дура, дала ему денег на билет до Лондона. А он украл мои сапфиры, золота немного прихватил и был таков! Сами понимаете, обнаружив пропажу, я не успокоилась. Послала одного из своих людей в Лондон — разыскать Базилио. Он его нашёл и прислал мне адрес. Я написала письмо, в котором требовала вернуть камни, обещая взамен хорошую сумму. Ответа не дождалась.

— А почему вы не поручили вашему агенту забрать у Гендона «глаза Венеры»? — спросил Лайл.

— Да потому, что тогда могла их лишиться ещё вернее, — усмехнулась Антония. — Вы думаете, среди этих мошенников есть порядочные люди? Я не сказала тому кого посылала, что Базилио увёз сапфиры.

— Кого вы посылали? Как его имя? Где он? — не дав ей перевести дыхания, спросил Лайл.

— Его зовут Роджер Броулер, он американец. Когда-то был отчаянным бандитом, потом Эдуардо его использовал в своих делах. А где он сейчас, я не имею понятия. Вероятно, где-нибудь в Англии, вместе с Базилио. Как я и боялась, они спелись. Наверное, Базилио заметил, что Роджер за ним следит, встретился с ним и пообещал хороший куш.

— Получается, доход от сапфиров они решили поделить пополам? — спросил Лайл.

— Возможно, но уверена, что ещё не поделили.

— Да? — Герберт насторожился. — А почему?

Антония злобно фыркнула:

— Не понимаете? Я не могла успокоиться. Мечтала вернуть мои сапфиры. Послала ещё одного человека. Его вы видели, мой садовник Люченцио. Он мне предан, ну я и заплатила ему как следует Он приехал в Лондон, пошёл по адресу, но Базилио уже не жил на прежней квартире. Люченцио хитрый малый: стал разыскивать следы моих молодцов и нашёл их в Ливерпуле. Оказывается, Броулер засыпался в Лондоне на пустяковой краже, и они едва ноги унесли. Не знаю, действительно ли Люченцио старался ради меня или он тоже мечтал войти в пай с ними, или просто хотел украсть у них «глаза Венеры», но он застиг их в гостинице и потребовал отдать камни, пригрозив им револьвером. Базилио стал клясться, что ничего ни про какие камни не знает. Но пустыми словами Люченцио было не убедить. Он оглушил их обоих, скрутил, раздел дочиста и осмотрел всё на них и всё в комнатке. Нигде камней не было. Базилио прочухался, стал дико ругаться и сказал Люченцио, что им с Броулером теперь и самим трудно добраться до сапфиров. Мол, они в Лондоне, в надёжном месте, но взять их сейчас они не смогут. Оказывается, какой-то прежний знакомый выследил Базилио, стал его шантажировать, и Базилио его пришил. Камни спрятал, а сам сбежал. Убийство приписали, правда, кому-то другому, за Гендоном не следили, но он сразу не решился взять добычу: якобы не было возможности. А потом засыпался Броулер, следы могли привести и к Базилио, поэтому парочка проходимцев сочла за лучшее сбежать.

Люченцио стал требовать, чтобы Базилио назвал ему место, где камни спрятаны, тот заупрямился, а покуда они препирались, Роджер сумел распутать верёвки, кинулся на моего слугу с ножом, они оба упали... Люченцио выстрелил. Кажется, он не попал ни в того, ни в другого, но Роджер его выпустил, и Люченцио поспешил удрать: выстрела-то в гостинице не могли не слышать.

После этого следы Броулера и Гендона потерялись, и искать их теперь, когда они настороже, нет возможности, во всяком случае, у меня. Вы — полиция, или частные, как вас там — вы и ищите. А я вам всё рассказала.

— Спасибо, синьора, но не всё. — Лайл задумчиво вертел в руках коробочку с фальшивыми сапфирами. — Во-первых, когда произошла последняя встреча вашего слуги с бандитами?

— Сейчас вспомню... — она опять закатила глаза, это, очевидно, была единственная мимика, которую она себе разрешала, дабы не нажить морщин. — Сейчас... В Ливерпуле... Ага! Это было в начале декабря, примерно пять месяцев тому назад. Возможно, вы ещё успеете отыскать камешки в Лондоне. Если найдёте, напишите мне, прошу вас.

— Непременно, — пообещал Лайл. — Но сначала, если вас не затруднит, запишите ваш рассказ, а также, кстати, историю о том, как «глаза Венеры» были похищены из дома эсквайра Леера и как тот был убит.

Антония задумалась.

— Хм! Если я это напишу и подпишусь, я признаюсь в том, что была соучастницей преступления.

— Вы можете не ставить своей подписи. Подпишитесь неразборчиво. Мы двое только и будем свидетелями ваших показаний и представим их как добровольное признание в очень сомнительной и очень давней вине. Прошло девять лет. И английской полиции нет дела до соучастников таких старых преступлений, тем более соучастников, живущих в Италии. Ваши показания могут помочь поймать преступников и отыскать «глаза Венеры», а это совершенно необходимо, поверьте мне!

— А если я не хочу? — воскликнула Антония.

Герберт Лайл вспыхнул, но вдруг овладел собой и заговорил неожиданно мягким голосом:

— Синьора! Но вы же женщина... Я объясню, для чего мы всё это делаем. Человек, которого тогда обвинили в убийстве, был приговорён к смерти, но виселицу ему заменили пожизненной каторгой. Он и сейчас на каторге. Ему тридцать лет — столько же, сколько было бы сейчас вашему сыну, останься он жив.

Жемчужные щёки синьоры Антонии побелели, она отшатнулась:

— О, Мадонна! Откуда вы знаете?!

— Семнадцать лет назад в Милане многие говорили о вас. Я тогда жил здесь, — сказал Лайл.

— Вы тогда и сами были ребёнком!

— Какая разница? Я рано стал взрослеть. И слыхал, что в ранней-ранней юности вы любили одного моряка. Но он бросил вас. У вас родился ребёнок, который прожил только год. Когда он заболел, вы продали свои единственные тогда серьги, чтобы купить дров, купить лекарства. А теперь? Неужто эти камешки заменили вам умершего сына?

Антония закрыла лицо руками, опустила голову. Волны её кудрей упали с затылка на шею и плечи, и стало видно, что среди светлых завитков попадаются седые.

— Я ненавижу воспоминания! — прошептала она. — Я ненавижу память! Ненавижу тех, кто заставляет меня вспоминать!

— Вас заставляет Господь Бог, а его нельзя ненавидеть! — воскликнул молодой человек. — Синьора, заклинаю вас вашим собственным сердцем, невинной душой вашего покойного сына! У того человека, который обречён всю жизнь страдать на каторге, возможно, нет матери. Но представьте, что вас прошу не я, а она! Что стоит вам помочь спасти его? На вас великий грех, ваш муж убивал людей, вы это знали и не помогли остановить его. Сотни жизней и на вашей совести! Спасите же ту, которая сейчас в вашей власти.

— Довольно! — крикнула Антония. — Вы демон, а не человек! Я напишу, напишу, что хотите, я подпишусь даже, мне плевать, у меня много денег, я всегда откуплюсь. Рита! Да куда же ты подевалась?!

В комнату вбежала горничная:

— Слушаю, синьора!

— Бумагу и перо! — приказала, не глядя на неё, Антония.

Горничная исчезла и вернулась с пачкой бумаги и чернильным прибором.

— Синьора, пока вы ещё ничего не написали... — Герберт Лайл стоял возле кресла Антонии и аккуратно раскладывал бумагу на придвинутом Уотсоном столике. — Скажите, Гендон убил Леера из духового ружья?

— Не помню, — ответила она. — Кажется, да.

— А как он потом успел скрыться и выбраться из дома? Это единственное, что остаётся мне непонятным.

Смахнув ладонью несколько выступивших из глаз слезинок, синьора Мориарти расхохоталась:

— Вы Базилио не знаете! Этот откуда хотите выберется! Он недели за две до кражи под чужим именем устроился к Лееру садовником. В гриме работал. Ну, а когда пришил Леера, тело спрятал в сейф и разыграл этого... как его? Ну, вора этого английского. Тот и не заподозрил, что говорит не с хозяином дома! А когда Базилио сделал вид, что хочет схватить со стола пистолет и вору пришлось выпалить в крышку стола, а потом удрать, проклятый мошенник вытащил труп из сейфа, положил на ковёр, плеснул краски ему под голову, и сам шасть на подоконник — за штору. Слуги вбежали и видят: убитый, вот он, убийца, то есть тот самый вор, на их глазах убежал из дома. Кому бы в голову пришло за шторы-то заглядывать? А Базилио там, за шторой, снял парик и грим Леера, вывернул сюртук, усы под нос, очки нацепил другие, и вот он опять садовник! Там, в комнате, народу всё больше и больше. А шторы-то до самого пола! Он и вылез потихоньку и смешался со всеми.

— А ружьё? — спросил Лайл. — То, из которого он убил Леера?

— Да ружьё он давно вывез, ещё когда под видом Леера в клуб уезжал.

— Вот оно что! — вырвалось у Лайла. — Я предполагал что-то в этом роде, вернее, мистер Холмс предположил, что убийца в доме был своим человеком. Значит, вот как это было!

— Значит, вот так. Ну, а теперь я буду писать, а вы мне говорите, как правильно, я ведь пишу-то неважно. И вы, писатель, помогли бы. Или вы по-итальянски только головой качать умеете?

Час спустя свидетельские показания были записаны. Антония не упомянула только фамилии своего садовника Люченцио, но Лайл на этом и не настаивал.

— И ещё одно, — сказал молодой сыщик, когда синьора Мориарти подписала бумаги. — Вы помните адрес, по которому в Лондоне жил Брейс Гендон? Напишите его отдельно.

Она написала. Герберт сложил листок и, не читая, сунул во внутренний карман, куда перед тем убрал и показания.

— Я благодарю вас, синьора. Вы очень нам помогли. Прощайте.

— Прощайте, молодой человек. Прощайте, доктор. Привет от меня мистеру Холмсу.

И она весело рассмеялась, провожая визитёров к дверям.

— Вот из-за таких мужчины и сваливают всё зло мира на женщин! — прошептал Герберт Лайл, когда они вышли из-за ограды на скупо освещённую фонарями улицу. — Впрочем, что взять с неё? Она красива. Мориарти окружил её богатством, роскошью... А она только женщина.

— Вы не правы, Лайл, — возразил Уотсон. — Я видел женщину, пожалуй, не менее красивую, чем эта, которую судьба тоже свела с негодяем, с преступником. Узнав, кто он такой, она порвала с ним, порвала, рискуя жизнью, рискуя всем. Её не соблазнило богатство. И она сумела найти и полюбить достойного.

— О ком вы говорите? — быстро спросил Герберт.

— Об Ирен Адлер.

Лайл ничего не сказал. Он шёл молча, засунув руку за борт лёгкого летнего пиджака, где лежали драгоценные документы. Вдруг тень пробежала по его лицу. Он остановился, быстро вытащил листочек с лондонским адресом Брейса Гендона, развернул его и прочитал.

— Ах! Дьявол! — вырвалось у него.

— Что с вами? — испугался Уотсон.

— Бывают же такие совпадения! — в свете фонаря лицо сыщика казалось очень бледным. — Бывает же... Посмотрите на этот адрес, доктор.

Уотсон прочитал и вскрикнул едва ли не громче своего спутника. На бумаге был указан тот самый дом в Степни, тот злосчастный дом, где произошло убийство Годфри Нортона.

ГЛАВА 5


— Наконец-то вы вернулись!

Такими словами встретила миссис Хадсон Лайла и Уотсона, едва они появились в квартире на Бейкер-стрит.

— Вы чем-то встревожены? — спросил Герберт Лайл хозяйку. — Что-нибудь произошло, пока нас не было?

— Вчера приходил инспектор Лестрейд, — миссис Хадсон понизила голос. — Просто так, взял и пришёл.

— И вас это встревожило? Но почему? — спросил Уотсон. — Он сказал что-либо такое?..

— Он спросил, кто сейчас живёт здесь. Спросил, не приходил ли кто в последнее время. Интересовался, нет ли каких-нибудь писем. Бродил по гостиной и всё высматривал, высматривал. Очень он мне не понравился. Я ему сказала, что на несколько дней поселила здесь моего знакомого и доктора Уотсона. Так он всё приставал, не приходил ли кто к доктору. Прямо не знаю, что и думать!

Слушая хозяйку, Герберт Лайл всё сильнее хмурился. Когда она замолчала, он подошёл к одному из окон гостиной, отодвинул штору и спросил, задумчиво глядя на улицу:

— А как же он объяснил цель своего прихода, этот рьяный полицейский?

Миссис Хадсон сердито махнула рукой.

— В том-то и дело, что никак! Я и спросить ничего не успела. Он же юркий такой. Раз, раз — и уже здесь. Очень мне стало не по себе. Не вас же, мистер Лайл, он разыскивает?

— Боюсь, что не меня, — Герберт нахмурился ещё сильнее и поманил к себе доктора. — Взгляните, Уотсон!

Доктор посмотрел в окно. На улице было немного людей, и он почти сразу заметил невзрачного мужчину, который, подняв воротник серого пальто, топтался в подъезде, напротив дома№ 2216.

— Увидели? — глаза Лайла сверкнули за стёклами очков.

— Не понимаю, — прошептал Уотсон. — За домом следят. Но почему?

— Миссис Хадсон, мой слуга ещё не приходил? — спросил сыщик.

Хозяйка не успела ответить. Снизу послышался звонок, и через минуту в гостиную влетел запыхавшийся юный мулат.

— Масса Герберт, вы вернулись! — закричал он радостно, — слава богу!

— Генри, сейчас не до излияний! — решительно заговорил Лайл. — Это я должен говорить «слава богу», потому что ты очень нужен мне. Быстро ступай и купи мне все газеты, какие вышли сегодня, если достанешь, то и вчерашние. Занесёшь их сюда, а потом живо поезжай в порт и разузнай у матросов и докеров, не дежурит ли в порту больше полицейских, чем обычно, и какие суда их интересуют. Но смотри, внимания на себя не обращай. Ты понял?

— Да, сэр!

— Ну, так беги! Если вернёшься и меня не застанешь, дождись. Я вернусь сюда, а не на Гудж-стрит.

Когда дверь за юношей закрылась, Лайл попросил миссис Хадсон сварить кофе.

— А обедать? — спросила она возмущённо. — Вы же голодные! Деньги мне за обеды отдали, можно сказать заставили их взять, джентльмены, а сами и не обедаете вовсе. Никуда без обеда не пущу!

— Лайл, придётся подчиниться! — усмехнулся Уотсон. — Я привык есть, когда придётся, мне это не вредит, но у вас вид ужасно утомлённый. Надо поесть, это не займёт много времени.

Герберт нехотя уступил. Они пообедали, и Уотсон подумал, что сейчас молодой сыщик опять засядет за картотеку, но тот собрался уходить.

— Куда вы? — спросил доктор.

— В Степни, — последовал лаконичный ответ. — И в Скотленд-Ярд, вернуть фальшивые серёжки.

— Мне пойти с вами?

Лайл покачал головой:

— Нет, доктор, я попрошу вас остаться. Пожалуйста, последите за этим субъектом в подъезде напротив, и если будут ещё визиты полиции, постарайтесь вытрясти из них, что им тут надо. Очень важно, чтобы сейчас вы были здесь.

— Скажите, Лайл, чего вы боитесь? — тревожно спросил Уотсон.

Молодой человек с досадой махнул рукой:

— А! Сам не знаю. Вероятно, это лишь мои домыслы. Но если они подтвердятся, это будет означать, что произошло нечто страшное... Нет, пока не стану говорить, чтоб не накликать. Прощайте!

И он исчез.

Некоторое время доктор размышлял над странным проявлением суеверия в столь решительном и, кажется, лишённом предрассудков человеке. Потом он подошёл к окну и стал следить за шпионом в сером. Тот пробыл в подъезде до половины восьмого, затем его сменил другой наблюдатель, того часа через три — третий.

Надвигалась ночь. Лайла не было.

Пришёл Генри с ворохом газет, сообщил, что полиции в порту как будто столько же, сколько обычно, но вчера полицейские зачем-то осмотрели пароход, прибывший из Австралии, и долго не давали пассажирам его покинуть.

Узнав, что мистера Герберта ещё нет, юноша встревожился:

— Как же это вы не пошли с ним, масса доктор? — упрекнул он Уотсона. — А если что-то случится?

— Он не ребёнок, а вы, Генри, не нянька, — довольно сердито ответил доктор. — Его профессия, увы, рискованна. Но, в самом деле, где же он?

Лайл вернулся в половину первого ночи. Лицо молодого сыщика было бледно, губы сердито сжаты, брюки до колен забрызганы грязью.

— Где вы были, масса?! — закричал Генри. — Что с вами случилось? И... Ах, что это, что это?!

Вытаращив глаза, он в ужасе ткнул пальцем в большое багровое пятно на рукаве светлого сюртука.

— Сюртук испорчен, только и всего, — сердито ответил Герберт. — А у меня их всего два, и поездка в Италию съела чуть не весь мой наличный капитал. Придётся занять у вас, доктор.

— С удовольствием одолжу, сколько нужно. Но сейчас вам, кажется, нужна и моя профессиональная помощь. Вы же ранены! — воскликнул Уотсон, заметив опытным глазом, что пятно увеличивается. — Генри, несите воды и возьмите в моей комнате бинт, он в чемоданчике, на секретере. А вы, сэр, сейчас же снимайте сюртук.

Лайл пожат плечами, скинул сюртук и засучил рукав до локтя. На тонком, как у мальчика, предплечье выделялся багровый след пули.

— Царапина, — поморщился Герберт. — Чепуха. А вот я стрелять не умею! Надо же было промазать с двадцати шагов! Правда, можно было палить только по ногам: не убивать же свидетеля.

— Да о ком вы? Объясните наконец, что произошло! — стал требовать ответа доктор.

— Сейчас, сейчас... Генри, где ты там? А, вот он. — Лайл упал в кресло, протянув Уотсону раненую руку. — Генри, что в порту?

Юноша повторил свой рассказ. Услышав про австралийский пароход, сыщик побледнел ещё сильнее.

— Так и есть! — прошептал он. — Но зачем, зачем он это сделал?!

— Вы о Холмсе? Значит, мы думаем одно и то же! — воскликнул Уотсон. — Но неужели он?..

— А какого ещё дьявола здесь крутится Лестрейд?! — взорвался сыщик. — Что ему надо?! Ах, Уотсон, хотел бы я, чтобы это было не так. Но если это так, то значит, там с ним случилась беда. Не знаю, что и подумать. Недавно мне приснилось, будто я иду и иду через какую-то бесконечную пустыню. И умираю от жажды.

— Полно, Лайл! Что за впечатлительность? На вас это непохоже! — возмутился Уотсон. — Скорее всего это действительно наши с вами домыслы. Этого не может быть! Не захочет же Холмс стать преследуемым скитальцем, которому нет дороги домой? Полно! Вы переутомились и переволновались. Что с вами произошло?

— Сейчас расскажу. Промывайте, промывайте, я морщусь не от боли, а от досады. Так вот. Я приехал в Степни, зашёл в этот проклятый доходный дом, в котором, как вы знаете, арестовали вашего друга... Квартиру, где жил Гендон, сразу отыскал, он снимал её на третьем этаже, под именем Ричарда Грея. Описание, время приезда, всё совпало полностью. Квартирка сейчас занята, и мне пришлось применить немало изобретательности, чтобы осмотреть её. Как я и думал, возможность наличия в ней тайника исключается: стены недавно заново оклеены обоями, пол крашеный, краска везде ровненько так затекла в щели, окна невысокие, рамы узкие. Но когда я стал прощупывать соседей, вдруг повезло. Стена в стену с Гендоном, а ныне с новым жильцом живёт некая миссис Фиксмор, вдова. Она страдает подагрой, иногда неделями не выходит из комнаты, её навещает замужняя дочь, но редко. Поэтому любимое занятие милой старушки — подслушивать разговоры соседей. У неё целый аппарат изобретён: стеклянная банка обвитая проволокой, а на другом конце — пробка. Одно ухо затыкается, проволока надевается на голову, банка отверстием приставляется к стене, к полу или к потолку. Ради того, чтобы слушать соседей сверху, миссис Фиксмор влезает на шкаф. Это с подагрой-то! Мистер Ричард Грей жил, по её словам, очень тихо, но несколько раз у него бывали какие-то люди, мужчины и говорили они чаще всего вполголоса, так, что даже её устройство не позволяло много расслышать. Но однажды, а именно около шести месяцев назад, какой-то мужчина с очень басовитым голосом сильно разругался с мистером Греем. Их разговор со слов миссис Фиксмор я записал.

— Как? — удивился доктор. — Она, что же, не только подслушивает, но и запоминает всё, что услышит? У неё такая феноменальная память?!

— Да нет, — Герберт рассмеялся. — Это было бы уже слишком. Просто милая подагрическая старушка завела себе дневник, в который всё подробно записывает. Возможно, отдельные слова и фразы она и путает, но в целом — почти стенограмма. Вот, послушайте, я вам прочитаю, не то мои каракули разобрать будет трудно:

Итак, слова гостя мистера «Грея», с которых миссис Фиксмор начала записывать: «Какого чёрта ты вообще с ним связался? Как он сумел узнать, что они у тебя?» Ответ Гендона-Грея: «Виновата твоя дура, Антония. Какого чёрта она мне писала?! Он перехватил письмо и всё узнал! А ему только дай!» Гость: «Ну, ты шлёпнешь его, а если он их уже сплавил?». Дальше не расслышала. Гость (минуты через две): «И как, только, он тебя узнал?». Гендон: «Да ведь мы с ним в молодости три года вместе служили в департаменте. Он тогда уже был первый плут!» Дальше минуты три ничего не было слышно. Гость: «Но если улизнёшь с ними, имей в виду...» Гендон: «Поди к дьяволу! Всё будет, как условлено». Эту запись миссис Фиксмор считает одной из самых интересных в своём дневнике. Меня же более всего заинтересовало упоминание о департаменте. Если удастся установить, когда именно Гендон там служил, и кто служил в том же учреждении одновременно с ним, можно будет отыскать того таинственного человека, который, видимо, спугнул похитителя сапфиров, кого, по утверждению миссис Мориарти, Гендон «шлёпнул!» Если поймать Гендона на этом убийстве, легче будет присовокупить к его заслугам и убийство, совершенное девять лет назад.

— Но проще просмотреть уголовную хронику за последние месяцы, — возразил Уотсон. — Ведь убийства там фиксируются, а совершаются они не каждый день.

— Стоп, стоп! — покачал головой Лайл и слегка покривился, потому что доктор как раз прижигал ранку йодом. — Вы забываете, что говорила синьора Антония, она сказала, что это убийство было приписано кому-то другому, так что установить в этом случае «авторство» Гендона по полицейским протоколам не удастся. Кстати, заодно с Клеем мы, наверное, спасём от безвинной кары ещё одного человека, если, конечно, он не повешен. Но я не досказал вам своих приключений. Итак, я выслушал и записал показания миссис Фиксмор, их, конечно, можно будет использовать и на суде, хотя едва ли они будут признаны веской уликой: а вдруг это просто бред старой дуры? Закончив беседу с доброй старушкой, я пошёл осмотреть дом снаружи, знаете, на всякий случай. Вы помните, конечно, это здание, вы там были. Может быть, помните и пруд позади дома?

— Помню, — кивнул Уотсон.

— Сейчас его задумали вычистить. Там стоят две помпы, воду откачивают в отгороженную часть пруда. Под окнами дома воды осталось совсем немного. Я бродил впотьмах по противоположному берегу пруда, как вдруг увидел, что на фоне серой стены дома крадётся чья-то фигура. То был высокий мужчина, одетый в чёрное пальто. Я спрятался за кустами и следил за ним. Мужчина засучил брюки, снял ботинки, зажёг небольшой фонарь и полез в воду. Он бродил по оставшейся от пруда луже и упорно что-то там нашаривал. Наконец, его рука, кажется, на что-то наткнулась, и он стал это что-то ощупывать, а оно, должно быть, скользило у него в пальцах. Тут я понял, что надо действовать, что-то мне подсказывало: ищет он как раз то, что и мы! Вот тогда я здорово пожалел, что не взял вас с собой, доктор! Но делать было нечего. Я выскочил из моего убежища, вскинул револьвер и крикнул: «Руки вверх, мистер! Что вы там делаете?» Он вздрогнул и едва не шлёпнулся в воду, но собрался с духом и заорал в ответ: «А тебе какого дьявола надо?» Физиономию его фонарь освещал снизу, и от этого она показалась мне совершенно бандитской, да таковая она и есть. Я сказал: «Стойте смирно, мне очень уж интересно знать, что именно заставило вас ползать по этой луже и ковыряться в грязи?» Он молчал, и я двинулся к нему вдоль берега пруда. Осёл, пожалел ботинки, надо было идти по воде. Ну, едва я чуть-чуть отклонил прицел, он выхватил револьвер и выпалил в меня. Пуля царапнула мне руку, но оружия я, к счастью, не выронил и тоже выстрелил. Целил в ноги, но, увы, промазал! Незнакомец снова спустил курок, пуля оторвала мне клок волос, но не задела головы. Я понял: его фонарь освещает меня с головы до ног, а мне свет мешает целиться. Выстрелил и, очевидно, по счастливой случайности попал. Фонарь разбился, масло хлынуло на мокрую грязь и погасло, едва вспыхнув. Незнакомец побежал, я за ним. Стреляли и он, и я, пока были патроны, я — по ногам, он явно мне в голову. Но оба, к обоюдному счастью, промазали. Потом бандит исчез в переулках Степни, а я вернулся к пруду, понимая, что он может поколесить по городу и потом тоже туда вернуться. Тут появился, к счастью, полицейский, и я, показав ему свою визитную карточку, велел караулить пруд до утра.

— Значит, утром нам предстоит осмотреть эту самую лужу? — спросил Уотсон. — Будем искать то, что искал ваш недавний знакомец?

— Да, и отправимся мы как можно раньше. Я мог бы поискать и сейчас, но меня остановило, во-первых отсутствие фонаря и даже спичек, а во-вторых, нежелание посвящать полицию в цель наших розысков. До поры до времени. Не то их ретивость может помешать нам. Спасибо, доктор, я теперь совершенно не чувствую боли.

Молодой человек оглядел повязку, опустил рукав рубашки и, откинувшись на спинку кресла, любимого кресла Шерлока Холмса, закрыл глаза.

— Я только одного не понимаю, — прошептал он, — если Гендон, допустим, внезапно вынужден был спрятать сапфиры и выкинул их из окна в пруд... Допустим. Тайник хороший. Никто не найдёт. Но как могли они оказаться там, где этот тип искал их?

— То есть? — не понял Уотсон. — Вы сами себе противоречите. Если Гендон выкинул сапфиры в пруд, то они и лежат в пруду.

— Конечно. — Лайл с досадой махнул рукой. — Лежат. Но вся штука в том, что искал их мой агрессивный приятель совсем не под тем окном! Окна Гендона гораздо севернее, от них не докинешь.

— А если он бросил их не из своего окна, а просто с берега? — предположил доктор.

— А вот об этом я не подумал. Может быть. А, может быть, мы с вами просто фантазируем. Лично у меня голова плохо работает. Генри, пожалуйста, согрей нам с доктором кофе, спиртовка вон там. Согрей и отправляйся домой, а мы с доктором ляжем спать. У нас на сон часа три, не больше.

— Но утром я пойду с вами, сэр! — твёрдо сказал мулат.

— Пойдёшь, пойдёшь, ладно. Если не будешь мне мешать. Тогда, может быть, миссис Хадсон устроит тебя здесь на ночлег?

— Да пускай ложится на диване, в гостиной, — по-хозяйски распорядился Уотсон. — Если, разумеется, ваш Пятница не слишком громко храпит.

Ещё не рассвело, когда кэб доставил сыщика, его слугу и доктора Уотсона на неприятно знакомую улицу, к громадному, скупо освещённому лишь одним угловым фонарём, дому.

Здоровенный полицейский выступил из темноты навстречу идущим и рявкнул:

— Кто там шляется?

— Это я, Лайл, — ответил молодой человек. — Спасибо, констебль Браун, вы свободны. Вы очень помогли нам тем, что здесь подежурили.

— Стоит ли, сэр! — улыбнулся полицейский. — Участок так и так мой. Желаю удачи, сэр. Свистите, если что. Свисток-то имеете?

— Имею, само собой! — и Герберт показал висящий на шнурке полицейский свисток.

Доктор зажёг между тем фонарь, и вся троица, обогнув дом, подошла к берегу обмелевшего пруда.

— Я полагаю, джентльмены, нам не повредит немножко поработать насосом, — весело проговорил Герберт. — Генри подержит шланг, а мы с доктором покачаем. Я хочу, чтобы обнажилось дно.

— А может, вы подержите шланг, масса, а покачаю я? — предложил Генри. — У вас рука болит.

— Делай то, что тебе велят, ты обещал меня слушаться! А не то отправлю домой! — сердито оборвал Лайл и взялся за ручку насоса.

Юный мулат с тяжким вздохом подчинился, и работа началась.

Вода уходила быстро, и когда небо над унылыми крышами Степни стало светлеть, возле берега старого пруда образовалась широкая полоса влажного обнажённого дна.

— Сюда светите! — крикнул Лайл.

Не жалея брюк и ботинок, молодой человек кинулся в вязкую грязь. Он осматривал, дно фут за футом и наконец произнёс дрожащим от возбуждения голосом:

— Вот. Вот она!

Генри и доктор посмотрели на то место, над которым он присел на корточки, и увидели какой-то четырёхугольный предмет, выступающий из-под слоя ила.

Герберт стёр ил ладонью, и открылась крышка, квадратной коробки, судя по чёрному металлическому блеску, серебряной.

Лайл поднял её, осветил фонарём небольшой замочек.

— У нас нет времени подбирать ключ! — воскликнул сыщик и, просунув лезвие складного ножа под язычок замка, сломал его.

Крышка была плотно притёрта и открылась с трудом. Под ней оказался кусок сложенного втрое синего бархата, а под бархатом, на светлой замшевой подушечке, лежали, сияя и переливаясь в свете фонаря, знаменитые «глаза Венеры».

— Клянусь святым Маврикием! — прошептал Генри. — Никогда таких не видывал!

— И не увидишь, — усмехнулся Герберт Лайл. — Вот, Уотсон, смотрите: вот они, чудовища, погубившие уже двоих человек. Красивые, да?

Он достал из кармана коробочку с фальшивыми сапфирами, так пока и не отданными в полицию, и сравнил их с настоящими.

— Да, теперь разница видна, — сказал он. — Но работа всё равно поразительная. Не лезьте в грязь, джентльмены, я сейчас сам вылезу из этой лужи. Просто мои нош приросли к месту. Я не смею верить в такую удачу.

— Лайл! — горячо воскликнул Уотсон. — Вы совершили настоящий подвиг, которым гордился бы и сам Шерлок Холмс, и он вам скажет то же самое, я уверен! Вы спасли человеческую жизнь, сняли с человека клеймо убийцы и вернули ему лез тридцать свободы. Дайте мне пожать вам руку, сэр!

— О, доктор! — Герберт Лайл вспыхнул, как ребёнок, и потупился. — Я... Спасибо! Но рано ещё говорить, что дело закончено. Мы должны ещё найти настоящего убийцу, вернее, арестовать его, ибо он уже найден. Мы должны объединить все доказательства его вины и представить их полиции. Тогда уверенно можно требовать пересмотра дела Джона Клея.

— Надеетесь поймать преступника на эту коробочку? — спросил Уотсон.

— Надеюсь. Человек в чёрном пальто не знает наверняка, зачем я пытался задержать его, а даже если догадывается, всё равно будет рисковать. Слишком жирный куш, чтобы отступиться из-за простых опасений. Нет сомнения, что его заставила ускорить действия чистка пруда, не то он, быть может, схоронил бы здесь свой клад на год — на два. Сегодня воскресенье, значит, рабочие вернутся, чтобы закончить откачку воды, только завтра. Вот мы сейчас и положим коробку на место, только поменяем её содержимое. Скотленд-Ярд извинит нас, мы рискнём этими бесподобными подделками. Вот так. Замок я зря сломал, но его можно приладить — будет почти совсем незаметно. Ага! Ну, а теперь кладём её туда, откуда взяли, и качаем воду обратно. Ничего не поделаешь. До прежнего уровня. Генри, бери шланг, а я... Постойте! Что это?!!

Лайл вдруг вздрогнул и, поспешно сунув доктору коробочку с настоящими «глазами Венеры», кинулся вновь в грязную жижу.

Теперь уже стало достаточно светло, и даже без фонаря было видно, что на расстоянии фута в полтора от того места, куда Герберт вновь поставил серебряную шкатулку, лежат два продолговатых одинаковых предмета. Между ними было не более фута.

Лайл точно таким же движением, каким перед этим очистил от ила шкатулку, смахнул вязкий слой и с этих предметов. И тотчас вскрикнул, будто его ударили:

— Не может быть!!! Значит, значит, это не он... А я... А я-то! Боже правый, какая чудовищная цепь совпадений!

— Да, о чём вы, Лайл? Что всё это значит? — Уотсон ничего не понимал.

— Что с вами, масса Герберт? — испугался Генри.

И оба, доктор и юный слуга-мулат, в свою очередь, бросились к странной находке сыщика.

И застыли, решительно ничего не понимая.

На дне пруда, нацелив друг на друга воронёные дула, лежали два револьвера. Курки обоих были зловеще взведены.

Загрузка...