Тщеславная мачеха

ГЛАВА ПЯТАЯ

По-парижски – особый рецепт приготовления пирожков, популярный в Париже.

Женщин провели в караульное помещение без окон, где у них отобрали все вещи.

– Кто-нибудь объяснит мне, почему мы здесь? – бурно жестикулируя, спросила графиня. – Что мы сделали? – Не обращая на графиню внимания, стражник доставал из ее сумки вещи и медленно раскладывал их на большом дубовом столе. – Мы английские граждане! – воскликнула леди Анастасия. – Англичанки. – Рядом стоял в ожидании тюремный надзиратель; с его широкого кожаного пояса свисала огромная связка ключей. – Я требую встречи с послом. С послом англез, – добавила графиня, надеясь, что добьется понимания, изменив произношение и повысив голос. – Moi – друг roi. Ami de roi… – Она изобразила корону и легкие поцелуи. – Amour, amour [42].

– Cette femme, – произнес стражник, указывая на Элпью, – elle est votre bonne? [43]

– Oui, – ответила графиня, в отчаянии хватаясь за любое знакомое слово. – Elle est bon. [44]

– Non. – Стражник изобразил, что закатывает рукава и что-то чистит. – Servante? Domestique? [45]

Графиня вспомнила, что случилось с ними в Сен-Жермене, и энергично замотала головой.

– Моя ami, – сказала она. – Подруга. – Она схватила руку Элпью и сжала ее. – Ami.

Надзиратель с ворчанием почесал свой зад. Стражник посмотрел на двух женщин, поднял брови и кивнул надзирателю. Тот, взяв Элпью за локоть, повел ее к двери.

– Нет! – завопила графиня. – Non. Non domestique. Ami.

Ругаясь и крича, Элпью отбивалась от тюремщика свободной рукой, но тот вывел ее из караульного помещения, и графиня в отчаянии села у стола. Закатив глаза, она начала медленно сползать со стула, надеясь, что притворный обморок позволит добиться встречи с более цивилизованным человеком, с врачом, например, которому удастся ей помочь.

Стражник запустил руку в сумку графини и ощупал подкладку. Уставившись в сумку, он нахмурился и что-то негромко пробурчал.

– Qu'est-ce que c'est? – Двумя пальцами он извлек из сумки кольцо, некоторое время рассматривал его, а затем позвал часового, стоявшего у двери. – La bague perdue! [46]

Графиня открыла глаза. Кольцо с рубином. Во имя всего святого, как оно очутилось в ее вещах? Стражник протянул ей кольцо, и графиня, наклонившись вперед, уставилась на него. Рубин сверкал всеми своими гранями в пляшущем свете факелов. Мужчина кивнул леди Анастасии, спрашивая, ее ли это вещь. Она покачала головой.

– Никогда в жизни не видела.

Мужчина в черном, в котором при свете факелов и свечей караульной комнаты графиня узнала того, кто все что-то высматривал в сен-жерменском замке, пристально разглядывал кольцо.

– Oui, – проговорил он, забирая его у стражника. – C'est са [47]. – Он повернулся к графине: – Кольцо королевы.

– Королевы?

– Королевы Марии Английской. Жены Якова. – Он поднес кольцо к пламени свечи, и рубин налился кроваво-красным светом. – Как это будет по-вашему: украдено?

– Почему вы привезли нас сюда? – воскликнула графиня с истерической ноткой в голосе. – Мы ничего не крали.

Мужчина загадочно посмотрел на нее и вышел из комнаты.

Элпью провели вверх по винтовой лестнице и втолкнули в камеру. Дверь захлопнулась. Элпью хотела забарабанить в дверь, но услышала, как повернулся ключ и задвинулись несколько засовов. Она не сдастся. В тюрьму Элпью уже попадала, причем при более серьезных обстоятельствах, чем сейчас. Сначала нужно выяснить характер местности, познакомиться с правилами и распорядком данного заведения, а уж потом всеми правдами и неправдами выйти отсюда, прихватив с собой графиню. Элпью подбоченилась и повернулась, чтобы осмотреть камеру. К ее удивлению, даже в серых предрассветных сумерках помещение выглядело довольно светлым и просторным – восьмиугольная комната с двумя удобными на вид кроватями и большим столом. Гораздо лучше тех условий, с которыми пришлось мириться в комнате для слуг в Сен-Жермене.

На каменных стенах мелом были нарисованы разнообразные символы: многочисленные солнца, луны, пентаграммы, глаза… Когда же Элпью присела на край продавленной кровати, ей стало ясно, кто позаботился об украшении интерьера.

Ее сокамерница, женщина с длинными седыми волосами, в серебристом плаще, сидела на стуле у окна, видимо пребывая в трансе. Вокруг нее лежали карты, ветки и странные тотемы – маленькие статуэтки и фарфоровые глаза, разложенные в ряд и злобно таращившиеся на Элпью.

Элпью обратилась к женщине, но в ответ удостоилась лишь резкого крика. Она посмотрела в незарешеченное окно, увидела пролетевшую мимо птицу и тотчас поняла, что этот способ побега исключается. Элпью бросилась на кровать и уставилась в беленый потолок. Она не сдастся. Так или иначе она выберется отсюда и благополучно доберется до Англии.

Графиню доставили в темную комнату; громко хлопнула тяжелая дверь. Леди Анастасия тоже обозрела свое нынешнее обиталище.

К ее удивлению, эта тюремная камера не походила ни на одну из тех, что она видела. Это была чистая обустроенная комната, восьмиугольная, с хорошей мебелью. На большом дубовом столе стоял подсвечник, рядом со столом – два красивых резных кресла с парчовыми сиденьями и подушками.

Было еще слишком темно, чтобы как следует разглядеть обстановку, но сквозь шелковые шторы пробивался рассвет. Графиня подошла к окну и раздвинула шторы, наполнив комнату тусклым светом.

В огромном, в человеческий рост, камине стояли книги в дорогих переплетах.

Каменный пол устилали турецкие ковры отменного качества. Здесь же размещались две кровати: небольшая складная с атласной подушкой и внушительное ложе под балдахином и с пологом из той же ткани, что и шторы и обивка кресел. Складная кровать пустовала. На второй бормотал кто-то, укрытый прекрасным шерстяным одеялом.

– Fous l'camp! – взвизгнул скрипучий голос. – Salope! [48]

Графиня поморщилась. По опыту своего неоднократного пребывания в заключении она знала, что главное правило тюремной жизни – не сердить своих сокамерников в первый же день. Не слишком хорошо понимая по-французски, она догадывалась, что товарка по несчастью отнюдь не предложила ей располагаться и чувствовать себя как дома. Интересно, как там Элпью и почему их обеих привезли в Бастилию. В убийстве Аурелии их, разумеется, никто не подозревал. Но вероятно, леди Прюд все же донесла на них, после того как застала вместе в злосчастной столовой.

И как оказалось в ее сумке кольцо королевы? Графиня вздохнула.

Сокамерница села в постели и сбросила на пол одеяло; ее морковно-рыжие волосы стояли дыбом, по губам размазалась кроваво-красная помада.

– Merde! – завопила она, протирая глаза и не сводя взгляда с графини. – Zut alors! C'est un reve! [49]

– Господи помилуй! – воскликнула графиня, в ту же секунду узнав свою дорогую подругу – Олимпию Афину Монтелимар, герцогиню де Пигаль.

– Эшби, догогая, неужели ты здесь, в Бастилии?! – картавя, воскликнула Пигаль. Прищурившись, она посмотрела на графиню и протерла глаза. – Или мне снится пгичудливый сон?

– Да, Олимпия, это я.

– Но как? Почему ты здесь, во фганцузской тюгьме, а не дома, в Лондоне?

– Это ужасно, Пигаль. Я понятия не имею, почему нас сюда бросили. Но похоже, мы с Элпью замешаны в мошенничестве, краже и, возможно, убийстве. Элпью увели неизвестно куда и…

Пигаль спрыгнула с кровати и, приложив палец к губам, подошла к двери. С минуту она прислушивалась, потом направилась к камину, сдвинула в сторону часть книг и вынула из стенки несколько кирпичей.

Графиня последовала за ней, наблюдая, как герцогиня обращается к кому-то в черный от сажи дымоход. Пигаль быстро переговорила по-французски с мужчиной, находившимся совсем рядом, потом к беседе подключилась женщина из более отдаленной камеры.

– Merci! – крикнула Пигаль, возвращая кирпичи наместо. – Abientot. Элпью на самом вегху башни Бегтодьег, в одной комнате с колдуньей. – Пигаль села к столу. – И это хогошо. Мы ского увидим ее. – Она сдвинула в сторону какие-то бумаги. – С минуты на минуту нам пгинесут завтгак.

– Завтрак?

– Когмят здесь великолепно.

– О, Пигаль, но почему я сюда попала?

– Здесь всегда далеко не сгазу сообщают, почему тебе вгучили личное письмо от коголя Фганции с гекомендацией на заключение в Бастилию. Думаю, они хотят, чтобы человек сам все сказал, и зачастую попутно всплывают и некотогые дгугие пгеступления. Часть узников Бастилии попадают сюда по пгосьбе годных – сумасшедшие или одегжимые плотскими недугами. Часть заключенных сидят за то, что они пгедали его величество, и за подобные пгеступления. Может, вы написали какую-то скандальную статью, non? Что-нибудь, оскогбившее коголя Фганции?

– Нет, – в отчаянии ответила графиня. – Ничего подобного. – Немного поколебавшись, она затронула деликатный вопрос о том, почему сама Пигаль сидит в тюрьме.

– Я назвала фавогитку коголя мадам де Ментенон жигной, угодливой, нелепой, важничающей шлюхой. – Пигаль задумчиво посмотрела в потолок. – Или за то, что налила чегнил в святую воду в купели, а в наше ханжеское вгемя это гасценивается как святотатство. – Она засмеялась, обнажив длинные желтые зубы. – Ну, за то или за это, но я своего добилась. Попала в Бастилию. Вот она я, живое доказательство.

– Ты хочешь здесь находиться? – Графиня изумилась; сама она провела значительную часть своей жизни, делая все возможное, чтобы выбраться из тюрьмы. И никогда не встречала никого, кто стремился бы туда.

– D'accord. Посмотги вокгуг. У меня здесь моя мебель и вещи. Еда чудесная, а кгоме того, ты получаешь солидный пенсион…

– Пенсион?

– Oui! Пока нас дегжат здесь по воле его величества, он платит нам в соответствии с нашим статусом. Некотогые довольствуются лишь едой. Я, как гегцогиня, получаю тгидцать ливгов, а тебе, как писательнице, положат десять.

– Десять?!

– Я вижу, ты погажена. Но возможно, тепегь ты понимаешь, почему я здесь. Зимой в Бастилии очень тепло, а познакомившись с внутгенним распогядком, ты начинаешь наслаждаться блестящим местным обществом. Тут сидят некотогые из самых интегесных людей Фганции. Это потгясающее пгиключение.

Отодвинулись засовы, и горбатый надзиратель внес в комнату поднос, на котором стояли тонкие фаянсовые тарелки с кушаньями и кружки с дымящимся кофе. Надзиратель поставил поднос на стол и перебросился несколькими словами с Пигаль, после чего та подала ему книгу из камина.

– Pour la sorciere. [50] – Она изобразила, что плюет в сторону графини, и тюремщик ушел. – Лучше дегжать их в полном неведении. Они не любят, когда дгузья сидят в одной камеге. – Схватив ложку, герцогиня начала уписывать принесенную еду. – Он думает, что я пгезигаю тебя – une putain anglaise. [51] – Пигаль разразилась резким смехом и сделала большой глоток кофе. – О-ла-ла! Как чудесно. Моя догогая Эшби тоже здесь. Это изумительно, похоже на замечательную вечегинку.

На столе лежала колода карт, и Элпью, быстро перетасовав их, сыграла партию сама с собой, витая мыслями где-то далеко.

Колдунья, пританцовывая, обошла стол, немного поверещала при виде еды, а потом вернулась к своему, как видно, бесконечному бдению у окна, периодически вырывая из своих косм седой волос и хихикая при взгляде на Элпью.

Когда старуха унялась, Элпью на цыпочках прошла к стулу и тихо села. От событий последних дней голова у нее шла кругом. Почему их с графиней арестовали? И откуда мужчина в черном узнал, что они среди ночи пойдут по парижской дороге? А деньги? Каким таким таинственным образом они появились в ее ботинке в Сен-Жермене? Тюремный страж забрал их, когда обыскивал, и если данное заведение похоже на английские тюрьмы, то вряд ли она снова увидит свои денежки. Но все же как они вернулись к ней и почему? Очевидно, с помощью какой-то уловки их забрала Вирджиния. Но когда Элпью отдавала кошелек, девушка сидела в лесу под дулом пистолета. А взявший деньги мужчина тут же вскочил на коня и ускакал. Едва ли какой-нибудь незнакомец подобрал их на обочине и передал по назначению. На кошельке не было ни имени, ни адреса, и ограбили их за добрую сотню миль от Сен-Жермена. И однако же вчера вечером деньги появились в ее ботинке, стоявшем в комнате для слуг при дворе короля Якова.

Отдвинулся засов, забренчали ключи. Элпью сдвинула карты в сторону. В камеру вошел горбатый надзиратель и с ворчанием бросил на стол книгу. Посмотрев, как он ковыляет к выходу и запирает за собой дверь, Элпью взяла книгу и открыла ее. Джон Беньян… «Путешествие пилигрима». Зачем он принес ее? На книге карандашом было написано: «Это может оказаться полезным».

Никогда еще Элпью не сидела в такой необычной тюрьме. Где это слыхано, чтобы в тюремной камере было уютнее, чем дома, а надзиратели снабжали узников книгами?

Элпью полистала томик. Она довольно часто видела эту книгу в Лондоне. Ее то и дело цитировал Годфри. Элпью вспомнила, с каким плотоядным видом он зачитывал ей отрывок о «Горах услады». Это навело ее на мысль. Элпью провела пальцами по глубокому вырезу платья и повыше поддернула пышную грудь. Неплохо, если надзиратель хорошенько разглядит такое богатство. Элпью не в первый раз использовала тело для достижения цели. Когда нет денег, ее горы услады могут сослужить очень полезную службу.

Элпью раскрыла книгу на нескольких особенно зачитанных страницах, потом вернулась к началу и прочла: «Идя по пустыне мира сего…» На полях было нацарапано: «In extremis». [52] Это пуританский трактат, подумала Элпью. Она полистала до двенадцатой страницы, где рядом со строчкой «Это болото звалось Уныние» Элпью нашла слово «компания». Листая дальше и дойдя на сто тридцать третьей странице до строчки «И тогда я увидел, что дорога в ад есть даже от ворот рая», Элпью получила исчерпывающие инструкции о потайном ходе, которым непременно решила воспользоваться.

Когда вечерние колокола призвали к чтению молитвы Богородице, в комнату графини вошел надзиратель.

– Allons! [53] – рявкнул он.

Пигаль сделала знак, чтобы графиня следовала за ним.

– Что такое? Зачем я ему понадобилась?

Пигаль выразительно пожала плечами и двинулась за подругой.

– Ты тоже идешь, Олимпия? Слава Богу.

Они прошли по каменному коридору, и тюремщик распахнул большую дубовую дверь.

Графиня вошла в просторную комнату, ярко освещенную канделябрами и заполненную беседовавшими людьми.

– Bienvenue a la Bastille, [54] – приветствовал графиню комендант в нарядном камзоле, с голубой лентой ордена Святого Духа. – Не часто мы принимаем у нас иностранных писателей. Здесь вы увидите множество ваших коллег: сатириков, драматургов, журналистов.

В углу какой-то мужчина откупорил бутылку шампанского и разлил вино по бокалам.

– Поэтому буду рад, если позже на этой неделе вы почтите своим присутствием мой ужин. – Он слегка поклонился и отошел. – Желаю вам приятного вечера.

Графиня жеманно улыбнулась коменданту, который направился к столу, ломившемуся от яств.

– Да что здесь такое творится? – шепотом спросила она у Пигаль. – Это тюрьма или светский клуб?

– Я уже пыталась тебе объяснить, догогуша, но ты меня не слушала. Это вечег в честь новопгибывших. В этой комнате ты встгетишь едва ли не самых занимательных людей Евгопы. Здесь восхитительно. Обожаю Бастилию.

Графиня рассматривала собравшихся. Небольшая группа мушкетеров при полном параде, вельможи, дамы, даже епископ и… Элпью!

– Видишь, это же creme [55] общества!

– Миледи! – Элпью бросилась к графине, на ходу оглядывая элегантную публику. – Это все, наверное, убийцы и грабители? Герцогиня, какой сюрприз! Вы тут в гостях?

– Как и все, я здесь за нанесение обиды коголю Фганции. – Пигаль взяла бокал шампанского. – В вегхних комнатах Бастилии никто не сидит за убийства, ггабежи и пгочие гнусные пгеступления, Элпью.

– Но я думала, что нас упекли сюда за отравление девушки в Сен-Жермене.

– Я же говогила тебе, догогуша, что это личная тюгьма коголя. Полагаю, вас посадили совсем не за то, о чем вы говогите. Если бы вы отгавили эту когову Ментенон или дгугую фавогитку коголя, тогда возможно. Атак – нет, в Бастилию за такое не сажают. Вы увегены, что не написали ничего такого пготив коголя Фганции? – Пигаль засмеялась. Потом умолкла и шепотом спросила у графини: – А ты пгавда никого не убила?

– Разумеется, нет.

– Как жаль, Эшби!

– Я не сомневаюсь, что на суде, – заявила Элпью, – мы защитимся против всех выдуманных обвинений.

– Извините, мои догогие, но попавшие в Бастилию должны хогошенько уяснить себе, что ни о каком настоящем суде или пгавосудии и гечи быть не может, а только о капгизе коголя Фганции. Если только вы не из тех негодяев, что совегшили убийства, – а это вы очень ского узнаете, так как убийц и вогов судят в основном в день их пхибытия, – вас доставили сюда по пгихоти коголя, и только таким же обгазом вы можете отсюда выбгаться.

– Но…

– Какая необыкновенная тюрьма, – заметила Элпью, передавая графине бокал шампанского. – Признаться, я предпочитаю сидеть под замком здесь, чем на свободе в Сен-Жермене.

– Ты получила книгу? – Пигаль впилась в сочную сосиску. – В ней указан путь до нашей комнаты, если сегодня попозже ты захочешь нас навестить.

– Нам действительно-нужно поговорить, Элпью, – энергично закивала графиня.

– А зачем ждать? – Пигаль с ослепительной улыбкой направилась к красивому gensd'arme. – у меня тут свои дела.

– Наш с тобой мир с каждым днем сужается все больше, – заметила графиня, ведя Элпью в угол. – Сначала выясняется, что, приехав в Сен-Жермен, мы невольно сделали себя изгнанницами. Теперь мы не можем покинуть эту тюрьму – разве что с позволения короля. – Они сели чуть поодаль оттолпы. – Думаешь, на нас донес этот ребенок? Принц Уэльский?

– А кто, кроме него, знал, что мы уходим? – Элпью сделала глоток вина. – Возможно, он решил, что здесь нам будет лучше.

Графиня содрогнулась при мысли, что ее предал один из Стюартов, родной племянник ее дорогого покойного Карла.

– А Вирджиния? – Элпью осторожно посмотрела на графиню. – Ей вы говорили?

Графиня судорожно сглотнула. Элпью с самого начала была права. Ей не следовало даже слушать эту ужасную женщину и ее избалованную падчерицу.

– Ты права, Элпью. Здесь удобно, но все равно это тюрьма. Нам лучше выяснить, кто пожелал упрятать нас в эти застенки и почему.

– Кто подложил деньги в мой ботинок?

– И кольцо королевы в мою сумку?

– Кольцо королевы? – Элпью впервые услышала об этом.

– Кольцо с рубином, о котором ты мне рассказывала… оно было в моей сумке, когда ее обыскивал стражник.

– Кто отравил несчастную бедняжку Аурелию Браун?

– Ах да. – Графиня почесала парик, на дюйм уменьшив высоту своего лба. – При нашем отсутствии виновные спокойно спишут это на нас. Полагаю, никто не знает, что мы здесь, поэтому выглядит это так, будто мы сбежали. Образно говоря, мы исчезли с лица земли. И более того, нас могут оставить здесь, невидимых миру, навсегда.

Элпью осушила свой бокал и поставила на соседний столик.

– Внезапно старая тесная кухня с ворчащим и пердящим в углу Годфри показалась мне такой привлекательной.

– О, Элпью, прости меня. Это я виновата, что нас занесло в эту Богом забытую страну.

– Да ничего. – Элпью похлопала графиню по руке. – Выберемся. Я готова использовать для этого любые средства, а затем упаду на колени перед королем Франции. Или встану в любую другую позу, какую он пожелает! – Она с улыбкой подмигнула. – Мы благополучно вернемся на Джермен-стрит, миледи, и в один прекрасный день посмеемся над своей безумной галльской выходкой.

– Я не сказала тебе самого худшего… – Графиня прикусила нижнюю губу и поморщилась. – Я проиграла дом в карты.

– Вы поставили свой дом?

– И Годфри… – Графиня вся сжалась, собираясь с мужеством, чтобы завершить признание. – И тебя.

– Вы поставили меня? – Элпью уставилась на свою госпожу. – В карты?

Графиня едва заметно кивнула.

– Я подумала, что выиграю замок в Шотландии и сотню голов хайлендского скота.

Элпью глубоко вздохнула.

– И кому же из этих стервятников я теперь принадлежу, мадам? Ответьте, умоляю.

– Этой ужасной шотландке.

– Сочинительнице в лентах?

Графиня снова кивнула. Голова ее дергалась, как у дешевой деревянной игрушки на Варфоломеевской ярмарке.

– Понятно. – Элпью потерла руки. – Ну, значит, мы действительно должны отсюда выбраться, и я отыграю себя, Годфри и ваш дом. – Она поднялась и засучила кружево рукавов. – Дайте мне сразиться с ней ее же колодой. Я знаю все шулерские уловки. Я могу вытащить из любой колоды пять тузов. Шесть, если потребуется.

– А вдруг они приедут в Лондон и заявят права на дом прежде, чем мы туда попадем?

– Если то, что они вам наговорили, правда, мадам, у них столько же шансов быстро вернуться в Лондон, избежав виселицы, сколько и у нас. Вы же знаете меня, миледи, я могу перехитрить лучших уличных фокусников на площади Ковент-Гардена. Но сначала нам необходимо покинуть это место и вернуться в Сен-Жермен.

– Мне повезло, – разглагольствовала Пигаль, устроившись в кресле, – что мой муж умег до того, как мы обзавелись детьми. Он так меня обегегал, как, навегное, любой фганцуз свою женщину. И он даже заганее обдумал, как поведет себя, если у нас годятся дочери. Он пгедупгедил меня, что выгвет им все зубы, если они угодятся пгивлекательными для мужчин. Zut! Что за сумасшедший! Он даже запгещал девушкам в своем поместье доить когов, не дай Бог, это наведет их на непгистойные мысли. – Она усмехнулась. – Но я гешила не иметь детей задолго до того, как познакомилась с ним; после предсказания одной злой гадалки о моей смерти в годах. – Графиня выдавила слабую улыбку. Она не слушала. В ее голове роились мысли о побеге, о том, как отыграть дом, Годфри и Элпью и как вернуться в Англию, минуя виселицу. – Тгудность состояла в том, что мне пгишлось уехать после того, как я бгосила его. Во Фганцию я вегнуться не могла, так как меня агестовали бы за уход от мужа. Поэтому, когда я захотела попасть из Лондона в Гим, чтобы повидать свою догогую подгугу шведскую коголеву Кгистину, лежавшую на смегтном одге, мне пгишлось ехать чегез Нидегланды, Гегманию и Швейцагию. Ma foil [56] Вот это было путешествие! В основном вегхом на осле. А эта шведская подстилка возьми да и умги до моего пгиезда, хотя я и подготовила нашу последнюю любовную сцену. – Она легко вздохнула и взмахнула рукой с длинными, похожими на когти ногтями. – Alors, [57] веселью моему не было пгедела, когда я услышала, что мой salaud [58] муж свалился со своей упгяжки с плугом и утонул в луже коговьего навоза.

– Олимпия, дорогая, – вставила графиня, как бы продолжая беседу, – ты знаешь, как я люблю твое общество. Но мне нужно отсюда выбраться. Пожалуйста, помоги мне. Да и сама можешь с нами уйти, а?

– Эшби, догогая. – Пигаль начала разглаживать то, что некогда было бровями, а теперь превратилось в нарисованные карандашом линии. – Здесь так мило. Как ты можешь?…

– Мы в тюрьме, Олимпия. Мы потеряли свободу. Каким бы приятным ни было здешнее общество, несмотря на пищу, тепло…

– Пенсион! Думаю, здесь ты будешь получать больше, чем у своих жалких издателей… и здесь для этого тебе ничего не нужно делать – только сидеть и болтать со стагой подгугой.

– Олимпия, прошу тебя. Ты должна помочь мне выйти отсюда.

– Нет, Эшби, пожалуйста, не уходи, не оставляй меня… – Пигаль упала на колени и вцепилась в юбки графини. – Я не могу покинуть Бастилию. Я вынуждена здесь находиться. Ты не пгедставляешь, в какой я беде… – Она расплакалась. – Здесь я хотя бы в безопасности. Пожалуйста, не бгосай меня.

– О, дорогая, что с тобой случилось? – Графиня погладила подругу по голове. – Я думала, ты открыла славную новую школу.

– Я унаследовала землю у подножия гогы Монмагтг, то есть гогы Мученика – именно там отгубили голову святому Дэнису. Это была совегшенно дикая местность: лишь несколько ветгяных мельниц и меловой кагьег. Поэтому я поставила кое-какие постгойки и основала академию для девочек на манег академии Сен-Сир, устроенной мадам де Ментенон.

– Как же такое почтенное занятие довело тебя до тюрьмы?

– Девочкам пгеподавали кулинагию, вышивание, гисование и дгугие женские занятия. Все шло хогошо, от учениц отбоя не было, у нас даже завели список ожидающих свободного места! Но отвгатительная шайка бандитов пгевгатила мое заведение в пегвоклассный богдель и игогный пгитон, обслуживая низших из низших.

– О Господи! – вздохнула графиня. – Но от этого, видимо, тоже была какая-то польза?

– Эшби! Ты что, шутишь? Академия Пигаль обучает девочек позам Агетино и согока способам, как обчистить кагманы! Отцы со всех пговинций жаждут моей кгови. Мегзкие бандиты смешали честное имя Пигаль с ггязью. Ты говогишь «Пигаль», а люди думают «богдель»! Ты пгедставляешь, догогая? Тепегь они настаивают, чтобы я пгодала им это место, иначе они убьют меня.

– Но, Олимпия, дорогая, это же просто. Продай!

– По условиям завещания я не могу пгодать, пока не умгу. Так что моя смегть им только на гуку. Но я оставила их с носом – спгяталась в Бастилии, где ты все гавно что умег, но по-пгежнему ешь, спишь и смеешься с дгузьями.

Графиня задумалась. Имен в Бастилии не называли, стража на входе закрывала глаза. Казалось, все было направлено на то, чтобы человек словно прекращал свое существование. Комфорт, денежное содержание, хорошая еда, без сомнения, составляли часть общего плана – чтобы, попав сюда, ты и не помышлял о побеге.

При этой мысли по спине графини пробежал холодок. Какой страшный способ властвовать над своими врагами. Заставить их прекратить существование. И, что хуже всего, убедить их принять его.

– Но, Олимпия, ты должна сбежать вместе со мной и быстро покинуть Францию. Вернуться в свой очаровательный дом в Лондоне, и все будет хорошо.

– А как мне сделать это? Как попасть в Англию, не пегесекая Фганцию, где все знают меня в лицо и по имени?

Графиня посмотрела на свою подругу – с копной рыжих волос, худую и долговязую, с длинными желтыми зубами – и поняла, что изменить внешность ей и в самом деле непросто.

– Мы вытащим тебя. Заключим сделку – ты поможешь нам с Элпью бежать из Бастилии, а мы в целости и сохранности доставим тебя в Англию.

Элпью перетасовала карты и снова стала раскладывать пасьянс. Было далеко за полночь. После приема всех развели по комнатам и заперли. Колдунья, отклонившая предложение, сидела у окна, прижавшись к стеклу лбом и глядя в безлунное небо. Уж не пролетающие ли метлы она высматривает? – подумалось Элпью.

Она не могла поверить, что графиня совершила такой ужасный шаг и подписала долговые обязательства, но теперь это следовало исправлять. Бросив карты, Элпью легла на кровать. Может, сбежать отсюда и устремиться прямиком в Лондон, и если кто придет предъявлять права на дом, они будут все отрицать и клясться, что в жизни не были при дворе короля Якова в Сен-Жермен-ан-Лэ.

Забренчали ключи, отодвинулись засовы. Что еще? Бал, наверное, или маскарад.

Вошел надзиратель, а за ним двое стражников ввели женщину в плаще, с опущенной головой.

– Anglais! – проворчал надзиратель. – Une Ecossaise pour vous. [59]

Элпью со стоном повернулась на бок. Она не поняла, что сказал мужчина. Стражи покинули комнату, дверь за ними захлопнулась, и новая узница опустилась на стул по другую сторону стола.

– Вы не работали на кухне в Сен-Жермене? – воскликнула она, откидывая капюшон. – Я никогда не забываю лиц. Элпью, верно? – Подняв глаза, Элпью с трудом подавила желание вскочить и закричать – перед ней собственной персоной сидела леди Изабелла Мердо-Мактавиш. – Так вот, значит, куда вы обе отправились, – проговорила шотландка, стягивая перчатки. – Полагаю, ваша госпожа и компаньонка леди Эшби де ла Зуш тоже здесь? Ну и разговоров же было, когда вы исчезли среди ночи. Пошел слух, будто вы похитили много денег и драгоценностей, что вы шпионки, посланные Уайтхоллом, [60] чтобы убить Аурелию. – Элпью решила дать ей высказаться. Возможно, она узнает что-нибудь полезное. – Так, значит, это и есть знаменитая Бастилия! Когда я поняла, что меня везут сюда, я затряслась как осиновый лист. Но здесь как будто не так уж и плохо, а? По крайней мере вместе мы сумеем отвлечься от ужасов тюремного заключения. Кто знает, может, мы даже напишем великую книгу о жизни в тюрьме. – Она расстегнула плащ. – Мы назвали бы ее «Преступление и наказание».

– Вы никогда не продадите книгу с таким названием. – Нахмурившись, Элпью попыталась раскусить женщину, выигравшую ее в карты. – Почему вы здесь? Явились за своей добычей? Что за шуточки, миссис?

– Когда сегодня вечером после ужина я пришла в свою комнату, меня ждал мужчина в черном. Ни слова не говоря, он повел меня к ожидавшей карете. Потом постучал мне по плечу каким-то французским письмом. Ордером на арест, видимо. Выходит, теперь они думают, будто я убила эту противную Аурелию. – Мердо-Мактавиш встала и прошлась по комнате. – Возможно, здесь уже все наши. – Она с улыбкой кивнула женщине у окна и одними губами спросила: – Кто это?

– Понятия не имею, – ответила Элпью, садясь к столу. Она собрала карты и стасовала их. – И вы не испытываете даже тени смущения, деля камеру с женщиной, которой завладели с помощью мошенничества?

– Я в жизни не видела это чучело, – отозвалась леди Мердо-Мактавиш.

– Я говорю про себя. – Элпью изучающе смотрела на леди Изабеллу Мердо-Мактавиш, оценивая свою жертву. – Я Элпью, забыли? Вы выиграли меня в карты у моей госпожи.

– Нет-нет, все было совсем не так. – Шотландка покраснела. – Я не… Ко мне это не имеет никакого отношения… я…

– Выкладывайте. Каковы ваши условия? Я хочу принадлежать только себе. Предполагаю, что в страшном ажиотаже миледи скорее всего забыла, что не имеет права использовать меня как ставку в игре. Я не рабыня. Я свободнорожденная женщина.

– Вы не понимаете. Я не могу говорить об этом. К тому же какое это имеет значение теперь, когда мы оказались здесь? Нас сожгут на площади, как по-вашему?

Элпью пыталась разгадать эту головоломку. Неужели леди Изабеллу посадили к ней в камеру, чтобы эта женщина побудила Элпью в чем-то признаться, а потом сообщила об этом властям? Слишком уж много для совпадения, чтобы всех троих бросили в Бастилию в течение одного дня. И зачем вообще существует эта ненормальная тюрьма? Здесь не держат совершивших убийство, кражу или любое другое преступление, за которые сажают в английские тюрьмы. И жизнь скорее напоминает общение в кофейне или в городском саду.

– Мужчина у дверей сказал, что я могу ходить в библиотеку, в которой, видимо, весьма недурная подборка книг на английском языке. – Изабелла вздохнула и села напротив Элпью. – У меня с собой перо и бумага, поэтому не исключено, что за время своего вынужденного заключения я напишу великую книгу.

Элпью ахнула. Вот что связывает всех троих. Все они сочинительницы. А для чего в первую очередь используется Бастилия? Для того, чтобы преподать урок писателям, которые прогневали французского короля.

– Вы в последнее время ничего не написали? – Элпью постаралась не выдать своей заинтересованности.

– О да… – Леди Изабелла просияла. – Сказку о принцессе, которая уколола палец и уснула на многие годы…

– Нет, не сказки… сатиру. Вы про короля Франции ничего такого не писали? Никаких скандальных статей? Памфлетов?

– Сомневаюсь, что французские принцессы когда-либо кололи свои пальчики…

– В Лондоне мы поставляем светские сплетни для одной газеты. Вы ничего подобного не писали? – Элпью стала припоминать подробности статьи, которую они с графиней пытались продать. А вдруг там были замечания в адрес короля – грустного старого Якова Стюарта, а кто-нибудь решил, что подразумевался король Людовик?

– Мой жанр – народные сказки. Я хожу по лесам и окраинам города и разговариваю с мудрыми старухами; они пересказывают мне сказки, переходящие из поколения в поколение. Я записываю их для нового поколения, чтобы они не исчезли.

– И никакая из них не касалась великого французского короля или кого-нибудь по имени Людовик?

– Нет. – Леди Мердо-Мактавиш беспокойно поерзала на стуле. – Простите, мистрис Элпью, но я не понимаю, почему вы так резки со мной. – Достав носовой платок, она начала комкать его в руках.

– Вы вернете миледи ее дом или мне придется отыгрывать его у вас?

– Я не могу этого сделать. Я выиграла дом в честной игре.

– Знаете, ее дом – всего лишь наемное жилье. Вы можете владеть им, пока она жива, после этого дом отойдет короне.

– Обладание собственностью графини меня не касается.

– Вы знаете, кто отравил Аурелию?

– Конечно, нет.

– Вы назвали ее противной.

– Она всего неделю пробыла в Сен-Жермене, но повсюду совала нос. Расспрашивала меня о моем муже.

– Например?

– Давно ли я знаю его. Кем он был до того, как я с ним познакомилась. Я не понимала, куда она клонит. Видите ли, я терпеть не могу говорить о нем. Для меня это очень болезненные воспоминания. Поэтому я стала задавать вопросы в ответ, поинтересовалась, зачем Аурелия приехала в Сен-Жер-мен – лишь для того, чтобы совать нос в чужие дела? Она ответила, что приехала в Сен-Жермен к мадемуазель Смит. – Элпью откинулась на стуле. Вот это поворот! А ведь мадемуазель Смит отрицала, что знакома с Аурелией. – Она была невыносима. Буравила меня взглядом своих черных глаз. – Изабелла Мердо-Мактавиш расплакалась. – Вы не представляете, как она меня этим пугала.

– Пугала вас! Так, значит, ее смерть принесла вам облегчение?

– Напротив. Теперь, когда она умерла, я напугана еще больше.

– Почему?

– Потому что убивший Аурелию допустил ошибку. Убить пытались меня. Я уверена в этом.

– Да с чего вы взяли, что добраться хотели до вас? – Элпью развернула карты веером, затем снова перемешала. – Вы стольких обманули, что на вас охотятся?

– Я получала письма с угрозами. В них говорилось, что я умру.

Элпью испытующе посмотрела на шотландку.

– От кого были письма?

– Откуда мне знать? От какого-то сумасшедшего.

– Или сумасшедшей.

– Возможно. – Леди Мердо-Мактавиш начала заламывать руки. – Поначалу я думала, что это она – Аурелия. Первую записку с угрозой я получила в день ее приезда. А она ходила среди нас так, словно прожила здесь всю жизнь. Ее загадочный облик оставался загадочным до конца – в прямом и переносном смысле: безукоризненно наложенные белила, безупречные пепельные локоны спускаются на шею, изумительно контрастируя с голубыми венами, искусно прорисованными на груди. Я никогда не видела такого идеального макияжа. Вены обозначены на шее, спускаются на грудь. Даже на руках прочерчены. В Сен-Жермене очень немногие дают себе труд поработать над руками. Аурелия походила на театральную актрису. Мы все так друг от друга устали и так надоели друг другу, что первое время она была для нас чем-то вроде развлечения. Но мне она не понравилась. Аурелия была холодной, а эти черные глаза… – Женщина вздрогнула. – Я чувствовала, что ее взгляд постоянно чего-то ищет, на что-то охотится. Доискивается моих самых сокровенных тайн.

– И что же говорилось в тех записках с угрозами?

– «Ты умрешь за то, что уничтожила меня». И тому подобное.

– А меня вы не уничтожите, или я все еще ваша собственность? – Элпью откинулась на спинку стула. – У вас привычка уничтожать людей, да?

– Я подумала, что это, должно быть, ошибка – «уничтожила меня». Я решила, что это написал француз, не совсем хорошо владеющий английским.

– Возможно, это был некто, кого вы, как и меня, выиграли в карты, а потом продали?

– Я бы никогда…

– Ну же. – Элпью сдала карты. – Я играю на себя и дом графини. Ставлю две сотни ливров.

– Из Бастилии можно выбгаться двумя путями. – Пигаль сидела на кровати, потягивая теплое бренди. – Мы пишем этому задаваке с манией величия, Людовику, униженное письмо с извинениями и дегжим пальцы скгещенными, чтобы его никто не пегехватил, особенно эта сучка – его любовница, и ждем ответа с пгиказом об освобождении. Или убегаем.

– Послушать тебя, это так просто, Олимпия. Что мы делаем, выходим из парадной двери? – Графиня забиралась в постель, облаченная в красную шелковую ночную сорочку, которую ей одолжила Пигаль.

– Пгинимаю твое замечание. Нужно обсудить данный вопгос со знающим человеком. – Она спрыгнула с кровати и обулась. – Если я сбегу, то, газумеется, мне повсюду пгидется путешествовать пегеодетой, но… Идем.

– Куда мы теперь?

– Мне нужно поговогить со специалистом. – Пигаль вошла в камин и забралась на стопку книг. – До сего дня мне никогда не пгедставлялся случай навестить его, но я знаю, где он находится. Сегодня его пегевели в дгугую камегу. Это всегда становится известно. Следуй за мной! – Пигаль подоткнула юбки, выставив на обозрение тощие ноги и туфли с красными каблуками. Графиня смотрела, как ее подруга, подтягиваясь, лезет в дымоход и ее ноги медленно исчезают из виду.

– Но, Олимпия…

Графиня поморщилась, готовясь к восхождению. Пигаль такая худая, а она такая embonpoint. [61] Леди Анастасия осторожно встала на какие-то книги и посмотрела в длинный узкий дымоход. А вдруг она там застрянет?

– Эшби, пошевеливайся! – Резкий голос Пигаль разнесся в пустоте гулким эхо.

Ухватившись за железную скобу, графиня начала подъем во тьму. Пигаль ползла впереди по туннелю, отходившему под крутым углом от основного дымохода. Глубоко вздохнув и пробормотав коротенькую молитву, графиня двинулась за ней. Свет впереди стал ярче, когда Пигаль покинула туннель и исчезла из виду. Графиня проползла еще немного и робко заглянула в освещенную свечой комнату. Снова перекрестилась, набрала в легкие воздуху и прыгнула. Приземлилась она на испачканный сажей тюк к ногам какого-то господина и с трудом поднялась, отряхиваясь и жалея, что явилась в такой вызывающей ночной сорочке. Леди Анастасия убрала упавшие на глаза волосы и обнаружила, что ее парик остался где-то в дымоходе.

– Здравствуйте, – произнесла она, с благоговейным ужасом глядя на мужчину. – Или bonjour? [62]

– Buongiorno, [63] – ответил мужчина в прекрасном голубом бархатном костюме; его длинные светлые волосы ниспадали на плечи. Он откинул назад полы плаща, явив взору графини прекрасной формы икры, и протянул руку. – Позвольте проводить вас до кресла, мадам.

Но графиня словно приросла к месту, не в силах отвечать или двигаться, ибо хотя блестящие глаза мужчины и смотрели на нее, его лицо было полностью закрыто железной маской.

– По-моему, мистрис Элпью, вы держите в рукаве лишний туз.

Элпью положила карты.

– А вы, леди Мердо-Мактавиш, припрятали где-то в одежде короля треф.

– Я бы сказала, что мы с вами друг друга стоим.

– По части ловкости рук, пожалуй, согласна, но не по части двуличия.

– Я ведь уже говорила: в том, что ваша госпожа поставила на кон дом, нет моей вины.

– Ну, довольно ваших коварных трюков. – Элпью взяла очередную карту. – Кажется, мы с вами вполне можем просидеть в этой комнате, пока одна из нас не умрет.

– И в компании этого чучела.

Колдунья, по-прежнему глядевшая в темное небо, негромко вскрикнула и села на свой стул.

– Вы ее завели, – заметила Элпью, когда леди Мердо-Мактавиш встала и отошла от стола. – Поверьте, нам не будет покоя, если она войдет в транс.

– Здесь только две кровати. Где же мне спать?

– Ну уж только не со мной. – Элпью вытащила из рукава еще одну лишнюю карту и вздохнула. – Какой вам прок от лондонского дома миледи? Скажите же.

– Ладно. – Воздев руки, Изабелла Мердо-Мактавиш запричитала: – Я скажу вам. Я, как и вы, отчаянный игрок в карты…

– Вы хотите сказать, обманщица, – уточнила Элпью; ей не совсем понравилось применение этого сравнения к ней.

– Я заразилась этим от своего покойного мужа. Он играл не так хорошо, как я, из-за чего я и потеряла свое состояние – до последнего гроша, – прежде чем мы отправились в изгнание. Затем, едва мы поселились в Сен-Жермене, этот отвратительный человек умер от триппера, чтобы усугубить мое унижение, оставив меня совершенно без средств. Вы видели, какова там жизнь. Грыземся как пауки в банке. Я зарабатываю себе на жизнь. Играю и выигрываю. Но все, что я выигрываю, уходит к другим людям, а они в ответ обеспечивают мне содержание, достаточное для проживания в Сен-Жермене. Вот и все. Да, я выиграла дом вашей госпожи, и вас, и некоего Годфри, но все это уже переписано на другого человека.

– На кого?

– Этого я не могу вам сказать, но даже если бы могла, то не стала бы, иначе все годы, что я играю в эту игру, окажутся напрасно потраченными, ибо я потеряю все.

– Неужели кто-то имеет такую власть над вашей жизнью? – Элпью крепко задумалась. Кто из числа этих зловещих вампиров манипулировал шотландкой? – Почему вы не уедете из Сен-Жермена? Мир велик.

– Я не могу уехать. – Леди Мердо-Мактавиш прижала к губам пальцы. – Вы не поймете.

– Но вы же уехали, мадам. Посмотрите вокруг. Вы во власти прихотей его величества. Вы оставили то, что, по-вашему, удерживало вас в Сен-Жермене.

Леди Изабелла внезапно кинулась на кровать Элпью и, уткнувшись в подушку, разразилась бурными рыданиями.

– Господи, мадам! – Элпью поднялась и бросила ей носовой платок. Элпью совсем не хотелось спать на подушке, влажной от чужих слез. – Такие неожиданные повороты и перемены, что и сам черт ногу сломит.

Это любовь, подумала она. Шотландская муза влюблена в какого-нибудь женатого красавца в Сен-Жермене. Хотя кто из этих сетующих, вздыхающих и сластолюбивых щеголей и фатов мог вызвать подобные чувства, ей не приходило в голову.

– И он не знает, где вы сейчас? – тихо спросила она. – Ваш возлюбленный все равно подумает, что вы бросили его.

Леди Мердо-Мактавиш взвыла, и в ответ на ее вопль колдунья у окна закатила кошачий концерт.

– Надеюсь, это поможет, – сказала графиня, сметая с незаметных выступов в дымоходе сажу. Кулек она соорудила из страницы, вырванной из какой-то книги Пигаль. – Думаю, у тебя достаточно крема для лица и масла, чтобы приготовить смесь.

– По-моему, я люблю его. – Пигаль уставилась на пламя свечи и взялась за перо. – Я напишу ему любовное письмо. Кто знает, а вдгуг этого человека когда-нибудь освободят и он сможет жить со мной в Сен-Джеймсе. Мы бы повесили его маску на стену. Она стала бы госкошным укгашением моего салона.

– Как по-твоему, Олимпия, сколько сажи нам понадобится, чтобы зачернить лицо, шею и руки?

– «Догогой таинственный узник…» – Перо Пигаль зависло над страницей. – Интегесно, что он такое натвогил, что не откгыл своего имени даже нам? «Вы должны позволить нам отплатить за вашу добготу…»

– Когда я наберу достаточно сажи, Олимпия, мне начинать рвать простыни на веревки или надзиратель сразу обо всем догадается, если наши простыни исчезнут?

– Должно быть, ему плохо видно из-за этой ужасной штуковины, – размышляла Пигаль. – Поэтому я должна напомнить ему… «Я высокая, с пгекгасной фигугой. – Она строчила по бумаге, макая перо в чернильницу. – У меня довольно большие глаза, но я никогда не откгываю их до конца, пгием, который позволяет мне бгосать нежнейшие взгляды. – Пигаль попрактиковалась в этом взгляде и осталась под большим впечатлением от того, что увидела в своем ручном зеркальце. – У меня стгойная шея, божественные кисти гук, сами гуки сносные (они, возможно, несколько худы), но за это несчастье я вознаггаждена самыми кгасивыми в миге ногами». Вот! – воскликнула она, размашисто подписываясь. – Если он не пгиедет ко мне в Лондон, когда выйдет из Бастилии, можешь плюнуть мне в лицо.

– Вот интересно, Олимпия, – заметила графиня, выходя из камина с черными руками и чумазым лицом, – если он такой знаток побегов, то почему сам никогда не пытался бежать?

– Не думай об этом, – оборвала ее Пигаль, торопливо запечатывая свое любовное послание. – Мы должны надеяться, что ского подойдет Элпью, потому что мы же не хотим оставить ее здесь.

Элпью уступила свою кровать леди Изабелле и, пока шотландка не заснула, сидела у стола, коротая время с «Путешествием пилигрима». Колдунья за все время ни разу не отвела взгляда от темного неба.

Свеча начала оплывать, и Элпью задула ее.

Пока глаза колдуньи не привыкли к темноте, Элпью залезла в дымоход и приготовилась к долгому пути.

Уже приближаясь к повороту, который вел к камину графини, она тихонько окликнула свою госпожу и герцогиню. Навстречу ей протянулись две пары рук и помогли спуститься.

– Слава Богу! – произнесла графиня. – Мы уж думали, ты никогда не придешь.

Элпью протерла глаза. Сажей, что ли, их запорошило, или графиня почернела?

– Вот! – вскричала Пигаль, протягивая ей миску с черным кремом. – Намажь лицо, шею и гуки. А мы пока еще связываем пгостыни.

– Что происходит? – Элпью послушно стала мазаться черной смесью. – Мы превращаемся в готтентотов?

– Мы бежим, как ты не понимаешь! Наступив на конец оторванной от простыни полосы, графиня тянула задругой конец, чтобы закрепить узел. – У нас очень мало времени, потому что с восходом солнца будет поздно.

Пигаль привязала конец простыни к столбику балдахина и теперь бегала от камина к нише окна со стопками книг.

– Вы понимаете, что делаете? Там же внизу ров и стража с собаками.

– Я пгипасла мяса. – Пигаль показала полотняный мешочек. – Потогопитесь.

– Тридцать, тридцать три… – Графиня сматывала импровизированную веревку и считала. – Тридцать шесть, тридцать девять.

– Куда мы пойдем?

– Тихо! – Графиня покачала головой. – Сорок пять, сорок восемь.

– Таблица умножения на тги очень тгудная, – прошептала Пигаль, набрасывая на плечи Элпью темный плащ. – Нам нужно шестьдесят футов, и он сказал, что наши гычаги должны быть длиной в тги фута.

– Шестьдесят! – воскликнула графиня. – Даже чуть больше.

Пигаль распахнула окно, схватила свободный конец веревки и бросила вниз.

– Я самая высокая, поэтому полезу пегвой. – Она встала на подоконник и, слегка покачиваясь, повернулась, ухватилась за веревку и начала спускаться. – Подождите, пока услышите всплеск, и тогда следуйте за мной.

Рыжая копна волос исчезла в окне. Кровать скрипнула, веревка натянулась. Высунувшись, графиня наблюдала за своей подругой.

– Там так высоко, Элпью.

Что-то лязгнуло, и Элпью стремительно обернулась, надеясь, что кровать не развалится.

– Мадам!

Она в ужасе застыла, когда от двери донеслось новое позвякивание и бренчание.

Графиня повернулась навстречу открывшейся двери; за ней стояли комендант и два стражника.

Под окном раздался всплеск.

– Mesdames! – вскрикнул комендант, выпучив глаза на их черные лица. – Вы обе превратились в мулаток ради встречи со мной?

– Мы разыгрывали несколько сцен из знаменитой пьесы «Императрица марокканская». – Графиня закрыла окно и осторожно отошла от него. – Мы надеялись, что это придаст нашему спектаклю немного больше правдоподобия.

– А это что? – Комендант указал на туго натянутую веревку из простыней.

– Это… – Графиня посмотрела в ту сторону и запнулась. – Это…

– Это швартов королевского судна, на котором путешествует императрица. – Элпью склонилась в поклоне к ногам графини и напевно произнесла: – Ваше королевское величество из величеств, ступите же на ваше славное судно и забудьте о проклятии лысого Эуфонио!

Графиня в ужасе взирала на Элпью. Что городит эта девчонка? В «Императрице марокканской» не было никакого Эуфонио.

Снаружи доносились крики и плеск. Элпью кивнула графине, чтобы та продолжала.

Леди Анастасия схватила со стола книгу и выбросила ее в окно. Новый всплеск. Новый крик.

– Вот так же, – начала громко декламировать графиня, – вот так же я бросаю остатки своей девственности в безбрежную пучину Пиратского моря, прежде чем мои стражи уведут меня отсюда… куда, я не знаю. – Она широко раскинула руки, надеясь на дальнейшее поэтическое вдохновение. – Приди, Тюремщик! Веди меня туда, куда и сам идешь.

– Все же вы, англичане, занятные существа. – Комендант покачал головой. – Подтверждаю, дамы, что ваше представление было блистательным, но у меня к вам более серьезное дело. – Один из стражников передал ему письмо.

– У меня lettre de cachet на имя графини Эшби де ла Зуш и мистрис Элпью.

Элпью глубоко вздохнула. Графиня судорожно сглотнула.

– В нем объявляется об отсутствии утвержденного обвинительного акта, поэтому по приказу его величества короля Франции Людовика… – Женщины закрыли глаза и поморщились, – я должен забрать вас из тюрьмы его величества Бастилии и передать в руки моего друга.

Из тени позади коменданта выступил мужчина в черном.