Туман над Парагон-уок

Глава 5

Шарлотта с трудом дождалась, когда Питт придет домой. Она уже проговорила про себя множество раз, что хотела сказать ему, — и каждый раз у нее получалось по-новому. Вытирая пыль, она пропустила книжные полки, а еще забыла посолить овощи и, к радости ребенка, дала Джемайме двойную порцию пудинга. Но, по крайней мере, она не забыла переодеть ее и уложить спать к тому времени, когда наконец-то пришел Питт.

Томас выглядел усталым. Первым делом он снял сапоги и опустошил карманы от бесчисленного числа разных мелких вещей, которые насовал в них в течение дня. Шарлотта принесла ему стакан холодного лимонада, решив не повторять ту же ошибку, что и в прошлый раз.

— Как Эмили? — спросил муж через несколько минут.

— Нормально, — ответила она, сдерживая дыхание от желания немедленно начать рассказывать ему про свой день. — Церемония была ужасной. Я полагаю, что внутренне все присутствующие чувствовали себя так же ужасно, как и мы с Эмили, но никто не показывал своих чувств.

— Они говорили о ней — о Фанни?

— Нет, — она покачала головой. — Нет, они не говорили. Было даже трудно понять, кого хоронят. Надеюсь, когда я умру, обо мне будут говорить все время.

Питт засмеялся — громко, как ребенок.

— Даже если все заговорят о тебе одновременно, моя дорогая, — ответил он, — все равно без тебя будет очень тихо.

Шарлотта посмотрела вокруг, ища что-нибудь безобидное, чтобы бросить в него, но единственной вещью под рукой был графин с лимонадом, которым вполне можно было убить, не говоря уже о том, что графин мог разбиться, а покупать новый было бы для них накладно. Поэтому пришлось ограничиться гримасой.

— Ты узнала что-нибудь? — спросил Томас.

— Думаю, нет. Только то, что Эмили заранее рассказывала мне. Правда, я заметила много странностей, но не знаю, что они означают, и вообще означают ли хоть что-нибудь. Я много чего хотела рассказать тебе до того, как ты пришел, но теперь все как-то потеряло смысл… Все Нэши — неприятные люди, за исключением, может быть, Диггори. Мне не удалось познакомиться с ним, но у него плохая репутация. Селена и Джессамин ненавидят друг друга, но это не может относиться к нашему делу. Они враждуют на почве великолепного француза. Единственные люди, которые действительно горевали, это Феба — она была бледна и крайне потрясена, а также мужчина по имени Халлам Кэйли. Я не знаю, горюет ли он из-за Фанни или из-за своей жены, которая недавно умерла…

Раньше, пока в мыслях Шарлотты царила неразбериха, ей казалось, что можно рассказать так много; но теперь, когда она начала говорить, на поверку оказалось ничего существенного. Все это звучало так глупо, так незначительно, что ей было немного стыдно. Она была женой полицейского, она должна сообщить ему что-то конкретное. Как же он раньше раскрывал разные случаи, если все свидетели давали такие же путаные показания, как она?

Томас вздохнул и встал, затем в носках прошел к кухонной раковине. Открыл кран с холодной водой, подставил под него ладони, затем плеснул воды на лицо и вытянул вперед руки, прося полотенце.

— Не волнуйся, я не ожидал узнать от тебя что-то новое.

— Ты не ожидал? — она повторила недоуменно. — Ты хочешь сказать, что ты там был?

Он вытер лицо и посмотрел на нее из-за полотенца.

— Не для того, чтобы узнать что-то… просто… потому что мне хотелось пойти.

У Шарлотты в горле застрял комок, к глазам подступили слезы. Как же она не заметила мужа? Была занята, наблюдая за другими и думая о том, как она выглядит в платье тетушки Веспасии…

По крайней мере, у гроба Фанни точно был один человек, который горевал из-за ее смерти; кто-то, кому было жаль ее.

У Эмили не было никого, с кем бы она могла поделиться своими чувствами. Тетя Веспасия считала неправильным говорить на такие темы. Это может повлиять на ребенка, он может родиться слишком меланхоличным, говорила она. А Джордж совсем не желал говорить об этом. Фактически он даже изменил свой распорядок, чтобы избегать разговоров.

Остальные же люди на Парагон-уок, казалось, решили полностью забыть об этом событии, как будто Фанни просто уехала на праздники и ожидается назад с минуты на минуту. Они вернулись к своей обыденной жизни, насколько это позволяли им обстоятельства, — разве что продолжали носить траурную одежду, как будто надевать что-то еще было бы бестактным. Между ними словно возникло негласное соглашение, что столь неприличная смерть делает обсуждение похорон или напоминание о них вульгарным и даже оскорбительным.

Единственным исключением был Фулберт Нэш, который всегда получал удовольствие, оскорбляя других. Он мог сказать нечто коварное и провокационное практически о любом человеке. Фулберт не говорил ничего определенного, ничего такого, что можно было бы оспорить, но внезапно покрасневшие лица людей выдавали их, когда он попадал в цель, — например, намекнув на их давние секреты. У каждого человека есть что-то, чего он стыдится или, по крайней мере, хотел бы держать в тайне от соседей. Может быть, секреты эти были не столько опасными, сколько просто глупыми? Но никто не хотел, чтобы над ними смеялись, и некоторые были готовы пойти на что угодно, лишь бы только избежать нападок Фулберта. Насмешливый намек может быть так же смертельно опасен для общественного статуса человека, как и прямое обвинение в действительных грехах.

Через неделю после похорон был ясный жаркий день, и Эмили наконец-то решила поехать и спросить Шарлотту открытым текстом, что делает полиция. Уже было задано много вопросов, в основном слугам, но Эмили до сих пор не слышала о том, чтобы кого-то начали подозревать или, напротив, с кого-то сняли все подозрения.

За день до поездки Эмили послала Шарлотте письмо, чтобы предупредить ее о своем визите. Надев прошлогоднее муслиновое платье и усевшись в экипаж, она приехала на место, где попросила кучера подождать ее за углом два часа, а затем вернуться за ней.

Эмили обнаружила Шарлотту, занятую в ожидании сестры приготовлением чая. Дом показался ей меньше, чем она помнила раньше, ковры — старее; но чувствовалось, что дом обжитой, уютный; в нем царил приятный запах полированной мебели и роз. Эмили удержалась от вопроса, куплены ли розы специально к ее приезду.

Джемайма сидела на полу, что-то воркуя про себя, и строила готовую развалиться башню из разноцветных кубиков. Слава богу, кажется, она будет походить больше на Шарлотту, чем на Питта!

После обычных приветствий, которые на этот раз звучали очень искренне — последнее время Эмили все более и более ценила дружбу с Шарлоттой, — они перешли к новостям с Парагон-уок.

— Никто сейчас даже не говорит об этом, — сказала Эмили, все более возбуждаясь. — Во всяком случае, не со мной. Как будто ничего не происходило! Это похоже на общую трапезу, за которой кто-то издал неприличный звук; минутное неловкое молчание — и все начинают говорить снова, немного громче, чем раньше, чтобы показать, что они ничего не заметили.

— Говорят ли об этом слуги? — Шарлотта занималась чайником. — Они обычно обсуждают все в своем кругу. Причем дворецкий обычно не в курсе этих пересудов. Мэддок, например, никогда ничего не знал об этом… — Ей живо припомнился их дом на Кейтер-стрит. — Зато стоит только поспрашивать кого-нибудь из служанок, и она все тебе расскажет.

— Мне никогда не приходило в голову расспрашивать служанок, — заявила Эмили. Это прозвучало глупо. На Кейтер-стрит она болтала со служанками, не дожидаясь, пока Шарлотта напомнит ей об этом. — Старею, наверное. Мама никогда не знала и половины того, что знали мы с тобой. Прислуга ее боялась. Может, и мои служанки боятся меня? И потом, они в ужасе от тетушки Веспасии.

В это Шарлотта могла поверить. Титул обычно производил большое впечатление на слуг — даже большее, чем на людей, которые карабкались по социальной лестнице, чтобы заполучить этот титул. Бывали, конечно, и такие слуги, которые видели за внешним лоском своих хозяев всю их простоватость и недостатки. Однако эти слуги были обычно не только понятливыми, но знали, что для их же пользы будет лучше не показывать свою понятливость. И еще они всегда были преданны. Хороший слуга относится к своим хозяевам почти как к продолжению самого себя, как к знаку своего собственного статуса в общественной иерархии.

— Да уж, — фыркнув, произнесла Шарлотта. — Попробуй расспросить свою горничную. Она видела тебя без корсета и с растрепанными волосами и вряд ли боится тебя.

— Шарлотта! — Эмили стукнула по лавке кувшином с молоком. — Ты говоришь возмутительные вещи! — Действительно, сказанная фраза была не очень приятным напоминанием, особенно в связи с ее растущим весом. — По-своему ты такая же гадкая, как и Фулберт! — Она резко выдохнула; затем, когда Джемайма начала хныкать от резких звуков, развернулась и подняла ее, мягко покачивая на руках, пока Джемайма снова не загулила. — Уже мне этот Фулберт… Он ходит по домам, внушая людям страх, намекая на их прошлые грешки. Не то чтобы он обвиняет их, но они прекрасно понимают, что он имеет в виду. А про себя, внутренне, он все время потешается. Я знаю, Фулберт такой.

Шарлотта заварила чай и накрыла крышкой. Угощение уже стояло на столе.

— Ты можешь опустить ее, — она указала на Джемайму. — Она будет в порядке. Не балуй ее, или она захочет быть на руках все время… О ком он такое говорит?

— Обо всех. — Эмили послушалась и вернула Джемайму к ее кубикам. Шарлотта дала девочке кусок хлеба с маслом, и та с удовольствием его взяла.

— Всем об одном и том же? — с удивлением спросила Шарлотта. — Кажется немного бессмысленным.

Они не начинали есть, ожидая, пока заварится чай.

— Нет, всем говорит разное, — ответила Эмили. — Даже Фебе! Ты можешь себе вообразить? Он намекнул, что Феба совершила что-то такое, чего она стыдится, и что в один прекрасный день весь квартал узнает об этом. Кто более безобиден, чем Феба? Временами, конечно, она бывает страшно глупа. Меня часто удивляло, почему она никогда не противоречит Афтону. Должно же быть что-то такое, что она могла ему высказать! Бывают случаи, когда он становится диким зверем. Я не имею в виду, что он ее бьет или нечто в этом роде… — Эмили побледнела. — По крайней мере, господи, я надеюсь, что нет.

Шарлотта похолодела, вспоминая Афтона. Его холодный, пронзительный взгляд… Старший Нэш запомнился ей своим грубым юмором и неуважением к окружающим.

— Если преступление совершил кто-то с Парагон-уок, — сказала она с чувством, — я искренне надеюсь, что это именно Афтон и что он будет разоблачен.

— Я тоже этого хочу, — согласилась Эмили. — Но почему-то я не думаю, что это он. Фулберт вполне уверен, что все не так. Он говорит об этом все время, причем с большим удовольствием, как будто знает что-то страшное, и это развлекает его.

— Может быть, он действительно знает… — Шарлотта нахмурилась, пытаясь скрыть свои мысли, и не смогла: они моментально вылились в слова. — Может, он знает, кто это и что это не Афтон.

— Противно даже думать такое, — Эмили покачала головой. — Скорее всего, это слуга, и почти наверняка его нанял кто-то для вечеринки у Дилбриджей. Все эти странные кучера, толпящиеся рядом с домом, которым нечего делать, кроме как ждать… Не сомневаюсь, что один из них наугощался слишком сильно, и когда напился, то потерял контроль над собой. Может быть, в темноте он принял Фанни за служанку или кого-нибудь в этом роде. А потом, когда обнаружил, что она не служанка, был вынужден ударить ее ножом, чтобы она его не выдала. Ты же знаешь, кучера довольно часто носят ножи — чтобы подрезать упряжь, если та запуталась, или чтобы выковыривать камешки из лошадиных копыт, если они туда попали, или для других надобностей. — Эмили успокаивала себя этими рассуждениями. — И, в конце концов, никто из мужчин, которые живут на Парагон-уок — я подразумеваю, никто из нас, — не носят ножей, не так ли?

Шарлотта пристально смотрела на нее, держа в руке старательно приготовленный ею сэндвич.

— Нет, если только они не собираются убить Фанни.

Эмили почувствовала слабость, которая никоим образом не была связана с ее здоровьем.

— Почему кто бы то ни было захотел это сделать? Я могла бы понять, если бы это была Джессамин. Все завидуют ей, она всегда такая красивая… Никогда не увидишь ее вышедшей из себя или взволнованной. Могу представить себе в этой роли даже Селену. Но никто не мог ненавидеть Фанни — я имею в виду, ее не за что было ненавидеть.

Шарлотта смотрела в свою тарелку.

— Я не знаю.

Эмили подалась вперед.

— А что Томас? Что он знает? Он должен был сказать тебе, если это касается нас.

— Я думаю, он ничего не знает, — сказала Шарлотта с сожалением. — За исключением того, что это не был слуга из местных. У всех них есть алиби, и ни у одного из них не было в прошлом проблем с полицией. Они не могли это сделать. Если это был и слуга, то не работавший раньше на Парагон-уок.

Когда Эмили вернулась домой, она хотела поговорить с Джорджем, но не знала, как начать. Тетя Веспасия ушла, а Джордж сидел в библиотеке, развалившись и вытянув ноги. Раскрытая книга лежала у него на животе обложкой вверх. Дверь в сад была распахнута.

Муж посмотрел на вошедшую Эмили, отложил книгу в сторону и с ходу спросил:

— Как Шарлотта?

— Хорошо. — Эмили была немного удивлена. Джорджу всегда нравилась Шарлотта, но скорее на расстоянии. Он очень редко видел ее. Почему такой острый интерес сегодня?

— Она говорила что-нибудь о Питте? — продолжал он, устроившись поудобнее. Его взгляд был обращен на ее лицо.

Так дело не в Шарлотте… Его мысли были об убийстве и о Парагон-уок. Эмили почувствовала: наступает такой момент, когда ты знаешь, что сейчас последует удар, еще до того, как его нанесли. Боли еще нет, но ты понимаешь, что она неизбежна. Сознание уже как бы восприняло ее.

Эмили не думала, что Фанни убил ее муж. Даже в худшие моменты сомнений она никогда не верила в это. Она никогда не замечала, не чувствовала в нем способности к насилию или, скажем, свирепости, которая могла бы привести к такому развитию событий. Если честно, Джордж вообще не был способен на решительные поступки. Его худшими грехами были праздность и непреднамеренный эгоизм ребенка. Характер мужа был легким, он любил радовать и радоваться. Боль угнетала его. Он мог бы пойти на что угодно, чтобы избежать ее и, по мере сил и возможностей, помочь другим сделать то же самое. У Джорджа всегда все было, ему не нужно бороться за существование. Его щедрость граничила с расточительностью. Он давал Эмили все, что она хотела, и получал от этого истинное удовольствие. Нет, она не могла поверить, что он мог убить Фанни. Если только в случае паники, не отдавая себе отчета, испытывая детский страх…

Но неприятность, которую предчувствовала Эмили, могла заключаться в ином. Возможно, он сделал что-то такое, до чего случайно докопается Питт в своих поисках убийцы, — какой-нибудь бессмысленный поступок с целью удовлетворить свой каприз; шалость, не направленная на то, чтобы навредить Эмили, а просто получить удовольствие от того, что само шло ему в руки. Селена… или кто-то еще? Впрочем, совсем неважно кто.

Удивительно, что когда Эмили выходила за него замуж, она представляла все слабости Джорджа очень ясно, — и приняла их. Почему же все это стало иметь для нее значение теперь? Из-за ее беременности? Эмили предупреждали, что она станет сверхчувствительной и даже плаксивой… Или из-за того, что она полюбила Джорджа больше, чем ожидала?

Муж смотрел на нее, ожидая, когда она ответит на его вопрос.

— Нет. — Эмили избегала его взгляда. — Кажется, что большинство слуг выведены из-под подозрения, и это все.

— Тогда какого дьявола он здесь делает? — взорвался Джордж, его голос был резким и высоким. — Уже, черт побери, две недели! Почему он до сих пор не поймал убийцу? Даже если Питт не может арестовать его, не может доказать его вину, то уж, по крайней мере, он должен знать на сегодняшний день, кто это такой!

Эмили было жаль Джорджа, потому что он был напуган, и еще ей было жалко себя. Она также сердилась на него, потому что именно из-за своей собственной беспечности он имел причину бояться Питта, из-за глупого потворства своим желаниям, которым не следовало потакать.

— Я видела только Шарлотту, — сказала она раздраженно, — не Томаса. И даже если бы я его видела, то вряд ли стала бы расспрашивать его о том, что он делает. Кроме того, не думаю, что легко найти убийцу, когда неизвестно, с чего начинать, и когда никто не может четко сказать, где он был в то время.

— Черт побери! — бессильно выругался Джордж. — Я находился в нескольких милях отсюда! Я не приходил домой, пока все это не закончилось. Я не мог ничего сделать или увидеть.

— Тогда почему ты так расстроен? — Эмили все еще не смотрела на него.

Наступило минутное молчание. Когда он заговорил снова, его голос был поспокойнее; чувствовалось, что он измотан.

— Мне не нравится, когда мою жизнь расследуют. Мне не нравится, что половина Лондона будет интересоваться мною и каждый будет знать, что по моей улице шатается насильник и убийца. Мне не нравится мысль, что он до сих пор на свободе. А больше всего мне не нравится думать, что это, возможно, один из моих соседей, кто-то, кого я знал много лет и кто может мне нравиться.

Это был честный ответ. Конечно, Джордж был задет. Он был бы бессердечным, даже глупым, если бы это его не задевало. Эмили повернулась к нему и наконец-то улыбнулась.

— Нам всем это не нравится, — сказала она мягко. — И мы все напуганы. Но на то, чтобы выяснить правду, может потребоваться много времени. Если этот негодяй — один из кучеров или слуг, его будет нелегко найти, а если это один из нас — у него есть много способов, чтобы хорошо скрыть это. В конце концов, если мы жили рядом с ним все эти годы и не догадывались, что он такой, то как же может Томас найти его за несколько дней?

Джордж не ответил. Конечно, что можно было на это ответить?

Какая бы трагедия ни случилась, общественные обязанности должны выполняться. Никто не отказывается от правил приличия только потому, что кто-то умер, тем более если эта смерть сопровождалась такими скандальными обстоятельствами. Правила не позволяют проводить званые вечера так скоро после похорон, но послеполуденные визиты, нанесенные в рамках приличий, были вполне удобны. Веспасия, влекомая любопытством и оправданная чувством долга, навестила Фебу Нэш.

Она намеревалась выразить ей свои соболезнования. Ей было по-настоящему жаль, что Фанни погибла, хотя сама мысль о смерти сейчас не так страшила ее, как это было раньше, в юности. Теперь Веспасия смирилась с этим, как человек, возвращающийся домой после долгой и приятной вечеринки и немного сожалеющий о том, что она закончилась. Все неизбежно когда-нибудь заканчивается — и, может быть, ко времени, когда это произойдет, ты будешь к этому готов. Хотя, без сомнения, вряд ли эта философия подходит для случая с Фанни…

Сочувствие Веспасии к Фебе, однако, было вызвано в основном не смертью несчастной девушки, а ее чрезвычайно несчастливым браком. Любая женщина, обязанная жить под одной крышей с Афтоном Нэшем, заслуживает по меньшей мере сострадания.

Весь визит был испытанием ее терпения. Феба была более рассеянной и непоследовательной, чем обычно. Она, казалось, знала что-то наверняка, но не могла выразить это словами. Веспасия, со своей стороны, пыталась помочь ей, то выражая интерес, то заговорщицки умолкая, но всякий раз Феба в последний момент внезапно переходила к другой теме, совершенно не относящейся к разговору. В течение всего разговора она яростно мяла в руках платочек; под конец тот был истерзан до такой степени, что стал вполне годным для набивки подушечки для булавок.

Веспасия ушла, как только посчитала свой долг выполненным. Медленно идя по улице под палящим солнцем, она размышляла на предмет того, почему Феба такая рассеянная. Что постоянно отвлекает ее внимание? Бедная женщина, казалось, была неспособна удержать свои мысли на предмете разговора более чем на минуту.

Лишилась ли Феба самообладания из-за Фанни? Они никогда не казались особенно близки. Веспасия не могла вспомнить и дюжины случаев, когда они наносили визиты вместе. Феба никогда не брала ее на балы или званые вечера, равно как никогда не устраивала званых вечеров для Фанни, даже в честь ее первого выхода в свет.

Вдруг новая и очень неприятная мысль пришла ей в голову — такая безобразная, что Веспасия остановилась как вкопанная, совершенно не сознавая, что на нее уставился мальчишка, помощник садовника.

Знала ли Феба что-то, из чего она могла понять, кто изнасиловал и убил Фанни? Видела ли она что-то, слышала ли? Или, что более правдоподобно, вспомнила ли какой-то эпизод из прошлого, который теперь привел ее к пониманию того, что произошло и кто это сделал?

Ну конечно, разве эта идиотка обратилась бы в полицию? Разумеется, скрытность — это очень хорошая черта. Общество распалось бы без нее. Кроме того, никто, естественно, не любил иметь дело с полицией. Тем не менее нужно признать очевидное: противостоять преступнику в одиночку значит потерпеть болезненное — и неизбежное — поражение.

Почему же Феба защищает мужчину, виновного в таком ужасном злодеянии? Страх? Это не имеет смысла. Единственное спасение — поделиться секретом с полицией, чтобы этот секрет не умер вместе с тобой.

Любовь? Вряд ли. И уж, конечно, не к Афтону.

Обязательства? Перед ним или перед всей семьей Нэшей, может быть, даже перед всем своим классом, боязнь скандала… Быть жертвой — не беда, со временем это забудется обществом; но если ты преступник, злодей, то навсегда останешься таким в глазах людей.

Веспасия снова двинулась по улице, опустив голову и нахмурившись. Все это были только предположения; причина же подобного поведения Фебы могла быть любой — даже такой простой, как страх перед расследованием. Возможно ли, что у нее был любовник?

Единственное, в чем у Веспасии не было сомнений, так это в том, что Феба была сильно напугана.

Необходимо было нанести визит Грейс Дилбридж. Но визит этот оказался невеселым и состоял из обычных, почти ритуальных жалоб на эксцентричных друзей Фредерика и их непрерывные вечеринки, а также на унижение, которому Грейс подвергалась вследствие того, что ее отлучали от азартных игр и других событий, происходящих в комнате, выходящей в сад. Веспасия истратила на нее всю силу своего сочувствия. Она уже выходила от Дилбридж, когда вошла Селена Монтегю, сверкая глазами и болтая без умолку от избытка чувств. Перед тем, как покинуть дом, Веспасия услышала, как было упомянуто имя Поля Аларика. Веспасия улыбнулась. Ах, юность, юность…

Конечно, было необходимо навестить Джессамин. Веспасия нашла ее очень спокойной и уже сменившей свои черные одежды на обычные. Ее волосы блестели на солнце, освещавшем комнату через огромные окна, кожа имела нежный оттенок яблоневых цветов.

— Как это хорошо с вашей стороны, леди Камминг-Гульд, — вежливо сказала она. — Вы не возражаете против небольшого угощения? Чай или лимонад?

— Чай, если вас это не затруднит, — приняла предложение Веспасия и села. — Мне нравится чай, даже в такую жару.

Джессамин позвонила в колокольчик и дала указания служанке. После того как та ушла, хозяйка дома элегантно прошла к окну.

— Как бы хотелось, чтобы хоть немного похолодало, — она смотрела на сухую траву и на запыленные листья. — Это лето, кажется, никогда не закончится.

Веспасия весьма преуспела в искусстве вести пустые разговоры и всегда имела про запас соответствующую ремарку под любую тему; но сейчас, рассматривая спокойную и элегантную фигуру Джессамин, она подумала, что в этой женщине бушуют сокрушительные эмоции, и она никак не могла понять, что бы это могло быть. Они казались более сложными, чем просто горе. Или, может быть, сама Джессамин была такой сложной натурой?

Хозяйка дома повернулась к Веспасии и улыбнулась.

— Ваши предсказания? — спросила она требовательным тоном.

Та немедленно поняла, что имеет в виду Джессамин. Она думала не о летней погоде, а о полицейском расследовании. Джессамин была не тем человеком, с которым можно было уклониться от ответа, она была слишком умной и слишком сильной.

— Вы, может быть, ожидали другого ответа на ваш вопрос, — Веспасия смотрела ей прямо в лицо. — Смею сказать, что это может так и получиться. Но с другой стороны, лето может столь постепенно и тихо перейти в осень, что мы вряд ли заметим разницу, пока однажды не увидим изморозь на оконных стеклах и пока не начнут падать первые листья.

— И все это будет забыто, — Джессамин отошла от окон и села. — Останется просто трагедия из прошлого, загадка, которая никогда не будет раскрыта. А пока мы будем осторожны со слугами-мужчинами, которых нанимаем; впрочем, вскоре и это позабудется.

— На смену этой буре придут другие, — возразила Веспасия. — Всегда должно быть что-то, о чем можно будет говорить. Кто-то неожиданно разбогатеет, а кто-то потеряет состояние; будут женитьбы, кто-то заведет или потеряет любовника…

Рука Джессамин напряглась на расшитом валике дивана.

— Вероятно, но я бы предпочла не обсуждать любовные приключения других людей. Я считаю, что это их личные дела, и меня они не касаются.

Веспасия несколько удивилась, но затем вспомнила, что никогда не слышала, чтобы Джессамин сплетничала о романах или женитьбах. Она предпочитала разговоры о модных фасонах и званых вечерах, а в редких случаях — о событиях в мире, о бизнесе или политике. Отец Джессамин был человеком значительного достатка, но, естественно, все наследство отошло ее младшему брату, потому что он был мужчиной. После смерти старика люди стали говорить, что сын унаследовал все деньги, а дочь — мозги. Как слышала Веспасия, наследник оказался молодым глупцом; Джессамин же получила лучшую часть наследства.

Принесли чай. Женщины обменялись мнениями и воспоминаниями о минувшем светском сезоне, поговорили о модах и их грядущих изменениях.

Наконец Веспасия встала и пошла к выходу. У ворот она встретила Фулберта. Тот поклонился с забавной грацией, и они обменялись приветствиями, с ее стороны довольно холодными. Веспасия уже собиралась направиться домой, когда он заговорил:

— Вы навещали Джессамин?

— Естественно, — мрачно ответила она. Что за глупый вопрос!

— Очень увлекательно, не так ли? — Его улыбка стала шире. — Каждый из нас оглядывается назад, на свои личные грехи, чтобы убедиться, что они все еще скрыты от глаз людских. Если бы ваш полицейский, Питт, хотя бы немного интересовался чужим прошлым, он обнаружил бы, что это гораздо интереснее, чем подглядывание в замочную скважину. Это, скорее, похоже на сборку китайской головоломки, каждая часть которой превращается в нечто совсем другое, совершенно не похожее на то, чем было раньше.

— Я совершенно не понимаю, о чем вы говорите, — сказала Веспасия холодным тоном.

По лицу Фулберта было понятно: он понял, что она говорит неправду. Веспасия отлично его понимала, даже если и не знала наверняка, на какие грехи он намекал. Фулберта же это не оскорбляло. Он продолжал улыбаться; казалось, смеялось все его тело.

— Большие дела творятся на Парагон-уок, которые вам даже не снились, — сказал он мягко. — Когда все станет явным, много всяких грехов выплывет на свет божий. Шкаф каждого из нас полон скелетов. Даже у бедняжки Фебы, хотя она сильно напугана и не может говорить. В один из этих дней она умрет от простого испуга. Если только кто-то не убьет ее раньше…

— О чем вы говорите? — Теперь Веспасия колебалась между двумя чувствами — гневом на этого нахального юнца, получавшего удовольствие от того, что он пугал собеседника, и чувством почти осязаемого холодного страха от того, что он, по-видимому, знал что-то, что было хуже любой ее фантазии.

Фулберт еще раз улыбнулся и пошел по дорожке к двери. Веспасии же ничего не оставалось, как продолжить свой путь, не дождавшись его ответа.

Прошло девятнадцать дней после убийства. Утром, когда Веспасия спустилась к завтраку, лицо ее было нахмурено, а пучок волос на голове был расположен на совершенно невероятном месте.

Эмили внимательно посмотрела на нее.

— Моя служанка говорит абсолютно дикие вещи… — Казалось, Веспасия не знает, как начать. Ее рука потянулась сначала к тарелке с сэндвичами, затем зависла над блюдом с фруктами, но ни над чем не остановилась.

Эмили раньше никогда не видела ее такой рассеянной.

— Какие вещи? — встревоженно спросила она. — Что-то связанное с Фанни?

— Я не знаю, — брови Веспасии поползли вверх. — Не уверена…

— Итак, что же это? — Эмили выходила из себя от нетерпения, не зная, начинать ей бояться или нет. Джордж отложил вилку и смотрел на нее, лицо его напряглось.

— Кажется, Фулберт Нэш исчез. — Веспасия говорила таким тоном, будто сама не верила в то, что говорит.

Джордж глубоко вздохнул, его вилка звякнула о тарелку.

— Что значит «исчез»? — медленно проговорил он. — Куда он ушел?

— Если бы я знала, куда он ушел, Джордж, я бы не сказала, что он исчез! — сказала Веспасия с необычной для нее жесткостью. — Никто не знает, где он. Вот в чем вопрос. Фулберт не появился вчера дома; никто не слышал, чтобы он договаривался с кем-то об обеде, и он не появлялся дома всю ночь. Его слуга говорит, что у него не было с собой запасной одежды, кроме легкого сюртука, который он носил во время ланча.

— Все кучера и ливрейные лакеи дома? — спросил Джордж. — Кто-нибудь заказывал экипаж для него?

— Очевидно, нет.

— Но Фулберт не мог просто так исчезнуть! Он должен быть где-то.

— Конечно. — Веспасия нахмурилась еще больше, взяла кусочек тоста и намазала его маслом и абрикосовым вареньем. — Но никто не знает где, а если кто-то знает, то не хочет говорить.

— О боже, — задыхаясь, сказал Джордж. — Вы предполагаете, что он был убит?

Эмили захлебнулась чаем.

— Я ничего не предполагаю, — Веспасия махнула рукой в сторону Эмили, чтобы Джордж пришел ей на помощь. — Похлопай ее по спине, ради всех святых! — Она подождала, пока Джордж выполнит ее приказ, и Эмили восстановит дыхание. — Я просто не знаю, — закончила Веспасия. — Но, без сомнения, будет много предположений — и все они будут неприятными…

Так все и было. До начала следующего дня Эмили ничего об этом не слышала. Потом она пошла к Джессамин и обнаружила там Селену. Сразу же после смерти Фанни все светские визиты были ограничены узким кругом очень близких знакомых, возможно, потому, что с ними можно было легко говорить на любые темы, если они того желали.

— Я полагаю, вы не в курсе того, куда подевался Фулберт? — спросила с тревогой Селена.

— Абсолютно, — подтвердила Джессамин. — Это все равно как если бы земля разверзлась под ним и поглотила его. Утром приходила Феба; говорит, Афтон вне себя. Но Фулберта не было ни в одном клубе в городе, и пока еще не обнаружилось никого, кто говорил бы с ним.

— Может быть, уехал к кому-нибудь за город? — предположила Эмили.

Брови у Джессамин поползли вверх.

— В это время года?

— Сейчас самый разгар светского сезона, — снисходительно добавила Селена. — Кто сейчас уедет из Лондона?

— Может быть, как раз Фулберт, — ответила Эмили. — Он ведь покинул Парагон-уок, не сказав никому ни слова. Но если он где-то в Лондоне, почему бы ему не быть здесь?

— Да, вы правы, — признала Джессамин, — если только он не в одном из клубов и не гостит ни у кого из своих друзей.

— Другие варианты слишком ужасны, чтобы их рассматривать. — Селена вздрогнула, затем сразу же возразила сама себе: — Но мы должны.

Джессамин осуждающе посмотрела на нее. Но Селена не собиралась отступать.

— Да, моя дорогая, мы должны иметь в виду такую вероятность. Возможно, его кто-то убрал!

Лицо Джессамин сильно побледнело, став очень красивым.

— Ты имеешь в виду «убил»? — сказала она очень тихо.

— Да, боюсь, что так.

Минуту все молчали. Голова Эмили работала вовсю. Кто мог убить Фулберта и почему? Сразу же к ней пришла другая мысль, также ужасная, но в то же время приносящая некоторое облегчение, — это было самоубийство. Если Фулберт был тем, кто убил Фанни, то, может быть, он не смог пережить мук совести и в итоге пошел на этот отчаянный шаг, чтобы исчезнуть навсегда…

Джессамин продолжала смотреть в одну точку. Ее длинные изящные руки неподвижно лежали на коленях, как будто она не могла ни чувствовать их, ни двигать ими.

— Почему? — прошептала она. — Почему кто-то убил Фулберта, Селена?

— Может быть, тот, кто убил Фанни, убил также и Фулберта? — предположила та.

Эмили не могла произнести вслух то, о чем думала. Она должна постепенно и аккуратно подвести их к этой мысли, пока одна из них не произнесет ее сама.

— Но Фанни была… искалечена, — она рассуждала вслух. — Она была убита только после этого… Может быть, потому, что она узнала его, и он не мог позволить ей уйти? Почему кто-то убил Фулберта… если, конечно, он мертв? В конце концов, он только пропал, исчез.

Джессамин слабо улыбнулась, выражение благодарности согрело ее бледное лицо.

— Вы совершенно правы; нет никаких доказательств, что это был один и тот же человек. Фактически нет ничего, что доказывало бы связь этих двух преступлений между собой.

— Они должны быть связаны! — взорвалась Селена. — На Парагон-уок не могут случиться два не связанных друг с другом преступления в течение одного месяца. В это невозможно поверить! Мы должны принять, что… либо Фулберт мертв, либо он убежал.

Глаза Джессамин засверкали; ее голос звучал так тихо, как будто бы он доносился издалека.

— Вы хотите сказать, что Фулберт убил Фанни и теперь в бегах на тот случай, если полиция узнает об этом?

— Кто-то же убил ее, — не унималась Селена. — Может, он сумасшедший?

Тут в голову Эмили пришла другая мысль.

— Возможно, это был не Фулберт, зато он знал, кто это сделал, и боялся этого человека? — сказала она, после того как обдумала, какой эффект может вызвать это заявление.

Джессамин сидела абсолютно неподвижно.

— Я не думаю, что это так, — она говорила очень медленно и очень тихо, почти шепотом. — Фулберт никогда не умел держать секреты. И он не отличается смелостью. Мне не кажется, что это правильный ответ.

— Это смешно, — Селена резко повернулась к Эмили. — Если бы он знал, кто это был, он бы обязательно рассказал! Причем сделал бы это с радостью! И почему, в конце концов, он должен хранить тайну убийцы? Все-таки Фанни была его сестрой!

— Может быть, у него не было возможности рассказать об этом кому-нибудь? — Эмили раздражало то, что с ней говорят, как с дурочкой. — Может, его убили до того, как он смог убежать?

Джессамин глубоко вдохнула и выдохнула только после долгого молчаливого вздоха.

— Я думаю, что ты, должно быть, права, Эмили. Мне очень не хочется говорить так… — На секунду она потеряла голос и вынуждена была откашляться. — Но все говорит за то, что Фулберт убил Фанни и был вынужден бежать. Или же… — она задрожала и, казалось, съежилась, — …или кто-то, кто ужасным образом убил Фанни, узнал, что бедный Фулберт знает слишком много, и убил его до того, как тот смог заговорить.

— Если все именно так, то это значит, что у нас в квартале живет очень опасный убийца, — тихо сказала Эмили. — И я чрезвычайно рада, что не знаю, кто он такой. Мне кажется, все мы теперь должны быть чрезвычайно осторожны, когда говорим с кем-то, и думать над тем, что и кому говорить.

Селена тихо хмыкнула, но ее лицо горело, и на нем были видны несколько капель пота. Ее глаза сияли.

День показался еще темнее, жара — еще удушливее. Эмили поднялась, чтобы идти домой; визит больше не доставлял ей удовольствия.

На следующий день уже стало невозможно скрывать это происшествие от полиции. Питта информировали об исчезновении Фулберта, и он вынужден был снова вернуться на Парагон-уок, чувствуя себя усталым и несчастным. То, что произошло нечто непредвиденное, Томас воспринимал как свое личное поражение; при этом он не мог предложить никакого объяснения случившемуся. У него не было ни одной хорошей версии, с помощью которой можно было опровергнуть другую, саму очевидную — и самую безобразную. Конечно, Питт уже видел в своей жизни так много преступлений, что его трудно было чем-то удивить, даже кровосмесительным насилием. В притонах и перенаселенных трущобах Лондона кровосмешение было обыденным явлением. Женщины рожали слишком много детей и умирали молодыми, зачастую оставляя отцов со старшими дочерями, которые были вынуждены заботиться о своих младших братьях и сестрах. Одиночество и зависимость друг от друга легко приводили к греховным отношениям между отцами и дочерями.

Но Томас не ожидал обнаружить такое на Парагон-уок.

Также оставалась вероятность того, что это был не побег и не самоубийство, а еще одно убийство. Может быть, Фулберт знал слишком много и был недостаточно умен, чтобы молчать об этом? Может быть, он даже пытался шантажировать убийцу — и поплатился за это своей жизнью…

Шарлотта что-то говорила Томасу о высказываниях Фулберта, об их изощренности, жесткости и двусмысленности. Возможно, что он случайно узнал какой-то секрет, более опасный, чем он думал, и был за это убит. А может, его исчезновение вообще не имело отношения к Фанни? Уже не в первый раз одно преступление закладывало основу для другого, при этом мотивы этих преступлений были совершенно не связаны друг с другом. Ничто не способствует подражанию так, как очевидный успех.

Единственным местом, где Томас мог начать расследование, был дом Афтона Нэша, человека, который первым сообщил об исчезновении Фулберта и который жил в том же доме. Питт уже послал людей проверить клубы и различные дома, в которых мужчина мог бы позволить себе выпить лишку или где он мог бы оставаться незамеченным некоторое время.

В доме Нэшей его приняли с холодной вежливостью и провели в комнату для утренних занятий, где через несколько минут появился Афтон. Он выглядел усталым, морщины вокруг рта свидетельствовали о раздражении. Летняя простуда заставляла его все время промокать нос. На Питта он смотрел с явным неодобрением.

— Я полагаю, что вы сейчас здесь из-за исчезновения моего брата? — спросил он и чихнул. — Я не знаю, где он может быть. Он не давал никаких поводов думать, что собирается уехать куда-нибудь, — у него отвисла нижняя губа, — или что он боится кого-то.

— Боится? — Питт хотел предоставить Нэшу любое время, чтобы тот мог высказаться.

Афтон посмотрел на него с презрением.

— Я не собираюсь закрывать глаза на очевидные вещи, мистер Питт. Вспоминая то, что недавно случилось с Фанни, нельзя отвергать вероятность, что Фулберт тоже мертв.

Питт сидел боком на ручке одного из кресел.

— Почему, мистер Нэш? У того, кто убил вашу сестру, вряд ли будет тот же мотив по отношению к вашему брату.

— Тот, кто убил Фанни, сделал это, чтобы заставить ее молчать. Тот, кто убил Фулберта — если только тот мертв, — совершил преступление по той же причине.

— Вы думаете, Фулберт знал, кто убил Фанни?

— Не принимайте меня за дурака, мистер Питт! — Афтон снова вытер нос. — Если бы я знал, кто это был, я бы первым назвал вам его имя. Можно только предполагать, что Фулберт что-то знал и был убит за это.

— Мы должны найти тело или хотя бы его следы, перед тем как с уверенностью сможем предположить убийство, мистер Нэш, — возразил ему Питт. — Пока нет никаких свидетельств против того, что он просто куда-то ушел.

— Без одежды, без денег и один? — Бледные глаза Афтона расширились. — Навряд ли, мистер Питт. — Голос его был тихим, словно старший Нэш устал от глупостей, которые говорил инспектор.

— Он уже совершил некогда несколько поступков, которые вы характеризовали бы как «навряд ли», — возразил Питт.

Впрочем, он знал, что даже когда люди круто меняют направление своей жизни, они редко расстаются с мелкими привычками. Мужчина не может отказаться от привычных жестов, он сохраняет вкус к той же еде и тем же развлечениям. Томас сомневался, что Фулберт, даже будучи в состоянии, близком к панике, мог покинуть дом без самого необходимого. Он привык к чистой одежде, которую готовил для него слуга. Если же он покинул Лондон, то ему наверняка понадобились деньги.

— Ну, хорошо, — согласился Питт. — Вероятно, вы правы. Как вы думаете, кто мог последним видеть Фулберта?

— Его слуга, Прайс. Вы можете поговорить с ним, если хотите, но я уже расспрашивал его, и он не сможет сказать вам ничего полезного. Вся одежда Фулберта и его личные принадлежности все еще находятся здесь; кроме того, брат не планировал на сегодняшний вечер ничего такого, о чем Прайс должен был знать.

— И, я полагаю, он бы знал об этом, поскольку должен был бы подготовить одежду для мистера Фулберта, если бы тот куда-то собирался? — добавил Питт.

Афтон был немного удивлен тем, что Питт знает такие детали. Это его почему-то рассердило. Он в очередной раз промокнул нос и поморщился — от частых вытираний кожа стала раздраженной.

Питт улыбнулся — не для того, чтобы позлить Афтона, а чтобы дать ему понять, что он все понял.

— Да, — согласился Афтон. — Брат ушел из дома около шести вечера; сказал, что будет к обеду.

— Но он не сказал, куда идет?

— Если бы он сказал, инспектор, я бы сообщил вам об этом!

— И никто не видел его с тех пор?

Афтон свирепо смотрел на него.

— Думаю, что кто-нибудь где-нибудь его видел.

— Он мог пройти до конца дороги и нанять экипаж, — пояснил Питт. — Там часто торчат кэбы.

— Куда же он мог поехать, ради бога?

— Но если он еще в квартале, мистер Нэш, тогда где же он?

Афтон смотрел на Питта, медленно стараясь понять его мысль. Очевидно, раньше он об этом не задумывался. Вокруг не было ни рек, ни стен, ни лесов, ни садов, достаточно больших, чтобы спрятаться незамеченным; ни нежилых строений, ни чердаков или сараев. На Парагон-уок всегда крутились садовники, слуги, дворецкие, кухарки или мальчишки на побегушках. Здесь попросту не было места, чтобы незаметно спрятать тело.

— Узнайте, чей экипаж выезжал из квартала в тот вечер или на следующее утро, — приказал он раздраженным тоном. — Фулберт был некрупного телосложения. Любой — за исключением Алджернона, конечно, — мог поднять и перенести его, если бы понадобилось, особенно если тот уже был без сознания или мертв.

— Я уже собирался сделать это, мистер Нэш, — ответил Питт. — Расспросить извозчиков и мальчишек на побегушках, разослать указания в каждый полицейский участок, а также его описание на каждую железнодорожную станцию и особенно на все переправы и паромы, пересекающие канал. Но я буду удивлен, если мы получим вследствие этого какую-то полезную информацию. Я уже начал опрос госпиталей и моргов.

— Милостивый боже, но где-то он должен быть! — воскликнул Афтон. — Не может же быть, чтобы его съели дикие животные прямо посреди Лондона! Делайте все, что вы наметили — я полагаю, все это необходимо, — но я думаю, что вы продвинетесь еще дальше, задавая чертовски неудобные вопросы прямо здесь, на Парагон-уок! Что бы ни случилось с братом, это должно как-то касаться и Фанни. И как бы мне ни хотелось думать, что это был один из кучеров, который напился, ожидая хозяев со светского вечера у Дилбриджей, это было бы слишком просто. В таком случае Фулберт вряд ли знал бы об этом, и тогда бы ему ничего не угрожало.

— Если только он случайно не увидел что-то, — заметил Питт.

Афтон посмотрел на него с ледяным спокойствием.

— Вряд ли, инспектор. Фулберт был со мной весь тот вечер. Мы играли в бильярд, как, если я правильно помню, я уже говорил вам.

Томас встретил его взгляд абсолютно спокойно.

— Насколько я помню, сэр, я услышал от вас обоих, что мистер Фулберт покидал бильярдную комнату по крайней мере однажды. Разве не могло случиться такое, что, проходя мимо окна, он заметил на улице нечто необычное, что, как он понял позже, было очень существенным?

Лицо Афтона исказилось от гнева — он не любил быть неправым.

— Кучера здесь ни при чем, инспектор. Они торчат на улице все время. Если вы спросите одного из них, то словно поговорите со всеми. Я предлагаю вам: надавите посильнее на француза, начните с него. Он сказал, что был дома весь вечер. Может быть, он сказал неправду и именно его видел Фулберт? Одна ложь вытекает из другой. Узнайте, что он действительно делал в то время. Он легок в обращении с женщинами и сумел смутить умы почти всех женщин на Парагон-уок. Мне кажется, что француз намного старше, чем хочет казаться. Проводит все свое время дома, выходит только по вечерам… Приглядитесь к его лицу при дневном свете. Все представляют себе женщин хрупкими созданиями, оценивающими мужчин лишь по их фигуре и манерам. Возможно, вкусы мсье Аларика таковы, что ему нравятся исключительно юные и невинные девушки, такие, как Фанни. Но она-то не была одурачена его обаянием. Возможно, что раскованные женщины, вроде Селены Монтегю, наскучили ему. Если Фулберт заметил это и проявил неосторожность, а Аларик понял, что его видели на улице в этот час… — Афтон громко высморкался и закашлялся. — Если Фулберт видел, конечно.

Питт внимательно слушал. Слова Афтона изливались ядовитым потоком, но в нем могла содержаться капля правды.

А Нэш продолжал:

— Селена всегда была… проституткой. Даже когда ее муж был жив, она не умела себя вести. Одно время волочилась за Джорджем Эшвордом, и тот, как безмозглый дурак, флиртовал с ней. По мне, это выглядело отвратительно! Может быть, вас это не оскорбляет, — он скривил губы и уставился на Питта, — тем не менее это правда.

Случилось то, чего боялся Питт. Он уже догадался обо всем во время разговора с Шарлоттой, хотя, конечно, не сказал ей о своей догадке. Может, ему все же удастся удержать это в тайне от Эмили? Томас ничего не ответил Афтону. Его лицо выражало внимание, в то время как он старался стереть с лица все эмоции.

— И вы должны обратить самое пристальное внимание на гостей, присутствовавших на званом вечере у Фредди Дилбриджа, — продолжал Афтон. — Не только кучера пили больше положенного. У Фредди собираются очень странные гости. Я не понимаю, как Грейс мирится со всем этим, хотя, конечно, ее обязанность — подчиняться ему. Хорошая женщина — а Грейс именно такая — должна придерживаться принятых правил. Но, боже мой, знаете ли вы, что их дочь дружит с евреем и Фредди позволяет ей это просто потому, что у того есть деньги? Прошу прощения, но какой-то еврейчик с деньгами — и Альбертина Дилбридж! — Афтон резко повернулся, его глаза сузились. — Вам, наверное, этого не понять? Хотя даже низшие классы обычно не смешивают свою кровь с инородцами. Вести с ними общие дела — это одно; если нужно, то можно и в гости их пригласить; но совсем другое дело — позволить одному из них ухаживать за своей дочерью.

Он фыркнул, снова высморкался и поморщился от боли, когда ткань его носового платка коснулась опухшего носа.

— Пора бы уже начать работать более эффективно, мистер Питт. Все здесь ужасно страдают, как будто недостаточно жары и светского сезона! Я ненавижу этот сезон с его бесконечными улыбающимися молодыми женщинами, разодетыми их матерями и обученными вести себя, как на ярмарке племенного скота. Молодые мужчины прокучивают деньги в игорных домах. Вокруг сплошной разврат. И пьянство… пьют до такой степени, что не могут вспомнить, где они были прошлой ночью. Вы знаете, я пошел к Халламу Кэйли в пол-одиннадцатого утра на следующий день, когда пропал Фулберт, чтобы узнать, не видел ли он его, — а тот был абсолютно невменяем после предыдущей ночи! Человеку всего тридцать пять, а он совершенная развалина! Это же неприлично! — Афтон безрадостно глянул на Питта. — Полагаю, по крайней мере, что вы слишком заняты, чтобы пьянствовать; кроме того, вы вряд ли можете себе это позволить.

Питт выпрямился и сунул руки в карманы, чтобы спрятать сжатые кулаки. Он видел разного рода преступников, начисто лишенных морали, обитающих на дне лондонского уголовного мира, но никто из них не смог так оскорбить его, как это сделал Афтон Нэш — походя, без капли жалости. Какое-то глубокое и ужасное клеймо, о котором Томас даже и не подозревал, лежало на этом человеке.

— Мистер Кэйли много пьет, сэр? — спросил он тихим голосом.

— Откуда я знаю? — выпалил Афтон. — Я не часто бываю в такого рода местах. Я знаю лишь то, что он был пьян на следующее утро, и вел себя как мужчина, который выпил больше того, что может вынести его желудок. — Он поднял голову, чтобы взглянуть на Питта. — Но понаблюдайте за французом. Коварный и сверхскрытный тип. Только бог знает, какие извращения запрятаны в нем. В его доме не бывает никого, кроме его слуг. Может, он делает там что-то такое… Женщины невероятно глупы. Боже, защити нас от этих… непристойностей!