Тропинки, пути, встречи

МОСКВА 1922-26 гг. ЛИТЕРАТУРНЫЙ КРУЖОК «ЗЕЛЕНАЯ ЛАМПА». М. А. БУЛГАКОВ

В 1922-23 гг. в Москве под гостеприимной «зеленой» (абажур!) лампой журналистки Лидии Васильевны Кирьяковой (умерла 1943 г.)[260] собрались как — то по ее приглашению несколько писателей на литературный «чай».

Читал свой рассказ Юрий Львович Слезкин «Столовая гора» (впоследствии был напечатан)[261].

Слушали Ю. Слезкина тогда в тот вечер Булгаков Мих. Афан., Ауслендер С. А., Стонов Д. А., книговед Е. И. Шамурин[262], я, еще кто, забыл, ну, разумеется, и «хозяйка салона» Лидия Васильевна. После чтения за «чаем» (весьма «расширенным») были обсуждение рассказа и разглаго- лы на литературно — театральные темы момента — Мейерхольд, Таиров, «Заговор императрицы»[263], театр Революции — «Озеро Люль»[264]… Тут высказывались и надежды, что какие — то новые писатели создадут какие — то новые шедевры, тут скептически звучали фразы, что «нет пока ничего оригинального, примечательного, тут благоговейно глядели «назад», глядели на Пушкина, Толстого Л. Н. М. А. Булгаков ждал появления новой «Войны и мир».

В Москве, как говорил я, много было в ту пору литературных стихийно возникших кружков, и как — то все собеседники под З[еленой] Л[ампой] порешили собраться через недели две снова. Так загорелась «Зеленая лампа».

Какой — то остряк (из нас) называл сборища ее «радениями».

Никакой, разумеется, литературной платформы у «Лампы» и в начале не было. Читали свои произведения, обсуждали их. Слезкин читал «Столовую гору», «Шахматный ход»[265], читал М. А. Булгаков свои рассказы и повесть о Турбиных, из которой впоследствии была создана пьеса «Дни Турбиных», читал рассказы Д. М. Стонов, Н. Я. Шестаков[266], эссе о «Царском селе» (XVIII и XIX век), читал А. И. Венедиктов[267], читала стихи Е. А. Галати[268]. Какой — то бесконечно длинный фантастический рассказ о сумасшедшем управдоме Шлепкине несколько вечеров читал писатель Гусятинский[269].

В 1940 г. так безвременно в расцвете творческих сил умер яркий талант, остроумный, деятельный писатель М. А. Булгаков.

Когда я познакомился с М. А. (в 1922 г.), было в нем (приехавшем с юга) что — то «провинциальное», что — то от Растиньяка, явившегося «завоевывать Париж», ворваться в толпу (в публику) подобно пушечному ядру.

Ему, как говорится, улыбнулось счастье: вскоре пьесы его шли в 3‑х театрах — в Камерном — «Багровый остров», в Художественном — «Дни Турбиных», у Вахтангова — «Зойкина квартира». Издательство «Недра» печатал[о] его рассказы[270]. По причинам, которых касаться в настоящих мемуарах моих негоже — его умные, хлесткие интересные пьесы «Мольер» и «Бег» не увидели сцены[271].

Нет слов, которыми я мог бы выразить свое уважение к великому режиссеру и большому человеку Станиславскому, но я не мог поверить его доводам, что пьесу «Мольер» (кстати сказать, довлеченную им же, Станиславским до генеральной репетиции!) не надо было показать зрителю…[272]

Читал в «Лампе» свои задорные юмористические рассказы Н. Я. Шестаков, прозвучали романтические стихи поэтессы Екатерины Галати (умерла совсем молодой в 1935 г.) — остроумной, веселой, молодой души «Зеленой лампы».

Бывал на наших «радениях» профессор востоковед Борис Петрович Денике, принимавший огненное участие в спорах и диспутах под «Зеленой Лампой»[273].

(Смерть — случай подстерегла его в 1941 г. Отказавшись от эвакуации, он простудился в московском бомбоубежище, умер от пневмонии.)[274]

В 1938 г. я встречался с Б. П. Денике в Ялте[275]. Он — культурный и эрудированный собеседник, был несколько дней моим чичероне по Крыму разных веков, говорили мы, бродя по ливадийскому парку, о Востоке, о Саади, об истории Крыма и много о Пушкине, о полуфанта- стической поэтессе Омер де Гелль, о Лермонтове, который по легендам приезжал в Крым на свидание с ней[276].

Собрания «Зеленой лампы» затягивались «далеко за полночь». Домой мы (я, Шестаков, Ауслендер, Б. П. Денике, Слезкин и еще кто — то, конечно) шли пешком. У памятника Пушкину делали «привал», и споры, загоревшиеся и потухшие там, в салоне «З[еленой] Л[ампы]», разгорались порою снова, но тут уж «народ» вел себя повольнее, услышанное на вечере критиковали не злобно, конечно, но с позиции эпиграмм, иронии, насмешки, шаржа… Иногда после прочтения кем — нибудь рассказа кружковцы не сразу начинали обсуждать прочитанное, а крепко и долго молчали. И Б. П. Денике тогда утешал: «Ну, ладно, об этом поговорим у памятника Пушкину».

Никакого литературного «направления» у «Зеленой лампы» не было. Возникла она случайно и примерно в 1926 году распалась, вероятно, тоже случайно[277].

Любили русскую литературу — Пушкина, Гоголя, Льва Толстого, Достоевского. Большинство неизменно читало и почитало Блока (зачитывались поэмой «Возмездие»).

Сдержанно относились к романам, писавшимся, как решали мы, «по заказу». Тогдашняя литературная общественность и читатели считали произведения Пильняка Б. А. новым, значительным, откровением.

О нем шли в «З[еленой] Л[ампе]» споры, но к П-ку всё же отнеслись сдержанно. Помню наши аплодисменты Н. Я. Шестакову, прочитавшему свои стихи о Симбирске (Ульяновске), о Карамзине, о летящих над городом «симбирских гусях»[278]… Любили слушать рассказы Булгакова (чтец он был превосходный) и особенно его роман (или повесть) о «днях Турбиных».

В 1924 г. в «Зеленую Лампу» кто — то, кажется Б. П. Денике, принес роман Пруста Марселя “A la recherché.”

Марсель Пруст впоследствии был немало изруган, поэт Павел Антокольский особенно унизил автора «Поисков.»[279]

М. Пруст не нуждается в моей апологии, но я очень благодарен был Илье Эренбургу, который в одной из своих статей (в журнале «Знамя») смело и темпераментно восстановил венок лауреата на челе писателя[280], чьи произведения, как и произведения Стендаля, Бальзака, Флобера или выдуманного Прустом писателя Бергота[281], горят как неугасимые светочи, в витринах книжных магазинов и на полках библиотек.

Не всех посетителей «З. Л.» Пруст пленил. Но многие зачитывались романом, восхищались новой формой писания, когда «утраченное время» то, как феникс, возрождалось, то пролегало в астральные пространства. Пред нами взмахом магической палочки Пруста прошли картины жизни Франции конца XIX и начала XX века, эпоха Золя, Франса, галерея снобов аристократов, развратных и промотавшихся потомков королевского дома, продающих всё, что у них осталось, т. е. клички «величеств», «высочеств», добившей их вдрызг буржуазии, образ человека из народа, из крестьян верной служанки Франсуазы, перекликающийся с образом прислуги Самгиных Анфимьевны («Жизнь Клима Самгина»).

1939–1956 г. Москва