Трое против Колдовского Мира. III-V

1

Стылое дыхание Ледяного Дракона словно заморозило сам воздух над холмами… впрочем, ничего удивительного: стояла середина зимы, и надо было еще прожить этот год, который с самого начала был так недобр ко мне, Именно тогда, в дни Ледяного Дракона, я впервые всерьез задумалась о будущем и с горечью осознала, что я должна делать. Мне нужно спасти, освободить от страшной Тьмы то, чем я дорожу больше всего на свете, больше собственной жизни, ведь именно я, как ни горько это сознавать, была ее орудием. Я — Каттея из дома Трегартов, воспитанная как колдунья, несмотря на то, что так и не давала их последней клятвы и ни разу не надевала священный дымчатый камень, который с такой гордостью носили посвященные. Так или иначе, познания эти даны мне, хотя я и была лишена права выбора.

Я одна из троих, тех троих, которые могли, когда это было необходимо в некотором смысле становиться единым целым: Килан-воин, Кемок-мудрый, Каттея — колдунья, — так наша мать нарекла нас при рождении, Она тоже была колдуньей Эсткарпа, но Владычицы отреклись от нее за то, что она вышла замуж за Саймона Трегарта. Впрочем, он тоже не был обычным человеком, этот чужестранец, проникший в Эсткарп через Ворота, связывающие наш мир с другим, Он был сведущ в суровом искусстве войны — чем и оказался весьма полезен в Эсткарпе, ведь эта израненная и измученная земля была словно в тисках зажата между двумя враждебными соседями — Карстеном и Ализоном, Но наш отец обладал тем качеством, которого Владычицы в мужчине допустить не могли, — он владел Силой.

После замужества Джелита, а таково было имя нашей матери, не утратила своего колдовского Дара, как должно было произойти, но напротив, обнаружила неизвестные дотоле способности, дающие власть над Силой. Это вызвало гнев Владычиц, так и не простивших ее выбора, а тем более — нарушения обычаев. Однако им приходилось опираться на ее поддержку, когда в этом возникала надобность, а надобность такая была.

Отец с матерью выступили вдвоем против кольдеров, этих демонов-чужестранцев, что так долго угрожали Эсткарпу. Родители мои нашли гнездо зла и по мере сил способствовали его уничтожению. Ибо кольдеры, подобно моему отцу, явились из иного времени, из другого мира, воздвигнув свои собственные Ворота, через которые гибельный яд проникал в Эсткарп.

После этой победы Владычицы не отважились открыто выступать против Дома Трегартов, хотя ничего не забыли и ничего не простили нашей матери. И вина ее была даже не в том, что она вышла замуж — с этим они могли бы еще смириться; к тому, кто позволял чувствам возобладать над разумом и отвращался от их сурового пути, они испытывали только презрение, — но ведь Джелита, несмотря на свой выбор, по-прежнему оставалась колдуньей, то есть одной из них, как бы они к этому не относились.

Как я уже сказала, мы трое, мои братья и я, родились в один и тот же день, причем я появилась на свет последней. Долгое время после нашего рождения мать болела. Нас троих поручили заботам Анхорты, женщины из племени горцев-сокольничьих. Судьба обошлась с ней сурово, но она окружила нас той теплотой, какой не могла нам дать наша мать. Что же касается отца, то он был настолько обеспокоен страданиями матери, что вряд ли все эти месяцы знал, живы мы или уже умерли. И мне кажется, что в глубине своего сердца он не испытывал к нам теплых чувств, потому что наше появление на свет явилось причиной ее мучений.

В детстве мы видели наших родителей очень мало, потому что военное время требовало их присутствия в Южном Форте, — отец был Хранителем Границы, а мать — передающей вести. Мы жили в тихом уютном поместье, которое стараниями госпожи Лоисы, близкой приятельницы наших родителей, стало настоящим островком покоя.

Довольно рано мы узнали об особенности, которая отличала нас троих: при необходимости мы могли соединить все наши способности в некую Триединую Силу. В те годы мы использовали ее для самых незначительных целей и не подозревали даже, что с каждым разом Дар наш растет и крепнет. Однако уже тогда мы инстинктивно чувствовали, что эту нашу особенность следует держать в тайне.

Из-за разрыва нашей матери с Советом Владычиц я не подвергалась испытаниям, через которые обычно проходили все девочки Эсткарпа при отборе в Обитель Мудрейших. Не знаю, догадывались ли родители о нашем особом Даре, но уже тогда они приняли все мыслимые меры предосторожности.

Затем случилось так, что отец наш пропал. Когда на границе наступило некоторое затишье, он отплыл на корабле сулькарцев, союзников Эсткарпа и своих старых друзей по оружию, намереваясь исследовать острова, на которых, по слухам, творилось что-то неладное. С тех пор ни его, ни корабль никто не видел и не слыхал о них.

В те дни мать впервые наведалась в наше убежище и призвала нас, всех троих: Килана, Кемока и меня, чтобы на деле испытать наш Дар. Как только наша утроенная сила соединилась с ее, взгляд матери словно пронзил саму неизвестность, и она смогла увидеть нашего отца. Какой бы слабой ни казалась эта путеводная нить, она, оставив нас, отправилась на его поиски.

Когда Килан и Кемок стали Хранителями Границы, а я осталась одна, колдуньи осуществили, наконец, давно задуманный план: меня похитили и отправили в Обитель Мудрейших. Там в течение многих лет я была отрезана от привычного мне мира и от моих братьев. Зато я увидела другие края и получила от колдуний такие знания, что невольно возжаждала постичь их сполна. И все же это не возмещало мне потери всего остального. Я боролась, о, как я боролась все эти годы с искушением сытной едой и беззаботной жизнью, чтобы сохранить хотя бы частицу собственной свободы. В конце концов мне удалось разыскать Кемока. И прежде чем колдуньи успели связать меня клятвой, братья пришли и освободили меня.

Вряд ли нам удалось бы бежать от них, если бы день и ночь вся наша сила не была собрана вместе, словно кто-то держал в кулаке нити одного полотна. Владычицы задумали нанести один-единственный, последний удар по Карстену, дабы раз и навсегда покончить с самым своим могущественным врагом, и направили всю Силу на горы, потрясая холмы, изгибая земную твердь своей совокупной волей.

Теперь их Сила не являлась преградой — колдуньи слишком ослабели, чтобы помешать нам. И мы отправились на восток, так как Кемок обнаружил одну тайну, давнюю тайну древней расы.

Мы отправились через горы на поиски Эскора. И там, чтобы спастись и узнать то, что нам было необходимо, я произнесла несколько заклинаний, едва не разрушив целую страну Ибо древним мудрецам земли этой открылась в далеком прошлом власть над могущественными силами. Борясь за владычество, они чуть не погубили эти края. В конце концов те, кто основал Эсткарп, бежали отсюда, превратив горы за собой в непреодолимый барьер.

Едва я произнесла слова заклинания, утихомирившиеся некогда темные силы проснулись, легкое неустойчивое равновесие, установившееся здесь в последнее время, было нарушено, и возобновилась борьба добра со злом.

Мы отправились в Зеленую Долину, которой владели люди, чьи прародители обосновались на этой земле раньше предков древней расы. Однако в их жилах текла наша кровь. Они тоже не подчинились безумию Тьмы. И был вынут Меч Союза, и собран Совет, призвавший все добрые силы на битву против Тьмы и пришел туда некто, который, как всем казалось, тоже был из их древнего рода.

Да, он принадлежал древней расе, этот прирожденный командир, которому жить бы да жить, как все люди, защищая покой Эскора.

К сожалению, Динзиль был не только умен, но и честолюбив. Впрочем, когда он впервые приступил к своим поискам, он еще не был развращен жаждой господства. Зеленый народ знал его как прославленного воина с давних времен, и они встречали Динзиля с почестями и радостью Многое в этом человеке вызывало искреннее расположение — я сама могу это подтвердить.

Мне, окруженной до сих пор лишь братьями и стражниками, которых отец приставил к нам, человек этот показался другом. Что-то трепетало во мне, когда я вглядывалась в его смуглое лицо, испытывая волнение, неведомое прежде. К тому же он стал ухаживать за мной, и это было самое прекрасное время в моей жизни.

Килан уже отыскал свою Дагону, Владычицу Зеленого Безмолвия, а сердце Кемока еще не было тронуто никакой привязанностью. Я, не таясь, выказывала благоволение Динзилю, и братья, ослепленные ревностью, еле сдерживали свои чувства.

Однажды Кемок исчез, а я поверила обещаниям Динзиля, поверила, что он искренне хочет помочь мне найти брата, и тайно отправилась с ним к Черной Башне.

Теперь, пытаясь вспомнить, что же там произошло, я не могу этого сделать. Как будто некто тщательно смыл всю память о тех днях, когда я помогала Динзилю в его колдовстве. И пробуя невероятными усилиями воскресить в памяти все происшедшее, я испытываю лишь сильнейшие страдания.

Кемок вместе с Орсией из рода кроганов отправились искать меня, о чем рассказывается в той части хроники, которая написана им. Брат приложил поистине нечеловеческие усилия, чтобы вырвать меня из Черной Башни, которая стала местом обитания Тьмы. К тому времени я была настолько заражена всем, во что вовлекли меня Динзиль и мое собственное безрассудство, что готова была причинить боль тем, кого больше всего любила. И Кемок, предпочитая, чтобы я была скорее мертва, нежели так низко пала, произнес древнее заклинание.

Я осталась жива, но с тех пор была подобна новорожденной, позабыв все, чему меня когда-то обучили. Сначала я, как маленькая девочка, делала только то, что мне велели другие, не имея собственных желаний, и некоторое время была даже довольна таким своим состоянием.

Но потом начались сновидения… Проснувшись утром, я не могла вспомнить их целиком, и хорошо, что не могла, поскольку были они таковы, что здравый рассудок не вынес бы подобного кошмара. Даже нечеткие, тусклые воспоминания, возвращаясь небольшими отрывками, причиняли мне невыносимые муки, и я чувствовала себя больной и словно окоченевшей изнутри, Я часами лежала на кровати в комнате Дагоны и не могла есть, и боялась загнуть… Вся защита против подобных несчастий, которой меня учили некогда колдуньи, теперь была недоступна мне, и я чувствовала себя так, словно порыв ледяного ветра сорвал с меня одежду. И страшнее всего оказалось то, что этот ледяной ветер, продувавший меня насквозь, был грязным, отвратительным ветром Тьмы.

Дагона сделала для меня все, что могла — она ведь была целительницей. Но врачевание ее могло исцелить лишь плоть или разум, болен же был дух. Килан и Кемок целыми днями сидели возле моей постели, они боролись за меня, отгоняя Тьму. Все познания обитателей Долины были собраны и направлены на мое спасение. Но я сознавала, что, занимаясь мною, зеленые оставляют без защиты, на каковую сил уже не оставалось, границы Долины.

Мне нужно было отвыкнуть от безопасности и комфорта, которыми меня окружили. День ото дня я взрослела, не желая больше оставаться бездумным ребенком, и вскоре поняла, что сны мои — страшное предвестие того кошмара, который через меня наступал на всех нас. Мои собственные познания исчезли, и образовавшуюся пустоту заполняло нечто враждебное и чужое.

Вдобавок я, хотя уже освободилась от влияния мыслей, внушенных мне Динзилем, по-прежнему была враждебно настроена к тем, кого больше всех любила.

А самое ужасное — что через меня несчастье могло настичь всех нас.

Я дождалась часа, когда однажды Килан и Кемок отправились на военный совет. Оставшись без их опеки, я обратилась к Дагоне и Орсии, с которыми могла говорить совершенно искренне обо всем том, что нужно было сделать для блага всех и для моего блага тоже.

— Здесь мне нет покоя, — не спрашивала, но утверждала я, и по глазам своих собеседниц видела, что им нечего возразить. — Я понимаю, что из меня сейчас можно вылепить все, что угодно, я просто глина, принимающая любую форму. И поэтому я вам ныне худший из врагов, которого только можно себе представить. Ты сильна в древней магии, Дагона, Владычица Зеленого Безмолвия, и все живущее и растущее, все звери и птицы подчинены тебе. И ты, Орсия… ведь у тебя тоже есть твоя собственная тайна, и твоя магия не так проста, как может показаться на первый взгляд. Но я чувствую, что силы, которые объединились против меня, неподвластны вам обеим. Я теперь полностью опустошена, и вы, даже представить себе не можете, чем может заполниться мое сознание и на что может быть направлена моя воля.

Дагона медленно кивнула головой. Я почувствовала острую, словно от удара кинжалом, боль. Конечно, я с самого начала знала, что мои ощущения не обманывают меня, и все же маленькая, слабая часть моего сознания изо всех сил противилась этому — где-то в глубине души еще жила неясная надежда, что, может быть, я просто все выдумала, и Дагона, превосходившая в своем искусстве любого, сейчас скажет мне об этом. Но она кивнула головой, соглашаясь, и в ее глазах я прочитала приговор себе.

— Что же ты собираешься делать? — спросила Орсия. Она шла ко мне от ручья, волосы ее плескались на ветру; казалось, в воздухе за ней плывет светящееся серебристое облако, словно бы пряди, которые она не вытирала и не встряхивала, выйдя из воды, жили своей собственной жизнью.

— Я должна уйти отсюда.

В ответ на это Дагона отрицательно покачала головой.

— Ты забыла про охрану, она непременно пойдет за тобой следом. А потом еще Килан и Кемок… они тебе никогда этого не позволят.

— Конечно, — согласилась я. — Но я сказала еще не все. Я могла бы вернуться туда, откуда пришла, и попросить помощи. Вы ведь слышали, что Совета Владычиц больше не существует. Многие умерли тогда, потому что не смогли перенести разрушительную мощь Силы. В Эсткарпе пала власть колдуний. К тому же, наш славный друг — Корис из Горма — должен знать, чем в конце концов здесь все завершилось. Вдобавок, если хотя бы несколько колдуний еще живы, они помогут мне, Корис прикажет им сделать все, о чем я ни попрошу. Позвольте мне вернуться на родину, я смогу там исцелиться, а вы будете продолжать нелегкую битву за Эскор, как велит вам долг.

Дагона ничего не ответила на это. Владычица Зеленого Безмолвия обладала удивительной особенностью — в глазах других ее облик время от времени менялся. Иногда казалось, что она принадлежит древней расе: темные волосы, светлая кожа… но порой она вдруг представала медноволосой, с золотистой кожей. Происходило все это по ее собственной воле или нет, я не знаю. В ту минуту мне казалось, что она из нашей расы: черные волосы аккуратно приглажены, сквозь приоткрытые губы виден ряд белоснежных зубов.

Наконец она кивнула:

— Я могу произнести заклинание, которое перенесет тебя целую и невредимую в горы, чтобы никто не мог помешать тебе. Ко для этого и тебе придется собрать всю свою силу.

— Разумеется, я сделаю все, что необходимо, — ответила я. — Но сейчас мне нужна совсем другая помощь; я прошу вас обеих быть рядом со мной во время моего разговора с Киланом и Кемоком. Я чувствую, что буду в безопасности только тогда, когда увижу Кориса. Но братья, возможно, не поймут и попытаются удержать меня здесь. Наши узы родились вместе с нами, им невозможно противиться. Мы с вами должны твердо стоять на своем, обещайте, что поможете мне уговорить их. В конце концов убедим их, что я вернусь тотчас же, как получу новую защиту.

— А это действительно так? — спросила Орсия. Не знаю, какие чувства она испытывала, глядя на меня. Ведь когда-то я в ослеплении просила Кемока убить ее, я была тогда с Динзилем — ее злейшим врагом; казалось бы, у нее нет причин желать мне добра. Но если она в дружбе с Кемоком, а я подозревала что это именно так, она могла хотя бы ради него оказать мне эту услугу.

— Не знаю точно. Даже если мне удастся стать прежней, я не уверена, что осмелюсь вернуться сюда, — искренне ответила я.

— И ты думаешь, что сможешь совершить это путешествие?

— Я должна.

— Ладно! — согласилась она. — Обещаю, что помогу тебе.

— И я тоже, — вставила Дагона. — Но вдруг они захотят поехать с тобой?

— Вот тогда вы обе прочтете свои заклинания, чтобы братья только проводили меня и вернулись. Впрочем, я не думаю, что они бросят здесь все свои дела. С Эсткарпом их не связывает сейчас ничего, они отдали свои сердца этой стране.

— Я думаю, мы сможем сделать то, о чем ты просишь, — произнесла Дагона. — Когда ты едешь?

— Чем быстрее, тем лучше Внутренняя борьба может так ослабить меня, что я пропаду прежде, чем доберусь до границы.

— Но сейчас месяц Ледяного Дракона, горы скоро станут непроходимы… — Дагона размышляла вслух, не отговаривая меня от задуманного, а словно предупреждая о трудностях, которые встретятся на моем пути. — Правда, здесь Валмунг, он как-то проехал по этой дороге тысячу миль; и потом не надо забывать об острых глазах Форлонга и вранга — они могут разведать все прежде, чем ты отправишься в дорогу, и если кто-нибудь устроит засаду… Тебя ждет опасный и жестокий путь, сестра моя, подумай об этом, не будь слишком самонадеянна.

— Это не самонадеянность, — возразила я, — Просто чем быстрее я окажусь за пределами Эскора, тем быстрее то, что всем нам дорого, будет в безопасности.

Итак, меж нами троими все было улажено, а коль скоро наши мысли были нацелены на решение одной задачи, неужели кто-нибудь сумел бы нам помешать? Какие бы веские и суровые возражения братья ни приводили, мы сумеем доказать целесообразность задуманного, и они вынуждены будут согласиться, они поймут, что мы правы. Я снова и снова клялась им, что, едва исцелившись, возвращусь, и не одна, а с кем-нибудь из эсткарпцев. Время от времени отряды из-за гор приходили в Эскор, об их приходе всегда предупреждали наблюдатели, преданно служившие зеленым. Среди них были и разведчики из Долины, и несколько бывших воинов из отрядов хранителей границы, перешедших на службу к моим братьям, и фланнаны — птицы Дагоны с изумрудным, переливающимся на солнце оперением, чьи послания могла расшифровать только она сама. Иногда прилетал даже воинственный Форлонг, ширококрылый страж заоблачных высей.

Вот один-то из них не оставил камня на камне от нашего первоначального плана, сообщив, что прямого пути, по которому мы когда-то пришли в Эскор, больше не существует. Некий властитель Тьмы наложил на эту дорогу печать, и теперь пройти по ней невозможно. Мне кажется, Килан и Кемок восприняли это известие с радостью, решив, что уж теперь-то я откажусь от задуманного.

Но я все громче кричала по ночам от мучительных изнуряющих видений, и они, должно быть, поняли, что я уже не в состоянии сопротивляться тому, что неумолимо становилось как будто частью меня самой. Здесь меня ждала лишь смерть, я так и сказала братьям.

И вот в Зеленую Долину призвали Форлонга. Он взгромоздился на скалу, испещренную следами его когтей; красная голова этого существа ярким пятном выделялась на серо-голубом туловище, покрытом перьями, длинная шея медленно поворачивалась, когда он переводил глаза с одного из нас на другого. Наконец Дагона заговорила с ним.

Поначалу Форлонг совсем не хотел помочь нам, но его так долго уговаривали, что он все-таки вынужден был уступить и сказал, что если пройти чуть дальше на северо-восток, можно отыскать другой путь, менее трудный и опасный. Он мог бы послать крылатого разведчика. От Зеленого народа предложил свою помощь лучший из горцев — Валмунг.

Ледяной Дракон в Зеленую Долину не заглядывал — в это время года здесь было не холоднее, чем у нас в Эсткарпе поздней осенью; но едва лишь мы переступили границы Долины, нас встретили сильные порывы зимнего ветра.

Нас было пятеро, мы ехали на рентанах — четвероногих существах, бывших для нас не просто животными, а скорее товарищами по битве, неоднократно доказавшими свою преданность; рентаны не только не уступали нам умом, но и превосходили нас храбростью и выносливостью.

Килан ехал впереди, Кемок держался справа, а Валмунг слева от меня. Позади всех ехал Ранкар из Эсткарпа; он вызвался идти со мной через горы, поскольку хотел найти некоторых своих вассалов, намереваясь увеличить отряды Эскораг. Этот человек был старше других моих попутчиков, и я знала, что братья мои всецело ему доверяют.

За пределами Зеленой Долины, когда рентаны уже несли нас, разбивая копытами снежную корку, в небе появилась точка; она все увеличивалась и становилась отчетливее — это был вранг, проводник, обещанный Форлонгом.

Мы двигались только днем, потому что по ночам набирали силу и рыскали всюду приспешники Тьмы. Вероятно, непогода заставила их отсиживаться в своих берлогах — хотя мы и слышали вдали крики серых, нам так ни разу и не довелось их увидеть. Мы не могли идти напрямик — приходилось петлять, чтобы избежать тех мест, которые вранг считал опасными. Иногда это были безобидные с виду рощицы, иногда — открытые площадки, уставленные камнями. Однажды мы заметили некое мрачное строение — казалось, время не властно над ним. В массивных стенах не было прорублено ни единого окна, здание высилось огромной глыбой, будто воздвигнутое чьей-то гигантской рукой. Вокруг этой глыбы, как ни странно, снега не было, хотя по соседству, совсем рядом высились большие сугробы, алмазным блеском сверкая под слабым зимним солнцем. Создавалось впечатление, что почва вокруг этой зловещей постройки была прогрета, что возвели ее на дышащей паром земле.

Ближе к ночи мы нашли укрытие на поляне, уставленной голубыми менгирами, она показалась нам островком безопасности в море несчастий и бедствий. Когда стемнело, камни засветились изнутри слабым бледным светом, и его хватало, чтобы разглядеть то, что находилось поблизости.

Я, как могла, боролась со сном, только бы тягостные сновидения снова не навалились на меня страшным грузом, но не в силах была преодолеть усталость и, вопреки своей воле, все-таки уснула. По всей вероятности, эти голубые камни обладали целебной силой, более действенной, чем сила Дагоны, не единожды пытавшейся помочь мне, потому что спала я в этот раз безо всяких сновидений, а проснувшись, почувствовала себя такой отдохнувшей и бодрой, какой не была уже давным-давно. Я позавтракала, к своему удивлению, с большим аппетитом, и это тоже лишний раз убеждало меня, что решение принято правильное, и наше путешествие должно пройти благополучно.

В следующую ночь с местом для лагеря нам повезло меньше. Обладай я по-прежнему познаниями, полученными в Обители Мудрейших, я бы заклинаниями призвала силы, способные защитить нас. К сожалению, в те дни я была самым беспомощным существом на свете. Вранг и Форлонг привели нас к подножию гор, через которые нам предстояло перебраться. Мы еще какое-то время шли в северном направлении, забирая немного на восток, наверное, чуть больше, чем следовало бы.

Мы остановились на ночь под чахлыми, худосочными деревцами; их ветви переплетались над нами плотным навесом, несмотря на то, что с них уже облетели последние листья. Здесь спокойно можно было отдохнуть, прислонясь спиной к стволу, съесть лепешку — нашу дневную норму, и выпить вина Долины, смешанного с водой из родника, — это был прекрасно восстанавливающий силы напиток.

Вранг полетел к скале, а остальные распределили между собой часы караула. Я снова страшно боялась уснуть, помня о том, что не имея защиты, слишком уязвима для любых посланников Тьмы.

Я не хотела думать о том, что будет, когда мы наконец переправимся через горы и прибудем в Эсткарп. Мне трудно было представить себе события столь отдаленные.

Валмунг сидел слева от меня, расправив свой зеленый плащ. Даже в сгустившемся мраке (мы не осмеливались развести огонь) я разглядела, что голова его повернута в сторону гор, хотя сквозь густую завесу ветвей ничего нельзя было увидеть. Но что-то, наверное, настороженность в его позе, заставило меня спросить приглушенным шепотом: «Там, впереди, опасность?»

Он внимательно посмотрел на меня: «В это время в горах всегда опасно».

— Ты имеешь в виду охотников? А кто именно? — удивилась я. В долине нас действительно могли подстерегать какие угодно неожиданности, но что за отвратительные чудовища выслеживали нас здесь, в горах?

— Нет, опасно само по себе это место, — он и не пытался скрыть от меня тревогу, и я была ему благодарна за это. Что бы Валмунг ни сказал, все казалось мне меньшим злом, нежели мучительные сновидения. — Здесь часто случаются снежные обвалы.

Снежные обвалы… Я совсем не думала об этом.

— Это очень опасный путь? Более опасный, чем тот, другой? — спросила я.

— Не знаю. Я с этими местами незнаком, и мы должны быть осторожны вдвойне.

Я все же уснула в эту ночь, и вновь, как и накануне, мои страхи оказались напрасными. Может быть, это место и не было таким безопасным, как то, предыдущее, но так или иначе, мне опять ничего не приснилось.

Утром, когда посветлело достаточно для того, чтобы можно было продолжать путь, вернулся вранг. С первыми лучами солнца он облетел ближайшие горные вершины, и вести, принесенные им, были не слишком утешительны. Да, в горах действительно существовал путь, который вел прямо на запад, но рентаны не смогли бы пройти там, и нам предстояло одолеть перевал пешком, а для этого требовались изрядная сноровка и опыт.

Своими длинными сильными когтями вранг начертил на снегу нашу тропу — линия заботливо огибала места, опасные для нас. Затем он взлетел снова, чтобы еще раз осмотреть вершины и выверить тот участок пути, который нам предстояло пройти сегодня. Так началось наше путешествие в горах.

2

Поначалу оно было нисколько не хуже, чем любое путешествие подобного рода. К тому часу, когда поднялось бледное солнце, мы уже успели проделать часть пути, намеченного для нас врангом, и должны были распрощаться с рентанами, ибо дальше они идти не могли — мы стояли перед крутым подъемом, и грубые ступени, вырезанные в скале, проще было преодолеть на двух ногах, чем на четырех.

Мужчины упаковали наши скудные запасы, достали веревки и посохи с заостренными железными наконечниками (Валмунг лучше чем кто-либо другой знал, как найти им применение; он теперь и возглавлял наше шествие). Так мы начали восхождение, ставшее для нас испытанием на выносливость.

Можно было подумать, что лестница, по которой мы поднимались, была создана не прихотью ветра и воды, но руками разумных существ. С трудом верилось, однако, что создатель или создатели этой лестницы были людьми подобными нам, потому что ступеньки эти оказались слишком крутыми и узкими — порой с трудом хватало места, чтобы пристроить носок сапога, и лишь изредка удавалось встать на всю ступню.

За все время подъема мы так и не встретили никаких признаков, указывающих на то, что этим путем кто-то уже проходил. От того, что мы все время шли в гору, мучительно ныли икры ног. Хорошо еще, что ветер смел снег с этих пальцеобразных выступов, и мы ступали на голый камень, не боясь поскользнуться, отыскивая опору для ног.

Лестница казалась бесконечной; сначала она шла по прямой, затем после первого же крутого подъема резко повернула влево, огибая утес впереди, — это и навело меня на мысль, что создана она разумом, а не стихией. Наконец ступени вывели нас на вершину плоскогорья.

Солнце, неизменно сопровождавшее нас в течение всего восхождения, теперь скрылось за тяжелыми темными тучами. Валмунг остановился лицом к ветру, и крылья его носа затрепетали, словно он чуял неведомую опасность, Он начал разматывать веревку, которой был опоясан, делая через равные промежутки петли; на веревке я заметила крючья, блестевшие на одинаковом расстоянии друг от друга.

— Дальше пойдем в связке, — сказал он. — Если буран настигнет нас здесь… — Он обернулся, вглядываясь в бездну, и, как мне показалось, намекая на то, что следовало бы поискать укрытие, пока не разбушевалась вьюга.

Я дрожала от холода, хотя была тепло одета и из-за этого с трудом могла передвигаться, но ветер все же пробирал меня до костей своими ледяными щупальцами.

Мы поспешили повиноваться его приказу, обвязавшись веревкой и прицепив крючья к поясам. Валмунг шел впереди, за ним Килан и Кемок, следом — я, и Ранкар замыкал шествие. Я была самой неловкой из всех. Во время приграничной войны мои братья и Ранкар воевали в горах, и хотя они не были так многоопытны, как Валмунг, у них все-таки было достаточно практики, чтобы чувствовать себя вполне уверенно.

Валмунг медленно продвигался вперед с посохом в руке, мы шагали следом, держась за ослабшую веревку, соединяющую нас, но идти становилось все труднее. Тяжелые тучи сгущались над нами, и хотя еще не посыпал снег, рассмотреть дальний край плоскогорья было довольно трудно. Вранг почему-то не возвращался, и никто не ведал, что нас ждет дальше.

Валмунг, прежде чем сделать очередной шаг, проверял посохом глубину наста, как будто под прочной на вид опорой нас могла поджидать какая-нибудь ловушка; он передвигался не так быстро, как мне бы этого хотелось, а лютый ветер все крепчал.

Казалось, этому подъему не будет конца, а до цели оставались еще долгие часы и дни. Впрочем, я утратила ощущение времени. Если бы снег не валил без передышки, бешеный ветер разнес бы уже сугробы, наметенные прежде. Я со страхом думала, что Валмунг сейчас подобен слепцу, ведущему других слепцов; по-моему, ему было ровным счетом все равно, карабкаться ли по ледяным скалам или идти по безопасной тропинке.

К счастью, мы добрались все-таки до укромного места под отвесом скалы, где смогли спрятаться от снежной круговерти. Мои спутники стали совещаться, продолжать ли путь или остановиться пока здесь, ибо Валмунг всерьез опасался пурги. Я прислонилась спиной к скале, и, задыхаясь, жадно хватала открытым ртом ледяной воздух, который, достигая моих легких, становился сухим и горячим, словно я вдыхала огонь. Больше всего я боялась, как бы Валмунг не дал команду снова вступить в эту битву со стихией, а я уже не могла сделать ни шага.

Выбившись из сил, я, очевидно, впала в забытье, и только гортанные крики вернувшееся вранга разбудили меня. Вранг, неуклюже переваливаясь, пробрался под навес, где мы нашли приют; лишенный своей стихии — высокого неба — он казался весьма неловким существом. Крылатый разведчик энергично встряхнулся, отчего во все стороны полетели брызги и снежные хлопья, а затем примостился возле Валмунга с таким видом, словно обосновался здесь надолго. Я поняла, что на сегодня наше путешествие закончено, и со вздохом облегчения села, прислонившись к скале; натруженные ноги гудели от усталости.

Мы не могли развести костер — вокруг не было никакой растительности. Нам грозила опасность замерзнуть под хлесткими ударами ветра, который доставал нас и в этом ненадежном убежище. Но Валмунг, как оказалось, был готов ко всему.

Из своего ранца он вытащил прямоугольный кусок какой-то материи, совсем узкий — не шире моей руки. Но когда он, встряхивая, начал разматывать его на ветру, кусок, становясь все больше и больше, превратился в огромное пушистое покрывало, под которое мы все и забрались, тесно прижавшись друг к другу. Я почувствовала, как по моему изнемогшему телу растекается блаженное тепло; мои товарищи, должно быть, испытывали то же самое. Вранг придерживал покрывало за один конец, при этом сам он так и не снял свою поклажу, казавшуюся горбом на его спине.

Покрывало, спасшее нас от стужи, на ощупь было мягким и пушистым; моей щеки касались словно бы нежные перья, но внешне оно походило скорее на мох. Когда я все-таки решилась спросить, Валмунг объяснил, что и в самом деле ткань эта соткана из растительных нитей маленькими ручными гусеницами, которые в изобилии водились в Долине. Они питались мхом и, перерабатывая его, в результате давали довольно прочные пушистые нити, из которых можно было соткать полотно, невесомое и плотное, хорошо защищающее от любой непогоды. Зеленые издавна научились выращивать гусениц, заботливо ухаживая за ними, ради этих нитей. Правда, для того чтобы соткать только одно такое покрывало, требовалось сотни и сотни гусениц и несколько лет работы; их и было-то всего несколько штук, и они являлись настоящим сокровищем Зеленой Долины.

Мои спутники продолжали о чем-то тихо переговариваться — но их слова сливались в монотонный убаюкивающий гул, и я задремала — мое ноющее исстрадавшееся тело больше не могло сопротивляться желанию спать. Казалось, все мои тревоги куда-то отступили. Я уже больше не была той Каттеей, которая день и ночь вынуждена жить в страхе, опасаясь стать добычей врага; теперь я была просто слабым, ни о чем не думающим существом, нуждающимся только в отдыхе и покое.

Я дремала, и эта ночь тоже не обернулась ночью кошмаров, что преследовали и мучили меня дотоле. А лежала под этим успокаивающим покрывалом, с ленивым удовольствием слушая рев урагана; здесь, со своими защитниками, я чувствовала себя в полной безопасности.

В полудреме мне привиделся наш путь, лежащий сквозь метель; светящаяся линия стояла у меня перед глазами, словно зависнув над нашими прижавшимися друг к другу телами. Даже во сне я понимала, что именно эту дорогу искал мой разум, так долго находившийся под властью чужой Силы. Серебристое сияние колебалось в воздухе надо мной, раскачивалось и вдруг замерло, и мне показалось, что я проснулась, почувствовав неясную опасность. Но когда я попыталась собрать все свои защитные силы, которые еще оставались у меня, сияние исчезло вообще, и я поняла, что окончательно проснулась. Мы по-прежнему лежали все вместе под покрывалом, а снаружи бушевала вьюга.

Я ничего не сказала братьям, ведь это был только сон, вряд ли они прислушались бы ко мне. Тогда я мысленно настроилась на их волну и попыталась внушить им, что в горах нас ждет какое-то несчастье. В тот час я решила, что если почувствую приближение настоящей угрозы, когда мы будем подниматься по этому опасному склону, мне просто надо отстегнуть от пояса веревку, связывающую меня с моими спутниками, и броситься вниз, чтобы раз и навсегда покончить со всеми бедами и не мучить себя и других.

Остаток дня и всю следующую ночь мы провели в нашем укрытии. На рассвете вьюга выдохлась, тучи рассеялись и небо над нами посветлело. Вранг поднялся в воздух и долго парил в вышине, а вернувшись, сообщил, что небо очистилось до самого горизонта и можно не опасаться возобновления урагана. Мы наскоро позавтракали и двинулись в путь.

Лестницы дальше не было, и теперь мы карабкались вверх на утес вдоль выступов. Валмунг нет-нет да поглядывал вверх, напряженно всматриваясь в небеса; его тревожное состояние передалось и нам, во всяком случае, мне — точно, хотя я и не могла с уверенностью сказать, чего именно он боится, может быть, обвала?

К полудню мы отыскали выступ более широкий, чем те, которые нам встречались до сих пор, и смогли, наконец, сделать привал и подкрепиться. Валмунг сообщил, что перевал уже недалеко и, может быть, часа через два закончится самый тяжелый участок пути. Миновав перевал, мы должны будем повернуть на восток. Это известие всех заметно приободрило. Проглотив свои порции дорожных лепешек, мы стали маленькими глотками потягивать из фляжек напиток Зеленой Долины.

Одолев перевал в назначенное Валмунгом время, мы начали уже спускаться, что было гораздо легче, чем карабкаться вверх, когда наш проводник объявил остановку. Он попробовал узлы на веревке и сказал, что должен их перевязать. Мы стояли, ожидая, пока он снимет с себя ранец и примет необходимые меры предосторожности. И в эту минуту Произошло то, чего он так боялся.

Я, едва заслышав грохот и рев, вздрогнула и невольно отступила назад, словно пытаясь спастись от чего-то неведомого, недоступного осознанию. Защищаясь, я взмахнула рукой… и больше не помню ничего.

Было очень темно и холодно, а на мне лежало что-то страшно тяжелое — попробовав в полубессознательном порыве избавиться от мучительной тяжести, я не смогла пошевелить ни рукой, ни ногой. Я лежала навзничь, и лишь голова, шея и половина одного плеча были свободны от этого груза. Что же произошло? Последнее, что я помнила — это ощущение, будто бы кто-то схватил меня. Мой истерзанный разум отказывался что-либо понимать.

Я снова попыталась шевельнуть рукой, плечо которой было свободно, и после больших усилий мне, наконец, удалось это сделать. Освободив руку, я стала ощупывать пространство вокруг; мои онемевшие пальцы наткнулись ла что-то твердое, и я подумала, что это скала, — пальцы заскользили по жесткой поверхности. В этом непроглядном мраке я ничего не могла разглядеть, а, ощупывая пространство рукой, сумела прояснить немногое: я поняла, что меня завалило снегом и только одна рука и голова свободны, и что как раз верхняя часть моего туловища находится внутри пещеры. Я осталась жива каким-то чудом, ибо огромный снежный пласт мог раздавить меня насмерть. Однако я не хотела смириться с тем, что оказалась похороненной заживо, и начала с яростью, пробужденной страхом, отгребать от себя снег свободной рукой. Я отбрасывала его пригоршнями, а он вновь летел мне в лицо; и все-таки я была жива и могла лишь благодарить судьбу за то, что пещера спасла меня от смерти.

Я стала работать медленнее, стараясь осторожно отталкивать снег от себя, и вскоре поняла, что завалена слишком плотно. Какова же вообще толщина снежного слоя надо мной, понять было невозможно.

В конце концов, уставшая и измученная, я бросила свои попытки и, тяжело дыша, впервые за все это время попробовала обуздать охвативший меня страх и вновь впала в отчаяние от бесполезности своих усилий. Должно быть, действительно произошел обвал, нас снесло вниз по склону и завалило снегом… Нас? — или только меня?.. А все остальные сейчас, конечно, пытаются меня найти! А может быть, они… Но я решительно отгоняла от себя эту мысль. Страшно было даже подумать о том, что спаслась благодаря пещере лишь я одна. Мне хотелось верить, что другие живы тоже. Острее, чем когда бы то ни было, я пожалела о том, что потеряла способность мысленно общаться с братьями и что у меня нет теперь моего Дара, и что в этом виновата только я, ведь по своей вине я оказалась во власти Тьмы. Может быть… Я закрыла глаза, — спасаясь от давящей темноты, окружавшей меня, и попыталась настроить разум на поиски Килана и Кемока, чтобы снова объединиться с братьями, стать с ними почти единым целым, как было даровано нам от рождения.

Мне почудилось, будто перед моими глазами открылась страница манускрипта, на которой я разглядела четко написанные слова, но язык был мне совсем незнаком, и я осознавала лишь одно: от того, прочту я их или кет, зависит моя жизнь. Жизнь или смерть… — я подумала вдруг, что Килан, Кемок и все мои другие спутники живы; и что для них было бы лучше, если бы они не нашли меня… Однако в каждом из нас есть некая неугасимая искра жизни, не позволяющая так вот покорно сдаться, отказаться от борьбы. Я снова попробовала сосредоточиться только на братьях, на необходимости говорить с ними напрямую, разум с разумом. Кемок… — если уж остановить поиски на ком-то одном, я выбрала бы Кемока, потому что он всегда был мне ближе. Я мысленно нарисовала любимое лицо и удерживала образ, нащупывая контакт с братом… Никакого ответа.

Дикий холод пронзил меня, но это был отнюдь не холод снега, завалившего мое тело. Кемок… может быть, я хотела докричаться до того, кого уже нет?! Ну что ж, тогда — Килан. Я стала представлять себе лицо старшего брата, разыскивая в пространстве его разум, но вновь безуспешно.

«Нет, они не умерли, — уверяла я себя, — просто не существует больше моего Дара! Я могу это доказать — мне нужно это доказать!» И я начала с тем же неистовым напряжением думать о Валмунге, затем — о Ранкаре. Ничего.

Вранг! Конечно же, вранга не коснулось наше несчастье! Впервые за все это время во мне вспыхнул слабый огонек надежды. Почему бы не попробовать связаться с врангом? Но ведь у этого существа мозг наверняка устроен совсем иначе, смогу ли я дозваться его, если у меня ничего не получилось с людьми? И я приложила все усилия, стараясь отыскать вранга, как до того пыталась найти других моих спутников.

В моем воображении возникла красная голова, раскачивающаяся на серо-голубом туловище, покрытом перьями. И — получилось! Мне удалось поймать отголосок мыслей, которые принадлежали не человеку! Вранг — это мог быть только вранг! Я громко закричала, и звук моего голоса в этой заваленной снегом маленькой пещере был оглушающим.

Вранг!

Но мой изнуренный мозг не мог удерживать этот слабый контакт столь долго, чтобы успеть передать сообщение. Я теряла его, вновь находила и не сомневалась только в одном: связь становилась сильнее, он приближается, Должно быть, вранг находился где-то рядом и разыскивал нас. Я удвоила усилия, заставляя себя послать внятный сигнал. Но вдруг связь прервалась вовсе, и я почувствовала растущую во мне тревогу. Любое разумное существо, уловив мысленный призыв, обычно старалось определить, откуда он исходит. Создание же, с разумом которого я так упорно поддерживала контакт, не торопилось отыскать меня. Значит, связь была односторонней и не могла привести Вранга туда, где лежала я?

Как долго еще я смогу удерживать эту слабую связь? Я задыхалась. Впервые за все это время я отчетливо осознала, что дышать мне неимоверно трудно. Неужели я сама набросала на себя столько снега, когда сделала эту злополучную попытку освободиться? Или просто пещера так мала, что запасы кислорода в ней начали истощаться?

Вранг! Его изображение вдруг исчезло, и вместо него появилось другое.

Это был уже не крылатый страж. Существо покрывала густая шерсть, у него была вытянутая морда, острые уши, белого или серого цвета, как снег вокруг меня, и лишь в раскосых прорезях глаз блестели желтые янтарные зрачки. Это серый! — человек-волк! Выходит, мне предназначена судьба худшая, чем быть заживо погребенной под снегом. Нет, я бы предпочла задохнуться в пещере, чем быть разорванной на куски тварью — или тварями — которые сейчас разыскивают меня.

Я заставила себя успокоиться, не думать вообще, я намеренно погружала сознание в глубокую дрему, надеясь, что это еще может спасти меня, поможет мне спрятаться, отгородиться от жуткой смерти. То ли мне хорошо удалось это, то ли отсутствие воздуха сделало свое дело, но я погрузилась во тьму, которую так жаждала.

Однако это был еще не конец. Я почувствовала колебание воздуха возле своего лица, и тело предательски отозвалось. Но открывать глаза я не рискнула. Может быть, если они ткнутся в меня, а я не шевельнусь, они решат, будто я умерла уже несколько дней назад, и оставят меня в покое. Как ни ничтожен был этот шанс, ничего другого мне не оставалось, мой Дар ушел, я была безоружна.

Послышался отдаленный лай. Впрочем, это трудно было назвать лаем — в нем не было резкости и пронзительности; на завывание звук тоже не походил, скорее, это было нечто среднее между тем и другим. Потом раздалось фырканье, и я ощутила дыхание прямо возле своего лица. Тело мое дернулось, но не собственные мышцы привели его в движение, кто-то грубо схватил меня за куртку возле горла и куда-то потащил. Сопротивляться я не могла, да это было бы равносильно самоубийству; самое лучшее пока — притворяться мертвой, безвольно подчиняясь чужой силе.

Движение прекратилось. Невидимое мною существо снова резко фыркнуло мне прямо в лицо. Вероятно, тварь уже почуяла, что я вовсе не мертва. Этого я и боялась. Но тут мне показалось, что я слышу какое-то удаляющееся движение, и во мне впервые вспыхнула надежда, что все-таки еще удастся спастись.

Я открыла тяжелые веки, и на секунду-другую свет причинил мне нестерпимую боль — я слишком долго находилась в темноте. Ярко светило солнце. Некоторое время глаза привыкали к свету, а затем я стала жадно всматриваться в то, что было передо мной.

Будучи уверенной, что из пещеры меня выволок именно один из серых, я довольно долго не могла поверить своим глазам, что ни одного человека-волка здесь нет. Передо мной сидел просто волк, волк от хвоста до кончиков ушей. Шкура его была не серой, как у тех злобных прислужников Тьмы, а светло-кремовой, уши острые, по хребту вдоль всего туловища шла длинная темная полоса, а мускулистые ноги были светло-коричневого цвета.

Но удивительнее всего было то, что на шее у него блестело нечто вроде ошейника — широкий кожаный ремень ослепительно сверкал, будто усыпанный драгоценными камнями. Я с волнением смотрела на зверя во все глаза, а он сидел, слегка отвернувшись от меня, словно кого-то ждал. Его клыкастая пасть была слегка приоткрыта, и я видела огненно-красный язык.

Передо мной был самый настоящей зверь, а не человек-волк. Больше того, зверь несомненно подчинялся человеку, недаром на нем сиял этот ошейник. Увиденное немного меня успокоило. Но в Эскоре все необычное вызывает опасение; здесь, чтобы сохранить жизнь — или нечто большее, чем жизнь — надо всегда быть начеку. По-прежнему стараясь не двигаться, я только слегка повернула голову, испытывая желание получше осмотреться.

Я лежала возле огромной горы снега, которая, по-видимому, еще и выросла, когда зверь откапывал меня. Был день, хотя тот ли самый день, когда мы перебрались через перевал, я сказать не могла. Мне почему-то подумалось, что это другой день. Солнце светило так ярко, что у меня разболелись глаза, и я невольно прикрыла их.

К сожалению, я не заметила никаких свидетельств того, что, кроме меня, из нашего отряда спасся кто-то еще. А когда я собралась с силами, чтобы осмотреться другой раз, зверь залаял, словно призывая (я не сомневалась, что это был именно призыв) своего хозяина или спутника.

Тут же раздался резкий отрывистый свист, на который собака, если это только была собака, отозвалась заливистым настойчивым лаем. Зверь так и сидел с высунутым языком, чуть отвернувшись от меня, и я собрала все жалкие остатки своих сил, чтобы попробовать подняться на ноги — мне почему-то непременно хотелось встретить хозяина собаки, стоя на ногах, если только у меня это получится.

Судя по всему, собака не заметила моих усилий; она, неожиданно вскочив, наоборот, бросилась прочь от меня, вздымая за собой белый снежный вихрь. Со всей поспешностью, на какую лишь была способна, я встала на колени, затем поднялась во весь рост и теперь стояла, чуть покачиваясь от слабости и головокружения, не решаясь сделать ни одного шага по снегу, боясь, что упаду снова. А собака, барахтаясь в сугробах, пробиралась вперед, не оглядываясь на меня.

Ну скорее же! Балансируя, чтобы не упасть, я осторожно повернулась, отыскивая глазами хоть какое-нибудь доказательство того, что я не единственная из нашего отряда спаслась на этой ледяной горе. Я покачнулась и, удерживая равновесие, обо что-то споткнулась. Глянув вниз, я упала на колени и принялась торопливо разгребать снег руками, пока не откопала ранец, который Валмунг собирался открыть за мгновение до настигшей нас катастрофы.

Кажется, я расплакалась — очертания предметов расплывались перед глазами; я продолжала стоять на коленях, от отчаяния совсем лишившись сил. Рука моя все еще цеплялась за ранец, словно это был якорь, единственный надежный якорь для меня, сбившейся с пути в этом чуждом мире.

Такой и нашли меня собака и ее хозяин. Пес зарычал, но даже если бы у меня было сейчас оружие, я все равно не смогла бы его удержать. Я подняла затуманенные слезами глаза на того, кто пробирался ко мне по глубокому, выше колена, снегу.

Всмотревшись, я увидела самого обычного человека. Во всяком случае я не могла найти в нем ничего общего с теми кошмарными существами, что рыскали в потемках по земле Эскора. Но судя по лицу, к древней расе он не принадлежал. Одет он был в костюм из меха, непохожий ни на что, виденное мной прежде; на нем была свободная пуховая туника, стянутая широким, украшенным драгоценными камнями, поясом. Капюшон, отделанный длинным зеленоватым мехом, соскользнул с головы, и я удивилась, увидев огненно-рыжие волосы, хотя брови и ресницы были черными, а кожа — темно-коричневой. Оттенок его волос казался настолько неестественным, что можно было подумать, будто это парик, специально так ярко окрашенный.

Лицо было широкое, а не длинное и узкое, как у людей древней расы, нос — плоский, губы — полные и яркие. Когда он заговорил, я услышала поток глуховатых неразборчивых слов, и лишь некоторые из них отдаленно напоминали обычную речь обитателей Долины, отличавшуюся, в свою очередь, от того языка, на котором разговаривали в Эсткарпе.

— Другие, — я наклонилась вперед, опершись на руки, которые по-прежнему крепко сжимали ранец, — помощь… найти… другие… — я старалась отыскать самые простые слова, делая между ними большие паузы, надеясь, что он поймет меня. Но он стоял молча, вытянутой рукой поглаживая собаку, словно успокаивая ее. Позади этого человека я разглядела еще одного крупного пса.

— Другие, — я настойчиво добивалась, чтобы он понял меня; ведь если я смогла выжить под этим обвалом, значит, и другие могли. Тут я вспомнила про веревку, которая связывала всех нас, и стала ощупывать себя, отыскивая ее. Она, конечно же, могла привести меня к Кемоку, который шел впереди.

Но я с досадой обнаружила только дыру в куртке, очевидно, проделанную крюком, который вырвало с огромной силой.

— Другие! — Мой голос поднялся до пронзительного крика. Я поползла назад к завалу; среди больших сугробов здесь и там виднелись огромные валуны, вспоровшие снежный наст своими остриями. Я стала бездумно и беспорядочно разрывать снег руками, надеясь, что если уж чужеземец не понял моих слов, хотя я и старалась употреблять интонации, свойственные языку обитателей Зеленой Долины, то мои действия он поймет непременно.

Вместо этого он внезапно и резко шагнул вперед, и я со страхом отскочила от него. Собака тут же впилась зубами в мою куртку чуть пониже плеча. Сцепив клыки, она с недюжинной силой поволокла меня к своему хозяину. Конечно, мне с ней было не тягаться, и я перестала ей противиться.

Человек не сделал ни единого движения, ни для того, чтобы приблизиться ко мне, ни для того, чтобы помочь своей собаке. Он больше не сказал ни слова, просто стоял и равнодушно наблюдал, словно происходящее не имело к нему никакого отношения.

Собака глухо зарычала, когда ей наконец удалось оттащить меня назад; я бы все равно не смогла отбиться от нее, пока она тащила меня к хозяину. Но теперь, сделав отчаянный рывок, я растянулась на спине и заскользила вниз по склону, прочь от того места, где лавина чуть не погребла меня под собой.

Где-то надо мной снова раздался пронзительный свист, и на этот раз на него ответили, причем ответила не та собака, которая по-прежнему с рычанием преследовала меня, лай послышался откуда-то издалека. Человек спустился вниз ко мне, но не пытался даже дотронуться до меня, он все так же молча чего-то ждал.

Вскоре показались два большущих пса с крепкими ременными ошейниками, впряженные в сани довольно сложной конструкции. Собака, нашедшая меня, перестала рычать и ринулась к саням, барахтаясь в снегу; там она заняла место чуть впереди своих приятелей, будто ожидая, что ее тоже поставят в упряжку. Тем временем незнакомец наклонился и, крепко сжав мое плечо, неожиданно сильно толкнул меня вперед. Я начала вырываться, противясь его молчаливому приказу.

— Нет! Другие!.. — Я выкрикивала эти слова прямо в его бесстрастное лицо. — Найти! Другие!

Я увидела только, как поднялась и мелькнула возле моих губ его рука. На мгновение вспыхнула боль, пронзившая все мое тело, и — больше ничего.

3

Ноющая боль растекалась по телу; время от времени меня встряхивало так, что она становилась совершенно невыносимой. Я лежала на чем-то качающемся, непрочном, движущемся, и каждое движение только увеличивало мои муки. Я открыла глаза. Солнце, словно резкая вспышка, ослепило меня, и на глазах выступили слезы. Однако за этот короткий миг в поле моего зрения попали бегущие псы, длинными прочными ремнями привязанные к саням, и я все вспомнила. Попытавшись сесть, я тут же с удивлением обнаружила, что мои запястья и лодыжки чем-то скручены, а поверх меня накинута меховая полость, не дающая шевельнуться; очевидно, она была крепко привязана к основанию саней.

Может быть, это было сделано, чтобы я не замерзла или чтобы не свалилась с саней, но в тот момент, обнаружив свою полную беспомощность, я видела в этом лишь очередную преграду, лишь путы, мешающие мне обрести свободу.

Все сани, виденные мною раньше, были очень громоздкими, в них запрягали лошадей. Но эти, влекомые сильными псами, неслись вперед с поразившей меня скоростью. Мы мчались в полной тишине: не перекликались колокольчики на упряжи и на передке саней, как обычно они звенели в Эсткарпе, и было что-то непонятно-пугающее в этом беззвучном полете.

Мысли мои постепенно прояснялись, но боль сосредоточилась в голове — по-видимому, давал о себе знать удар, полученный при падении; нечего было и пытаться сейчас разрешить какую-либо задачу, это было невыполнимо, и ужас мой перед оковами был скорее инстинктивным, нежели осознанным.

Я перестала вырываться из пут, просто закрыла глаза, чтобы защититься от слепящего солнечного света, усиливающего головную боль до отчаяния, и решила, что самое разумное — восстановить в памяти все происшедшее, собрав вместе обрывки воспоминаний.

Наконец мне удалось вспомнить все, вплоть до удара, нанесенного незнакомцем, и я с досадой поняла, что являюсь не спасенной, а пленницей, и сейчас мы едем по направлению к его дому или лагерю. Я знала об Эскоре очень немного (даже Зеленые не забредали далеко от цитадели Долины), в основном слухи и легенды, но ни разу прежде не слыхала я о таких людях и таких собаках.

Теперь я не видела того, кто захватил меня в плен, он, должно быть, шел сзади, за санями. А может быть, он вообще отправил меня одну, под присмотром своих четвероногих слуг, в которых был полностью уверен, а сам остался с другими спасенными?

Другие спасенные! У меня перехватило дыхание, эта мысль причинила мне острую боль.

Килан… Кемок…

Я цеплялась за это, как человек цепляется за страховочную веревку в горах, вдруг поскользнувшись и потеряв под ногами опору. Так тесно, так близко были связаны мы трое, что я твердо знала: если один из нас покинет этот мир, другие в то же мгновение узнают о роковом ударе. И хотя я потеряла свой Дар, у меня еще оставалось достаточно интуиции и разума, чтобы понять — братья мои живы, А если они живы…

Я опять дернулась, силясь освободиться от спутывающих меня веревок, но тщетно — только резко ударилась о заднюю перекладину саней, да так, что новый приступ боли чуть было снова не лишил меня чувств. И я поняла, что теперь, именно теперь, мне нужно, отринув страх, призвать себе на помощь все хладнокровие и бдительность.

За годы, проведенные среди колдуний, я постигла такие науки, каким не обучался ни один воин, и сейчас мне важно было собрать и объединить то немногое, что у меня еще осталось, то, что послужило бы ныне и оружием, и защитой. Не все сразу. Разве можно надеяться помочь братьям, если я сама не свободна? Пока я — только пленница, и значит, должна быть все время настороже, чтобы не упустить возможность, которая вдруг да представится мне.

Я очень мало знала о человеке, взявшем меня в плен, и плохо представляла, как его перехитрить. Вероятно, самое лучшее до поры до времени притворяться слабой испуганной женщиной, в которую, как он наверное считает, ему удалось вбить покорность. Однако будет безумно трудно изображать кротость мне, Каттее, принадлежавшей к древней расе и выросшей в Эсткарпе, где колдуньи издавна ставили себя выше мужчин, и воины принимали их главенство безоговорочно, не смея оспаривать его. И все-таки мне нужно было казаться беспомощной и безропотной, как бы ни было это противно моей душе.

И я лежала неподвижно в санях, наблюдая за прыжками собак, тащивших их, пытаясь разобраться в своих запутанных мыслях. Если бы я сейчас владела всей своей Силой, как когда-то, я была бы свободна уже с момента пробуждения, потому что нисколько не сомневалась, что сразу бы подчинила себе и собак, и их хозяина. Я с горечью думала, что похожа на человека, некогда здорового, ловкого, быстроногого, который, вдруг став калекой, должен смириться с тем, что отныне любой путь для него — мучительно долог и опасен.

Уже дважды собаки делали привал — они, тяжело дыша, садились в снег, высунув длинные языки и показывая устрашающие клыки. Когда псы остановились во второй раз, хозяин направился к саням, очевидно, проверить не пришла ли я в себя, но скрип снега под его ногами вовремя предупредил меня, и я закрыла глаза, вполне убедительно, как мне кажется, изображая бессознательное состояние. И пока собаки снова не тронулись в путь, я не смела открыть глаза.

Когда я очень осторожно открыла их снова, то увидела, что снежный покров вокруг уже не так девственно чист, как прежде — снег повсюду был испещрен следами других санных упряжек. Очевидно, мы приближались к цели, и я заставила себя сосредоточиться, чтобы как можно убедительнее сыграть свою роль испуганной, смиренной пленницы. Однако я решила притворяться, что нахожусь без сознания, сколько это будет возможно — мне хотелось побольше узнать о людях, к которым я попала, ибо по обилию следов на снегу я поняла, что человек, захвативший меня, живет не один, и там, куда мы направляемся, в соплеменниках его недостатка не будет.

Собаки понесли вниз по склону, потом — по долине, где деревья, как черные растопыренные пальцы, выделялись на снегу; солнце уже село, и на небе виднелась только неяркая полоска света. Деревья скрывали тех, к кому мы спешили, но я заметила за ними несколько взметнувшихся языков пламени. А затем раздался бесконечно унылый вой, и собаки, везущие сани, громко вторили ему.

Вскоре, слегка приподняв веки, я разглядела, что действительно нахожусь в лагере, а не в постоянном поселении, какие имели люди зеленой расы. Хотя уже совсем смерклось, я все же смогла различить среди деревьев какие-то шатры, так искусно поставленные, что сами деревья казались их естественным продолжением. Я вспомнила рассказ Кемока о моховухах, у которых стены жилищ были сделаны из мха, а каркасом служили ветви старых деревьев.

Стены этих шатров были не из мха, из больших кусков выделанной кожи, сшитых из узких полос; они были очень удобны в обращении, ибо стоило лишь натянуть их на колья — и вот уже готово жилище. Все шатры были поставлены под деревьями, и перед входом в каждый горел костер.

Возле каждого жилища сидели две, три, а то и четыре собаки, яростным лаем встречавшие наше приближение. Несколько мужчин выскочили наружу выяснить причины этого шума. Насколько я могла разглядеть при слабом сумеречном свете, все они и чертами, и цветом лица походили на моего спутника так, что казалось, будто они принадлежат не просто одному племени или клану, а одному и тому же семейству. Когда сани замедлили ход, а затем и вовсе остановились на опушке леса, обитатели поселка столпились вокруг них, и я сочла за лучшее продолжать делать вид, что все еще не пришла в себя.

Покрывало, одновременно бывшее моими оковами, сбросили на снег, а меня подняли и понесли туда, где ароматы готовящейся на костре еды смешивались с запахами свежевыделанных шкур, собачьей шерсти и давно не мытых человеческих тел. Меня опустили на какое-то упругое ложе, которое мягко подалось, принимая мое измученное, изболевшееся тело, избавив его от лишнего всплеска боли.

Вокруг меня слышалась вполне внятная речь, было довольно тепло, и я чувствовала свет даже сквозь закрытые веки, словно кто-то поднес светильник прямо к моему лицу. Голова моя ничем не была покрыта с тех пор, как меня откопала собака, и кто-то запустил в мои волосы руку и откинул их на одну сторону; раздались возбужденные возгласы, словно мой вид вызвал удивление.

В конце концов меня оставили в покое, однако я еще какое-то время не решалась пошевелиться и, напряженно прислушиваясь, пыталась понять, впрямь ли я осталась одна — мне не терпелось осмотреть место моего заточения.

Я начала медленно считать про себя, решив, что, досчитав до пятидесяти, нет, лучше до ста, я рискну открыть глаза, хотя поворачивать голову и вообще шевелиться пока, наверное, не стану. Может быть, даже такой ограниченный обзор даст возможность оценить ситуацию.

Досчитав наконец до ста, я, собравшись с духом, открыла глаза. К счастью, после придирчивого осмотра представителями этого племени я осталась лежать, повернув голову прямо к незавешенному входу, что позволяло мне разглядеть кое-что снаружи и не быть застигнутой врасплох.

Мое тело покоилось на куче пушистых шкур, брошенных поверх свежесрезанных веток; постель была очень удобной. Справа я вполглаза рассмотрела несколько сундуков, покрытых выделанными шкурами; на коже отчетливо были заметны узоры, хотя во многих местах краска уже выцвела и облупилась, и, как ни вглядывалась, я не смогла различить ни одного знакомого символа.

С другой стороны, напротив входа, висело несколько узких, наклоненных к стене, полок. Они были завалены сумками, деревянными коробками и глиняной посудой удивительно красивой формы, но не расписанной, вообще — лишенной каких-либо украшений. Здесь же висели два охотничьих копья.

Источник света, благодаря которому я смогла все это разглядеть, вызвал мое глубочайшее изумление. От шеста, расположенного в центре, тянулись во все углы жилища веревки, на которых висели лоскутья покрытой пленкой ткани, очень напоминающей тот превосходный шелк, что сулькарские мореходы иногда привозили из-за моря. Основой этой тончайшей ткани были мириады мелких насекомых, причем не мертвых, как в тенетах паука, а живых. Внутри каждого копошащегося насекомого мерцала искра света, так что все вместе они давали необыкновенное освещение, может быть, более тусклое, чем то, к которому я привыкла, но его вполне хватало, чтобы осмотреться.

Я с изумлением продолжала таращиться на все вокруг и поздно заметила, как в жилище вошел незнакомец. Он так и застал меня с широко открытыми глазами, и больше не имело смысла разыгрывать беспамятство. Досадуя на свою глупость, я попыталась сыграть другую, продуманную заранее роль, надеясь, что хоть это мне удастся, и со страхом на лице стала пятиться от него по постели, словно желая спастись бегством.

Он встал на колени сбоку от ложа, уставился на меня, словно оценивая, и вдруг резким движением засунул руку мне под куртку. Теперь мне не нужно было изображать ужас, потому что я действительно испытывала его, нимало не сомневаясь в намерениях мужчины, словно бы прочла его мысли.

Я больше не могла притворяться безвольной пленницей, я не могла без борьбы позволить ему сделать то, что он вознамерился сделать. Я изогнулась, пытаясь укусить его руку, а он тем временем вцепился другой рукой в куртку, стараясь разорвать и ее, и рубашку под ней. Я отбивалась изо всех сил, я отталкивала обидчика и руками, и ногами.

Казалось, он все принимает за игру и даже находит в этом удовольствие. Он сидел, опершись на пятки, и усмешка на его лице не сулила мне ничего хорошего. Быть может, он наслаждался властью надо мной и хотел продлить свое торжество, но во всяком случае к дальнейшим действиям он не переходил, продолжая разглядывать меня, словно тщательно обдумывал каждый последующий шаг, смакуя в воображении то, что собирался сделать.

Но он так и не успел воспользоваться случаем. Раздался резкий оклик, полог отдернули, показалась голова, затем — плечи, и глазам моим впервые предстала женщина этого племени.

У нее были такие же своеобразные черты, как и у человека, взявшего меня в плен, только волосы свернуты кольцом и уложены в замысловатую прическу; на голове возвышалась целая башня, поблескивающая булавками, украшенными драгоценными камнями. Ее свободный меховой плащ был распахнут, и я увидела, что несмотря на довольно прохладную погоду, она обнажена до пояса, только на шее болталось несколько ожерелий весьма искусной работы. Груди были большими и тяжелыми, а соски выкрашены в желтый цвет, и от них, изображая цветок, во все стороны обходили лепестки.

Разговаривая о чем-то с моим захватчиком, она с презрительным любопытством пристально оглядывала меня, и при этом вид у нее был такой властный, как у какой-нибудь колдуньи, Откровенно говоря, я не рассчитывала встретить здесь нечто подобное; не знаю уж почему, но я решила, что нахожусь в обществе, где главенствуют мужчины.

Говорила женщина очень быстро, и этот язык, этот выговор странно волновал меня: когда временами удавалось ухватить обрывок разговора, он казался смутно знакомым, хотя значения слов я уловить не могла. Немудрено, что я так забеспокоилась, слушая эту женщину — меня не покидала надежда вновь обрести свой утраченный Дар. Только тот, кто некогда обладал Силой и потерял ее, смог бы понять, что тогда творилось со мной Я была жестоко опустошена, и потеря казалась столь огромной, что с каждым днем я ощущала ее все больше и больше.

Хотя я и не могла понять, о чем говорили эти двое, было ясно, что они недовольны друг другом, — их захлестывало раздражение, и судя по всему, именно женщина приказывала моему мучителю сделать что-то такое, чего он делать не хотел, Вдруг она вполоборота повернулась к двери и сделала жест, из которого я заключила, что она грозится позвать кого-то на помощь.

Издевательская усмешка уже давным-давно исчезла с его толстогубого лица — теперь на нем было столько угрюмой злобы, что на месте этой женщины я бы просто побоялась смотреть на него. Ее же презрение и нетерпение только усиливались, и она снова повернулась, словно тот, кого она могла позвать на помощь, только и ждал снаружи сигнала. Однако прежде чем она сделала это, если действительно таково было ее намерение, раздался медный гул, и тяжелое протяжное мычание, повторенное эхом, достигло наших ушей.

Пораженная услышанным, я на короткое мгновение совершенно забыла, где я, и что меня ждет еще немало тяжких испытаний. Этот звонкий гул воскресил в моей памяти то, что я считала навсегда потерянным — на него отозвалась не просто какая-то часть меня, но в один миг откликнулось все мое существо, да с такой ужасающей силой, что лишь удивляюсь, почему я не закричала.

Хотя Дар мой был, очевидно, потерян для меня, память оставалась со мной, я нет-нет да вспоминала, чему меня когда-то учили, пусть даже не могла сейчас ничем воспользоваться. И память подсказала мне, что я услышала здесь, в лагере варваров, не что иное, как сигнал колдовского гонга.

Женщина нескрываемо торжествовала, а мой мучитель еще больше встревожился. Он достал из-за широкого ремня острый нож, наклонился надо мной и перерезал веревки, которыми крепко были скручены мои ноги. Освободив от пут, он грубо поставил меня на ноги, его руки злобно обшарили все мое тело, и это, похоже, обещало мне в будущем много неприятностей, если учесть, что сегодня его вынудили отказаться от задуманного.

Он резко толкнул вперед мое безвольное тело, и, если бы не женщина, не уступавшая ему по силе, я, беспомощная, угодила бы прямо в стену, но она подхватила меня за плечи.

Ее ногти больно вонзились в мою ладонь, и она, подталкивая, вывела меня из шатра в холодную ночь, слегка озаренную огнями ростров. Люди, что сидели, сгрудившись, у огня, не обращали на нас никакого внимания, и мне подумалось, что они нарочно избегают смотреть в нашу сторону по какой-то неведомой мне причине. В воздухе до сих пор чувствовалась вибрация, вызванная звуком гонга — она не умерла, когда оборвался звук, породивший ее.

Я спотыкалась, женщина одновременно поддерживала и подталкивала меня, мы проходили мимо костров и других жилищ, примостившихся среди деревьев, по извилистой дороге. Костры остались далеко позади, тьма сгустилась, стала еще непроглядней, казалось, в ней немыслимо что-либо различить. Но моя охранница — или проводница — шла ровно и уверенно; либо она видела в темноте гораздо лучше меня, либо так часто ходила этим путем, что знала его наизусть.

Затем показалось пламя еще одного костра, и было оно не красным, как обычно, а синим. Курились ароматические смолы — я знала этот запах исстари, хотя здесь дым шел спиралью не только от жаровни, но и от палочек, воткнутых в отверстия. Неужели меня привели к истинным колдуньям, неужели несколько изгнанниц из Эсткарпа пришли сюда через горы, также как и мы, в поисках древнего отечества?

Костер горел перед большим шатром, почти целиком занимавшим поляну, на которой был поставлен. Некто, закутанный в плащ, с лицом, скрытым капюшоном, сидел у костра, сторожа вход; при нашем приближении он протянул руку и подбросил в огонь какой-то травы, отчего дым стал еще более ароматным. Вдыхая сладкое благоухание, зная, что это такое, я несколько приободрилась — как бы то ни было, но здесь властвует не Тьма, ведь все, требующее подобной пищи и вскормленное ею, может исходить лишь от силы Света.

Конечно, колдовство — палка о двух концах. Взлелеянное волей колдуньи, оно питается силами природы, силами земли, воды и растений. Но любой, заключив договор с Тьмой, может обратить его во зло. Так растения могут излечивать, а могут и убивать.

И прирожденная колдунья, стремящаяся как можно лучше преуспеть в своем искусстве, и та, что совсем лишена Дара, но старательно учится пользоваться Силой — обе рано или поздно встают перед выбором между светом и тьмой.

Колдуньи Эсткарпа обычно были наделены Даром от рождения, а я — одна из них, хотя и не приносила клятвы и на груди у меня не было их дымчатого камня, поэтому неизвестно, как меня встретят.

«Что ждет меня там?» — гадала я, когда провожатая подвела меня ко входу в жилище. Встречу ли я прирожденную колдунью или ту, которая выучилась колдовству? Мне подумалось, что я могла бы лучше подготовиться к недавним событиям, если бы чуть раньше услышала звук гонга…

В жилище, куда мы вошли, было довольно светло. Здесь тоже висели лоскуты ткани со своими насекомыми-пленниками, копошащимися в изобилии, но кроме этого на низком столике, предназначавшемся для того, кто располагался рядом на корточках или сидел на полу, — лежал мерцающий кристалл в форме шара. Едва только мы вошли в шатер, свет, который, казалось, растекался, словно влага, внутри шарообразного сосуда, вспыхнул ярко, как солнце.

«Добро пожаловать, дочь». По меркам Эсткарпа произношение казалось устаревшим, но это уже не было тем невнятным бормотанием, какое мне пришлось несколько раз слышать здесь, в поселении. Я согнулась перед шатром, но вовсе не потому, что меня вынудила к этому моя провожатая, просто я хотела рассмотреть того, кто заговорил со мной.

Возраст людей древней расы трудно определить, хотя живут они долго: я знала лишь одну или двух колдуний, выглядевших столь откровенно старо, и подумала, что эта склонившаяся, словно высохший цветок, над столиком с кристаллом, в самом деле уже на закате жизни.

Волосы ее, совсем седые и редкие, не были собраны и закреплены сверкающими заколками, как у других женщин племени. Однако они были забраны сеточкой, и насколько я знала, именно так, как это было свойственно колдуньям Эсткарпа. При этом она не была так туго закутана в одежды, как это делали колдуньи. Плечи были обернуты большой меховой накидкой, и незамысловатое одеяние позволяло видеть ожерелье с одним единственным драгоценным камнем, что, словно кулон, висело между дряхлыми грудями, уродливо трепыхавшимися под жесткой кожей. Лицо с глубоко посаженными глазами, изрезанное морщинами, не было ни широким, ни толстогубым — узкий овал и тонкие точеные черты, каких я, пожалуй, никогда не видела.

— Добро пожаловать, дочь, — повторила она, или, может быть, ее слова все еще продолжали звучать в моей голове? Она вытянула вперед свои руки, но даже если бы я хотела в знак приветствия положить свою ладонь на ее, я не могла бы сделать этого, потому что руки мои по-прежнему были связаны. Старуха повернулась к моей охраннице, та пробормотала что-то злобно и одновременно униженно, затем ее нож разрезал связывающие меня веревки.

Мои онемевшие руки двигались с трудом, кровообращение еще не восстановилось, но я поспешила коснуться кожи ее ладоней, показавшейся мне очень сухой и горячей. На некоторое время мы так, не двигаясь, и застыли, и я не противилась, почувствовав, что ее разум проникает в мой, изучает мою память, мое прошлое, словно все это было отчетливо написано на листе бумаги.

— Вот оно что! — произнесла она мысленно, и я безумно обрадовалась, восприняв ее мысль так легко, как этого никогда не получалось даже с Киланом и Кемоком.

— Ты должна была прийти сюда, — продолжала она. — Я чувствовала твое присутствие, дочь моя, еще когда ты была далеко, и внушила Сокфору — не открыто, а так, чтобы он думал, будто это его собственная мысль — отправиться разыскивать тебя.

— А мои братья, — довольно резко прервала я. Может быть, в ее власти сказать мне хотя бы одно — живы ли они.

— А, эти самцы… какое нам до них дело? — ответила она с надменностью, знакомой мне издавна. — Впрочем, если тебе интересно, посмотри в этот шар.

Она резко отпустила мои руки, указав на пылающий кристалл, что стоял между нами.

— У меня давно уже нет Дара, — сказала я мысленно. Впрочем, она, конечно же, не могла не знать об этом.

— Уснуть — не значит умереть, — произнесла она в ответ. — Спящего можно разбудить.

Она невольно оживила во мне ту слабую надежду, что согревала меня, когда я отправилась в Эсткарп. Я не только боялась того, что пустота во мне может быть заполнена каким-нибудь злом, но мне было нужно, крайне необходимо во что бы то ни стало вновь обрести хотя бы мизерную часть дарованного от рождения.

— Ты можешь это сделать? — спросила я ее, не надеясь, по правде говоря, услышать «да».

В ее сознании промелькнули радость, гордость и еще многие чувства, столь быстротечные и так глубоко запрятанные, что я не смогла их уловить. Однако самым сильным чувством была все-таки гордость, и это я поняла из ее ответа.

— Не знаю. Время еще есть, но оно стремительно течет между пальцами, как бусинки четок, — она поднесла правую руку к поясу и покачала четками; каждая бусинка, нанизанная на некотором расстоянии от другой, была гладкой, прохладной и словно слегка закопченной на ощупь. Колдуньи пользовались такими, чтобы управлять чувствами или особым образом контролировать память. — Я стара, дочь моя, и часы текут для меня слишком быстро. Но все, что у меня есть — принадлежит тебе.

Я, возликовав от этой откровенно предложенной помощи, готова была расплакаться от радости и облегчения, ведь она посулила то, о чем я мечтала больше всего на свете. Мне даже в голову не пришло, что я, возможно, только околдована ее Даром, а тем более — что это просто выгодная сделка. Вероятно, влияние Динзиля до сих пор сказывалось на мне, судя по тому, с какой легкостью я, ничуть не насторожившись, покорилась чужой воле.

Так я встретила Ютту и стала ее ученицей, ее «дочерью». Я ничего не знала про Ютту, кроме того, что это, конечно, ее не настоящее имя, ведь знание настоящего имени дает власть над колдуньей. Я также никогда не узнала, почему она оказалась в этом племени кочующих охотников, известно было только то, что она здесь с тех времен, когда нынешние старики были еще детьми. Ютта была их легендой и богиней.

Время от времени она выбирала «дочь», чтобы та помогала ей, но среди женщин племени не было ни одной, обладающей Даром, и Ютта все не могла найти ту, которой она могла бы передать свои познания, воспитать как замену себе, как колдунью. Она была очень одинока.

Я рассказала ей свою историю, не вслух, конечно, просто она прочитала мои мысли. Борьба, развернувшаяся в Эсткарпе, битва света и тьмы, не слишком заинтересовали ее. Давно, очень давно она по собственному желанию ограничила свой мир заботами маленького племени и теперь уже не хотела, да и не могла разрушить границы, установленные ею же самой. Я понимала, что, помогая мне вернуть утраченное, Ютта и сама, пожалуй, обрела новый смысл жизни. Не знаю, так ли было в самом деле, но она крепко уцепилась за эту возможность сделать из меня хотя бы призрачную копию той, какой я была прежде.

4

Вапсалы — так называли себя эти кочевые охотники, о своей истории сохранили лишь смутные легенды. Ничего из того, что я случайно слышала, живя среди них, не наводило на мысль, будто когда-то у них было постоянное место обитания, даже когда в Эскоре было еще спокойно. У них было природное чутье к ремеслу, и Ютта, отвечая на мой вопрос, подтвердила, что они могли быть кочевыми ремесленниками, равно как и пастухами или кем-нибудь вроде этого, пока не перешли к более суровой жизни охотников.

Обычное их местонахождение было много западнее, и сюда они пришли из-за набегов каких-то чужеземцев, разбивших их многочисленный народ на кочевые кланы. И еще я узнала от Ютты и ее служанок, что на востоке, на расстоянии в несколько дней пути, лежало море или, по крайней мере, очень большое водное пространство, откуда и приходили их враги, которым домами служили корабли, как и у сулькарцев на западе.

Я старалась собрать как можно больше точной информации, чтобы сделать карту. То ли они искренне не понимали, что я от них хочу, то ли от природы были рассеянны, но все, что я узнавала, было довольно смутно и расплывчато.

Здесь, на западе, племя не нашло ни покоя, ни счастья; они не могли угомониться, бесцельно скитаясь в предгорьях. На одном месте вапсалы оставались лишь столько дней, сколько пальцев на обеих руках, и не больше; настолько примитивным было их понятие о порядке вещей, что считали они именно так, на пальцах.

С другой стороны, они являлись просто чудо-мастерами в работе с металлом, их украшения и оружие были не хуже самых искуснейших образцов, какие я видела в Эсткарпе, разве что узоры — погрубее и попроще.

Мастерство кузнеца ценилось у них превыше всех прочих ремесел, а сам кузнец претендовал на роль жреца племени, если там не было такой, как Ютта; кланов же, имеющих свою пророчицу, было немного.

Хотя Ютта могла управлять их чувствами и при необходимости нагнать страху, предводительницей клана она не стала. У вапсалов был вождь, некто Айфенг, человек довольно молодой и обладавший, по-видимому, всеми достоинствами, необходимыми вожаку. Выл он отважен, но при этом отнюдь не безрассуден, обладал безупречным охотничьим чутьем и не был лишен здравого смысла. Порой он бывал необдуманно жесток, к тому же, как я подозреваю, завидовал влиянию Ютты, хотя и не решался в открытую оспаривать ее авторитет.

Это сын его старшей сестры нашел меня с помощью своей гончей собаки. Ранним утром — на следующий день после того, как Ютта взяла меня к себе на службу, он сам явился в ее шатер вместе с племянником, собираясь, согласно давнему обычаю, заявить о его правах на меня..

Племянник стоял чуть позади него, очень довольный тем, что вождь отстаивает его права, а я в это время сидела, поджав ноги, на расстоянии шпаги позади моей новой хозяйки, предоставив старейшим решать мою судьбу. Молодой охотник так жадно смотрел на меня, что я возблагодарила судьбу за то, что есть Сила превыше других сил и что поэтому Ютта не даст меня в обиду.

Айфенг сразу заявил, что спорить не о чем — есть обычай и следует его соблюдать. Я не понимала его речь, но смысл ее уловила прекрасно, благодаря частым и настойчивым взглядам в мою сторону; время от времени он делал красноречивые жесты по направлению ко мне и в сторону гор.

Ютта внимательно слушала его, и вдруг единственной, язвительно брошенной фразой разбивала все аргументы. Затем до меня дошел ее мысленный приказ:

— Девочка, воспользуйся своим Даром. Взгляни-ка на тот кубок, подними его и поднеси к Айфенгу одной лишь своей волей.

Как легко мне было сделать подобное в прежние дни, но сейчас это казалось невыполнимым. Однако я не посмела ослушаться, подняла руку и, указав на один из серебряных кубков, сконцентрировала свою волю на задаче, которую она поставила передо мной.

Я больше чем уверена, что не моя, а ее воля, действующая через мою, привела в ту минуту к желаемому результату: кубок действительно поднялся в воздух, поплыл и остановился у правой руки Айфенга. Тот громко вскрикнул от удивления и резко отдернул палец, коснувшийся сосуда, словно он был раскален.

Затем вождь повернулся к племяннику, голос его поднялся до крика, а отругав охотника, он снова обернулся к Ютте, коснулся рукой лба, что на языке их жестов означало прощание, и вышел из жилища, заставив молодого человека следовать за собой.

— Но это сделано не мной, — тихо произнесла я, как только наши посетители отошли достаточно далеко.

— Спокойно! — раздался у меня в голове ее голос. — Ты сможешь сделать гораздо больше, наберись терпения. Или, может быть, ты предпочитаешь лежать под Сокфором и ублажать его? — Она улыбнулась — ее лицо избороздили тысячи мелких морщинок — прочитав в моих глазах ужас и отвращение. — То-то же! Я давно служу этому племени, и знаю — никогда ни Айфенг, ни Сокфор, ни кто-либо другой не осмелится перебежать мне дорогу. Запомни, девочка, и будем вместе выполнять нашу работу: я одна защищаю тебя от всех этих самцов, пока ты заново не обретешь свою Силу и не сможешь постоять за себя сама.

Ее доводы были весьма убедительны, и мне захотелось приступить к обучению немедленно.

Среди ее домочадцев были две другие женщины, о которых стоит упомянуть. Одна — старуха, на вид почти такая же древняя, как Ютта, хотя по годам она была гораздо моложе, да и много сильнее, чем могло показаться на первый взгляд; своими жилистыми руками со скрюченными пальцами она выполняла работу в жилище, а было ее поистине не мало. Именно ее я видела той ночью в лагере, когда она, закутанная в плащ с капюшоном, подбрасывала в костер траву. Звали ее Аторси, и я редко слышала ее голос. Она была безгранично преданна Ютте, и я допускаю, что мы все, остальные, существовали для нее только лишь как тени ее хозяйки.

Женщина, которая привела меня к Ютте, тоже была вапсалкой, хотя и не из этого клана. Как я узнала, она была вдовой погибшего вождя другого племени, которое вапсалы разгромили во время одного из жестоких набегов, после чего оба клана объединились и стали единым племенем. Само собой разумеется, в качестве военной добычи она должна была достаться Айфенгу, но в его шатре уже имелось две жены, причем одна из них была безумно ревнивой.

После двух-трех дней бурных домашних перебранок состоялась торжественная церемония передачи этого военного трофея Ютте в качестве служанки. И здесь, среди прислуги колдуньи, Висма нашла именно то место, которое более всего подходило ей и какого она не получила бы у Айфенга, даже став его главной женой. Этой женщине от природы было присуще желание господствовать, и ее нынешнее положение связующего звена между Юттой, которая очень редко покидала жилище, а вернее, только тогда, когда наступала пора сниматься с места, и она усаживалась в сани, закутанная в меха — и прочими представителями клана, — устраивало ее как нельзя лучше. В качестве охранницы и надзирательницы она была просто незаменима.

Поначалу казалось, что она жестоко обижена моим появлением, но едва Висма поняла, что я никоим образом не претендую на ее место и не угрожаю ее авторитету, она успокоилась и приняла меня. В конце концов она сумела использовать молву о моей растущей силе как новый аргумент в пользу своего высокого положения.

В жизни этого кочевого племени была одна странность. С одной стороны, Ютта и ее приближенные олицетворяли образ жизни, который был мне хорошо знаком, а именно — общину женщин, использующих свой Дар для поддержания порядка и закона. С другой стороны, Айфенг и остальные обитатели лагеря следовали совсем другим законам — законам общества, управляемого мужчинами.

Вскоре я поняла, что Ютта была права, советуя мне быстрее выучить заново или вспомнить то, что я прежде умела, поскольку дни ее, похоже, приближались к концу. Скитальческая жизнь утомляла ее: она плохо переносила холод и частые перемещения, хотя была окружена всем возможным комфортом, какой только Аторси и все мы могли ей предоставить.

Наконец Висма направилась к Айфенгу и решительно заявила, что нужно срочно найти пристанище, где бы можно было обосноваться на длительное время, ибо никому не ведомо, как долго еще протянет Ютта в этих непрестанных скитаниях, тягостных для нее. Слова Висмы так напугали вождя, что он немедленно снарядил своих лучших разведчиков на поиски подходящего места; что ни говори, услуги Ютты несомненно приносили охотникам удачу, все осознавали это — их везение не шло ни в какое сравнение с удачливостью других подобных кланов.

Дней через десять после моего пленения кочевники снялись с места и отправились на восток. Я не могу сказать, сколько лиг сделали мы, удаляясь от гор, которые по-прежнему неясно вырисовывались далеко позади. Я не единожды умоляла Ютту узнать по ее волшебному шару хоть что-нибудь о моих братьях, но она каждый раз неизменно отвечала, что не намерена понапрасну растрачивать себя на подобные пустяки и что я сама выясню все, когда наберусь сил для того, чтобы прибегнуть к мысленному поиску, а ее эти неоправданные усилия только сведут в могилу раньше времени. В общем, получалось, что в моих собственных интересах по возможности скорее научиться пользоваться шаром, если я не хочу ее преждевременной смерти. Впрочем, я с мрачным недовольством отметила, что, следуя своим собственным стремлениям, она была гораздо более могущественной, нежели тогда, когда я просила ее выполнить какие-либо мои желания.

Однако я отдавала себе отчет, что кроме нее никто не поможет мне вернуть потерянное, не говоря уж о том, что она оставалась своеобразным буфером между мною и мужчинами племени, особенно Сокфором, который не переставал преследовать меня своими мерзкими взглядами всякий раз, когда мы с ним встречались, Обрети я вновь хотя бы частицу своего утраченного Дара, я могла бы освободиться по крайней мере от этой угрозы: настоящую колдунью нельзя взять силой, против ее воли, и это однажды доказала моя мать в крепости Верлена, когда некий высокородный вельможа из Карстена хотел было затащить ее в постель.

Конечно, мне незачем было ссориться с Юттой, А она, мало сказать, что она была довольна, она просто торжествовала, когда в течение долгих часов обучала меня, явно надеясь, что я стану во всем похожа на нее.

Я непрерывно убеждалась в том, как неистово ждала она долгие годы ученицу, и теперь все ее чаяния были устремлены на меня.

Она располагала многими приемами колдуний, и я с легкостью усваивала их. Впрочем, очень скоро я стала находить эти занятия утомительными, потому что ее память рассеянно перескакивала с одного раздела на другой, который, как ей в тот момент казалось, мне должно было освоить в первую очередь. Все, что я в конце концов приобрела (со всем старанием, на какое только была способна, представляло собой путаницу из разрозненных обрывочных знаний, которую, как мне казалось, совершенно невозможно привести в порядок. Я начала уже опасаться, что останусь такой, какая есть, разве что смогу изредка помогать Ютте при необходимости, но могущества, достаточного для того, чтобы хоть как-то защитить свои интересы, так и не получу. Судя по всему, ее это вполне устраивало.

Дважды с начала нашего пути мы устраивали более или менее длительные стоянки. В первый раз — по прошествии десяти дней, когда мужчины отправились на охоту, пора было пополнить наши запасы. Перед тем как им уйти, Ютта творила заклинания, вовлекая и меня в колдовские действа, и я помогала ей по мере сил. Картины, вызванные ее колдовством, ярко запечатлялись в сознании охотников, причем она показывала им не только те места, где водилась дичь, но и те, которых следовало избегать, ибо они находились под властью Тьмы.

Подобные действа полностью истощали ее силы, и она не могла заниматься со мной ни в этот день, ни на следующий, а я сумела понять, как ценен ее дар для этих людей и сколько опасностей поджидает кочевников, у которых нет такого хранителя.

Я не знала точно, сколько прошло времени с момента моего пробуждения в пещере под завалившим меня снегом. Но приблизительно на тридцатый день пути наши сани въехали в долину меж двух суровых скалистых гребней, изборожденную, словно морщинами, маленькими ручейками, которые в эту пору еще находились подо льдом. Мы продолжили путь и некоторое время спустя достигли низменности, где ручьи, как ни странно, вовсю журчали среди талого снега, а плотных и тяжелых сугробов как не бывало. Здесь все, кроме Ютты, слезли с саней и пошли пешком, облегчая труд собакам, которые уже выбились из сил.

Вскоре снег исчез совсем, и тогда двое молодых мужчин впряглись в сани, где сидела Ютта, помогая собакам тащить их. Понемногу на коричневой земле стали появляться зеленые живые островки: сначала это был грубый мох, затем пучки травы и низкорослые кустарники. Я испытывала странное ощущение, казалось, мы перешли из одного времени года в другое, и расстояние между ними всего лишь в несколько сот шагов.

Было уже тепло настолько, что мы впервые за много времени смогли, наконец, расстегнуть плащи, откинуть капюшоны, а немного погодя и совсем раздеться: мужчины и женщины племени шли голые по пояс, а на мне осталась только туника, влажная от пота, неприятно прилипавшая к телу.

Мы двигались вдоль реки, и если бы не пар, который стлался над ней, я бы непременно попила, потому что в горле совсем пересохло — от влажного зноя ужасно хотелось пить. Но вода была горячей, вероятно, она текла из какого-нибудь кипящего источника, и наверное поэтому долина, куда мы пришли, была уголком вечного лета.

Наше продвижение постепенно замедлялось, и не только потому, что отсутствие снега мешало нормальному ходу саней. Айфенг часто останавливался, чтобы посоветоваться с Юттой. Несмотря на то, что кочевники стремились именно сюда, здесь, по-видимому, могла таиться большая опасность для них. Ютта, поколдовав, давала знать, что можно безбоязненно двигаться дальше; так мы пришли туда, где должны были разбить лагерь на долгое время.

Повсюду виднелись следы старых костров, а расстояние между беловатыми деревьями было достаточным, чтобы поставить шатры; к тому же, своеобразная стена из беспорядочно нагроможденных камней служила дополнительной защитой на случай опасности. И вапсалы принялись спешно устраивать постоянное поселение.

Стены жилищ были укреплены снаружи завалами камней, так что из-под них едва виднелись только меховые верхушки. Впрочем, здесь, в этой теплой, насыщенной мягкими испарениями долине, в подобной защите не было такой необходимости, как в снежной пустыне, через которую мы пришли сюда.

Бесчисленные бассейны и горячие источники в изобилии снабжали нас водой, которую не нужно было кипятить. И оставшись, наконец, одни в нашем шатре, мы вымылись, что было для меня ни с чем не сравнимым и почти забытым наслаждением.

Из ярко раскрашенных сундуков Висма достала для всех нас чистую одежду, и теперь я была одета как все женщины племени — в штаны с вышитыми узорами, и подпоясана широким ремнем, украшенным драгоценными камнями, а на шее появились многочисленные ожерелья. Она хотела разрисовать мою грудь наподобие своей, но я отрицательно покачала головой. Позже я узнала от Ютты, что поступила совершенно правильно, потому что девушка не разукрашивает себя подобным образом до тех пор, пока не захочет допустить к себе воина, и, согласись я на предложение Висмы, я бы невольно сделала приглашение мужчинам племени.

Однако мне некогда было углубляться во все тонкости обычаев вапсалов, потому что Ютта, наконец, взялась за мое обучение как следует, и у меня едва оставалось время на сон и еду. Я очень уставала и похудела, и если бы никогда прежде не сталкивалась с дисциплиной, царящей у колдуний, то, наверное, просто сломалась бы от перенапряжения. В то же время мне казалось, что Ютта чувствует себя превосходно и вовсе не страдает так, как я.

Все, чему она учила меня, были те самые приемы, которые она использовала во благо клала. Нередко в последние дни она призывала меня помочь тем, кто приходил к ней, и хотя она всегда была рядом, наблюдая за моими действиями, но не вмешивалась, позволяя мне творить мои собственные заклинания. На удивление, обитатели поселка не отвергали мою помощь и не обижались на то, что вместо всемогущей Ютты ими занимается всего лишь ученица. Впрочем, возможно, именно ее присутствие заставляло их доверять мне.

Я выучила заклинания, исцеляющие больных, и те, которые необходимы для удачной охоты. Но до сих пор она не посвящала меня в дар предвидения, и я начала подозревать, что она не делает этого намеренно, не желая дать мне возможность связаться с кем-нибудь из моих близких, а это и впрямь легко было сделать, поскольку способы предвидения и мысленного поиска на большом расстоянии в значительной степени похожи.

Словом, борьба за мои собственные интересы была крайне затруднена; туман, застилавший в памяти мои последние дни с Динзилем, наконец, рассеялся, и мне стало ясно, что я злоупотребила Даром и, может быть, никогда уже больше не смогу восстановить его. Я вспомнила с дрожью в сердце и с ощущением острой вины, что Кемок сказал мне, как, будучи полностью во власти Тьмы, я использовала свое призвание, пытаясь заставить Килана изменить Зеленой Долине. Ничего удивительного, что Дар у меня отнят. Ведь в саму его природу заложено это; если им злоупотреблять, использовать для недобрых целей, он может быть отнят, а если и восстановлен потом, то не в полной мере.

По-прежнему мольбы, обращенные к Ютте, сказать мне, живы ли мои братья, оставались без ответа; я получала лишь весьма туманные и загадочные заявления, которые могла истолковать как угодно. И все так же меня питала вера, что связь наша от рождения сильна настолько, что я бы непременно почувствовала, будь мои братья мертвы.

Количество дней, подсчет которых я вела на изнаночной стороне своей куртки булавочными царапинами, достигло уже сорока, и я прикинула, что успела сделать за это время. За исключением умения мысленного поиска на большом расстоянии, я сейчас обладала теми же познаниями, как и по истечении второго года пребывания в Обители Мудрейших, но и здесь имелись пробелы, которые Ютта не могла — или не хотела — восполнить.

Несмотря на то, что для вапсалов отпала жесткая необходимость скитаний, обитатели поселения не оставались в праздности. Теперь они взялись за ремесленные работы: выделывали шкуры и шили прекрасную одежду, а кузнецы, окружив себя учениками, которых выбирали сами, передавали им тайны своего мастерства.

По долине теплых источников бродили отряды охотников, убежденных Юттой, что бояться им нечего. Очевидно, зимой можно было не опасаться нападения морских бродяг, и таким образом вапсалы обрели ненадолго покой в этих необитаемых местах, ибо других племен поблизости тоже не было.

В благодатном краю теплых источников я чуть не забыла, что нахожусь в Эскоре; здесь не встречались руины, где гнездились пороки Тьмы, вообще, ничто не напоминало Эскор, который я знала. А люди племени были так непохожи на людей древней расы или обитателей Зеленой Долины, что я иногда задумывалась, действительно ли они уроженцы этого мира или тоже пришли через какие-нибудь Ворота, открытые одним из всесильных властителей?

Однажды в наш шатер принесли ребенка, упавшего со скалы и разбившегося так сильно, что вапсалы не могли спасти его своими средствами. Я смогла определить, что у мальчика повреждено, так как просматривала его тело насквозь. Сотворив заклинания, я погрузила ребенка в глубокий сон, чтобы он не навредил себе каким-нибудь неосторожным движением. Ютта нисколько не помогала мне, предоставив все делать самой.

Когда мать ушла, унося своего ребенка, колдунья пристально посмотрела на меня, приподнявшись на своей подбитой мехом постели — она теперь лежала так день и ночь, не в силах держать свое дряхлое тело.

— Хорошо. Ты достойна называться «дочерью».

В тот момент ее одобрение значило для меня очень многое, ибо нас связывало не просто уважение. Мы не были ни друзьями, ни недругами, мы скорее походили на две срубленные ветки одного дерева, кружившиеся вместе в одном омуте; но слишком велика была разница в возрасте, жизненном опыте и знании.

— Я уже стара, — продолжала она. — И когда вглядываюсь в это, — она указала на шар, что неизменно находился возле ее правой руки и которым она в последнее время ни разу не пользовалась, — когда вглядываюсь в это, я хочу видеть только одно: скоро ли опустится последний занавес. — Она замолчала, а я приблизилась к ней, с волнением чувствуя, что сию минуту она скажет что-то исключительно важное для меня. Ютта чуть приподняла руку, указывая пальцем на полог, закрывавший вход в наше жилище, и, казалось, даже такое незначительное движение исчерпало ее силы.

— Посмотри… коврик внизу…

Темный коврик, сшитый не из обрезков шкур, как все остальные, а из какого-то полотна, казался очень старым. Повинуясь ее приказу, я направилась к выходу, пытливо вглядываясь в коврик, словно никогда прежде его не видела.

— Подними… его… выше… — Эти слова, переданные мне мысленно, воспринимались еле слышным увядающим шепотом.

Я вертела коврик так и сяк, затем провела ладонью над его поверхностью и почувствовала жжение, исходящее от рун, начертанных на нем. Теперь я знала, что за договор заключила она со мной, и отнюдь не по моей, а только по ее собственной воле — Ютта сотворила заклинания над этими рунами, чем насильно привязала меня к себе и к своему образу жизни. В душе моей поднялась волна негодования.

Она подтянулась выше на постели; ее высохшие руки безжизненно лежали по бокам.

— Мой народ — ему нужно… — Было ли это объяснение или, может быть, даже мольба? Я подумала, что, пожалуй, вернее второе. Однако вапсалы не были моим народом: я никогда их таковыми не считала. И я лишь потому не пыталась убежать отсюда, что она обещала мне вернуть утраченную Силу. И конечно же, как только за ней опустится последний занавес, я буду считать себя свободной и уйду.

Ей не составило труда прочесть мои мысли — наши отношения были таковы, что я не могла не догадываться об этом. Она медленно покачала головой.

— Нет, — твердо произнесла Ютта, отвергая мои планы, хотя они, эти планы, были еще неясны мне самой. — Ты им нужна…

— Но я не их колдунья! — решительно воспротивилась я.

— Ты… будешь… ею…

Сейчас нельзя было спорить с ней, даже небольшая размолвка могла смертельно ослабить это полуживое существо, от которого я так зависела.

Подняв глаза и взглянув на нее внимательнее, я встревожилась и громко позвала Аторси. Мы дали Ютте укрепляющий настой трав, но, видимо, пришло время, когда ничто уже не способно поддерживать дух в истощенной, изношенной оболочке.

Она жила еще, благодаря своему сильному духу, но и он уже нетерпеливо метался в спутавших его силках, страстно желая вырваться на свободу.

Ютта лежала, не приходя в себя весь этот вечер, ночь и следующий день. Что ни делали Аторси и Висма, они не смогли разбудить ее. Даже я не могла связаться с ней с помощью своего дара и узнать, не оборвалась ли уже нить, связывающая ее с землей и со всеми нами, А как-то выглянув из шатра, я обнаружила, что все племя сидит на земле молчаливо и неподвижно, не сводя глаз с нашего входа.

Ровно в полночь жизнь неожиданно всплеснулась в ней, и я подумала, что высшая точка прилива может затопить ущелье. Я опять услышала ее призыв, затем глаза колдуньи открылись, она осмотрела нас всех с пониманием, но во взгляде была еще и просьба.

— Айфенг!

Я пошла к двери, чтобы позвать вождя, сидевшего на земле между двух костров — вапсалы привыкли везде, где бы они ни останавливались, воздвигать защиту против сил зла, которые таятся во мраке. Нельзя сказать, чтобы он торопливо вскочил, но явно и не медлил.

Висма и Аторси приподняли хозяйку как можно выше, прислонив к спинке кровати, и теперь она почти сидела, ровно и прямо, со всем своим былым величием. Она махнула мне рукой, призывая к себе, и Висма отодвинулась, пропуская меня. Я опустилась на колени возле постели и взяла холодную старческую руку, тотчас ее пальцы крепко, до боли, вцепились в мое запястье, но мысль ее больше не достигала моего сознания, эту связь мы потеряли. Ютта держала за руку меня, но смотрела на Айфенга.

Он тоже опустился на колени на почтительном расстоянии от колдуньи. Вдруг она громко заговорила, и голос ее был также силен и тверд, как в прежние годы, когда была она в полном расцвете сил и конец ее был еще далеко.

— Айфенг, сын Трена, сына Кена, сына Джуны, сына Айверта, сына Столла, сына Креола, чей отец Апон был первым моим спутником, пришло время мне скрыться за мой последний занавес и уйти от вас навсегда.

Он пронзительно вскрикнул, но Ютта властно призвала его к себе, подняв свободную руку, а другой еще сильнее и больнее стиснула на миг мою кисть, а затем неожиданно отпустила ее, соединив с ладонью Айфенга.

Колдунья с огромным напряжением сжала наши руки, и в эту минуту я прочла на ее лице скорбь и печаль, смешанные со страхом, какой испытывает маленький ребенок, который боится, что если уйдут взрослые, никто не защитит его от неведомых ужасов тьмы.

Ютта отпустила наши руки, но тут же снова взяла только мою ладонь и вдруг сжала с такой силой, что я закричала от боли и неожиданности.

— Я сделала для тебя все, что могла, — сказала она, и гортанный звук ее речи был столь же резок, сколь сильна была хватка ее пальцев. — Я старалась быть полезной тебе, — она яростно боролась со смертью, чтобы закончить эту фразу, было видно, скольких усилий ей это стоит, и все-таки они увенчались успехом. Раскачиваясь из стороны в сторону, Ютта повторила:«…могла…» Она выдавила из себя это последнее слово вместе с торжествующим криком, словно бросила боевой клич прямо в лицо смерти, затем откинулась навзничь, и тончайшая нить, связывающая ее с нами, оборвалась навсегда.

5

Похороны Ютты обещали стать у вапсалов пышной и торжественной церемонией. Ничего похожего я прежде не видела и была поражена подобными приготовлениями: такой ритуал мог существовать не у кочевого племени варваров, а у древней, развитой цивилизации. Возможно, это был всего лишь отголосок некоего давнего действа, которое они когда-то привезли с собой в эти края, но смысл его был так размыт в туманном прошлом, что они сами не могли до конца осознать его.

Аторси и Висма уложили Ютту в самый красивый дорожный сундук, затем ее тело с ног до головы обвязали полосами смоченных в воде шкур, которые, высохнув, сжались, и бренная плоть была готова к путешествию в вечность. Тем временем мужчины племени отправились на юг, и на исходе дня начали копать яму, такую широкую и большую, что там вполне мог поместиться шатер Ютты. И действительно, к яме привезли не только жилище колдуньи, но и сани, нагруженные камнями.

Я надумала было, воспользовавшись суетой вокруг погребальной церемонии, бежать, но колдовство Ютты держало крепко, у меня не хватало сил разрушить оковы рун, как ни пыталась я это сделать. Стоило мне выйти за границы поселения, я тут же чувствовала призыв вернуться и не могла ему противиться. Вдобавок, беглецу первым делом важно знать, куда бежать, а я и этого не знала.

Те четыре дня, пока шла подготовка к церемонии, я провела одна в новом шатре, поставленном чуть в стороне. Возможно, обитатели лагеря и надеялись на то, что я применю свой Дар, чтобы помочь им, но во всяком случае они никак не принуждали меня принять участие в похоронах Ютты, и я была им за это благодарна.

На второй день после ее смерти женщины принесли и оставили в моем жилище два походных сундука. Исследовав их содержимое, я выяснила, что один был набит связками травы; многие из них я знала, они использовались, чтобы исцелять больных или вызывать видения, сны и наваждения. В другом лежал колдовской кристалл Ютты, ее жаровня, палочки из белой отполированной кости и два манускрипта, заключенные в металлические трубки, изъеденные временем.

Я нетерпеливо схватила эти футляры, но поначалу мне долго не удавалось открыть их. На металлических трубочках были выгравированы какие-то символы, некоторые из них были мне знакомы, хотя слегка и отличались от тех, что я видела много лет назад. На концах трубок весьма отчетливо были вытиснены узоры, и казалось, они гораздо меньше повреждены временем, чем сам футляр. Витая, изящная надпись изображала руны, но я не могла их прочесть. Руны были обрамлены, словно каемкой, мелкими, но очень отчетливыми изображениями меча, скрещенного с колдовским жезлом. До сих пор я никогда не видела сочетания этих двух знаков, потому что в Эсткарпе жезл был символом колдуньи, а меч — символом воина, и не подобало, да никому бы и в голову не пришло, рассматривать их в единстве.

Старательно изучая рисунки, я вдруг заметила едва различимую трещинку, с помощью которой можно было открыть футляр, и после изрядных усилий трубка туго поддалась. Велико же было мое разочарование, когда я обнаружила, что, хотя содержимое футляра не повреждено, прочесть я все равно ничего не могу. Очевидно, это были записи какого-нибудь Великого, из тех, что взбаламутили некогда Эскор, и он нарочно придумал эти руны, чтобы никто не проник в его тайны.

В начале и конце каждого свитка перекрещенные меч и жезл были изображены в цвете, очень ярко и отчетливо: красный меч и зеленый с позолотой жезл. И это окончательно убедило меня в том, что предмет, который я держу в руках, не принадлежит Тьме, ибо эти два цвета — зеленый и золотой, однозначно подвластны добрым силам.

И еще раз манускрипты удивили меня, когда я обратила внимание на одну деталь, которую не заметила на узорах футляра: на рисунках меч перекрывал жезл, как будто изобразивший это намекал — главенствует воин, и воин руководит Даром, ведет его за собой, а не наоборот. Ниже широким пером были написаны буквы, и в этом наверное заключался какой-то смысл; по крайней мере, они явно означали какое-то слово, но было ли это имя человека или название местности, я не знала. Я повторила это слово вслух несколько раз подряд, надеясь, что, может быть, звуки воскресят в моей памяти что-нибудь.

— Илэриэн! Нет, оно ничего не значило для меня, и я никогда не слышала его от Ютты. Но она так мало рассказывала мне о своем прошлом, будучи до предела поглощена моим обучением. Разочарованно вздохнув, я скатала оба свитка и вновь убрала каждый в свой футляр.

Я присела невдалеке, положив руки на поверхность дымчатого кристалла, вопреки всякой логике надеясь, что почувствую тепло под ладонями, когда он вспыхнет, и я смогу в нем, как в зеркале, увидеть то, что так хочу знать. Но ничего не происходило, и тогда я вновь заглянула в сундук, где лежал еще костяной жезл, который я знала не только на ощупь; подобные жезлы власти слушались только того, кому принадлежали.

На пятый день, не спрашивая разрешения, в мой шатер уверенно вошли две женщины. С собой они несли тяжелый кувшин с горячей водой и миску для умывания. Вслед за ними вошла третья, через ее локоть была перекинута какая-то одежда, а в руках она держала большой поднос с флаконами и коробочками.

Если две первые женщины, что принесли кувшин и миску, были женами простых охотников, то третья, с одеждой и подносом, являлась второй женой Айфенга, ее звали Айлия. Она была очень юна, почти ребенок, но держалась чересчур заносчиво и высокомерно; ее маленькие груди были разрисованы аляповато, с такой безвкусицей, что это на редкость вульгарное зрелище производило более неприятное впечатление, чем узоры и рисунки у других женщин.

Она злобно взглянула на меня; с тех пор, как Ютта сделала меня своей ученицей, никто не смотрел на меня так. Она выпятила губы вперед, изображая недовольство, и окинула меня долгим оценивающим взглядом, ничуть не скрывая враждебности.

— Пора, — первой нарушила она молчание, и я подумала, что она с трудом сдерживает злобу; будь ее воля, она бы еще не так обращалась со мной. Я не задала ни единого вопроса. — Мы несем старуху в ее временный дом, мы оказываем ей честь…

Почти ничего не зная об их обычаях, я сочла за лучшее повиноваться. Женщины вымыли меня принесенной ими горячей водой, в которую бросили полную пригоршню мха; он разбух, и получилось нечто вроде губки, источающей слабый запах, не то, чтобы неприятный, но странный.

Впервые за все это время я не надела кожаных штанов и меховых шкур, что носила обычно. Меня облачили в то, что принесла Айлия — в длинную широкую юбку из ткани, как мне показалось, очень старой, но прошитой металлическими нитями, вероятно, они и помогли ей сохраниться. Нити образовывали кружевной узор, похожий на листья папоротника, однако они настолько потускнели, что рисунок был едва заметен, и его можно было разглядеть, только тщательно присмотревшись. По подолу шла кайма все из той же металлической нити темно-синего цвета. Широкое тяжелое полотнище оканчивалось где-то на уровне лодыжек, и я чувствовала, как юбка тянет меня к земле.

По приказу Айлии женщины разрисовали мою грудь, но не лепестками, а блестящими лучами. К моему наряду не добавили ни одного ожерелья, зато на голову накинули покрывало, причем сеть была выткана такими же металлическими нитями. Разодетую таким образом, Айлия вывела меня из палатки, и сама вышла следом.

Все племя выстроилось в длинную процессию, впереди которой стояли сани. В них не были запряжены собаки — та четверка, которая обычно служила Ютте, бегала в своре вместе с другими собаками племени — сани держали на плечах четверо охотников. И на этом высоком ложе, закутанная в лучшие шкуры, лежала колдунья. Прямо за санями оставалось свободное место, куда Айфенг жестами пригласил меня. Как только я повиновалась, подошли Висма и Аторси и встали одна справа, другая слева от меня; обе они были по-новому одеты и разрисованы. Когда я переводила взгляд с одной на другую, собираясь им сказать что-нибудь, пусть не в утешение — кто бы мог сейчас утешить их? — но хотя бы просто что-нибудь теплое и дружеское, — они не отвечали на мои взгляды, глаза обеих были устремлены на сани, на их страшный груз. В руках, примерно на уровне груди, каждая держала по каменному кубку, которых я раньше не видела. В кубках пенилась и пузырилась какая-то темная жидкость, словно там бился дикий огонь.

Позади нас шел Айфенг и с ним самые достойные охотники и воины, за ними — женщины и дети, и так, вытянувшись в одну линию, все племя медленно шествовало к могиле. Только мы миновали долину с ее горячими ключами и рекой, резко похолодало — здесь под ногами все еще лежал снег. Я дрожала от холода в своем ветхом облачении, но все шедшие позади меня были вообще полуобнажены, как они привыкли ходить в своих жилищах, но, похоже, не испытывали никаких неудобств.

Наконец мы добрались до того места, где была вырыта яма. Те, кто нес сани, спустились в нее по отвалу и установили внизу шатер Ютты. Когда они вновь выбрались наверх, Висма и Аторси подняли кипящие кубки и с жадностью выпили содержимое, словно давно уже испытывали жажду и вот теперь наконец-то смогли напиться свежайшей, чистой воды. Продолжая держать теперь уже пустые кубки, они спустились рука об руку в яму и вошли в шатер; больше мы их не видели.

Я не сразу осознала смысл того, что только что произошло у меня на глазах, пока не увидела собак, которые возили сани Ютты; тот, кто держал их сейчас, достал нож и резкими взмахами умертвил всех, одну за другой, быстро и безболезненно. Животные тоже были отнесены вниз. Я рванулась вперед — может быть, еще не поздно… Висма, Аторси… они не должны…

Айфенг схватил меня за плечо с такой силой, что я сделалась слабой и беспомощной, а воины положили собак в яму рядом с жилищем, привязав всех четверых к столбу, вбитому в землю, как будто они просто уснули — их шкуры не обагрила темная кровь.

И хотя мне отчаянно хотелось броситься в яму и вытащить этих двух женщин, которые так верно служили Ютте, я понимала, что это было совершенно бессмысленно. Они уже последовали за своей хозяйкой туда, где за ней опустился последний занавес и откуда нет возврата.

Я больше не вырывалась от Айфенга, стояла спокойная и безразличная ко всему на свете, не пытаясь освободиться от его железной хватки, и лишь все время дрожала, окоченев на этой холодной земле. Я обернулась и долгим взглядом окинула племя: мужчин, женщин, детей, вплоть до младенца с разрисованной грудью; все они шли к яме. И, проходя мимо, каждый бросал туда что-то, даже младенец, которого мать взяла за ручку и заставила это сделать. Мужчины бросали оружие, женщины — золотые украшения, маленькие, но дорогие шкатулки с благовониями, корзинки с лакомствами; каждый бросал в могилу то, чем дорожил сам, что было для него самым ценным. И я впервые по-настоящему поняла, с каким почтением относились кочевники к Ютте. Должно быть, им казалось, будто бы вместе с нею умер целый мир, ведь она жила среди них в течение многих лет, пережила не одно поколение и сама уже была легендой.

Потом мужчины перешли все на одну сторону; каждый держал в руке лопату из твердой коры, была у них и прочная веревка, чтобы перетягивать камни, Судя по всему, для них было важно зарыть яму до наступления сумерек. Тем временем женщины племени собрались вокруг меня и повели назад, в сторону лагеря, но и там, когда мы пришли, меня не оставили одну.

Айлия вошла в шатер вместе со мной, за ней — еще несколько пожилых женщин, среди которых я не нашла первую жену вождя, Аусу. Едва я села на подушечку, сшитую из меха и набитую свежей травой, Айлия дерзко выдернула другую, похожую на мою, и я заметила, что при этом остальные женщины недовольно нахмурились. Я не знала, что ждет меня в будущем, и все-таки хорошо понимала, что мне придется достоять за себя. Сама Ютта назвала меня колдуньей перед Айфенгом, пусть у меня и не было намерения навсегда связать свою жизнь с вапсалами, как это сделала она. Как только мне удастся порвать узы рун, вытканных на коврике, я буду свободна.

Но для этого я должна пожить в тишине и покое и осознать, какая часть Силы вернулась ко мне, а все происходящее сейчас выглядело так, словно меня не хотели признавать.

Во всяком случае колдунья-то уж наверняка не может признать Айлию равной себе, неважно, что она жена вождя племени, — это было бы огромной ошибкой. Для начала необходимо сделать нечто такое, что внушит ей страх, иначе я лишусь даже того небольшого преимущества, какое имею.

Я стремительно повернулась, чтобы взглянуть этой девице прямо в глаза, и голос мой был суров и резок, когда я спросила: «Что ты хочешь, девочка?» Я подражала интонациям Ютты, ей приходилось иногда разговаривать свысока; таким же тоном Владычицы Эсткарпа ставили на место какую-нибудь новенькую в Обители Мудрейших, если она слишком много позволяла себе и мнила о себе больше, чем была на самом деле.

— Я та, кто может сидеть рядом, — Айлия не выдерживала моего пристального взгляда и выказывала явное беспокойство, но ответ ее был дерзок, в нем звучал вызов: «Я — рядом с тобой».

Мне следовало бы побольше знать о том, что она из себя представляет, тогда бы я лучше подготовилась. Теперь же я могла полагаться лишь на свою интуицию, а она подсказывала одно — во что бы то ни стало мне необходимо сохранять превосходство над остальными членами племени.

— Ты так разговариваешь, девочка, с Той, Кто Видит Впереди? — холодно спросила я.

Я сознательно не называла ее по имени и обращалась так, будто вовсе не знаю его, ибо подобный пустяк, конечно, не достоин моего внимания. Мне хотелось таким образом унизить ее в глазах других. Может быть, я и совершала ошибку, превращая ее в своего врага, но она никогда не относилась ко мне дружелюбно, я это почувствовала с самого начала, с нашей первой встречи, а теперь и вообще было ясно, что я потеряю гораздо больше, если начну заискивать перед ней.

— Я говорю с той, кто нуждается во мне, в том, чтобы я была рядом, — начала она, но тут в шатер кто-то вошел.

Я присмотрелась — это была пожилая женщина, она передвигалась с большим трудом, опираясь на руку молодой девушки, груди которой не были разрисованы узорами, а лицо портило ярко-красное клеймо на щеке. У старухи на затылке топорщился пучок седых волос, некогда выкрашенных в красный цвет, теперь там блестели грязно-серые нити. Ее и без того круглое лицо было, к тому же, опухшим, неуклюжее тело заплыло жиром, груди висели как две подушки. Это была не естественная полнота, а болезненная опухлость, бросались в глаза и другие признаки нездоровья, и я даже удивилась, почему — во всяком случае, за те недели, что я здесь — она ни разу не обращалась к Ютте за помощью.

Две женщины, сидевшие до этого возле двери, стремительно вскочили и, подтащив вперед свои подушки, сложили их одну на другую, соорудив сравнительно удобное и высокое сиденье для пришедшей — ей было трудно стоять на ногах.

С помощью сопровождающей ее девушки она с великим трудом опустилась на это сиденье, а, усевшись, несколько минут не могла выговорить ни слова от мучительной одышки, лишь приложив обе руки к своей огромной груди, страдальчески морщилась от непереносимой боли… Она сделала Айлие знак приблизиться, и та повиновалась, передвигаясь боком вдоль стены. Выражение ее лица стало еще угрюмее и капризнее, вот разве что легкая тревога, с которой она появилась передо мной, превратилась в откровенный страх.

Старухина служанка встала сбоку от нее так, чтобы ей было удобно наблюдать и за мной, и за своей хозяйкой.

— Это, — голос ее был едва слышен из-за свистящего, хриплого дыхания хозяйки, — Аусу из шатра Вождя.

Я вскинула руки и сделала жест, похожий на движение сеятеля, разбрасывающего семена, — я переняла его у Ютты, и он означал, что я согласна продолжать беседу.

— Аусу, мать мужчин, правительница шатра Вождя, желает тебе благ больше, чем все люди на свете могут удержать в руках.

Казалось, тяжело вздымавшаяся грудь больной почувствовала какое-то облегчение, дыхание стало спокойнее, и вдруг я подумала о том, что она единственная из всего племени не провожала Ютту к месту ее последнего успокоения. Теперь было совершенно понятно, почему: ее огромный вес и нездоровье сделали бы этот поход мучительным для нее.

Наконец она раздвинула свои полные губы и заговорила сама.

— Ютта сказала Айфенгу, что оставляет тебя вместо себя, чтобы ты охраняла наши пути. — Она замолчала, словно дожидаясь от меня подтверждения. Отрицать я не стала.

— Так сказала Ютта. — Это было чистой правдой, но ни в коем случае не значило, что я согласилась с повелением колдуньи и отказалась от права распоряжаться собственной судьбой.

— Так же, как это было с Юттой, ты ныне переходишь в распоряжение Айфенга, — продолжала Аусу. Ее голос прерывался, она задыхалась, хрипела, и нелегко было разобрать слова, каждое буквально со свистом вырывалось из ее губ и стоило ей ощутимых усилий. — Я пришла сказать тебе: ты, какая ты есть, будешь главной в шатре Айфенга.

Ее голова повернулась на полных плечах ровно настолько, чтобы она смогла метнуть на Айлию взгляд, исполненный такого холода и угрозы, что я испугалась, но Айлия даже не потупилась.

Однако сейчас было не время любоваться этой немой сценой, разыгравшейся между женами вождя, мне было не до этого, поскольку, если я правильно поняла, мне грозил брак! Мне придется выйти замуж за Айфенга! Но, вероятно, они не знают, что колдунья не может принадлежать мужчине: брачные узы означают для колдуньи потерю Силы. Или нет? Например, с моей матерью такого не произошло. А может быть, это всего лишь древний предрассудок, и колдуньи намеренно распространяют его, да так, что и сами поверили, будто бы в безбрачии — неуязвимость их власти? Ведь в Эскоре, например, нет ничего подобного. Я знала, что Дагона не опасалась утратить Силу, отдав сердце моему брату и войдя в его дом. Вот и Ютта тоже была супругой Айфенга еще до того, как он стал вождем клана.

Как бы там ни было, я боялась, что брачный союз — слишком серьезная угроза моему частично восстановившемуся Дару, угроза мне самой. И я не собиралась сдаваться, разве только этот грубый варвар решится овладеть мной насильно. И эта опасность показалась мне в ту минуту такой близкой и реальной, что я решила умереть в его постели, если все-таки наихудшее произойдет. Но это в крайнем случае, а пока нужно использовать все возможные способы, дабы избежать этого. Кое-что уже пришло мне на ум, и оставалось только надеяться, что я успею осуществить задуманное. Никто из сидящих здесь женщин не мог прочесть мои мысли, и я старалась подготовить такой ответ, который удовлетворил бы всех присутствующих.

Я, не выдав смятения, снова сделала доброжелательный жест в сторону Аусу и сказала:

— Мать многих людей оказывает мне честь, и я нахожусь среди тех, кто как сестры, — я открыто соглашалась на равенство, чего мне, честно говоря, совсем не хотелось делать в отношении Айлии. — Хотя мы и не разделили один сосуд, родившись от одной матери, однако да пусть не будет это препятствием между нами.

Я услышала удивленный шепот женщин, находящихся в шатре; мой отказ от главенства в доме Айфенга, горячо обсуждался ими.

Она сама продолжала рассматривать меня внимательно и настойчиво глубоко посаженными глазами, спрятанными в складках лица. Мне стало не по себе от этого слишком пристального, изучающего взгляда. Вдруг плечи ее, до сих пор напряженно расправленные, упали, разом обмякнув, и я по достоинству оценила железную волю этой немолодой женщины, так же как и решимость идти до конца и настаивать на том, что она считала верным.

И я поспешила уверить ее, что более всего нуждаюсь в уединении.

— Я ведь не Аусу, — сказала я, наклонилась вперед и отважилась взять ее отекшие руки в свои. — Я так же, как и Ютта, разговариваю с духами, и поэтому мне лучше жить там, куда бы они могли приходить.

— Это так, — согласилась она. — Но и жена должна приходить к своему повелителю. Ютта некоторые ночи проводила с Айфенгом, когда это было нужно.

— Таковы обычаи, — согласилась я, судорожно соображая, что бы еще сказать. — Даже если я живу отдельно. Послушай, сестра, есть ли что-нибудь, что я могла бы сделать для тебя? Твое тело страдает, может быть, и душа твоя ищет исцеления?

Одутловатое лицо ее скривилось, и стали отчетливее видны катышки жира под кожей.

— Этот недуг еще с севера. Ты мало живешь с нами, сестра, и можешь не знать. Это расплата за безрассудство, совершенное мною когда-то. А… — она неожиданно вырвала свои руки из моих и быстро поднесла их к груди: боль, пронзившая ее, была такой сильной, что она вскрикнула. У служанки в руках появился остроконечный кубок, сделанный из рога, она торопливо откупорила его и поднесла хозяйке, чтобы та попила. Несколько бесцветных капель скатились с ее губ, оставляя влажные следы на массивном подбородке.

— Расплата, — повторила Аусу свистящим шепотом, — и нет спасения, терпеть мне это до смертного часа.

Я что-то слышала о подобных проклятиях — это была болезнь духа, настигавшая тех, кто умышленно или ненароком прикасался к источнику древнего зла, причем недуги души передавались и телу. Чтобы избавиться от этого, нужна неимоверно большая сила. Впервые со дня моего появления среди вапсалов мне пришлось столкнуться с древним недугом Эскора.

Вдруг снаружи раздался какой-то шум, громкий металлический лязг, очень испугавший меня. Услышав его, женщины в шатре что-то очень тихо запели. Айфенг? Может быть, мой новоявленный жених уже пришел за мной? Но нет! Я же еще не готова! Что мне делать? На какой-то миг уверенность покинула меня.

— Это Айфенг, — выдавила из себя Айлия, и я заметила, что она не бросилась к двери встречать своего повелителя. — Он пришел за своей невестой.

— Пусть он войдет, — все-таки в Аусу, несмотря на ее гротескный вид, было величие.

Другие женщины почтительно отступили к стене, и с ними служанка Аусу. И когда Айлия не последовала их примеру, Аусу, обернувшись к ней, бросила такой свирепый и пронзительный взгляд, что та немедленно повиновалась.

После этого старшая жена издала громкий гортанный призыв. Занавеска, закрывающая вход в жилище, поднялась, и Айфенг вошел, пригнув голову, и направился прямо к ней. Он осторожно нащупал ее пухлую руку и поднес свою, сухую, темно-коричневую, чтобы она могла коснуться ее, но при этом оба смотрели не друг на друга, а на меня.

Я не нашла в его взгляде того, что неизменно видела в глазах племянника, что сулило мне позор и стыд. Скорее, он был беспристрастен и невозмутим, словно решал задачу, стоящую перед ним, просто потому, что это входило в обязанности вождя, и он должен был соблюдать традиции. Но за его плечом я отчетливо видела лицо Айлии, и невозможно было ошибиться в том, что оно выражало, а в ее глазах бушевал огонь жгучей ревности.

Айфенг опустился на колени чуть позади своей старшей жены; теперь она протянула мне левую руку, я подала ей свою, и она поднесла мою ладонь к его ладони, как однажды это сделала Ютта. На хриплом глухом выдохе она произнесла какие-то слова, которые я не поняла, возможно, это был какой-то архаичный выговор. Затем рука ее упала, оставив сцепленными наши руки. Айфенг еще больше подался вперед, и другой рукой отодвинул в сторону покрывало с металлической нитью, которым я плотно укутала плечи, спасаясь от холода, хотя это и было совершенно бесполезно. Затем его пальцы спустились ниже, коснулись моей груди и начали стирать нанесенные краской рисунки, словно сдирали с меня одежду. В эту минуту все женщины, стоявшие вдоль стен палатки, одновременно издали весьма странный крик, отчасти похожий на тот, что Ютта издала перед смертью, победный и торжествующий.

Меня чрезвычайно беспокоило, как далеко зайдет Айфенг, ведь казалось, теперь не было никакой возможности применить те меры предосторожности, на какие я рассчитывала. Но судя по всему, малоприятная процедура уже подходила к концу.

Возможно, понимая, что мне незнакомы их обычаи, Аусу любезно объяснила, что предстоит дальше, и объяснение это было не лишним.

— Теперь нужно разделить блюдо и кубок, сестра. И благословение этому шатру.

Служанка и другие женщины быстро устремились вперед и почтительно подняли Аусу на ноги. Я тоже встала, выказывая ей уважение, и вышла из жилища проводить ее, а на прощание поклонилась. Айлия уже успела исчезнуть, вероятно, столь разозленная моими узами с ее господином и повелителем, что просто не могла на это больше смотреть.

Когда я вернулась в палатку, Айфенг сидел на одной из подушек, а я немедленно направилась к Юттиному сундуку, набитому разными травами. Достав оттуда горсть высушенных листьев, которые могли превратить самый обычный напиток в очень вкусное, ароматное вино, я положила их в кубки, что были принесены на подносе ко входу и подсунуты под занавеску в знак того, что никто не должен нас беспокоить.

Айфенг увидел, что я собираюсь делать, и глаза его разгорелись — он уже знал вкус Юттиных угощений, и теперь с жадным нетерпением следил за тем, как я опускаю несколько таких листочков в кубок и размешиваю содержимое.

Сейчас не было никакой надобности произносить вслух заклинания, была важна лишь сила желания, направленная на достижение нужного результата. А этой ночью у меня было лишь одно желание, самое твердое, какое только можно себе представить. Я ничего не добавляла в питье Айфенгу, кроме тех трав, которые он уже хорошо знал, но то, что я произнесла при этом мысленно, должно было стать первым шагом к моему спасению.

В этом Ютта помешать мне не могла. Айфенг потягивал напиток и ел пищу, лежавшую на блюде. Затем он задремал и через минуту уже крепко спал. Из Юттиной циновки я выдернула длинный шип ярко-красного цвета, обмотала вокруг него два своих волоса и плюнула на него, произнеся несколько слов, от которых ухо Айфенга было надежно закрыто.

Когда все было готово, я глубоко воткнула шип в кожаную подушку, на которой покоилась голова вождя, и начала «ткать» его сон. Очень трудно представить себе то, что когда-то испытал другой, и я не осмелилась следовать за ним. Но вот Айфенг повернулся, что-то невнятно пробормотал во сне и я смогла попасть в его мысли и поняты сейчас ему снится, что он обладает женщиной.

Может быть, так же было с Юттой? Мне очень хотелось бы это знать и я села совершенно опустошенная, следя за его сновидениями по полотну, сотканному из насекомых. Может быть, именно потому она была женой нескольких вождей, но продолжала оставаться колдуньей? Все станет ясно, когда он проснется: воспримет ли он свой сон как реальность?..

6

Ночь была длинной, и у меня оставалось достаточно времени для раздумий; я хорошо представляла опасности, что могли меня подстерегать. Ютта научила меня гораздо большему, чем я знала прежде, и все же она оставила, может быть, преднамеренно, а может, просто потому, что мы с ней изначально принадлежали к разным школам, значительные пробелы в моих знаниях, и я походила на израненного воина, пытающегося защитить крепость, сражаясь одной рукой, и то — левой.

Она не смогла (или не захотела) вернуть мне дар предвидения, хотя из всех навыков, какие вапсалы могли у меня востребовать, именно этот, очевидно, был самым важным и нужным для них. Я все больше и больше удивлялась, размышляя над тем, что не дала мне Ютта. Само собой разумеется, она боялась, что я с помощью мысленного общения рано или поздно позову кого-нибудь на помощь из Зеленой Долины, но так или иначе, она прежде всего обездолила свой народ.

Айфенг продолжал крепко спать. Я осторожно прокралась через весь шатер к выходу и подняла с пола циновку с рунами, вновь пытаясь прочесть строки, связывающие меня с этим племенем. Одновременно я судорожно рылась в памяти, отыскивая хоть что-нибудь похожее на нужные мне заклинания.

Для колдуньи, владеющей Даром, существует очень много способов связать заклинанием другую, особенно ту, что обладает меньшим могуществом, чем она сама, или ту, которая вообще не подозревает о подобной возможности. Так, например, можно подарить жертве какую-нибудь ценную вещь, и если она ее примет, то будет подвластна вам до тех пор, пока вы не сочтете возможным освободить ее. Но когда жертва — тоже колдунья, возникает серьезная опасность, ибо откажись она почему-либо от подарка, заклинание может обернуться против дарителя. Колдунью могли сглазить с помощью ее же заклинания; вторжение в чужие сны могло «выгнать» колдунью из собственного тела, в результате чего появлялось два существа, рабски подвластных чарам: в одном измерении — бездушное тело, в другом — бестелесная душа.

Руны на коврике были колдовством Тьмы, а я точно знала, что Ютта (сколько хорошего принесла она народу, у которого жила) в своем искусстве не подчинялась ни тьме, ни свету. Нет, если мне и суждено будет разрушить эти руны и убежать (а мне непременно надо было это сделать, и как можно быстрее!), то я должна воспользоваться познаниями, данными мне Юттой.

Я очень беспокоилась, сможет ли мой недавно возродившийся Дар помочь мне в этом. И все-таки я уповала на то, что для любого мастерства есть неизменное правило: чем больше им пользуешься, тем оно сильнее. Я на цыпочках подкралась к Айфенгу, внимательно прислушиваясь к его дыханию. Ему уже не снился тот сон, который послала я, он видел что-то совсем другое, да и этому сну скоро должен был прийти конец. Двигаясь со всей осторожностью, на какую только была способна, я сняла с себя свадебный наряд, в который меня облачили, и тщательно сложила его. Теперь я стояла посредине шатра совершенно обнаженная и дрожала от холода, стирая с груди остатки ярких узоров, словно убирала все, что сближало меня с племенем. Ничто не должно было связывать меня с этим народом, потому что я собиралась попробовать колдовство, которое, как я опасалась, было слишком могущественным для моего едва восстановившегося слабого Дара, но ничего другого не оставалось. Мне нужно было, хотя бы на немного, заглянуть в будущее.

Дело в том, что любой предмет, которым пользовался человек, обязательно оставлял на себе следы своего обладателя. И хотя большую часть вещей, принадлежащих Ютте, положили после ее смерти вместе с ней в могилу, у меня все же были два сундука, которые хранили следы ее колдовства.

Содрогаясь от холода, я опустилась на колени перед сундуком, где нашла свитки с рунами, что так и не сумела прочитать. По крайней мере я доставала их из сундука и держала в руках, а до этого они принадлежали Ютте, и на этих рукописях еще оставалась сконцентрированная сила ее дара.

Теперь я достала их опять и села, держа по одному свитку в каждой руке, пытаясь представить мой собственный разум пустым водоемом, который ждет, чтобы его наполнили, зеркалом, где должно отразиться нечто… так я пыталась уловить какие-нибудь флюиды, отблески и отсветы, что могли бы посылать мне эти вещи.

Дрожь возникла внезапно — едва заметная, слабая, словно сама сопротивлявшаяся своему появлению — так много времени прошло между тем днем и этим, что могла возникнуть лишь тень другой тени, призрак призрака, несмотря на все усилия и старания.

Я больше не была зеркалом, но теперь сама смотрела в зеркало, а оно все туманилось легкой мглой. И в этом тумане передвигались тусклые, смутные, темные фигурки. Все бесполезно! Я бессильна сделать изображение ярче и отчетливей.

А футляры с манускриптами внезапно потяжелели, и я почувствовала, что они оттягивают мне руки. Обнаженная кожа моего тела словно ощущала ледяные уколы.

Если ничего не получалось с рукописями, упакованными в футляр, может быть, надо их вынуть оттуда? Одну трубочку я отложила в сторону, другую открыла и достала свиток. Я взяла его обеими руками, опустила голову и коснулась рукописи лбом; ощущение было такое, как если бы я прикоснулась к давно уже высохшему листу.

Теперь…

Я чуть не закричала от радости — в этих резких, отчетливых изображениях, врезавшихся в мою память, не было угрозы наказания для меня. Явилось то самое наполнение, какого я жаждала, хотя оно было вроде бы не совсем во мне, а где-то рядом; сценки вспыхивали так быстро и стремительно, что я никак не могла уловить их смысл. Передо мною промелькнули столбики рун, колонки формул, но я не могла угадать их значения или во всем этом не было ни смысла, ни логики, ни последовательности. Словно бы некто набросал в пустой сундук кучу каких-то вещей, не связанных друг с другом, не имеющих один к другому никакого отношения, и хорошенько все это перемешал.

Я вновь свернула рукопись трубочкой и убрала в футляр. Вдруг я почувствовала головокружение и схватилась руками за голову, потому что эти обрывки, эти куски несвоевременных бессмысленных познаний вызывали такую боль, какую я испытала в день своего первого появления в лагере вапсалов. В тот момент я менее, чем когда либо, чувствовала себя готовой идти дальше к разгадке Юттиной страшной тайны. Веки мои неожиданно отяжелели, и я не могла открыть глаза. С легкой волной беспокойства я подумала, что это похоже на то, как если бы я сама выпила напиток, что налила в кубок Айфенга, и стала его спутницей в мире снов.

Наконец, я кое-как поднялась, отыскала свою обычную одежду, которую убрала, когда меня заставили надеть свадебный наряд, и оделась, действуя как во сне, медленно и лениво. Волоча за собой плащ с капюшоном, я скорее отступила, чем уступила сну. И я оказалась права, это был действительно сон.

Я увидела во сне замок с башней, такой же высокой, или, во всяком случае, так казалось, как и крепость, возвышающаяся в центре Эса. Это было самое величественное творение человеческих рук, какое я когда-либо видела. Порой оно виделось столь же прочным и цельным, как цитадель Эса, но иногда стены вдруг начинали как бы мерцать, приближаться и отдаляться, словно крепость принадлежала и этому, и какому-то иному миру, и я каким-то образом знала это, хотя откуда — было абсолютно непонятно.

Существовал некто, сотворивший этот замок, и было это одновременно и творение рук, и результат колдовского вмешательства Силы. Но создала это вовсе не колдунья, а некий могущественный заклинатель. И замок его был всего лишь внешней оболочкой, таящей под собой нечто беспредельно странное и гораздо более могучее и таинственное, чем стены, заключавшие в себе это нечто.

Потом я увидела его, сначала как тень, которую заметила, еще когда держала в руках свернутые рукописи, но вдруг образ проявился так четко и ясно, словно человек выступил из-за пелены, наброшенной на него с помощью заклинаний. Он принадлежал древней расе, но при этом чувствовалось нечто такое, словно на нем лежала печать иного мира, иного времени.

Все, что он создавал, делалось с помощью Дара; я видела, как он собирает воедино сырые, необработанные нити, чтобы ткать из них полотно, придает ему ту или иную форму, согласно своим желаниям, но подчиняясь правилам. Держался он уверенно, будто прекрасно знал, что надлежит ему сделать, и не опасался, что ему вдруг могут не подчиниться, был уверен в том, что требования его выполнят. Наблюдая за ним, я испытывала горькую зависть, и чувство это возрастало оттого, что я сама прежде знала подобную, уверенность, пока не потеряла себя, пока не стала вслепую пробираться там, где мне хотелось бежать.

Руны под его ногами вдруг вспыхнули яркими огненными линиями, а сам воздух вокруг него сотрясали произносимые им слова или это была мощь его мысленных посланий. Действо, развернувшееся передо мной, было гораздо могущественнее всего, что я когда-либо видела, хотя мне раз или два доводилось наблюдать за самыми сильными колдуньями в те минуты, когда они творили свои заклинания.

Потом я поняла, что все происходящее сосредоточено в зале, где он творил: и вспыхивающие линии рун, и дрожание и шевеление воздуха, и все, что он ткал и выстраивал. А главное, я увидела здесь сводчатую арку света, после чего не оставалось никаких сомнений, что во сне я наблюдаю за процессом сотворения Ворот в другой мир, и мне почему-то следовало отыскать их в этой древней, погруженной в колдовство стране. То, что такие Ворота существовали, было хорошо известно, но то, что они были открыты заклинателями — мы узнали, только лишь проникнув в Эскор. И теперь я своими глазами видела, как открывали одни такие Ворота.

Он стоял, слегка отставив в сторону ногу, стремительно вскинув руки вверх и чуть назад, в таком знакомом, хорошо узнаваемом человеческом жесте триумфа и победы. Выражение спокойной сосредоточенности на его лице сменилось жестоким ликованием. Однако, сотворив свои Ворота, он явно не спешил пройти через них.

Он скорее отступал назад, шаг за шагом, хотя при этом непохоже было, чтобы его уверенность поколебалась. Я думаю, он, скорее, чувствовал некую тревогу, которая и удерживала его от стремительного броска в неведомое. Затем он уселся на какое-то кресло, сложил вместе ладони и, подпирая пальцами острый подбородок, пристально уставился на Ворота, словно обдумывая что-то или замышляя.

И пока он сидел вот так, рассматривая свое создание, я с любопытством разглядывала его лицо, привлекшее мое внимание не менее заклятий и колдовства, в которые он был погружен. Насколько я поняла, он в самом деле принадлежал древней расе, или, по крайней мере, находился в близком родстве с кем-нибудь из древней расы, А вот был ли он молодым или старым? Годы не оставили на нем своих следов. Он выглядел человеком физически сильным и, скорее всего, был воином, хотя меча при нем я не заметила. Одеяние серого цвета было украшено золотыми и серебряными строчками; при долгом рассматривании эти линии принимали, казалось, форму рун, но они так быстро вспыхивали и гасли, что прочесть их было невозможно.

Наконец, он все-таки пришел к какому-то решению, потому что вдруг решительно встал, вскинул руки и замер так на мгновение. Когда он быстрым хлопком соединил ладони, я увидела, что его губы шевелятся. Словно в ответ на его действия, Ворота вдруг исчезли, а он так и стоял все там же в затемненном зале. Но я понимала, что, сделав однажды, он все может сотворить снова, поскольку и триумф, и ликование его были искренними.

Казалось бы, сон был дан мне, чтобы я могла увидеть то, что свершилось внутри этого зала, однако вдруг я очутилась снаружи, и шла уже по коридору, а затем — между высоченными, увенчанными башней воротами, над которыми корчились кошмарные, уродливые существа; они поворачивали мне вслед головы, торжественно провожая меня взглядом; и опять я почему-то вполне определенно знала, что их задача — защищать замок от непрошеных гостей.

Этот путь привиделся мне настолько подробно, что невольно подумалось — окажись я там, я сразу же узнаю и смогу проделать его так уверенно и решительно, словно родилась в том замке и жила в нем с самого детства.

Я не знала, почему мне приснился этот сон, хотя прекрасно понимала, что все это не случайно, подобные сны посылаются нам с какой-то целью. Проснувшись, я лишь предположила, что он появился в результате моей попытки прочесть свитки. Еще болела голова той самой болью, какая превращает утренний свет в мучение для глаз. Я села резким толчком и первым делом посмотрела в ту сторону, где спал Айфенг. Он шевельнулся, я быстро рванулась к нему, чуть не упав, но успела извлечь шип из подушки и спрятать его в шве своего плаща и опустилась рядом, потому что он открыл глаза.

Айфенг моргнул и окончательно проснулся, улыбаясь с какой-то робкой застенчивостью, такой неожиданной для дикаря.

— Прекрасное утро…

— Прекрасное утро, повелитель, — произнесла я в ответ это церемонное приветствие.

Он уселся на подушке и начал с удивлением озираться, словно не узнавая место. На долю мгновения я даже встревожилась, спрашивая себя, уж не плохо ли соткан был сон, не заподозрил ли вождь, что все ему только приснилось? Но похоже, боялась я напрасно, ибо Айфенг поклонился мне и произнес: «Сила увеличивает силу, Прозорливейшая. Я взял подарок, который ты дала мне, мы всегда будем великими, даже если это еще была власть Ютты», — он вытянул руку с двумя скрещенными пальцами. Этот жест был свойствен вапсалам, когда они говорили о мертвых, словно называя зло, которое уже произошло, они тем самым пытались предотвратить другое зло. И он ушел от меня с видом человека, довольного исполненным долгом.

Хотя этот сон удовлетворил Айфенга, а косвенно и всех остальных жителей поселка, в то же время он принес мне врага — и такого, о каком я прежде и думать не думала. По обычаю, все утро мне наносили визиты самые высокородные женщины племени и жены вождя, каждая приносила какой-нибудь подарок. Аусу не пришла, и ничего удивительного: ведь я дала ей понять, что мы с ней равны по положению в семье Айфенга. А вот Айлия явилась в мой шатер, причем последней.

Она вошла одна, я в тот момент тоже была одна, и можно было подумать, что она специально выжидала, когда все уйдут. Когда она появилась передо мной, мне подумалось, что враждебность окутывает ее подобно темной грозовой туче. Дар мой к тому времени настолько усилился, что, очутившись с ней лицом к лицу, я смогла ясно разглядеть опасность.

Казалось, из всего племени ей единственной моя колдовская Сила не внушала никакого страха, больше того, возникало ощущение, что сама она каким-то непостижимым образом читает мои мысли и догадывается, сколь мало я на самом деле могу. Переступив порог, она не села, но и не удостоила меня хотя бы подобием приветствия, просто молча швырнула мне маленькую шкатулку, своеобразно и красиво раскрашенную. Ларец ударился о землю у моих ног, раскрылся и из него выпало ожерелье, насколько я смогла заметить, очень тонкой и искусной работы.

— Подарок невесте, старейшая, — губы ее скривились, как будто произнесенные слова имели отвратительный привкус. — И пожелания от Аусу..

Я решила, что не должна позволять ей подобную наглость.

— А от тебя что, младшая сестра? — холодно спросила я.

— Нет! — со злостью выдавила она, хотя не забылась до такой степени, чтобы повысить на меня голос. Я видела, что Айлия так и кипит от гнева и все же умудряется сдерживать себя, словно не хочет, чтобы кто-нибудь, услышав нас, догадался о той откровенной неприязни, какую мы питали друг к другу.

— Ты меня ненавидишь? — прямо спросила я. — Отчего?

Тогда она опустилась на колени, и ее лицо оказалось почти на одном уровне с моим. Она резко подалась вперед, и я увидела, сколько нескрываемой ненависти было в ее глазах, а в уголках широкого рта пенилась слюна.

— Аусу уже старая, она почти не правит в шатре Айфенга. Она больная — ее больше не любят. — Слова резко и стремительно вылетали вместе со слюной, брызги которой летели мне в лицо. — Я, — Айлия в первый раз ударила себя по уродливо разрисованной груди, я — главная у Айфенга, я была главной, пока твое колдовство не похитило его сердце и разум. Ты, которая творит заклинания, погуби меня, обрати меня в мерзкого червя, и пусть раздавит меня сапог, обрати меня в гончую собаку, — пусть впрягут меня в сани, обрати в камень, брошенный на дороге, — я согласна на все, это лучше, чем быть той, какой я стала в палатке Айфенга теперь.

Я поняла: все, что она говорит, — правда. В приступе жгучей ревности она действительно хотела, чтобы я заколдовала ее, полагая, будто бы я пойду на это охотнее, чем уступлю свое место рядом с Айфенгом. Ей же самой легче было умереть, нежели видеть мой триумф над нею. Отчаяние, вызванное безысходностью и нестерпимой завистью, заставляло ее восстать против меня.

— Я не хочу Айфенга, — равнодушно ответила я. Раньше я могла бы, воздействуя на ее разум, ее волю, внушить ей это, вовсе ничего не говоря. Сейчас же я старалась убедить ее вот так, безо всяких колдовских чар, и боюсь, не слишком в этом преуспела.

Во всяком случае она сидела молча, словно обдумывая мой ответ, и я тут же поспешила воспользоваться этим крошечным затишьем.

— Я та, которая творит заклинания, это твои слова, Айлия, — произнесла я, обращаясь к ней. — И я не завишу от воли другого человека, будь он вождь племени или простой воин. Это все внутри меня самой, меня, ты это можешь понять, девочка? — Я поднесла руки к груди, напуская на себя видимость высокомерия, того высокомерия, в какое владычицы облачались, как в платье, оно было так же естественно для них, как камень Силы на груди. А я всего лишь хотела произвести впечатление на Айлию, дабы как-то развеять ее подозрения.

— Ты была с Айфенгом этой ночью, — угрюмо произнесла она, но опустила глаза, словно внимательно разглядывала открытую шкатулку и выпавшее на землю ожерелье, лежавшее между нами.

— Для благополучия племени. Разве нет такого обычая? — Я могла, конечно, могла обезоружить ее полностью, рассказав о том, что на самом деле произошло этой ночью, но все же решила этого не делать. Хранить тайну — первая заповедь любой колдуньи, и я не хотела рисковать.

— Но он придет еще! Раз он уже попробовал, значит, пожелает отведать снова, и так будет до тех пор, пока он голоден! — уже не сдерживаясь, прокричала она.

— Нет, больше он не придет, — сказала я, надеясь, что это окажется правдой. — И это истина для тех, кто встал на путь служения Дару. Мы не можем находиться с мужчиной и сохранить наши познания. Один раз — да, ради того чтобы наша сила перешла вождю в той мере, в какой это необходимо — но не более.

Она посмотрела мне прямо в глаза, и я убедилась, что гнев ее уже почти угас, но оставалось еще упрямство, не позволяющее смириться. — Разве могут слова утолить голод мужчины? Это всего лишь шум в его ушах, и не более. Может, ты и думаешь так, но Айфенг думает по-другому! Ведь он как будто спит и…

Я насторожилась. Не натолкнулась ли она случайно на правду, выслушав меня? Если это так, каких неприятностей мне ждать от ее обиды?

— Скажи мне, — она наклонилась еще ближе, и я ощутила на своих губах ее дыхание, — какое колдовство употребляют колдуньи, чтобы заманить в ловушку мужчину?

— Никакого. — Я ответила на ее вопрос очень быстро. Мои руки судорожно сжали край накидки, наброшенной на плечи, и сквозь ткань я почувствовала укол шипа, который сама же сюда и воткнула, пряча от чужих глаз. — Успокойся, Айлия, и поверь, если он случайно был одурманен колдовством, я смогу разрушить чары, и очень быстро. Уверяю тебя, я хочу этого не меньше, чем ты!

— Я поверю тебе лишь тогда, когда Айфенг взойдет на мое ложе с таким же пылом и нетерпением, как две ночи назад, — холодно произнесла она. Хотелось верить, что она все же поверила мне хоть немного. Айлия поднялась на ноги. — Докажи, докажи мне, колдунья, что ты не питаешь вражды ко мне — и ни к кому из нас!

Она повернулась на каблуках и вышла из шатра. Удостоверясь, что она отошла достаточно далеко, я опустила занавеску, прикрывающую вход, и закрепила ее на столбе, вбитом внутри — если полог опущен, но обычаю никто без зова не может войти к колдунье. А я не хотела, чтобы меня беспокоили.

У меня не было верных служанок, как у Ютты, не было и ученицы, которой я могла бы передавать свои познания, и действовала я с большими предосторожностями, опасаясь, что кто-нибудь может наблюдать за мной.

Одна из жаровен, в которой лежали угли, еще не совсем остыла, и я вновь раздула в ней огонь, положив туда немного древесной коры и пучок высохшей травы. Как только вверх поднялся ароматный дым, я погрузила шип в самый жар разгорающегося огня. Если Айлия права и я так прочно овладела мыслями и сердцем Айфенга, нужно немедленно разрушить узы, навеянные сном.

Похоже, это получилось, потому что вождь больше не приходил ко мне, и вообще никто не беспокоил меня посещениями. Кажется, я мало занимала мысли вапсалов, они были озабочены другим. Внешне кочевники казались спокойными и уравновешенными, но изнутри их всечасно жгло нетерпение, какой-то зуд. Они не могли быть довольны и счастливы, долго находясь на одном месте, даже если это сулило легкую и спокойную жизнь.

Они приносили еду и дрова для костра к моей двери каждое утро, но в основном я проводила целые дни одна, стараясь вспомнить с помощью Юттиных вещей все, что могло хоть как-то помочь мне. Рано или поздно, и скорее всего рано, Айфенг и его воины придут ко мне с требованием о предвидении. Я бы могла, конечно, разыграть перед ними спектакль, но это обман, на который я не решусь. Я не имею права изображать то, чего нет, это было бы предательством по отношению к Дару, а мне теперь и вовсе нельзя было творить что-то недостойное, иначе я бы потеряла и то немногое, что приобрела с таким трудом.

Попытки предвидения ровным счетом ни к чему не приводили и только усиливали мое отчаяние. Я пробовала много раз — и все безрезультатно. Разумеется, мне мог бы помочь кто-нибудь другой, наделенный Даром, но нужно было еще войти в контакт с ним. Однажды я случайно наткнулась на другие вещи Ютты, не замеченные мной сразу, они были плотно завернуты и лежали на самом дне второго сундука, словно это было что-то давно забытое и никому ненужное. Я сидела, держа их в руках, и внимательно изучала.

Среди них нашлась вещь, похожая на те, что используют новички в Обители Мудрейших — просто детская игрушка в сравнении с другими, гораздо более сложными и могущественными приспособлениями; однако, заново обретая навыки в колдовстве, я и была ребенком и обрадовалась своей находке. Это все-таки лучше, чем ничего… Мне только и остается смиренно пользоваться тем, чем могу.

…Передо мной лежала деревянная доска, на ней в три ряда были вырезаны руны. Следы красной краски, едва различимые теперь, виднелись в глубоких трещинах первого ряда, золото — в маленьких потускневших линиях второго, а третья строка казалась совсем темной, и я не сомневалась, что некогда она была выкрашена густым черным цветом.

Только в том случае, если я справлюсь с этим, я смогу получать ответы на вопросы Айфенга, и мне не придется никого обманывать. Нужно испробовать немедля. А мой собственный вопрос, что так беспокоил меня? Может быть, начать с него?

Килан! Кемок! Я закрыла глаза, представила их обоих как можно ближе — это были не просто братья, это были еще два «я» — и шепотом начала песнь, слова которой были такими древними, что давно утратили свое первоначальное значение, они стали не более чем звуками, помогающими собрать необходимую энергию.

Положив доску себе на колени, придерживая ее для равновесия правой рукой, пальцами левой я прикоснулась к изрезанной поверхности и начала как бы сметать пыль от верха до самого низа, сначала красный ряд, затем золотой, потом, хотя у меня уже почти не оставалось сил, черный. Я сделала это один раз, второй, наконец, третий раз…

Я получила ответ — неожиданно пальцы мои остановились на неровной поверхности, как будто погрузились в нее или приросли к доске. Я открыла глаза, чтобы прочитать выпавшее мне послание.

Золотое! Если у меня получилось, золотой цвет означает жизнь, и не просто жизнь, но благополучие тех, кого я так мечтаю отыскать. И немедленно, как только я разрешила себе поверить в это, деревянная хватка доски ослабла, и я смогла освободить руку.

Огромная ноша, с которой я жила все это время, упала с моих плеч, и я больше ни секунды не сомневалась, что прочла правильно.

А теперь… мое собственное будущее. Убежать? Как? Когда?

С этим было сложнее. Я не могла мысленно изобразить побег и реально представить его, как это было с лицами моих братьев. Я могла лишь попытаться сформулировать отчетливое желание быть где-нибудь — и дожидаться ответа.

Через некоторое время пальцы мои вновь остановились, но на этот раз возле колонки красных рун, а это значило, что побег возможен, но встретится много опасностей, и случится это еще не скоро.

Тут кто-то стал царапаться у входа в шатер.

— Колдуны, мы ждем, — раздался голос Айфенга. Значит, мое антиколдовство не удалось? Но если бы он пришел ко мне, как к жене, он не стал бы вызывать меня таким возгласом, да еще стоя за порогом.

— Те, кто ждут, могут войти, — я воспользовалась словами Ютты и быстро отвязала занавеску от столба, позволяя Айфенгу войти.

Он был не один; позади него я увидела трех воинов — самых высокородных людей племени, входивших в своего рода совещательный совет. В ответ на мой приглашающий жест они опустились на колени, затем, откинувшись назад, сели на пятки. На протяжении всего визита говорил со мной один Айфенг.

— Мы должны уйти отсюда; здесь больше нет жизни, — начал он.

— Это так, — согласилась я. И добавила, вспомнив еще одно выражение Ютты: — И куда хочет отправиться народ?

— Это мы спрашиваем у тебя, колдунья. По-нашему, надо опять идти на восток, вниз по реке к морю, где раньше был наш дом, еще до того, как с другого берега пришли враги. Но не будет ли это нам во зло? Как ни боялась я этой минуты, она настала, ко мне пришли с просьбой о предвидении. А из всех инструментов у меня только и было, что эта деревянная доска и мои пальцы. Но я должна была сделать все, надеясь на хороший исход.

Я вытащила доску: они смотрели на нее в замешательстве, словно увидели что-то необычайное.

— Ты не будешь смотреть на светящийся шар? — спросил Айфенг. — Так делала Ютта!

— А разве ты, — ответила я вопросом на вопрос, — носишь то же самое копье и точно такой же меч, как и Тоан, который сидит справа от тебя? Я не Ютта и пользуюсь другими средствами.

Вероятно, это объяснение его удовлетворило, он только всплеснул руками и больше ни о чем не спросил. Я закрыла глаза и попыталась представить себе наше путешествие ясно и отчетливо, как только могла. Это была трудная задача, ведь невозможно было представить то, что я не знала. В конце концов я решила, что будет лучше, если я сконцентрируюсь на себе одной и постараюсь вообразить свое путешествие. И в этом была моя ошибка.

Я положила пальцы на доску, и они довольно быстро остановились. Я открыла глаза и увидела, что замерли они чуть ниже первого ряда.

— Мы отправимся в путь, — сказала я. — Опасности будут, но не очень серьезные. Все окончится хорошо.

Вождь удовлетворенно кивнул головой.

— Пусть будет так. Вся жизнь состоит из опасностей, но на то мы и мужчины, чтобы идти вперед; у нас есть глаза, чтобы смотреть, уши, чтобы слушать, у нас есть разведчики, которые умеют пользоваться и тем, и другим лучше всех. Восток там, колдунья, и мы отправимся, когда солнце взойдет во второй раз, начиная с этого дня.

7

По правде говоря, я не испытывала никакого желания отправляться на восток, все дальше и дальше от Зеленой Долины, значившей для меня так много. Ведь даже если мне сейчас вдруг удастся разорвать узы рун и сбежать отсюда, между мною и Долиной лежат многие лиги пути по незнакомой стране, полной тайных и хитроумных ловушек. Но заклятие Ютты лишило меня выбора, и, когда вапсалы отправились в путь, вместе с ними пошла и я. Единственное, что я могла — это запоминать дорогу, по которой мы двигались, чтобы потом, когда удастся снять заклятие и освободиться, я бы не заблудилась; но скоро ли все это произойдет, я не знала.

Мы — или только я — забыли холодные укусы зимы за время, проведенное в долине горячих источников, а уходя отсюда, мы волей-неволей возвращались из раннего лета в суровый холод зимы.

Юттины сани и собаки, которые тащили их, оказались вместе с нею в могиле, но Айфенг, согласно обычаю, дал мне новые сани и пару отлично выученных гончих собак; он же прислал служанку Аусу, чтобы она помогла мне уложить вещи. У меня еще не было служанки из племени, да я и никогда не просила, чтобы мне прислали ее, так как не хотела, чтобы кто-нибудь видел мои тщетные попытки восстановить былое мастерство. Однако теперь я оценила, как много забот во время наших переходов Висма и Аторси брали на себя. И поскольку работа в шатре была новой для меня, я хотела теперь попросить кого-нибудь в помощь себе.

Каким бы маленьким ни казалось само племя, в нем было несколько каст, и так повелось очень давно. Одни люди здесь приказывали, такие, как Айфенг и другие вожаки, остальные безропотно повиновались. И еще я узнала, что последние, как, например, Висма, были либо пленниками, либо их потомками.

В пути я с особым вниманием наблюдала за этими отношениями, потому что хотела присмотреть себе женщину, которую могла бы взять прислугой в свой шатер. Выбрав, наконец, двоих, я колебалась, какую предпочесть. Одна была вдовой и жила у сына. У нее было очень глупое невыразительное лицо, на нем всегда царили покорность и смирение, и мне казалось, что она похожа на кольдеровских невольников, о которых рассказывала наша мать. Я не думала, что в ней еще живет любопытство и ей вздумается шпионить за мной. Возможно, она будет даже благодарна мне, если я заберу ее из шатра, где к ней относятся как к невольнице, заставляя выполнять самую тяжелую работу.

Вторая была совсем молодой девушкой, на вид весьма послушной. У нее была перебита нога; это вроде бы не мешало ей в работе, но лишало возможности когда-нибудь выйти замуж, разве что она вошла бы к кому-нибудь в шатер второй или третьей женой и была бы скорее на положении служанки, а не супруги. Но я боялась, что она окажется излишне любопытной.

Я научилась управлять собаками с помощью нужных команд, к которым те были приучены со щенячьего возраста, и когда все необходимое было уложено в сани, заняла свое место в цепочке как раз позади Айфенга.

Мужчины выстроили сани с Женщинами и скарбом в ряд, а сами следовали на легких санях по бокам нашей колонны; в пути они охраняли тяжело нагруженные сани, а порой, если ход почему-либо затруднялся, помогая собакам тащить, тянули их за веревки или подталкивали сзади. Но по песку, камням и земле мы двигались недолго и вскоре, поднявшись вверх по обледеневшему заснеженному склону, попаши совсем в другой мир. Ехать по снегу стало несравненно легче, наша охрана развернулась веером чуть в стороне от основной вереницы саней, создавая защитный барьер на случай нападения.

Мы передвигались по совершенно пустынной земле, я нигде не видела ни единого признака цивилизации, хотя бы очень давней, какие всюду были заметны, например, в западной части Эскора. Все это было очень странно. Эта страна, несмотря на то, что сейчас была спрятана под заносами зимних бурь, казалась мне очень богатой и плодородной, она могла бы стать пристанищем для многих людей, дать кров и пищу. Однако нигде не встречалось никаких следов ферм, никаких развалин, говоривших о том, что некогда, может быть, еще у древних здесь были какие-то хозяйственные постройки.

На второй день нашего путешествия мы, наконец, вышли к реке. Ледяная корка покрывала оба берега и простиралась дальше по самой поверхности реки, оставляя нетронутой лишь темную полоску воды на середине. И тут я впервые увидела хоть какой-то признак того, что это не совсем заброшенная, дикая местность. Берега реки соединял мост, столбы опор довольно хорошо сохранились, за исключением нескольких, стоящих посредине потока.

По краям моста возвышались башни-близнецы с бойницами для защиты от нападения, очень большие — в каждой без труда можно было бы разместить гарнизон. Одна из этих башен сохранилась прекрасно, три других полуразрушены, на верхних ярусах не было крыши, да и стены сохранились не везде.

Как раз посередине между двумя ближайшими к нам башнями стояла огромная каменная арка с письменами, вырезанными так глубоко и четко, что их де сих нор можно было различить. И символ, который был высечен там, я уже видела прежде на Юттиных манускриптах с рунами: перекрещенные меч и жезл.

Гладкий снежный покров по другую сторону моста наводил на мысль, что там проходит дорога, но никто не знал, что может ждать на ней. И хотя я не обнаружила никаких следов Тьмы среди этих развалин, мы сделали большой крюк, чтобы обойти это место и не приближаться к руинам.

Возможно, вапсалы уже давно знали, что здесь могла быть ловушка, и остатки древних строений вызывали их недоверие. А я внимательно вглядывалась в этот мост, хотела знать, куда он ведет, вернее, куда вел когда-то и что означают эти знаки над воротами. На мой взгляд, это были не руны, а скорее геральдические символы какого-нибудь народа или племени.

Подобного рода опознавательные знаки уже давным-давно не встречались в Эсткарпе, однако некоторые люди древней расы, которым удалось избежать резни, устроенной в Карстене, и спастись бегством через горы, продолжали использовать символику.

Мы не стали переправляться через реку, на этой стороне не было никаких признаков дороги, и сани двинулись параллельно течению, на восток. Я подумала, что эта река должна впадать в восточное море, очевидно, к нему мы и направлялись.

После долгих раздумий я выбрала женщину, которая могла бы мне помогать по хозяйству и во время второго нашего ночного привала попросила Айфенга дать мне в помощь вдову Бахай, что он тотчас же разрешил. Вероятно, первая жена сына Бахай не очень обрадовалась этому, потому что Бахай, несмотря на свою тупую и невыразительную внешность, была великолепной работницей. Когда она обосновалась в моем жилище, все пошло с такой же легкостью, как и раньше, когда служанки Ютты заботились о нас и вели хозяйство. Кроме того, она не проявляла никакого интереса к моим колдовским занятиям, а когда наступала ночь, забиралась под свое покрывало и сразу начинала храпеть, и я вскоре перестала обращать на нее внимание.

Я продолжала свои поиски с каждым днем все настойчивее и напряженнее. В последние дни у меня часто возникало почти физическое ощущение опасности. И как только это тягостное чувство поднималось во мне, я брала деревянную доску и гадала по ней, но всякий раз она успокаивала меня. Однако я опять сделала очень большую ошибку, спрашивая про себя одну, и по сей день не перестаю сожалеть об этом.

Наш путь вдоль реки в конце концов вывел нас к морю; под зимним небом лежало мрачное и унылое пространство; ледяные пальцы ветра старались отыскать какую-нибудь прореху в одежде. Наверное, это и были те самые места, куда стремилось племя, и под этими ветрами они, судя по их лицам, чувствовали себя счастливыми, как изгнанники, вернувшиеся в родные края после долгих скитаний.

Отсюда хорошо были видны руины, обойденные нами. Большая башня возвышалась на мысе, а он вонзался, подобно узкому лезвию меча, в угрюмое, с металлическим отливом море. Что это было — обычный оборонительный замок, башня, подобно той, какую сулькарские мореплаватели когда-то воздвигли на морском побережье Эсткарпа — определить на таком большом расстоянии я не могла.

Расстояние было действительно большое, и вапсалы решили здесь остановиться. Их лагерь располагался в самой середине бухты, в которую впадала река, а развалины башни были где-то там, за изгибом, в нескольких лигах от нас, и время от времени туман скрывал их совсем. В первый раз я видела, чтобы вапсалы воспользовались остатками каких-то сооружений. Очевидно, когда-то здесь были доки, в которых люди древней расы ремонтировали корабли; каменная кладка неплохо сохранилась, и вот сюда-то съезжалось племя.

Наши шатры словно бы встроились в эти стены; жилище получилось довольно удобным и, что немаловажно для меня, теплым. Я отметила, что вапсалы, должно быть, хорошо знали это место и уже жили здесь, возможно, очень давно; упряжки с санями уверенно шли каждая в своем направлении, словно люди возвращались к себе домой. Бахай, не дожидаясь никаких указаний, направила наших собак к постройке, стоявшей в некотором отдалении от всех прочих; она была в относительно хорошем состоянии. Мне подумалось, что, может быть, именно здесь жила Ютта, когда племя останавливалось в этих местах в предыдущий раз. Я одобрила выбор Бахай, меня устраивало, что я буду жить чуть в стороне от всех остальных.

Я довольно неловко пыталась помочь ей поставить шатер в это каменное строение, подходящее по размеру, но без потолка. Затем из веток дерева она соорудила метлу и вымела из нашего жилища песок и другой мусор, и у нас под ногами оказался гладкий, ровный настил из квадратных брусков. Она принесла огромную охапку веток с высохшими душистыми листочками. Часть из них она разложила по нашим постелям вдоль стен, другие разломала на кусочки и усыпала ими пол, так что аромат от этой душистой массы поднимался вверх и перебивал тюремный запах каменной кладки, который мы почувствовали, едва только вошли сюда.

В углу нашлось удобное место для очага, это было весьма кстати. И когда, устроив все, мы, наконец, расположились в нашем новом доме, я подумала, что это самое удобное жилище из всех, какие мне пришлось сменить со времени ухода из Зеленой Долины. Я грела руки у огня в то время, как Бахай готовила нам ужин, и думала о том, кто же воздвиг некогда это сооружение, служившее теперь жилищем нам, много ли времени прошло с тех пор, как строители оставили этот поселок на волю песка, ветра, снега, дождя и нечастых посещений кочевников, вроде нас.

Невозможно было высчитать, как давно Эскор был ввергнут в хаос и остатки людей древней расы бежали на запад в Эсткарп, наложив печать на горы позади себя. Однажды я с помощью своих братьев пыталась выяснить это, узнать, что произошло здесь, и почему некогда благодатная страна превратилась в край, напичканный ловушками, подстроенными Тьмою. Мы сумели прочесть рассказ о том, что случилось. Счастье благодатного края было жестоко разрушено из-за человеческой жадности и безрассудных поисков недозволенных страшных познаний. И я не знала, сколько лет или веков лежало между нашим костром, зажженным этой ночью, и самым первым огнем, появившемся в этом месте.

— Здесь уже жили раньше, Бахай? — спросила я, когда она опустилась на колени возле меня и сутула в самую середину пламени горшок на длинной ручке, в котором готовила пищу. — Ты была уже здесь когда-то… давно?

Она медленно повернулась ко мне, на лбу появилось несколько неглубоких морщинок, словно она пыталась что-то вспомнить или сосчитать, хотя система счета у этого народа была на удивление примитивной.

— Когда я была еще ребенком… помню… — она произнесла это очень тихим голосом, колеблясь, с остановками, словно ей так редко приходилось говорить, что она с трудом подыскивала каждое слово. — И моя мать — она тоже помнила. Мы приходили сюда очень давно. Но это хорошее место — здесь много еды. — Она кивнула подбородком на юг. — А в море много рыбы, она большая и вкусная. Еще здесь есть плоды, их можно сушить, их собирают, когда наступают первые холода. Это хорошее место, на нас здесь никто не нападет.

— А вон то место, где много камней, — я указала рукой на север, — там ты была?

Она, шумно всасывая воздух, перевела дыхание, и все ее внимание неожиданно переключилось на кастрюлю. Но несмотря на ее явное смущение, я решила не отступаться и выяснить все до конца, потому что было в этом мысе, со всех сторон подставленном ветру и дождю, нечто такое, что мой разум непременно должен был понять.

— Так что это за место, Бахай?

Ее правое плечо слегка приподнялось, она еще больше отодвинулась от меня, словно ожидая удара.

— Бахай! — я и сама не понимала, почему так настойчиво добиваюсь ответа, просто чувствовала, что непременно, во что бы то ни стало, должна его получить.

— Это… очень странное место, — ее смятение было совершенно очевидно, но я никак не могла понять, было ли это следствием страха или просто ее убогий разум с трудом отыскивал слова, пытаясь описать то, что там находилось. — Ютта — однажды она ходила туда… давно… когда я была еще маленькой девочкой. Когда она вернулась, то сказала, что это место, где есть Сила, только это не такая сила, как у колдуний.

— Место, где есть сила, — задумчиво повторила я. Но что это за Сила? Может быть, именно там находился омут зла, подобный тем, какие оставляла повсюду Тьма, пробираясь по этой измученной стране и отравляя ее воздух и землю. А может быть, напротив, это было место, где подобные мне могли получить пищу и помощь? И если эти руины на мысе были той же природы, что и убежища из синих камней, возможно, поход туда укрепит мои силы, едва вернувшиеся ко мне?

Впрочем, это находилось далеко от нашего поселения, и я сомневалась, что узы рун, наложенные Юттой, позволят мне отправиться туда. Время от времени я делала подобные попытки, желая определить, на какое расстояние могу отойти от племени, и всякий раз оказывалось, что очень недалеко.

Предположим, я могла бы убедить кого-нибудь из них пойти вместе со мной, хотя бы до границы, откуда начинается это место, коль скоро они испытывают такой благоговейный страх, что боятся идти до конца? Вдруг это сможет удлинить невидимый поводок, которым привязала меня Ютта, и я сумею обследовать развалины?

Однако, будь это место обиталищем Тьмы, я не могла рисковать в моем нынешнем положении, пока была так слабо защищена. Но может быть, Ютта оставила какие-нибудь записи о днях, проведенных с племенем? Судя по всему, она жила с вапсалами несколько поколений.

Я вновь подумала о тех двух таинственных свитках, найденных в Юттином сундуке. Может быть, они появились как раз из этой крепости на мысе, а башня была как раз той, какую я видела во сне…

В сундуке лежало два свитка — но в ту ночь, когда я видела колдуна и открытые им ворота, я держала в руках только один из них. Может быть, другой содержит какую-то тайну, которая принесет мне то, что жажду я сейчас — свободу? Подумав об этом, я захотела немедленно приступить к опыту, попытаться вновь увидеть этот сон и вырвать из него необходимые сведения.

Однако в шатре находилась Бахай, и хотя я была почти уверена, что она именно такая, какой кажется — нелюбопытная и слабоумная — подобный сон мог перенести меня из моего тела в иное пространство, а мне не хотелось, чтобы кто-то видел мою беззащитность.

И тогда я решила прибегнуть к такому же способу, что и в тот раз с Айфенгом; я бросила в кубок несколько сухих листьев из запасов Ютты и превратила обычную воду в изысканный напиток. Бахай очень удивилась, что ей предлагают столь роскошное питье, и я упрекнула себя, почему не додумалась до этого раньше. Я тут же решила, что непременно должна что-нибудь сделать для нее. Так почему бы не сейчас? Вряд ли удастся найти более подходящее время.

Когда Бахай уснула, я стала плести ткань сна специально для нее: такого сна, какой мог принести ей самое большое наслаждение; я повернула ключ в замке и отперла дверь, через которую в ее разум ворвался фантастический мир, где она, упиваясь радостью, чувствовала себя свободно и легко. Затем я завесила вход в шатер и торопливо разделась. Приложив второй свиток к груди, я наклонилась вперед, коснулась лбом его верхнего конца и открыла свой разум всему, что только могло войти туда.

Я почувствовала, как меня уносит, подхватив, какой-то чудовищный поток, ворвавшийся в мое сознание. А немного погодя мне казалось, будто я сижу за столом, на котором лежит груда драгоценностей, и мне нужно рассортировать их за очень короткое время, а должна я выискивать все изумруды, отодвигая в сторону рубины, сапфиры и жемчужины, самые прекрасные и редкие, какие только могли существовать на свете.

Свои «изумруды» я находила здесь и там, и все эти кусочки и частички при пробуждении значили для меня больше, чем настоящие драгоценные камни. Я вновь положила свиток в футляр и взглянула на Бахай. Она лежала на спине, и на лице ее светилась улыбка, какой прежде я никогда не видела.

Я натянула плащ на дрожащее от холода тело и дотянулась до очага, подбрасывая в огонь побольше дров; я вновь задумалась над тем, что бы еще могла сделать для своей служанки. Конечно же, — совсем незначительное заклинание — и она до конца жизни будет каждую ночь видеть счастливые сны, приносящие покой и радость. Для того, кто хочет от жизни нечто большее, чем сновидения, это было бы скорее проклятием, а не даром, но для Бахай могло стать действительно благом. Поэтому я произнесла нужное заклинание и только потом приступила к более важным делам.

Мои «изумруды» и в самом деле оказались сокровищами. Как я знала с самого начала, колдовство Ютты было близко природному, естественному, а теперь выяснила, что наложенные ею узы рун держались на крови… Хотя это могло быть очень болезненно и даже опасно для меня, я должна была испробовать этот способ.

Разостлав на полу циновку с рунами, я провела рукой по тусклой поверхности, и линии ярко вспыхнули. Тогда я взяла один из длинных охотничьих ножей и проткнула вену у сгиба локтя. Из раны хлынула струя красной крови, я взяла из Юттиных запасов жезл, который нашла, когда впервые перебирала ее вещи, погрузила его в свою кровь и стала тщательно и осторожно прорисовывать каждую линию рун; от прикосновения окровавленного жезла они темнели и тускнели… Я часто прерывалась, погружая острие ножа еще глубже, чтобы кровь текла сильнее.

Закончив все, я быстро наложила на рану повязку с целебным эликсиром из трав; теперь можно было приступать к заклинаниям. Я не знала точно, какие именно силы призывала Ютта, чтобы связать меня этими узами, но зато помнила, что в таких случаях проделывали колдуньи, и стала звать эти силы одну за другой, наблюдая, как свертывается кровь, а руны окончательно исчезают под кровяной коркой. Когда я решила, что все готово, я собрала спекшуюся кровь тряпицей и бросила коврик в огонь.

В эту минуту решалось все. Если бы оказалось, что я в чем-то ошиблась, мне грозила смерть. Но в любом случае я понимала — мне сейчас будет очень трудно.

И я не ошиблась; как только пламя лизнуло циновку и начало ее поглощать, тело мое скорчилось от мучительной, пожирающей боли, и я так вонзила зубы в губу, сдерживая крик, что тонкая струйка крови скатилась на подбородок. И хотя из меня готов был вырваться пронзительный вопль, я сдерживалась, стараясь не проронить ни стона, боясь разбудить Бахай. Я терпела и следила за циновкой, пока ее окончательно не пожрал огонь. Тогда я подползла к Юттиному сундуку и достала оттуда небольшой котелок с густым жиром, которым я смазала — при этом пальцы мои дрожали и перехватывало дыхание — свою рану; все тело покраснело и болело, словно бы это я, а не циновка, лежала только что в огне и корчилась на угольях.

Заклинание было разрушено, однако состояние мое было таково, что ни в этот день, который уже разгорался, ни на следующий я не могла приступить к осуществлению своего плана. Вдобавок, еще нужно было принять меры предосторожности, чтобы никакая гончая собака из лагеря, пущенная по следу, не смогла бы учуять меня и настигнуть в тот момент, когда я почувствую себя в безопасности.

Бахай проснулась при свете дня, но двигалась, как сомнамбула, словно не хотела расставаться со своим сном; она выполняла обязанности с обычным старанием, но, похоже, почти не замечала меня, разве только тогда, когда нужно было подавать еду. К счастью, в тот день никто не нарушил нашего одиночества, потому что над поселком разразился такой буран, нагнавший на небо тяжелые тучи, что все вапсалы сидели по своим жилищам и не высовывались наружу.

Ближе к вечеру тело мое ожило до такой степени, что я смогла передвигаться по шатру, хотя с трудом и испытывая сильнейшую боль. Я начала готовиться к побегу; мысль о развалинах на мысе не давала мне покоя. Ютта уже была там однажды и сказала, что это место, где обитает Сила. И она не сказала, что это Сила зла. Но вапсалы этого не знают, и значит, добравшись туда, я избегу их преследования.

Если я смогу скрыться там, дикари сочтут это проявлением колдовства, во всяком, случае, будут слишком напуганы, чтобы пытаться настичь меня. Я могла бы отсидеться в руинах и, дождавшись хорошей погоды, отправиться, наконец, на запад.

Я разбирала и сортировала Юттины пожитки, коробку за коробкой, сверток за свертком, кувшин за кувшином, и мне казалось, что пока все идет очень хорошо, и я с успехом одолею это рискованное предприятие. Хотя мне и не удалось восстановить все познания, утраченные мною, однако я все же знала теперь достаточно много для того, чтобы не представлять больше угрозы для своих близких, и могла благополучно вернуться в Зеленую Долину.

Я собрала небольшой пакет целебных трав и всего того, что мне понадобится для заклинаний, которые, конечно же, придется произносить не раз за дни долгого и опасного путешествия. И когда Бахай снова уснула, я отложила для себя запас еды, отбирая самые питательные продукты, которые вдобавок можно хранить продолжительное время; к тому же они не занимали много места.

Я решила, что если открыто, на виду у всех, отправлюсь к тем развалинам, то, пожалуй, могу на первом этапе моего путешествия получить сани. Однако потом пожитки мне придется нести на собственной спине. Как бы там ни было, я понимала, что прежде всего нужно до конца оправиться от недуга, полученного при уничтожении рун.

Буря пришла с севера, она бушевала над нами день, ночь и еще день. Завывание ветра вверху временами было до странности похоже на громко зовущий голос, и мы с Бахай, тревожно переглядываясь, садились ближе к огню, тесно прижавшись друг к другу, и я бросала в огонь пучки травы, беря их из тающей кучи дров.

Но на второй день, ближе к вечеру, ветер утих, и вскоре мы услышали, как в полог нашего шатра кто-то скребется. На мой оклик отозвался Айфенг, он вошел в шатер, стряхивая снег с тяжелого меха. Он принес нам охапку дров, собранных на берегу, свалил их возле очага и еще протянул Бахай серебристо-чешуйчатую рыбу, и та приняла дар с довольным урчанием.

Сделав эти подношения, он взглянул на меня. «Колдунья, — начал вождь, и нерешительно остановился, словно колебался, не зная, как облечь свою просьбу в слова. — Колдунья, посмотри, что ждет нас в эти дни. Такой шторм, бывало, приносил врагов…»

Я достала доску, а он уселся в своей любимой позе на корточках и стал внимательно наблюдать. Я спросила его, как выглядят корабли тех, кто несет смерть, и он, запинаясь, описал мне их. По описанию они почему-то напомнили сулькарские корабли, виденные мной в детстве. Я еще подумала тогда, что, возможно, скитальцы всех морей принадлежат к одной расе.

Удерживая изображение в голове, я закрыла глаза и стала читать ответ с помощью пальцев. Они быстро скользнули по красной строке рун и по золотой тоже, но на третьей колонке зловещего черного цвета намертво остановились, словно прилипли к лужице смолы. Я тревожно воскликнула:

— Опасность… великая опасность… и очень скоро!

Вождь поднялся и вышел из шатра, оставив полог открытым. Я отбросила в сторону доску, собираясь последовать за ним, и еще видела его в стремительно наползавших сумерках. Время от времени он останавливался возле опущенного полога и что-то кричал пронзительно и предостерегающе, и каждое жилище наполнялось возбужденной суматохой.

Но слишком поздно! Айфенг неожиданно покачнулся, словно поскользнулся и, потеряв равновесие, упал навзничь. Он вскочил, вытащил свой меч, но так и не успел им воспользоваться. Даже в сумерках я разглядела, как боевой топор ударил его сбоку, в нижнюю часть затылка, оборвав жизнь вождя. Топор, брошенный издалека, — еще одна хитрость сулькарцев.

Еще прежде чем он упал, убитый, на землю, я увидела толпу теней, которые легко и бесшумно двигались среди низких, полуразрушенных строений; потом я услышала пронзительный крик с другого края поселка, где налетчики уже, наверное, успели ворваться в жилище.

Повернувшись к Бахай, я схватила приготовленный накануне сверток.

— Бежим! Это набег!

Но она изумленно таращилась на меня, словно не понимая, и мне ничего не оставалось, как набросить на нее плащ, подтащить к двери и подтолкнуть, чтобы она шла вперед. Я подгоняла, я толкала Бахай, пытаясь заставить ее идти вместе со мной на север.

Какое-то время это удавалось и она шла вперед, но вдруг неожиданно вскрикнув, коротко и резко, словно очнувшись ото сна, она, оттолкнув меня, бросилась бежать обратно. Прежде чем я опомнилась, она была очень далеко, устремляясь прямо в самую гущу побоища. Остановить ее я уже не могла.

Глядя ей вслед, я думала, что если бы была такой, как Ютта, если бы владела таким сильным даром, какой был у нее, я бы, конечно, смогла хотя бы чем-нибудь помочь вапсалам. Но в ту минуту я была им плохой защитой.

Я решительно повернула на север и пошла, пробираясь от одного укрытия до другого, оставляя все дальше за спиной жестокую драку. И тут снова начался снегопад.

8

Круговерть снега скрывала то, что происходило сейчас в поселке, а дикие завывания ветра заглушали крики людей. Я думала, что мое бегство — это худшее из двух зол, и была совершенно растеряна, но продолжала вслепую, на ощупь пробираться вперед, пока не забрела в кустарник, едва различимый в сумерках. Сначала я отпрянула в испуге от этих зарослей, но вскоре поняла, что нахожусь за пределами поселка, и этот кустарник закрывает от меня отдаленные развалины.

Кусты были достаточно высокими и толстоствольными и могли служить хорошим прикрытием. Мне удалось найти узкий проход между ними; очевидно, это была звериная тропа, потому что петляла и извивалась так, что становилось ясно: она проложена животными, а не прорублена топором. Люди предпочитают идти напролом, навязывая природе свою волю.

Самые высокие стволы кустарников, которые больше походили на деревья, выдержали ярость недавно стихшей бури, и я могла идти, хотя и спотыкаясь, но довольно быстро. Мне казалось, я все-таки правильно выбрала направление и в конце концов доберусь до той таинственной массы обветшалых строений на мысе.

Может быть, было бы разумнее уходить прочь от моря, на запад — но в такую погоду это было немыслимо. Кроме того, я не была уверена в том, что меня никто не преследует, по-прежнему надеясь, что постройки на берегу смогут стать для меня великолепным убежищем.

Все это время я старалась думать только о своем бегстве, о том, что в ближайшее время ждет меня, и гнала от себя всякие мысли о судьбе племени. За недолгое свое пребывание у кочевников я поняла, что кровавые схватки и набеги для них привычны, однако морские бродяги были наихудшими из всех возможных врагов. Мужчин побежденного племени ждала неминуемая смерть, женщины, если они были еще достаточно хороши собой, как правило, становились младшими женами вождей-победителей, а некрасивые превращались в рабынь. Это была тяжелая и суровая жизнь, но, увы, привычная для них.

Да и я сама, сколько помню себя, постоянно жила в мире войн; я родилась, когда Эсткарп воевал с Карстеном и смерть была самым обычным делом Мои родители, и отец, и мать, охраняли границы, где им всегда грозила опасность. Братья мои сели верхом на лошадей и отправились сражаться задолго до того, как на щеках их стал пробиваться первый пушок. А с тех пор, как мы убежали в Эскор, спасаясь от гнева колдуний, борьба вообще стала привычным делом для нас, а руки словно срослись с мечом. Свои щиты мы тоже привыкли носить с раннего детства и никогда не расставались с ними.

Именно поэтому этот набег не стал для меня слишком тяжелым ударом. Будь мой Дар силен как прежде, я бы попыталась использовать всю силу, чтобы защитить племя от обрушившегося на него зла. Если бы Бахай послушалась меня, я взяла бы ее с собой. С некоторым сожалением вспоминала я и об Аусу. Но больше во всем племени не было никого, к кому бы я испытывала хоть какую-нибудь привязанность и ради кого могла бы поднять меч для защиты.

Извилистая тропинка, по которой я пробиралась, неожиданно привела меня к другой полосе зарослей, откуда начиналась более широкая тропа. Я решила, что под снежным настом есть дорога, ведущая к мысу, и повернула туда. Конечно, вапсалы могли настигнуть меня со своими собаками, выиграв битву. Но даже если собаки приведут их сюда, осмелятся ли охотники натравить их на меня? Что ни говори, вряд ли после случившегося я нужна им как колдунья, уж, скорее, меня будут преследовать просто из мести.

Буря становилась все сильнее, ветер сбивал меня с ног, поднимая такие снежные вихри вокруг, что я не на шутку встревожилась. Как мне хотелось отыскать хоть какой-нибудь приют и укрыться в нем, чтобы не упасть, чтобы меня не занесло белым покрывалом — это была бы позорная смерть для колдуньи.

Кусты росли по обе стороны тропы, и между ними едва виднелись припорошенные снегом какие-то черные островки земли. Я добралась до ближайшего такого места и обнаружила, что это даже не земля, а куча щебня, остатки какого-то строения. И скорее, руками, чем глазами, ослепленными снегом, я обнаружила здесь какое-то углубление и с облегчением забралась в него.

Я почувствовала себя в относительной безопасности и внимательно осмотрелась, изучая место, куда загнала меня буря. Пространство, где я очутилась, напоминало пещеру, образованную несколькими разрушенными стенами. И похоже было, что пока для своей безопасности я сделала все, что могла.

Время и ветер нанесли сюда множество сухих листьев, я разгребла их, устраиваясь поудобнее, и набросила на себя побольше листьев для тепла. Затем, понимая, что сейчас самое главное — успокоиться, я развязала сверток с высушенными листьями, оставшимися еще от Ютты, набрала полную горсть и, отправив в рот, разжевала их.

Не то чтобы я целиком и полностью отключилась — я и не хотела этого: при нынешних обстоятельствах нельзя было терять бдительность, — но теперь я почти не ощущала холода, а это было уже победой, ибо холод Мог вызвать смертельный сон.

Я осознавала, где нахожусь, что вокруг темнота и буря, но было такое ощущение, что это не важно, словно вся я сосредоточилась в совсем маленьком участке моего тела и погрузилась в спокойное, неспешное ожидание того, когда же окончится этот ураган.

Сновидений не было. Я просто хотела, чтобы разум мой отдохнул, и старалась не думать о том, что принесут мне ближайшие часы и утро, которое вскоре наступит — все эти мысли могли разрушить заклинание, которое я воздвигла защитой между мною и злом. Сейчас требовалось лишь терпение; тот, кто долгое время жил в Обители Мудрейших, знает, как стойко нужно держаться в подобных обстоятельствах.

Ближе к утру ветер заметно ослабел. У входа в мое убежище намело сугробы снега, так что мне была видна лишь узкая полоска света снаружи, но этого было достаточно, чтобы понять, что буря, наконец, закончилась или, по крайней мере, заметно успокоилась.

Я откопала в листьях сверток и достала прессованные плитки сушеного мяса, толченого с ягодами; их было немного, видимо в спешке я захватила не все, что собрала. Положив в рот немного этой массы, я взвалила на плечо свою котомку и выбралась из убежища.

Из-под снега торчали лишь верхушки кустов, обозначая очертания старой дороги, виднелись сугробы, а между ними ветер вымел весь снег, оголив землю. Барахтаться среди сугробов было очень тяжело, но, к счастью, промучилась я недолго, вскоре мне удалось отыскать дорогу ближе к зарослям.

Несмотря на то, что я измучилась, я все же хорошо представляла себе, в каком направлении мне нужно идти, впрочем, идти — это мягко сказано: то, что проделывала я, нельзя было назвать ходьбой, я скользила, спотыкалась и падала, кое-как продвигаясь вперед.

Одно мгновение я была на волосок от гибели, но лед и снег, казавшиеся мне таким несчастьем и мучением, помешали и моему врагу. Айлия бросилась на меня с охотничьим ножом, но, потеряв равновесие, упала, успев только толкнуть меня в сугроб. Я барахталась, стараясь выбраться из него, чтобы отразить ее стремительный натиск, и мне вовремя удалось выбить нож из ее руки — он упал далеко, зарывшись в глубокий снег. Ни минуты не раздумывая, она набросилась на меня голыми руками, царапаясь и кусаясь, не помня себя от ярости и бешенства, и я защищалась как могла.

Я изо всех сил ударила ее, и она опрокинулась навзничь. Я тут же бросилась на нее, удерживая обеими руками, а она извивалась и корчилась на снегу, плевалась и скалила зубы, словно бешеный зверь.

Я призвала остатки своей воли и все познания, какие только имела, сконцентрировала всю силу, и вот она, уже успокоившись, лежала под моими руками, не сопротивляясь больше, не пытаясь вырваться, лишь в глазах полыхала яростная, неукротимая ненависть.

— Он мертв! — она бросила эти слова так, словно они были одновременно и обвинением, и клятвой. — Ты убила его!

Айфенг — неужели он так много значил для нее? Я была даже несколько удивлена. Наверное, в жизни я слишком полагалась на невысказанные вслух мысли и не научилась оценивать людей по каким-то другим признакам, как это умеют делать те, у кого нет никакого Дара в отличие от меня. Мне-то казалось, что Айлие нравится положение второй жены (а фактически первой, ведь состояние Аусу делало ее лишь формально главной в шатре Айфенга), больше, чем сам вождь, который дал ей это положение. Но по-видимому, я ошиблась, и гибель Айфенга стала для нее настоящим горем, заставившим выследить и поймать ту, на которой, по ее разумению, лежала такая же кровавая вина, как и на воине, что бросил топор и отнял жизнь у ее мужа.

Ненависть глуха ко всему, и если Айлия уже перешла некую критическую точку, когда ее можно было еще в чем-то убедить, я оказывалась в затруднительном положении: убить девушку я не могла, оставить здесь — тоже. О том, чтобы вернуться обратно в поселок, и думать нечего, но и пускаться в путь вместе с ней было бы в высшей степени неразумно.

— Я не убивала Айфенга, — произнесла я, стараясь придать словам как можно больше убедительности.

— Ты, — она плюнула. — Ютта была его защитницей, она все предсказывала правильно. Он думал, что ты такая же колдунья, как и она. Он надеялся, он верил тебе:

— Я никогда не говорила, что у меня такая же сила, как у Ютты, — возразила я. — И я не по своей воле осталась в племени, чтобы служить вам…

— Конечно! — прервала она. — Ты всегда хотела убежать от нас! И это ты позволила убийцам прийти, чтобы сбежать, пока их мечи пьют кровь… Ты — сила Тьмы…

Слова ее обжигали меня, словно острое лезвие меча, о котором она говорила. Я действительно прежде всего думала о том, как мне сбежать из племени, и может быть, этим я, хотя и невольно, сама того не желая, предала их? Разве я не спрашивала руны только про себя одну и, забыв все меры предосторожности, пренебрегала интересами вапсалов, тем самым подставив их под удар? Динзиль служил Тьме, а я слишком долго была с ним; неужели так сильно Тьма захватила меня, и Айлия права, посылая проклятия на мою голову! Неужели до сих пор во мне осталось это, словно следы затяжной болезни, и я ответственна за все беды, в которых эта девушка обвиняет меня?

Я страстно желала получить обратно свой Дар, я хотела вернуть его любой ценой, забывая, чем это может обернуться и что в подобных делах одно рано или поздно уравновешивается другим. Если Дар используется во зло, он сам становится злом, и это нарастает как снежный ком и наступает момент, когда ты не сможешь призвать добро, как ни захочешь этого, ибо все, что ты сделаешь, будет обезображено и изуродовано Тьмою. Неужели я искалечена настолько, что отныне, что бы я ни сделала, будут страдать другие?

Обладающий Силой должен сдерживаться, применяя ее, тем более, если колдовство для него так же естественно, как дыхание. Лишившись Дара, я превратилась в пустую оболочку, в безжизненную скорлупу, которая существует, ничего не чувствуя и не осязая, и, чтобы жить по-настоящему, мне нужно было стать собой, а добиться этого я могла, лишь вернувшись в свою среду, получив то, что было дано мне от рождения.

— Да, мне нужна была свобода, — произнесла я наконец, продолжая убеждать, скорее, не Айлию, а саму себя. — Но я готова присягнуть Тремя Именами, что не хотела зла ни тебе, ни твоим сородичам. Ютта сделала меня пленницей, она держала меня своим заклинанием даже после смерти, я совсем недавно смогла разорвать узы, которыми она меня связала. Послушай, если бы тебя захватили те, кто напали на вас, и силой держали в своем лагере, превратив в рабыню, разве ты не хотела бы освободиться любой ценой и не воспользовалась первым же удобным случаем? Я не насылала на вас врагов, и я не умею, подобно Ютте, предвидеть несчастья, она не научила меня этому. Айфенг пришел ко мне в палатку перед самым нападением; я воспользовалась тем, что имела, обратилась к рунам — и предупредила его…

— Слишком поздно! — воскликнула она.

— Слишком поздно, — согласилась я. — Но во мне не течет ваша кровь, я не присягала, не клялась служить вам. Мне нужна была только свобода…

Удалось ли мне убедить ее, я не знаю, но в этот самый момент издалека донесся какой-то неприятный, режущий слух звук. Айлия крепко вцепилась в мою руку, голова ее дернулась назад — она пыталась оглянуться на запорошенную дорогу, где виднелись на ровной глади снега следы нашей недавней борьбы.

— Что это?

— Морские собаки! — она приложила руку к губам, сделав знак молчать, мы прислушались, и почти сразу острый пронзительный звук раздался справа от нас, на западе — похоже, две группы сжимали нас, как в тиски. Я вскочила на ноги, всматриваясь вперед. Солнце не появлялось, но, хотя день был мглистым и туманным, было достаточно светло. Совсем недалеко виднелись первые полуразрушенные постройки на оконечности мыса, где, по моим представлениям, можно было найти укрытие. Чтобы отыскать нас там, преследователям понадобилось бы немало времени и терпения. Я схватила Айлию за руку и потянула ее за собой.

— Пошли!

Она, не сопротивляясь, быстро вскочила на ноги, и мы уже продвинулись вперед на несколько шагов, когда она, наконец, осознала, что я веду ее в то место, против которого их предостерегала Ютта. Наверное, она бы вырвалась и убежала от меня, если бы не звуки, доносившиеся с запада. Восток тоже был нам недоступен — колючая изгородь зарослей была такой густой, что проложить там дорогу мы могли бы только огнем.

— Ты… ты хочешь убить… — Она попыталась вырвать свою руку. Но хотя она и была дикаркой, выносливой и грубой, привыкшей к дракам и войне, освободиться от меня ей не удалось. А я все тянула ее вперед, потому что завывание послышалось опять, и уже гораздо ближе.

Каждый человек инстинктивно боится погони, это что-то необъяснимое, врожденное, этот страх поглощает любую другую опасность.

По-видимому, он гнал и Айлию — она больше не сопротивлялась, и сама торопливо направилась в сторону руин, обещавших нам убежище.

Пока мы шли, я рассказала ей то, что считала возможным, объяснив, что эти развалины не так-то просто обшарить, если кому-нибудь придет в голову искать нас там, и что это самое надежное место, где мы сможем отсидеться, пока преследователи не уберутся отсюда и не оставят нас в покое. Кроме того, я уверила ее, что, хотя, по сравнению с Юттой, мой Дар очень слаб, все же он достаточно силен, чтобы мы могли противостоять злу Тьмы.

Мне самой было страшновато, хотя в этом я ей не призналась, а ведь здесь, возможно, действительно обитала Тьма, и место могло быть опасным для нас. Впрочем, Ютта ходила сюда и благополучно вернулась, а колдунья никогда бы не стала рисковать своим Даром.

Дорога привела нас к воротам, опорами которых служили две башни, увенчанные грозными, кошмарными чудовищами. Когда мы подошли ближе, послышался оглушительный вой, Айлия громко вскрикнула и хотела было убежать, но я решительно удержала ее за плечи и резко встряхнула, стараясь как-то успокоить — ведь мне подобные устройства были хорошо знакомы. Ворота в Эсе были украшены подобным же образом, а то, что ее испугало, был просто вой ветра в отверстиях, искусно устроенных изобретательными строителями.

Не знаю, поверила ли она мне, однако то, что я стояла спокойно, а чудовищные монстры, несмотря на ужасающий рев, вовсе не собирались прыгать с башен и набрасываться на нас, наверное, убедило ее лучше всяких слов, и мы смогли двинуться дальше.

Как только мы миновали ворота, нам больше не нужно было торопиться, и дальше я пошла медленно, хотя и без остановок, и по-прежнему не выпускала руку Айлии из своей. В отличие от поселка, здесь мы не нашли развалин, но только запустение; как и в Эсе, на всем чувствовалась печать древности, словно огромные камни были отягощены грузом многих веков и под этим невыносимым бременем ушли в землю. Время не разрушило их, но покрыло паутиной вечного, незыблемого существования.

Наружные стены были весьма прочными и толстыми, и казалось, что за ними — потайные комнаты, потому что я заметила, проходя мимо них, забранные решеткой отверстия. Похоже, в прежние времена там содержалась охрана, причем состояла она не из людей, судя по тому, что помещения эти очень уж походили на клетки.

Затем мы попали на вымощенную булыжником дорогу, которая отлого поднималась к площадке, на которой возвышались несколько башен и каменных колец — это и была, очевидно, центральная часть города или крепости. Возможно, это все-таки был город, потому что между наружными воротами и центральным замком теснилось множество строений. Теперь они обернули к нам свои лики с мертвыми глазницами окон, распахнув двери, словно беззубые старческие рты. Там и здесь, среди камней, пробивались высохшие, сморщенные стебли растений. Рваные островки снега дополняли картину запустения и уныния.

Теперь же стало очевидным еще и другое: эта улица, полого ведущая вверх к другим воротам, воротам замка, была мне почему-то знакома, словно я знала ее очень давно и сейчас почти позабыла. Но не успели мы достигнуть вторых ворот, я заметила изображение, высеченное на камне, и вспомнила, что уже видела его прежде. На камне были изображены скрещенные жезл и меч. Сомнений не оставалось: именно здесь я проходила во сне, в том самом сне, когда наблюдала, как заклинатель открывает Ворота.

Уйти, повернуть назад я не могла, нас обеих влекло вперед, и мы продолжали идти путем, проделанным мною однажды во сне, я помнила здесь каждый камень, каждый поворот дороги. Я услышала, как Айлия негромко вскрикнула, словно чего-то испугалась, но взглянув на нее, я увидела ее застывшие глаза и что она движется вперед, как будто подгоняемая кем-то. Я и сама чувствовала, что меня что-то толкает вперед, но, в отличие от нее, осознавала: нас ведет притяжение двух Сил, моей и чужой. Что бы заклинатель ни делал в этом месте, даже давным-давно, здесь осталась его энергия, которой невозможно было противиться.

Мы двигались все быстрее и быстрее, затем почти побежали. Мы входили в двери, пересекали длинные коридоры, пробегали через комнаты и залы, все скорее, скорее. Айлия больше не проронила ни звука.

Наконец мы оказались в помещении с высокими каменными стенами, они, должно быть, были выше, чем обычный этаж этого огромного внутреннего двора замка. Войдя сюда, я не ощутила ни унылой заброшенности, ни давящего груза лет, вернее, он не был таким мрачным и тягостным как повсюду. Здесь, казалось, присутствовало дыхание мудрости и энергии, ощущение это было почти физическим, осязаемым, трудно объяснить, но это чувствовалось в самом воздухе, атмосфере, необычной освещенности….

На стенах я увидела гобелены с потускневшими от времени рисунками, но вытканные с необычайным мастерством; лица людей и морды чудовищ, что смотрели на нас со стен, казались совсем живыми; их выражения были такими яркими и узнаваемыми, словно отражались в зеркале, а не были изображены на полотне.

Вдоль стен стояли огромные сундуки, на крышках которых были вырезаны символы, уже знакомые мне: точно такие я видела на свитках. Может быть, именно отсюда Ютта и взяла те два? У меня появилось искушение подойти к этим сундукам, поднять крышки и осмотреть сокровища, хранившиеся там, но, пересилив себя, я вновь взяла за руку свою спутницу и медленно повела ее по кругу вдоль стен этого огромного зала, не осмеливаясь выйти на середину, казавшуюся такой пустой и светлой. Но и здесь, у стен, света хватало, чтобы разглядеть рисунки на раскрашенных камнях и странные металлические полосы на них.

Глубоко инкрустированные, явно на века, а не ради единственного обряда, виднелись пентаграммы, магические круги, большие и маленькие печати… Среди всех этих символов, являющихся ключевыми для стольких познаний, виднелись и непонятные линии, значение которых мне трудно было определить — словно продвигаясь к центру помещения, ты продвигался и в своих познаниях, и реальные знаки уже не нужны были в качестве руководства. Про одни я не знала ничего, а другие, которые я узнавала, все-таки немного отличались от тех, что я видела прежде.

Все это напоминало школу, где обучали колдовству — совсем как Обитель Мудрейших, правда, эта была гораздо больше, и, глядя на непонятные линии на камнях, я подумала, что, наверное, властелин, обитавший здесь, наблюдал за колдуньями Эсткарпа, как за детьми, делающими свои первые ученические шаги.

Не было ничего удивительного и в том, что здесь царило ощущение неушедшей жизни: камни стен за гобеленами, камни под нашими ногами, они в течение долгих веков впитывали в себя излучение силы, так что теперь отражали накопленную энергию.

Мы уже довольно далеко отошли от двери, когда я заметила кресла, стоявшие на узорчатом полу. Это были, скорее, троны, чем просто кресла — огромные, в три человеческих роста высотой, вырезанные из синего камня; в каждом виднелись глубоко выдавленные руны, они тускло светились, словно внутри камня тлел огонь, тлел и не собирался умирать.

У этих кресел были широкие подлокотники и высокие спинки, на которых тоже виднелись пылающие символы. На сиденье одного из них лежал колдовской жезл, словно его оставили здесь всего на несколько минут, пока владелец куда-то ненадолго отлучился.

На спинке этого трона было вытиснено изображение, которое я уже видела на печатях свитка, на полуразрушенном мосту, на воротах этой крепости: жезл и меч. И я была уверена, что это был знак одного и того же человека — или более чем человека — при котором установилось господство крепости над всем этим краем. Я не сомневалась, что именно этот трон был троном самого правителя.

Взглянув внимательнее на него, я вновь вспомнила подробности моего сна. Именно здесь тот заклинатель сидел, наблюдая, как пылают открытые им Ворота. Что же произошло потом? Ушел ли он, — если легенды вещали правду о колдунах — прошел ли он сам через свои ворота, чтобы узнать, что находится по ту сторону?

Я поймала себя на том, что заглядываю за спинку кресла, словно пытаюсь отыскать следы тех самых Ворот, так живо и ярко вернулся ко мне сон, виденный однажды. Но там, где тогда, во сне, стояла арка, теперь виднелись лишь голые плиты, никаких знаков, даже самых смутных и неопределенных, нельзя было различить на полу. Я подумала о колдуньях, потом о Динзиле, о том, что они-то достигли настоящих высот в подобных вещах. Наверное я, встретив бывшего хозяина этого трона, была бы подобна Айлие или Бахай, наивная и беззащитная рядом с ним. И еще здесь у меня возникло ощущение, что я, кажется, сама могу вспомнить и понять наконец, почему утратила свой Дар. А потом я осознала еще одну важную вещь: все то, что я когда-либо знала и умела, для создателя этих ворот было лишь первой строкой из самых наипростейших рун на свете.

Поняв это, я вдруг почувствовала себя маленькой, уставшей и испуганной, хотя зал по-прежнему был пуст, а тот, перед кем я преклонялась, уже давно умер. Я взглянула на Айлию, которая принадлежала, по крайней мере, человеческому роду, как и я сама. Она стояла там, где я оставила ее. На лице ее читалась странная опустошенность, и я вздрогнула от мрачного предчувствия: может быть, приведя ее сюда, где по-прежнему ощущается влияние силы, я погубила ее, ведь она не была защищена так, как я? Неужели я в своем упрямом, непростительном эгоизме вновь сотворила зло?

Я подошла и осторожно положила руку ей на плечо, слегка повернув Айлию к себе, чтобы заглянуть в глаза, и напряглась, пытаясь установить с ней мысленный контакт. Нет, я почувствовала, что это вовсе не гибель, чего я так опасалась, это было что-то вроде сна. И я решила, что, по-видимому, в этом и есть ее защита, и так будет продолжаться все то время, пока мы находимся здесь. Впрочем, пора уже было уходить отсюда, чтобы токи прежней силы, накопившиеся под этими сводами, не поработили нас.

Но выходя отсюда, нам придется двигаться против течения, и оно будет разворачивать нас, сносить в другую сторону, обратно. К своему ужасу я обнаружила, как этот невидимый вихрь уже поднимается и начинает кружить вокруг третьего трона, и эпицентр его лежал где-то близко, там, где некогда я видела Ворота.

Айлия с готовностью уступила ему, прежде чем я окончательно осознала, что нам грозит реальная опасность. Я успела крепко схватить ее и удержать, хотя ее напряженное тело сопротивлялось моим усилиям, а глаза расширились и, невидящие, поражали пустотой. Но вот ее вторая, свободная рука вздрогнула, пальцы стали слепо ощупывать воздух, словно пытаясь найти какую-то опору, которая помогла бы ей высвободиться, оторваться от меня.

Я осторожно искала, что может помочь мне — моих сил не хватало, чтобы сопротивляться за двоих, но если бы мне самой удалось ухватиться за что-то, я бы могла удержать Айлию, и мы бы все-таки выбрались из этого зала, а выйдя за порог, наверное, оказались в безопасности.

Пока все, что я могла сделать, это тащить ее к выходу, но Айлия упиралась с каждым шагом упорнее и упорнее, и вот мы очутились возле третьего трона, да так близко, что я могла положить руку на его высокую спинку. На сиденье лежал жезл, удастся ли мне схватить его, когда мы будем пробираться мимо? А если да, то что мне это даст? Такие колдовские жезлы, жезлы Силы, были грозным оружием, им пользовались, творя заклинания. Но я знала наверняка, что они могут служить только одному колдуну. Будет ли он могуществен, оказавшись в моих руках? В голове стремительно промелькнуло, что он мне может еще понадобиться, не сейчас, так потом, позже.

Наконец мы поравнялись с сиденьем третьего трона. Нужно было рвануться и схватить этот жезл сейчас или мне это больше никогда не удастся, потому что Айлия, успокоившись было ненадолго, вновь начала вырываться, и мне приходилось держать ее обеими руками.

Секунду я колебалась и, наконец, рискнула — резким толчком я прижала Айлию к креслу как можно плотнее, прыжком приблизилась к нему, и левой рукой нащупала конец жезла.

9

Мои пальцы прикоснулись к жезлу, и я почти уже схватила его, при этом ощущение было такое, что я дотронулась до куска холодного металла, и кожу обожгло от этого ледяного прикосновения. Мне показалось, будто жезл сам вцепился в меня прежде, чем я схватила его.

В это мгновение Айлия вышла из-под моего контроля, бросилась вперед, и прежде чем я смогла схватить ее снова, я поняла, что мне ее уже не настичь. Едва ноги ее коснулись пола, выложенного мозаикой, она покачнулась, отступила назад и упала, да так и застыла, опираясь на локти и колени. Очевидно, от тяжести ее тела при падении на камни сработала какая-то пружинка, вверху сверкнула вспышка, и, как в моем давнем сне, возникли Ворота, высвеченные пылающими огненными линиями.

— Айлия! Нет! — Если она и услышала мой крик, то до ее зачарованного сознания он не дошел. По-прежнему стоя на четвереньках, похожая на раненого зверя, она стремительно бросилась вперед и пронеслась между столбами этих огненных Ворот.

Насколько мне было видно ту часть зала, Айлия исчезла, как только пересекла арку. Продолжая сжимать в руке колдовской жезл, я резкими прыжками устремилась за ней, решив, что мои трусость и эгоизм не станут больше причиной чьей-то гибели.

Какое-то мгновение мне казалось, что меня раздирают на части, но это была даже не боль, а скорее, мучительное ощущение потери ориентации, ведь я переходила в такое пространство, куда человеческое тело проникать не должно, и никогда до этого не проникало. Потом меня опрокинуло на какую-то твердую поверхность, и я будто издалека услышала свой собственный стон, словно за все плохое, что я сделала в этой жизни, меня наказывали сейчас, в этот краткий промежуток времени… впрочем, было ли время?

Я сидела, испытывая сильнейшее головокружение. Сама я уже молчала, но жалобный стон по-прежнему продолжал звучать в моих ушах, и я неуверенно огляделась по сторонам. Против какого-то темного высокого предмета, неясно вырисовывающегося во мраке, лежало скорчившееся, человеческое тело; именно оттуда доносился стон. Я подползла к Айлие и осторожно взяла ее руку в свою. Ее глаза были крепко закрыты, а тело судорожно извивалось и корчилось. Голова беспокойно моталась из стороны в сторону, как это бывает в приступе лихорадки. И все это время с ее губ слетали короткие, пронзительные крики.

Прижав ее к себе как можно теснее, я обернулась назад, в сторону Ворот. И — ничего не увидела.

Раньше я много раз слышала о том, что отец мой пришел в наш мир как раз через такие Ворота, и, оказавшись где-то поблизости от Торовых Топей, он видел два столба в том месте, где прошел. Когда они с матерью восстали против твердыни Кольдера, такие Ворота тоже были видны и в том, и в другом мире. Здесь же, очевидно, вход и выход существовали в разных местах, потому что на том месте, где должны были быть Ворота, лежало огромное, голое пространство.

День уже наступил, но тяжелые облака висели низко, а свет был мрачным и пасмурным. В то время, как там, по ту сторону исчезнувших Ворот Эскор был одет в холодный снежный покров, здесь было знойно и душно, и я закашлялась, протирая кулаком внезапно заслезившиеся глаза, потому что воздух был насыщен удушливыми невидимыми парами.

Никакой растительности поблизости не было — кругом однообразно-серая земля, такая же, как и небо; наносы песка говорили о том, что здесь, в этом пустынном краю, давно не произрастало ничего живого. В некоторых местах виднелись кучки какого-то темного порошкообразного вещества, похожего на пепел, как будто по земле этой прошел страшный пожар. Я взглянула на столб, возле которого упала Айлия.

Высокий, выше человеческого роста, он не был ни высохшим стволом дерева, ни выточенным из камня, а скорее напоминал металлическую опору, выщербленную и чешуйчатую, словно этот едкий, насыщенный испарениями воздух, разъедал ее понемногу, снимая слой за слоем. Может быть, именно этот столб обозначал Ворота с этой стороны? Но он стоял слишком далеко от того места, через которое мы проникли сюда.

Я посадила Айлию на землю. Поднявшись на ноги, которые плохо слушались меня, я увидела недалеко на земле какой-то отблеск и, пошатываясь, направилась туда. Там лежал жезл; выделяясь светлым пятном на тускло-коричневом песке, он действительно казался отблеском света.

Задыхаясь, я наклонилась поднять его. Ледяной холод больше не обжигал пальцы, теперь я держала в руке обычный гладкий жезл, похожий на любой другой. Я осторожно заткнула его за пояс, и снова чуть обернулась назад, с робкой надеждой увидеть все-таки Ворота.

Пепельными дюнами громоздился песок, они были похожи одна на другую, и я подумала, что затеряться среди них ничего не стоит. И не было вокруг никакого опознавательного знака, кроме этого странного столба. Но когда я встала прямо перед ним и огляделась внимательно, я увидела в некотором отдалении еще один.

Айлия пошевельнулась, пытаясь приподняться, и я поспешила ей на помощь. Взгляд ее все еще оставался бессмысленным — в душе по-прежнему была пустыня, и я не могла дозваться ее. Она, шатаясь, держась за выщербленный столб, поднялась на ноги, затем повернулась лицом ко второй такой колонне. Голова ее, закинутая чуть назад, медленно покачивалась из стороны в сторону, словно у гончей собаки, отыскивающей знакомый запах. Затем, пошатываясь, вапсалка медленно пошла ко второму столбу.

Я положила ей руку на плечо. Она окинула меня равнодушным неузнавающим взглядом, затем, будто силы внезапно вернулись к ней, рванулась, пытаясь оттолкнуть мою руку, и вдруг неожиданно размахнулась и ударила меня резким, точным ударом, от которого я не смогла удержаться на ногах.

Пока я подымалась с земли, она была уже далеко впереди и шла, почти не пошатываясь, настолько твердо, насколько это позволяли ей ослабевшие ноги. Я карабкалась по песку вслед за ней, хотя мне так не хотелось уходить отсюда, с этого места, не изучив его как следует, я боялась даже подумать о том, что Ворота пропали навсегда и у нас нет надежды вернуться назад.

Неподалеку от второй выщербленной колонны виднелась третья, и Айлия направлялась прямо к ней. Однако у меня создалось впечатление, что ее привлекают отнюдь не колонны, но, как и тогда в замке, заставляет идти вперед нечто невидимое, неосязаемое, управляющее ее разумом.

Так мы миновали шесть одинаковых колонн; как и первая, все они были изъедены и выщерблены. Мы уже ушли довольно далеко от той равнины с песчаными дюнами, и перед нами лежала совсем другая местность. Повсюду виднелись высохшие побеги каких-то растений, похожих на траву, они росли на чахлых болезненных клочках земли и были скорее желтого, а не зеленого цвета. Ровная линия колонн шла и через эти места, теряясь вдали, хотя здесь они были немного другими — выше и как будто менее изъеденные временем. Наконец мы подошли к двум из них, что, казалось, недавно замерзли, а теперь оттаяли, слезясь каплями мелкой испарины. Рядом с ними я увидела здесь впервые живые и сильные растения. Это были довольно неприятного вида стебли пурпурного цвета с тонкими темно-красными волокнами, которые трепыхались на кончиках листьев, словно щупальца, отыскивающие жертву, и у меня не возникав желания рассмотреть их поближе.

За оттаявшими колоннами виднелась дорога. Эти два столба уже не напоминали опорные стойки ворот, кроме того, их совсем не тронуло время — казалось, они стоят здесь недавно. Их поверхность была ровной и гладкой, глубокого черного цвета. Айлия подошла к одной из них и остановилась, слегка покачиваясь; она по-прежнему не смотрела вниз, под ноги, хотя там могли подстерегать какие-нибудь ловушки, а пристально вглядывалась вперед.

Наконец мне удалось настичь ее. Подкравшись сзади, я схватила ее за плечо и крепко стиснула. На этот раз она почему-то не сопротивлялась нисколько. Мне очень не нравилась эта дорога, и совсем не хотелось идти по ней, и я стояла, размышляя о том, что же теперь делать, как вдруг услышала странный звук. Было похоже, что кто-то — или что-то! — приближается на огромной скорости. Я навалилась всем телом на Айлию, пытаясь вдавить ее в эту песчаную землю, горячо надеясь, что наша темная одежда не будет выделяться на серо-коричневом фоне.

Нечто неслось вдоль дороги так стремительно, что я никак не могла понять, что же это такое. Конечно, животным это быть не могло. Мне показалось, что это какое-то тело цилиндрической формы, сделанное из металла, мчится прямо по воздуху, не касаясь поверхности дороги. Оно пронеслось мимо на бешеной скорости, взвихрив воздух вокруг и осыпав нас придорожной пылью; не остановившись ни на мгновение, оно исчезло из виду.

Я гадала, осталось ли наше присутствие незамеченным. Если нас все-таки заметили, было достаточно причин для беспокойства. Возможно, нас не могли преследовать здесь, в этом месте. Судя по тому как это мчалось, со свистом рассекая воздух, останавливаться оно не собиралось.

Но что это была за штука, которая могла вот так нестись, не касаясь земли, не пытаясь при этом казаться незаметной? У кольдеров были подобные машины. Неужели мы попали во владения кольдеров, как когда-то давно мои родители? Если так, то мы сейчас в опасности; то, что кольдеры проделывали со своими пленниками, было чудовищно: они лишали людей души, превращая их в ходячих мертвецов, об этом невозможно было подумать без содрогания.

В моем пакете нашлось немного еды, но я не взяла с собой воды, потому что там, где собиралась путешествовать, было в изобилии снега и текли реки, я без труда могла бы утолить жажду. Здесь же атмосфера была такой едкой и душной, а порывы ветра такими иссушающими, что жажда опалила мой рот, словно бы я наглоталась горячего песка.

Нам нужны вода и еда, чтобы держаться на ногах. Оглянувшись и окинув взглядом окрестность, насколько хватало глаз, я поняла, что здесь мы не найдем ни того, ни другого, а это означало только одно — нам придется отважиться на самое худшее — отправиться по этой дороге, может быть, даже в том направлении, куда промчалось это стремительное нечто.

Я протянула руку Айлие, но она по-прежнему стояла, отвернувшись к колонне, и взгляд ее оставался пустым и бессмысленным. Вот она качнулась и подошла к краю дороги; другого проводника все равно не было, и я отправилась вслед за ней.

То, что мы увидели вдалеке, было похоже и на башни Эса, и на крепость так и не исследованного мною восточного мыса, и в то же время на самое величественное творение человеческих рук. Но я не могла понять, что же это такое, и не верила, что это создано человеком. Башни, если это действительно были настоящие башни, вздымались так высоко в небо, что пронзали серые облака. Нет, похоже, это в самом деле башни: их махины поддерживали внизу низенькие каменные постройки. Между башнями были проложены узкие дорожки, словно бы их создатель руководил работой с небесной выси. И все эти постройки и дорожки между ними были того же серо-коричневого цвета, что и земля вокруг. Казалось, они возникли сами из этой песчаной почвы в каком-то фантастическом порыве. Впрочем, стены строений отдавали металлическим блеском.

Ровная гладкая дорога, вдоль которой мы шли, привела нас прямо к подножию ближайшей башни. Отсюда мы увидели другие такие же дороги, что расходились от центра города, петляя среди других башен. Я внимательно рассматривала центр этой густой паутины, эти нити-дороги, расходящиеся из одной точки, и мне пришла в голову мысль, что если бы кто-нибудь смог воспарить над этим сооружением или городом и взглянуть на него сверху, он бы увидел именно паутину. Нельзя сказать, что эта мысль обрадовала меня, я не раз наблюдала, как охотится паук, и не хотела бы оказаться в роли его жертвы.

Я провела языком по пересохшим, растрескавшимся губам и, взглянув на Айлию, поняла, что она испытывает такие же муки. Она снова начала стонать. Жажда казалась нестерпимой, и что бы там ни было, мы вынуждены сами проникнуть в эту металлическую паутину и найти воду.

Вдруг послышался уже знакомый звук стремительного приближения машины, и я прижала свою спутницу к земле. Эта штука пронеслась опять, но не по той дороге, по которой пришли мы, а по соседней, чуть в стороне. Когда оно было уже на безопасном расстоянии, я слегка приподнялась на локтях, и мне удалось разглядеть какое-то темное пятно в воздухе, что увеличивалось при каждом ударе моего сердца.

Это не могло быть птицей. Но отец что-то рассказывал нам в детстве. В том мире, откуда он пришел, люди делали машины, совсем как кольдеры, и на этих машинах летали, подчиняя себе ветер. Может быть, мы попали в тот мир, откуда пришел отец? Вот только этот город — он никогда не рассказывал ни о нем, ни об этой стране, засыпанной песком и пеплом.

Небесный аппарат все рос и рос; вот он замедлил движение, а потом завис над площадкой между двумя башнями. Мне удалось разглядеть плоскую платформу, еще более ровную, чем паутины — дороги, по которым можно было пройти от одной громады к другой. С большими предосторожностями летающая машина опустилась на эту платформу.

Я находилась слишком далеко от того места, чтобы разглядеть, вышли ли оттуда люди и направились ли они в какую-нибудь из башен, что со всех сторон окружали место посадки. Все это было так странно, что я не на шутку встревожилась.

Рассказы о кальдерах, их машинах и о людях, которых они превращали в роботов, отнимая разум и волю, были для нас просто страшными сказками, и мы испытывали к кольдерам огромное отвращение; все, что было связано с ними, было пропитано зловонием подлости.

Но сейчас нам с Айлией во что бы то ни стало надо было найти еду и питье, иначе мы умрем, и выбора нет: нельзя добровольно идти на смерть, пока существует хоть малейший шанс выжить. Так мы стояли неподвижно и смотрели на этот невообразимый город, вернее, смотрела я, а Айлия просто стояла, по-прежнему словно ничего не видя перед собой.

Входы в башни находились на уровне земли — это были туннели, казавшиеся продолжением дорог. В стенах не было никаких дверей, а казались они выше, чем самые высокие башни, которые я когда-либо видела. Окон не было вовсе.

Оставалось только одно: решиться и войти в туннель, хотя мне крайне не хотелось ступать на эту гладкую поверхность. Однако надолго ли хватит наших сил без еды и питья? Откладывать — значило ослабить нас еще сильнее, тогда как нам необходимо собрать всю энергию, все силы, чтобы выжить.

Сумерки сгущались, и я надеялась, что темноту принесла ночь, а не надвигающаяся буря. Может быть, она станет нашим союзником? Поначалу, оглядывая башни, я не увидела ни единого проблеска света, но сейчас вдруг заметила внезапную вспышку искрящегося сияния — оно очертило светящимся контуром каждый из межбашенных проходов, будто на паутине заблестела роса.

Несколько более тусклый свет высветил и пещерообразное помещение, в которое вела дорога. Но этот свет был весьма некстати, поскольку он мог не столько помочь, сколько выдать нас. И все же выбора не оставалось, а наше и без того ничтожное преимущество с каждой минутой лишь уменьшалось, и дальше медлить было нельзя.

Я коснулась руки своей спутницы. Она давно отказалась от роли проводника, но и не колебалась, не сопротивлялась мне, когда я устремилась вперед, к озаренному матовым сиянием входу.

Когда мы подошли ближе, я с некоторым облегчением увидела, что входное отверстие шире, чем ведущая в него дорога, и подумала, что там должна быть обочина, а потому нам совсем необязательно ступать на гладкую поверхность. Но сможем ли мы где-нибудь укрыться в туннеле, если одна из летающих машин войдет туда одновременно с нами? Я уже дважды слышала завывание ветра, когда они приближались, и могла судить, какими необыкновенно мощными были они; в замкнутом пространстве встреча с такой махиной стала бы роковой.

У входа я еще раз остановилась и прислушалась. Ничто не говорило об опасном соседстве, и нужно было немедленно входить и попытаться разыскать какой-нибудь боковой проход.

Поверхность, на которую мы ступили, войдя под арку входного отверстия башни, как мне показалось, имела металлическую основу, покрытую эластичным губчатым веществом, которое слегка пружинило при каждом шаге. Мы были уже в туннеле, я тащила свою спутницу вдоль стены, на ходу внимательно осматриваясь в поисках какого — угодно отверстия, пролома в стене, двери или коридора.

Наконец мы нашли такой проход, тоже освещенный тусклым матовым светом. На стене, чуть ниже светильника, был изображен незнакомый мне символ. Проход был узким и длинным и шел под прямым углом от основного. Оказавшись внутри, я вздохнула немного свободнее — теперь не нужно было прислушиваться к ужасающему вою над головой.

Расслабившись, я отметила, что здесь воздух был не таким знойным и душным, как снаружи, но дышать было по-прежнему тяжело, потому что сюда доносился какой-то весьма неприятный запах, определить природу какового я не могла, но он вызывал у меня кашель, и я все время чихала.

Вдоль стены приблизительно на равном расстоянии один от другого находились светильники; но свет был таким слабым и тусклым, что пространство между ними казалось непроглядно темным. Мы были уже на довольно большом расстоянии от туннеля, когда я поняла, что забрались мы в этот коридор как раз вовремя — позади раздался мощный грохот, от которого задрожали стены и пол. По-видимому, в туннель вошла машина. И тут же нас настиг такой едкий, удушливый дым, что мы обе задохнулись от кашля и рванулись вперед, пытаясь вырваться из зловонного облака. Ослепнув от слез, я почти машинально продолжала идти, пошатываясь, держась рукой за стенку, а другой подталкивая свою спутницу, чтобы как можно скорее миновать это место.

Наконец мы добрались до следующего светильника, где смогли немного передохнуть — я прислонилась к стене, долго терла кулаком глаза и никак не могла отдышаться. Тут я заметила, что пол под нашими ногами покрыт каким-то налетом, он был мягкий, словно пепел с выжженной равнины, но черного цвета. За нами остались хорошо различимые следы, но впереди, насколько я видела, налет был не тронут. Судя по отсутствию каких бы то ни было следов, этой дорогой уже давно никто не ходил — может быть, многие годы. Хотя это открытие утешило меня, но нельзя сказать, что оно очень облегчало наше положение.

Коридор вывел нас в конце концов на круглую площадку, весьма напоминающую дно колодца. Запрокинув голову и всмотревшись вверх, я увидела, что этот колодец простирался отсюда и до самой верхней оконечности башни; вдоль стен на некотором расстоянии друг от друга виднелись отверстия. Некоторые из них были освещены тускло, другие — необыкновенно ярко. Впрочем, приставной лестницы не было, и не было никаких намеков на ступени, которые могли вести хотя бы к самому низко расположенному отверстию. «Нам остается, — подумала я, — разве что вернуться обратно в опасный туннель и попытаться поискать другой проход».

Неожиданно Айлия сделала резкий шаг вперед, увлекая меня за собой, я взмахнула рукой, пытаясь удержать равновесие, и больно ударилась ладонью о стену.

Произошло неожиданное — мы больше не стояли на дне колодца, мы поднимались, наши тела парили в воздухе, словно у нас выросли крылья. Мне кажется, я закричала. Одна моя рука невольно потянулась к поясу, за который был заткнут жезл, а другой я пыталась ухватиться за гладкие стены колодца, по которому мы взлетали, тщетно стараясь остановиться — ногти ломались, но мне не удавалось даже чуть-чуть замедлить движение.

Вот мы поравнялись с первым отверстием, очевидно, это был второй ярус, если считать, что туннель и коридор, по которому мы прошли, располагались на первом. У входа горел светильник, и я успела разглядеть, что здесь начинался проход на противоположную сторону, причем был он даже шире, чем тот коридор, по которому мы пришли в эту ловушку.

Я начала перебирать ногами, словно шагая по воздуху, и вскоре заметила, что мне удается направлять полет, и я сумела пододвинуться ближе к стене. Теперь бы еще остановиться на следующем уровне вместе с Айлией. Я напрягла все силы, и в конце концов нам удалось выбраться из колодца, кое-как проникнув в один из боковых проходов, ведущих в сторону, противоположную той, откуда мы пришли.

Он был гораздо лучше освещен, но здесь слышались странные звуки и чувствовалась вибрация, шедшая, как казалось, и от пола, на котором мы лежали, и от стен, нас обступивших. Пол был устлан таким же слоем пористого, эластичного вещества, но наноса сажи или пепла здесь не было. Очевидно, эта часть башни посещалась много чаще, и нам следовало быть гораздо осторожнее.

Айлия вдруг села, посмотрела на стены, на меня, снова на стены, и я заметила, что взгляд ее вновь стал осмысленным. Потом она задрожала и прижала руки к лицу.

— Пути Балемата! — хрипло прошептала она.

— Да нет же! — Я протянула руку на этот раз не для того, чтобы вести ее куда-то, просто хотелось прикоснуться к ней и успокоить. — Мы живы, мы не умерли. — Я понимала, в ней говорит сейчас наивная дикарская вера в злого духа Балемата, который дожидается за последним занавесом тех людей, над кем не был совершен похоронный обряд.

— Я знаю, — она все никак не решалась отнять ладони от глаз, — это страна Балемата, а мы сейчас — в его доме.

У меня оставался еще один аргумент, который мог, пожалуй, убедить ее, что она не прошла за свой последний занавес.

— Скажи, ты голодна? Хочешь пить? А ведь мертвые не испытывают ни голода, ни жажды.

Она, наконец, отняла руки от глаз. Лицо ее выражало зловещую безысходность.

— Кто может это сказать? Разве кто-нибудь возвращался оттуда, из-за занавеса, чтобы рассказать, что он там чувствовал? Если это не Дом Балемата, тогда где мы, колдунья?

— Мы сейчас находимся в другом мире, но это не мир мертвых, нет. Мы нашли колдовские Ворота и проникли через них в другой мир…

Она покачала головой.

— Я ничего не знаю о твоей магии, колдунья, знаю только, что она принесла много зла мне и моим близким и продолжает приносить зло. Но я и впрямь хочу есть и пить. И если здесь есть где-нибудь пища и вода, мне бы хотелось найти их.

— Мне тоже. Но нам нужно быть очень осторожными. Я не знаю, кто или что живет здесь, знаю только, что вокруг очень много непонятного, и нужно все сначала разведать, как будто мы в стане врагов.

Я развязала свой сверток и достала остатки еды. Нам досталось по куску прессованного мяса, но жажду, которая становилась сильнее с каждой минутой, приходилось терпеть. Еда все-таки придала нам сил.

Когда мы продолжили путь, то обнаружили в коридоре двери, за которыми, возможно, были другие проходы. Но все двери были заперты, и я не нашла ни ручек, ни замков или задвижек, с помощью которых их можно было бы открыть. Я навалилась плечом на одну, на другую — безрезультатно, они не подались с места. Зря я рассчитывала найти что-то в конце коридора, поскольку он оказался сквозным и обрывался прямо в ночь. Правда, зависая над бездной, от него шла воздушная дорога, связывающая эту башню с другой, более отдаленной от центра города, но взглянув на эту узкую поверхность, казавшуюся такой непрочной и ломкой, я поняла, что не смогу ступить на нее. Спутница моя закрыла глаза и бросилась назад в коридор.

— Я не могу! — вскричала она.

— Я тоже не могу! — Но что нам было делать? Вернуться снова в колодец, довериться его воздушному потоку, и перенестись в другой коридор, ярусом выше… а дальше?

Я спросила Айлию, помнит ли она что-нибудь о том, как мы добирались сюда. Она ответила, что помнит, но словно во сне, как будто видела себя со стороны, — разве только самый первый момент, когда она ясно чувствовала, что кто-то — или что-то — толкает ее, но и это прекратилось, когда мы пошли по обочине гладкой дороги.

Мы направились к колодцу, не очень надеясь, что в этот раз нам повезет больше, но приходилось вновь довериться ему. Однако прежде чем мы достигли конца коридора и вышли к площадке, мы услышали слабый щелчок и буквально вжались в стену, понимая, что, как бы нам ни хотелось, в этом коридоре не найти никакого укрытия.

Одна из плотно закрытых дверей, в чем я сама имела возможность убедиться незадолго до этого, открылась, и оттуда вышла какая-то фигура. Вернее, нельзя сказать, чтобы она вышла, скорее, выкатилась или воспарила над полом, как те летательные машины в небе. Но этот облик…

Мне уже не раз доводилось видеть всяких мутантов и монстров — Эскор в изобилии был населен существами, появившимися в результате многовековых колдовских опытов. Я видела кроганов, водяных людей, видела фланнанов с огромными крыльями, и Серых — эту чудовищную помесь волков и людей. Но это… ничего более страшного я не встречала никогда в жизни… Я даже не слышала про такое.

Казалось, некто решил сотворить существо, которое было бы машиной и человеком одновременно, ибо оно состояло из металла и живой плоти. Нижняя часть представляла собой металлический овал, ног не было, но к этому яйцеобразному туловищу были присоединены какие-то отростки с когтями, сейчас они были сведены вместе, словно существо это сжало пальцы в кулак.

Верхняя часть тела чудовища была меньше нижней, и тут начинался человек или, во всяком случае, человекообразное существо. У него была голова, хотя волос я не заметила, только какой-то металлический шлем на макушке. А позади этого шара-с-головой появилось другое существо, тоже человек-машина, и у этого, второго, были человеческие ноги и руки, но грудь и все остальное тело были металлическими, и голову тоже венчал металлический шлем.

В нашу сторону чудовища даже не взглянули; выйдя из дверей, оба они направились к колодцу, причем один парил в воздухе, а другой шел по полу; добравшись до колодца, они взмыли вверх, и мы потеряли их из виду.

10

— Нет! — Айлия хотела закричать, но из ее губ вырвался лишь хриплый шепот. И снова она застыла неподвижно, с отчаянной пустотой во взгляде.

Между тем я размышляла о том, удастся ли нам воспользоваться необычной силой колодца так, чтобы поток перенес нас вниз, а не вверх. Теперь, после того, как я увидела тех, кто населяет эту башню, у меня пропало желание обследовать ее, и похоже, нам следовало распроститься с надеждой добыть здесь еду и питье. Конечно же, эти кошмарные создания из металла и плоти не едят и не пьют, и даже если бы нам удалось отыскать кладовую в этом лабиринте, мы бы не пополнили своих запасов.

Я постаралась вспомнить, как начался тогда наш полет в колодце. Рука моя случайно оперлась на стену… я напрягла память и отчетливо вспомнила, что стены были выложены разноцветными металлическими плитками. Моя рука скользнула вниз, но поднялись мы вверх. Может быть, на какой-нибудь плитке был знак?

Если так, то смогу ли я найти другую пластинку, которая поможет нам перенестись вниз? Во всяком случае, стоило попытаться, ибо оставаться здесь было жутко, нас в любую минуту могли обнаружить, я похолодела от одной мысли, что придется столкнуться — и может быть, гораздо ближе! — с этими чудовищами. Нам просто повезло, что они не смотрели в нашу сторону!

— Пойдем! — Я взяла Айлию за руку и потянула за собой.

Она попыталась вырваться:

— Нет!

— Ну оставайся здесь, — холодно ответила я. — Они вернутся и найдут тебя.

— Но если мы пойдем туда, — она указала на дно колодца, — они тоже пойдут за нами!

— Не пойдут! — хотя в этом я отнюдь не была уверена. Я наспех объяснила ей, почему нам необходимо спуститься.

— А если у нас не получится?

— Если не получится, значит, придется переправляться через мост. — Я постаралась произнести это уверенно и спокойно, однако, по правде говоря, мне самой это казалось почти таким же страшным испытанием, как встреча лицом к лицу с теми монстрами. Кроме того, единственный мост, что был нам доступен, вел прямо в центр города, а нам лучше было бы выбираться из него.

Моей спутнице все это нравилось не больше, чем мне, поэтому она послушно повернулась и зашагала к колодцу; мы продвигались очень осторожно, прислушивались возле каждой двери, ощупывая их руками, прежде чем перебраться к следующей, больше всего на свете боясь, что дверь вдруг откроется, и мы столкнемся нос к носу с этими мерзкими тварями. Когда мы поравнялись с последней дверью, через которую вышли те двое, я, преодолевая страх, решилась приоткрыть ее, и это вдруг удалось.

Гудение, исходящее, как казалось, от стен, усилилось, и сквозь узкую щель я увидела какие-то металлические конструкции и механизмы непонятного предназначения, рассмотреть которые у меня не было времени.

Наконец мы добрались до колодца, и я внимательно начала разглядывать стены справа и слева от нас. Обнаружить нужную пластинку оказалось не просто, но все-таки я нашла ее, эту плитку с двумя углублениями, одно над другим. Итак, если тогда я нажала на нижнее, значит, сейчас надо попробовать другое. Так я и сделала, немного помедлив и переведя дыхание, — мне было очень страшно проверять свою догадку.

Если мы выйдем в колодец и опять воспарим вверх, вслед за той чудовищной парой из металла и плоти, очень может статься, что мы попадем не в убежище, а прямо в их руки. Тут я вспомнила про сверток, что был у меня, и решила сначала попробовать с ним…

Я развязала веревки и кинула пакет в шахту колодца. От моего броска он пролетел почти до противоположной стены, затем стал опускаться вниз — я оказалась права.

— Вперед! — приказала я и шагнула в пустоту, преодолевая испуг; падать было еще страшнее, чем взлетать.

Айлия чуть заколебалась, коротко вскрикнула и все же последовала за мной. Спуск оказался быстрее подъема. И все же падением это назвать было нельзя. Перебирая ногами в воздухе, я добралась до стены, в которой виднелись входные отверстия, потому что вспомнила, что мы миновали один тускло освещенный ярус, когда поднимались наверх. Теперь, когда у нас была возможность уйти вниз, я приободрилась и решила проверить ярус, хотя он почти наверняка был пустым или почти пустым.

Мне показалось, что Айлия не хочет туда забираться, но оставаться одной ей тоже не хотелось. Мы подобрались к этому ярусу, и я схватилась за край отверстия, Айлия, цеплявшаяся за мой плащ, пробралась туда вслед за мной. Мы уселись в проходе, и я почему-то вспомнила, как вранг восседал на скале… Мой пакет пролетел мимо нас и упал на дно шахты — но теперь я о нем уже не думала.

Очень скоро я обнаружила, что на этот раз мы оказались не в таком коридоре, как в верхнем ярусе, а, скорее, в углублении, выдолбленном в стене, но не проходящем насквозь. Внизу был другой коридор, однако при слабом освещении можно было рассмотреть лишь то немногое, что находилось поблизости. В том нижнем проходе стояло множество довольно крупных предметов, на некотором расстоянии один от другого. В конце концов я поняла, что это и есть те самые летающие устройства, которые мы видели на дороге, хотя сейчас они бездействовали.

Это были цилиндры высотой приблизительно в два человеческих роста, на верхушке каждого виднелось нечто конусообразное. Удалось мне разглядеть и входные отверстия с каждой стороны, но все они были плотно заперты, кроме одного, ближайшего к нам.

Впрочем, этот кому-то тоже удалось открыть не сразу. Присмотревшись, я увидела на его боках пятна и опалины, а металл был покорежен и изъеден ржавчиной, торчали острые зазубрины стального листа, и это подсказывало мае, что машина была взломана. Присмотревшись внимательнее, я разглядела то же самое и на втором цилиндре, хотя зачем обитателям башни понадобилось крушить свои же собственные машины, оставалось совершенно непонятным.

Может быть, машины эти служили для перевозки припасов в город, как в Эсткарпе — повозки, на которых из поместий возили продовольствие в Эс? Если так, то там могла быть еда, и я сказала об этом Айлие.

— Вода? — хрипло переспросила она. — Вода?

Мне не верилось, что здесь хранятся запасы воды, но очень не хотелось отнимать у нее эту маленькую надежду. Нам действительно нужно найти воду и как можно скорее, иначе у нас просто не будет сил, чтобы выбраться из города.

Не было ни ступеней, ни приставной лестницы, чтобы спуститься с площадки, на которой мы стояли, в проход внизу, но расстояние казалось не очень большим, и я рискнула. На этот раз Айлия не последовала за мной, она пообещала оставаться на месте и никуда не совать свой нос.

То, что я обнаружила, думая, как бы спуститься, нельзя было назвать ни веревкой, ни канатом, скорее всего это напоминало сеть, очень прочную с крупными металлическими ячейками. Размер их оказался достаточным, чтобы я могла поставить туда кончик сапога, но нога чуть больше моей туда бы не поместилась.

Я оглянулась назад. Айлия стояла, прижавшись к ограждению, отделявшему пустоту колодца от входного отверстия. Прежде чем начать спуск, я махнула ей рукой, и она в ответ махнула мне. Когда я достигла опаленного края машины, я согнулась, чтобы получше осмотреться и чуть было не потеряла равновесие. Я невольно придержалась рукой за стенку цилиндра, и словно в ответ на это внутри машины все озарилось светом.

Я увидела беспорядочное нагромождение ящиков, сундуков, свертков, вскрытых и взломанных — здесь явно орудовали воры. Но содержимое ящиков меня разочаровало, ибо в них были, главным образом, металлические бруски и плитки. В довершение всего, там стоял отвратительный запах, шедший от липкой лужицы, в которой на боку лежал большой барабан.

Хотя сама лужица уже почти высохла и превратилась в сальное пятно, испарения были такими сильными, что я побоялась оставаться дольше в этом замкнутом пространстве, так как начала кружиться голова. Вероятно, испарения были ядовитыми.

Я стала пробираться назад, размышляя о том, стоит ли попытаться продвинуть одну из машин ближе к выходу, но вдруг так раскашлялась, что мне уже не хотелось ничего, лишь бы сбежать отсюда, и не только из этого места, а вообще из этого проклятого города.

Едва я приблизилась к отверстию и нащупала рукой сетку-трос, как застыла на месте, увидев свет, льющийся из глубины помещения — яркий луч ослепил меня на мгновение. Впрочем, там, где я находилась, оставаться все равно было невозможно: зловонные испарения опалили и горло, и легкие. Ничего не видя, я протиснулась через разлом и, держась за трос, спустилась еще ниже, и вновь меня настиг сильный приступ кашля, я только и могла, что прислониться к боку машины, и стояла, прижав руки к груди, ослепшая от слез.

Тут сверкнула еще одна вспышка света, но на этот раз я стояла боком, и огонь не попал мне в глаза. Теперь это было ровное свечение, и я подумала, что, наверное, это воры, разграбившие виденные мною машины, продолжают что-то искать, и упорство, с каким вели они поиски, доказывало, что они разыскивают нечто очень важное для себя.

А что если это такие же люди, как и мы сами, и они тоже ищут еду и воду? В конце концов за многие годы Ворота могли поймать в ловушку не только нас двоих. Как ни ничтожна была эта надежда, мне так не хотелось расставаться с ней, что я решила выяснить все и выследить того, кто зажигает огонь, кем бы он ни оказался.

Но чтобы выполнить задуманное и достичь источника света, мне придется еще дальше уйти от Айлии, и она опять останется в одиночестве, а если вернуться и объяснить — это только отнимет время…

Я думаю, мозг мой был тогда затуманен испарениями, которыми я надышалась возле машин, но в те минуты все решения казались мне логичными и правильными. Я не стала возвращаться к Айлие, а вместо этого обошла кругом ближайший цилиндр и направилась туда, где виднелся отблеск света.

Хорошо уже то, что у меня достало здравого смысла продвигаться осторожно и медленно. Я пряталась и таилась со всей ловкостью, какую приобрела еще в Эскоре. Полумрак, царящий здесь, был весьма кстати, а ряды машин оказались прекрасным укрытием — спрятавшись за одну, можно было выждать и осмотреться, прежде чем перебираться к другой.

Кашель перестал меня мучать, хотя и здесь воздух нельзя было назвать свежим, но уже не было того тошнотворного одуряющего запаха. Вот только жажда усилилась до такой степени, что я просто обезумела, и мне почему-то казалось, что я непременно найду воду там, впереди. Это была уже какая-то мания.

Наконец я прижалась к боку очередной машины, наблюдая пристально за теми, кто копошился здесь. Двое из них уцепились за паутинообразную сеть возле машины, которую собирались взломать, и следили за действиями двух других, а те сидели на полу и возились с каким-то прибором. Он высекал яркие, с металлическим отливом, пучки света, что разбрызгивались во все стороны, и медленно разрезали стенки машины.

Я совершила тогда ошибку, взглянув прямо на этот свет, — и мгновенно ослепла. Я отшатнулась назад и закрыла глаза, дожидаясь, пока зрение вернется ко мне. Одного беглого взгляда на этих взломщиков было достаточно, чтобы понять: они не имеют ничего общего с теми полумашинами-полулюдьми, которых мы видели. Они были похожи на самых обычных людей с руками и ногами.

Наконец я решилась открыть глаза, но не отняла ладони от лица, словно пытаясь защититься ими от ослепительного блеска. «Что им подчиняется? — думала я. — Настоящий огонь или энергия света? Если огонь, то я могла бы и сама вызвать его, потому что это — проявление природных сил, а они подвластны колдуньям». Но похоже, это было совсем другое, потому что вспышка возникала из трубки, которую один из них держал в руках, а она, в свою очередь, с помощью гибкого шланга соединялась с ящиком, стоящим на полу рядом со взломщиками.

Неожиданно огонь погас. Те двое, что находились возле ярко освещенного троса, начали взламывать размягченный металл.

Однако я на них больше не смотрела. Один из тех, кто держал трубку, сложил свое странное орудие и подошел к груде пакетов. Он поднял с полу флягу, поднес ее к губам — и стал пить!

Вода!

В эту минуту все свои познания, всю свою колдовскую силу, какую я имела и еще могла приобрести, я отдала бы за тот сосуд, что держал незнакомец!

Наконец, он поставил флягу обратно и вернулся к своей трубке. Он поднял ее, собираясь вновь начать работу, а я, не выдержав, осторожно стала передвигаться вдоль ряда машин, скрывающих меня от их глаз. Впрочем, они были слишком поглощены своим занятием, причем работали совершенно открыто, не таясь, словно им некого опасаться, и я тоже позабыла об осторожности.

Вся моя жизнь, мой мир, мое будущее сузились до размеров этой фляги. Я пробиралась к ней, почти не таясь, лишь время от времени бросая короткие взгляды на работающих, чтобы удостовериться, что они не заметили меня. Рука моя, наконец, дотянулась до фляжки, и я поднесла ее к губам.

Там оказалась не совсем вода, питье в этом мире имело какой-то кисловатый привкус, но оно необыкновенно освежило мои растрескавшиеся губы, опаленный рот и иссушенное горло, и я с трудом удержалась, чтобы не выпить все залпом, ограничив себя несколькими глотками.

Вдруг оттуда, где копошились взломщики, раздался крик, и я в испуге обернулась, уверенная, что они заметили меня. Но волновалась я напрасно — просто им удалось, наконец, взломать дверь.

Я стала ощупывать пакеты и свертки, наваленные здесь в беспорядке. Было среди них несколько, в которых, судя по всему, находилась еда, и два из них я решила взять с собой. Унести больше я не могла, потому что тут же наткнулась еще на фляжку с водой, по весу — полную.

Развязав пояс и соорудив с его помощью нечто вроде рюкзачка за спиной, я осторожно пристроила свои трофеи; пора было пробираться назад, к Айлие, она уже заждалась меня, и я вновь вступила за спасительную тень машин. Отсюда мне хорошо был виден вход и сами незнакомцы, которые, закончив свои дела, тоже уходили. Если они так же, как и мы, оказались в этом городе случайно, мы обязательно должны встретиться. После того, как я утолила жажду, осмотрительность вернулась ко мне, я понимала, что опасно искать встречи с незнакомцами, пока мы окончательно не убедимся, что они не враги.

Когда я добралась до места, где оставила Айлию, девушки там не оказалось. Позвать ее во весь голос я не осмелилась: меня могли услышать чужие. Я не знала, смогу ли выбраться отсюда с грузом за плечами.

Однако выбраться мне удалось, и, нагруженная запасами, я поспешно направилась в сторону колодца, но и здесь не было никаких следов Айлии. Я заглянула в шахту, пристально осмотрела ее дно, но там моей спутницы тоже не было, хотя что-то говорило мне — она проходила здесь.

Когда ноги мои коснулись дна колодца, я огляделась по сторонам, отыскивая взглядом сверток, брошенный мной вниз перед тем, как мы перебрались в нижний ярус. Пол был изборожден следами — они ясно выделялись на пепельных наносах — но их было гораздо больше, чем могли оставить мы. Может быть, те, кто сейчас возились у машин, тоже пришли этим путем? Но когда мы шли сюда, никаких следов, кроме наших, не было вообще. Я внимательно стала изучать каждый фут устланного плитами пола, пока не оказалась рядом с тем проходом, по которому мы проникли сюда, на дно колодца.

Сейчас я была уже довольно далеко от источника вибрации, находившегося на том ярусе, где от нее гудели стены и пол, но вновь услышала какой-то звук впереди. Это не был рев, предупреждающий о приближении летающей машины, он скорее походил на крик и, вроде бы, человеческий. Я едва удержалась, чтобы не окликнуть Айлию, но вовремя спохватилась: если она попала в беду, действовать следовало с удвоенной осторожностью.

И я пошла назад, по запыленному коридору, ведущему к туннелю, потому что мне показалось, будто впереди я увидела какое-то движение. Я шла медленно и прислушивалась; если что-то — или кто-то! — движется мне навстречу, я, возможно, успею отступить, а если — удаляется — могу спокойно следовать за ним.

В неярком мерцающем свете я, наконец, увидела Айлию. Ее тащили по коридору двое, разглядеть их я не сумела, увидела лишь, что ростом они были ниже ее. На моих глазах один из них злобно ударил девушку по спине, отчего она пошатнулась и чуть было не упала. На ногах она все же удержалась, но шла так, словно была в полубессознательном состоянии или напугана до такой степени, что ей и в голову не приходило сопротивляться.

Они были уже очень близко от туннеля и через секунду или две вошли в него. Я бросилась бежать, наполненные водой тяжелые фляги больно били меня по спине и по ребрам, наверняка оставляя синяки, и все же это были не такие удары, как тот, что получила Айлия.

Оказавшись в туннеле, я ненадолго остановилась, однако не столько прислушиваясь к тому, не приближается ли летающая машина, сколько стараясь определить, в какую сторону увели Айлию — в глубь башни или, наоборот, наружу?

Но как я ни вглядывалась, как ни вслушивалась, понять так ничего и не смогла. В конце концов я почему-то решила, что они покинули башню и подумала, что едва ли обитатели города могли выбрать другой путь, ведь здесь так часто проносятся летающие машины.

В полной растерянности я выходила из башни, холодея при мысли, что мои рассуждения неверны, и вместо того, чтобы следовать за Айлией, я иду совсем в другую сторону.

Но не успела я выйти из этого узкого туннеля и оказаться под ночным небом, как убедилась, что была совершенно права. В темноте я споткнулась о какой-то предмет, и нога моя нечаянно отшвырнула его, так что он завертелся на полу в матовом лунном свете — нельзя сказать, чтобы снаружи была непроглядная темень, светила полная, очень яркая луна, и весь мир был окутан серебристой дымкой.

То, что я поддала ногой, было мне очень хорошо знакомо, ведь я делала его своими собственными руками: это был пакет из-под высушенных трав — наследство Ютты. Сверток не мог выпасть тогда, когда мы впервые оказались здесь, ведь уже после этого я развязывала пакет, доставая сушеное мясо; я хорошо помнила, как крепко он был завязан, я чуть ногти не сломала, развязывая бечевку. Значит, кто-то раскрыл этот пакет здесь и выбросил или выронил траву.

Я опустилась на колени и стала осторожно ощупывать землю вокруг. Даже если что-то выпало еще, я ничего не нашла. Значит, можно было заключить, что тот, кто захватил мою спутницу, взял и пакет, обыскал его и выбросил ненужное или, может быть, выронил случайно.

Те взломщики, которых я застала в пещере, и призрачные фигуры, виденные мною рядом с Айлией — мне показалось, что они похожи. Это, конечно же, были люди, правда, ростом несколько ниже обычных людей. Теперь, когда я закрыла глаза и попыталась представить их, мне показалось, что руки и ноги у них были чересчур тонкими. Тут же вспомнились обитатели Эскора — фасы, их раздутые, обрюзгшие тела и паучьи конечности; эти существа, забравшись под землю, настолько отдалились от людей, что теперь выглядели крайне отвратительно, как казалось нам, живущим в нормальном мире над их темными мрачными норами.

Может быть, это фасы нашли проход через Ворота? Но нет, фасы боятся огня, они бы не смогли пользоваться таким инструментом.

Главное, те, которых я выслеживала, явно проходили здесь судя по моей находке… а дальше? Могла ли я настичь их сейчас, при свете луны, или уже слишком отстала? Впрочем, нет, кажется, времени прошло не так уж много.

Земля здесь была довольно твердой, впрочем, на мое счастье, присыпана серым песком, на котором следы должны были выделяться довольно четко. Я шла, низко опустив голову, вглядываясь в землю, стараясь отыскать хоть какие-нибудь отпечатки, и вскоре вышла на другую дорогу, гораздо более грубую, чем та, что вела к башням. Дорожную пыль испещряли следы — было очевидно, что здесь недавно прошли. Наклонившись, чтобы получше их рассмотреть, я обнаружила ясные отпечатки ног, среди которых резче всего выделялись следы остроносых сапог — следы Айлии. Другие казались значительно меньше и уже, а носки обуви были не круглыми, как обычно, но расходились длинными острыми лучами — такие следы прежде мне никогда не встречались. Но раздумывать об этом было некогда, и я пошла вперед.

Следы привели меня на открытую площадку, где я заметила глубокую и широкую колею — вероятно, Айлию на чем-то увезли. Я отправилась дальше, следуя по колее.

Она привела меня к другой дороге, но не пересекла ее а пошла параллельно ей, но в обратном направлении; я по-прежнему придерживалась колеи и вскоре очутилась в местах, похожих на те, где мы проходили, направляясь к башням. Но эта местность была более холмистой и неровной, чем та. Дорога шла не отклоняясь, прямо через холмы, в то время как колея петляла, огибая неровности и препятствия. Вдали ничего невозможно было разглядеть, и я прислушалась, надеясь уловить хоть какой-нибудь звук, который подскажет, близко ли я от цели или, может быть, слепо и безрассудно иду сейчас прямо в руки врагов.

С каждым шагом холмы становились все выше, а между ними торчали причудливые скалы — вернее, я думала, что это скалы, пока, услышав какой-то шум, не нашла укрытия за одной из них. Моя рука оперлась о каменную поверхность, и я нащупала странный шов или рубец. Вглядевшись, я поняла вполне определенно, что это отнюдь не создание природы, а скорее, творение рук человека или, по крайней мере, разумного существа — меня окружали остатки строений, наполовину уже занесенные песком.

Я размышляла об этом недолго, снова услышав звук, настороживший меня: то ли свист, то ли шипение и вслед за этим слабый хруст. Выглянув из своего убежища, при свете луны я разглядела какую-то странную, невиданную прежде машину. По сравнению с теми, стремительно летающими по воздушным дорогам над городом, это была довольно неуклюжая, уродливо сконструированная машина, изобрести которую, по-моему мнению, мог лишь извращенный разум.

Колес не было, но широкие ленты, охватывающие машину с боков от передней части до задней, вращались, приводя в движение громоздкое сооружение, на крыше которого был установлен какой-то ящик или коробка. Если эта машина и везла людей, то они могли находиться только в этой кабинке наверху; воздух туда поступал через узкие вертикальные щели, прорезанные равномерно по периметру.

Машина ползла медленно, тяжело, равномерно и казалась настоящей двигающейся крепостью, и я удивилась изобретательности разума, задумавшего такое и давшего ему жизнь. Передвигалась эта махина вдоль колеи по направлению к башням. Может быть, у тех, кто находился сейчас в кабинке наверху, была цель — захватить грабителей?

Я стояла в своем убежище, держась за край полузасыпанной песком стены, и смотрела на ползущую машину, пока она не скрылась из глаз.

11

Можно ли определить, что такое «запах» Силы? Я знаю только, что можно почувствовать запах зла, рожденного Тьмою, хотя никогда не могла определить, физическое ли это ощущение или нечто из области духа. Но могу поклясться, что в Эскоре я могла определить места, где селилась Тьма, места, которых следовало избегать. Однако в этом мире стояло повсеместно едкое и острое зловоние, от него невозможно было отделаться, и способность предвидения далее в той малой степени, в какой я овладела ею вновь, притупилась. Словно бы, пройдя через Ворота, я утратила право на нее, и у меня не было теперь никакого оружия для защиты.

Я могла надеяться только на свои пять органов чувств, а для меня это было почти равносильно слепоте. Однако мне очень важно было знать, могу ли я хоть немного рассчитывать на свой Дар. Если бы мы находились по-прежнему в нашем мире, у меня оставалась хотя бы слабая надежда установить с Айлией мысленную связь, и тогда мне, может быть, удалось бы узнать о ней хоть что-нибудь: где она находится и что ей угрожает, и даже, при удачно сложившихся обстоятельствах, заглянуть ей в глаза.

Здесь это была почти безнадежная затея, но я оперлась спиной о полуразрушенную стену и стала выстраивать в памяти образ Айлии, сконцентрировавшись на ней, добиваясь от нее ответа.

Только…

Вот!

Изумленная, я не могла ничего понять. Это была не вапсалка — я коснулась, только слегка коснулась одной грани разума столь могущественного, что даже этот ничтожный контакт меня буквально опустошил, иссушил, столкнул с моего пути, потому что это была Сила, превосходящая мою стократ.

Конечно, это была не Айлия, тут не оставалось никаких сомнений. Однако была ли я уверена, что то, чего я коснулась, тоже появилось из моего мира и так же, как и я, было облечено Даром. Ворота… может быть, я была права, и другим тоже удалось пройти через них? Вот только…

Какая-то часть меня страстно желала вновь обрести этот успокоительный контакт с близким мне разумом. Но с другой стороны, я не могла избавиться от тревоги. Хорошо зная историю Эскора, я помнила и о том, что прошедшие через Ворота могут оказаться посланцами Тьмы, а вступить во взаимодействие с черной силой означало стать проводником ее, для меня же это было равнозначно гибели.

Я не могла поверить, что те создания из плоти и металла или те, кто ползли по дороге в движущейся крепости, были уроженцами Эскора. Мы никогда не попадали в зависимость от машин и механизмов — как раз это мы больше всего ненавидели в кольдерах, они являлись для нас полулюдьми, превратившимися в придатки механизмов, которые обслуживали.

Но где-то здесь, причем не очень далеко отсюда, был, по крайней мере, некто из моего мира. И я горячо желала отыскать его, но не смела, понимая, что прежде надо разузнать о нем побольше.

Колея, прорытая этой железной гусеницей, отчетливо виднелась при свете луны. Тяжелое скрежетание затихло где-то вдали. Я не сомневалась, что этим самым путем увезли Айлию, и решила следовать за ней до конца. Осторожно, боясь пролить, я отхлебнула воды из фляжки и, не теряя больше ни минуты, пошла по колее.

Я шла, все больше и больше убеждаясь, что вдоль дороги виднелись не холмы и пригорки, а остатки полуразрушенных строений. Наверное, раньше здесь был город, не такой, конечно, как тот, с башнями и воздушными дорогами, но тоже достаточно большой.

Затем дорога стала резко петлять между высоких стен и неожиданно вывела меня к большому котловану, напоминающему громадный кратер, уходящий глубоко в землю. Рядом не было видно остатков строений, а следы железных гусениц обходили котлован стороной.

Самый центр этого котлована зиял беспредельной чернотой, как и горловина шахты колодца, когда мы глядели в нее, но был он гораздо больше, почти как основание одной из таких башен-небоскребов.

Укрыться здесь было негде. Когда я приблизилась к краю котлована, я стала видна при лунном свете любому наблюдателю как на ладони, равнозначно было протрубить тревогу, стоя на крыше башни. Однако Айлия находилась именно здесь, я чувствовала, и надо было что-то делать, ибо на мне тяжелым грузом лежала ответственность за нее, ведь именно я, как ни горько это сознавать, была в какой-то мере виновна в ее несчастьях и теперь должна была для ее спасения сделать все, что в моих силах.

Я не знала, может быть, сейчас и за мной кто-то внимательно наблюдал. Может быть…

Чтобы обдумать все еще раз, я отошла от котлована назад, туда, где можно было спрятаться за разрушенную стену. Остановившись, я подняла левую руку и прикрыла ладонью глаза, а правой коснулась жезла, что по-прежнему висел у меня на поясе. Другого знака Силы у меня с собой не было, а мне так не хватало хотя бы чего-нибудь, что помогло бы моим слабым усилиям.

Я вновь, закрыв глаза, мысленно нарисовала образ Айлии, и мой разум устремился на ее поиски.

Я натолкнулась на черноту и узнала ее, эту черноту — опять кто-то, более могущественный, чем я, опередил меня. Душа Айлии была словно заперта на замок, кто-то воздвиг барьер, лишив меня возможности дозваться ее. Встревоженная, я попыталась осторожно, одним легким прикосновением, найти разум того, кто это сделал, и то, чего я коснулась, оказалось совсем непохожим на что-либо знакомое мне прежде.

Машина, обладающая Силой? Я не верила, это было немыслимо. Сила вообще несовместима с какими бы то ни было машинами и механизмами — так было всегда. Колдунья, если возникала необходимость, умела обращаться с мечом, и моей матери случалось пользоваться оружием, и все же в основном она полагалась на свою Силу. С машинами же мы не имели дела никогда!

Я только и смогла понять, что разум Айлии заперт, изолирован подобно моему, а сделала это машина! Может быть, познания Эскора вкупе с мастерством обитателей этой страны и создали такую чудовищную помесь?

Идти вперед, в это логово, не зная ничего о противнике, который мне противостоит, было чистейшим безумием. Но установить контакт со своей спутницей мне тоже не удавалось. Я разрывалась на части, не в силах обуздать свой разум и заставить его служить мне. Подобное состояние настолько было чуждо моей природе, что я отбросила все колебания, тем более, что легко могла стать жертвой преследователей.

И вдруг я почувствовала присутствие этой, другой Ситы так ярко и отчетливо, словно сама она стала искать со мной контакта, а я не могла уклониться и спрятаться от нее. Тотчас же, против моей воли, меня подхватила незримая волна и повлекла вперед, прочь от углубления в стене, где я пыталась найти укрытие, прямо в зияющее чернотой жерло норы. Это было почти физическое ощущение, сходное по природе с потоком Силы в том зале, где мы открыли Ворота, правда, на этот раз гораздо сильнее.

После короткого замешательства я, собрав все силы, начала сопротивляться, подобно пловцу, который барахтается в воде, а стремительное течение безжалостно и неумолимо несет его прямо на острые крутые скалы. И к своему ужасу я почувствовала, что Сила, захватившая меня, обладает человеческими эмоциями, да-да, сейчас она торжествовала и ликовала, осознавая свою победу, и нетерпеливо жаждала довести все до конца; а я уже утратила свою волю и не могла противиться ей.

Так донесло меня, наконец, до разверстой черной пасти котлована, готовой поглотить меня, утянуть вниз. И тут я разглядела, что меня подтащило к какой-то платформе. Нельзя сказать, чтобы она была широкой, и предназначалась, вероятно, для ползающих махин, на ней эти железные гусеницы опускались вниз. Заглянув туда, я не смогла разглядеть ничего, видно, глубина тут была неизмеримая, подобно тому, как бесконечно уходили вверх башни города.

На некотором расстоянии от платформы я увидела ступеньки лестницы, что, прилепившись к стене котлована, винтообразно уходили вниз, насколько хватало глаз. Я все еще пробовала сопротивляться безжалостной силе, неумолимо тянувшей меня туда, но понимала, что обречена, что освободиться мне уже не удастся, и покорно начала спускаться.

Я почувствовала мучительное головокружение и, быстро сообразив, что не нужно смотреть под ноги, в разверзшуюся тьму, стала разглядывать стены, мимо которых спускалась.

Время потеряло всякий смысл, мой мир сузился до пространства между лестницей и стеной, где кончается эта пучина, я не знала, и казалось, что спуск продолжается долгие часы и дни. Стена была гладкой и ровной, и взгляд легко скользил по зеркальной поверхности отполированных плит, но иногда из нее вдруг выступали острые, неровные камни, выделяющиеся на однородной поверхности.

Лунный свет, который там, наверху, изливался серебряными блестками, теперь уже не достигал меня, и пришлось двигаться медленнее, ощупывая ногой каждую ступеньку. Конца этому пути, думалось, не будет никогда.

Наконец, когда мне уже казалось, что спуск мой длится целую вечность, я нащупала ногой не ступеньку, а ровную поверхность. Покачиваясь от напряжения и усталости, я прислонилась к стене, не решаясь поднять голову и взглянуть наверх, туда, где внешний мир виднелся слабой точкой матового лунного света; вокруг меня по-прежнему царила непроглядная тьма. Мне было невыразимо страшно отважиться и шагнуть прочь, отделиться от стены, которая давала хотя бы призрачное ощущение безопасности, если вообще в таком месте, как это, можно было говорить о какой-то безопасности. Но выбирать не приходилось, воля моя по-прежнему была парализована, и неведомая сила не отпускала меня.

Мне ничего не оставалось, как только начать двигаться вперед, держась рукой за стену и пробуя ногой поверхность перед каждым шагом. Я прошла уже, наверное, несколько десятков шагов, и тут рука моя, которая ощупывала стену, неожиданно почувствовала пустоту. ЭТО был боковой коридор, и неумолимая сила тянула меня именно туда. Обезумев от страха, я первым делом вновь нащупала стену, и так всю дорогу пальцы указывали мне путь. Я продвигалась медленно, не отрывая ног от пола, чтобы не попасть в ловушку, и, как оказалось, была права, потому что коридор внезапно оборвался ямой.

Не успела я прийти в себя от изумления, как усилилось ощущение, что я барахтаюсь в потоке, который стремительно несет меня куда-то помимо моей воли. Я безумно хотела знать, кто или что? — подстроили эту ловушку, куда я не попала только чудом. Теперь у меня не оставалось никаких сомнений, что какой-то колдун заманил меня, колдунью более слабую; но именно этого я боялась больше всего, потому-то и бежала в Эсткарп, понимая, что пленение духа будет пострашнее физического рабства. А сейчас желанный Эсткарп был далек как никогда, и я сама была на волосок от гибели.

Тут впереди послышался какой-то звук, напоминающий слабый свист или шипение. Одновременно вдали возникла полоса света, которая все расширялась, и я закрыла глаза, не в силах смотреть на это ослепительное свечение. В стене появилось отверстие, и я шагнула в него, в последний раз тщетно попытавшись сопротивляться. Но вступив в эту полосу света, я почувствовала, что принуждение ослабло и я, можно сказать, свободна.

Впрочем, я не успела ощутить преимущества этой своей неожиданной свободы, потому что створки двери захлопнулись за мной, и я оказалась запертой в пространстве настолько тесном и узком, что передвигаться было невозможно. Я стояла, боясь пошевелиться, и страстно мечтала о каком-нибудь оружии…

Насколько можно было понять, я оказалась внутри машины и стояла на карнизе или, во всяком случае, на каком-то довольно узком возвышении, а впереди меня происходило некое действо, смысла которого я постичь была не в силах. Я разглядела доску или экран, на котором вспыхивали, мерцали и гасли пятна света, а затем вспыхивали вновь, беспорядочно и, на первый взгляд, бессмысленно. И надо всем этим слышались престранные звуки, вовсе не похожие на человеческую речь.

Казалось, этот экран разделял лежащее ниже пространство на две части, хотя существовал и проход — низкая каменная кладка, ведущая от того самого места, над которым я находилась, и до узкой арки под экраном.

С каждой стороны этой кладки виднелись клеткоподобные отсеки, отделенные друг от друга перегородками, высотой чуть ниже человеческого роста, каждый была похож на маленькую комнату. Некоторые из них были заняты, и, разглядев, кто же занимал их, я в ужасе отпрянула назад, больно ударившись о плотно закрытую за моей спиной дверь. Я вспомнила, что уже видела такие силуэты там, в коридоре, вместе с Айлией, хотя издалека и нечетко. Теперь же я смогла разглядеть их при ярком свете и поняла, что хотя эти существа отдаленно напоминают людей, выглядят они гораздо страшнее всех монстров Эскора. Исчезла моя последняя надежда, что я могу здесь найти людей, которые, подобно нам, прошли сюда через Ворота.

Были эти существа маленького роста, с бледно-серой кожей, вид которой вызывал отвращение. Если у тех полулюдей из башни на голове не было волос, то этих отличала желто-белая, соломенная шевелюра, у некоторых сквозь волосы проглядывались грязно-красные, покрытые струпьями пятна, при одном взгляде на которые подкатывала тошнота. Они были одеты в какие-то странные костюмы, так плотно прилегавшие к телу, что казались второй кожей. Эта так называемая одежда была одинаково серого цвета, но гораздо более темного оттенка, чем кожа под ней, так что голые руки выделялись как бледные клешни, и были они невероятно худы — просто кости, обтянутые кожей.

Когда я вновь сделала шаг или два вперед, чтобы разглядеть их получше, я заметила, что лица их совершенно одинаковы, словно все они были копиями, сделанными с одной и той же модели, но некоторые из них были обезображены грубыми красными рубцами, а кожа других изъедена оспинками.

Двигались они медленно и лениво, если двигались вообще. Большинство из них лежало на узких грубых полках, каждый в своей комнате-клетке. Другие просто сидели, уставившись вперед прямо на низкую стену, словно дожидаясь какого-то знака или сигнала, который их убогий разум мог если не понять, то хотя бы просто воспринять. Один или двое ели прямо руками из круглых чаш, вытаскивая и отправляя в рот какую-то зеленоватую, отвратительного вида гадость. Я поспешно отвернулась от них, передернувшись от отвращения, не выдержав вида этих чавкающих слюнявых рож.

По внешнему виду они, скорее всего, были мужского пола, хотя вообще-то больше напоминали животных.

Неожиданно на большой доске-экране вспыхнул какой-то сигнал, и одновременно послышался хлопок. Те, кто лежали на своих полках, быстро вскочили и встали каждый возле своей двери. Те, кто ели, отбросили чаши и сделали то же самое.

Но только некоторые из них выбрались из своих клеток и столпились возле прохода. Затем, выстроившись в шеренгу, они повернулись и зашагали, удаляясь от того места, над которым я стояла, по-прежнему, казалось бы, не замеченная никем.

Остальные остались стоять, где стояли. Время шло, но они не выказывали никакого нетерпения, не спешили разойтись, чтобы продолжить свой прерванный отдых или вновь приступить к еде, но в то же время не стремились куда-то уйти.

Световой сигнал на экране растаял, затерявшись среди других огней, и я решила, что пора позаботиться о собственной судьбе, хотя было совершенно очевидно, что мне не удастся выбраться за дверь, накрепко запертую за мной.

Айлии не было ни в одной из этих клеток; но что находилось позади светящегося экрана — я не знала, а именно туда направились, выстроившись в колонну, эти твари. Может быть, как раз сейчас они настороженно следят за мной, дожидаясь, когда я спущусь к ним, на нижний уровень. Я никак не могла понять, действительно ли они ничего не знают о моем присутствии. А попытаться связаться с Айлией мысленно я не решалась.

Да у меня и не хватило бы времени, чтобы осуществить это. Можно было не сомневаться, что тот, кто командовал этим подземным городом, принял все меры предосторожности, в чем я довольно быстро убедилась — неожиданно меня словно сковало жестким, негнущимся панцирем, и я, как ни старалась, не могла сбросить его с себя. Только глаза еще слушались меня, я могла поднимать и опускать веки. Все остальное тело было словно заморожено, будто бы одна из страшных сказок моего детства вдруг стала явью, и я превратилась в камень.

Заключенная в своем панцире, я могла лишь наблюдать, как четверо из тех, кто стоял в ожидании внизу, обернулись и зашагали в мою сторону. На этот раз недалеко от меня стена словно разошлась, и я увидела в углублении на платформе четырех охранников. Они окружили меня, и один из них нацелил на мои ноги какую-то штуку, похожую на охотничий дротик. Едва он сделал это, узы, которые сковывали нижнюю часть моего тела, словно упали, и я смогла двигаться; они провели меня на свою платформу, и мы стали опускаться на ней, пока, наконец, не оказались рядом с перегородкой, которая заканчивалась аркой и светящимся экраном.

Видимый только с уровня двери, но никак не выше, экран этот со своими бегающими огоньками вызывал страх. Он был какой-то инородный, совершенно чуждый мне, но при этом было в нем нечто такое, что я могла признать Силой, которой владели колдуньи. Однако на меня эта сила нацелена не была, я чувствовала, что не его сила заманила меня сюда.

Сопровождаемая охранниками, я прошла сквозь арку под экраном. Здесь, по эту сторону, не было никаких отсеков, прямо передо мной возвышался помост на четырех ступенях. На нижнем уровне вокруг помоста были расставлены маленькие экраны, но только два из них, напротив меня, светились огнями. Под каждым экраном я заметила доски, направленные под углом вниз, к полу, густо покрытые кнопками и рычагами. С каждой минутой все неотвязнее преследовали меня воспоминания о Цитадели кольдеров, вернее, не сами воспоминания, а рассказы, слышанные в детстве.

Возле каждой такой доски была закреплена скамья. Одетые в серое люди сидели за теми двумя экранами, что светились огнями, устремив на них неподвижный взгляд; их руки лежали на досках, готовые в любую минуту при необходимости нажать на кнопку или перевести рычаг.

Однако на самом помосте находилось нечто такое, что сразу привлекло все мое внимание; очевидно, в этом и была разгадка тайны, так занимавшей меня. Там стоял высокий, в форме колонны, прямоугольный прозрачный кристалл, внутри которого находился человек из Эскора. И не просто представитель древней расы, — это я определила сразу, как только внимательно взглянула на него, но именно тот самый человек, которого я видела в своем давнем сне, тот, который открыл Ворота, а потом долго сидел, вглядываясь в их очертания.

Он был погребен там, но нет, не мертв. Милосердная смерть не взяла его. Сквозь верхушку его хрустальной гробницы струилась паутина серебряных проводов, они не спускались неподвижно, но извивались и трепетали, искрились в воздухе, словно были не металлическими, словно сквозь кристалл текли ручейки воды.

Глаза пленника были широко открыты, и он смотрел прямо на меня. В его пристальном взгляде я увидела свирепый огонь, требовательность, напряженную и жестокую, и все это было обращено на меня. За эти несколько мгновений он попытался перевернуть мое сознание, сломить, подчинить полностью своей воле. И еще, я почему-то сразу поняла, что каким-то образом через меня лежит его путь к свободе, только поэтому он и завлек меня сюда.

Возможно, если бы я подчинилась его требованию, ему бы тотчас удалось выполнить задуманное. Но я отпрянула почти машинально, не думая — никто из древней расы не уступал силе без сопротивления, любое насилие вызывало в нас желание противостоять и одолеть его. Попроси он меня, вместо того чтобы заставлять силой, все было бы по-другому. Но он так жаждал освободиться, а просить не мог, не доверяя, по-видимому, никому и ничему в этом мире.

Яростно метались и пульсировали серебряные нити, словно он пытался овладеть моим разумом, превратить меня в послушную ему невольницу Тут я услышала недоуменный вскрик и увидела, как из-за одного светящегося экрана вскочил человек. Он весь подался вперед, пристально всматриваясь в замурованного в кристалле пленника, затем обернулся и уставился на меня; удивление на его лице сменилось возбуждением, а затем довольством.

Он, так же как и я, отличался от этих серых существ, населяющих подземелье, но древней расе не принадлежал. Не обладал он и Силой, что я поняла сразу, едва взглянув на него. В лице его были живость и ум, но при этом чувствовалась такая беспристрастность и отчужденность, что хотя он и выглядел, как человек, не оставалось сомнений — он не был им.

Он высоко держал голову, был довольно худ, но не настолько, как обтянутые кожей скелеты — его слуги. Лицо его и руки также не были мертвенно-бледного цвета, как у них, однако тело обтягивал такой же костюм, правда, украшенный гербом, вытканным желтыми, красными и зелеными нитками.

Волосы почти такого же ярко-желтого цвета, что и герб, достаточно густые и длинные, до плеч, он убирал за уши, как это делали сулькарцы. Но внимательнее всмотревшись в его лицо, я поняла, что не был он и морским скитальцем, нечаянно проникшим сюда через Ворота, ибо черты лица были слишком резкими и острыми, а широкий нос сильно выдавался вперед, что делало лицо похожим на птичью маску, какую надевали сокольничьи, вступая в бой.

— Ты… Женщина…

Он нажал какую-то кнопку на своей доске, а затем подошел ближе и остановился передо мной, уперев руки в бедра; он окинул меня с ног до головы таким дерзким, оскорбительным взглядом, что я почувствовала, как во мне поднимается гнев.

— Женщина, — повторил он на этот раз уже не удивленно, а задумчиво. Затем перевел взгляд с меня на пленника в кристалле и обратно. — Ты не похожа, — продолжал он, — на другую.

Он махнул рукой куда-то в сторону, за помост, но я не могла повернуть головы — верхняя часть тела была по-прежнему скована, и смогла разглядеть лишь краешек плаща, однако не сомневалась, что там была Айлия. Она не двигалась, и я подумала, что, наверное, ее держат сейчас в таком же панцире, как и меня.

— Так, — теперь он повернулся к пленнику, — значит, ты задумал воспользоваться ее помощью. Почему же с той, другой, ты этого не хотел. В чем же между ними различие?

Пленник в кристалле даже не поднял глаза на вопрошающего, я лишь почувствовала, как огромная волна ненависти захлестнула его, рванулась через хрустальную колонну, в которой он заключен, ненависть, которая не сжигает, а замораживает, ненависть, которую я когда-то чувствовала к своим братьям, и никогда еще я не видела, чтобы ненависть была такой яростной и неистовой.

Человек в сером обошел вокруг меня, в то время как я даже не могла повернуть головы, чтобы взглянуть на него. Я чувствовала, что он не может признать во мне колдунью, как сразу определил это его пленник. И эта мысль пробудила во мне надежду… Впрочем, глядя на беспомощного пленника, я не смела надеяться на многое… Потому что если он признал во мне колдунью, то я признала в нем заклинателя, одного из тех, которых уже нет в Эскоре и которые никогда не были известны в Эсткарпе, где колдуньи тщательно контролировали все познания, чтобы какой-нибудь самонадеянный наглец не обрел эти запретные знания и не возвысился.

— Женщина, — повторил незнакомец в третий раз. — Однако ты хотел передать ей что-то. Значит, она не та, за кого себя выдает, она гораздо выше, хотя по ее виду этого не скажешь. И если она хотя бы совсем немного похожа на тебя, мой недруг, значит, этой ночью фортуна действительно улыбнулась мне.

— Теперь, — он кивнул моим охранникам, и те сгрудились вокруг меня, причем, казалось, существовал какой-то барьер, препятствие, и они почему-то не могли прикоснуться ко мне, — теперь мы передадим тебя в надежные руки, девочка, пока у нас не появится больше свободного времени, чтобы разрешить эту загадку.

Охранники повели меня к противоположной от входа части комнаты, позади узника в кристаллической колонне, и он больше не мог видеть меня, да и вряд ли ему было нужно это — он так же все знал обо мне, как и я о нем. Охранники ушли, а с четырех сторон из пола поднялись металлические столбы шириной с мое запястье; они заскользили вверх, вытягиваясь надо мной, а потом начали светиться, и сразу путы, сковывающие меня, исчезли, словно свалился панцирь. Однако попробовав протянуть руку чуть больше вперед, я обнаружила, что меня окружили невидимой стеной, идущей от одного столба до другого, и я тоже оказалась заключена в прозрачной клетке.

Теперь у меня было нечто вроде квадратной комнаты с невидимыми стенами, здесь можно было сесть, что я и сделала, и немедленно начала осматриваться, словно хотела как можно лучше узнать все о месте, где нахожусь — хотя зачем мне это надо, пока было непонятно, никаких планов я не строила.

Отсюда я могла видеть Айлию. Она полулежала в бессознательном или сонном состоянии на второй ступени помоста, голова ее была повернута в мою сторону. Я могла видеть, как вздымается и опускается ее грудь, значит, она жива.

Мне тоже было необходимо уснуть. За часы, проведенные в этом мире, что закрылся за мной, как будто опустился занавес, накопилось столько напряжения и усталости, что разум и тело требовали отдыха. Мне нужно было сосредоточиться и по мере сил обезопасить себя, чтобы тот, кто стоял сейчас в кристаллической колонне, не мог застать меня врасплох и заставить выполнять свои приказания. Сделав все необходимое, я опустила голову на колени.

В руке моей, спрятанной от света, был зажат колдовской жезл, который я принесла из Эскора. Может быть, он принадлежал этому колдуну-пленнику? Если да, значит, он сразу же при моем появлении почувствовал, что он здесь, и, наверное, захотел получить обратно. Но как он рассчитывал заполучить его сквозь стены кристалла? То, что пленник обладает большой ценностью для человека в сером, совершенно очевидно. А может быть, и меня заключат в такой столб? Я гнала эту мысль прочь, мне просто необходимо было уснуть, ведь завтра я должна была быть решительной и бодрой.

12

Я заснула и увидела сон. Но это было не то сновидение, что грубо вторгается в разум и парализует волю. Мне словно кто-то протянул руку, чтобы отвести в безопасное место, туда, где можно устанавливать мысленный контакт, не опасаясь, что тебя подслушают. Я стояла лицом к лицу с пленником из хрустальной колонны, но происходило все это не там, где мы наяву встретились с ним, а в каком-то другом, незнакомом месте. Он выглядел почему-то гораздо моложе и как-то уязвимей. Не полыхала в глазах ненависть и решимость сломать оковы и взорвать мир, чтобы удовлетворить месть, которой жаждал его дух, и весь он казался совсем не таким, каким я видела его накануне.

То, что он был заклинателем, я уже знала; и он был настолько могущественнее владычицы Эсткарпа, насколько я сама была могущественнее Айлии. И теперь во сне я узнала его имя, вернее, то имя, которым его называли, ведь в нашем мире существовал древний закон, согласно которому настоящие имена подлежат забвению, их нельзя произносить, ибо, став известным врагу, оно давало ему ключ к силе владельца. Его звали Илэриэн, и обитал он когда-то в той самой крепости, где мы нашли Ворота.

Он сам и создал эти Ворота, потому что его ищущий дух всегда стремился к новым познаниям. Открыв Ворота, он прошел через них, намереваясь исследовать то, что находилось по эту сторону. Он пришел сюда, надменный и властный, уверенный в своей силе; это высокомерие и погубило его, так как он пренебрег мерами предосторожности.

Он угодил в паутину, против которой бессильны были все его познания, стал беспомощным и слабым, и никакие заклинания не могли спасти его. Ведь Сила здесь исходила от машины: механизма, который противоположен самой природе Дара, и заклинатель не сумел оказать ей сопротивление — он встретил то, что смогло сломить его.

Между башнями и этой подземной норой издавна велась война. Нынешние обитатели башни сами не нападали на подземелье, в то время как серые существа под командованием того человека, что говорил со мной накануне, совершали набеги на город, воруя запасы пищи и воды. И война эта продолжалась с незапамятных времен, Илэриэн не мог сказать, когда она началась, во всяком случае, задолго до того, как сам он попал в ловушку, а это случилось много веков назад. Это я понимала и сама, потому что времена заклинателей из Эскора миновали уже давным-давно.

И машины, которые я видела в комнате, тоже были установлены целое тысячелетие назад, именно для того, чтобы вести войну; они продолжали работать и теперь, хотя мир на поверхности был разрушен, и не уцелело ничего, кроме нескольких башен. Когда сюда попал Илэриэн, механизмы уже были на пределе возможностей, но захват пленника даровал им вторую жизнь. Сила Илэриэна была передана им, он в известной степени регулировал их и управлял ими, хотя сам, в свою очередь, находился под контролем Зандора, хозяина этого подземелья. Говорили, Зандор всегда был здесь хозяином, но трудно было поверить, что человек может жить так долго.

— Это не совсем человек! — возразил Илэриэн. — Может, он и был им когда-то очень давно. Он научился создавать себе другие тела и переселялся туда, когда то, которое он носил, становилось старым или больным. Машины сплели вокруг него такое поле защиты, что он стал неуязвим, его не может достичь никакой импульс, а я пытался сделать все, что мог. Он скоро узнает, что ты — подобна мне, и тогда пленит тебя тоже, чтобы его машины стали еще могущественнее.

— Нет!

— Я тоже когда-то говорил: «Нет! Нет! и Нет!» Но только мои «Нет!» — это ничто против его «Да». Мне бы только освободиться из этого кристалла: находясь в нем, я бессилен, хрустальные стены не пропускают ничего, но вместе, вдвоем, мы еще покажем, кто сильнее, человек или машина! Ведь теперь я знаю эти механизмы так, как не знает никто, знаю, в чем их слабость и уязвимость, на них можно напасть! И разрушить их! Освободи меня, колдунья! Отдай мне свою силу, и мы вдвоем одолеем Зандора. Если же ты мне не поможешь, то сама попадешь в западню, как и я когда-то, и тогда мы навсегда останемся здесь…

— Он уже поймал меня, я в ловушке, — уклончиво ответила я. Доводы Илэриэна я, конечно, понимала прекрасно, вот только не забыть мне было первые мгновения нашей встречи, когда он пытался подчинить, сломить мою волю и сделать меня не союзником в борьбе, а просто орудием в своих руках.

Он прочел мои мысли и ответил: «Мое положение сделало бы любого слишком нетерпеливым, и ты должна понять: если человек видит перед собой ключ от своей тюрьмы, и так близко, разве он не протянет руку, чтобы взять его? Ты принесла сюда то, что принадлежит мне, и в моих руках это имеет большую ценность, чем любой, самый крепкий меч».

— Жезл…

— Да, он мой, и я уже не надеялся когда-нибудь увидеть его снова. Но тебе он служить все равно не будет никогда. А мне, мне он даст силу, которую отнял этот мир!

— Но как ты получишь его? Не думаю, что твой кристалл так легко разрушить…

— Он действительно кажется прочным, но стены эти можно разрушить. Прикоснись жезлом…

— Значит, чтобы освободиться самой, мне тоже нужно…

— Нет, не то! Ты же знаешь природу такого жезла. Он будет повиноваться только тому, кто создал его, в других руках это бессильная игрушка. Это ключ мой, а не твой!

Я понимала, что он говорит правду. Значит, я по-прежнему оставалась пленницей, а жезл был все так же недоступен своему хозяину, словно тоже был заключен в кристалл.

— Но… — я не успела услышать то, что он хотел сказать, потому что неожиданно он исчез, исчез из моего сна, растаял, словно свеча, которую задули, и я осталась одна. Уснула ли я снова или сразу же после этого проснулась, я не знаю. Но когда я открыла глаза, казалось, все осталось по-прежнему. Я сидела, охраняемая столбами света, в то время как Илэриэн стоял в своей колонне, и я видела только его спину.

Однако в самой комнате многое изменилось: серебряные стебельки, проходящие через вершину кристаллической колонны, теперь равномерно мигали, а еще я заметила, что вспышки и световые блики возникали теперь не на одном экране, а на многих, хотя, когда я засыпала, большинство из них были темными. Сейчас возле них сидели серые человечки. А Зандор вышагивал вокруг помоста, останавливаясь снова и снова возле светящихся экранов и читая световые сигналы, словно это были руны. Вокруг него усиливалось поле напряженности, хотя, казалось, серые существа действовали автоматически, словно бы их не интересовало ничего, кроме этой работы.

Тут раздался громкий шум, и Зандор отошел взглянуть на большой экран, тот самый, который отделял эту комнату от секций, где ютились серые. Его поверхность покрылась рябью световых пятен, как раз в той части, которая за минуту до этого была темной и тусклой.

Зандор некоторое время изучал экран, затем вернулся к одной из маленьких досок, пальцы его побежали по кнопкам и рычагам. И неожиданно, словно в ответ на его действия, я почувствовала такой сильный удар, как будто по обнаженному телу хлестнули плетью. Это уже было не во сне, и я поняла, каким мукам подвергался Илэриэн, хотя, наверное, по-настоящему за меня еще не взялись.

Так вот, значит, как Зандор заставлял пленников подчиняться своим приказаниям. А Илэриэн ничего не успел сказать мне об этом. Оставалось только поражаться силе духа человека, который так долго испытывает подобные мучения.

Однако существуют способы избежать ощущения боли, это целая дисциплина, которую преподавали таким, как я, ибо в жизни немало случаев, когда надо сохранять жесткое самообладание, и меня учили, как это делать. Илэриэн наверняка тоже постигал в свое время эту науку и мог бы, наверное, защитить себя, если бы не эта машина… Она настолько чужда его природе, что против нее он оказался бессилен.

Я должна, обязательно должна сделать для Илэриэна все, что в моих силах, и не только из жалости, хотя жалость во мне пробудилась, но я чувствовала, что должна быть рядом с ним. Я вертела в руках его жезл. Илэриэн предупредил, что он не будет подчиняться мне, что подвластен только ему, но пока у меня не было никакой возможности передать жезл хозяину. А я была уверена, что, когда Зандор поймет, кто я такая, он уж позаботится о том, чтобы ограничить мою свободу.

Оставалась еще Айлия. Я взглянула, лежит ли она по-прежнему там, где я видела ее в последний раз. Знать бы, все ли мысленные контакты может обнаружить Зандор? Машины по-прежнему оставались для меня загадкой, понять, как они действуют, я не могла.

Наверное, среди них были такие, которые перехватывают мысли и предупреждают хозяина о любых попытках пленника связаться с кем-нибудь? А умение посылать мысленные сигналы было к тому же частью моего Дара, который еще не восстановился до конца, и я не могла полагаться на ослабленную, искалеченную Силу.

Однако мне подумалось, что если Айлия не заперта подобно нам в невидимый футляр, может быть, она способна воспринимать мысли. То, что она лишилась сознания, даже облегчало мою задачу — галлюцинации и сновидения часто использовались колдуньями, когда они хотели побудить кого-нибудь что-либо сделать. Теперь… я могу попробовать связаться с Айлией, и если мое мысленное послание не будет обнаружено…

Казалось бы, Зандор без остатка был поглощен, действом, которое творилось на экране. Вапсалка лежала на том же месте, на ступенях помоста, но в другой позе, подложив руку под голову, и теперь это больше походило на настоящий сон. Если так, то можно попробовать…

Я начала медленно, дюйм за дюймом, оглядывать комнату. Это был обычный способ мысленного контроля, и я проделывала все так же тщательно и осторожно, как тогда, когда шла сюда по темному коридору; сейчас я только пробовала свои силы и одновременно пыталась отыскать возможную ловушку.

Это упражнение было знакомо мне издавна, но никогда еще я не была настолько робка и неуверенна. Получится у меня или нет, зависело от того, насколько восприимчива окажется Айлия. Вдобавок, прежде, в Эсткарпе, мне не приходилось действовать в таких условиях. Слишком многое могло здесь помешать. Мне ни в коем случае нельзя было касаться кристаллического саркофага, где стоял Илэриэн, иначе это бы немедленно дало импульс на экран, и Зандор бы все понял.

Я закрыла глаза, вернее, прикрыла их, чтобы видеть только тело Айлии, и больше ничего. Мне не нужно было рисовать ее мысленный образ — она лежала передо мной. Я начала поиск в пространстве, пытаясь напрямую связаться с ее разумом. По всей вероятности, за ней по-прежнему не наблюдали, но, может быть, это очередная ловушка.

Я изо всех сил напрягала свой искалеченный Дар.

— Айлия! — я мысленно выкрикнула это имя, снова и снова повторяя: — Айлия! Айлия!

Я была терпелива, как рыбак, неподвижно застывший над своей удочкой и смотрящий на поплавок: вот его повело, он нырнул, рыбак дергает удочку — и безрезультатно. Примерно то же самое происходило и со мной. Я старалась подавить растущее отчаяние; то, что казалось мне когда-то легким и необременительным упражнением, сейчас не получалось.

— Айлия! — Бесполезно… я не могла коснуться ее. Или Сила окончательно покинула меня, или здесь есть нечто, что препятствует моим попыткам.

Но почему я решила, что это Илэриэн внушил мне то сновидение? А если это галлюцинация, вызванная самим Зандором?

Некоторые колдуны никогда не появлялись в стране Тьмы, но многие из них чувствовали себя там как дома. Может быть, он принадлежит Темным Силам? Я колебалась, неудача подавила меня, вызвала горечь и апатию.

Мне пришлось отступить, и я снова принялась размышлять. Зандор использовал колдовскую силу своего пленника так, что она стала деталью механизма, машины. Для подобного эффекта необходим мысленный контакт, ведь тело Илэриэна заключено в кристалл. А для меня было совершенно очевидно, что серые человечки, нажимающие на кнопки, делают это механически, не понимая смысла своей работы. Следовательно, здесь существовала некая энергия, сходная по природе с нашим Даром, и в то же время способная соединиться с ним. Предположим, мне удастся объединить свою силу с этой, неведомой, я получу поддержку…

Попытаться сделать это было соблазнительно, хотя, надо признаться, довольно опасно, ведь в случае неудачи эта сила могла притянуть меня к себе, как магнит притягивает железо. И было очевидно, что для того, чтобы это получилось, требовалась огромная концентрация сил Илэриэна. Нуждался ли Зандор в сне или его искусственному телу была незнакома эта, свойственная всем людям, потребность? Наступало ли когда-нибудь время, когда его энергия истощалась? И еще мне весьма хотелось знать, как скоро Зандор вспомнит, что у него есть второй пленник?

Я стала наблюдать за тем, что происходит вокруг, и обнаружила, что за это время, пока внимание мое было полностью сосредоточено на Айлие, в комнате опять произошли некоторые изменения. Дополнительные экраны, которые прежде были освещены и за которыми работали серые, теперь погасли, а скамьи перед ними опустели.

Зандор… я перехватила его взгляд, когда он стоял по ту сторону помоста, очевидно, лицом к лицу с Илэриэном. Он внимательно смотрел на заклинателя, и по лицу его блуждала довольная улыбка. Он заговорил голосом тихим и низким, однако мне удалось разобрать слова.

— Прекрасно, мой недруг, сделано неплохо. Ты опять действовал нам во благо, хотя, боюсь, не по своей воле, а? — Он медленно повел головой из стороны в сторону, словно с гордостью рассматривал то, что находится внутри этой комнаты. — Нам работается гораздо лучше, чем предполагали вначале, когда мы только обосновались в этой комнате, не так ли? Машины — вот они… они делают наши руки длиннее, глаза острее, разум яснее. Пока их больше. Но пока… — лицо его конвульсивно передернулось, и он поморщился, словно острая боль терзала его изнутри, — но управляют не они, управляют ими! Человек, — он ударил кулаком одной руки по ладони другой, — человек есть, человек живет!

«Человек? — удивилась я. — Неужели он сказал это о себе самом?» Илэриэн утверждал, что его нельзя назвать человеком в обычном смысле этого слова. Или он имел в виду те серые существа, что копошатся возле механизмов, послушные его приказам, а сами не имеют ни воли, ни разума? Зандор говорил так, словно вел борьбу за справедливое дело. Так говорили мы в Эскоре, когда боролись против Тени, так говорили в Эсткарпе, когда сражались против Карстена и Ализона.

Во всех ожесточенных войнах есть ловушка, которую удается избежать немногим. Наступает момент, когда кто-либо из сражающихся говорит, что цель оправдывает средства. Владычицы, прибегнув к последнему средству, расшатали горы и положили конец нашествию Карстена, но поплатились за это своими жизнями.

Здесь, должно быть, произошло другое. Возможно, вначале Зандор был таким, как мой отец, братья, но потом пошел по тому же пути, что и Динзиль, соблазненный мыслью о великой победе или почувствовав аромат власти, такой сладкой и притягательной. Скорее всего, он обманывал самого себя, будто все, что он делает, он делает ради великой цели, становясь, таким образом, еще опаснее и страшнее.

— Человек живет, — повторил Зандор, — слышишь, человек живет! — он вскинул вверх руку, взглянув на своего пленника так, как будто этими словами бросал вызов — пусть, мол, только попробует оспорить!

Серебряные проводки, которые до этого так упруго и напряженно стояли на крыше кристаллической колонны, теперь словно опали вяло и безжизненно. Даже если Илэриэн и мог ответить, он не стал этого делать.

И вдруг впервые за все это время меня пронзила одна мысль, непонятно почему не пришедшая мне в голову раньше. Как я вообще понимала речь Зандора? Он определенно говорил не на языке людей древней расы, даже искаженном и видоизмененном, как, например, язык жителей Эскора. Не похож он был также и на язык сулькарцев. Почему же тогда?.. Ведь это другой мир, если только Зандор тоже не проник сюда через Ворота.

И тут мне на ум пришел вполне возможный ответ: очевидно, это тоже объяснялось действием машин. Они как-то улавливали произносимые им слова и переводили их для меня. Машины… Интересно, существует ли что-нибудь, чего бы они не могли? Я на мгновение решила было отказаться от своего плана, но, поразмыслив, вновь обратилась к нему. Энергия механизмов объединялась с энергией Илэриэна. Мне нужно…

Но время… мне необходимо время! Зандор отошел от помоста и направился ко мне. К счастью, после пробуждения я не переменила своей позы, только бы мне удалось обмануть его, заставить поверить, что я все еще сплю… Сейчас даже столь ничтожный обман был бы мне весьма кстати.

Я закрыла глаза. Стихло шелестение огоньков, я слышала лишь звуки его шагов, они становились все ближе и ближе. Может быть, он уже остановился и смотрит на меня? Я не видела его, но, зная, что он рядом, напряженно ждала — вот сейчас он объявит, что моей свободе пришел конец.

Но он молчал, и через минуту я вновь услышала шум шагов, на этот раз удаляющихся. Я мысленно сосчитала до пятидесяти, затем, чтобы быть абсолютно уверенной, еще раз до пятидесяти. Потом открыла глаза и убедилась, что он уже ушел. Перед пультом с кнопками и рычагами сидел единственный серый человечек, его экран был зажжен, а все другие — слева и справа — отключены. Итак, кроме Айлии, пленника в кристаллическом цилиндре и меня, в комнате больше никого не было.

Илэриэн? Нет! Пытаясь сейчас нащупать контакт с ним, я рисковала быть узнанной, этого нужно избегать любой ценой. Однако я не совсем понимала, что мне теперь делать, разве попытаться установить связь с Киланом и Кемоком, мне давно не удавалось этого, но вдруг получится?

Мне кажется, что я все-таки не закричала. Во всяком случае, серый человечек, сидящий возле пульта с кнопками, не повернул головы в мою сторону, как если бы он услышал мой крик. Дело в том, что я только что услышала громкий отчетливый оклик, прикосновение, которое я чувствовала раньше, еще вверху, когда Илэриэн устанавливал со мной контакт.

Килан? Кемок? Однажды Кемок уже последовал за мной в мир страшный и неведомый, не менее чуждый нашему сознанию, чем этот. Может быть, он снова нашел меня?

— Кемок, — позвала я.

— Кто ты? — услышала я в ответ. Голос был такой резкий, что он отдавался в моей голове, как будто звучал в действительности. Мне показалось, что я на мгновение оглохла.

— Каттея, — ответила я прежде, чем подумала, надо ли отвечать вообще. — Кемок, это ты? — и какая-то часть меня страстно жаждала получить в ответ «да», а другая страшилась этого до беспамятства. Я понимала, что ответственность за его безопасность лежит на мне, и тяжесть этой ноши была мне непосильна.

Словесного ответа я не дождалась, но мне показалось, я начинаю что-то различать зрением, смутно, словно смотрю сквозь стекло в темную, плохо освещенную комнату. На невысоком помосте стояла каменная чаша. В ней пылали угли, слабо озаряя небольшую часть помещения вокруг помоста. Возле чаши я увидела женщину. Она была одета так, как одеваются люди древней расы: костюм для верховой езды — штаны и короткая мужская куртка темно-зеленого цвета, волосы гладко причесаны и убраны тугой сеткой. Поначалу я не видела ее лица, она стояла спиной ко мне, пристально вглядывалась в огонь. Затем она обернулась и взглянула на меня.

Я увидела широко расставленные глаза; ее удивление, наверное, превзошло мое.

— Джелита!

Моя мать! Но как? Здесь? Прошли годы после нашей последней встречи, когда она отправилась на поиски отца, исчезнувшего где-то за морем. Она искала его с помощью колдовства, и однажды мы трое помогли ей в этом, соединившись воедино — именно тогда мы впервые не таясь использовали присущий нам Дар.

Время было не властно над ней, она оставалась такой, как раньше, хотя я уже была не маленькой девочкой, а взрослой женщиной. Но я увидела, что перемены во мне ее не обманули, она узнала меня в ту же минуту, как увидела.

— Каттея! — Она шагнула навстречу мне, прочь от помоста с жаровней, и протянула руку, словно между нами не лежало это неизмеримое, недоступное разуму пространство. Затем лицо ее исказила боль, и она быстро спросила: «Ты где?»

— Не знаю. Я прошла через Ворота.

Она взмахнула рукой, словно отгоняя ненужную мысль.

— Хорошо. Тогда опиши место, где ты находишься.

Я попыталась сделать это, по возможности точно и немногословно. Когда я закончила, мне показалось, что она с облегчением вздохнула:

— Могло быть гораздо хуже. По крайней мере, мы в одном и том же мире. Но скажи — ты пыталась отыскать нас?

— Нет. Я не знала, где вы. — И я стала рассказывать ей, что мне нужно сделать.

— Значит, заклинатель, который построил эти Ворота, сам оказался пленником, — она задумчиво смотрела на меня. — Кажется, дочь моя, ты совершенно случайно наткнулась на то, что может спасти всех нас. А твой план воспользоваться помощью этой девочки вполне разумен. Но кроме того, тебе понадобится помощь извне. Посмотрим, что здесь можно сделать. Саймон! — мысленно позвала она. — Быстрее иди сюда! — Затем снова повернулась ко мне. — Покажи мне ту девочку… и комнату, в которой вы находитесь…

И я смогла сделать то, что у меня никак не получалось с Илэриэном — ее разум соединился с моим, я медленно поворачивала голову, и она видела все моими глазами, а я старалась не пропустить ни одной мелочи, чтобы она смогла рассмотреть все.

— Это кольдеры? — спросила я.

— Нет. Но что-то вроде. Когда-то этот мир был очень близок кольдеровскому, у них много общего. Впрочем, сейчас это несущественно. Я знаю, где находится вход в эту нору. Мы придем к тебе как можно быстрее. До тех пор связывайся с нами только в случае крайней необходимости, крайней, понимаешь? Например, если Зандор захочет сделать с тобой то же, что и с Илэриэном, сразу же постарайся отыскать нас.

— А Айлия?

— Ты права, она действительно станет ключом к вашей свободе. Но пока она никак не может нам помочь, еще не пришло время. Прежде всего необходим заклинатель. Он знает все про эти Ворота, он сам их создал, они повинуются ему. Они нам нужны, чтобы вернуться в Эскор.

Неожиданно она улыбнулась.

— Похоже, для тебя время бежало быстрее, чем для меня. По-видимому, я родила именно такую дочь, о какой мечтала, ты дитя не только моего чрева, но и моего духа. Будь осторожна, Каттея. Не потеряй случайно то, что может спасти всех нас. Теперь я прерываю связь, но как только будет нужно, немедленно позови меня!

Окно комнаты расплылось и пропало, а мне оставалось только гадать, каким образом мои отец с матерью попали сюда? Она ведь разговаривала с ним, и даже если между ними было большое расстояние, они находились в одном мире. Может быть, он нашел другие Ворота, ведущие в этот мир, а она последовала за ним? Если это так, значит, и тот вход был заперт за ними?

И снова я подумала про Илэриэна. Ворота, которые он создал, должны подчиняться ему, так сказала моя мать. Значит, чтобы вернуться назад, мы должны освободить его. Вот только время — оно наш союзник или враг? Я нащупала в складках плаща, а затем достала пакет с едой, который утащила из запасов, хранившихся в башне. У меня в руках был прямоугольник чего-то темно-коричневого, и когда я отщипнула кусочек, он раскрошился. Я разломила этот кусок и понюхала: запах незнакомый, нельзя сказать, приятный или не очень. В любом случае, никакой другой пищи у меня нет, а я была очень голодна. Я положила кусок в рот и разгрызла — пища была сухой и скрипела на зубах, словно песок, который покрывал здешнюю землю. Я запила это водой из фляги и кое-как проглотила. Теперь мне больше ничего не оставалось, как только сидеть и ждать, и было это невыносимо тяжело.

13

Но мне ничего не мешало вспоминать и размышлять. Как сказала моя мать, в этой стране время идет чуть медленнее, чем там, у нас. В самом деле, в мысленном изображении она выглядела не старше, чем была давно, много лет назад, когда отправилась на поиски нашего отца. Но тогда мы трое были детьми и еще не вступили на путь, предназначенный нам. И я почувствовала себя неизмеримо старше, чем была в самом деле.

Похоже, что она и наш отец, попав однажды в этот мир, тоже оказались его пленниками, потому что не смогли отыскать Ворота, чтобы вернуться обратно. Теперь они связывали свои надежды с Илэриэном. Но кто поручится, что, даже отыскав дорогу к этой норе, они не попадут в ловушку, как я? Пожалуй, мне нужно связаться с матерью и предостеречь ее. Тут я вспомнила ее слова о том, что она знает это место, но если так, то конечно же, она знает и об опасностях, подстерегающих здесь.

Я закончила свою скудную трапезу. С четырех сторон от меня по-прежнему светились четыре колонны, серебряные проводки опутывали заклинателя в его заточении. Кажется, он спал.

Неожиданно я уловила слабое движение в том месте, где лежала Айлия. Очевидно, на нее не наложили никаких оков, во всяком случае, — она могла двигаться. Айлия явно приходила в себя, очнувшись от бессознательного состояния, в котором пребывала так долго. Она медленно села, поворачивая голову, глаза были широко открыты. Когда я всмотрелась в нее, то поняла, что она не вполне отдает себе отчет, где находится, и с изумлением оглядывается вокруг, не понимая, как она здесь оказалась; так уже было во время наших скитаний в башенном городе.

Айлия не поднялась на ноги, а поползла на четвереньках вдоль ступени, на которой лежала. Я перевела взгляд на серого человечка у пульта — он по-прежнему сидел перед своим экраном так равнодушно, словно не видел ничего, кроме мерцающих огоньков.

Айлия добралась до угла ступеньки, обогнула его и медленно стала переползать на другую сторону. Через какое-то мгновение я потеряла ее из виду, и, может случиться, когда мне понадобится, не смогу отыскать ее. Я мысленно послала ей приказ остановиться, но даже если он настиг ее, она никак не отреагировала и исчезла из поля моего зрения, оказавшись на другой стороне помоста.

Тут я заметила, что один из серебряных усиков, выступающих из верхушки кристалла, шевельнулся вправо, так что кончик его коснулся соседнего с ним проводка, тот, в свою очередь, коснулся своего соседа, и так далее, и так далее. Мне почему-то показалось, что все эти манипуляции не предназначались для посторонних глаз. Я же никак не могла вспомнить, когда все это началось: качались ли проводки еще до того, как Айлия шевельнулась и поползла, или начали шевелиться только после ее пробуждения. Может быть, Илэриэну удалось то, что тщетно старалась сделать я: установить контакт с разумом вапсалки, и сейчас именно он ведет ее, чтобы она помогла ему освободиться?

Две стороны помоста были от меня скрыты. Сама я сидела как раз напротив третьей, где прежде на ступени лежала Айлия, четвертая тоже была мне видна. Но если продолжать двигаться по ступеням вдоль помоста, непременно окажешься в поле зрения серого человечка за пультом, хотя вряд ли он заметит, что она проползла мимо, но вдруг…

Я напряженно ждала, когда Айлия снова появится из-за угла, но ее все не было. Мне хорошо была видна арка под главным экраном, и если бы она попыталась пройти на ту сторону, я бы заметила ее. И тогда — тогда мне нужно будет немедленно вызывать Джелиту, забыв всякую осторожность, поскольку только она одна сможет помочь мне.

Но Айлия к двери так и не подползла. Зато экран вновь покрылся рябью огней, а вслед за этим раздался довольно резкий звук, который раньше поднял серых человечков по тревоге. Я увидела, как серебряные нити на колонне зашевелились и медленно выпрямились, настолько медленно, что можно было подумать, будто на каждой из них висит очень тяжелый груз.

Через арку под экраном вновь промаршировал отряд серых человечков, одновременно откуда-то сзади меня появился Зандор. Это произошло так неожиданно, что я не успела вновь притвориться спящей. Но еще больше я испугалась, когда поняла, что серые направляются прямо ко мне и, подойдя ближе, окружают мою маленькую тюрьму с четырех сторон.

Зандор подошел медленнее, но остановился прямо передо мной; он стоял так же, как незадолго до этого стоял перед Илэриэном, уперев руки в бока, внимательно разглядывая меня. Я непроизвольно поднялась на ноги, и охранники тут же придвинулись ближе. На этот раз я встретила его пристальный взгляд со всей твердостью, на какую была способна.

Это не было похоже на состязание, где столкнулись две воли; так могло случиться, если бы передо мною стоял некто, подобный мне, как, например, произошло при моей встрече с заклинателем. Сейчас было совсем другое, и я решила, что этому человеку нелегко будет подчинить меня себе. Я не стала призывать на помощь Джелиту, решив, что сделаю это в самом крайнем случае, когда уже не останется ничего другого.

Казалось, Зандор принял какое-то решение — он громко щелкнул пальцами правой руки, и один из его подчиненных обошел помост с другой стороны, затем вернулся, толкая перед собой нечто, похожее на сундук, и поставил его неподалеку. На одной его стороне виднелась узкая панель из какого-то непрозрачного материала, возможно, это был экран, он оказался прямо напротив меня.

Зандор встал за пульт, и его пальцы забегали по кнопкам, сначала спокойно, затем нетерпеливо, словно он надеялся получить ответ на весьма простой вопрос и — не получил. Он не произносил ни слова, серые человечки вокруг него молчали тоже, не выказывая решительно никакого интереса к действиям хозяина. Они просто стояли вокруг меня, как забор или решетка.

Трижды Зандор нажимал на кнопки, но лишь когда он сделал это в четвертый раз, темный экран, наконец, ожил, однако появились не шипящие огни, как на других экранах, а голубоватый мерцающий блеск.

Этот цвет! Именно такими были скалы Эскора, этот цвет означал безопасность! Даже глядя на него, я ощущала облегчение и покой. У меня было странное чувство, что если я просто положу руку на экран, мерцающий голубоватым цветом, меня это освежит и подкрепит больше, чем пища, которую я недавно съела.

Но Зандор с резким возгласом отдернул руку от вспыхнувшего экрана, словно обжегся, словно прикоснулся к огню.

Он поспешно нажал какую-то другую кнопку, и голубое свечение погасло, экран опять потемнел, Я подумала, что он, должно быть, пытался определить, есть ли у меня Дар. Довольно долго он беспорядочно и быстро нажимал какие-то кнопки, пока верхняя часть экрана не посветлела. На этот раз она просто светилась ровным цветом, не гасла и не вспыхивала. Зандор удовлетворенно кивнул и убрал палец с кнопки, свечение сразу исчезло.

— То же самое… и все-таки не совсем. — Это были первые слова, которые он произнес. Адресовал ли он их мне или просто высказывал вслух свои мысли, как бы там ни было, я решила не отвечать. — Ты, — он снова взмахнул рукой, и один из сопровождающих убрал сундук за помост, — что ты, интересно, за штука?

Что за штука? Еще не хватало, чтобы он считал меня чем-то вроде своих дурацких машин! Я была для него просто неодушевленной вещью, а не человеком. И я почувствовала, что меня охватывает гнев, такой же, какой я видела в глазах Илэриэна. Зандор признавал в нас только Силу, способную служить его бездушным механизмам!

— Я — Каттея из Дома Трегартов! — Я вложила в ответ всю свою гордость и надменность, желая подчеркнуть, что я в большей степени человек, чем он.

Он рассмеялся, и в его издевательском смехе было столько презрения, что гнев мой вспыхнул с новой силой, но я подавила негодование, словно кто-то внутри меня отчетливо произнес: «Не давай ему играть на твоих чувствах, на этом пути тебя подстерегает опасность. Ты должна обдумывать каждый свой шаг». Я хорошо помнила эту первейшую заповедь колдуний, не раз она выручала меня, и я приказала себе смотреть на Зандора бесстрастно и равнодушно; владычицы могли бы гордиться своей ученицей в ту минуту! А может быть, мне помогла сейчас их глубокая убежденность в том, что мужчины — это низшие существа, и к ним следует относиться снисходительно. Нельзя сказать, чтобы я полностью разделяла эту сентенцию, ведь я знала своих братьев и отца, а они обладали Силой — но когда подобная мысль преподносится как аксиома с раннего детства, поневоле начинаешь считать ее истинной.

И сейчас передо мной стоял просто мужчина, во всяком случае тот, кто когда-то был мужчиной. Он не мог опереться на Дар ввиду отсутствия оного, лишь безжизненные и бездушные машины повиновались ему, как наш дух и разум служили нам. Следовательно, он был все-таки не из тех, кто мог бы на равных соперничать с колдуньей Эсткарпа.

Однако Илэриэн, могущественный заклинатель, попался в раскинутую Зандором паутину. Очевидно, это случилось только потому, что он был не готов, и угодил в западню прежде, чем успел оценить опасность, нависшую над ним. Но я должна быть готова ко всему, я еще постою за себя.

— Каттея из Дома Трегартов! — повторил он издевательским тоном, словно передразнивая ребенка, сказавшего что-то неправильно. — А я впервые слышу такое название. Трегарты — это что: страна или клан? Впрочем, это неважно, главное, у тебя есть то, что мне нужно, и, стало быть, мы сделаем с тобой то же самое, что сделали с тем, другим, — он мотнул головой в сторону Илэриэна.

— И будет лучше для тебя, Каттея из Дома Трегартов, — снова с насмешкой передразнил он, — если ты станешь делать то, что от тебя требуется, в противном случае наказание будет столь ужасным, что смерть покажется тебе избавлением и милостью. Впрочем, можно себе представить, если ты в самом деле сродни этому, другому, упрямства тебе не занимать.

Я ничего ему не ответила, не хватало еще вступать с ним в дискуссию. Не добившись от меня ни слова, он замолчал тоже, тишина становилась невыносимой. Я была уверена, что без помощи своих машин Зандор не может прочитать мои мысли, да, по правде говоря, в глубине души я не очень-то верила в силу машин, и решила, что могу строить планы, не боясь быть подслушанной.

Казалось, что этим серым существам словесные приказы не нужны, как будто хозяин управлял ими также, как я пыталась управлять Айлией. Их отряд разделился на две части, и они промаршировали в темноту комнаты позади меня, но я не обернулась посмотреть на них, боясь даже на мгновение потерять из виду хозяина.

А он уселся возле одного из маленьких экранов, повернув скамью так, чтобы видеть меня. Зандор держался с такой сдержанностью и непринужденностью, словно нисколько не сомневался в своем превосходстве, и я не на шутку встревожилась… Ведь если он так уверен в своей власти надо мной, значит, дела мои обстоят значительно хуже, чем я себе представляла.

Что же касается Айлии, то она так и не появилась в поле моего зрения, не выползла из-за помоста и к арке под большим экраном тоже не пробиралась. По-видимому, она так и находилась где-то возле Илэриэна. А в комнате, кроме Зандора и одного из серых человечков, сейчас не было никого.

Я не стала закрывать глаза, чтобы лучше сосредоточиться, но прекрасно понимая, что более удобного момента у меня больше не будет, позвала:

— Джелита! Саймон!

Ответ пришел тотчас же, уверенный, отчетливый, я почти физически почувствовала, как их руки легли мне на плечи, защищая меня; родители, казалось, прикрыли меня щитом, преграждая путь острию меча. Я вспомнила древнее поверье: чтобы защитить человека от того, кто причиняет ему горе и страдания, колдун или колдунья должны встряхнуть плащом между жертвой и ее обидчиком. И сейчас с пронзительной явью я ощутила этот плащ между нами — мною и Зандором, я могла увидеть, пощупать его. Несмотря на то, что меня охватило чувство безопасности, я не забыла о том, где нахожусь и что нужно делать.

— Что ты хочешь? — быстро спросила мать.

— Разобраться с Зандором… сейчас!

— Возьми! — в этом слове одновременно было разрешение и приказ. В следующее мгновение я ощутила в себе столько силы, сколько не знала с тех самых дней, когда ушла с Динзилем. Все то, что я восстановила с помощью Ютты и чего добилась сама, казалось теперь слабым коптящим пламенем свечки по сравнению с этим ярким полуденным солнцем. Невероятным напряжением я сконцентрировала всю эту силу в одном мысленном приказе — это и было моим безмолвным ответом Зандору.

— Айлия!

На этот раз допустить неудачу было нельзя, и мне удалось добиться своего: моя удесятеренная сила, облеченная в приказ, достигла разума вапсалки. Я завладела им безраздельно, я заполнила его, подобно сосуду, тем содержимым, какое было необходимо мне, я внушила ей свои мысли; доведенная до отчаяния, я запрещала себе думать о том, что имею дело с живым существом, в эту минуту она была для меня лишь орудием, тем орудием, которое позволит всем нам обрести свободу.

Помню несколько мгновений странной раздвоенности, забытья, когда я удивленно оглядывалась, как будто не могла вспомнить, где нахожусь; я смотрела на Зандора, сидевшего развалясь на скамье, и на помост со ступенями и видела все это насквозь, словно тела и предметы стали вдруг прозрачными, и еще я увидела переднюю часть кристаллической колонны, как будто смотрела глазами Айлии.

Тогда я сконцентрировала свое внимание на втором видении. Я никогда еще не пробовала так управлять другим человеком, разве только в Обители Мудрейших, когда постигала азы колдовства, но то были лишь ученические упражнения, которые, к тому же, тщательно контролировались моими наставницами. На деле это оказалось настолько чудовищно, что я чувствовала душевную боль так, как если бы душа была простым органом тела; я узнала в те минуты, что ощущению власти над чужим разумом не должно быть места среди человеческих чувств. Но я преодолела эту боль и переместилась в оболочку, которая прежде звалась Айлией.

Поначалу ее тело поддавалось мне с большим трудом. Я чувствовала себя странствующим кукольником, что появлялся в праздничные дни на ярмарке, но кукольником слишком неумелым, неловко дергающим за веревочки, привязанные к рукам и ногам куклы, заставляя ее неуклюже передвигаться туда, куда было нужно.

Однако, если я действительно хочу добиться успеха, мне и нужно быть неуклюжей. Поэтому я не стала вставать на ноги, а поползла, как незадолго до этого делала сама Айлия, направляясь туда, откуда она ушла. Если бы мне удалось оказаться на той же ступеньке, где была она, я смогла бы появиться в нужном мне месте вовремя.

Я уже не осознавала присутствия рядом с собой Саймона и Джелиты, а только ощущала силу, которую они вдохнули в меня, ее все возрастающий поток. Я передвигалась быстрее и быстрее, и каждый шаг, каждое мгновение приносили мне все больший контроль над телом Айлии, хотя до сих пор я всего-то и делала, что пыталась переместить его назад, поближе к Зандору.

Я пробралась к дальней стороне помоста и оттуда увидела Зандора, который по-прежнему сидел перед четырьмя светящимися колоннами и разглядывал стоящую там — меня.

Редко кому выпадает случай взглянуть на себя самого так, как видела себя в то мгновение. Однако это продолжалось недолго, ибо я почувствовала странное головокружение, пол начал уходить из-под ног, и я словно очутилась в пустом пространстве, ни здесь, ни там. Это было довольно непривычное, почти болезненное ощущение, и я поспешила перевести глаза на Зандора.

Страх полз впереди меня, и все-таки расстояние, дюйм за дюймом, сокращалось, и я не понимала только, почему хозяин до сих пор не обернулся, не обнаружил меня. Мне казалось, что скопление энергии, отчаянно толкающее меня вперед и вперед, давно должно было коснуться его, ведь несомненно же, что невидимая линия протянулась в пространстве от «меня» в прозрачной клетке до «меня», которая в оболочке Айлии передвигалась по комнате.

В конце концов я добралась до того места, где лежала Айлия, когда я увидела ее впервые, и остановилась, чтобы перевести дыхание. Если бы он обернулся сейчас, мне бы по-прежнему ничего не угрожало, но, чтобы достичь своей цели, мне нужно было оказаться у него за спиной, а для этого преодолеть большое, невероятно большое пространство. И обернись он в это время — я бы пропала.

Зандор выпрямился, и я уже съежилась от страха, но он не оглянулся, продолжая пристально вглядываться во тьму комнаты за моей (той, которая сидела в клетке с колоннами) спиной. Там возникла какая-то суматоха, похоже, возвращались его серые слуги. Вдруг он встал и подошел прямо к прозрачной клетке. Догадается ли он, что в оболочке моего тела на самом деле не было меня? Все зависело от того, есть у него Дар или нет, ибо любой колдун понял бы это мгновенно. Но Зандор, казалось, ничего не заподозрил.

Теперь мне осталось проделать путь вдоль ступени, подняться на ноги и оказаться позади него, и самое главное, чтобы он ни разу не обернулся за это время. Сейчас успех зависел от того, смогу ли я правильно все рассчитать. Я отдала приказ спящему разуму вапсалки, объяснив, что должна она будет сделать в нужную минуту.

Затем я вернулась в свою оболочку и крепче сжала в руках жезл. Серые существа оказались в поле моего зрения. Все они, кто в одиночку, кто вдвоем с соседом, несли какие-то предметы, а Зандор разбирал и сортировал их, причем некоторые складывал по одну сторону помоста, а другие оставлял здесь, возле меня.

Чутье подсказало мне, что в запасе у меня будет лишь несколько мгновений, на одно-два биения сердца, не больше, и я должна быть готова к этому. Я ждала. Я видела, как Айлия поднялась на помосте; глаза ее были широко открыты, взгляд остановился на мне, и мысленный контакт убедил меня, что моя последняя команда прочно засела в ее голове и она непременно выполнит свою роль.

Зандор подошел и вновь остановился передо мной.

— Теперь, моя Каттея из Дома Трегартов, — насмешливо произнес он, — я имею право называть тебя моей, поскольку ты будешь выполнять мои желания отныне, с этого часа, и навсегда. Но пусть тебя не огорчает подобная судьба. Напротив, надеюсь, ты будешь ежечасно благодарить меня, ибо сможешь постичь мою мудрость, Каттея из Дома Трегартов.

Очевидно, он отдал один из безмолвных приказов своим подчиненным, потому что те начали быстро раскрывать коробки и сундуки и выкладывать на углу помоста светящийся круг.

Зандору доставляло истинное удовольствие объяснять мне, что именно они делают; прежде всего он хотел дать мне понять, что мне не удастся избежать своей участи, он исполнит все, что задумал, и говорил он об этом с гордостью. Очевидно, он слишком долго жил один, и рядом с ним не было никого, равного ему по уму, ведь серые существа не могли быть его товарищами, это — просто слуги, ему нужны были их руки и ноги, а не разум.

Не оставалось никаких сомнений, что он намерен упрятать меня в такую же колонну, в какую заключил Илэриэна. Оказавшись в заточении, я вынуждена буду выполнять волю Зандора, и мой Дар сделает его драгоценные машины еще более сильными и могущественными. Кажется, он был совершенно уверен, что, коль скоро он все объяснил мне, Я не стану сопротивляться и покорно дам перевести себя в клетку на помосте, которая станет отныне моим постоянным жилищем, ведь я, по его мнению, не могла не понимать, что помощи ждать неоткуда и остается лишь смириться с неизбежным.

По-видимому, война между башнями и подземельем велась так давно, что уже никто и не помнил, когда она началась, и Зандору трудно было себе представить, что может существовать другая жизнь. Он думал только о том, как укрепить свое могущество, и если уж судьба дала ему в руки дополнительное оружие (а им оказалась я), он, конечно же, не мог отказаться от него.

Его подручные работали четко и без лишних движений, они знали свою задачу и ни в каких указаниях не нуждались. Установив круг на уровне помоста, они подтащили к нему какой-то незнакомый мне аппарат.

Когда они закончили работу и отошли, я тоже была готова. Для того чтобы перевести меня на помост, им придется все-таки убрать невидимые стены, что окружали меня сейчас. Понимая, что в моем распоряжении будут считанные секунды, я переложила жезл в правую руку и вся собралась, превратившись в один комок энергии. При этом внешне я старалась казаться запуганной и сломленной, чтобы у Зандора сложилось впечатление, будто я полностью подчинилась ему.

Конечно, он тоже понимал, что нужно действовать быстро и неожиданно, дабы исключить какую бы то ни было попытку бегства. Светящиеся колонны, среди которых я стояла, вдруг погасли безо всякого его знака, однако меня невозможно было застать врасплох.

Я не отпрыгнула прочь, как он, может быть, ожидал, но резким броском швырнула жезл вапсалке и с радостью увидела, что она поймала его. Не теряя ни минуты, Айлия повернулась, вспрыгнула на последнюю, самую верхнюю ступень помоста и ткнула жезлом в колонну, где находился Илэриэн, так, словно пыталась пронзить тело врага.

Очевидно, все происшедшее было для Зандора полной неожиданностью. Он был настолько уверен в своей неуязвимости, что сама возможность подобного сговора между мною и заклинателем не приходила ему в голову, вдобавок, все случилось настолько стремительно, что он не успел ничего предпринять. Я думаю, несколько столетий абсолютной, безраздельной власти над этим миром сделали его слишком самоуверенным; он не сомневался, что владычество его безгранично, сопротивление невозможно, и поэтому не мог предвидеть того, что произошло.

Прикосновение колдовского жезла разрушило колонну, и вслед за этим над нашими незащищенными головами разразился такой невообразимый ураган, какой могла вызвать только могущественная владычица.

Вспышки холодного света слепили, обжигая глаза, грохот, напоминавший гром, но звучавший с удесятерянной силой, обрушился на нас и оглушил, кругом клубился едкий, удушливый дым.

Я пришла в себя и бросилась к арке под большим экраном, услышав позади крик Зандора. Серые существа метались среди ослепительных вспышек и зловонного чада, заполнившего подземелье. Потом я увидела, как на пол сверху падают огненные черви — они корчились, словно живые существа. Я отпрыгнула назад и достигла передней части помоста.

— Айлия! — Я послала ей мысленный призыв, и она, спотыкаясь на каждом шагу, добралась до меня. Мне не было нужды звать Илэриэна — он уже бежал к арке, он был свободен, он, потерявший свободу в незапамятные времена. В руке он держал свой жезл и, размахивая им, разгонял во все стороны огненных змей, ползущих за нами. Атаковал ли он Зандора и его серых прислужников, я не видела, потому что удушливый желтый туман вызвал раздирающий внутренности кашель, и глаза слезились. Однако в то же время эта плотная завеса хорошо скрывала нас от преследователей.

Илэриэн взглянул на меня, и я смогла прочесть в его глазах все, что он чувствовал в этот победный миг. Однако заклинатель не потерял от счастья рассудка; свободной рукой он указывал нам на проход под большим экраном, и я доверилась ему, полагая, что он лучше знает подземелье.

По ту сторону экрана нас встретила первая шеренга серых человечков. В руках они держали огненные трубки — я уже видела такие однажды у тех, кто вскрывал машины в башне, и помнила, с какой легкостью такая трубка разрезала металл. Я призвала к себе силу, способную вызвать наваждение. То, что получилось, было сделано, конечно, наспех и несовершенно, но большего сейчас и не требовалось. Айлия, шедшая справа от меня, приняла облик Зандора. Увидев рядом с нами своего хозяина, серые человечки, хотя и не побросали своих трубок, но опустили их, дав нам свободно пройти.

Мы оказались на площадке прямо под карнизом и, повинуясь взмаху руки Илэриэна, остановились на ней. Подчиняясь ему, площадка начала подниматься и перенесла нас на более высокий уровень, и, как оказалось, вовремя. Серые существа, вероятно, поняли свою ошибку, а может, увидели настоящего Зандора, так или иначе — они подожгли то место, где мы находились за несколько мгновений до этого. Огненные тропинки метались взад и вперед по плитам пола, я видела сверху, как дымная завеса проникает под экраном и на эту половину помещения, слышала неистовство урагана, вызванного освобождением Илэриэна.

— Хорошо, колдунья, — это были первые слова, которые он произнес. — Но мы еще не свободны. Только не думай, что Зандором управлять так же легко, как этой девочкой, которая выполняла твою волю.

— Я знаю, недооценивать врага нельзя, — ответила я ему, — и помощь идет.

— Так! — Было совершенно очевидно, что последние слова испугали его. — Значит, вы прошли через эти Ворота не вдвоем? С вами был еще кто-то?

— Я не одна, — сказала я, ничего больше не поясняя. Теперь Илэриэн был нашим орудием, как раньше была орудием Айлия, к тому же я до конца не доверяла ему. Только тогда, когда рядом со мною будут отец и мать, я, наверное, осмелюсь потребовать от него ответа… на один очень важный вопрос, что с самого начала не дает мне покоя. Некоторые из Великих возвращались в Эскор, призванные Тьмой. Может быть, Илэриэн тоже заражен этим, хотя было не похоже, чтобы он принадлежал темным силам. Впрочем, однажды я уже больно обожглась, доверившись Динзилю — он ведь казался другом даже обитателям Зеленой Долины, а в действительности предстал страшным и коварным врагом. Такова была реальность войны в Эскоре, и она научила меня осторожности, научила не принимать желаемое за действительное, тем более при встрече с человеком, обладающим Силой.

Однако общая опасность может временно объединить даже недругов, в чем я могла уже убедиться. А дальше? Предположим, Илэриэн проведет нас через Ворота, которые открыл в незапамятные времена, и сам войдет в Эскор, а там окажется, что он — один из тех, из прислужников Тьмы. Нет, нам придется быть все время настороже, пока мы не выясним все точно. Вопрос только в том, как это узнать?

14

Мы стояли перед прочной монолитной стеной, и я вспомнила, что, когда входила сюда, она сначала расступилась, а потом плотно сомкнулась за моей спиной. Может быть, здесь есть какой-нибудь другой путь, который не контролируют машины Зандора; у нас ведь не было оружия, стреляющего огнем, какое имелось у наших преследователей. Им понадобится не так много времени, чтобы добраться до нас, и тогда свобода будет навсегда потеряна, а мы рассыплемся в пепел.

Но Илэриэну были не ведомы сомнения. Он приблизился к стене, хотя я заметила, что двигался он медленно, но не от страха, а так, словно долгое пребывание в заточении сковало холодом, довело до окоченения его тело. Да, мышцы слушались его еще плохо, однако Дар по-прежнему служил ему. Как и Айлия незадолго до этого, он держал свой жезл наперевес, словно копье, наставленное на противника; он ткнул Концом жезла в стену, туда, где виднелась слаборазличимая линия — видимо, здесь, по этой черте, стена раздвигалась.

Я стояла на некотором расстоянии от Илэриэна, и все равно ясно ощутила поток волевой энергии, исходившей от него в эту минуту. На конце жезла появилась голубоватая искра, она коснулась линии в стене и скользнула вдоль нее сначала вниз, затем вверх. Вдруг плиты пола задрожали, и стена неохотно расступилась, оставляя нам узкий темный проход. Я протолкнула Айлию, сама последовала за ней, а Илэриэн, по-прежнему держа жезл наперевес, прошел последним.

Мы оказались в том самом темном коридоре, по которому я ощупью пробиралась сюда когда-то, как мне казалось, очень давно. В узкой полоске света, струящегося из расщелины в стене, я разглядела Илэриэна, который опять собирался прикоснуться к двери кончиком жезла. На ней вновь мелькнул голубоватый отблеск, и дверь стала закрываться так же медленно и неохотно, как открылась. И когда осталась щель толщиной с палец, я вдруг снова увидела голубую вспышку, на этот раз не у поверхности двери, а на полу; потом заклинатель провел жезлом черту вверху над входом.

— Не думаю, что им удастся взломать ее очень быстро, — в его голосе слышалось удовлетворение, но я уловила и еще кое-что: он делал большие паузы между словами, глотал звуки. Мне доводилось наблюдать такое у людей, которые находились на пределе возможностей, на грани истощения, физического и духовного.

— Каттея? — позвал он. В темноте я его совсем не видела.

— Я здесь, — быстро отозвалась я, мне почему-то ‘показалось, что он нуждается в моей поддержке и помощи. Его состояние меня весьма обеспокоило; судя по всему, борьба, которую он вел за свою, а стало быть, и за нашу свободу, беспредельно изнурила его, лишила сил.

— Мы… должны… добраться… до… поверхности… — паузы стали еще отчетливее, и теперь я явственно слышала тяжелое, свистящее дыхание — он задыхался, словно только что на большой скорости одолел крутой подъем. Я вытянула руку и прикоснулась к этой теплой голубой искре, которая еще светилась на кончике жезла, и тут же почувствовала, что пальцы мои попали в плен — их сжали, не больно, но довольно сильно. Немедленно я ощутила головокружение и слабость, словно силы мои постепенно перетекали к нему.

— Нет! — Я хотела высвободиться из этого плена, я была такой слабой, каким казался мне до этого момента он сам, но он не выпускал моих пальцев.

— Да! Да! — В его словах я слышала гораздо больше силы и энергии. — Моя маленькая колдунья, не забывай, что мы еще не выбрались из этой западни, и, возможно, наша первая схватка будет далеко не последней. Мне нужны силы, я должен получить то, что ты даешь мне; ты не знаешь здешних ловушек, как их знаю я; вспомни, я и сам долгие века был одной из таких ловушек, хотя и не по своей воле. Я был слишком долго заперт в этой тюрьме и, конечно же, отвык ходить и владеть оружием. Если ты и в самом деле хочешь быть свободной от Зандора, ты отдашь то, что мне нужно.

— Но машины… пожар… — продолжала сопротивляться я, вспоминая ураган, поднявшийся в подземелье.

— Не такой уж это сильный удар; нечто подобное было много лет назад, у Зандора есть возможность все это починить, и довольно быстро, а он, конечно не замедлит вновь запустить свои механизмы. Не забывай, Каттея, само это место создано, чтобы вести войну, и я не думаю, чтобы ты вполне представляла себе, какая это война, моя очаровательная колдунья. Такой войны никогда не видела ни ты сама, ни кто-либо из твоих близких. Здесь очень много ловушек, и, уверяю тебя, большинство из них уже поджидают нас, Зандор позаботится об этом еще прежде, чем починит свои машины. Поэтому не противься, отдай мне свою силу, ибо нам нужно спешить.

Вспомнив свой долгий спуск по крутой лестнице на пути сюда, я засомневалась, сможем ли мы теперь подняться наверх. Айлия шла довольно бодро, не жалуясь на усталость, но все-таки ее нужно было вести за собой, я уже потеряла контроль над ее сознанием.

— Отдай ему то, в чем он чуждается, — раздался у меня в голове голос матери. — Напитай его, а мы напитаем тебя! Он говорит правду, время работает против нас, оно идет тяжелой поступью и грозит нам.

Больше не сопротивляясь, я оставила свою руку в его, и мы пошли по мрачному пустынному коридору, и я физически ощущала, как моя энергия вытекает из меня, а он впитывает ее, словно губка впитывает влагу. Но я не испытывала слабости, Саймон и Джелита пришли мне на помощь, питая меня своей силой, не позволяя мне обессилеть, чего я так боялась. И мне очень хотелось знать намерения Илзриэна, что он действительно собирается сделать с Айлией и со мной — почему-то мое недоверие к нему росло с каждым шагом.

Мы добрались, наконец, до начала крутого, долгого подъема, но колдун не повернул к лестнице. Вместо этого, в полутьме (потому что луны над нами не было, виднелось лишь закрытое тучами небо, очень далекое, серое и враждебное) он снова взмахнул своим жезлом, наставив его на ту часть колодца, которая, как казалось, была прикрыта чем-то вроде крышки.

Очень медленно, но послушно, этот странный предмет стал опускаться, и когда он оказался достаточно близко, я узнала платформу, на которой перевозились вверх и вниз те страшные железные гусеницы. Она двигалась очень медленно, и Илэриэн был этим весьма обеспокоен, хотя не произнес ни слова. Он поворачивал голову то направо, то налево, словно к чему-то прислушивался. Я слышала только какое-то жужжание, ощущала вибрацию, подобную той, в башне, но никакого другого шума не различала, вроде бы никто не крался за нами в темноте. Я безумно стремилась вперед, хотела оказаться как можно дальше отсюда и предпочла бы, наверное, снова тот извилистый путь по лестнице, если бы не зависимость от познаний Илэриэна, от его уверенности, что он избрал лучший и наилегчайший путь — это удерживало меня на месте.

Платформа, наконец, достигла дна колодца, и мы все трое вскарабкались на нее. Она сразу начала подниматься, к счастью, несколько быстрее, чем опускалась, и я почувствовала некоторое облегчение. Как только мы окажемся на поверхности, все будет намного проще, здесь в окрестностях можно легко найти укрытие…

Но нам не удалось достичь поверхности; платформа неожиданно остановилась, причем гораздо ниже того места, откуда можно было как-то выбраться на землю. Какое-то время я еще надеялась, что остановка временная, и мы двинемся снова, и тут увидела, что Илэриэн касается жезлом самого центра плиты под нашими ногами. На этот раз голубая искра на конце жезла появилась еще до того, как он прикоснулся к поверхности. Илэриэн попытался снова, и было видно, каких усилий ему это стоит, но маленький, едва заметный огонек, быстро вспыхнув, тут же погас, а с места мы не сдвинулись. Заклинатель повернулся ко мне:

— Есть только один выход, — сказал он бесстрастно и твердо. — Именно его я предпочту всему остальному. Советую и вам сделать то же самое.

— Сделать что?

— Прыгать. — Он показал в колодец. — Это лучше, чем быть захваченными живыми.

— Ты ничего не можешь?

— Я же говорил тебе, здесь все напичкано ловушками, сейчас мы как раз в такой вот ловушке, и у нас есть возможность дождаться Зандора и полюбоваться его довольным лицом. Надо прыгать теперь — пока он не добрался сюда.

Сказав это, Илэриэн собрался уже выполнить то, о чем сказал, но я вцепилась в него, и слабость его в ту минуту была так велика, что, хотя он был значительно крупнее и в обычном состоянии гораздо сильнее, он покачнулся от моей хватки и чуть не упал — моего рывка хватило, чтобы он потерял равновесие.

— Нет! — закричала я.

— А я говорю «да»! Я не хочу снова превратиться в вещь!

— Нам обязательно помогут, — крикнула я, оттаскивая его назад, к середине платформы, уже получив ответ на свой призыв.

Хотя я не могла сказать точно, как помогут нам мои родители, я верила, что они придут на помощь.

— Это безумие, — пробормотал он, и голова его бессильно упала на грудь; он покачнулся, почти падая на меня, словно в этот самый миг последняя капля силы покинула его. Я сама не могла устоять на ногах под тяжестью его безвольно поникшего тела и опустилась на пол. Я села, поддерживая Илэриэна рукой и плечом, с другой стороны Присела Айлия. Край колодца дразнил меня своей недоступностью, я, не спуская глаз, смотрела на него.

Какие ловушки Зандор мог устроить наверху, я не знала и начала побаиваться, не оказалось бы их так много, что преодолеть все не удастся и нам не спастись. А может, Илэриэн прав, и то, что он предлагал, хотя это и страшно, было все же наилучшим выходом? Как сказала моя мать, время — наш главный враг.

И это самое время, как всегда бывает в моменты величайшего напряжения, ползло медленней медленного на своих свинцовых неповоротливых ногах, а мне оставалось только смотреть на край колодца и ждать, ждать, я и сама уже не знала, чего жду. Еще я прислушивалась к звукам на дне колодца, и время от времени с тревогой поглядывала на стены вокруг, проверяя, не спускаемся ли мы обратно, повинуясь приказу Зандора. Расстояние, на которое мы успели подняться, я чувствовала это — было единственным нашим спасением, потеряв его, мы потеряем все.

И тут я уловила наверху какое-то движение, Похолодев от ужаса, я ждала, кто или что появится сейчас над колодцем и увидит нас. Немного прояснилось, свет был уже не такой тусклый, как раньше. Может быть, мы вышли к колодцу рано утром, а теперь наступил день? По крайней мере, я смогла разглядеть, что спускается к нам с края колодца, ударяясь о стену с резким металлическим звоном, и мне страстно хотелось приказать этому предмету перемещаться тише, чтобы не спугнуть тех, кто мог сидеть в засаде внизу.

Спускалось к нам не что иное, как лестница, похожая на цепь, — такие используют при спусках в пещеры. Когда эта лестница коснулась поверхности платформы, я услышала голос матери:

— Поднимайтесь, быстрее!

— Айлия! — Впервые за все это время я послала ей мысленный приказ. Она тут же поднялась и, не задавая ни единого вопроса, подошла к лестнице и начала карабкаться вверх.

— Прекрасно! — одобрила Джелита. — А теперь надо помочь заклинателю.

Я уже сделала это однажды, но на этот раз не моя собственная сила, а сила тех, кто стоял наверху, наполнила его живительной энергией. Илэриэн, освободившись из моих рук, сам медленно встал на ноги.

— Лестница… — Я подвела его к ней. Но как только его рука уцепилась за цепь, он почувствовал прилив сил и стал карабкаться уверенно и ровно, хотя и гораздо медленнее, чем мне хотелось бы, терпение мое было на исходе.

Как только он оказался выше моей головы, я в свою очередь тоже уцепилась руками и ногами, чтобы начать, наконец, подъем. Мне оставалось только надеяться, что цепь выдержит троих, потому что Айлия, хотя и поднималась не останавливаясь, была еще довольно далеко от края.

— Держитесь крепче! — Команда матери прозвучала в третий раз, и я вцепилась в лестницу, а она закачалась так, словно эту жесткую и одновременно податливую цепь, по которой мы все карабкались, кто-то поднимал вверх.

И вдруг снизу раздался резкий, скрипучий звук. Я опустила глаза, вглядываясь в глубину колодца, на нашу застрявшую платформу. Неужели это она поднимается так быстро? Нет, платформа опускалась, утопая в черном мраке, и внизу ее, несомненно, поджидал Зандор со своим отрядом. Мы успели как раз вовремя.

Мы поднимались все выше и выше. Я быстро поняла, что мне лучше не смотреть вверх и, конечно же, ни в коем случае нельзя смотреть вниз, надо просто ползти, вцепившись как можно крепче в эту раскачивающуюся цепь, и надеяться, что нас успеют вытащить — только так и можно было ослабить страх, и я словно уговаривала саму себя. Наконец, наш подъем кончился, и мы все трое друг за другом очутились на земле, под серым облачным небом.

И тут впервые за долгие годы я увидела перед собою тех, кто произвел меня на свет. Моя мать выглядела совершенно такой же, какой явилась передо мной в мысленном изображении, а вот Саймона Трегарта я не видела так давно, что почти уже и не помнила. Он стоял здесь же, рядом с нею, шлема на его голове не было, но плечи и грудь были закрыты кольчугой из Эсткарпа. Он тоже выглядел довольно молодо — обыкновенный человек среднего возраста, но на лице его можно было прочесть столько усталости и терпения, что не оставалось сомнений, жизнь сурово обошлась с ним. Он был черноволос, как и люди древней расы, но черты лица были резкими и даже немного грубоватыми. А вот глаза казались незнакомыми — незнакомыми мне — они были широко раскрыты и напряженно смотрели на собеседника. Сейчас он смотрел так на меня.

Наша встреча была сдержанной и немного натянутой, несмотря на то, что передо мною стояли мои мать и отец. Ребенком я не была особенно близка к ним, они все время находились на границе, выполняя свой долг, и почти совсем не уделяли внимания нам, детям. После нашего рождения мать очень тяжело и долго болела, и, как однажды заметил Кемок, очевидно, это и вызвало нелюбовь к нам отца.

Анхорта из поселения сокольничьих стала нашей настоящей матерью, а не Джелита Трегарт. Наверное поэтому сейчас я испытывала смущение, какую-то отчужденность и не спешила раскрыть объятия моим вновь обретенным родителям.

Отец вскинул руку в жесте, похожем на приветствие, и тут же показал туда, где стояла одна из тех страшных железных гусениц, что я видела ночью, когда искала Айлию.

— Залезайте! — подгонял он нас, а сам задержался лишь для того, чтобы свернуть свисающую в колодец лестницу, и, перебросив ее через плечо, пошел следом. В боку железной машины зияло отверстие, куда все мы по очереди и забрались.

Внутри было очень тесно и душно. Отец захлопнул за нами двери, а сам прошел вперед и сел на скамью, стоящую перед доской с рычагами, похожей на те, какие я видела у экранов в подземелье. Справа от него оставалось еще одно свободное место, его заняла моя мать, но она, не глядя на эту доску, сразу повернулась лицом к нам, сидящим возле самой двери.

— Нужно как можно быстрее уйти отсюда, — сказала она. — Каттея, и ты, заклинатель, мы должны объединиться, нам предстоит много работы. Враги идут по нашему следу, а мы пока не можем дать им отпор, у нас еще слишком мало сил, но можем защититься.

В полутьме этого тесного пространства я видела, что Илэриэн кивнул в ответ. Один конец своего жезла он стиснул в руках, а другим коснулся скамьи, на которой сидела Джелита, левую руку он протянул мне.

Когда мы все трое, Джелита, Илэриэн и я, соединили свои силы, мать вложила пальцы свободной руки в ладонь отца. Теперь разум каждого трудился над одной задачей, хотя что касается Илэриэна и меня, то мы сейчас мало что могли, разве только предоставить в распоряжение моих родителей нашу силу, полностью доверяя им наши жизни и судьбу. Я не знаю, что делалось снаружи, по крайней мере, на нас пока никто не нападал, и я подумала, что родители, возможно, собрав наши силы, создают видимость, будто машина движется совсем в другом направлении, чем на самом деле.

В передней части машины был установлен экран, сейчас на нем появилось изображение котлована, от которого мы удалялись, так что хотя щели были слишком узки, чтобы что-то увидеть в них, мы все же имели представление о местности, по которой передвигались.

Когда я впервые оказалась здесь, в этом мире, следуя за Айлией — трудно даже сказать, как давно это случилось! — я была так поглощена тем, чтобы не потерять ее из виду, что почти ничего не замечала вокруг. Теперь на экране я видела землю, изрезанную следами машин, расходившимися от колодца, откуда мы выбрались. Но вскоре мы повернули, и машина направилась к какой-то насыпи, которую я не сразу и разглядела. Не оставляем ли мы слишком явных следов, по которым нас легко будет разыскать? Впрочем, Саймон с Джелитой знали, что делали, а мне оставалось только напрягать свой разум, чтобы хоть немного помочь им.

У отца моего была репутация хитрого и изобретательного воина, любое безнадежное дело он заканчивал успешно. Так было, например, когда он буквально голыми руками боролся против кольдеров и сумел победить их. И поэтому можно было не сомневаться — он знает, что надо делать, даже если со стороны могло показаться, что в его действиях нет логики.

Айлия вновь погрузилась то ли в сон, то ли в беспамятство, в каком я застала ее в подземелье, когда она лежала на ступенях между мною и Илэриэном. Заклинатель неподвижно сидел, прислонившись спиной к стене кабины. Глаза его были закрыты, а черты лица искажены таким же напряжением, какое я видела на лице моего отца; хватка его — я чувствовала, как он держит мою руку — была крепкой и сильной.

В том, что мы можем рассчитывать на его помощь в этой стране, напичканной ловушками, я не сомневалась, потому что для него неудача означала еще более страшное поражение, нежели для нас всех. Но что произойдет, если мы все-таки пройдем через Ворота и окажемся в Эскоре? Не случится ли так, что его появление принесет моим братьям и другим обитателям Зеленой Долины страшную опасность, какой они не смогут противостоять?

У меня не было ни кристаллического шара для предвидения, ни Юттиной доски, чтобы попытаться предсказать вероятное будущее — «вероятное», потому что с полной уверенностью будущее не может предсказать никто, даже самая могущественная владычица.

В конце концов я решила, что следует переговорить обо всем наедине с матерью и не доверять мысленному контакту, который Илэриэн легко может перехватить. Да, мне нужна помощь родителей, чтобы выяснить, не принесем ли мы в свой мир новую опасность. До того момента Илэриэн, конечно нам необходим: он один может найти Ворота и открыть их снова. Я не думала, что мне самой удалось бы отыскать то место, где мы оказались, впервые попав сюда; возможно, что, предельно сосредоточившись, я могла бы устремиться на поиски — подобные нарушения структуры времени и пространства должны оставлять особый «дух», и человек, обладающий Даром, способен ощутить его.

Путешествовать в этой железной коробке оказалось совсем непросто — нас трясло и раскачивало так, словно мы находились на спине настоящей гусеницы, пол под нами ходил ходуном. Вдобавок, мы были совершенно оглушены грохотом и скрежетом, машина пульсировала, словно живой организм, а едкий воздух, поступающий сюда из внешнего мира, казался еще отвратительнее, смешиваясь с удушливым дымом, вырабатываемым двигателями. Но приходилось не обращать внимания на все эти неудобства, сосредоточившись лишь на том, чтобы собрать энергию, необходимую для обмана преследователей.

На экране появились развалины строений, окружающие котлован. Сейчас они показались мне более величественными и достойными внимания, чем раньше, когда я проходила здесь. Когда-то здесь, видимо, был такой большой город, что по сравнению с ним Карс или Эс казались всего лишь деревушками.

Мы продолжали двигаться по извилистому пути, видя на экране опустошенную, безжизненную землю. По-моему, скорость нашего передвижения была не больше скорости быстро идущего человека, и я подумала, что наше бегство было бы успешнее, если бы мы шли на своих собственных ногах, а не тряслись в этой зловонной коробке, подпрыгивающей и дребезжащей, кое-как ползущей по изрытой, вздыбленной земле.

Неожиданно мы резко остановились. Мгновением позже я увидела то, что, должно быть, встревожило моего отца: на верхушке разрушенной стены возникло какое-то движение. Но это был не человек, нет, а какая-то черная трубка, которая направила свое зияющее жерло прямо на нас. Отец встал на свою скамью ногами, и его голова и плечи исчезли в отверстии наверху. Что он сделал, я, конечно, не поняла, лишь увидела огненную вспышку во весь экран. После этого огненного удара, направленного на трубку, угрожавшую нам, она начала светиться сначала тусклым красным цветом, затем все ярче и ярче.

В то же мгновение наша железная крепость стала быстро удаляться от этого места, раскачиваясь из стороны в сторону. Но прошло несколько долгих минут, пока отец вновь опустился на свое место и стал наблюдать за экраном.

— Автоматическое орудие, — произнес он. — Его не собьет с толку никакое наваждение. Я думаю, оно установлено так, что стреляет по любому движущемуся предмету, если не получит ответ на определенные позывные.

В том мире, где родился отец, ему приходилось встречать подобное оружие, и здесь, в этой кошмарной стране, он был готов вести войну такими противоестественными средствами.

— Есть еще что-нибудь? — спросила мать.

Я услышала, что отец зловеще рассмеялся.

— Ловушки на то и есть ловушки, что не показываются до поры до времени. Во всяком случае, я не сомневаюсь, что здесь их предостаточно.

Мы продолжали продвигаться вперед, а я с большим вниманием вглядывалась в экран, стараясь уловить малейший намек на движение. Мы обнаружили еще двух железных часовых, подобных первому, и тоже уничтожили их, вернее, не мы, конечно, а мой отец.

Руины огромного города остались позади, и мы вышли на открытое пространство, чего отец и добивался. На засыпанной пеплом земле лишь изредка встречались чахлые высохшие травинки, или совсем мертвые, или, что было еще неприятнее, до отвращения уродливые.

Казалось, путешествию нашему не будет конца. Закрытое облаками небо стало темнеть. Кроме того, очень хотелось есть, а еще сильнее — пить, но все припасы, взятые мною из башни, остались в подземелье, ведь при бегстве было не до них.

Вскоре мы остановились, и мать дала каждому из нас выпить по несколько глотков воды; затем мы поели сушеного мяса с довольно неприятным запахом, впрочем, жевать и глотать его было можно, а главное — оно принесло насыщение и придало сил. Отец сидел на скамье, откинувшись назад, но при этом не убирал рук от доски с рычагами, лицо его посерело от усталости. Продолжая наблюдать за экраном, он так и не позволил себе расслабиться и был готов ко всяким неожиданностям.

Джелита повернулась к Илэриэну. «Мы ищем твои Ворота, — прямо сказала она. — Их можно найти?»

Он поднес к губам сосуд с водой и глотал не торопясь, словно растягивая время, чтобы собраться с мыслями и принять решение. Заговорив, он не ответил на ее вопрос, а задал свой: «Ты колдунья?»

— Была когда-то, потом избрала другой путь. — Она наклонилась вперед, внимательно разглядывая лицо заклинателя.

— Но ты ведь не потеряла то, что имела прежде, — сказал он, не спрашивая, а утверждая.

— Я нашла больше! — В голосе матери слышались гордость и торжество.

— Кто бы ты ни была, — задумчиво произнес Илэриэн, — ты понимаешь сущность Ворот.

— Да, и я также знаю, что ты сам создал Ворота, которые мы сейчас хотим найти. Мы очень давно разыскиваем тебя, по некоторым признакам мы догадывались, где ты находишься. Но ты не одной с нами природы, это мешало нам достичь тебя. Однако это удалось Каттее, и она привела нас к тебе. Раз ты создал эти Ворота, значит, можешь управлять ими.

— Могут Я не узнаю этого, пока не попробую. Когда-то я уверенно мог сказать «да», но сейчас я искалечен машинами и не знаю, что осталось от моего Дара. Может быть, я оставил всю Силу в подземелье и Ворота не подчинятся мне.

— Все так, но это на одной чаше весов, — согласно кивнула Джелита. — Есть еще и другая, и мы не знаем, что лежит на ней и что в конечном итоге перетянет. Ты был настоящим колдуном, иначе не смог бы открыть эти Ворота. Я думаю, долгое пленение — это твое несчастье, но не конец. Так можешь ты привести нас к Воротам?

Он перевел глаза с нее на свой жезл, повертел его, рассматривая со всех сторон, словно в руку ему попало нечто совершенно невиданное и незнакомое, и он никак не мог понять, что это такое.

— Даже это, — произнес он тихо. — Сейчас я не уверен. Одно знаю твердо — я не смогу быть вашим проводником, находясь в этой машине; следы чужой Силы неистребимы…

— Но если мы выйдем отсюда, — впервые вступил в разговор отец, — мы будем совершенно беззащитны, как в шторм в открытом море. Эта машина защищает нас, здесь мы словно в движущейся крепости.

— Вы спросили меня, — Илэриэн нетерпеливо пожал плечами, — я ответил, и я говорю вам правду. Если вы хотите добраться до Ворот, мы должны выйти из этой коробки, придется выдержать шторм!

— А может быть, ты один выйдешь наружу, — начала я, — и отыскав нужное направление, вернешься?

Отец и мать внимательно взглянули на Илэриэна. Он продолжал вертеть в руках жезл, молчание становилось тягостным. Наконец он ответил:

— Может быть, но это тяжелое искушение, — в его голосе звучала такая неуверенность и усталость, что я вдруг подумала — любая задача, которую он попытается решить, может надломить его. Однако через минуту Илэриэн сказал, на этот раз обращаясь прямо к моему отцу:

— Более удобного случая нам не представится. Не сидеть же здесь и ждать, пока Зандор отправится по нашему следу. А у тех, что в башнях, тоже есть свои тайны, и будь уверен, они, обнаружив, не пожалеют нас и сумеют расправиться с нами не хуже, чем те, из подземелья. Ты катаешься на этих зандоровских штуках, у тех есть летающие машины, они поражают молниями.

Мы все вместе выбрались из нашей железной крепости и стояли, с отчаянием разглядывая местность, раскинувшуюся вокруг.

15

Скудные останки растительности казались безжизненнее под ночным небом. Луна, такая яркая и полная в ту ночь, когда я спускалась в колодец, теперь пошла на убыль. Впрочем было достаточно светло, чтобы разглядеть, что же находилось вокруг нас. Отец велел нам оставаться на месте, а сам бесшумно пропал — так бесшумно и быстро, что я даже не могу подобрать подходящих слов, чтобы описать его стремительное исчезновение в ночи, он словно растворился в ней, слился с местностью, пронзил темноту, как стрела пронзает звериную шкуру — вновь ему пригодились навыки Хранителя Границы. Как только он скрылся, Джелита заговорила:

— Кажется, здесь нам ничто не угрожает. Куда идти? — спросила она Илэриэна.

Он поднял голову: я увидела, как расширенные ноздри его затрепетали, будто у гончей собаки, почуявшей след. Он поднял свой жезл и коснулся им лба, вернее, переносицы, по-видимому, для того, чтобы лучше видеть, видеть внутренним зрением, ведь то, что видят глаза — поверхностно и неглубоко.

Жезл качнулся, указывая вправо, туда, где стояли мы. Илэриэн открыл глаза, и теперь мы увидели в них вспышку жизни, словно что-то открылось ему.

— Там! — Он произнес это так уверенно и торжественно, что не оставалось никаких сомнений — он будет нашим проводником в этой занесенной пеплом пустыне.

Когда отец вернулся, а вернулся он довольно быстро (я думаю, это мать послала ему сигнал), Илэриэн указал ему направление, и он, забравшись в махину, решил проехать немного в ту сторону, чтобы разведать путь.

Однако мы решили, что, пока есть возможность, всем нам следует отдохнуть. Я спала без сновидений, а когда проснулась, луна уже скрылась, но небо было так плотно затянуто облаками, что тусклый свет едва достигал земли. Мы снова очень скудно поели и выпили немного воды, экономя ее — неизвестно было, когда еще удастся пополнить запасы.

Мы снова отправились в путь, но уже в направлении, указанном Илэриэном. Не прошло и часа, как отец резко развернул машину, и она, сильно раскачиваясь на ходу, направилась к выступу под скалой, казавшемуся хорошим укрытием. С доски, на которой размещались рычаги управления, раздалось громкое жужжание, и отец торопливо стал нажимать кнопки и переводить рычаги. Пульсация прекратилась, машина замерла, и мы неподвижно сидели в полном молчании, видя на экране лишь голые скалы, меж которых мы спрятались.

Спина отца казалась неестественно прямой, он даже не обернулся объяснить, что же произошло, а сидел, неподвижно уставившись на приборную доску. И я испугалась, поняв, что нам угрожает жуткая опасность, а потом поймала себя на том, что напряженно прислушиваюсь, хотя понятия не имела, что должна услышать.

Наконец Илэриэн шевельнулся, словно хотел размять затекшее тело, стиснутое в этом маленьком закутке; он не мог даже ноги вытянуть, впереди сидела спящая Айлия.

— Люди из башни, — произнес он наконец, и прозвучало это не как вопрос, а как утверждение.

— Один из их самолетов, — кивнул отец.

— Эта машина, — продолжал Илэриэн, — она так легко тебя слушается, однако она, — он кивнул подбородком в сторону матери, — она из людей древней расы, а они машин не любят.

— Я не из Эсткарпа, — ответил отец. — Миры, как ты знаешь, сообщаются при помощи Ворот. Вот и я пришел в Эсткарп через такие Ворота. А в моем мире я был военным, и мне приходилось иметь дело с машинами, не совсем, правда, такими. Эту мы нашли на берегу моря, когда только пришли сюда через Ворота, и они закрылись, не выпустив нас обратно. С тех пор это наша крепость.

— Только если держаться подальше от башен, — заметил Илэриэн. — И сколько же времени вы скитаетесь здесь, разыскивая Ворота, которые выпустят вас?

Саймон пожал плечами:

— Мы поначалу подсчитывали дни, но это бессмысленно, здесь время идет совсем иначе, чем в Эсткарпе.

— Неужели? — Илэриэн удивился. Как же будет он удивлен, узнав, сколько действительно прошло лет в Эскоре, пока он находился в плену, когда мы туда вернемся, если вернемся, конечно.

— Когда я уехал, моя дочь была маленькой девочкой, — ответил отец и обернулся ко мне с улыбкой, какой-то робкой, неловкой, словно умоляющей, — а теперь передо мною взрослая женщина, которая сама выбрала себе дорогу.

Эти слова повергли Илэриэна в еще большее изумление, он неподвижно уставился на моих родителей.

Джелита кивнула головой:

— Каттея — наша дочь, но сложилось так, что мы давно не виделись, и, — она взглянула на меня, — за эти годы многое изменилось.

Я подумала, что мне следует тщательно подбирать слова, рассказывая им обо всем, что произошло в Эсткарпе и, может быть, частично о том, что случилось в Эскоре, поскольку я все-таки по-прежнему не доверяла Илэриэну. Поговорить же с родителями наедине вряд ли представится возможность, мне оставалось быть предельно осторожной.

Я стала рассказывать о том, что было с нами троими после того, как Джелита отправилась на поиски отца, о том, как меня увели колдуньи, и я много лет провела в Обители Мудрейших; потом я рассказала о последнем ударе, нанесенном Карстену колдуньями Эсткарпа, и о том, как братья мои пришли освободить меня и о нашем бегстве в Эскор. Начиная с этого момента, я отнюдь не стала лгать, а просто перестала говорить всю правду — рассказала, что мы оказались в стране, закрытой владычицами от умов эсткарпцев давным-давно и что там мы встретили людей, родственных нам по духу и разуму — при этом никаких имен я не называла.

О своих собственных неудачах говорить было проще — я поведала им, как некоему заклинателю обманом удалось заколдовать меня и как я отправилась в Эсткарп, чтобы восстановить свои силы и свой Дар. После этого я рассказала о вапсалах и о внезапном нападении, и под конец о том, как Айлия и я оказались в цитадели на берегу моря и проникли в этот враждебный мир.

Я ни разу не связывалась с моей матерью мысленно, чтобы дать ей понять, что существует еще нечто такое, о чем я сейчас не осмеливаюсь говорить. Но иногда я ловила ее взгляд и становилось ясно, что она все понимает, понимает, что я о чем-то умалчиваю и что мы непременно, при первом же удобном случае, переговорим об этом наедине.

Больше всего на свете я боялась тогда, что Илэриэн захочет подробнее узнать, что происходило в Эскоре, пока он находился в плену. Странно, что он так ни о чем и не спросил, и это насторожило меня еще сильнее, и мне все меньше нравилась перспектива вернуться в Эскор вместе с ним, хотя я прекрасно понимала, что без него мы вообще не выберемся отсюда.

Отец задумчиво вздохнул:

— Да, как мы ни старались подсчитывать дни здесь, все это, действительно, не имело никакого значения. Значит, Карстен побежден, а колдуньи сами уничтожили себя… Так кто же сейчас правит страной?

— Корис, по нашим последним сведениям. Говорят, он очень страдает от раны, полученной в последние дни войны, и давно уже не может поднять топор Вольта.

— Топор Вольта, — повторил отец, словно слова эти всколыхнули давно забытое… — Пещера Вольта и его топор… Это были славные дни… Нам уже больше не суждено пережить такое. Карстен сложил оружие, а что с Ализоном?

— От соратников Килана, — ответила я, — известно, что Ализон, увидев, какая судьба постигла Карстен, последнее время вел себя тихо.

— Сколько бы лет мне ни осталось, — задумчиво произнес отец, — мои руки еще пригодятся. — Он вытянул вперед свою правую руку. — Они снова поверят, что сильны и не забыли, как вытаскивать меч из ножен. Корис может править, и я знаю, он будет достойным правителем, но лучше, чтобы за спиной у него стояли его старые друзья, тем более если он сам уже не может удержать топор Вольта.

Насколько я могла прочесть мысли отца, я догадывалась, о чем он сейчас думает. Хотя он по рождению не принадлежал древней расе, он по своей воле верно служил ей. А между ним и Корисом с Горма были узы, скрепленные кровью и потом во время страшной битвы с кольдерами. И сейчас всей душой он жаждал оказаться в Эсе и сделать для своих друзей все, что от него потребуют.

— Да, — согласилась мать. — Но прежде чем поехать в Эс, нам надо еще вернуться в наш мир.

Она словно опустила нас с небес на землю, обратив мысли к насущному. Отец покачал головой, не то чтобы не соглашаясь с ней, а просто пытаясь отогнать мысли, которые сейчас могли только помешать. Затем он вновь взглянул на приборную доску и, очевидно, прочел на ней то, что для меня казалось лишь запутанной головоломкой.

Он обратился к Илэриэну:

— Ты имеешь какое-нибудь представление, далеко ли мы от твоих Ворот?

— Сейчас узнаю. — Он повертел в руках жезл. — Нельзя сказать, чтобы очень далеко, но какое-то расстояние преодолеть придется. А как твой самолет?

— Все в порядке. — Мысли отца были далеко отсюда. — Скоро мы сможем вновь отправиться в путь.

И в самом деле, прошло совсем немного времени, и отец вывел махину из расщелины, куда спрятал ее, почуяв опасность. Наша железная гусеница выкатилась на свой прежний путь, и мы опять увидели скудную, лишенную растительности землю.

По равнине были разбросаны невысокие дюны и холмики, и мы с трудом находили дорогу, пробираясь между ними, а видимость на экране стала очень плохой. Но к счастью, в машине имелись и другие приборы, предупреждающие о препятствиях, по ним отец и ориентировался.

Она казалась необыкновенно долгой, эта ночь, в течение которой нас трясло и подбрасывало так, что вскоре тела наши превратились в один большой синяк; впереди, там, где сидели отец с матерью, было чуть удобнее. Позже мы вынуждены были сделать еще одну остановку для отдыха, и после этого Илэриэн занял место матери — видимо, жезл подсказывал ему, что мы находимся недалеко от цели. Джелита уселась рядом с Айлией. Нам удалось влить несколько капель воды в рот девушки, но она так ничего и не ела с тех самых пор, когда мы разделили с ней в коридоре башни остатки пищи, захваченные мною еще из поселка — меня беспокоило, долго ли она так продержится. Но мать уверила, что в бессознательном состоянии организм требует гораздо меньше пищи и воды, и я успокоилась.

Мы остановили нашу гусеницу на гребне холма, и постояли немного, словно собираясь с силами перед решительным шагом. А потом я услышала, как отец громко вскрикнул, и руки его быстро взметнулись, вцепившись в рычаги управления. На экране появилась черная лента дороги, мы катились прямо на нее, и отец прилагал все усилия, чтобы остановить наш быстрый и могущий оказаться весьма опасным спуск.

Ему удалось развернуть машину резко влево, и мы теперь скользили, буксуя вдоль этой дороги. Когда нам удалось, наконец, остановиться, я услышала, как отец с облегчением вздохнул. Черные плиты дороги остались в стороне.

— И что теперь? — спросил он, не обращаясь конкретно ни к кому из нас.

— Теперь сюда! — от нетерпения Илэриэн не мог усидеть на месте, кончиком жезла он указывал прямо за эту черную ленту.

Отец горько рассмеялся.

— Не забывай, что здесь все не так просто. Мы не можем пересечь эту дорогу.

— Но почему? — волнение Илэриэна стало еще заметнее, словно теперь, когда цель была так близка, он не мог терпеть, чтобы ему противоречили и мешали достичь ее.

— Потому что это не обычная дорога, — повернувшись к нему, стал объяснять отец. — Здесь сильное магнитное поле, благодаря ему машины перемещаются из башни в башню. Наш танк своей конструкцией не приспособлен, чтобы передвигаться по такой дороге. Я даже не могу представить себе, что произойдет, если мы вскарабкаемся на нее, но не думаю, что машина выдержит подобное путешествие.

— Так что же нам делать? Искать мост? — спросил Илэриэн.

— Вряд ли такой мост вообще существует, — устало отозвался отец. — А пытаться разыскать какой-нибудь обходной путь… Боюсь, нам придется проехать немало лиг, мы даже не знаем, в какой стороне это может находиться. — Он отвернулся от экрана и взглянул прямо в глаза колдуну. — Ты можешь сказать хотя бы приблизительно, сколько еще до твоих Ворот?

— Лига, может быть, и того меньше…

— Есть один выход, — нерешительно начал отец, словно размышляя вслух. Было ясно, что оптимального варианта не существовало, и приходится выбирать меньшее из зол. — Что если воспользоваться нашим танком как мостом, хотя это очень опасно, и если мы застрянем на полпути… — он с сомнением покачал головой.

— Я думаю, Саймон, — вмешалась мать, — что выбора у нас нет. Найдем ли мы какой-нибудь окружной путь, неизвестно, а времени потратить можем очень много, не говоря уж о том, что там нас тоже могут подстерегать ловушки. Нам нельзя терять ни минуты, и раз другого выхода нет, надо рискнуть…

Отец ответил ей не сразу, он не отрываясь смотрел на экран, будто решал трудную задачу, потом произнес:

— Я могу обещать тебе, что это будет не труднее, чем сражаться с остроконечниками Лотура.

Мать засмеялась:

— Но я же видела, как ты справился с ними, и после этого, Саймон, я всегда готова ставить на тебя! Жизнь все время бросает вызов, и от этого никуда не денешься, нужно принимать его!

— Прекрасно. Я точно не знаю, каково действие этой силы, но думаю, оно похоже на мощное течение, на неудержимый поток. Нам нужно быть осторожными и надеяться на лучшее.

Прежде всего необходимо было хорошо подготовиться. По приказу отца мы все выбрались из машины и через некоторое время загрузили почти всю кабину камнями, собранными поблизости. Тяжело нагруженная машина превратилась в подобие якоря и теперь могла успешнее сопротивляться потоку. Отец извлек цепь, которая служила нам лестницей, когда мы выбирались из колодца. Из нее мы сделали нечто вроде перил на плоской крыше машины, и сложили там все оставшиеся у нас съестные припасы и воду. Как только все мы, кроме отца, забрались наверх, он протиснулся в кабину на свое место, свободное от камней. Машина под нами ожила, чуть подалась назад, слегка вильнула в сторону и направилась под уклон, прямо к той самой черной поверхности, что так страшила отца.

Как только машина вновь заскользила вниз, отец выбрался из кабины и присоединился к нам. Похоже, его опасения были не напрасны — как только мы вползли на черную ленту дороги, почувствовался такой сильный толчок, словно на нас обрушился гнев морского течения, против которого мы пытались плыть.

Неужели поток развернет нас и будет нести, как беспомощных пленников, в одну из тех башен? Или может быть, отцу все же удастся противостоять ему? Я лежала на крыше, вцепившись в лестницу, и звенья цепи болезненно впивались в мое тело, а машина подо мной металась и боролась. Течение пыталось развернуть ее вправо, что для нас было равносильно гибели. Я не могла понять, продвинулись ли мы хоть немного вперед, к противоположной стороне, или продолжаем раскачиваться на одном месте.

Мы уже были снесены течением довольно далеко от той точки, где начали свой путь. А что произойдет, если какая-нибудь летающая машина понесется сейчас из башни навстречу нам? Я столь живо представила себе последствия подобного столкновения, что, кажется, от страха потеряла сознание и поэтому не помню, как произошел переломный момент этой нашей битвы.

Неожиданно я осознала, что отец мой больше не лежит неподвижно рядом со мной, но стоит на коленях, освобождая мешки с припасами. Затем он сильно швырнул их влево от себя, и, приподняв голову, я увидела, как они упали на землю по ту сторону дороги. Отец крепко сжал мое плечо.

— Отпусти цепь! — крикнул он. — Как только я прикажу, прыгай!

Я не надеялась, что все это может закончиться благополучно, но доверилась отцу и, замирая от страха, оторвала онемевшие, непослушные пальцы от цепи и встала на колени. Затем, повинуясь взмаху отцовской руки, я поднялась на ноги, мельком заметив, что Айлия стоит между моей матерью и Илэриэном, недоуменно оглядываясь, словно только что проснулась.

— Прыгайте!

Я с трудом заставила свое безвольное тело сделать это, отгоняя мысли о том, что должно случиться в следующее мгновение. К счастью, мне удалось приземлиться прямо на холмик мягкого, пушистого пепла, я почти утонула в нем, но совсем не ударилась и выбралась довольно быстро, сплевывая попавший в рот песок, прочищая нос и протирая запорошенные глаза.

Закончив с этим, я смогла спокойно осмотреться вокруг и отыскала глазами другие запорошенные песком фигуры, кажется, все приземлились удачно, на мягкое. Я, спотыкаясь, направилась к ним. Вскоре мы убедились, что сильных повреждений нет ни у кого, — все отделались незначительными синяками, кашлем от попавшего в горло песка и запорошенными глазами.

Тем временем танк уже полностью развернуло течением и быстро тащило от нас, а вскоре он совсем пропал из виду, унесенный к воротам одной из башен.

Приведя себя в порядок, мы тщательно обследовали дюны и после недолгих поисков нашли и откопали мешок со съестными припасами. Илэриэн достал жезл, который был спрятан в складках туники, повертел его в руках и решительно показал вперед.

— Сюда! — Конец жезла смотрел, казалось, в самую середину песчаной пустыни.

Айлия шла сама, хотя за ней приходилось следить, и я, поняв, что мать постоянно поддерживает с ней мысленный контакт, присоединилась к ней, зная как это нелегко.

Идти по зыбучим пескам, когда ноги постоянно проваливаются в мягкое, было очень тяжело. Иногда мы почти по колено погружались в эту смесь, похожую на пепел и песок одновременно. Все холмы выглядели одинаково, так что если бы не колдовской жезл Илэриэна, мы сразу бы заблудились, оставив позади черную дорогу.

Вдалеке неясно вырисовывалось что-то высокое и, приглядевшись пристальнее, я поняла, что это одна из металлических колонн, которые мы видели, пройдя в этот мир через Ворота. Увидев колонну, я почувствовала себя уверенней, и беспокоило меня только одно — сможет ли действительно Илэриэн узнать, что мы достигли Ворот? Ведь я помнила, что с этой стороны не было никакой пометки, никакого знака, по которому их можно было бы опознать.

Казалось, однако, что наш проводник не испытывает никаких сомнений — он твердо шел вперед, доверясь своему жезлу. Наконец мы остановились у одной из таких выщербленных колонн, хотя я не могла с уверенностью сказать, что это то самое место, где мы с Айлией появились, пройдя через Ворота, потому что местность вокруг была удивительно однообразной.

— Здесь, — в отличие от меня Илэриэн не колебался, однако то, на что он указывал, на мой взгляд, ничем не отличалось от всего остального — обычная пыльная земля, к тому же поднялся ветер, и в воздухе кружились вихри едкого песка.

— Нет никаких отметок, — произнес отец. Но мать, прикрыв глаза ладонью, как козырьком, напряженно всматривалась в это место, а затем перевела взгляд на заклинателя.

— Где-то здесь, — согласилась она. — Очень трудно…

Илэриэн, казалось, не слышал ее. Он быстрыми, резкими взмахами поднимал и опускал свой жезл, словно художник, рисующий картину, он водил его концом, точно кистью, вверх, вниз, в стороны, как бы прорисовывая в воздухе портал.

И словно повинуясь жезлу, пыль, поднятая ветром (а была ли пыль? Не уверена!), оставляла слабые, едва различимые линии — перед нами в воздухе появились очертания прямоугольника, пересеченного крест-накрест двумя линиями, каждая из которых шла из верхнего угла в противоположный нижний. В четырех секциях этого перекрещенного прямоугольника появились изображения символов; два из них были мне знакомы, во всяком случае, я уже встречала нечто похожее.

Два других я видела впервые, однако они были нарисованы крупнее и перекрывали остальные изображения. Когда Илэриэн опустил, наконец, свой жезл, мы смогли как следует разглядеть то, что он сделал — смутный, неясный и едва различимый портал все же стоял, крепко и прочно, несмотря на поднявшийся ветер и вихрь песка.

Тогда он начал снова, проходя жезлом вторично по всем линиям возникшего в воздухе рисунка. На этот раз его движения напоминали отрывистые мазки, после которых изображение начинало насыщаться зеленым цветом, а на наших глазах темнея, он становился ярко-синим — я снова увидела этот «спасительный» цвет, так хорошо знакомый мне по Эскору. Но и этот цвет держался недолго, и еще прежде чем заклинатель кончил закрашивать весь рисунок целиком, он потускнел, словно выцвел.

Я видела в этот момент его лицо — на нем была жестокая неумолимость, губы искривлены усмешкой, с какой воины встречают опасность, требующую концентрации всех сил. Он снова, в третий раз, начал очерчивать жезлом рисунок, и цвет вновь стал заполнять изображение, затем, хоть и не выцвел, но побледнел.

Тогда шевельнулась моя мать. Она протянула одну руку мне, другую — отцу, и мы вновь объединили все силы, и эту энергию нашего единства она послала Илэриэну. Он на мгновение оглянулся, пораженный, и, вновь подняв свой жезл, начал вырисовывать заданный узор из линий и символов.

Я почувствовала, как укрепляется моя сила, вопреки тому, казалось бы, что я должна, наоборот, потерять ее, все отдав заклинателю, как того требовала моя мать. И тут я увидела, что цвет, окрасивший линии, не гаснет, не блекнет, а, напротив, разгорается все ярче зелено-синим огнем. Когда Илэриэн опустил жезл, рисунок переливался и пульсировал над мрачной землей. Вокруг застывшего в воздухе портала больше не дул ветер, хотя совсем рядом, немного в стороне, вовсю кружилась едкая пыльная завеса.

Несколько мгновений Илэриэн придирчиво осматривал свое творение, словно желая убедиться, что намерения его не разошлись с результатом, он создал именно то, что хотел, и нет здесь изъянов. Затем он сделал два шага вперед, не оборачиваясь, говоря при этом: «Мы можем идти… теперь!»

Разомкнув руки, мы с матерью подняли мешки, а отец крепко взял за руку Айлию. Илэриэн коснулся кончиком жезла точки скрещения линий в самом центре портала, словно вставил ключ в замочную скважину. Ворота открылись. Я увидела, как он исчез в них. Я прошла за ним, следом за мной — моя мать, затем отец и Айлия. И вновь меня подхватила болезненная круговерть времени и пространства, и я, упав, покатилась по жестким каменным плитам и, наконец, остановилась, ослепленная болью от сильного удара головой обо что-то твердое.

Я сидела, прислонившись спиной к спинке кресла — или трона? — возвышающегося в середине зала цитадели. Свечение Ворот было единственным источником света в этом помещении, где само время сгустилось, точно сумерки.

Заметив краем глаза какое-то движение, я слегка повернула голову и увидела Илэриэна с жезлом в руке. Его совсем, казалось, не интересовали Ворота, через которые все мы только что проникли сюда, он с изумлением оглядывался вокруг, рассматривая зал, словно изучая его пядь за пядью. Не знаю, что — или кого? — ожидал он увидеть здесь, может быть, толпу слуг и охранников, или своих домочадцев? Так или иначе, но было несомненно, что эта пустота и безлюдье потрясли его до глубины души.

Он приложил руки ко лбу и стоял так, слегка раскачиваясь, возможно, пытаясь заглушить тяжелые воспоминания. Затем он направился куда-то в глубину зала, держась ближе к стене, как будто хотел во что бы то ни стало отыскать что-то, без чего не будет ему ни покоя, ни мира.

Когда он ушел, я почувствовала, как тревога понемногу начинает отпускать меня, ибо было ясно, что сейчас ему не до нас, у него доставало и собственных забот. Стоило ли тогда дожидаться более удобного случая, чтобы пуститься в путь?

Преодолев волну головокружения, которая раскачивала меня и не давала оторвать рук от подлокотников кресла, я кое-как встала и огляделась, нетерпеливо отыскивая своих спутников. Отец, оглядываясь, уже стоял на ногах, рядом с ним лежала Айлия. Он перешагнул через ее тело и протянул руки моей матери, помог ей подняться и обнял ее. Они так и застыли, обнявшись, зримо являя собой словно бы единое тело и единую душу.

Они стояли погруженные в мир, который принадлежал только им двоим, а я смотрела на них. Внезапный порыв холодного ветра пробрал меня, вызвав озноб. Я смотрела и думала, какое это счастье — чувствовать свое единство с другим человеком. Килан, наверное, познал это со своей Дагоной, а Кемок отыскал Орсию. Именно этого бессознательно жаждала и я, когда уходила с Динзилем, а оказалось, что я была ему нужна не как подруга, но просто как колдунья, способная помочь осуществлению его честолюбивой цели. И когда я смотрела на своих родителей и видела мир, которым они владели, то поняла вдруг, что мне мало быть колдуньей, и я не могу поставить Дар превыше всего этого. Однако ничего другого меня в этом мире, похоже, не ждало.

Не существовало времени для тех, кто мог так слиться разумом и душой. Но нам нужно спешить, и я шагнула, оторвавшись от поддерживающего меня кресла, навстречу своим родителям.

16

— Пожалуйста… — Я чувствовала себя бестактной и бесцеремонной и говорила очень тихо, опасаясь, что слова мои разнесутся эхом по всему залу, а Илэриэн, вероятно, вернется с минуты на минуту, оторвавшись от своих забот.

Мать повернула голову и взглянула на меня. Очевидно, она прочла тревогу на моем лице, и сама обеспокоилась.

— Ты боишься? Чего же, дочь моя?

— Илэриэна, — ответила я прямо. Отец тоже насторожился, услышав это, и хотя одна его рука по-прежнему покоилась на плечах Джелиты, другая скользнула к поясу, словно готовясь выхватить оружие.

— Слушайте, — зашептала я, не решаясь прибегнуть к мысленному общению — в этом доме, насыщенном колдовством, мысли могли прозвучать громче, чем слова, произнесенные вслух.

— Я рассказала вам далеко не все. Эскор разорен, давно уже разорен и разодран колдовством. Многие из его прежних властелинов либо поглощены Тьмой, которую сами же вызвали, либо ушли через подобные Ворота в другие миры. Они сами вызвали эту беду в незапамятные времена, и на них лежит проклятье. Мы ведь мало что знаем про Илэриэна. Правда, я не верю, что он полностью принадлежит Тьме, ему подвластен синий цвет, а силы Тьмы им владеть не могут. Однако среди заклинателей Эскора были такие, кто вроде бы не следовал ни хорошему, ни плохому, но из любопытства, просто стремясь увеличить свои познания, они тоже несли зло. Мы сражаемся теперь за благополучие Эскора… я, к несчастью, способствовала возобновлению войны между силами Света и Тьмы, сотворив по неведению заклинание, чем и пошатнула установившееся здесь неустойчивое равновесие. И еще одна вина лежит на мне отныне, и я не смогу вынести это бремя. Боюсь, не случилось бы так, будто я привела сюда с собой колдуна, который вмешается в наши дела и, может статься, разрушит все, что мои братья и их товарищи создавали в тяжелых трудах.

Илэриэн знает слишком много, его нельзя ни оставить здесь, ни взять с собой в Зеленую Долину. Прежде чем мы дадим клятву быть его товарищами, мы должны поверить ему, но я…

— У нас мудрая дочь, — вставила Джелита. — А теперь расскажи нам, и как можно быстрее, то, что еще не рассказала.

И я, ничего не опуская, поведала им о Динзиле, о том, к чему привела наша встреча; когда я окончила рассказ, мать кивнула:

— Хорошо, теперь я понимаю, почему Илэриэн кажется тебе подозрительным. Но… — Она замолчала, словно прислушиваясь к чему-то, и я поняла, что она сейчас пытается установить с ним контакт, разыскивая его разум в лабиринтах цитадели.

— Так… — Ее пристальный взгляд, погруженный куда-то в глубь себя, наконец, встретился с моим. — Я не думаю, что нам надо бояться его. Между этим миром и тем существует огромная разница во времени. Мы даже представить себе не можем, какая это трагедия для него. Он ищет то, что ушло давным-давно, хотя годы оставили имена и события на свитках истории. Ему придется поверить, что это так, но он должен сам осознать это, сам, без подсказки. Представь себе, каково видеть, что твой собственный мир сметен и уничтожен. Я не думаю… Ты действительно веришь, дочь моя, что Илэриэн может представлять угрозу для нас и для тех, кого мы любим?

Вспомнив Динзиля, я отбросила колебания и сказала «да». Но видимо, мать так до конца и не поверила моим подозрениям. На какой-то момент она позволила мне заглянуть в свои мысли, и я смогла прочитать, быть может, и не полностью, то, что она узнала об Илэриэне. Боль и отчаяние от того, что открылось мне, были столь велики, что я задрожала и отступила, мне хотелось крикнуть — не надо, я не хочу этого знать!

— Видишь, — сказала мать, отпустив мой разум, — ему есть о чем подумать, не будем ему мешать. Если мы должны уйти…

— Тогда давай уйдем сейчас! — Мне хотелось сию минуту оказаться как можно дальше от этого места, которое было обителью Илэриэна, как можно дальше от мыслей о нем (если мне когда-нибудь удастся избавиться от этих мыслей), мне хотелось бежать отсюда со всех ног, словно за мной гналась стая серых.

Но в любом случае, прежде чем уходить отсюда, нужно было разрешить одну важную проблему: ведь Айлия была до сих пор с нами, и я теперь гадала, что нам с нею делать. Если вапсалы до сих пор живут в том прибрежном поселке, нам остается лишь разбудить ее спящий разум и привести девушку обратно к соплеменникам. Вероятно, перед этим стоило произнести какое-нибудь заклятие и стереть из ее памяти воспоминание о путешествии по ту сторону Ворот. Но если же окажется, что после набега население поселка было полностью истреблено, нам придется увести Айлию с собой в Зеленую Долину и просить Дагону и ее близких взять вапсалку под свою защиту.

Отец оставил один из пакетов с пищей и водой лежать на полу там, где он его сбросил, а второй погрузил себе на плечи, велев нам с матерью смотреть за Айлией. Затем мы вышли наружу, и я поразилась переменам: когда я шла сюда тогда, убежав из поселка, стояла холодная зима, а теперь было совсем тепло и светило весеннее солнце — шел месяц Кризалис. Еще рано было засевать поля, но новая жизнь уже бурлила вовсю, и в природе царила радостная суматоха, принося возбуждение и беспокойство. А ведь по моим подсчетам я отсутствовала всего несколько дней, но никак не недель!

Снег, лежавший рваными клочками на пустырях, уже совсем растаял. Не один раз, пока мы шли, нам пришлось вспугнуть ящериц, греющихся на солнце, и еще каких-то маленьких существ, названия которых я не знала, они то неподвижно застывали, словно окаменев, выпучив свои круглые глазки, то, напротив, стремительно прыскали во все стороны при нашем появлении.

Попав в лабиринт улочек, я немного испугалась, потому что плохо помнила дорогу, по которой мы шли в цитадель. Выбрав дважды неправильный путь, который заводил нас в тупики, я решилась высказать свои сомнения вслух.

— Может быть, ты ошиблась? — спросил отец. — Сюда-то ты добралась без помех, не так ли?

— Да, но тогда меня вела Сила. — Я не помнила, чтобы наш с Айлией путь в эту крепость был таким сложным и запутанным, мне казалось, что мы довольно просто добрались сюда от тех самых, внешних ворот, которые охраняли каменные чудовища, издающие ужасающий вой при порывах ветра. Никаких лабиринтов и тупиков тогда не было, я это помнила хорошо.

— А что если — защита? — вслух спросила я.

Переулок, который, казалось, должен был вывести нас из города, оборвался очередным тупиком, и мы в растерянности стояли перед высокой каменной стеной. Вокруг нас громоздились дома, в каждом над дверью был вделан синий камень, зияли пустотой черные глазницы окон; пустые дома словно бы съежились от холода, настигнутые порывами зимнего ветра.

— Наваждение? — спросил отец. — Ты думаешь, это колдовство?

Джелита закрыла глаза, и я поняла, что она осторожно пытается нащупать контакт с хозяином. На этот раз я отважилась последовать за ней, опасаясь в то же время коснуться нити, связывающей ее с Илэриэном.

И тотчас мой разум узнал, что глаза не обманывают меня и память не подводит. Саймон Трегарт был прав; то, что мы видели — всего лишь наваждение. Сила колдовства воздвигла здесь стены, которых на самом деле нет, закрывая путь на волю любому, кто не владеет Даром. Мы словно каким-то другим зрением видели город, который стоял здесь прежде, очень давно. Как это получалось, я не понимала, Илэриэн не использовал никаких новых заклинаний, чтобы запутать нас; это колдовство было очень древним, таким древним, что давно уже износилось и, можно сказать, превратилось в лохмотья.

— Вижу! — Я услышала резкий крик отца и поняла, что он тоже все понял. — Так… мы идем правильно… — его рука решительно схватила мою, и я чуть не вскрикнула от боли. Вторую руку я протянула Айлие, с другой стороны девушку поддерживала моя мать. Объединившись таким образом, мы начали разрушать колдовское видение, настигшее нас при ярком свете дня, наш разум настроился на другую мелодию. Для того чтобы выйти отсюда, нужно было закрыть глаза и довериться внутреннему зрению.

Теперь мы действительно шли по улице, которая шла от городской стены, и я узнала эти места, именно здесь мы проходили тогда. Я дважды открывала глаза только для того, чтобы проверить, продолжает ли действовать колдовство, и оба раза видела перед собой не свободную улицу, а стену дома. Я спешила закрыть глаза снова, и мы продолжали наш путь.

Если бы не эта наша уловка, мы бы, конечно, не смогли разрушить колдовское наваждение и благополучно добраться до ворот. На ничтожном расстоянии от них лежало окоченевшее тело; руки были вытянуты вперед, словно хотели дотянуться до свободы, которой не смогли увидеть глаза. Это был высокий человек, одетый в кольчугу. Распущенные волосы разметались по земле, а остроконечный шлем откатился чуть в сторону. Лица его мы не видели, и я была даже рада этому.

— Сулькарец! — Отец наклонился над телом, но дотрагиваться до него не стал.

— Не думаю, похоже, с этой расой мы еще не знакомы, — ответила Джелита. — Скорее всего, это один из тех морских бродяг, о которых говорила Каттея.

Я не могла ни утверждать этого, ни отрицать — в ту ночь, когда они напали на поселок вапсалов, я видела их лишь мельком. Возможно, она была права.

— Он умер уже довольно давно. — Отец отступил от тела. — Наверное, он преследовал здесь вас, Каттея, и похоже, не смог выбраться из ловушки.

Но нам удалось избежать ее и пройти сквозь стену между медными тварями, встретившими нас ревом и завыванием. По ту сторону городских ворот стоял камень, который притащили, как я думаю, из разрушенного поселка. На нем валялись в беспорядке разные предметы; наверное, поначалу они были разложены аккуратно, но потом птицы и животные растащили и разбросали их. Здесь были меховая куртка, уже одубевшая от дождя и наносов песка и заляпанная птичьим пометом, металлические пластинки, на которых когда-то была разложена еда. Кроме этого, меч и тяжелый топор, при виде которых отец мой вскрикнул от изумления. Он не очень любил сражаться мечом, хотя оружием этим владел неплохо; в том мире, откуда пришел он, мечами никто не сражался. Однако для воина, чьи руки пусты, такая находка — бесценна.

— Это оружие мертвого, — сказал он, беря меч. — Ты знаешь, как у них говорится — подними оружие убитого воина, и к тебе перейдет его боевое умение.

Тут я вспомнила, что Кемок, когда он шел за мной к Черной Башне, нашел в тайнике давно исчезнувшего народа меч и тоже взял его, ибо был безоружен… И я подумала, что если рука мужчины сама потянулась за мечом, то пусть примет его во благо, а не во зло.

Тут я увидела, что и мать взяла один из предметов, разложенных на камне, и, пристально вглядываясь, держит его обеими руками, а на лице ее — смятение.

— Эти бродяги и убийцы прячут свою добычу в необычном месте, — произнесла она. — Мне приходилось слышать о подобном, но сталкиваюсь — впервые.

Они принесли, свои сокровища демонам, которые по их поверьям обитают здесь.

Она держала чашу, по-моему, каменную, искусно сделанную в форме двух тесно сложенных ладоней. Но это были не совсем человеческие руки: пальцы заметно длиннее и тоньше, ногти — узкие и заостренные, красно-коричневого цвета, очень гладкие, отполированные.

— Что это? — удивилась я.

— Зеркало, в которое можно смотреть. Его используют точно так же, как кристаллический шар. В эту чашу наливают воду. Я не знаю, как она оказалась здесь, но эту вещь нельзя тут оставлять, потому что… Потрогай, Каттея.

Она протянула мне чашу, и, дотронувшись до нее пальцем, я чуть не вскрикнула, вопреки ожиданию ощутив не холодный камень, а что-то обжигающее, словно я прикоснулась к горящей головне. Однако мать крепко держала чашу и вроде бы совсем не обжигалась. Впрочем, при мимолетном прикосновении я ощутила не только жар, но и приток силы и сразу поняла, что эта чаша — наше могущественное орудие, как и меч, так естественно оказавшийся в руках отца.

С этого жертвенного камня мать взяла еще кусок потрепанного шелка и обернула в него чашу, затем спрятала ее в складках одежды. Отец же засунул меч за пояс, затем, чуть подумав, воткнул туда и топор.

Все наши находки и сам этот камень у ворот несомненно доказывали одно: морские бродяги, а не вапсалы стали победителями в той битве. Я была уверена, что именно налетчики оставили здесь награбленную добычу, ибо за время жизни с кочевниками ни разу не наблюдала ничего подобного, разве только, когда хоронили Ютту… И это значило, что соплеменников Айлии в этих краях уже не найти.

Когда я объяснила это своим родителям, они согласились со мной. Стояло уже позднее утро, солнце светило вовсю, даря ласковое тепло. Так же, как и в крепости, снега не было и в помине, лениво жужжали какие-то ранние насекомые, слышались голоса птиц.

Мы покинули мыс и ступили на материк. Сначала я шла, напряженно каждую секунду ожидая оклика Илэриэна, боясь услышать его вопрос, куда мы идем и почему. Но вот его цитадель осталась далеко позади, а нас окружил мир, где распускались почки, цвели деревья и слышались обыкновенные звуки и запахи, и мое напряжение немного спало. И все-таки страх, что мы не свободны от нашего бывшего спутника, видеть которого мне хотелось менее всего на свете, не исчез совсем.

Когда мы добрались до полуразрушенного поселка, стало совершенно очевидно, что мое предположение верно: всюду валялся скарб кочевников и разорванные шкуры, из которых они так быстро устраивали свои жилища.

Словно мусорщики мы бродили среди развалин в поисках вещей, которые могли бы нам пригодиться в нашем далеком пути на запад. Я нашла шатер, откуда бежала — когда, неужели это было? Сколько недель или месяцев назад? Мне казалось, что прошло всего несколько дней. Морские бродяги побывали и здесь. Содержимое Юттиного сундука было на полу, пакеты с травами разорваны, листья и корешки валялись здесь же, как никому не нужный мусор.

Мать останавливалась, поднимая то листик, высохший и ломкий, то щепотку порошка, нюхала и тут же отбрасывала, качая головой. Я искала повсюду свитки с рунами, которые привели меня в цитадель, но они исчезли; вероятно, грабители захватили их, решив, что это ключ ко всем сокровищам. Мы нашли закатившийся в дальний угол кувшин с едой, которая была очень удобна в путешествии: прессованная плитка из копченого мяса и сухих ягод. В ту минуту эта находка была для нас дороже всех сокровищ на свете.

Айлия стояла возле входа, казалось, она не видит перед собой ничего и даже не понимает, что мы вернулись в поселок. Отец ушел посмотреть, что есть в других жилищах, и быстро вернулся назад, сделав нам знак следовать за ним.

— Место смерти, — произнес он бесцветным голосом. — Они все здесь и остались.

У меня не было друзей среди вапсалов, я была их пленницей, но никогда не желала им зла. Однако получалось так, что их гибель оказалась отчасти и на моей совести: они верили в мой Дар, а я обманула их и тем самым погубила. Мать прочитала мои мысли и, положив мне руку на плечо, тихо произнесла: «Это не так, ты же не нарочно их обманывала, просто, такова уж их судьба. Ты же не была Юттой и не выбирала этот путь, она навязывала тебе его силой. Не бери на себя эту ношу, она не твоя. В жизни много зла; ты чувствуешь, что на тебе лежит вина, но это не так, это только урок».

…Конечно, мать хотела утешить и поддержать меня, но в ту минуту это были для меня только слова, хотя они и запали мне в душу, и много позже я вспомнила их.

У нас сейчас не было ни саней, ни собак, не было и проводника, мы просто знали, что надо идти все время на запад. Но сколько дней пути лежало между этим заброшенным поселком и Зеленой Долиной и сколько опасностей подстерегает нас на этом пути, — не мог предугадать никто, и оставалось лишь полагаться на волю судьбы.

Я подумала, что, может быть, и вспомню дорогу над рекой и дальше, до долины горячих источников, но когда я предложила этот путь, отец покачал головой, сказав, что если эта долина хорошо известна кочевникам, значит, лучше обойти ее и держать путь строго на запад. Пожалуй, он был прав. Да и все равно идти быстро мы не могли: Айлия находилась под нашим контролем беспрестанно, о ней нужно было все время заботиться, как о неразумном, хотя и послушном ребенке.

Мы снова вернулись к морю, снова увидели мыс с черной тяжеловесной цитаделью, что возвышалась между морем и небом, и я, проходя, бросила на нее последний взгляд.

Наши запасы продовольствия были весьма незначительны: мясо с неприятным привкусом, которое мы захватили с собой из того мира, и кувшин, найденный в поселке. Воду мы не запасали — вокруг было великое множество ручьев, напитавшихся талым снегом, и реки освободились ото льда.

Отец, подняв с земли два круглых камня, сделал странное орудие, какое прежде мне видеть не приходилось: он связал камни ремнем, раскрутил его вокруг головы и запустил в кусты. Там ремень, отягощенный весом камней, несколько раз закрутился вокруг ветки, сдирая с нее почки. Отец довольно засмеялся.

— Кажется, не потерял еще сноровку, — сказал он. И, распутав ремень, вновь забросил камни, но на этот раз он целил не в кусты, а в неосторожную зверушку, обитающую в траве — это было толстое, неповоротливое существо, настолько глупое, что захватить его не составляло никакого труда. Прежде чем мы остановились на ночлег, он поймал четырех таких зверьков, и, зажарив на углях, мы съели их с большим аппетитом, ведь все давно сидели на скудном, однообразном рационе.

К ночи ощутимо похолодало, и все же, поев, мы не остались сидеть у костра, хотя с ним было гораздо уютнее. Отец бросил в огонь последнюю охапку сучьев и отвел нас на место ночлега, что присмотрел заранее подальше от костра, который мог привлечь к нам чье-нибудь внимание.

В небольшой рощице, поблизости от деревьев, поваленных зимними бурями, он сделал на земле настил из веток, затем поставил над ним несколько стволов, прислонив их один к другому, и тоже забросал сверху ветками, соорудив подобие гнезда, куда мы все и забрались.

Мне бы очень сейчас пригодились какие-нибудь травы из Юттиных запасов, чтобы сотворить защитный барьер с помощью заклинаний, но налетчики так их все перемешали, что я не смогла отобрать нужные.

Однако мать достала из-за пояса какой-то металлический предмет, который светился неярким голубоватым светом, и, осторожно проведя по нему рукой вверх-вниз, положила его на землю, и он тускло мерцал в темноте. Я знала, что это такое — свет должен был ярко вспыхнуть, появись рядом с нами прислужники Тьмы. Но против обычных животных или даже против бродяг и кочевников защиты у нас не было никакой, кроме собственных глаз и ушей, и нам пришлось разделить дежурство между собой: мне выпало дежурить первой. Все быстро уснули, крепко прижавшись друг к другу, потому что было довольно холодно. Я боялась шевельнуться, чтобы не побеспокоить, не разбудить своих измученных спутников.

Внимательно прислушиваясь к каждому шороху и вглядываясь в темноту, я время от времени творила защитное заклятье, но опасалась делать это часто, помня, что в этом краю их могут уловить силы Тьмы и тогда они обернутся для нас бедой. Во тьме, в ночи слышались странные хрипы, шорохи, стоны. Я цепенела, кровь леденела в жилах, и я вся обращалась в слух, тщетно пыталась понять, что это: крики животных или завывание ветра…

И все эти часы я боролась с искушением связаться мыслью с Илэриэном, я заставляла себя не думать о том, как он ходит в этот час в своей пустынной крепости, что некогда была сердцем флагманского корабля. Погружен ли он до сих пор в тягостные воспоминания о прошлом, которое никогда не вернется? Или оправился уже от этого удара? Что он теперь собирается делать? В одном я была уверена — он не станет вновь открывать ворота — длительное заточение у Зандора не прошло даром.

Зандор… мои мысли переключились на него, я стремилась как угодно уйти от тягостных мучительных размышлений об Илэриэне! Я стала думать, что же произошло с Зандором. Может быть, наше бегство из его подземелья воздействовало на машины неизмеримо сильнее, чем предполагал Илэриэн, и мощь их, а значит, и его, была окончательно подорвана? Мы ждали, что он бросится за нами в погоню, но он не сделал этого. Возможно, поломка могущественных машин ослабила его настолько, что обитатели башенного города нанесли удар по подземному убежищу и положили конец этой войне, начавшейся в незапамятные времена и превратившей страну в пустыню, где царит смерть и пепел.

Но воспоминания о Зандоре поневоле вновь приводили меня к Илэриэну, и я стала гнать их от себя. Я вспомнила далекое прошлое, Зеленую Долину, Кемока, Килана — я уже много месяцев не была в Эскоре. Неужели там до сих пор длится эта безысходная, бессмысленная война? А что если, те, кого я люблю, ведут сейчас смертельную битву? Я так давно не разговаривала с ними, может, стоит попытаться? И я пустилась на поиски.

Я взволновалась так, что совсем забыла, какие обязанности лежат сейчас на мне. Я сосредоточилась, закрыла глаза, заткнула уши и согнулась, уронив голову на колени, чтобы меня ничто не отвлекало. Кемок! Перед моим мысленным взором возникло его лицо с тонкими чертами, худощавое, мужественное. Здесь — он был здесь! И, пытаясь удержать его образ в сознании, я вновь и вновь посылала ему свой призыв.

— Кемок! — Я собрала все силы и вложила их в этот зов. — Кемок!

И я получила ответ! Сначала слабый и едва внятный, он становился все громче. Кемок слышал меня — он был здесь! Предчувствие не обмануло меня — смерть не воздвигла между нами стену.

— Где? Где? — Его вопрос звучал ясно и отчетливо, но у меня вдруг сильно закружилась голова, и я крепко обхватила ее руками.

— На востоке — на востоке… — мне хотелось так много сказать ему, но я не могла ничего произнести, меня трясло, как в лихорадке, тело ходило ходуном, и сильнейшая боль пронзила голову. Такое происходило со мною впервые; с трудом обретенный мысленный контакт прервался, и я с гневным криком открыла глаза.

— Безумие! — Громкий шепот матери помог мне прийти в себя. Я видела перед собой только темную, расплывчатую массу, но ее сильные руки по-прежнему трясли меня за плечи. — Что же ты наделала, девочка?

— Кемок! Я разговаривала с Кемоком! — Горячая волна ненависти и гнева захлестнула меня.

— Но разговор мог подслушать кто угодно! — возразила она. — Неужели ты не понимаешь, как легко можно привлечь злую силу? Если мы до сих пор не обнаружили никаких следов Тьмы, это вовсе не значит, что ее здесь нет. Разве же не ты сама говорила нам об этом?

Она была права. Но мне казалось, я права тоже — ведь Кемок мог Прийти нам на помощь. А если меж нами и Зеленой Долиной встанет скопище зла, он предупредит нас. Когда я взволнованно объяснила все это матери, она вздохнула и выпустила мое плечо.

— Все может быть, — вслух ответила она. — Но не забывай об осторожности. Когда захочешь сделать это в другой раз, обязательно предупреди меня, вместе мы гораздо сильнее!

Конечно, все, что говорила она, было верно и справедливо. Но мне не забыть было упоительного ликования, которое я почувствовала, получив ответ Кемока. Ведь я так давно не была той Каттеей, что некогда составляла одно со своими братьями. Ютта дала мне так мало! А стану ли я когда-нибудь такой, какой была прежде…

— Какой была? — проговорила мать вслух, хотя и негромко, шепотом, мысленный разговор мы вести не решались. — Ты не можешь вернуться на дорогу, по которой шла. Когда вы родились, я просила для вас троих то, что, как мне казалось, больше всего пригодится вам в этом мире — меч для Килана, свиток для Кемока, Дар для тебя. Но ты выбрала путь, который я предвидеть не могла. И может, это наихудший для тебя путь.

— Нет! — не задумываясь, откликнулась я.

— Ты скажешь мне это еще раз, когда-нибудь потом, — неопределенно произнесла она, я и не поняла, что хотела она этим сказать. — А теперь, дочь моя, не надо больше беспокоить нас. Этой ночью мы все должны хорошо отдохнуть.

Я неохотно пообещала: «…Хорошо… этой ночью — нет…»

И я постаралась сосредоточиться лишь на этом, внешнем мире, что стоял у меня перед глазами, всматриваясь и вслушиваясь в ночь до того часа, пока не пришла пора Джелите заступать на дежурство.

Едва лишь поднялось солнце, отец разбудил нас, и мы наскоро подкрепились мясом и ягодами. Было значительно холоднее, чем накануне. На ветках, нависших над нами, блестел иней.

Хотя отец раньше довольно много путешествовал вдоль границ, а мать нередко сопровождала его, им почти не приходилось ходить пешком, да и я обычно не путешествовала подобным образом. Наверное поэтому путь утомлял нас, и, пожалуй, раздражал; мы продвигались слишком медленно, а идти быстрее не могли из-за Айлии.

Утром нам удалось кое-как накормить ее и напоить из кувшина. Но двигалась вапсалка словно во сне, она настолько была погружена в себя и не воспринимала реальность, что я с тревогой думала, вернется ли она когда-нибудь в нормальное состояние. Сейчас, если бы мы даже нашли остатки ее племени, оставить ее среди кочевников было нельзя, для нее бы это было равнозначно смерти, ибо она стала бы для охотников только обузой. Старая Ютта так долго продержалась среди них лишь благодаря своему дару, а больная Аусу, первая жена вождя, только потому, что преданные служанки заменяли ей руки и ноги.

17

Еще в бытность свою Хранителем Границы, Саймон Трегарт в совершенстве научился не только устраивать засады, но равно и избегать вражеских засад. Вот и сейчас он уходил вперед, оставляя нас в укрытии ждать его возвращения или сигнала о том, что путь свободен и безопасен. Я всякий раз не могла понять, что же насторожило его, однако, доверяя отцу, полагала, что ему лучше знать, что делать.

Мы отказались от мысленных разговоров, потому что в этом краю нас легко могли подслушать. Дважды моя мать приказывала нам обходить места, где, как подсказывал ее Дар, таилась Тьма. В первый раз это был небольшой холмик; на его вершине возвышался один-единственный камень, который при ярком солнечном свете казался темно-красным. На черном холме не росло ни травы, ни кустов, словно земля эта дотла была сожжена страшным пожаром. А верхушка камня, если смотреть на нее долго и пристально, вдруг вспыхивала и начинала менять свои очертания. Я заставила себя отвернуться, прекрасно зная, что нельзя разглядывать то, природа чего тебе неясна.

Во второй раз мы чудом избежали несчастья, попав в лес, где росли деревья без листьев. В этом не было бы, конечно, ничего странного, ведь стояла еще самая ранняя весна, но вместо листьев на ветвях висели желтоватые наросты вроде шишек с алой сердцевиной, один вид которых вызывал отвращение. Создавалось впечатление, что деревья изъедены открытыми язвами. Глядя на них я испытывала тошнотворное ощущение, мне казалось, что не только сами деревья уродливы и отвратительны, но и по земле в тени их стелется и ползает нечто такое, что не может существовать под солнцем, но существует, и словно жадная и прожорливая тварь, лишь дожидается удобного момента для нападения.

Чтобы быстрее покинуть эту изъязвленную рощу, мы повернули на юг, но лес оказался намного больше, чем мы предполагали, и нам долго пришлось пробираться меж пораженных проказой деревьев и кустарников. Кусты были похожи на животных, стелящихся брюхом по земле, которые, казалось, ползли, оскверняя ее, оставляя за собой черный след с рваной бахромой по краям. Наконец, впереди блеснула река, и мы в замешательстве поспешили на берег.

Нам предстояло либо отклониться от нашего пути, либо плыть по реке, если бы не удалось пройти по узкой прибрежной полосе под береговым выступом. Задача эта была не из легких, тем более с Айлией, нуждающейся в непрестанном присмотре.

Но вдруг из-за реки донеслись звуки, заставившие нас притаиться на высоком берегу; внизу между нами и водой виднелась редкая поросль. Я задыхалась, потому что ветер, пройдя через зараженную рощу, принес невыносимое зловоние. Ощущение было такое, словно в моих легких не осталось ни капли чистого воздуха. Однако мы не могли никуда уйти — на противоположном берегу появились те, чьи голоса заставили нас спрятаться. Слов мы разобрать не могли, до нас долетали только звуки, то громче, то тише.

На какое-то мгновение мне показалось, что это вапсалы, оставшиеся в живых после набега. Но когда кочевники спустились к мелководью, чтобы наполнить сосуды водой, я, как ни вглядывалась, не могла разглядеть ни одного знакомого лица. Они очень походили на вапсалов, и все же это, видимо, был другой клан, по крайней мере, судя по одежде. На некоторых из них были накинуты яркие покрывала, у других такие же накидки, скатанные в узкую полосу, были перекинуты через плечо.

Они двигались не спеша; женщины и дети, спустившись на берег, начали собирать хворост для костра, доставали трехногие горшки для приготовления пищи. Несколько мужчин, разувшись, вошли, вскрикивая, в воду, очевидно, она была холодной. Несмотря на это, они настойчиво расставляли рыболовную сеть, надеясь на улов.

И тут впервые за все это время Айлия как будто пришла в себя; почувствовав это, я быстро обернулась. С лица ее исчезло бессмысленное выражение, в глазах появился какой-то проблеск ума; ее явно заинтересовала эта сцена, во взгляде промелькнуло нечто вроде узнавания. Она быстро вскинула голову, и я не на шутку испугалась. Хотя эти люди — не ее родного племени, но среди них могли оказаться те, кого она когда-то знала, и она могла закричать, позвать их. Я сжала ее руку, но она ловко вывернулась и оттолкнула меня, ее удар пришелся по голове, и на какое-то мгновение я растерялась. Тем временем Айлия приподнялась, но вопреки моему ожиданию не рванулась к людям на том берегу, а начала пятиться, словно желая скрыться, как будто увидела не друзей, а смертельных врагов.

Отступи она просто назад от края берега, все было бы хорошо, но в своем безрассудном ослеплении она рванулась на запад, туда, где поднималась эта страшная, изъязвленная поросль, и ее нужно было остановить во что бы то ни стало.

Отец бросился вслед за ней и в резком рывке сумел ухватить ее за лодыжку. Айлия упала, однако при этом не закричала — ее страх перед этим племенем был почему-то так велик, что она не осмеливалась кричать. Зато она резко повернулась и набросилась на своего обидчика, пустив в ход и ногти, и зубы, отбиваясь с безумным ожесточением.

Но ее неожиданное нападение — было не самое страшное (Саймон без труда мог справиться со слабой девушкой), хуже всего то, что уродливые ветви начали вдруг шевелиться. Не так, как если бы их привел в движение ветер, а так, будто заросли были полны змей и те готовились напасть.

В эту минуту мы обе, я и мать, объединили нашу волю, чтобы ослабить силы Айлии, ведь ее внезапная враждебность грозила нам всем бедой. Мало того, что нас могли заметить люди племени, в пылу драки она могла увлечь отца в зловещие смрадные заросли, что отравляли воздух вокруг и грозили гибелью.

Наши с матерью усилия увенчались успехом, разум Айлии подчинялся нам, и она бессильно опустилась на землю. Отец по-прежнему стоял над ней, склонившись, переводя дыхание, а я не сводила глаз с омерзительных ветвей.

Они, все усыпанные этими жуткими шишкообразными наростами, изгибаясь и корчась, поползли вдруг наверх, а шишки начали лопаться и угрожающе раскачиваться. Мать, вскрикнув, бросилась вперед, я кинулась следом.

Мы вцепились в этих двоих, оттаскивая их как можно дальше от смертоносных ветвей, и успели-таки вовремя, потому что одна шишка взорвалась совсем рядом, выпустив в воздух облако тлетворных спор. К счастью, они не долетели до того места, где барахтались мы, а поднявшись в воздух, опустились на землю к подножию ядовитых кустарников.

Однако избежав одной страшной опасности, мы тут же оказались во власти другой. С противоположного берега неожиданно раздались крики, и я обернулась. Мужчины племени шли по воде в нашу сторону, и у каждого в руке блестел меч.

— Быстрее! — раздалась у меня в голове команда матери. — Нужно перевоплощение!

Я не знала, какой образ выбрала мать, чтобы обмануть рыбаков и защитить нас. Во всяком случае того, что получилось, было достаточно, чтобы остановить воинов посреди реки, а женщин и детей на берегу обратить в бегство. Впрочем, через миг ужаснулась и я сама — на моих глазах родители превратились в таких мерзких чудовищ, что мне стало тошно, хотя эти монстры создавались не без моего участия. Я нисколько не сомневалась, что сама превратилась в чудовище не менее устрашающее, и все же всей моей фантазии не хватало, чтобы представить — в какое. Из нас четверых одна Айлия, которая по-прежнему лежала неподвижно у отца на руках, сохранила человеческий облик.

Джелита дышала хрипло и тяжело; я по себе знала, сколько сил забирает перевоплощение — мы едва стояли на ногах. А как ужасен был ее облик! Она раскачивалась на страшных, заросших шерстью лапах с огромными когтями, кривые черные руки угрожающе поднялись, а лицо, ставшее маской чудовища, было повернуто в сторону реки. Из глотки вырывалось рычание, от которого лопались барабанные перепонки.

Обезумев от страха, мужчины племени с воплями повернулись и бросились вслед за женщинами и детьми. А мы продолжали стоять, стараясь не смотреть друг на друга.

— Хватит, — отец встал на ноги, опустив Айлию на землю. — Хватит, мы уже добились своего.

Легко сказать — хватит. Мы уже пытались вернуть наши прежние облики, как только племя обратилось в бегство, но, к нашему ужасу, ничего не получалось, колдовство оказалось сильнее нас. Чудовище, некогда бывшее Джелитой, медленно повернулось и стало пристально рассматривать уродливую рощу.

— Кажется, — проговорила она, с трудом шевеля толстыми красными губами, — кажется, все дело в том, что мы произнесли наше заклинание слишком близко от этого проклятого леса, сила его удвоилась, и мы превратились в этих уродов. Я хотела, чтобы мы стали просто невидимыми, но получилось иначе, колдовство пошло по другому пути. И пока я не знаю, что делать.

Тут я почувствовала, как во мне поднимается удушливая волна страха, и задрожала всем телом — однажды мне уже довелось носить позорное клеймо Тьмы, и столь тягостна и сурова была эта ноша, что взвалить ее на себя во второй раз я бы не хотела ни за что на свете. Кемок, пролив собственную кровь, сумел вернуть мне человеческий облик. Но до этого я натерпелась таких мучений, каких не пожелала бы никому. Неужели мне вновь суждено познать эту скверну?

— Ладно, тогда оставим перевоплощение на потом, — сказал отец. — Я думаю, то, что произошло, даже пойдет нам всем на пользу, и в дальнейшем будем держаться подальше от этих выгребных ям гнусности.

Он решительно направился к реке, и мы потащились за ним. Я подумала, что теперь-то нам уж точно можно не бояться возвращения племени. Мы вошли в реку, и я немного успокоилась, потому что бегущая вода — это не просто символ Дара, она словно барьер для сил Тьмы. Я даже надеялась, что в воде чудовищное обличье исчезнет, когда сильное течение обмоет мою чешуйчатую, в наростах, кожу. Но этого не случилось, и мы в том же виде перешли на противоположный берег, туда, где расположились было лагерем кочевники.

Среди вещей, брошенных беглецами, были и съестные припасы, которые я стала разыскивать и собирать, вскоре наполнив ими наш мешок. Мать ходила по берегу, низко опустив свою уродливую, увенчанную рогами голову, словно принюхиваясь к чему-то. Наконец, ее когтистые лапы вцепились в плетеную корзину и оттуда посыпалась высушенная трава; длинными уродливыми пальцами Джелита отобрала небольшую горсть веточек и листьев, сухих и ломких.

Не задерживаясь больше у реки, мы снова повернули на запад. Теперь отцу не было нужды отправляться вперед на разведку, нашей защитой служила уродливая внешность, способная, похоже, отпугнуть кого угодно. Отец вел Айлию, а мы передвигались по обе стороны от него. Я вообразила, какой угрожающей компанией представились бы мы какому-нибудь храбрецу из племени, отважившемуся преследовать нас тайком. Пожалуй, даже собак, пущенных по нашему следу, и тех охватил бы ужас.

— Когда мы будем в безопасности… — произнесла мать, и голос ее был неузнаваем, а слова искажались, вылетая из уродливого рта, — …мне кажется, у меня есть то, что поможет нам снова обрести наш облик.

— Прекрасно, — отозвался Саймон, — но пока не время, давайте уйдем подальше отсюда.

По эту сторону реки расстилались луга. Возможно, когда-то здесь были фермы, хотя мы не увидели никаких следов построек. И все-таки моя уверенность, что некогда человек жил в этих краях в покое и изобилии, укрепилась, когда мы вышли к рядам деревьев, так непохожих на скрученные, искривленные растения того ужасного леса! Это был фруктовый сад, несомненно, посаженный человеческими руками; на ветвях уже появилась первая завязь цветов.

Некоторые деревья умерли, сломленные бурями, некоторые сами высохли от старости, но многие цвели, словно воспевая продолжение жизни, и среди ветвей всюду виднелись птичьи гнезда.

И если в том страшном лесу в самом воздухе витала чумная зараза, то здесь все дышало благодатью, как будто именно тут находился источник покоя. Я вдыхала аромат трав, тонкий и слабый, но легко узнаваемый. Кто бы ни посадил этот фруктовый сад, он, казалось, вместе с деревьями вырастил здесь само благо, несущее исцеление. И пусть вокруг не было чудодейственных синих камней, дарующих ощущение безопасности, все равно это место было полно умиротворения, столь необходимого нам.

В этом саду мы остановились на отдых. Пока Айлия спала, мать достала чашу, похожую формой на сложенные ладони. Держа ее в своих когтистых лапах, она медленно поворачивала голову из стороны в сторону, оглядываясь. Затем, словно отыскав, наконец, то, что хотела, она направилась к ряду деревьев, шедшему под уклон. Я последовала за матерью, ощущая тот же тонкий, едва уловимый запах, который, очевидно, вел ее.

Внизу во впадине пузырился ручей, я легко могла его перешагнуть. По обеим его берегам зеленели нежные стебельки, увенчанные желтыми головками цветов, очень хрупких, живущих всего один день — эти цветы первыми появляются весной.

Джелита опустилась на колени и наполовину заполнила чашу водой из ручья. Осторожно неся ее обеими лапами, она вернулась к месту нашей стоянки под деревьями.

— Огонь? — спросила она отца.

Он покачал из стороны в сторону своей рогатой головой.

— Это необходимо?

— Да.

— Ладно, так и быть.

А я уже собирала под деревьями отмершие сучья, выбирая те, которые дают ароматный дым, и в то же время достаточно сухие, чтобы разгореться быстро и ярко.

Отец осторожно запалил небольшой костер. Мать кивнула мне, и во взметнувшееся пламя я подбросила той самой сухой травы, которую она нашла на стоянке возле реки.

Джелита наклонилась над огнем, обеими лапами держа чашу с водой и пристально вглядываясь в нее. Я увидела, как вода замутилась, потемнела, а затем в ней, словно в зеркале, появился отчетливый контур. Это было изображение моего отца, но он предстал там не в обличье чудовища, которое сидело сейчас у огня, а в своем обычном виде. Я поняла, что мы должны делать, и поспешила матери на помощь, присоединившись к ее стараниям. Медленно, очень медленно изображение в чаше начало меняться, становясь страшным и уродливым: у человека, отраженного в воде, отрасли рога, изо рта высунулись длинные загнутые клыки, кожа покрылась струпьями и наростами. И вот перед нами возникло существо, как две капли воды похожее на то, что переводило нас через реку.

Увидев это чудовище, мать дунула на него, и изображение сразу же пропало, и снова в чаше была чистая прозрачная вода. Когда мы с трудом распрямили негнущиеся спины и подняли головы, перед нами уже сидел отец в своем обычном обличье.

И мать передала чашу ему, а не мне, посмотрев на меня как-то печально и грустно, если можно так сказать, описывая выражение, появившееся на ее уродливой, чудовищной морде. Словно извиняясь, она сказала: «Он ведь самый близкий…»

Я согласно кивнула. Она была права — у отца ее изображение получилось бы, конечно, лучше.

И я пришла теперь на помощь ему, снова отдавая свою силу и чувствуя, как во мне растет и растет усталость и опустошение. В чаше рисунок, изображающий мою мать, медленно менялся, вместо женщины, красивой и статной, появлялось безобразное чудовище; наконец, оно стало совсем похоже на того монстра, в которого превратилась Джелита, и когда отец дунул в это колдовское зеркало, изображение пропало.

— Отдохни, — сказала мне мать, — теперь мы с отцом объединим наши усилия и словно заново создадим твою жизнь.

Я легла на траву навзничь и видела, как отец и мать вместе склонились над чашей; я знала, что они лепили мое изображение в воде так, словно я стояла у них перед глазами. Но мы слишком долго находились вдали друг от друга, и мне стало страшновато, буду ли «я», которую они воссоздадут, такой, какую мне бы самой хотелось увидеть в зеркале? Я ощущала довольно странное и неприятное волнение. Я отвернулась от родителей, чтобы не смотреть, как творят они свое заклинание, и, подняв глаза, стала смотреть на цветущие ветви деревьев, под которыми лежала. И во мне поднималось такое острое желание стать вновь такой, какой я была, сбросить ношу, которую я взвалила на себя, что мне захотелось остаться здесь, и лежать, лежать…

Тело мое онемело, все стало безразлично. Глаза закрылись, и я еще успела подумать, что засыпаю. Когда я, наконец, проснулась, солнце припекало, на землю ложились косые лучи, говоря о том, что большая часть дня уже позади. Я удивилась, почему мы до сих пор не двинулись с места.

Приподняв голову и взглянув на себя, еще лежащую, я увидела, что вновь обрела свой собственный облик. Мать сидела, прислонившись спиной к стволу дерева, а отец лежал, положив голову ей на колени. По-моему, он спал, а она нет; вот ее рука поднялась, чтобы осторожно погладить его волосы, она плавно откинула их назад со лба. Мать смотрела не на отца, а куда-то вдаль, на ее губах играла улыбка, которая необыкновенным образом смягчала ее обычно строгое лицо, она была почти нежной, словно вспоминала что-то приятное и очень ей дорогое.

И меня вновь охватила тоска, невыносимое ощущение одиночества навалилось на меня, доводя до отчаяния, как случалось всякий раз, когда я становилась свидетельницей их нежных, глубоких чувств, словно украдкой заглядывала в теплую уютную комнату с улицы, где меня обступала темная, холодная и безысходная ночь. И у меня возникло жестокое, безрассудное желание разрушить это состояние счастливой безмятежности и крикнуть ей: а что со мной, со МНОЙ? Килан уже нашел ту, которая принадлежит ему, и Кемок нашел. А я… я думала, что нужна Динзилю. Неужели он был прав, когда говорил, что любой мужчина будет видеть во мне лишь орудие для достижения честолюбивых целей? А может быть, не стоит мучиться, не стоит предаваться несбыточным мечтам, а спокойно избрать судьбу колдуньи, да и отправиться по этой узкой и бесплодной дороге?

Я села на землю, и мать взглянула на меня. Я все-таки нарушила ее дрему, но не задала своего безумного вопроса, а она опять улыбнулась, на этот раз мне, излучая тепло и сердечность.

— Такое колдовство очень ослабляет человека. А здесь необыкновенно отдыхает и тело, и дух.

Отец пошевелился и, зевая, приподнялся.

— Как хорошо! Но нельзя спать целый день. Пора отправляться в путь, нам предстоит еще очень много, а при свете дня это, пожалуй, удобнее.

Кажется, наш отдых благотворно подействовал и на Айлию тоже во всяком случае, мать решила, что ее можно выпустить из-под нашего жесткого мысленного контроля, и для нас это было большим облегчением. Она уже пришла в себя настолько, что могла самостоятельно съесть немного пищи из тех запасов, какие мы прихватили на берегу.

И нам пришлось оставить этот оазис покоя в старом фруктовом саду. Проходя мимо последнего цветущего дерева, я не сдержалась, сорвала веточку и поднесла ее к лицу, вдыхая аромат цветка, затем воткнула ветку в волосы, словно желая унести с собой частичку этого покоя и радости. И что очень странно, аромат не сделался слабее после того, как цветок увял и поник, наоборот, он усилился, стал явственней, благоухание прямо-таки омывало мое тело.

Этой ночью мы расположились на ночлег на вершине невысокого холма, откуда очень хорошо просматривались окрестности. Мы не стали разводить никакого огня, а когда темнота сгустилась вокруг, вдруг увидели вдалеке к югу от нас какую-то яркую точку и отец решил, что там — стоянка племени. Он удивился тому, что она так далеко от реки, но, вероятно, напуганные до полусмерти кочевники боялись вернуться на берег даже за скарбом, брошенным ими при внезапном бегстве.

Спали мы снова по очереди. На этот раз мое дежурство выпало на самую середину ночи, и когда мать разбудила меня, чтобы передать вахту, я поплотнее закуталась в плащ, потому что было довольно холодно. Айлия лежала рядом со мной и вскоре после того, как мать легла и заснула, я услышала, что девушка шевелится и что-то бормочет во сне. Она вертела головой из стороны в сторону, и с ее губ срывались невнятные слова. Бормотание стало громче и отчетливее, я наклонилась над ней и неожиданно разобрала:

— На запад… через злой лес… на юг через реку… снова на запад… через фруктовый сад… затем на запад к холму, рядом с которым стоят два других, пониже. На запад… они это называют Зеленой Долиной…

Повторив это трижды, Айлия замолчала, а я сидела над нею, оцепенев от страха. Нет, это были отнюдь не сонные бредни, она словно сообщала наш путь кому-то, будто докладывала. Докладывала! Но кому и зачем?

Племя ее было перебито… А может быть, морские бродяги захватили часть людей в плен и увезли с собой? Однако я не верила, что кто-нибудь из ее соплеменников может сообщаться с ней мысленно. Я вспомнила, как она перепугалась до смерти и пыталась убежать, увидев то племя у реки, и подумала — уж не было ли среди них колдуньи, подобной Ютте. Не она ли теперь следила за нами? Вполне возможно… и тут же мне в голову пришло другое объяснение, было оно гораздо страшнее и, — увы! — больше походило на правду.

Илэриэн! Конечно, он не осмелился бы установить контакт со мною или моими родителями, прекрасно осознавая, что при первой же попытке, даже весьма осторожной, мы тут же обнаружим его. Но Айлия — это беспомощное, слабое существо — никак не могла противостоять тому, кто понаторел в колдовском мастерстве. Значит, он добрался до нее и теперь, контролируя ее разум, выслеживает нас.

И опять меня затопили прежние страхи: кто он? Что собирается делать? Но в то же самое время я ощутила невероятные слабость и усталость, как тогда, когда мать показала мне, какое безграничное одиночество терзает его, когда я словно бы вместе с ним пережила потрясение, нет — катастрофу, вызванную в его душе тем, что застал он в мире, куда страстно мечтал вернуться, стоя там, внутри кристаллической колонны пленником Зандора.

Я никогда не верила, что он может сознательно причинить зло, но я знала подобных заклинателей, они нередко действовали напролом, безрассудно и бездумно, не из жестокости, а просто из любопытства и чрезмерной самоуверенности. Он уже был таким однажды, и его появление, возможно — новая угроза тому миру, что заново создавался в Эскоре. Если он сможет проследить наш путь до Зеленой Долины!..

Нам надлежит снова полностью взять под контроль разум Айлии. Правда, в таком случае она опять превратится в тягостную обузу, ее придется тащить за собой и постоянно следить за ней. А впереди нас ждет наверняка немало опасностей, и такая пленница может стать причиной нашей гибели. Проще всего, очевидно, было бы бросить ее, но это совершенно немыслимо. В конце концов, окончательное решение принимать не мне одной.

Оставшиеся часы моего дежурства я провела, внимательно прислушиваясь не только к ночным шорохам, но и к Айлие. Однако спала она спокойно.

Разбудив отца, когда настал его черед охранять нас, я предупредила его о том, что услышала, чтобы он тоже, в свою очередь, был настороже, хотя вряд ли должно было произойти что-нибудь еще, все, что от нее требовалось, Айлия уже сказала.

Когда настало утро, мы все трое стали совещаться. Джелита в задумчивости рассуждала:

— Не думаю, чтобы в племени была какая-нибудь колдунья, — сказала она. — Твоя Ютта была все-таки исключением, как она попала к кочевникам — загадка. Что же касается Илэриэна, это, конечно, более вероятно. Может быть, нам не стоило оставлять его…

— Но… — попыталась было возразить я.

— Вот именно, «но…» За всю жизнь у нас набирается столько «если» и «но», и все равно приходится выбирать, заведомо не зная, наилучший ли это выбор. У нас есть Дар, он делает нас сильнее других, но мы всегда должны быть настороже; самое опасное, это вдруг поверить, что мы сверхлюди. Я думаю, нам не следует сейчас опекать разум Айлии, иначе она превратится в обузу для нас. Я могла бы, конечно, поставить защиту против заклинаний, но человек, подобный Илэриэну, сумеет различить это так же легко, как след ноги на мокрой земле. Пусть он лучше думает, что мы ни о чем не подозреваем, а мы тем временем решим, что делать дальше.

Отец кивнул:

— Ты, как всегда, рассудила все замечательно, дорогая моя колдунья. Наша главная задача — выбраться отсюда в те края, где мы можем найти друзей, и чем меньше мы будем думать об этом, тем лучше.

Они, конечно, — были правы. Но когда при первых лучах солнца мы поднялись и пустились в дорогу, у меня возникло и уже не пропадало ощущение, что нас преследуют, я невольно оглядывалась назад, мне казалось, что какая-то едва различимая тень крадется за нами и прячется каждый раз, когда я оборачиваюсь; разглядеть ее мне не удавалось ни разу, и все-таки я твердо знала, что не ошибаюсь.

18

Нам не встретилось больше таких благодатных солнечных уголков, как тот фруктовый сад; однако и в леса, подобные роще с прокаженными растениями, мы, к счастью, не попадали тоже. Вообще, наш дальнейший путь лежал по земле дикой, казалось, здесь не ступала нога человека. В течение двух дней мы строго следовали на запад, каждую ночь выслушивая, как Айлия, погрузившись в беспамятство и дрему, описывает проделанный за день путь, словно кто-то требует от нее отчета — днем она шла с широко раскрытыми глазами и вполне осмысленным взглядом, будто сознательно впитывала в себя все подробности нашего перехода. Но заблокировать ее разум было нельзя, иначе она стала бы совсем беспомощной, и нам пришлось бы ее нести.

На третий день пути на северо-западе появились очертания горных вершин, и я приободрилась, обрадовавшись, что мы приближаемся к местности, хорошо мне знакомой. И, вполне вероятно, что не сегодня-завтра мне удастся отыскать какие-нибудь вехи, которые приведут нас в край, где уже можно повстречать дозоры Зеленой Долины.

К полудню мы преодолели горный хребет, и с вершины горы взглянули на расстилающиеся перед нами луга; трава еще представляла собой тускловато-коричневый ковер, побитый зимними морозами, лишь кое-где пробивались ранние зеленые стебельки. Зато здесь мы обнаружили следы пребывания человека — полуразрушенную каменную изгородь, изъеденную временем; на камнях были заметны какие-то линии. Они все были проведены параллельно и указывали на дорогу, что заканчивалась сваями, омываемыми водой лениво текущей реки; некоторые из них стояли совсем глубоко в воде и только немного торчали над поверхностью, а одна виднелась на островке ровно посередине между берегами.

И на этом островке посреди реки происходило нечто такое, что повергло нас в ужас; мы стояли, окаменев, на гребне горы, изумленно вглядываясь вперед, пока отец не заставил нас распластаться на земле, чтобы мы не маячили на фоне неба, случайно оказавшись свидетелями жестокой схватки между двумя отрядами заклятых врагов.

С одной стороны потока становились на дыбы, били копытом, скакали галопом взад-вперед черные кеплианы — чудовища, отдаленно напоминающие лошадей, прислужники сарнов. А я-то думала, что сарны погибли вместе с Динзилем. Но, оказывается, многие выжили, по крайней мере, этот отряд был довольно велик. Сарны внешне выглядели как люди, они были закутаны в черные плащи с капюшоном. Вдоль противоположного берега реки бродили серые, уставив в небо свои волчьи морды; с оскаленных клыков капала слюна, они оглашали воздух воем, полным ненависти и злобы. Только бегущая вода удерживала тех и других от нападения. В небе пронзительно кричали ру — появление этих птиц всегда предвещало беду, они парили в воздухе и готовы были растерзать своими острыми когтями и клювами тех, кто находился сейчас на острове.

И как я уже сказала, лишь вода сдерживала это отвратительное скопище. Над ее поверхностью кружил водоворот желтоватого пара, который не растекался во все стороны, а плыл к острову, словно направляемый кем-то. Однако резкие хлопки боевых кнутов зеленых рассеивали этот пар и не подпускали его к островку. Возможно, силы Тьмы только тянули время, дожидаясь, пока не придет подмога, поскольку мы явственно видели какое-то движение на другом берегу реки, словно там собирались войска сарнов и серых. Позади них наблюдалось еще какое-то довольно интенсивное шевеление, и хотя сквозь тусклое мерцание воздуха я не могла точно разглядеть, что это, чутье подсказывало мне, что и там копошатся какие-то прислужники Тьмы.

Однажды я и Кемок были окружены чудовищами в долине камней, и нас выручил Килан при помощи зеленых. Теперь, похоже, сами зеленые находились в безвыходном положении.

Кемок! Имя его чуть не сорвалось с моих губ, но я вовремя спохватилась, что могу невольно привлечь злые силы и стать орудием в их руках. Вновь взглянув на реку, я увидела, как бурлит и вспенивается вода возле острова, и подумала, что кроганы, которые всегда были мне отвратительны, видимо, перешли окончательно на сторону темных сил.

Отец внимательно наблюдал за происходящим. Наконец он произнес:

— Кажется, скучать нам не придется. Но надо сказать, что это не кольдеры… и не люди…

Джелита сделала пальцами движение, которое я хорошо поняла — она не пересчитывала врагов, что толпились сейчас перед нами возле реки, а как бы испытывала их. Затем она ответила отцу:

— Они не подозревают о нашем присутствии; среди них определенно есть те, кто владеют знанием, это не колдовской Дар, но что-то похожее. Не знаю, удастся ли нам одолеть их с помощью заклинаний, но попробовать стоит. Армия?.. — Последнее слово прозвучало с вопросительной интонацией.

— Можно начать и с нее, — согласился отец.

Из складок своей куртки Джелита достала горсть сухой травы, той самой, которая помогла нам вернуть человеческий облик и разрушить колдовство, превратившее нас в чудовищ. Мы с отцом тем временем наскребли немного земли, затем, смочив ее слюной, скатали из нее маленькие шарики, в которые Джелита вдавила по несколько кусочков сухих листьев и раскрошенных стебельков. Сделав это, она разложила шарики ровной линией впереди нас.

— Нареки их! — сказала она.

Отец пристально смотрел на каждый из них и давал им имена. Некоторые из произносимых им имен я уже слышала раньше.

— Откел, Брендан, Дермонт, Осберик.

Последнее имя принадлежало воистину великому человеку! Магнус Осберик был владыкой Сулькара и преградил дорогу кольдерам, взорвав крепость, когда уже не оставалось никакой надежды на победу.

— Финис… — он называл и называл славные имена, это были имена хранителей границы, имена сулькарцев, было там одно или два имени сокольничьих. Я знала, он называл людей, которые когда-то сражались вместе с ним, но сейчас все они были уже мертвы, и наше колдовство не могло принести им вреда.

Когда он замолчал и осталось совсем немного шариков, за дело взялась мать. Имена, которые называла она, звучали здесь совсем по-особому — мне они тоже хорошо были знакомы, эти имена владычиц, за которыми уже опустился последний занавес.

Когда она тоже закончила, остался всего один шарик. Может быть, я была тогда одержима? Нет, не могу сказать, что чья-то чужая воля завладела моим разумом и направила мою руку. Но палец коснулся этого последнего, еще не нареченного шарика, и я произнесла имя. Оно не было именем умершего человека, я хотела бы навсегда забыть его, ни разу больше не произносить, но на меня как будто что-то нашло и словно из ниоткуда на губах моих возникло:

— Илэриэн!

Джелита бросила на меня один-единственный, короткий и многозначительный взгляд. Но она ничего не сказала, просто, сосредоточившись, стала собирать свои силы, а мы с отцом помогали ей. И тогда из маленьких частиц земли, соединенных травой и слюной, приобретая форму и плоть, начали возникать подобия тех, чьи имена были названы.

В эту минуту были они настолько реальны, что можно было, дотронувшись рукой, ощутить ЖЕ зую плоть. А оружие, которое держали они, готово было разить и нести смерть врагу.

И только последний зародыш, который я нарекла так неожиданно, не пророс и не принес плода. Я мельком подумала, что, наверное, это мой необъяснимый страх перед ним, подспудное желание видеть его мертвым и навсегда от него избавиться, — все это вместе и толкнуло меня на безрассудный поступок.

Впрочем, времени предаваться размышлениям не было, потому что вниз, с гребня холма, уже спускалось войско, которое мы призвали сюда; впереди шли вооруженные воины, а за ними несколько женщин, одетых в серые платья; каждая держала руки у груди, словно поддерживая свой колдовской камень, и был тот дымчатый камень таким же грозным оружием, как и мечи, которые крепко сжимали воины.

Видение было столь впечатляющим, что если бы я сама, собственными глазами, не видела процесса превращения с самого начала и до конца, я бы поверила в то, что это действительно настоящее войско, готовое к битве. А на земле передо мной все еще лежал один-единственный шарик, слепленный из земли и травы. Я хотела было отпихнуть его куда-нибудь, но поняла вдруг, что почему-то не могу этого сделать, и оставила его лежать там, где он лежал. Мы все четверо поднялись на ноги и вслед за армией, созданной нашими заклинаниями, пошли вниз по склону холма к реке.

Я не знаю кто из осаждающих первым взглянул на холм и увидел наше приближение, но волна темных сил накатилась на нас, и особенно неистовствовали серые. Наши воины врезались в гущу этой нечисти, размахивая мечами, и я поначалу опасалась, что враги почувствуют, что их противник не настоящий, что это лишь наваждение.

Сарны гарцевали кругами на вздыбленных конях, и в руках у них сверкали страшные огненные пики. Однако никто из тех, в кого они целились, не корчился в огне и не падал замертво. И когда воины нашего войска схватились с серыми, колдуньи, стоящие во втором ряду, послали вперед сияние своих камней. Лучи, коснувшиеся головы кеплиана, вызывали в нем такое безумие, что он с ужасным ржанием взвивался на дыбы и, неистово бия копытом, сбрасывал на землю всадника, тоже ослепленного блеском колдовского камня.

Наше превосходство было кратковременным, это я понимала прекрасно и вместе с родителями всем своим существом старалась как можно дольше удержать поток Силы, который питал созданное нами воинство; как только мы выдохнемся — оно тотчас исчезнет. Но силы наши были на исходе, мы уже едва переставляли ноги. На лбу у меня выступили капли пота, и все-таки я готова была держаться до последнего.

Войско, созданное нами, достигло, наконец, берега реки, и теперь сгусток желтоватого тумана, оставив в покое остров, плыл прямо на нас. Это облако было, в самом деле, настолько бесплотным, иллюзорным, что его не брали ни меч воина, ни луч колдовского камня; казалось, ничто не может его остановить.

Между тем, это странное облако подползало все ближе и ближе. Ни сарны, ни серые на том берегу не делали никаких попыток присоединиться к сражению, не пытались они и добраться до острова, а как будто дожидались, когда нам путь к отступлению будет отрезан окончательно, позволяя этому желтому туману завершить свое дело.

Неожиданно Джелита пошатнулась, вскинув руку, отец шагнул к ней и поддержал, обняв за плечи. Меня этот туман задел слегка, но мать потеряла большую часть своей силы. Безо всяких слов стало понятно, какая опасность исходила от этого мерцающего туманного облака. Однако и этому врагу не удалось смести наше войско, как выметают ненужный мусор, если оно намеревалось сделать это.

Наше иллюзорное воинство не упало замертво на землю, оно истаяло в воздухе, просто перестало существовать, потому что мы призвали назад Силу, которая наполняла жизнью этих созданных нами воинов и вела их в бой. Впрочем, они уже освободили путь, очистив этот берег, и те, кто находились на острове, сумели воспользоваться преимуществом, подаренным нами. Я увидела, как рентаны бросились в реку, а на их спинах качались люди, они хлестали огненными кнутами во все стороны, разгоняя остатки врагов. Вскоре, преодолевая огромными прыжками мелководье, рентаны подскакали к нам.

Кемок был, разумеется, в авангарде, а за его спиной сидела Орсия. С ее волос стекала вода, перламутровыми брызгами серебрилась кожа. За ними мчались еще четверо мужчин и две женщины, все из рода зеленых.

— Садитесь! — крикнул брат отрывисто и резко. Отец слегка подтолкнул Айлию к одному из зеленых, а затем помог матери взобраться на спину рентана, стоящего рядом. Я подала руку одной из женщин и уселась за ее спиной, а отец сел за спиной другой женщины.

Кеплианы и серые, которых наше иллюзорное войско разметало во все стороны, так и не успели объединиться вновь и помешать нам, а мы помчались на юго-восток, держась берега реки. Мы неслись во весь опор, зная, что нас преследует мерцающее смертоносное облако, и из всех врагов, которых мы встретили за сегодняшний день, именно оно было самым страшным и беспощадным.

Я обернулась, чтобы взглянуть на него: облако плыло уже не над водой, а над сушей и передвигалось очень быстро, ему ничто не мешало. Оно следовало за нами по берегу, и от того, как быстро оно будет двигаться дальше, зависела наша жизнь. Или смерть. Сейчас мы ни на миг не могли остановиться, чтобы сотворить новое войско, даже если бы у нас хватило сил вдохнуть в него жизнь.

Я никогда раньше не думала, что рентаны могут мчаться так стремительно, и теперь узнала, на что они способны, правда, ни за что на свете не хотела бы повторить подобное путешествие. Мне оставалось лишь уткнуться в спину женщины, сидящей впереди, буквально прилипнуть к ней и думать только о том, как бы удержаться и не упасть. Мир проносился передо мной так стремительно, что я закрыла глаза, чтобы не ослепнуть от мерцающих бликов, казалось, мы летели на крылатом коне, чье копыто ни разу не коснулось твердой земли.

Теперь мы мчались даже не по берегу, а над речными струями, все дальше и дальше на восток, отдаляясь от нашей цели. На мокром от речной волны гравии рентаны замедлили бег, хотя скорость по-прежнему была столь высока, что с ними не могла сравниться ни одна лошадь Эсткарпа. Я не осмеливалась больше оглядываться назад, поскольку время от времени нас настигало что-то — я чувствовала прикосновение, от которого покалывало кожу и казалось, будто меня хотят скинуть вниз, на камни. И это цепкое напоминание о том, что противник близко и он не пощадит нас, было для меня хуже, чем удар меча.

Однако рентаны могли устать, и я боялась представить, что будет, если они замедлят бег или остановятся передохнуть.

Наше путешествие по реке завершилось так же неожиданно, как и началось — рентаны вдруг пересекли поток и оказались на противоположном берегу, довольно далеко от острова. Здесь они развернулись и вновь побежали на запад. Но уже начали сгущаться сумерки, еще немного, и солнце закатится совсем, а ночь — это время, когда царствует Тьма. И она могла созвать на нашу погибель такие создания, какие никогда, не осмеливались появиться при свете дня. Мне думалось, что нам обязательно нужно найти цитадель, где мы бы могли укрыться в ночные часы. И я только надеялась, что мои спутники знают, что нужно делать.

Рентаны, наконец, замедлили бег, и я поразилась: только страшная усталость могла заставить их остановиться в месте, почти столь же опасном, как и то, откуда мы бежали. Мы стояли посреди открытой, голой равнины, где редкие чахлые кустики доходили рентанам едва до колен, и были видны здесь как на ладони. И нигде поблизости — никаких признаков светлых сил — ни голубых камней, ни даже просто ощущения покоя, которое мы нашли в том фруктовом саду. Нас было видно отовсюду, и вздумай враг напасть сейчас, мы оказались бы у него в руках.

Но зеленые соскользнули на землю со спин своих рентанов, и мы волей-неволей вынуждены были сделать то же самое. Очутившись на земле, Кемок сразу бросился к нашим родителям. Он был так же высок и силен, как Саймон, но более строен и гибок. Они с отцом долго смотрели друг другу в глаза, затем Кемок протянул вперед обе руки, отец сжал их и в ритуальном приветствии хранителей границы приложил руки сына сначала к правой, затем к левой щеке. Подойдя к матери, Кемок опустился на одно колено и склонил голову. Когда мать коснулась его головы, он поднял на нее глаза, и она провела рукой над его лбом, благословляя.

— Какая славная встреча в столь зловещий час, — сказал отец. — И мне кажется, это место не слишком безопасно, — добавил он, то ли утверждая, то ли задавая вопрос.

— Сейчас стоит полная луна, — отозвался брат. — В такую ночь для нас главное — свет, ибо тем, кто преследует нас, нужен мрак.

И все-таки, пожалуй, света луны было недостаточно. Зеленые двигались ловко и уверенно, словно уже не в первый раз им приходилось делать это: концами боевых кнутов они рисовали на земле звезду, заключив в нее пространство, на котором могли бы разместиться все мы. На концах этой обширной звезды они разожгли костры, кинув туда скрученные пучки сухой травы, а в середину каждого костра бросили кубик смолы размером с кулак. Огонь не вспыхнул от смолы сильнее и ярче, но и не поглотил подношение бесследно; от костров поднялись высокие тонкие столбы голубого света, ограждая нас от злых сил.

Оказавшись в безопасности, мы наскоро перекусили и разговорились — нам было о чем рассказать друг другу. Тут я узнала, что Килана и Кемока, а вместе с ними и Валмунга снежным обвалом снесло вниз, но никто из них серьезно не пострадал. Чуть позже они отыскали искалеченное и раздавленное тело Ракнара, но меня найти так и не смогли. Им не удалось продолжить поиски, потому что вскоре их настиг второй обвал, похоронивший под собой место, которое они с таким трудом раскопали. Словом, они были вынуждены вернуться обратно в Зеленую Долину, и оба не сомневались, что я жива, тоже считая, что о моей смерти им стало бы тотчас известно.

Вскоре после этого начались события, весьма тягостные для обитателей Зеленой Долины. Холод придал дерзости злым силам, по границе рыскали день и ночь их разъезды, и зеленые даже на быстроногих рентанах не могли за всеми уследить. Дня не проходило, чтобы не случилось жестокой стычки, как будто силы Тьмы задались целью измотать жителей Долины, держа их в постоянном напряжении и тревоге. Моим братьям была знакома жизнь хранителей границы, и они вновь поступили на службу.

Казалось, что с наступлением весны силы, осаждавшие Зеленое Безмолвие, должны были ослабнуть, и дозорные Долины осмеливались отходить от границ все дальше и дальше. Как раз в таком разъезде и был Кемок, когда мне удалось связаться с ним, и он немедленно отправился нам на помощь. И сейчас мы находились еще слишком далеко от спасительных границ Зеленого Безмолвия — единственного надежного убежища в Эскоре.

Когда брат замолчал — начали свой рассказ мы, то по очереди, то сразу все вместе, и это заняло довольно много времени, хотя мы старались рассказывать лишь самое основное, не вдаваясь в подробности. Едва Кемок услыхал про Илэриэна, он насторожился, бросив на меня изучающий взгляд. Я понимала, кого он вспомнил в этот момент — он явно подумал, не придется ли нам всем снова бороться против очередного Динзиля, только на этот раз гораздо более могущественного. И я не могла ответить ему на это ни да, ни нет, я сама боялась и ничего не знала.

Рядом с братом сидела Орсия и тоже внимательно смотрела на меня. Я вздрогнула, поймав ее взгляд, и вспомнила, как, заколдованная Динзилем, требовала, чтобы Кемок убил ее, дабы спасти меня. Придет ли минута, когда рухнет стена недоверия и отчуждения, которую прошлое воздвигло между нами?

Глубокой ночью, когда все мы улеглись, наконец, спать, Орсия вдруг подошла ко мне, и в руке ее сверкнула маленькая бутылочка, размером с мизинец. Она откупорила ее очень осторожно и бережно и поднесла ко мне поближе — тонкий аромат защекотал ноздри.

— Спи, сестра, и ничего не бойся; сон, который придет к тебе, прогонит темные силы, они не найдут тебя. — Я почувствовала, что она всем сердцем хочет защитить меня. Смочив палец содержимым бутылочки, она коснулась моего лба, затем век и губ.

Я поблагодарила ее, а она улыбнулась и покачала головой, потом тщательно закрыла свою бутылочку. Кроганка показала на Айлию, которая сидела и смотрела в ночь невидящими глазами.

— Ей нужен, хотя бы на время, полный покой, — проговорила Орсия. — Она не похожа на нас, она не из нашего рода и вдобавок то, что она видела, лежит на ней слишком тяжелым грузом. Когда вернемся в Долину, Дагона исцелит ее, а пока мы навряд ли можем помочь ей. — Она подняла голову и подставила лицо легкому ночному ветерку.

Хотя было довольно холодно, в воздухе не чувствовалось миазмов зла. Напротив, ощущалось какое-то обновление, возрождение жизни. Я глубоко вдыхала этот воздух и уже не сомневалась в том, что Орсия не помнит худа и искренне хочет помочь мне. Тяжкий камень упал с моих плеч, камень страха и недоверия.

Я огляделась и увидела, что большая часть нашего отряда уже спит; рентаны, преклонив колена, жевали свою бесконечную жвачку и думали о чем-то важном и грустном. Вероятно, их думы нисколько не похожи на мои, но по-своему они тоже полны значения и смысла. Орсия по-прежнему сидела между мной и Айлией; она протянула мне руку, и мы переплели пальцы.

Она испытующе взглянула на меня:

— Так лучше, сестра.

Услышав в ее словах вопрос, я ответила ей тверже, чем, может быть, была уверена в этом:

— Лучше. Мои силы возвращаются.

— Твои силы, — повторила она задумчиво. — Если ты обрела то, что тебе дорого, цени и береги это, Каттея.

Я не совсем поняла, что она хотела этим сказать, но переспрашивать не стала — очень хотелось спать, и я, завернувшись поплотнее в плащ, попыталась уснуть.

Если в ароматной жидкости, которую предложила мне Орсия, и была какая-то колдовская сила, она все-таки не защитила меня от того, от чего я хотела скрыться. Потому что стоило мне только закрыть глаза, как я вновь оказалась на том гребне горы, откуда мы наблюдали за сражением и где создавали наше маленькое войско. И вновь палец мой коснулся последнего оставшегося шарика, и я произнесла имя, которое говорить не хотела.

Однако во сне на земле остались лежать другие шарики, а тот, кого назвала я, поднялся — но не таким, каким я видела его последний раз в безлюдной, покинутой всеми цитадели. Я увидела его как в том, первом сне, когда он сидел на своем троне и смотрел на Ворота.

Он обернулся, посмотрел на меня, и было в его взгляде нечто такое, от чего хотелось отвернуться, но я не могла.

— Ты назвала мое имя среди имен мертвых, — он не произносил этих слов, а я их слышала, я читала его мысли. — Ты меня так боишься… или ненавидишь?

И я набралась смелости ответить ему, ответить чистую правду:

— Да, я боюсь тебя, вернее, того, что ты можешь сделать, кто бы ты ни был. Твое время в Эскоре миновало, не пытайся вновь поднять свой стяг.

И поскольку в этом моем сне происходило то, чего я больше всего боялась, я и увидела этот стяг в небе над ним. Он был желтого цвета, словно солнечный отблеск на золотом песке, и на нем были изображены скрещенные меч и жезл.

— Не поднимай свой стяг… — задумчиво повторил он. — Ты думаешь, что мое время прошло, а твое, Каттея, колдунья? Из нас двоих никто не властвует и никто не подчиняется. И как знать: может статься, ты сама пожелаешь встать под этот стяг. Ты призовешь его, он будет тебе нужен.

Я сделала усилие над собой, заставив мой разум не подчиняться ему.

— Я хочу только, чтобы ты оставил нас в покое, Илэриэн. Дай нам добраться до своих. Я не желаю тебе зла, я знаю, ты не из тех, кто вместе с Тьмою. Только дай нам уйти.

В ответ на это он медленно покачал головой:

— У меня нет армии, у меня никого нет, я один. А ты назвала мое имя среди умерших, значит, ты должна мне сделать благое дело. Равновесие должно быть восстановлено.

Больше я ничего не помню, и остаток ночи спала крепко и без сновидений. Я проснулась со смутным предчувствием, что наступающий день несет нам немало опасностей и испытаний. Хотя первые час-два после того, как мы снялись с места, я думала, что предчувствия обманули меня.

Мы продолжали ехать строго на запад. Теперь рентаны двигались не так быстро, как накануне, но все-таки поспешали; казалось, они совсем не чувствуют веса своих седоков. Однако довольно скоро нам стало понятно, что хотя сарны и серые больше не гонятся за нами, мерцающее облако по-прежнему преследует нас.

Я заметила, что двое зеленых, которые скакали в арьергарде, нет-нет да оборачиваются назад и всматриваются во что-то. Оглянувшись, я удивилась их тревоге — облако находилось от нас довольно далеко. Однако очень скоро я убедилась, что беспокоились они не напрасно. Невидимые щупальца дотянулись до нас, туманя разум, притупляя наши мысли, действуя на наши тела так, что любое движение давалось с большим напряжением. И даже рентаны явно начинали поддаваться этой злой силе.

Солнечный свет, казавшийся поначалу таким ярким, теперь стал бледнее и глуше; видимо, на небе появилась тонкая дымка облаков. Холод сковывал наши дрожащие тела, словно здесь властвовал Ледяной Дракон, хотя он уже несколько месяцев назад убрался в свою берлогу.

Рентаны перешли на рысь, они задыхались, они еще пытались сопротивляться, но уже не могли бежать с прежней скоростью. В конце концов тот, кто скакал в авангарде с Кемоком на спине, громко взревел, и все рентаны остановились. Нам было слышно, как они переговариваются.

— Мы не можем двигаться дальше, необходимо заклинание.

— Заклинание! — живо откликнулась Джелита. — Моему Дару не сладить с тем, что нас преследует. Оно — порождение другой природы, других познаний. Мне не приходилось иметь дело с чем-либо подобным.

После ее слов в мое и без того окоченевшее тело вполз холодок страха — ведь я так верила, что она готова, что она сможет противостоять этому порождению Тьмы.

— Мне доступна магия воды, — произнесла Орсия. — Но, боюсь, это не то, что нам сейчас неясно. Кемок?

Он покачал головой.

— Я призывал великие имена и получал от них помощь. Но теперь я не знаю, кто может помочь нам…

И тут я поняла, что одна из вех знаю, кто встанет перед нашим преследователем. Там, на гребне холма, я призывала к нему смерть, сама не знаю почему. Сейчас я призывала его на смерть, ибо ее дыхание опалило нас, и я почему-то знала, что если кто и может помериться с ней своим могуществом, так только он. Даже великие владычицы Эсткарпа были бы здесь бессильны.

Сейчас я его позову. И если он откликнется… тогда смерть завершит все. Так подсказывал мне страх. Обрекать кого-то на гибель… какая женщина может на это решиться? Но я уже однажды сделала это.

Однако в ту минуту не только моя жизнь была под угрозой — нужно было спасать близких мне людей, а может быть, и будущее Эскора. И я, соскользнув со спины рентана, отбежала от них, обратив лицо к невидимому.

Я позвала на помощь его, как зовут уже умершего. «Я призываю твой стяг…»

Почему я выкрикнула именно эти слова — не знаю. Но тотчас же мне в ответ на краю неба полыхнула золотая вспышка, словно возвращая солнечное тепло, которое было у нас отнято. Илэриэн стоял, не глядя на меня, оборотив лицо в сторону мерцающего облака, и в руке держал не обнаженный меч, но жезл.

Он взмахнул жезлом, как воин приветствует противника взмахом меча, прежде чем нанести первый удар. Коротким и строгим было это приветствие, такою же была и схватка, которая разразилась позади нас.

Впрочем, как происходила эта борьба, я не видела, вспышки и мерцания были столь яркими и яростны ми, так больно резали глаза, что мне пришлось закрыть их, чтобы не ослепнуть. Но хотя я и не видела, что происходит, сделать кое-что я все же могла: то, что Илэриэн просил у меня, когда мы бежали от Зандора, теперь я отдала ему сама, по своей воле; я отдала ему весь свой Дар, всю силу, какую имела, опустошив себя до дна, и мне не было жаль того, что я с таким трудом обрела.

Кажется, я опустилась на колени, прижав руки к груди; я не осознавала ничего, ощущая лишь невероятную слабость и желание, чтобы все быстрее кончилось. Сколько прошло времени, я не ведала.

Наконец, все стихло. Я была опустошена, и пустота эта казалась еще бездоннее, чем та, какую оставил во мне Динзиль. Даже мысленные усилия давались с невероятным трудом, и мне подумалось, что это — смерть. Но я не боялась ее, мне хотелось только покоя.

Неожиданно я почувствовала на плечах тепло рук, кто-то настойчиво пытался приподнять меня. И от теплого прикосновения в меня опять вливались жизненные силы, а я не хотела этого, сознавая, что я наделала своим призывом; смерть была заслуженной карой для меня.

— Не надо!

Я все же заставила себя открыть глаза, но не хаос и разорение ждали меня, я встретила взгляд того, кто стоял рядом, и увидела, что в этих глазах нет ничего похожего на то, что было в глазах Динзиля, который не давал, а только отнимал. И еще я поняла, что из нас двоих, действительно, никто не властвует и никто не подчиняется, мы на равных, мы вместе, Слова были не нужны, не нужны даже мысли, лишь одна промелькнула у меня в голове — как я была слепа, как одурманена бессмысленным страхом.

И мы вдвоем подошли к тем, кто ждал в стороне, наблюдая за исходом битвы. Так создатель Ворот стал отныне защитником жизни и света, так завершилась моя глава в бесконечном повествовании об Эскоре.

Теперь мы были вместе, силы наши соединились, мы путешествовали и боролись, избавляя эту страну от Тьмы, мы теснили ее все дальше и дальше, а когда отползла она за холмы и горы, мы наложили печать, чтобы не могла она вырваться обратно. И когда земля эта была освобождена, родители мои вернулись в Эсткарп, потому что ему принадлежали их сердца. Теперь путь между Эскором и Эсткарпом был свободен, а наши мысли летали еще быстрее, чем письма.

Мои братья и зеленый народ ушли из Долины, чтобы поднимать другие земли. А мне все мерещилась цитадель, окруженная высокими стенами, что стояла на мысе, глубоко выдающемся в море. И сквозь прах многих лет наступало пробуждение, и обещало оно быть плодородным и счастливым.