Три пятерки

III

Пять дней уже пылал олимпийский огонь над ледяным стадионом. Вошла в свое широкое русло борьба на лыжне, ледяных дорожках высокогорного озера Мизурина, снежных склонах Доломитовых Альп.

При свете солнца спортсмены боролись за победу, а вечером, при свете луны, пожинали плоды своих усилий, получая на олимпийском стадионе завоеванные медали. Уже гремели в эфире и со страниц газет многократно повторенные на всех языках мира имена новых олимпийских чемпионов, а у хоккеистов турнир только вступал в свою решающую фазу.

После соревнований в трех подгруппах в финальную борьбу вступили шесть лучших команд. Игры проводились по вечерам, и в перерыве хоккеисты видели, как внезапно гасли лампы, погружая переполненный стадион в темноту, как сразу со всех сторон к трибунам подступали Альпы, на снежных вершинах которых резвились серебристыми змейками прожекторные лучи. Потом, словно с удвоенной силой, вспыхивал олимпийский огонь, и в лунном полумраке у подножия трибуны почета выстраивались герольды в средневековых костюмах. Под нежные звуки фанфар на трибуну почета поднимались победители. Каждый день хоккеисты видели, как вручались олимпийские медали, и каждый из них, наверное, не раз задавал себе вопрос: «Какая хоккейная команда поднимется на эту трибуну за желанной наградой?»

Близка была от ледяного поля эта трибуна, но как далек, как труден путь к ней! Позади у советских хоккеистов победы над командами Швеции и Федеративной Республики Германии; полчаса назад закончилась эта игра, но три пятерки не уходят со стадиона. Разве могли Бобров и его товарищи не смотреть матча Канада — США? Ведь впереди решающие схватки с этими основными претендентами на олимпийское и мировое первенство! Через несколько дней они увидят этих рослых сильных людей уже не с трибун, издалека, не с безопасной и безмятежной позиции зрителей, а рядом с собой на льду, в вихре атак, в яростных столкновениях. Сегодняшняя игра для советских хоккеистов так важна, что их и зрителями назвать трудно. Они скорее разведчики, изыскатели. Им важно в пылу стремительных схваток, которые сейчас разгорятся, уловить самые существенные, самые решающие черты в характере каждого игрока той и другой команды. От этого зависит очень многое. Сегодня, как никогда, важно запечатлеть в памяти, как завязывает атаки лучшая канадская пятерка; в какой момент любит бить по воротам прославившийся в предыдущих матчах американец Джон Маясич; окончательно уяснить себе, в чем сила основного защитника Канады капитана команды Джека Маккензи и каковы основные достоинства американского вратаря.

Бобров знает, как важно заранее уловить все достоинства и недостатки противника. Пока все идет хорошо, пока он чувствует пульс своей команды, правильно выбирает позицию не только в игре, но и вне игры, объединяя товарищей, обдумывая вместе с ними дальнейший план действий. Благополучно прошли предварительные и первые финальные игры, а во второй встрече со Швецией, в финале, первая пятерка по-братски разделила с третьей пятеркой четыре забитые шайбы: две — Шувалов и Бобров, две — Гурышев. А разве плохо прошла только что закончившаяся встреча с немцами — восемь забитых шайб? Хорошо поработали все три пятерки, и снова Бобров и Шувалов забили по шайбе. Плохо то, что выбыл из строя Кучевский, говорят, сотрясение мозга… Это ослабит защиту. А может быть, Сидоренков сможет его заменить?

Мерно колышется стадион в ритме звучащей в воздухе джазовой мелодии — с ноги на ногу, с ноги на ногу: сильные морозы прорвались и в Италию. Ежатся зрители с накинутыми на плечи пледами, надвинув шапки на самые уши, и только на дорогих местах люди спокойно нежатся под инфракрасными лучами, не чувствуя холода. Матово-серебристой белизной сверкает лед хоккейного поля, замерли на втором ярусе канадские болельщики, а над ними гортанным ревом, звоном колокольчиков американцы встречают появление своей команды.

Прижавшись плечом к плечу, в дружном единении успешно поработавших людей, следили советские хоккеисты за началом матча. С первых же секунд неистовый темп, стремительные передачи, и вот уже американский нападающий Джон Маясич посылает шайбу в канадские ворота. Гол!

Среди рева и грохота американских болельщиков, которым явно симпатизируют многие зрители, Бобров говорит Пучкову:

— Следи, Коля, за этим парнем, подмечай, как бьет, из каких позиций, — и снова весь устремляется на поле, отмечая все: и невозмутимое спокойствие канадцев, и их резкую силовую игру, и азартные свалки у ворот.

Тактика американцев ясна, она еще раньше разгадана: внезапные рывки, острые контратаки, как у фехтовальщиков. Канадская защита слишком медлительна. Им трудно держать американских нападающих. Бобров словно ощущает тяжелое дыхание защитников Канады, примеривается, как они себя будут чувствовать в вихре еще более быстрых атак советских пятерок. И тут же Маясич вбивает вторую шайбу. И чем стремительнее развивалась игра, чем реальнее становилось поражение канадцев, тем быстрее таяла невозмутимость наших игроков. Кто бы мог подумать, что канадцы будут проигрывать, ведь они сильнее, явно сильнее. Но они проигрывают! Все усилия, приложенные ими во втором периоде, свелись к тому, что они отквитали одну шайбу, но за последние двадцать минут Маясич и Ольсон забили еще два гола, сделав невероятное совершившимся фактом: канадцы проиграли. Теперь только две команды идут без поражений — СССР и США.

Взбудораженные только что пережитым, немного оглушенные впечатлениями, ехали советские спортсмены по ночному, насыщенному огнями и гулом возбужденной толпы городку. В автобусе не смолкал разговор. Говорили все разом, много шутили, смеялись, и только Аркадий Иванович Чернышев хранил озабоченное молчание. Этот матч внезапно перевернул все планы, в новом свете представил задачи матча СССР — США. Не представляло никаких сомнений, что американцы, вдохновленные своей большой удачей, — им еще никогда не удавалось побеждать канадцев на мировых и олимпийских чемпионатах — будут играть с удесятеренной энергией. Ведь победа над советской командой равносильна для них выигрышу первого места.

Зимние Олимпийские игры 1956 года. Второй гол в ворота канадцев.

Команда СССР после победы на олимпийском турнире в Кортина д’Ампеццо.

В. Бобров на трибуне почета олимпийского первенства.

1956 год. Польские хоккеисты в Москве. В. Бобров перехватывает шайбу, за воротами Е. Бабич.

Словом, поражение канадцев о многом заставило задуматься. Однако, вернувшись в «Тре крочи», все сразу разошлись по своим комнатам, отложив разговоры на утро.

Режим хоккеистов ва многом отличался от образа жизни других спортсменов. В то время как лыжники и конькобежцы выходили на арену борьбы утром, хоккеисты начинали игры вечером и возвращались домой только к часу ночи. Поэтому они поднимались позже всех — в десять часов — и начинали день с безмятежной прогулки, неторопливого завтрака; затем ездили смотреть соревнования или залечивать боевые ссадины, синяки и шишки в клинику, а вернувшись перед обедом, проводили разбор вчерашней игры, получали установку на новую встречу, собирались и отправлялись на стадион.

Утром следующего дня на прогулке по горным тропинкам освещенного солнцем леса только и было разговору о победе американцев, ставших неожиданными союзниками советской команды. Но вчерашние союзники могли завтра стать самыми серьезными соперниками. Вот когда потребуется абсолютная собранность, полная мобилизация всех сил, и, гуляя по лесу с товарищами, Бобров вдруг вспомнил свой разговор с иностранными журналистами у отеля «Савоя». Не слишком ли верит в его силы команда? Вот что интересовало старика репортера. Он даже не подозревал, что попал этим вопросом в самое сердце Боброва, в его большое, закаленное во многих хоккейных схватках сердце бойца. Не потому ли, что эта вера в своего капитана была слишком крепка, так растерялась команда в игре с «Пентинктоном»? Можно ли основывать игру всей команды — ее молодых, окрепших игроков — на этой вере и дальше? Эти вопросы задавали себе, наверное, и те, кто отвечал за подготовку сборной команды к Олимпийским играм, к реваншной встрече с канадцами. Может быть, потому и вылетел Бобров в Берлин уже вдогонку команде.

Но, дожидаясь своего отлета, Бобров многое передумал, многое заново решил для себя, пересмотрел свое место в коллективе, где его недавние уче-

ники стали равноправными товарищами. Его много хвалили, немало восторженных слов слышал он о себе, но, может быть, никогда не испытывал Бобров такого удовлетворения, как в те минуты, когда нечаянно подслушал разговор двух тренеров команды — Аркадия Ивановича Чернышева и Владимира Кузьмича Егорова.

— Не узнаю Боброва, — говорил Чернышев. — Он стал мягче, терпимее. Не потому ли, что больше теперь верит в других и соответственно больше их уважает? Жаль, не повезло ему в Англии. Если бы его там не сломали, он сейчас показывал бы чудеса. Представляете, Владимир Кузьмич? Его старая техника, помноженная на коллективную игру, что это было бы!

— Да, он слишком мало играл в этом сезоне, — сказал Егоров, — но будем надеяться, что его хватит.

Как хотелось Боброву после этого разговора «показать чудеса», доказать всем, что ошибкой было бы не включить его в команду! И на следующий вечер после поражения канадцев Бобров и первая пятерка в матче с чехословацкими хоккеистами блеснули давним своим мастерством. Из семи забитых шайб пять принадлежали первой пятерке, и теперь только команды США и Канады преграждали хоккеистам СССР путь к постаменту почета.

В тот день, когда все шумное, многонациональное население Кортина д’Ампеццо жило предвкушением сенсационной встречи СССР — США, осаждая кассы, обсуждая шансы команд на улицах, в барах и на трибунах лыжного и конькобежного стадионов, в окрестностях отеля «Тре крочи» по-прежнему царила безмятежная тишина, по-прежнему по строгому, раз и навсегда установленному регламенту неторопливо текли часы долгого дня. Перед обедом, как и обычно, команда собралась, чтобы обсудить последнюю игру и подумать, как вести сегодняшнюю. Переводчик рассказал о появившихся в газетах откликах на поражение канадцев. Сами канадцы заявили, что еще не сказали своего последнего слова и будут продолжать борьбу за первое место.

— Значит, верят в нашу победу, — заключил Юрий Крылов, как всегда спокойный, чуть застенчивый, дружелюбно оглядывая товарищей.

— С чего это ты взял? — спросил его защитник Дмитрий Уколов.

— Не понимаешь? — удивился динамовский нападающий круглолицый Валентин Кузин. — Это же ясно!

— Конечно, ясно, — подтвердил Юрий Пантюхов, товарищ Боброва, Шувалова и Бабича по армейской команде. Высокий, черноволосый, он был известен своим веселым нравом и острословием. — Нашими руками хотят золотые медали себе повесить. Вы американцев обыграете, а мы вас, а там разберемся, что к чему. Вы ребята сильные, верим — победите наших обидчиков. Вот, дорогой товарищ Уколов, как надо понимать последнее слово канадцев. И знаешь, что грустно? Действительно, придется выигрывать, делать нечего, — и Пантюхов сокрушенно развел руками.

Долго и тщательно говорила команда о том, как победить американцев, и задача эта была сформулирована так: измотать. Это короткое слово исчерпывающе определяло тактику предстоящей игры: измотать великолепного, пожалуй самого сильного вратаря олимпийского турнира Вилларда Айколу и лучших нападающих Джона Маясича, Уэлдона Ольсона и Юджина Кемпбелла и цепких защитников. Но прежде всего измотать вратаря, обладающего феноменальной реакцией, несокрушимым спокойствием и такой непоколебимой смелостью, что, казалось, ее с трудом вмещает его худенькое тело.

Каждый игрок команды получил задание, и Бобров наблюдал за тем, как каждый по-своему принимал указания тренера. Евгений Бабич, замкнутый, невозмутимый, только молча кивал головой. Юрий Крылов, самоотверженный, на все готовый для команды, играющий с поврежденной челюстью, прикрытой шиной, о чем никто не догадывался, жадно впитывал каждое слово Чернышева. Александр Уваров азартно раздувал широкие ноздри и поблескивал своими темными удлиненными глазами, словно уже вел борьбу с Маяси-чем на льду. Валентин Кузин, который из-за своей по-истине боксерской смелости, по количеству боевых отметин мог соревноваться с Бабичем, простодушно поддакивал. Коля Хлыстов, невысокий худенький блондин, великий упрямец, не желающий примириться с тем, что с его данными трудно вести силовую борьбу, заранее весь внутренне протестовал, ожидая ставшего уже традиционным тренерского предупреждения: «Не играй у бортов». Генрих Сидоренков, сменивший в защите Жибуртовича, повернул свое чернявое горбоносое лицо к Чернышеву и, сдвинув густые брови, плотно сжав губы, уже готов был ринуться в самую опасную свалку. А Дмитрий Уколов, компанейская душа, твердил свое обычное, хорошо всем знакомое: «Ладно!»

Какие они все разные и как похожи друг на друга! Трудная мужественная игра словно на свой лад обточила их лица и характеры, спаяла их в одно большое целое, где все слито, сплетено воедино: лихая смелость Хлыстова, словно электрическая искра возбуждающая к действию его товарища по атакам — могучего и быстрого Алексея Гурышева, броневая мощь Николая Пучкова, не знающий трещин оптимизм Виктора Шувалова и удивительное трудолюбие Николая Сологубова, превратившегося из посредственного нападающего в великолепного защитника. Какая же бобровская жилка вплетена в этот живой, пульсирующий организм? Беспредельная вера в свой талант, помогавшая ему забить в последние мгновения игры решающий мяч в футбольные ворота «Динамо»? Волевой напор, не раз превращавший пятерку в одну монолитную единицу? Уверенность, что его индивидуальное мастерство, которым он всю свою жизнь так гордился, идет на пользу команде? Что же? Что? Нет, не угадаешь. Его энергия питает тело команды в такой сокровенной глубине, что не разглядеть ее, не прощупать. Да и зачем гадать! Он нужен товарищам, он еще послужит им, он еще способен помочь команде рассчитаться за поражение «Пентинктону», и этого достаточно…

«Этого достаточно, я на поле, я веду борьбу, я нужен», — с таким ощущением выехал на поле Всеволод Бобров в тот поздний час, когда до полуночи оставалось всего тридцать минут, а на трибунах олимпийского стадиона уже не было ни одного свободного места.

Вот они перед ним, американские хоккеисты, быстрые, рослые люди, а в воротах Виллард Айкола, маленький финн, почти мальчик. Прочные доспехи вратаря еще больше подчеркивают его юношескую худобу. Идут последние приготовления к игре. Священник команды, спортивного типа молодой человек, в черном строгом платье, шлет им из-за борта свое последнее благословение, американские болельщики встречают их хриплым ревом и звуками гонгов, а сами игроки окружают Айколу, и каждый из них норовит постучать своей клюшкой по щиткам, прикрывающим его ноги. Таков неизменный ритуал, дань суеверию.

Стоя в строю посреди поля, плечом к плечу, молча наблюдают за всем этим советские хоккеисты. Сейчас двое судей-швейцарцев займут свои места, и счет времени пойдет в другом измерении, где секунда равна минуте, минута — часу, а час — целому дню. Ведь именно в этот час спортсмены должны выложить все, что удалось им накопить за многие месяцы кропотливой подготовки.

«Придется выигрывать, делать нечего, — вспомнились Боброву слова Пантюхова. — Американцы все удивляются, как это он решается играть под номером тринадцать. Интересно, что бы ответил им остряк Пантюхов, если бы они его спросили об этом?»

И тут же Бобров, занявший место на скамье вместе со своими товарищами из первой и второй пятерок, услышал протяжный судейский свисток. Пантюхов, Хлыстов и Гурышев рванулись к американским воротам, и игра пошла сразу же в таком неистовом темпе, словно в распоряжении игроков была одна минута, а не час. Нет даже времени для смены пятерок, и обе команды, не останавливая игры, выпускают на поле одиночных хоккеистов.

Все перепуталось на поле: пятерки, игроки… Чуть ли не с середины площадки американцы обстреливают наши ворота мощными и точными бросками. Трещат борта от ударов шайб, от напора человеческих тел. Как только шайба оказывается под крюком клюшки советского спортсмена, американцы, не останавливаясь ни перед чем, пытаются ее отобрать. С каждой секундой все ожесточеннее разгорается силовая борьба. Уже побывали в схватках игроки всех трех пятерок. И Бобров в секунды передышки был готов по первому знаку тренера сбросить со спины одеяло, перемахнуть через борт и с разгона броситься в самое пекло схватки.

Пока еще рано делать выводы, но одно уже ясно: американцы очень сильны, они идут на все, они используют малейшую нашу оплошность, и каждая их атака вызывает бурю криков на трибунах. Наверное, и на горных вершинах слышен этот рев. Прожекторы, словно белые молнии, озаряют снежные склоны Доломитовых Альп, и олимпийский огонь, будто в испуге, рвется куда-то в сторону из высокой чаши и никак не может унестись. Морозная темная ночь вокруг, а все ярусы стадиона полны людей, подпрыгивающих, размахивающих пледами, флажками, термосами с горячим вермутом, и советские туристы встречают каждую атаку своей команды дружным скандированным криком: «Мо-ло-дцы!»

Пора переходить в атаку, надо подбросить новую порцию горючего в этот все больше разгорающийся костер борьбы. Айкола еще не вступал в игру: пока все еще инициатива у американцев.

Теперь уже ясно: они хотят выиграть стремительными прорывами, рассчитывая, что наши нападающие не успеют включиться в оборону своих ворот. Но они еще не знают, на что способны наши защитники, они еще не знают, какой скоростью обладают нападающие.

План американцев ясен советской команде, и, освоившись с темпом, она постепенно берет инициативу в свои руки. Теперь пятерки, а не одиночные игроки, выбегают на поле, и Бобров чувствует близящийся перелом.

«Дайте поработать Айколе, а то замерзнет», — сказал он своим товарищам из второй пятерки, когда они одним рывком, сбросив одеяла на скамейку, перемахивали через борт. Вперед! Вот Трегубов метнул шайбу в среднюю зону Кузину.

И Кузин, смелый боец Кузин, подбадриваемый громким, ликующим криком: «Мо-лод-цы!», ринулся к воротам. Айкола приготовился к броску, но американские защитники тут же оттеснили Кузина к борту, навязав ему ближний бой, защитник Сэмпсон смело пошел на столкновение, и вот уже опасность миновала.

Атакует первая пятерка, и Айколе с каждой секундой становится труднее. Раз за разом отбивает он шайбу, но она тут же возвращается назад к его воротам. Играет третья пятерка. Хлыстов прорывается вперед и с угла поля посылает шайбу то Гурышеву, то Пантюхову, а те с лету бьют по воротам. И каждый раз черный кружок оказывается в руках у Айколы.

Бобров с товарищами снова на поле, они атакуют, но американцы бросаются им под коньки, вышибают клюшки из их рук. Столкновения все ожесточеннее, и вдруг судейский свисток. Один из защитников США допустил недозволенный прием — придется ему посидеть на штрафной скамье две минуты. Хорошая возможность открыть счет, но что это? Американцы и не думают уходить в оборону, по-прежнему они атакуют каждого нашего игрока и сами используют каждый удобный случай для броска по воротам.

Судейские хронометры отсчитывают секунду за секундой, а реализовать численный перевес никак не удается. Вот Аркадий Иванович Чернышев, используя оставшиеся полминуты до выхода на поле пятого игрока США, выпускает отдохнувшую третью тройку. Хлыстов — весь бесстрашный порыв — уводит в атаку товарищей, а «Мо-лод-цы!» — громогласный призыв туристов подхлестывает их. В штурм включаются и защитники. Уколов бьет по воротам. Айкола на посту. Хлыстов внезапным и точным броском швыряет шайбу. Айкола на посту. Гурышев по воздуху направляет шайбу в верхний угол. Айкола на посту. Его худощавое лицо невозмутимо, коротко остриженная под бобрик голова втянута в плечи. Айкола на посту, и поколебать его, кажется, невозможно. Но товарищи его явно поколеблены. Все чаще пропускают они советских хоккеистов в свою зону.

«Хотят измотать нас силовой борьбой», — подумал Бобров, и не успел он поделиться своей догадкой с Чернышевым, как тот уже дал команду силовой борьбы избегать, быстро перепасовывать шайбу. Все чаще посматривает тренер на часы. Первые двадцать минут на исходе. Вот и конец. Игроки выезжают со льда. Впереди десять минут отдыха. Отдыха? Нет, в таком матче не может быть пауз. Времени в обрез, чтобы все продумать, разложить по косточкам, наметить план действий на вторые двадцать минут.

И пока стадион грелся, совершая свой коллективный танец на месте, пока трубы герольдов извещали о появлении на трибуне почета новых олимпийских чемпионов, пока осмелевшая луна вовсю сияла над стадионом, трибуны которого освещало только негаснущее пламя олимпийского светильника, в раздевалках шел торопливый обмен мнениями. Опоров в комнате советской команды не было: все согласны с тем, что американцы стали жертвой своих же собственных намерений. Они хотели измотать своих соперников и измотались сами. Теперь уже полностью выявлены слабые стороны хоккеистов США. Они уступают в скорости и маневренности. У них один принцип — вперед, у советских игроков — расчет. Уже в первом периоде была полная возможность открыть счет, надо не упустить этого во вторые двадцать минут.

— Ну, с богом, ребята, — обнимая их на ходу, сказал Аркадий Иванович. — Избегать силовой борьбы, вести игру на максимальной скорости, не давать покоя Айколе.

И снова игра, снова пытаются американцы навязать нашим пятеркам ближний бой, рубку у бортов, снова стараются сбивать их на лед, ломать, крушить и использовать каждый момент для контратаки. Но то, что было возможно с тихоходной защитой канадцев, невозможно сейчас. Советские защитники превосходят в скорости американцев, и поэтому русские успевают прикрывать свои ворота, а отобрав шайбу, тут же посылают ее вперед — нападающим.

Все труднее приходится американскому вратарю, и особенно донимает его третья тройка.

Бобров только что покинул поле, он еще не отдышался, он еще живет головокружительным ритмом атаки и даже сейчас, сидя на скамье, не может успокоить дыхания. Он по-прежнему на поле, где атаку ведет Пантюхов. Прямо удивительна смелость и напористость этого невысокого, не очень сильного человека. Рядом с массивными американцами он кажется совсем щупленьким, но искры его энергии зажигаю! всех вокруг него, и Гурышев действует с ним совершенно синхронно. Вот Хлыстов прорвался к воротам. Пас Гурышеву. Бросок — и снова неудача. Через несколько секунд Айкола с трудом отбивает неотразимый бросок Трегубова. Снова бьет Гурышев, и Бобров с трудом удержался от желания взмахнуть клюшкой, подправить полет шайбы — Айкола неуязвим!

И тут же первая тройка по сигналу Чернышева сорвалась с места, перемахнула через борт, а третья тройка, изнемогающая, выложившая все, уселась на скамью. Защитники Трегубов и Уколов остались на поле. Они еще могли продолжать борьбу.

Свисток! Вперед! И Бобров молниеносно, маневрируя, избегая столкновений в круговороте перемещений, выискивая наиболее удобную позицию, плетя сеть атаки вместе с Бабичем, несущимся по другому, левому краю, упиваясь этим бодрящим русским словом «Молодцы!», которое с новой силой гремело над притихшим стадионом, устремился к зоне американцев.

«Надо забить, почему бы нам не забить этой первой шайбы? Кто-то должен же начать! Так пусть это будем мы, а там молодежь подхватит. Пусть это будем мы!» Шайба у Бабича. Обвел защитника… Сейчас будет пас, точная, едва уловимая на такой скорости передача. Бобров знает. Он уже чувствует тяжесть шайбы под крюком своей клюшки. Но что это? Бабич лежит на льду. Он сбит, грубо сбит американским защитником, и тут же свисток судьи, два его пальца, поднятые вверх, показали, что в следующие две минуты американцам придется играть вчетвером.

Вскоре после того как проштрафившийся американский хоккеист покинул поле, в игру вступила третья тройка. И снова из-за борта, прижавшись плечом к плечу Бабича, следил Бобров за развитием событий.

Ну что ж, им снова не удалось заставить Айколу вынуть шайбу из сетки ворот, зато ребятам будет легче это сделать, пока американцев только четверо. Они сделают это! Вот Сидоренков начинает атаку, спокойно и точно отправил он шайбу Пантюхову, и тот по правому краю, на ходу обыграв двух бросившихся к нему американцев, прорвался к воротам. «Придется выигрывать, ничего не поделаешь», — так, кажется, сказал Пантюхов. Давай же выигрывай! Вот американский защитник несется к нему. Нет, бить нельзя! Сейчас ворота прикрыты не только Айколой, но и вторым защитником. «Отдать шайбу Хлыстову! Бей вдоль ворот!» — кричит Бобров, кричит, не произнося ни слова, но Пантюхов словно слышит своего капитана. Он бьет вдоль ворот, и Хлыстову остается только подставить клюшку, меняя направление упругого резинового кружка.

Лампочка, вспыхнувшая над воротами американской команды, и неистовый крик «Мо-лод-цы!» на трибунах еще не дошли до сознания Боброва, а он уже обнимал Бабича, верного друга, поздравляя его с первым голом, и Бабич, застенчиво улыбаясь, пожимал руку Боброва. Разве в этом голе не было доли и их усилий, игроков первой пятерки? Пусть эту шайбу забили не они, а молодежь, но результат один: ведет команда СССР.

Это произошло в конце пятнадцатой минуты, а следующие две минуты были насыщены атаками американцев. Бьет Кемпбелл. Швыряет шайбу в ворота Ольсон, снова резиновый кружок у ворот, и к нему устремляются сразу два нападающих, но Трегубов плашмя бросается им под ноги.

Бобров знает, что эта вспышка энергии должна потухнуть, и ему хочется включиться в игру, пока азарт американцев еще не угас, так легче будет прорваться в их зону. Еще дожидаясь, сигнала, он уже сбрасывает одеяло, натягивает рукавицы и, всем телом подавшись вперед, упершись в бортик, готов перемахнуть через него. Что же медлит Чернышев? Ну вот наконец-то! И после очередной атаки американцев, получив шайбу, Бобров оказался один на один с Айколой.

Ударил он не сразу, выжидал броска вратаря. «Бить? Нет, еще немного». Но в тот момент, когда Айкола выскочил вперед, когда клюшка Боброва была уже в воздухе, на капитана советской сборной налетели сразу два игрока.

И все же, несмотря на эту обидную неудачу, Бобров не потерял присутствия духа. Два года назад он был бы вне себя от такого промаха, теперь он верил в то, что если не ему, то другим удастся увеличить счет.

Чутье не обмануло капитана советской сборной. Чувствуется, что силы американцев на исходе. Они теперь атакуют только двумя нападающими. Им уже не под силу наш темп. Конечно, американцы устали. Но они еще опасны, очень опасны. Вот сейчас Уколов удален с поля, и американцы всей пятеркой устремляются вперед.

Тяжесть обороны легла на третью тройку, и она отлично справилась со своей задачей. Пантюхов завладел шайбой, и разорвать сеть точных его пасовок американцам оказалось не под силу. А когда истекли две минуты, в атаку снова пошла первая пятерка. Бьет по воротам Бобров, Шувалов, Сологубов, но маленький финн, защищающий американские ворота, по-прежнему неуязвим.

Четыре минуты оставалось до конца игры, когда первая тройка сменила вторую.

Вот сейчас наступит развязка. Бобров это чувствует всем своим существом. Перехватив шайбу, он посылает ее вперед Шувалову. Пас Бабичу!

«Так и есть, вихрь атаки нарастает. Сейчас налетит защитник! Мне!»

И тут же Бобров увидел, что Бабич продолжает движение вперед без шайбы. Никем не замеченная шайба лежит на льду. Вот она под его клюшкой.

«Не смотреть в глаза Айколе. В воротах никого нет! Бросок в левый угол!»

Еще в тот момент, когда шайба совершала свой четырехметровый полет, а Бобров по инерции несся на вратаря, он уже знал: есть попадание. И крик «Мо-лод-цы!», казалось, повторило горное эхо. Как хорошо здесь, вдалеке от родины, от близких, знать, что на трибунах сто советских людей вместе с теми, кто на льду, вместе с ними горячо жаждет победы.

Так была забита в ворота США вторая шайба.

Теперь все назад. Сейчас последует вспышка отчаяния. Так и есть! Клири нависает над Пучковым, но не может пробиться сквозь защиту.

За полминуты до конца игры счет изменила третья тройка. Стремительная комбинация Хлыстова, Гурышева и Пантюхова окончилась третьим голом. Затем в игру вступила вторая тройка, и Кузин забил четвертый гол.

Когда судья известил об окончании матча, Айкола, невозмутимый Айкола, в сердцах швырнул свою клюшку на лед и покинул поле с пустыми руками. Советскую команду стадион провожал мощным и дружным криком «Мо-лод-цы!», и теперь к голосам советских туристов присоединили свои голоса люди из разных стран. «Мо-лод-цы!» — кричали они в такт, не зная наверное, что значит это слово, но чувствуя, что это единственное слово, одно единственное слово, с помощью которого можно выразить свой восторг.