Тутанхамон. Книга теней

Глава 34

«Возлюбленный Амоном» в тишине вплыл в гавань Малькатта на следующий день, сразу после захода солнца. Темнеющее небо выглядело зловеще, что соответствовало общему настроению. Никто не говорил ни слова. Весь мир казался притихшим, единственным звуком был унылый, размеренный плеск весел, поднимаемых и опускаемых гребцами. На воде лежал странный тусклый шелковисто-зеленый отблеск, словно перед самумом. На длинной каменной набережной перед дворцом ожидало всего несколько фигур. Я заметил, что на всей пристани горел только один светильник. Мы выслали впереди себя гонца с вестями — самыми худшими вестями. Мы должны были вернуться вместе с царем в сиянии славы. Вместо этого мы привезли его домой, чтобы положить в усыпальницу.

Я стоял возле царского тела. Оно казалось таким маленьким и хрупким! Тутанхамона завернули в чистую белую льняную ткань; открытым оставалось только лицо, спокойное, неподвижное и безжизненное. Дух покинул его. Осталась лишь вот эта окоченевшая оболочка. Нет ничего более пустого в этом мире, чем мертвое тело.

Симут сошел на берег, я же остался с царем, ждать прибытия стражи. Я услышал шаги стражников на сходнях, а потом, в наступившей тишине, в царскую каюту вошел Эйе. Он склонился над телом Тутанхамона, удостоверяясь в реальности произошедшего несчастья. Затем, с усилием, он нагнулся еще ниже, к левому уху царя — уху, через которое вступает дыхание смерти. И я услышал, как он прошептал: «В жизни ты был никому не нужным ребенком. Смерть сделает тебя значительным».

Затем Эйе выпрямился и принял обычную чопорную позу.

Царь лежал на позолоченном смертном ложе, равнодушный к его словам. Эйе окинул меня коротким пронзительным взглядом — глаза, словно маленькие камешки, жесткое лицо не тронуто чувством. Затем, без единого слова, он сделал стражникам знак положить тело царя на похоронные носилки, и его вынесли наружу.

Мы с Симутом следовали за носилками по бесконечным коридорам и комнатам дворца Малькатта, совершенно безлюдного. Внезапно мне показалось, будто мы воры, возвращающие украденное сокровище в гробницу. Ладно хоть, мы пока еще не в оковах, подумал я. Впрочем, возможно, это только вопрос времени. Какова бы ни была правда, в смерти царя обвинят нас. Он находился под нашей ответственностью, и мы за ним не доглядели. Внезапно мне ужасно захотелось домой. Убраться прочь из этих покоев, подальше от равнодушных коридоров власти, переправиться через черные воды Великой Реки, тихо пройти по своей улочке к дому и закрыть за собой дверь, свернуться возле Танеферет и заснуть, а потом, проспав много часов, проснуться, увидеть честный солнечный свет и обнаружить, что все произошедшее было всего лишь сном. Реальность стала для меня пыткой.

Нас провели к царским покоям и оставили ждать снаружи. Время текло медленно, незаметно. Сквозь толстую деревянную дверь доносились приглушенные голоса, иногда на повышенных тонах. Мы с Симутом поглядывали друг на друга, но он ничем не выдавал ни своих мыслей, ни чувств. Затем двери внезапно растворились, и нас пригласили внутрь.

Тутанхамон, владыка Обеих Земель, лежал на своем ложе, его тонкие руки были скрещены на тощей груди. Его еще не обрядили в ритуальные погребальные одежды. Вокруг были расставлены игрушки и коробки с играми — друзья его одинокого детства. Сейчас они казались не столько личными вещами царя, сколько погребальными дарами — предметами, которые будут представлять для него истинную ценность в Ином мире. Анхесенамон смотрела на мертвое лицо мужа. Когда она подняла взгляд на меня, ее лицо было пустым от горя и чувства поражения. Разве могла она простить меня? Я предал ее так же, как предал царя. Теперь она одна в этом дворце, полном теней. Она осталась последним живым представителем своей династии. Никто не уязвим так, как овдовевшая царица, не имеющая наследника.

Внезапно Эйе резко стукнул своей тростью по каменным плитам пола:

— Мы не должны давать воли своей скорби! Сейчас нет времени горевать. Слишком многое нужно сделать. У людей должно быть впечатление, что этого события не происходило. Никому не позволено говорить о том, что они видели. Слово «смерть» не должно произносить. В переднюю будут по-прежнему приносить новую еду и чистое белье. Кормилица будет по-прежнему посещать его. Однако здесь, тайно, его тело будет очищено и сделано прекрасным, и поскольку его собственная гробница совершенно не готова, его похоронят в моей гробнице в царском некрополе. Она вполне подходит, и ее не придется долго переделывать. Золотые саркофаги уже готовы. Я сам определю и соберу его погребальные сокровища и похоронные принадлежности. Все следует сделать быстро, а главное — тайно. Когда он будет похоронен, — также тайно, — тогда и только тогда мы объявим о его смерти.

Анхесенамон, выведенная из своего горестного состояния этим удивительным предложением, нарушила воцарившееся молчание:

— Это совершенно неприемлемо! Похороны и погребальные обряды должны быть проведены со всем почтением и торжественностью. Почему мы должны делать вид, что он не умер?

Эйе гневно обернулся к ней.

— Как вы можете быть такой наивной? Неужели вы не понимаете, что на кону стоит спокойствие Обеих Земель? Смерть царя — самый уязвимый и чреватый опасностью момент в жизни династии. Наследника нет. Причем только потому, что ваше лоно не смогло породить ничего, кроме мертворожденных, изувеченных младенцев, — добавил он презрительно.

Я посмотрел на Анхесенамон.

— Так захотели боги, — ответила она, уставившись на него с холодной яростью.

— Мы должны взять ситуацию в руки прежде, чем нас всех поглотит хаос. Наши враги будут пытаться нас уничтожить. Я — Отец Бога, творящий Истину; как я решу, так и будет! Мы должны сохранить Маат, порядок, всеми возможными средствами. Уже сейчас подразделениям Меджаи даны распоряжения пресекать публичные и частные сборища и использовать любые средства, чтобы в зародыше подавить всякие признаки общественных беспорядков на улицах. Посты будут расставлены по всему городу, а также вдоль стен дворца.

Все выглядело как подготовка к введению чрезвычайного положения. Какие разногласия могли вызвать подобное беспокойство? Кого он имел в виду, говоря о врагах? Только Хоремхеба. Тот на данный момент был главной угрозой для Эйе — Хоремхеб, командующий армиями Обеих Земель, запросто мог организовать поход для захвата власти. Он молод, он командовал большинством армейских подразделений, он расчетлив и безжалостен. Эйе же был стар. Я поглядел на него, с его больными костями и зубами, с его неистовой страстью к порядку: его земная власть, так долго казавшаяся почти абсолютной, внезапно сделалась уязвимой и слабой. Однако недооценивать его не стоило.

Анхесенамон тоже все это видела.

— Есть и другой путь. Все эти проблемы могут быть решены при наличии сильного преемника, готового взять власть. Я — последняя из моего великого рода, и во имя моего отца и деда я заявляю свое право на Двойную корону! — горделиво возразила она.

Эйе посмотрел на нее с таким презрением, от какого увял бы и камень.

— Вы всего лишь слабенькая девочка. Не тешьте себя фантазиями. Один раз вы уже попытались мне противостоять, и у вас ничего не вышло. Необходимо, чтобы я как можно скорее короновался на царство, поскольку больше нет никого, кто был бы пригоден для управления государством.

Теперь она рассердилась.

— Нельзя провозглашать царя, пока не завершены Дни Очищения! Это кощунство!

— Не оспаривайте мою волю! Будет так, как я сказал. Это необходимо, а необходимость — самая непреодолимая из всех причин! — крикнул он. Трость дрожала в его руке.

— А как же я? — проговорила она напряженно и спокойно, принуждая себя подавить гнев.

— Если вам повезет, я сам женюсь на вас. Но это зависит от того, насколько полезным будет такой союз. Я совершенно не уверен в его ценности.

Анхесенамон насмешливо тряхнула головой.

— С какой это стати ты должен быть в чем-то уверен или не уверен? Царица здесь я.

— Только по названию. У вас нет власти! Ваш муж мертв. Вы совершенно одни. Подумайте как следует перед тем, как скажете что-то еще.

— Я не потерплю, чтобы ты обращался ко мне подобным образом! Я сделаю публичное заявление!

— А я этого не позволю и приму все необходимые меры, чтобы этому воспрепятствовать.

Они с яростью воззрились друг на друга.

— Рахотеп назначен моим личным телохранителем. Помните об этом.

Эйе лишь рассмеялся.

— Рахотеп? Человек, который охранял царя, а потом привез его домой мертвым? Послужной список говорит сам за себя.

— В том, что царь умер, нет его вины. Он предан мне, это самое главное! — возразила она.

— Собака тоже предана. Преданность не делает его ценным. Симут обеспечит вам охрану. Пока что вы можете оплакивать мужа в своих покоях. А я подумаю о вашем будущем. Что же до Рахотепа, на него была возложена определенная ответственность, и тем не менее произошло худшее. Я решу его судьбу, — небрежно бросил он.

Я знал, что услышу такие слова. Я подумал о жене и детях.

— А что насчет льва? — спросил Симут. — Нельзя, чтобы люди видели, что царь возвратился без добычи.

— Убейте ручного и покажите народу, — ответил Эйе, завершая тему. — Никто не заметит разницы.

С этими словами он удалился, настояв, чтобы царица сопровождала его. Мы с Симутом остались стоять возле худого тела царя — юноши, чья жизнь была нам доверена. Он был олицетворением нашего поражения. Что-то закончилось здесь, на этом мешке с кожей и костями. И началось нечто другое: война за власть.

— Сомневаюсь, что даже Эйе сумеет это скрыть, — сказал Симут. — Люди умеют понимать знаки, и отсутствие царя в общественной жизни будет замечено очень скоро. Учитывая, что это произойдет непосредственно после фанфар по поводу царской охоты и ожидания его торжественного возвращения, удержать слухи будет невозможно.

— Поэтому-то Эйе и стремится похоронить Тутанхамона как можно скорее и провозгласить себя царем, — ответил я. — Кроме того, ему нужно держать Хоремхеба на расстоянии как можно дольше.

— Но военачальник бдителен, словно шакал. Я уверен, он почует эту смерть и ухватится за возможность выступить против Эйе, — сказал Симут. — Не самая радужная перспектива.

Мы стояли, глядя на нежное мертвое лицо царя. Помимо прочего, в сказанном заключалось гораздо большее: возможная катастрофа для Обеих Земель, если борьба за власть не разрешится достаточно быстро.

— Меня больше всего беспокоит то, что Анхесенамон настолько уязвима для них обоих, — сказал я.

— Это вызывает серьезную озабоченность, — согласился Симут.

— Будет ужасно, если Хоремхеб прямо сейчас вернется в Фивы.

— И будет ужасно, если он вступит в этот дворец, — отозвался он. — Но как это можно предотвратить, если здесь находится его жена? Возможно, ее следует куда-нибудь отослать…

Услышанное было для меня новостью.

— Мутнеджемет здесь? Она живет во дворце?

Он кивнул.

— Но ее имя не произносилось ни разу за все это время, — удивился я.

Симут наклонил голову ближе ко мне.

— О ней никто не говорит прилюдно. Между собой люди говорят, что она безумна. Она живет в покоях, за пределами которых никогда не появляется. Говорят, все ее общение ограничивается двумя карликами — но по ее ли собственной воле или потому, что так повелел муж, я не знаю.

— Вы хотите сказать, что она здесь в заточении?

— Называйте как хотите, но свободы она не имеет. Она — семейная тайна.

Мои мысли понеслись вперед, словно пес, внезапно почуявший рядом с собой запах преследуемой дичи.

— Сейчас я должен заняться делами, но давайте поговорим потом, где-нибудь в другом месте. Что вы теперь будете делать? — спросил он.

— Ну, очевидно, будущего у меня нет, — отозвался я с легкостью, которой не чувствовал.

— Но вы еще не в оковах.

— Подозреваю, что если я попытаюсь покинуть дворец, то со мной приключится какое-нибудь странное происшествие.

— Тогда лучше оставайтесь. У вас здесь есть задача: охранять царицу. Взамен могу предложить вам защиту моей стражи и такую безопасность, какую способно обеспечить мое имя.

Я с благодарностью кивнул.

— Но прежде всего я должен сделать одну вещь. Мне нужно поговорить с Мутнеджемет. Вы знаете, где расположены ее комнаты?

Он покачал головой.

— Это держат в секрете, даже от меня. Но вам известен человек, который, вероятно, сможет провести вас туда.

— Хаи?

Симут кивнул.

— Спросите его. И помните: то, что произошло, — не ваша вина. И не моя.

— Вы думаете, люди этому поверят? — отозвался я.

Он покачал головой.

— Однако это правда, а это все еще кое-что значит, даже в нашу эпоху всеобщего обмана, — заключил Симут, повернулся и оставил меня одного в покоях царя, рядом с мертвым юношей.

Глава 35

Почему никто никогда не упоминал о Мутнеджемет? Даже Анхесенамон, ее родная племянница. Тем не менее все это время сестра Нефертити, жена Хоремхеба, главнокомандующего армиями Обеих Земель, жила в заточении здесь, во дворце Малькатта! Возможно, она была всего лишь бедной безумной женщиной, которой стыдится семья, из-за чего ее и держали под замком подальше от посторонних взглядов. Но все же она была ниточкой, связующей царскую династию и Хоремхеба. Он женился ради власти, а теперь, похоже, молча смирился с тем, что его жену держат взаперти.

Я размышлял об этом, когда дверь комнаты медленно, беззвучно отворилась. Я ждал, гадая, кто же войдет. К кровати по каменному полу тихо скользнула облаченная в темные одежды фигура.

— Остановись!

Вошедший застыл.

— Повернись ко мне, — приказал я.

Фигура медленно развернулась. Это была Майя, кормилица. На ее искаженном горем лице отразилось презрение. Затем она тщательно и прицельно плюнула в меня. Ей было нечего терять. Я вытер слюну с лица. Майя подошла к телу усопшего. Она нежно склонилась над своим царем и почтительно поцеловала его холодный лоб.

— Он был моим дитем. Я кормила его и заботилась о нем со дня его рождения. Он доверился тебе. И погляди, что ты привез обратно! Я проклинаю тебя. Я проклинаю твою семью! Да постигнет вас такое же несчастье, какое постигло меня! — Ее лицо побагровело от гнева.

Не ожидая — и, очевидно, не желая — ответа, она принялась обмывать тело водой с раствором соды. Я присел на табурет и стал смотреть. Она действовала с бесконечной заботой и любовью, зная, что скорее всего в последний раз дотрагивается до него. Майя обмыла его безвольные руки, его вялые кисти, каждый палец по очереди, и вытерла их, словно беспомощному ребенку. Затем мягко прошлась тряпкой по неподвижной узкой груди, протирая каждое ребро во всю длину, протерла тонкие плечи, неглубокие подмышки. Затем провела тряпкой по всей длине его здоровой ноги и нежно — вокруг гноящейся раны на сломанной, словно тот еще мог чувствовать боль. Наконец она опустилась на колени у его ног. Я слушал тихий плеск в тазу с ароматной водой, маленький водопад, когда кормилица выжимала тряпку, повторяющиеся движения тряпки между пальцами ног, вокруг хрупких лодыжек и по всей длине его мертвых ступней, которые старая кормилица поцеловала, когда закончила работу.

Слезы капали с ее подбородка: она молча плакала. Затем Майя сложила руки Тутанхамона на груди, по освященному временем обычаю, для того, чтобы другие впоследствии вложили в них золотой скипетр и плеть, царские символы Верхнего и Нижнего Египта, а также Осириса, первого царя, владыки Иного мира. В конце концов она вынула из одного из сундуков для одежды изящное золотое ожерелье и украшенную драгоценностями золотую пектораль — в середину был инкрустирован скарабей, толкающий красный сердоликовый солнечный диск вверх, навстречу новому дню, — и возложила их на грудь усопшему.

— Теперь он готов встретиться с Тем, кто над тайной, — прошептала кормилица.

Она уселась на табурет возле стены, как можно дальше от меня, и начала шептать молитвы.

— Майя! — окликнул я ее.

Кормилица не обратила на меня никакого внимания. Я попробовал еще раз:

— Где находятся покои Мутнеджемет?

Майя открыла глаза.

— О, теперь, когда уже поздно, он наконец задает нужный вопрос!

— Скажи мне, почему это нужный вопрос?

— С чего я должна тебе что-то говорить? Для меня все уже кончено. Для тебя тоже. Ты должен был послушать меня раньше. Больше я ничего не скажу. Я буду молчать вечно.

Я решил не отступаться, но в этот момент дверь открылась, и в комнату вошел хери-сешета — «Тот, кто над тайной». На нем была маска Анубиса, Бога мертвых, в виде головы шакала; за ним шли его помощники. Обычно тело уносили в помещение для бальзамирования, подальше от жилых покоев, и там обмывали, извлекали внутренности, высушивали солями, намазывали маслом и забинтовывали. Но я предполагал, что в данном случае Эйе, настаивавший на секретности, приказал, чтобы тело оставалось в этой комнате. Жрец-чтец принялся декламировать первые указания и магические формулы, в то время как низшие чиновники вносили в комнату все необходимое — инструменты, крюки, обсидиановые ножи, смолы, воду, соль, пальмовое вино, пряности, а также множество бинтов, которые потребуются для всего долгого процесса. Помощники хери-сешета установили на четыре деревянные стойки, придав ей наклон, деревянную доску для бальзамирования и затем почтительно подняли тело царя и переложили его туда. Позже, в ходе долгого ритуала, набальзамированное тело будет облачено в погребальную пелену, затем забинтовано, а затем — поскольку это царь — в складках и между слоями тонкой льняной ткани будут спрятаны бесценные камни, кольца, браслеты, ожерелья и магические амулеты (в частности, с заклинаниями для особой защиты), причем каждое движение будет сопровождаться формулами и заклятиями, ибо любое действие, если ему хотят придать ценность в посмертной жизни, должно в точности соответствовать традиции. Под конец лицо царя накроют погребальной маской — последняя золотая личина должна будет отличать усопшего, чтобы его духи, ка и ба, смогли воссоединиться с его телом в гробнице.

Хери-сешета встал в изножье бальзамировочного стола, глядя на тело царя. Все было готово для начала работы по очищению тела. Затем он обратил свой взгляд на меня. Я мог видеть белки его глаз, спрятанных за изящными отверстиями в черной маске. В наступившей тишине все его помощники тоже повернулись и воззрились на меня. Настало время уходить.

Глава 35

Я постучал в дверь кабинета Хаи. Его помощник открыл почти сразу. Он обеспокоенно посмотрел на меня.

— Мой господин занят, — поспешно проговорил он, встав между мной и дверью, ведущую во внутреннюю комнату.

— Уверен, он сможет уделить мне несколько минут своего драгоценного времени.

Я пересек переднюю и вошел в кабинет Хаи. Его худое лицо покраснело. Он был захвачен врасплох и недостаточно трезв, чтобы это скрыть.

— О, вот оно, торжественное появление великого Расследователя тайн!..

На низеньком столике стояла полная чаша вина, а рядом на полу, на подставке, я увидел небольшую амфору.

— Прошу прощения, что беспокою вас в столь поздний час. Я боялся, что вы уже ушли домой, к своей семье. У вас ведь есть дом и семья?

Он поглядел на меня, сощурив глаза.

— Чего вы хотите, Рахотеп? Я занят.

— Да, я вижу.

— Должен же хотя бы кто-то из нас выполнять свою работу на достаточно высоком уровне.

Я пропустил колкость мимо ушей.

— Я обнаружил нечто очень любопытное.

— Приятно слышать, что наш Расследователь тайн сумел обнаружить хоть что-то.

Очевидно, его слова несколько опережали мысли.

— В стенах этого дворца обитает Мутнеджемет…

Подбородок Хаи дернулся вверх, взгляд внезапно стал настороженным.

— Какое отношение это имеет к тому, что вы здесь делаете?

— Жена Хоремхеба и тетка Анхесенамон.

Он хлопнул в ладоши, скривив лицо в насмешливой гримасе:

— Какое дотошное исследование родословного древа!

Однако, несмотря на иронию, было заметно, что Хаи нервничает.

— Так вы подтверждаете, что ее держат в этом дворце?

— Как я уже сказал, это не имеет никакого отношения к насущным вопросам.

Я подошел ближе. Крошечные разорванные сосудики мягко пульсировали под одутловатой, морщинистой кожей вокруг его глаз. Хаи быстро сдавался возрасту. Высокое положение, которое он занимал, тоже добавляло напряжения, и он был не первым, кто искал утешения в вине.

— У меня другое мнение на этот счет, поэтому, будьте добры, ответьте мне.

— Я здесь не для того, чтобы вы меня допрашивали! — ощетинился он.

— Как вам известно, царь и царица даровали мне полномочия продолжать свое расследование, куда бы оно меня ни привело, и я не понимаю, почему у вас возникают затруднения с ответом на простейший вопрос, — сказал я.

Хаи глядел на меня, моргая, в некоторой нерешительности. Наконец он ответил:

— Ее здесь не «держат», как вы говорите. Она здесь живет — ей отведено отдельное крыло дворца, где удобств и охраны не меньше, чем в царских покоях.

— Я слышал совсем другое.

— Ох, люди порой болтают такой вздор!

— Если все обстоит так мило и приятно, почему же никто не говорил мне об этом?

— Ха! Вам просто отчаянно нужно ухватиться хоть за какую-то ниточку в ваших тщетных попытках разгадать эту тайну. Но теперь они лишились смысла, и я бы посоветовал вам лучше оставить эту линию расследования.

— Почему?

— Потому что она ведет в тупик.

— Откуда такая уверенность?

— Это просто бедная помешанная, которая уже много лет не покидала своих покоев! Какое отношение она может иметь ко всему этому?..

Хаи отвернулся. Его руки слегка дрожали, когда он поднес к губам чашу с вином и сделал большой глоток.

— Проведите меня к ней. Прямо сейчас.

Он поставил чашу так быстро, что вино выплеснулось ему на руку. Казалось, это разгневало его, и вместо того, чтобы вытереть руку, он просто слизнул капли.

— У вас нет оснований для подобной встречи.

— Должен ли я обеспокоить этой просьбой Эйе или царицу?

Он заколебался.

— Это действительно смешно, когда так много всего другого, что действительно жизненно важно… Но раз вы так настаиваете…

— Тогда пойдемте.

— Уже поздно. Принцесса, должно быть, отошла ко сну. Завтра.

— Нет. Сейчас. Кто может знать, когда бодрствуют помешанные?

Мы двинулись по длинным коридорам. Я старался следить за нашим маршрутом как бы с птичьего полета, словно рисуя план на папирусе своей памяти, поскольку хотел точно определить, где находятся ее покои, чтобы впоследствии, если понадобится, суметь их отыскать. Однако это было непросто, ибо коридоры превращались в узкие проходы, которые становились все уже и более извилистыми. Красивые настенные росписи, изображающие папирусные болота и реки, полные превосходной рыбы, уступили место прозаическим крашеным оштукатуренным стенам и глинобитным полам. Тончайшей работы масляные светильники, стоявшие по бокам главных проходов, здесь сменились более обыденными, какие можно увидеть в любом более-менее зажиточном доме.

В конце концов мы подошли к простой, ничем не примечательной двери. Ее не украшали никакие надписи. По бокам не стояла охрана. Она вполне могла вести в кладовку. Засов был перевязан шнуром и запечатан. Хаи вспотел, на его благородном лбу блестели крошечные капельки. Я кивнул ему. Он постучал, не очень уверенно. Мы прислушались, но за дверью не было слышно никакого движения.

— Должно быть, она уже отошла ко сну.

Он ощутимо расслабился и повернулся, собираясь уходить.

— Постучите сильнее, — предложил я.

Он нерешительно замешкался, и тогда я постучал сам, кулаком.

Снова тишина. Возможно, все бесполезно.

И тут я услышал шаги — очень тихий шорох шагов по полу. Под дверью показался слабенький отблеск света. Там определенно кто-то был. В двери, на уровне глаз, появилась крошечная яркая звездочка: тот, кто там был, рассматривал нас в глазок.

А затем дверь затрясли в безумной ярости.

Хаи отскочил назад.

Я собственноручно сломал печать, быстро развязал узлы шнура, удерживавшего засов, и распахнул дверь.

Глава 37

Представшее нашим глазам безрадостное помещение освещала масляная лампа в руке открывшей нам женщины, а также дешевые свечи в стенных нишах, дававшие масляный, дымный свет и отбрасывающие на все унылый отблеск. Мутнеджемет, сестра Нефертити, жена Хоремхеба, была очень худа; не видевшая солнца кожа обтягивала изящные кости, которые с мучительной ясностью угадывались под складками ее простого одеяния. Ее череп был выбрит; парика она не носила. Мутнеджемет сильно сутулилась. Ее лицо с такими же высокими скулами, что и у сестры, но не без уравновешенности Нефертити, было каким-то вялым, и глаза ее могли быть печальны, не будь в то же время столь безразличными. Мутнеджемет была пустышкой. От нее веяло отчаявшейся, жалостной, безответной нуждой. Но в то же время я понимал, что не могу ни в коем случае ей доверять, поскольку, несмотря на кажущуюся апатию, нужда свернулась в ней словно готовая к броску кобра.

По бокам от Мутнеджемет стояло по карлику. На них были одинаковые добротные костюмы и украшения, они носили одинаковые кинжалы, указывающие на их престижное положение. В этом не было ничего обычного — и в прошлом множество людей подобного телосложения и внешности пробивали себе путь к ответственным должностям при царском дворе. Необычным, однако, было то, что карлики были абсолютно одинаковы. Судя по всему, они не обрадовались тому, что их потревожили.

Мутнеджемет, наклонив голову, продолжала непонимающе, с полуоткрытым ртом, глядеть на меня. Очевидно, она никак не могла сообразить, кто я такой и что нам могло здесь понадобиться.

— Почему ты ничего мне не принес? — промяукала она тоном, в котором читалось нечто более глубокое, чем просто разочарование.

— Что я должен был вам принести? — спросил я.

Она оглядела меня пустыми глазами и внезапно разразилась потоком отборных ругательств в мой адрес, а потом, шаркая ногами, удалилась в соседнюю комнату. Карлики продолжали глазеть на нас с недружелюбными лицами. Я предположил, что своими кинжалами они умели пользоваться. Возможно, малый рост даже давал им преимущество; в конце концов, уныло подумал я, можно принести человеку немалый ущерб, нанося ему удары исключительно ниже пояса.

— Кто вы такие?

Они обменялись короткими взглядами, словно говорившими: «Что это за идиот?».

Хаи вмешался:

— Мы здесь лишь ненадолго, с визитом к принцессе.

— Она не принимает посетителей, — отозвался один карлик неожиданно звучным голосом.

— Совсем? — уточнил я.

— Зачем вы хотите ее видеть? — спросил второй карлик, точно таким же голосом.

Я словно разговаривал с двумя лицами, представлявшими один ум. В этом было нечто комическое. Я улыбнулся.

Однако они не видели ничего забавного; их маленькие руки потянулись к рукояткам кинжалов. Хаи начал было оправдываться, но тут его прервали.

— Ох, да впустите же их! — крикнула Мутнеджемет из соседней комнаты. — Мне нужно хоть чье-то общество. Кто угодно, только бы не вы двое!

Пройдя по коридору — куда, как я заметил, выходили несколько более или менее пустых кладовых, а также кухня с полками, на которых стояли горшки и кувшины с продуктами, — мы оказались в более просторной гостиной. Мы уселись на табуреты, в то время как принцесса прилегла на кровать. Комната была самой обычной, и казалось, будто в ней не хватает мебели, словно Мутнеджемет досталась пара второсортных помещений в бывшем семейном особняке. Она разглядывала нас своими пресыщенными глазами, обведенными слишком жирными и неаккуратно наложенными линиями краски. Она посмотрела на Хаи, словно на протухшую рыбину.

— Я привел к вам Рахотепа, Расследователя тайн. Он настаивал на встрече с вами.

Она поглядела на него свысока и захихикала.

— Ха, да это блюдо давно простыло! Я и кошке бы такое не дала. А вот ты… — Она посмотрела мне прямо в глаза.

Я игнорировал ее откровенный намек. Внезапно она разразилась хохотом, откинув голову, словно мелодраматическая актриса.

Я продолжал глядеть прямо ей в глаза.

— О! Я вижу — ты сильный и молчаливый. Замечательно!

Мутнеджемет попыталась поглядеть на меня как куртизанка, но у нее не вышло, и она снова захихикала, а затем внезапно разразилась истерическим хохотом.

Кто-то совсем недавно ее накачал дурманом. Она пребывала еще в радостной фазе. Вскоре веселье угаснет, и она снова окажется в тисках своей неумолимой потребности. Я почувствовал, как в груди у меня вздымается возбуждение, похожее на пленительную панику, ибо здесь было недостающее звено. Однако способна ли была она проделать все то, в чем я ее подозревал? Могла ли она подбросить резную вещицу, коробку с маской из останков животных и куколку? Она живет на территории царского дворца, однако свободы у нее вроде бы было не больше, чем у животного в клетке. Ее покои были запечатаны снаружи. Кто-то держал ее под контролем, но кто? Не ее муж — по крайней мере не непосредственно, поскольку он был далеко отсюда. Это должен был быть кто-то, у кого есть постоянный доступ во дворец, и в особенности в эти комнаты. Кроме того, это должен был быть тот, кто мог снабжать ее наркотиком. Ответ был так мучительно близок! Мог ли тот, кто убивал молодых людей, также управлять принцессой? Не торопиться, задавать вопросы по очереди — и я, возможно, сумею доказать эту связь, двигаясь медленно, осторожно, выверенно.

— Кто вас снабжает? — спросил я.

— Снабжает чем? — переспросила она. Ее глаза блестели.

— Опийным маком.

Хаи моментально оказался на ногах.

— Это вопиющее нарушение протокола и отвратительное обвинение!

— Сядьте и заткнитесь!

Он был глубоко оскорблен.

— У вас тоже есть свои привычки, — добавил я, исключительно для собственного мстительного удовольствия. — Пристрастие к вину ничем не отличается от того, как поступает она. Вы не можете жить без этого, и она тоже. В чем разница?

Хаи тяжело задышал, но ответить не смог.

— Это правда, — сказала она спокойно. — Это все, что у меня есть. Я пыталась отказаться. Но в конце концов жизнь без этого оказывается такой неинтересной! Попросту скучной. Никакой.

— И все же вы продолжаете жить ради этого. Хотя и выглядите так, словно уже умерли.

Мутнеджемет печально кивнула.

— Но когда оно внутри тебя, все превращается в сплошное блаженство!

Она казалась не ближе к состоянию блаженства, чем если бы находилась в челюстях крокодила.

— Кто приносит вам это? — спросил я.

Она загадочно улыбнулась и приблизилась ко мне.

— Тебе хотелось бы это знать, не так ли? Я вижу тебя насквозь. Ты такой же отчаявшийся, как и я. Тебе так же нужны ответы, как мне — снадобье. Ты знаешь, что это за чувство…

Ее холодная ладонь скользнула вниз, под мою одежду. Мне это не понравилось, поэтому я вытащил ее обратно и вернул хозяйке.

Мутнеджемет мягко потерла запястье.

— Теперь я ничего тебе не скажу, — произнесла она голосом обидчивого ребенка.

— Ну что ж, тогда я пошел, — отозвался я и встал.

— Нет, не уходи! — вскрикнула она. — Не будь таким жестоким. Не покидай бедную девочку!

Она снова замяукала, словно кошка.

Я повернулся к ней.

— Я останусь с вами еще ненадолго. Но только если вы будете со мной разговаривать.

Она покрутила бедрами, словно девочка-обольстительница. В случае почти пожилой женщины эти движения выглядели жалко. Потом она похлопала по скамье, и я снова сел.

— Спроси меня о чем-нибудь.

— Просто расскажите мне, кто приносит вам снадобье.

— Никто.

Внезапно она снова разразилась хохотом.

— Мне это начинает надоедать, — сказал я.

— Это у нас с ним такая маленькая шутка: он говорит мне, что он никто. Но он не знает, что я смеюсь, потому что вижу, что у него пустое лицо.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ты знаешь, что я хочу сказать. У него почему-то нет души. Он пустой.

— А сколько ему лет? Он высокий?

— Он среднего возраста. Примерно твоего роста.

Я поглядел на нее. Я чувствовал, как в моем мозгу зарождается новая цепочка взаимосвязей.

— Как его имя?

— У него нет имени. Я зову его «Лекарь».

Лекарь…

— Расскажите, какой у него голос.

— Не громкий, но и не очень тихий. Не молодой, но и не старый. Не слишком мягкий, но и не то чтобы жестокий. Спокойный голос. А иногда в нем появляется необычная доброта. Словно бы ласковость.

— А волосы?

— Седые. Сплошь седые, — пропела она.

— Глаза?

— О, его глаза… Они серые, а иногда голубые — а иногда и то, и другое вместе. Это единственное, что в нем есть прекрасного, — сказала она.

— Что в них прекрасного?

— Они видят то, чего не видят другие.

Я задумался.

— Расскажите мне о его поручениях.

— Нет, я не могу! — воскликнула она. — Он рассердится на меня. Он больше никогда ко мне не придет, если я вам расскажу.

Я взглянул на Хаи, слушавшего с огромным изумлением.

— А когда он к вам приходит?

— Я не знаю. Мне приходится ждать. Это так ужасно, когда я не вижу его по многу дней!

— Вы заболеваете?

Она жалобно кивнула, ее подбородок поник.

— А потом он приходит, приносит мне подарки, и все снова становится хорошо!

— Когда он что-то вам поручает, то указывает, как и что вы должны для него сделать. Я прав?

Мутнеджемет неохотно кивнула.

— Взять определенные вещи и положить их в определенные места?

Она помолчала, потом снова кивнула, наклонилась ко мне и принялась жарко шептать:

— Он позволяет мне гулять по коридорам, а иногда и в садах, если там никого нет. Обычно это бывает ночью. Я целыми днями сижу здесь взаперти! Я с ума схожу от скуки. Мне так хочется увидеть свет, увидеть жизнь! Но он очень строгий, и мне приходится быстро возвращаться, иначе он не даст того, что мне надо. И он всегда напоминает, что меня ни в коем случае не должны видеть, потому что иначе все придут в ужасную ярость, и тогда уже больше не будет подарков…

Мутнеджемет поглядела на меня: теперь ее глаза были широко раскрыты и невинны.

— Кто придет в ярость?

— Они!

— Ваша семья? Ваш муж?

Она кивнула с несчастным видом.

— Они обращаются со мной как с животным! — прошипела она.

— Неужели больше никто никогда не выпускает вас, не дает вам немного свободы?

Принцесса немного поколебалась, быстро взглянула на меня и покачала головой. Значит, кто-то все же ее жалел. Я подумал, что знаю, кто это мог быть.

Я поглядел на нее. Она нервно ерзала, ее пальцы бесконечно распутывали невидимый клубок.

— Итак, что происходит там, в большом мире? — спросила она, словно внезапно вспомнив, что он еще существует.

— Ничего не изменилось, — сказал Хаи. — Все остается по-прежнему.

Она посмотрела на меня.

— Я знаю, что он лжет, — спокойно сказала она.

— Я ничего не могу вам сказать, — отозвался я.

— У меня здесь мир, — она легко постучала пальцем себя по голове, словно это была игрушка. — Я живу в нем уже долгое время. Мой мир прекрасен, дети в нем счастливы, люди танцуют на улицах. Жизнь — сплошной праздник. Никто не стареет, слезы им неведомы. Повсюду цветы, яркие краски, чудесные предметы… И любовь там зреет, как плоды на лозе.

— В таком случае, подозреваю, вашего мужа там нет.

Она резко вскинула голову, ее глаза пришли в фокус.

— У тебя есть известия о моем муже? Когда ты его видел?

— Несколько недель назад, в Мемфисе.

— В Мемфисе? Что он там делает? Мы так давно не виделись с ним! Он пропадает на войне уже годы — так говорил мне Лекарь…

Казалось, она поняла, что ее предали.

— Откуда у Лекаря сведения о вашем муже? — спросил я.

— Не знаю. Он приносит мне новости. Он рассказывал мне, что мой муж — великий человек, и я должна им гордиться. Он сказал, что скоро тот вернется, и тогда все будет по-другому.

Я взглянул на Хаи, услышав эти зловещие слова.

— Но я боюсь, что мой муж никогда не любил меня так, как я его любила, и никогда не будет любить. Понимаешь, у него нет сердца. Может быть, он даже хочет, чтобы я умерла, теперь, когда я послужила одной его цели и не смогла послужить другой. Человеческие существа не имеют для него значения.

— Какой цели вы не смогли послужить? — спросил я.

Она поглядела мне прямо в глаза.

— Я бесплодна. Я не принесла ему наследника. Это проклятье нашего рода. И чтобы наказать меня, погляди, что он сделал! — Она подняла руки к своей несчастной голове. — Он сделал меня безумной. Он поселил демонов в моей голове. Когда-нибудь я вышибу себе мозги об стенку, и все это кончится!

Я взял руки Мутнеджемет в свои. Рукав ее сорочки слегка задрался, открыв зарубцевавшиеся шрамы на запястьях. Она хотела, чтобы я их увидел.

— Сейчас я должен вас покинуть. Если Лекарь вернется, может быть, вы не станете упоминать ему о моем визите? Я бы не хотел, чтобы он перестал носить вам подарки.

Она кивнула — вполне искренне, но было ясно, что полагаться на нее нельзя.

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, приходи еще раз навестить меня! — сказала она. — Может быть, если ты придешь снова, я вспомню еще что-нибудь.

— Обещаю, что попытаюсь.

Кажется, это ее удовлетворило.

Она настояла на том, чтобы проводить меня до двери. Карлики появились снова, следуя за ней, словно злобные домашние любимцы. Она все повторяла: «До свидания, до свидания!», снова и снова, даже когда я уже закрывал дверь. Я знал, что она ждет по ту сторону, прислушиваясь, как мы завязываем шнур на засове ее гроба.

Мы шли по коридору молча. Казалось, Хаи заметно протрезвел.

— Кажется, я должен извиниться перед вами, — наконец промолвил он.

— Извинения приняты, — отозвался я.

Мы обменялись поклонами.

— Вы должны знать имя этого Лекаря, — сказал я.

Он поморщился от досады.

— Хотел бы я, чтобы это было так! Разумеется, мне было известно, что принцесса находится здесь и почему. На меня была возложена ответственность за практические аспекты ее содержания. Но распоряжение давал Эйе, возможно при участии Хоремхеба. Этому «Лекарю» просто даровали пропуск в царские покои, и все было сделано в секрете. Все это произошло так давно, и она была для всех нас такой обузой, что, полагаю, мы попросту забыли о ней и продолжали заниматься другими делами, которые представлялись нам гораздо важнее. Она была страшной семейной тайной, и мы все были рады от нее избавиться.

— Но вы уверены, что именно Эйе распорядился, как и где ее содержать?

— Да. Или, по крайней мере, распоряжался вначале.

Я немного подумал.

— Она права насчет Хоремхеба? — спросил я.

Хаи кивнул.

— Хоремхеб женился на ней ради власти. Он без особого труда соблазнил ее, но от нее ему нужно было только одно — возможность войти в царскую семью. Он знал, что сама по себе она никому не нужна, так что это было нечто вроде сделки.

— Что вы имеете в виду?

— Принцесса была, так сказать, подпорченным товаром. Она всегда была немного странной. С самого детства она была беспокойной, склонной к истерикам. Так что ее отдали по дешевке. Семье хотелось, чтобы от нее была какая-то польза, а альянс с восходящей звездой-военачальником казался в то время ценным. Было очевидно, что он далеко пойдет. Почему бы не придержать армию внутри семьи? И, разумеется, новое положение обеспечивало ему значительное продвижение по службе. Другой стороной сделки было то, что он, став благодаря сделке членом семьи, соглашался вести себя прилично, дать ей подобие семейной жизни, хотя бы ее видимость на людях, а также использовать армию в стратегических планах и на благо интересам семьи в мире. В конце концов, судя по условиям сделки, это было на руку также и самому Хоремхебу.

— И что, поэтому Мутнеджемет до сих пор остается в заточении во дворце Малькатта? Почему ее не отошлют к мужу?

— Должно быть, они пришли к некоему взаимовыгодному соглашению. Она потеряла рассудок, стала обузой для обеих сторон. Для Хоремхеба она превратилась в источник ужасного замешательства, поскольку была той ценой, которую он заплатил за свои амбиции. Она его любит, но в нем вызывает лишь отвращение. Он хочет от нее избавиться. Для Эйе она тоже представляет проблему, поскольку принадлежит к династии, но не в состоянии играть общественную роль. Поэтому в интересах обеих сторон — чтобы она попросту исчезла из жизни, стала никем, но при этом и не умерла. Так что пока что ее держат в живых, и как вы видели, она совершенно безумна, бедняжка.

— А Хоремхеб?

— Бессердечный молодой крокодил быстро перерос свой пруд. Он становился все больше и больше. И вскоре всего нежного мяса и всех драгоценных камней, что ему скармливали, оказалось недостаточно. Он откажется от нее сразу же, как только сочтет для себя удобным. Он следил за Эйе, за Тутанхамоном, за Анхесенамон, за всеми нами. И теперь, после внезапной ужасной смерти паря, я боюсь, наступил нужный ему момент.

Казалось, собственные слова окончательно отрезвили Хаи. Он поглядел вокруг, на глянцевую, холодную роскошь дворца и, очевидно, на мгновение увидел его таким, каким тот был в действительности, — гробницей.

— По крайней мере, одно теперь стало ясным, — сказал я.

— А именно?

— И Эйе, и Хоремхеб в сговоре с этим Лекарем. Эйе отдавал распоряжения насчет содержания Мутнеджемет. Хоремхеб знал, что его жену держат взаперти. Однако тогда вопрос звучит так: кто поручил Лекарю сделать то, что он сделал? Это Хоремхеб приказал Лекарю подсадить свою жену на опиум? Или это была его собственная идея? И действовал ли Лекарь по собственному плану, запугивая царя, или же по указаниям кого-то другого? Возможно, Хоремхеба?

— Или Эйе, — добавил Хаи.

— Может быть. Поскольку тот не хотел, чтобы царь перехватил у него власть, как уже начал было делать. Тем не менее реакция самого Эйе на произошедшее показывает, что он понятия не имел, каким образом предметы могли оказаться в покоях царя. В любом случае, как мне представляется, вряд ли бы он стал действовать подобным образом.

Хаи вздохнул.

— Ни одна из возможностей не сулит ничего хорошего. Но теперь, когда царь мертв, можете быть уверены, что Хоремхеб очень скоро прибудет сюда. У него здесь важные дела. Его будущее открыто перед ним. Ему необходимо лишь одолеть Эйе и царицу, и Обе Земли будут принадлежать ему. И что до меня, я всем сердцем страшусь этого дня.

Было уже поздно. Мы вернулись к двойным дверям, ведущим в покои царицы. Перед ними на ночь была выставлена стража. Я попросил Хаи оставить меня здесь, чтобы я мог поговорить с царицей наедине. Он кивнул, потом заколебался и вновь обернулся, словно хотел попросить меня о чем-то очень личном.

— Не беспокойтесь, — сказал я ему. — Ваша тайна останется при мне.

На его лице отразилось облегчение. Однако вместе с тем его вид говорил о том, что он хочет еще что-то сказать мне.

— Что?

Он замялся.

— Это место больше не безопасно для вас.

— Вы второй человек за вечер, кто говорит мне это, — ответил я.

— В таком случае вы знаете, что должны быть очень осторожны. Это пруд, полный крокодилов. Будьте крайне осмотрительны.

Хаи похлопал меня по руке, затем повернулся и медленно пошел прочь по длинному безмолвному коридору к своей маленькой, быстро кончающейся амфоре доброго вина. Я знал, что мое время тоже на исходе. Однако у меня была зацепка. И если удача на нашей стороне и Нахту удалось спасти мальчика, то тогда он должен был достаточно оправиться, чтобы разговаривать. Если это так, то, возможно, я сумею увязать все воедино. Понять, кто такой Лекарь. Помешать ему и дальше калечить и убивать людей. И тогда я смогу задать ему вопрос, пылающий у меня в мозгу: зачем?

Глава 38

Я постучался. Прислуга — «Служанка справа от ее величества» — опасливо приотворила дверь. Отодвинув в сторону ее саму и отмахнувшись от ее протестов, я прошел в комнату, куда меня приводили в первый раз («Это было в другой жизни, — подумал я, — до того, как я вступил в этот лабиринт теней»). Ничто не изменилось. Двери во внутренний дворик были по-прежнему открыты, огонь все так же горел в кованых чашах, и мебель оставалась такой же безупречной. Я вспомнил свое прежнее чувство, будто все это — театральные декорации. Встревоженная царица вышла из спальни. Она явно испытала облегчение, увидев, что это я.

— Почему ты здесь? Уже очень поздно. Что-то случилось?

— Давайте выйдем наружу.

Она неуверенно кивнула, накинула на плечи легкую шаль и шагнула за двери в сад. Служанка поспешно зажгла два светильника и, повинуясь жесту своей госпожи, шмыгнула прочь. Со светильниками в руках мы в молчании прошли к пруду и уселись в темноте на ту же самую скамейку; лишь наши светильники отделяли нас от ночной тьмы.

— Почему вы не рассказали мне про Мутнеджемет?

Она попыталась было изобразить невинность, но потом вздохнула.

— Я знала, что если ты на что-то годен, то рано или поздно доберешься до этого сам.

— Это не ответ на мой вопрос.

— Почему я тебе не рассказала? Разве это не очевидно? Она — наша страшная семейная тайна. Но почему ты спрашиваешь меня о ней? Она никаким образом не может иметь отношения ко всему, что произошло.

— То есть вы решили, что сами можете об этом судить.

Анхесенамон выглядела уязвленной.

— Почему ты сейчас говоришь об этом?

— Потому что она — тот самый человек, который подбросил вам резное изображение, коробку и статуэтку.

Царица коротко рассмеялась.

— Это невозможно!..

— Она опиоманка — как вам известно. У нее есть врач. Он называет себя Лекарем. Он заставил ее служить своим целям, воспользовавшись ее состоянием. В обмен на выполнение незначительных поручений, заключавшихся в том, чтобы подбрасывать его подарки в царские покои, он снабжает ее снадобьем. Таким образом, он держит ее в зависимости, и она делает все, что он от нее требует. Но могу сказать и больше: одновременно этот же человек убивал и калечил молодых людей в городе, прибегая к тому же самому снадобью, чтобы подчинить жертвы своей воле.

Она с трудом поспевала за мной.

— Ну хорошо, ты раскрыл загадку. Тебе осталось лишь арестовать его. И тогда твоя задача будет выполнена, и ты сможешь снова вернуться к обычной жизни.

— Она не может назвать мне его имя. Уверен, что Эйе или Хоремхеб смогли бы. Но я здесь не поэтому.

— Не поэтому? — настороженно переспросила она.

— Вы навещали Мутнеджемет и выводили ее из ее покоев.

— Разумеется, ничего подобного я не делала!

— Я знаю, что делали.

Царица оскорбленно поднялась, но вторично отрицать не стала. Потом она снова села и заговорила нарочито примирительным тоном:

— Я ее пожалела. Она превратилась в совершенно безнадежное существо, хотя было время, когда она не была такой жалкой. И она ведь по-прежнему моя тетка. Мы с ней — все, что осталось от нашей великой династии. Она — единственное, что связывает меня с моей историей. Не слишком обнадеживающая мысль, не правда ли?

— Но вы должны были знать о ее пристрастии?

— Да, наверное; но она всегда была странной, с самого моего детства. Так что я избегала думать об этом, а больше никто на эту тему не заговаривал. Я считала, что ее лечит Пенту.

— А потом, когда вы поняли, что происходит — что у нее такое пристрастие, — то решили, что ваше положение не позволяет вам помочь ей?

— Я не решалась встревать между ее мужем и Эйе. Так много всего другого было поставлено на карту! — Она выглядела пристыженной. — Я не могла рисковать, вызывая публичный скандал. Наверное, это было трусливо… Да, теперь я думаю, что это было трусливо.

— Как вы считаете, Мутнеджемет кому-нибудь открывала, что вы время от времени ее посещаете и выводите гулять?

— Она знала, что если сделает это, я больше не смогу к ней прийти.

— То есть это было секретом, и вы могли рассчитывать на то, что она его сохранит?

— Насколько я вообще могла на нее в чем-либо рассчитывать. — Анхесенамон, по-видимому, чувствовала себя стесненно.

— Позвольте мне говорить откровенно: вы могли видеть этого Лекаря. Возможно, он не знал о ваших визитах. Вы могли случайно натолкнуться на него.

— Я никогда его не встречала, — ответила царица, искренне глядя на меня.

Охваченный новым разочарованием, я отвел взгляд. Этот человек был словно тень; постоянно находясь на периферии моего зрения, он постоянно ускользал, скрывался где-то в сумраке.

— Но вы все-таки чего-то боитесь, — не отступал я.

— Я многого боюсь и, как тебе известно, не умею скрывать свои страхи. Я боюсь оставаться одна, боюсь спать. Ночи теперь кажутся мне длиннее и темнее, чем когда-либо прежде. Нет таких ярких свечей, чтобы рассеять тени в этом мрачном месте.

Внезапно Анхесенамон показалась совершенно потерявшейся.

— Я хочу, чтобы ты забрал меня отсюда, — сказала она. — Я не могу здесь оставаться. Мне слишком страшно.

— И куда же я вас заберу?

— Ты мог бы отвести меня к себе домой.

Эта идея потрясла меня.

— Это совершенно невозможно!

— Почему нет? Мы могли бы жить вместе. Можем уйти прямо сейчас.

— Сейчас? Когда еще не похоронили царя, когда все колеблется, словно на весах, вы хотите исчезнуть?

— Я могу вернуться на похоронную церемонию. Давай я переоденусь, и ты уведешь меня. Сейчас ночь. Никто ничего не узнает.

— Вы не думаете ни о ком, кроме себя! Я рисковал для вас всем с того самого момента, как вы вызвали меня к себе. А теперь вы считаете, что я стану рисковать собственной семьей? Мой ответ — нет. Вы должны остаться здесь, во дворце, и проследить за погребением царя. Вы должны утвердиться в своей власти. А я всегда буду рядом с вами.

Анхесенамон повернулась ко мне — ее лицо внезапно подурнело от гнева:

— Я считала тебя благородным человеком, человеком чести!

— Для меня безопасность моей семьи превыше всего. Возможно, вам такая мысль кажется странной, — проговорил я, не выбирая слов, и отошел от нее. Я был слишком разозлен и не мог усидеть на месте.

— Я виновата, — помолчав, сказала она, опустив взор.

— Именно.

— Ты не должен так разговаривать со мной.

— Я единственный, кто говорит вам правду.

— Ты заставляешь меня испытывать отвращение к самой себе.

— Это не входило в мои намерения, — ответил я.

— Я знаю.

— Обещаю, я не позволю вам подвергать себя опасности.

Она пристально оглядела мое лицо, словно ища подтверждения.

— Ты прав. Я не могу убегать от всего, чего боюсь. Будет лучше, если я выберу борьбу, а не бегство…

Мы двинулись обратно по темной дорожке к освещенной комнате.

— Что вы собираетесь делать дальше? — спросил я. — Эйе не терпится как можно быстрее покончить с бальзамированием и погребением, чтобы перейти к собственной коронации.

— Это так, но Эйе не может управлять временем. Тело должно быть подготовлено к погребению, должна быть приготовлена гробница, должны быть тщательно проведены все ритуалы. Для всего этого требуется определенное число дней…

— Уж кто-кто, а Эйе способен найти возможность сэкономить на чем угодно.

— Пожалуй. Но как ему удастся так долго делать вид, будто царь просто удалился от общества? Слухи просачиваются из молчания, как вода из треснувшего сосуда…

Вдруг она остановилась, в ее глазах зажглась внезапная мысль.

— Если мне суждено остаться в живых, у меня будет не так уж много возможностей. Либо я заключу брак с Эйе, либо с Хоремхебом. Это тяжелый выбор; ни один из вариантов не вызывает во мне ничего, кроме отвращения. Но я знаю, что если я попытаюсь утвердить свою власть независимо от них — как царица и как последняя дочь своей семьи, — то пока не смогу получить ту поддержку, какая мне требуется, ни среди чиновников, ни среди военных, если не считать поддержки со стороны Симута. Мне не справиться с агрессией и амбициями этих двоих.

— Но существует и третий путь. Можете стравить Эйе и Хоремхеба друг с другом, — предложил я.

Она повернулась ко мне с просветлевшим лицом.

— Именно! Оба предпочли бы видеть меня мертвой, но понимают, что живая я представляю собой ценное приобретение для каждого из них. И если мне удастся сделать так, чтобы каждый думал, что другой пытается меня заполучить, то возможно, как это случается у мужчин, они станут драться до конца за обладание мной.

Анхесенамон говорила с огромным убеждением и страстью, и внезапно в ее лице проступили черты ее матери.

— Почему ты так на меня смотришь? — спросила она.

— Вы похожи на одну женщину, которую я когда-то знал, — ответил я.

Она моментально поняла, о ком я говорю.

— Мне так жаль тебя, Рахотеп. Должно быть, ты тоскуешь по своей семье и своей прежней жизни. Я знаю, что ты здесь только потому, что я позвала тебя на помощь. Это моя вина. Но с этой минуты я буду защищать тебя всей своей властью, какая у меня еще осталась, — сказала царица.

— А я сделаю для вас все, что в моих силах. Возможно, нам удастся защитить друг друга.

Мы склонили друг перед другом головы.

— Но вынужден попросить вас сделать для меня кое-что прямо сейчас, — сказал я.

Она быстро принесла все необходимое — папирус, тростниковое перо, дощечку с двумя плитками чернил, воск для запечатывания писем и маленькую баночку с водой. Я писал быстро, иероглифы стекали с моего пера с настойчивой поспешностью любви и утраты:

Потом я написал письмо Хети, где в подробностях рассказывал, что со мной произошло и что от него теперь требуется. Я скатал оба письма в трубочку, одно внутри другого, запечатал их и отдал Анхесенамон.

— Отдайте эти письма Симуту и попросите, чтобы он передал их моей жене.

Она кивнула и спрятала письма в свой ящик для письменных принадлежностей.

— Ты ему доверяешь?

Я кивнул:

— Он сумеет доставить эти письма незаметно. Сами вы не сможете этого сделать.

При мыслях о семье я чувствовал, как у меня разрывается сердце. Мою бедную душу словно терзали когтями крокодилы.

А потом внезапно мы услышали какой-то шум по ту сторону двойных дверей, и они рывком распахнулись.

Глава 39

В комнату вошел Эйе в сопровождении Симута, который закрыл за ним двери.

Эйе вперил в меня свой неподвижный взгляд. Я снова ощутил запах лечебной лепешки с гвоздикой и корицей, которые он непрестанно сосал, пытаясь успокоить свои больные зубы. Появление Эйе здесь в такой час, среди ночи, могло означать только дурные вести. Он уселся на ложе, тщательно расправил одежду и кивком пригласил Анхесенамон сесть напротив него.

— К северу от города заметили корабль Хоремхеба, — спокойно сказал он. — Скоро военачальник будет здесь. Когда он прибудет, то не сомневаюсь, что он запросит аудиенции у царицы. Подозреваю, ему, скорее всего, известно, что царь мертв, даже несмотря на то, что никакого объявления об этом не было — и не будет. Откуда ему это известно — вопрос для отдельного расследования. Но всему свое время. Прежде всего мы должны выработать план, как мы будем справляться с этим нежелательным происшествием.

Прежде чем Анхесенамон смогла ему ответить, Эйе продолжил:

— Несомненно, он примет к рассмотрению, так же как я, преимущества и недостатки брачного союза с вами. Подобно мне, он увидит ценность вашей родословной и того вклада, который ваш образ может внести в поддержание порядка в Обеих Землях. Уверен, он сделает вам предложение. Он облечет его в подходящие слова, наподобие того, что станет отцом ваших детей, будет содействовать вам как царице, что его армия принесет безопасность Обеим Землям и будет поддерживать ваши взаимные интересы.

— Неплохие и, на первый взгляд, приемлемые условия, — ответила Анхесенамон.

Эйе сердито глянул на нее и продолжал:

— Вы все так же глупы! Он избавится от Мутнеджемет и женится на вас, чтобы полностью узаконить и упрочить свое положение в царской семье. По той же причине он зачнет сыновей. Как только вы дадите их ему, он вас отошлет — или еще хуже. Поглядите, что он сделал с собственной женой! Примите его предложение, и в конце концов он вас уничтожит.

— Неужели ты думаешь, что я этого не знаю? — отвечала царица. — Хоремхеб презирает мою династию и все, что она собой олицетворяет. Его заветная мечта — положить начало собственной. Вопрос, который стоит передо мной: будут ли мое выживание и сохранение моей династии через моих будущих детей лучше обеспечено с ним, нежели в каком-либо ином случае. Какой еще у меня есть выбор?

— Было бы наивно до идиотизма даже думать, что он обеспечит вам хоть что-то!

Анхесенамон поднялась и заходила по комнате.

— Но моя жизнь и будущее моей династии не обеспечены также и с тобой, — заметила она.

Эйе оскалил зубы в крокодильей улыбке.

— В этой жизни ни в чем нельзя быть уверенным. Все сплошь стратегия и борьба за выживание. Поэтому вам стоит задуматься над возможностями, которые могут заключаться в союзе со мной.

Она окинула его царственным взглядом.

— Я не так глупа. Вместо того, о чем ты говоришь, я задумалась над преимуществами, которые дает этот союз тебе. Заключив со мной брак, ты приобретешь абсолютную законность моей династии. Теперь, когда царь мертв, я стану сосудом для твоих амбиций. Ты сможешь еще больше утвердиться в своей власти, будучи царем по имени и действиям, — сказала царица, расхаживая вокруг него.

— Мои предки были тесно связаны с царской фамилией на протяжении нескольких поколений. Мои родители служили вашим родителям. Но когда я стану царем, в ответ на согласие выйти за меня замуж я обещаю вам поддержку жречества, чиновников и казначейства, а также защиту от Хоремхеба и армии. Поскольку, не обманывайтесь, он готовит государственный переворот.

— Понимаю. Такая перспектива тоже интересна. Но что насчет будущего? Ты очень стар. Глядя на тебя, я вижу жалкого старика, человека, измученного зубной болью и слабыми костями. Измученного постоянным напряжением. Измученного необходимостью жить. Ты просто мешок со старыми костями. Твои мужские достоинства превратились в увядшие воспоминания. Как ты сумеешь дать мне потомство?

В его глазах блеснула ненависть, но он удержался от искушения заглотить наживку и ответить гневным выпадом.

— Потомство может появиться разными путями. Будет несложно найти, с моей помощью, подходящего отца для ваших детей. Но мы говорим о слишком личных вещах. Гораздо важнее осуществление власти во имя Маат. Все, что я делаю, я делаю ради стабильности и первенства Обеих Земель.

Анхесенамон повернулась к нему.

— Твое потомство — тени. Без меня цена твоему отцовству — пыль, и больше ничего. После твоей смерти, которая не заставит себя ждать — ибо никакая власть над царством не избавит тебя от собственной смерти, — Хоремхеб сотрет твое имя со стен всех храмов в стране. Он свергнет твои статуи, он разрушит твой зал для жертвоприношений. Ты превратишься в ничто. Станет так, словно тебя никогда не было, — если я не решу, что ты мне полезен. Поскольку только через меня твое имя продолжит жить.

Эйе бесстрастно слушал ее речь.

— Вы делаете ошибку, поддаваясь ненависти. Эмоции в конце концов предадут вас, как это всегда бывает с женщинами. Запомните: только через меня вы сможете остаться в живых, чтобы выполнить то, чего желаете. К этому времени вы должны были уже понять, что смерть меня не страшит. Я знаю, что она собой представляет. Вот он это понимает, — Эйе указал на меня. — Он знает, что нас ничего не ждет. Нет никакого Иного мира, нет никаких богов. Все это чепуха для детишек. Все, что действительно существует, — это власть в грубых руках людей. Вот почему мы все так отчаянно к ней стремимся. В противном случае, на что люди смогут опираться, противясь неизбежности собственного уничтожения?

Долгое время никто из нас ничего не говорил.

— Я подумаю над тем, что ты сказал, — произнесла царица. — Я встречусь с Хоремхебом. И когда наступит время, я приму решение. Это будет единственно верное решение для меня и моей семьи, равно как и для порядка в Обеих Землях.

Эйе поднялся с ложа и прошаркал к двери. Но, прежде чем выйти, он обернулся и мрачно сказал:

— Подумайте хорошенько, в каком из двух миров меньше зла — Хоремхеба с его армией или моем. И тогда делайте свой выбор.

И он вышел.

Царица немедленно принялась снова расхаживать по комнате.

— Хоремхеб уже здесь. Как скоро! Но почему он выжидает? — спросила она.

— Потому что знает, что способен создать атмосферу страха и неопределенности. Это расчет. Он хочет, чтобы казалось, будто он контролирует происходящее. Не давайте ему этого преимущества над собой, — сказал я.

Мгновение царица смотрела на меня.

— Ты прав. У нас есть собственные расчеты, и я должна им следовать. Я не должна позволять страху мешать мне.

Я кивнул и поклонился.

— Куда ты собрался? — спросила она с тревогой.

— Я должен еще поговорить с Эйе. Есть кое-что, о чем я должен его спросить. Симут останется с вами до моего возвращения.

Я закрыл дверь и поспешил за шаркающей фигурой по темному коридору. Услышав шаги, Эйе подозрительно повернулся. Я поклонился.

— Что еще? — резко спросил он.

— Мне хотелось бы узнать ответ на один вопрос.

— Не отнимай у меня время своими глупыми вопросами. Уже слишком поздно. Ты провалил свою задачу. Уходи.

И он взмахнул костлявой рукой, отпуская меня.

— Мутнеджемет держат в заточении здесь, во дворце Малькатта. Это было сделано много лет назад по вашему указанию и, насколько я понимаю, по соглашению с Хоремхебом. И насколько я понимаю, с тех пор о ней все более или менее забыли.

Он с удивлением воззрился на меня при упоминании ее имени.

— И что же?

— Она страдает пристрастием к опиуму. Кто снабжает ее снадобьем? Ответ: кто-то, кто навещает ее, втайне от всех. Она повиновалась его указаниям в обмен на приносимое снадобье, в котором, разумеется, испытывала отчаянную нужду. Это она подбросила в царские покои погребальную маску, а также резное изображение и куколку. Сказать вам, как она называет этого таинственного незнакомца? Она называет его «Лекарь».

Теперь Эйе слушал серьезно.

— Если бы только ты обнаружил это несколько недель назад!

— Если бы только кто-нибудь рассказал мне о ней несколько недель назад, — парировал я.

Он знал, что я прав.

— Думаю, вам известно его имя. Поскольку только вы могли изначально назначить его ухаживать за ней, — продолжал я.

Эйе долго раздумывал над услышанным. Казалось, ему ужасно не хочется отвечать.

— Десять лет назад я нанял лекаря. Он служил у меня главным лекарем. Но он перестал быть мне полезным. Дар покинул его, и его знания не могли помочь излечиться от осаждавших меня хворей. Тогда я назначил главным лекарем Пенту, а этому человеку поручил заботиться о нуждах Мутнеджемет. Это было частное соглашение; за услуги ему должны были хорошо платить, как за работу, так и за сохранение всего в тайне. Он должен был поддерживать в ней жизнь, до поры до времени. За любое нарушение секретности его ждало суровое наказание.

— И как его звали?

— Его звали Себек.

Мои мысли устремились в прошлое, через все, что случилось, ко дню праздника, дню крови, к мертвому мальчику с переломанными костями в темной комнате и шумной компании на крыше особняка Нахта. Я вспомнил тихого человека лет под шестьдесят, с короткими седоватыми волосами, не тронутыми краской, и костлявым, худосочным телосложением того, кто никогда не ест ради удовольствия. Я вспомнил его ничем не примечательное, почти обыденное лицо — пустое, как сказала Мутнеджемет, — и его холодные серо-голубые глаза, в которых горит ясный ум и нечто похожее на ярость. Я услышал, как он говорит: «Возможно, самое чудовищное — это человеческое воображение. Ни одно животное, насколько я понимаю, не страдает от мук воображения. И лишь человек…»

И я вспомнил, как Нахт, мой старый друг — и также, как теперь стало очевидно, коллега или знакомый этого умелого расчленителя и повелителя тайн, — отвечал ему: «Именно поэтому цивилизованная жизнь, нравственность, этика и так далее имеют значение. Мы наполовину просвещены, но наполовину остаемся чудовищами. Мы должны основывать свою вежливость на разумности и взаимной пользе».

Я мысленно увидел, как серый человек поднимает свой кубок и говорит: «За вашу разумность! Желаю ей всяческих успехов!»

Себек. Лекарь.

— У тебя такой вид, словно ты увидел привидение, — сказал Эйе.

Глава 40

Отборные стражники Симута были расставлены вдоль темных соседних улиц и на соседних крышах. Город притих, придавленный ночным запретом выходить из домов; лишь одинокие собаки яростно перелаивались друг с другом сквозь темноту, под луной и звездами.

Хети вернул мне Тота; животное прыгало рядом со мной и тихо ворчало, радуясь нашему воссоединению. Однако время поджимало. И у меня, и у Хети имелись новости, которыми нужно было срочно поделиться. Пока мы шли до места, он вкратце рассказал торопливым шепотом, что моя семья цела и в безопасности и что состояние оставленного под присмотром Нахта мальчика улучшилось. Он не умер. Затем Хети принялся расспрашивать, каким образом я вышел на Себека. Я объяснил ему все как было.

— Так значит, дело сделано! — в восторге сказал он.

— К несчастью, нет, — ответил я.

И, заставив Хети поклясться, что он станет хранить тайну, я рассказал, как умер царь. В кои-то веки мой помощник стал молчалив.

— Скажи что-нибудь, Хети. У тебя всегда находится в запасе что-нибудь нелепо-оптимистическое.

Он покачал головой.

— Ничего не приходит в голову. Это ужасное несчастье. Абсолютная катастрофа.

— Спасибо.

— Я не хочу сказать, что это твоя вина. Ты сделал все, о чем тебя просили. Ты выполнял приказы, которые отдавал тебе сам царь. Но что станет теперь со всеми нами? В городе и так уже беспокойно. Никто не знает, что происходит. Как будто царство повисло на краю пропасти, и в любой момент мы все можем рухнуть вниз.

— Настали темные времена, Хети. Однако не надо так драматизировать, это не поможет. В городе были еще убийства, похожие на убийство мальчика и Нефрет?

Он помотал головой.

— Ничего. Во всяком случае, насколько я знаю. Ни о чем таком не докладывали. Нынче все попритихли. По улицам прошел слух об этих убийствах; он очень быстро разошелся по увеселительным заведениям. Люди перепуганы. Может быть, они попросту стали лучше следить за собой.

Я был обескуражен.

— Но такой убийца, как этот, всегда найдет себе новую жертву! Обычно с каждым убийством стремление проделывать подобное только возрастает. Оно становится непереносимой жаждой. Мы знаем, что у этого человека мания. Так куда же эта мания завела его сейчас? Почему он прекратил убивать?

Хети пожал плечами.

— Может быть, залег на дно. — Он кивнул в сторону дома. — Может быть, он сейчас там. Может быть, ты его застукал.

— Не говори заранее, — отозвался я. — Я начинаю чувствовать себя суеверным.

Дом Себека стоял среди частных особняков, в хорошем квартале города. Ничто не выделяло его среди других. Я кивнул Симуту. По его знаку стражники, затаившиеся на крышах домов, принялись бесшумно, словно наемные убийцы, перепрыгивать с крыши на крышу. Затем, повинуясь другому короткому жесту командира, стражники, которые сопровождали нас, набросились на мощную деревянную дверь с топорами. Очень скоро створка была выломана. В переулок выглянули несколько встревоженных неожиданной суматохой и не успевших одеться соседей, но им безапелляционно приказали вернуться в дома. Я протиснулся в переднюю, сопровождаемый стражниками, которые потом беззвучно разошлись по зданию, держа оружие наготове, и молча, обмениваясь одними жестами, осмотрели комнаты, одну за другой. Их товарищи, чтобы занять верхние комнаты, проникли в дом с крыши. Каждая последующая комната оказывалась менее интересной, чем предыдущая. Судя по всему, это было жилище одинокого человека, поскольку мебель была чисто функциональной, украшения — предельно скромными, и нигде не было видно обычного хлама, сопровождающего повседневную жизнь. Здесь, казалось, никакой жизни не было. Наверху обнаружили деревянные сундуки с практичной, но безыскусной одеждой и несколько безличных, повседневных драгоценностей. Дом был покинут. Его обитатель снова ускользнул от меня. Очевидно, мы что-то упустили? Было такое ощущение, словно он знал, что мы его разыщем. И он не оставил нам никаких намеков. Но откуда он мог узнать? В горьком разочаровании я ходил из комнаты в комнату, рассматривая все подряд, лишь бы хоть откуда-то получить указание, куда двигаться дальше.

Но вдруг из задней части дома, за внутренним двориком, раздался крик. Симут и его стражники стояли возле маленькой двери, наподобие той, какая могла бы вести в кладовку. Шнур на двери был завязан, судя по всему, таким же магическим узлом, что и на коробке с гниющей погребальной маской. На печати я увидел единственный символ, который также был мне знаком: черный круг. Погубленное Солнце. Внезапно меня охватило возбуждение. Стараясь сохранять спокойствие, я полоснул по шнуру ножом, чтобы сохранить узел и печать, и толкнул дверь.

На меня сразу же пахнуло промозглым, душным, пустым запахом гробницы, которую вскрыли спустя долгое время — как если бы тьма понемногу задушила самый воздух. Хети передал мне светильник, и я осторожно ступил внутрь. В голове у меня промелькнула мысль о возможной ловушке. Я держал светильник перед собой, вглядываясь в темноту за пределами сферы колеблющегося света.

Комната, очевидно, была средних размеров. Вдоль одной стены шла длинная скамья, на которой были расставлены глиняные сосуды всевозможных размеров, а также поразительный набор хирургических инструментов: обсидиановые ножи, острые крюки, длинные щупы, медицинские банки и зловещего вида щипцы, разложенные аккуратно, в строгом порядке. Дальше виднелись ряды маленьких стеклянных пузырьков, заткнутых пробками, каждый был снабжен этикеткой. Я открыл один из них — по-видимому, он был пуст. Я взял его себе, чтобы рассмотреть при свете дня. Дальше, на полках, стояли еще банки. Я принялся наугад открывать их; очевидно, в них хранились различные травы и пряности. Однако последняя содержала нечто, что я опознал, — порошок опийного мака. На той же полке стояло еще несколько банок, и во всех было одно и то же вещество. Неплохой запас. Все на скамье выглядело чрезвычайно упорядоченным и практичным.

Однако когда я сделал шаг вперед, то почувствовал, как что-то затрещало и рассыпалось под моими сандалиями. Я присел на корточки, подсвечивая себе лампой, и увидел, что весь пол завален костями: маленькие птичьи черепа и останки крыльев; крошечные скелетики мышей, землероек и крыс; челюсти и ноги собак или бабуинов, гиен или шакалов; были тут и обломки костей покрупнее, которые, как я опасался, были человеческими, расколотыми на куски. Я поднял светильник повыше, заглядывая дальше в темноту, и увидел нечто еще более странное: с потолка на бечевках свисало множество костей и костяных обломков, складывавшихся в раздробленные скелеты странных, невозможных существ, полуптиц, полусобак, полулюдей.

Я двигался вперед, стараясь не отрывать ноги от земли и не наступать больше на останки у себя под сандалиями и содрогаясь от омерзительных прикосновений висящих костей к своим волосам и спине, пока не разглядел какой-то большой, низкий, темный объект в конце комнаты. Подойдя ближе, я увидел, что это бальзамировочная скамья. На ней стоял маленький деревянный коробок. Позади скамьи я увидел нарисованный на черной стене большой черный круг: уничтоженное Солнце. Я поднял светильник повыше и обнаружил по всей окружности те же странные, тревожащие знаки, которые уже видел прежде на коробке: кривые, полукружия, точки и черточки. Вся поверхность черного круга была в потеках и брызгах засохшей темной крови. Я снова взглянул на бальзамировочную скамью — по сравнению с мясницкой летописью на стене, она была настолько же изощренно чистой, что и хирургические инструменты, развешанные вдоль стен. Но они хранились здесь не для того, чтобы лечить. Они предназначались мучить. Над сколькими жертвами он здесь экспериментировал, сколько несчастных вопило, прося милости и жизни — или хотя бы милости и смерти?

Деревянная коробочка была снабжена этикеткой. На ней было написано, аккуратным беглым почерком, одно слово: «Рахотеп». Это был дар Себека, предназначенный мне. У меня не было выбора: я ее открыл. Внутри было то, что я наверняка теперь буду видеть всякий раз, пытаясь уснуть… Глаза. Человеческие глаза. Разложенные попарно, словно драгоценные камни на лотке ювелира. Я подумал о Нефрет и о двух мальчиках — ни у кого из них не было глаз. А здесь была коробка, полная внимательных, вопрошающих, испуганных глаз, словно бы крошечная аудитория, уделяющая мне самое пристальное внимание.

Глава 41

Я закрыл коробку, вновь вернув глаза в темноту. Этот дар был насмешкой. Лекарь обвел меня вокруг пальца. Он знал, что я выясню, где он живет. Он знал, что я до сих пор не понимаю, что он делает. Эти глаза были словно знаки: он следит за мной. И если он следит за мной, то что еще ему известно? Внезапно горло у меня перехватило от страха; возможно, Себек знает про мою семью — в конце концов, он видел их на празднике, на крыше особняка Нахта. Я должен защитить их! Надо немедленно послать Хети, чтобы тот организовал охрану. Но затем мне в голову пришла другая мысль, оттеснившая первую: откуда он узнал, что я обнаружил его связь с Мутнеджемет? И затем еще одна, еще более тревожная. Мы оставили Мутнеджемет без охраны.

Едва лодка причалила к набережной перед дворцом Малькатта, мы с Симутом кинулись ко входу и побежали по длинным коридорам. Я рылся в памяти, пытаясь восстановить маршрут, ведущий к комнатам Мутнеджемет, но темный лабиринт дворца сбивал меня с толку.

— Ведите меня к кабинету Хаи!

Симут кивнул, и мы побежали дальше. Я не стал утруждать себя стуком в дверь, а просто вломился внутрь. Начальник писцов крепко спал, похрапывая на своем ложе и запрокинув голову; он был еще одет, на столике стояла пустая чаша из-под вина. Я яростно затряс Хаи, и он вскинулся, словно человек, просыпающийся во время катастрофы. Он уставился на нас дикими глазами.

— Отведите нас в покои Мутнеджемет, быстрее!

Хаи озадаченно воззрился на меня, но я сдернул его с ложа, поставил на ноги и толкнул к двери.

— Уберите руки! — капризно вскричал он. — Я прекрасно могу идти без посторонней помощи!

И он двинулся вперед, пытаясь вернуть своей поступи былое достоинство.

Двери в покои Мутнеджемет были закрыты, шнур завязан и скреплен печатью. Когда мы подходили, я почувствовал, как у меня под ногой что-то хрустнуло. Заинтересованный, я присел на корточки и увидел какой-то порошок, отблескивающий в свете наших ламп. Я подцепил немного на палец и попробовал его на вкус. Натронная соль. Скорее всего, она просыпалась из мешка, который кто-то пронес в покои. Но зачем кому-то могла понадобиться натронная соль?

Я сорвал печать с двери, и мы осторожно вошли. Внутри царили тишина и темнота. Карликов-близнецов нигде не было видно. Держа лампу перед собой, я пошел по коридору, который вел в гостиную. Однако, проходя мимо кладовок, я заметил кое-что неладное. Содержимое двух больших кувшинов — зерно и мука — было высыпано на пол аккуратными кучками. Симут взглянул на меня. Я осторожно снял крышку с одного из кувшинов и увидел скрюченное тельце в хорошей одежде, по грудь в собственной крови. Присмотревшись внимательнее, я заметил украшенную камнями рукоять кинжала, воткнутого в сердце. Затылок маленькой головы был размозжен. Я открыл второй кувшин — то же самое.

Мы вошли в гостиную. Здесь была борьба. Мебель перевернута, разбитые кубки валялись на полу. И там, на низкой позолоченной скамье, виднелась темная серая груда. Я аккуратно отгреб несколько пригоршней соли в сторону. На меня уставились глазницы Мутнеджемет, пустые и белые; ее изможденное лицо, осыпанное поблескивающими кристалликами соли, было иссохшим и морщинистым, словно время разом высосало из него всю влагу. Губы были сморщенными и белыми, открытый рот — сухим, словно тряпка, оставленная на полуденном солнце.

— Что с ней случилось? — прошептал Симут.

— Натрон поглотил всю жидкость из ее тела. К этому времени все ее внутренние органы уже, должно быть, начали превращаться в темно-бурую кашу.

— То есть она была жива, когда он с ней это сделал? — Бывалый солдат покачал головой, потрясенный такой изощренной жестокостью.

— Должно было пройти какое-то время, прежде чем она умерла подобным образом. Наверное, она сходила с ума от жажды. Это-то как раз его и завораживает: наблюдать, как люди страдают и умирают, запечатлевать смерть в мельчайших подробностях. Но не уверен, что он причиняет им мучения только ради удовольствия. Страдание — лишь часть процесса, но не цель. Он ищет что-то другое. Что-то более оригинальное.

— Но что? — спросил Симут.

Я опустил взгляд на несчастную безглазую женщину. Это был единственный вопрос, который теперь был важен.

Когда мы шли обратно по коридору, я вспомнил о маленьком стеклянном пузырьке, найденном в лаборатории Себека. Я открыл его. Казалось, что в нем нет ничего, кроме затычки и аккуратно надписанной даты. Потом я заметил на донышке остатки какого-то блестящего и мелкого белого порошка. Я потыкал в него пальцем и осторожно лизнул. Снова соль, но на этот раз не натронная. Какая-то другая. Вкус был мне знаком, но я никак не мог вспомнить откуда.

Глава 42

Великолепный корабль Хоремхеба, «Слава Мемфиса», стоял на якоре посреди тихих вод озера. Возвышаясь над собственным прозрачным отражением в воде, он казался каким-то грозным оружием. Вдоль всего корпуса шли повторяющиеся изображения Ока Гора, дарующие особую защиту. Среди них можно было видеть баранью голову Амона, крылатых соколов и фигуру царя, попирающего ногами врагов. По наблюдательным постам возле бортов дерзко вышагивала фигура Монту, бога войны, а надстройки на палубе были разрисованы разноцветными кругами. Даже лопасти весел украшало Око Гора. Чувство исходящей от корабля угрозы усиливалось при виде гниющих трупов семи хеттских воинов, повешенных вниз головой; тела медленно крутились под лучами утреннего солнца.

— Интересно, не показывался ли уже он сам, — сказал я Симуту. Мы стояли бок о бок, разглядывая это устрашающее судно.

— Нет. Он наверняка хочет, чтобы его торжественный вход во дворец произвел как можно большее впечатление.

— Вы знаете его лично? — спросил я.

Симут долгим взглядом посмотрел на корабль.

— Я обучался военному делу в Мемфисе, когда он был заместителем командира Северного корпуса. Я помню, как он прибыл, чтобы произнести речь на закрытом обеде, устроенном для подающих надежды офицеров армии Птаха. К тому времени он уже женился и вошел в царскую семью. Все знали, что вскоре Хоремхеб займет еще более важный пост, и обращались с ним почти так же, как если бы он был самим царем. Его речь была интересной. Он сказал, что у жрецов Амона есть один серьезный недостаток: их организация основывается на богатстве, а, по его мнению, у человеческих существ жажда богатства никогда не бывает удовлетворена — она становится неутолима и всегда оборачивается упадком и разложением. Он доказывал, что это обязательно и неизбежно породит в Обеих Землях цикл нестабильности и тем самым сделает страну уязвимой для врагов. Он говорил, что на армию возложена священная обязанность прервать этот цикл, силой установив власть порядка. Но это право может быть даровано армии только при условии, что она сможет содержать себя в абсолютной нравственной чистоте.

— Когда люди заводят речь о нравственной чистоте, это означает, что они скрывают собственную моральную нечистоплотность за иллюзией добродетели, — сказал я.

Симут взглянул на меня.

— Для того, кто служит в Меджаи, вы говорите интересные вещи.

— Я знаю, о чем говорю, — отозвался я. — Люди не способны на абсолютную нравственную чистоту. И это хорошо, на мой взгляд, поскольку в противном случае они не были бы людьми.

Симут хмыкнул и продолжил разглядывать стоящий в гавани огромный корабль.

— Также он сказал кое-что насчет царской семьи, чего я никогда не забуду. Он заявил, что ее главной целью извечно является сохранение династии как представителей богов на земле. Разумеется, если эта цель совпадает с интересами Обеих Земель, то все в порядке. Однако, говорил он, когда начинаются беспорядки или разногласия или когда царская фамилия не способна выполнять свои божественные обязанности, то в таких случаях страна должна ставить собственные нужды и ценности на первое место. Отнюдь не нужды правящей семьи. И поэтому именно перед армией, которая не желает для себя ни власти, ни богатства, но лишь утверждения своего порядка по всему миру, встает священный долг насаждать свой закон ради дальнейшего существования Обеих Земель.

— И что же, по вашему мнению, он подразумевал под «беспорядками и разногласиями»? — спросил я.

— Он намекал на опасности, неизбежно связанные с наследованием Двойной короны царем, который слишком молод, чтобы править хоть в каком-то смысле этого слова, под эгидой регента, чьи интересы неясны. Но думаю, что на самом деле он имел в виду нечто другое. — Симут понизил голос. — Я думаю, он имел в виду то, что в царской семье частным порядком сохранилась вера в Атона. Запрещенного бога его отца. Эта опасная религия однажды уже вызвала ужасный хаос, память о котором жива по сию пору, и нельзя допустить, чтобы она восстать вновь. Он имел в виду, что армия не потерпит ни малейшего намека на ее возвращение в общественную жизнь.

— Думаю, вы правы. И в этом тоже недостаток Анхесенамон. Поскольку ей, как и ее мужу, трудно отделить себя не только от ошибок своего отца, но и от самого корня всех проблем: от запрещенной религии.

В покоях Анхесенамон находились придворные дамы, готовившие ее к официальному приему. Густые запахи духов и масел плыли в спокойном воздухе. Перед царицей были расставлены маленькие золотые горшочки и стеклянные синие и желтые сосуды с открытыми крышками. Она держала в руках рыбу, сделанную из синего и желтого стекла, и разливала из вытянутых губ рыбы какую-то чрезвычайно ароматную эссенцию.

— Хоремхеб запросил аудиенцию. Сегодня в полдень, — сказала Анхесенамон.

— Как мы и предполагали.

Она бросила на меня взгляд и вновь принялась пристально разглядывать свое отражение в полированном медном зеркале. На ней был восхитительный заплетенный парик из коротких, мелко завитых волос и плиссированное платье из тончайшего льна с золотой оторочкой; подвязанное под правой грудью, оно изящно подчеркивало ее фигуру. Руки царицы были перехвачены браслетами и золотыми извивающимися кобрами. С шеи на золотой цепочке, столь тонкой, что она была почти невидимой, свисали несколько кулонов, а также изящная золотая пектораль с изображением Нехбет, богини коршунов, держащей символы вечности и покровительственно распростершей синие крылья. Затем помощницы царицы накинули ей на плечи еще одно замечательное украшение — шаль, сделанную из множества маленьких золотых дисков. Царица поворачивалась, ослепительно блистая в свете свечей. Помощницы надели ей на ноги сандалии — изящные золотые подошвы, ремешки украшены маленькими золотыми цветочками. И, наконец, на голову ей водрузили высокую корону, закрепив ее золотой лентой, украшенной кобрами-защитницами. Когда я в последний раз видел Анхесенамон в царском одеянии, она выглядела озабоченной, неловкой. Сегодня вид у нее был в высшей степени царственный.

Анхесенамон повернулась ко мне.

— Как я выгляжу? — спросила она.

— Как царица, владычица Обеих Земель.

Она польщенно улыбнулась. Ее взгляд скользнул вниз, на пектораль.

— Она принадлежала моей матери. Надеюсь, какая-то часть ее великого духа будет теперь меня защищать.

Затем, почувствовав мое мрачное настроение, Анхесенамон снова поглядела на меня.

— Что-то случилось, верно? — внезапно спросила она.

Я кивнул. Сразу все поняв, Анхесенамон отослала своих женщин. Когда мы оказались одни, я рассказал ей о смерти Мутнеджемет. Какое-то время царица сидела очень тихо, только слезы катились по ее щекам, смывая сурьмяную краску и малахитовый порошок, наложенные с таким тщанием. Она все качала головой и не могла остановиться.

— Я предала ее. Как это могло произойти здесь, во дворце, когда я была рядом и спала?

— Себек очень умен.

— Но Эйе и Хоремхеб сыграли не меньшую роль в ее убийстве, чем этот злой, отвратительный человек. Они загнали ее в ловушку, они свели ее с ума! А ведь она была последней из моей семьи. Теперь я осталась одна. Погляди на меня! — Анхесенамон указала на свое царское облачение. — Я всего лишь статуя, на которую можно все это надеть.

— О нет, вы нечто гораздо большее! Вы — надежда Обеих Земель. Вы — наша единственная надежда. Без вас наше будущее погружено во тьму. Не забывайте об этом.

Когда вошла царица, тысяча человек, замолчав, склонились в низких поклонах. Дворцовый приемный зал был роскошно убран к визиту Хоремхеба. В медных чашах курились благовония, в вазах стояли пышные, затейливые букеты цветов. Дворцовая стража выстроилась в две шеренги вдоль прохода к трону. Я заметил, что Эйе не было. Царица взошла на возвышение, повернулась лицом к своим сановникам и уселась. Мы принялись ждать в молчании, которое тянулось дольше, чем кто-либо предполагал. Военачальник опаздывал. Капли воды в водяных часах отмеряли проходящее время и все возрастающее унижение, вызванное его отсутствием. Я взглянул на царицу: она хорошо играла свою роль и сохраняла невозмутимость. Затем наконец мы услышали военные фанфары, и вот Хоремхеб уже шагает по залу, сопровождаемый свитой. Он остановился перед троном, окинул царицу надменным взглядом, потом склонил голову. Она оставалась сидеть. Возвышение все же давало ей преимущество в высоте над полководцем.

— Ты можешь поднять голову, — спокойно произнесла Анхесенамон.

Хоремхеб повиновался. Она ждала, когда он заговорит.

— Да будете вы живы, благополучны и здоровы! Моя преданность известна на всем пространстве Обеих Земель. Повергаю ее, а также и свою жизнь, к вашим царственным стопам.

Его слова разнеслись по всему залу. Тысячи пар придворных ушей вслушивались во все нюансы речей.

— Мы издавна полагаемся на твою преданность. Она для нас дороже золота.

— Именно преданность вдохновляет меня сегодня, — произнес Хоремхеб зловеще.

— Так открой же нам свои мысли, командующий.

Он взглянул на нее, повернулся к залу и сказал, обращаясь ко всем собравшимся:

— То, о чем я хочу говорить, предназначено лишь для ушей самой царицы, а это требует более приватной обстановки.

Анхесенамон наклонила голову.

— Наши помощники — одно целое с нами. О чем же ты хочешь говорить с нами, если это не для их ушей?

Хоремхеб улыбнулся.

— Вопрос касается не государственных дел, а личных.

Она окинула его пристальным взглядом. Затем поднялась и пригласила вслед за собой в переднюю. Он последовал за ней, я тоже. Хоремхеб гневно повернулся ко мне, но царица твердо сказала:

— Рахотеп — мой личный телохранитель. Он ходит со мной повсюду. Я могу всецело положиться на его честность и его молчание.

У Хоремхеба не было иного выбора, кроме как согласиться.

Я, словно охранник, встал возле двери. Они уселись на ложах напротив друг друга. Полководец выглядел удивительно неуместно в этой, более домашней, обстановке, как будто был незнаком со стенами и подушками. Слуги налили им вина и исчезли. Царица продолжала играть в молчанку, выжидая, когда он сделает первый ход.

— Мне известно о смерти царя. Приношу вам свои искренние соболезнования.

Хоремхеб внимательно следил за ее реакцией.

— Мы принимаем твои соболезнования. Как принимаем и твою преданность. И в свою очередь приносим тебе соболезнования в связи с ужасной и преждевременной кончиной твоей жены, моей тетки.

Вместо того чтобы выразить удивление или печаль при этом известии, он лишь кивнул.

— Эти вести вселяют скорбь. Однако пусть ее имя живет вечно, — добавил он, используя ритуальную фразу, в которой явственно слышалась ирония.

Анхесенамон отвернулась от него, чувствуя отвращение к его тщеславию и порочности.

— Военачальник хотел сказать нам что-то еще?

Он слегка улыбнулся.

— Я хотел сделать вам одно простое предложение, а учитывая, насколько это деликатное дело, я решил, что будет лучше высказать его в приватной обстановке. Я подумал, что так оно прозвучит более сочувственно. В конце концов, вы же скорбящая вдова великого царя.

— С его смертью мы все лишились всех великого человека, — отозвалась она.

— И тем не менее наша личная скорбь должна занять положенное место среди других, более неотложных соображений.

— Ты так считаешь?

— Сейчас очень многое стоит на кону, моя госпожа. В чем, я уверен, вы полностью отдаете себе отчет.

Его глаза блестели. Я видел, с каким наслаждением он ведет разговор, точно искусный охотник, что подкрадывается с луком к ничего не подозревающей дичи.

— Я полностью отдаю себе отчет в том, какие сложности и опасности несет это переменчивое время для жизни Обеих Земель.

Хоремхеб улыбнулся и развел руки в стороны.

— В таком случае можем говорить откровенно. Я уверен, что мы оба стремимся действовать в интересах Обеих Земель. И именно поэтому я здесь: чтобы кое-что вам предложить. Или, возможно, это нечто, что вам стоит обдумать.

— А именно?

— Я предлагаю вам союз. Брак.

Она сделала вид, будто потрясена.

— Брак? Дни моего траура только начались, твоя собственная жена едва успела умереть, а ты уже говоришь о браке? Как ты можешь быть таким нечувствительным к обычаям и порядкам, связанным со скорбью?

— Моя скорбь — мое дело. Мы вполне можем обсудить эти вопросы сейчас, чтобы у вас было время хорошенько все обдумать. Чтобы в должный час принять правильное решение.

— Ты говоришь так, словно существует только один возможный ответ.

— Вероятно, во мне говорит страсть, но я всем сердцем верю, что это так, — отвечал он без улыбки.

Анхесенамон взглянула на него.

— У меня тоже есть к тебе предложение, над которым я хочу попросить тебя подумать.

Хоремхеб с подозрением покосился на нее.

— И в чем оно состоит?

— В трудные моменты, наподобие теперешнего, есть немалое искушение заключать союзы из политических соображений. Зачастую они кажутся очень привлекательными. Но я — наследница царей, наделивших эту страну величайшей мощью, какую видел мир. Мой дед задумал этот дворец и возвел многие из монументов в этом великом городе. Мой великий предок Тутмос III преобразовал войска Обеих Земель, создав лучшую армию из всех доселе известных. Армию, которую ты теперь ведешь к великим победам. Так как же я могу наилучшим образом нести ответственность, возложенную на меня той властью, которую я унаследовала кровью и сердцем? Как еще? Только править его именем, веря, что я могу рассчитывать на поддержку моих преданных офицеров.

Хоремхеб бесстрастно выслушал ее и поднялся с места.

— Имя — это хорошо. Династия — это хорошо. Но царство — не игрушка. Это не только церемонии и дворцы. Это дикий зверь, грязный и могучий, которого нужно силой воли подчинять власти, не боящейся при необходимости применить всю свою мощь, какова бы ни была цена. А это — мужская работа.

— Я женщина, но в моем сердце есть сила гнева и власти не меньшая, чем у любого мужчины, поверь мне.

— Возможно, вы действительно дочь своей матери. Возможно, у вас достанет воли и силы без страха сражаться с врагами.

Царица посмотрела на него.

— Не суди обо мне ошибочно. Я женщина, но я была воспитана в мире мужчин. Можешь быть уверен, что твоему предложению будет уделено наше самое пристальное внимание.

— Ваши соображения и предложенные мной возможности мы должны обсудить более детально. Можете вызывать меня в любое время. У меня нет намерения покидать этот город до тех пор, пока ситуация не разрешится — к нашему обоюдному удовлетворению. Я прибыл как частное лицо, но также и как главнокомандующий армиями Обеих Земель. У меня есть свои обязанности, и я буду исполнять их со всей строгостью, какой требует мое призвание.

На этом он поклонился, повернулся и вышел.

Глава 43

Я стремительно шагал сквозь шум и суматоху переполненных городских улиц, направляясь к дому Нахта. Воздух мерцал ослепительным светом. Каждый выкрик городских разносчиков, каждый погонщик мулов или стайка возбужденных ребятишек злили меня — все они были препятствиями на моем пути. У меня было такое чувство, словно я пытаюсь напасть на рой мух с ножом. Казалось, будто все, что происходило с тех пор, как я появился тут в последний раз, было каким-то странным, пустым сном, от которого я все еще не проснулся. Себек был неизвестно где, и я до сих пор не сумел его выследить. Каким образом я могу это сделать? Мне надо вернуться туда, где я впервые встретил его, к тому человеку, который нас познакомил.

Я постучал в дверь. Слуга Нахта, Минмес, опасливо открыл ее. Я с удовлетворением увидел у него за спиной двух стражников-меджаев с оружием наготове.

— Ах, это вы, господин! Я надеялся, что это вы.

Оказавшись внутри, я сунул под нос стражникам свои верительные документы, а Минмес сообщил, что его хозяин находится на верхней террасе. Мой старый друг сидел откинувшись под вышитым навесом, наслаждаясь легким северным ветерком и размышляя над папирусным свитком, — о существовании такой роскоши, как досуг, я уже и забыл, в своем мире высокой политики и борьбы за власть, где увечили и убивали людей.

Нахт увидел меня и, обрадованный, поднялся с места.

— Так ты вернулся! Дни пролетели незаметно, и я как раз думал: «Наверняка он уже вернулся», но от тебя не было никаких вестей…

Он заметил выражение моего лица, и приветственная речь замерла у него на губах.

— О боги, что произошло? — с волнением воскликнул Нахт.

Мы уселись в тени, усеянной солнечными пятнами, и я поведал ему обо всем, что произошло. Он не мог сидеть спокойно и расхаживал вокруг меня, заложив руки за спину. Когда я рассказал о случившемся с царем несчастье и последовавшей за этим смерти, он остановился, словно превратившись в камень.

— С его смертью весь порядок, вся великая династия оказываются под угрозой! Веками у нас царили достаток и стабильность, а теперь все это внезапно подвергнуто сомнению. Это оставляет открытым путь для всех, кто рвется во власть… Хоремхеб, конечно…

Тут я рассказал о прибытии командующего во дворец.

Нахт снова уселся, качая головой, с выражением лица настолько неуверенным и испуганным, какого я у него никогда не видел.

— Если не удастся согласиться на какой-нибудь компромисс, Обеим Землям угрожает гражданская война, — пробормотал он.

— Все действительно выглядит ужасно. Однако есть возможность, что Анхесенамон воспользуется своим положением и авторитетом, чтобы привести дело как раз к такому концу, какой ты описываешь.

— Ну да, и Эйе, и Хоремхебу выгоден союз с ней, — задумчиво проговорил Нахт.

— Однако, мой друг, сколь бы значительными ни оставались все эти проблемы, это не главная причина, которая привела меня сюда, — сказал я.

— О боги! Что может быть еще хуже? — вскричал он встревоженно.

— Прежде всего — как мальчик?

— Он выздоравливает.

— Он может говорить?

— Надо сказать, друг мой, что для бесед еще пока слишком рано, но он хорошо все понимает, и ему уже удалось произнести несколько слов. Он спрашивал о своей семье и о своих глазах — он хочет знать, что случилось с его глазами. А еще он сказал, что во тьме его страдания с ним говорил добрый дух. Человек с добрым голосом.

Я кивнул, стараясь не показывать, насколько мне польстило последнее замечание.

— Ну что ж, это хорошие новости.

— Но ты так до сих пор и не рассказал мне, почему ты здесь. И это вселяет в меня большое беспокойство, — сказал он.

— Мне кажется, я узнал имя человека, который подбрасывал предметы во дворец Малькатта. Того, кто стоял за угрозами жизни и душе царя.

Нахт в восторге подался вперед:

— Я знал, что ты сможешь!

— Насколько я понимаю, тот же самый человек совершил все эти жестокости над этим мальчуганом, умершей девушкой и другим убитым мальчиком.

Ликование Нахта сменилось потрясением.

— Тот же самый человек?

Я кивнул.

— Кто же он, это чудовище, скрывающееся в тени? — спросил он.

— Прежде, чем я скажу тебе, позволь мне поговорить с мальчиком.

Услышав стук двух пар сандалий, мальчик испуганно вскрикнул.

— Не бойся. Со мной пришел один господин. Это мой старинный друг, он захотел навестить тебя, — мягко сказал Нахт.

Мальчик успокоился. Я сел рядом с ним. Он лежал на низкой кровати в прохладной, уютной комнате. Большая часть его тела все еще была обмотана льняными бинтами, и голову, закрывая обезображенные глазницы, охватывала еще одна повязка. Маленькие ранки в тех местах, где ему к лицу было пришита кожа с лица мертвой девушки, зажили, оставив узор из крошечных белых шрамов, похожих на звездочки. Я чуть не заплакал от жалости, увидев его.

— Меня зовут Рахотеп. Ты меня помнишь?

Он наклонил голову в мою сторону, прислушиваясь к тембру голоса, словно яркая птица, обладающая смутным пониманием человеческой речи. Потом по его лицу медленно разлилась благодарная улыбка.

Я посмотрел на Нахта, который ободряюще кивнул.

— Я рад, что с тобой все в порядке. Мне хотелось бы задать тебе несколько вопросов. Я должен расспросить тебя о том, что с тобой произошло. Ты не возражаешь?

Улыбка исчезла. Но в конце концов он все же ответил мне еле заметным кивком. Это натолкнуло меня на мысль.

— Давай так: я буду задавать вопросы, а ты будешь либо кивать — это будет значить «да», либо мотать головой — это будет «нет». Ну как, сумеешь?

Мальчик медленно кивнул.

— Тот человек, который тебя покалечил, — у него были короткие волосы с сединой, верно?

Мальчик кивнул.

— Он был довольно пожилой?

Снова кивок.

— Он давал тебе что-нибудь пить?

Мальчик поколебался, потом кивнул.

И тогда, чувствуя, как мое сердце забилось сильнее, я спросил:

— Его глаза — они были серо-голубые? Цветом похожие на камни на дне ручья?

По телу мальчика пробежала дрожь. Он кивнул — один раз, потом второй, третий и уже не мог остановиться; он все кивал и кивал, не успевая перевести дыхание, словно охваченный безумным страхом при воспоминании об этих холодных глазах.

Нахт кинулся к ложу мальчика и попытался успокоить несчастного, прикладывая ему ко лбу влажную холодную тряпку. В конце концов волнение мальчика улеглось. Я пожалел, что поневоле должен причинять ему такие страдания.

— Прости меня, дружок, что я заставляю тебя вспоминать об этом. Но ты мне очень, очень помог. Я тебя не забуду. Я знаю, ты не можешь меня видеть, но я твой друг. Обещаю, никто больше не причинит тебе боли. Ты веришь моему слову? — спросил я.

И дождался медленного, недоверчивого, едва заметного кивка.

Когда мы вышли, Нахт набросился на меня:

— Что это все значило?

— Теперь я могу назвать тебе имя человека, который все это сделал. Однако приготовься, потому что ты его знаешь, — предостерег я его.

— Я? — переспросил Нахт с изумлением и даже некоторым гневом.

— Его зовут Себек.

Мой старый друг застыл, словно статуя, по-глупому распахнув рог.

— Себек? — повторил он, не веря. — Себек?

— Он был лекарем Эйе. Тот его уволил и дал другую работу, куда менее почетную: заботиться о безумной Мутнеджемет. Но Себек позаботился о ней по-своему. Он пристрастил ее к опиуму, так что под конец она была готова сделать все, что бы он ни попросил. А теперь она тоже мертва.

Нахт медленно опустился на ближайшую изящную скамейку, словно такой избыток новостей лишил его сил.

— Ты арестовал его? — спросил он.

— Нет. Я не имею понятия, где он находится и где нанесет следующий удар. И поэтому мне нужна твоя помощь.

Однако с лица Нахта по-прежнему не сходило выражение ужаса.

— В чем дело? — резко спросил я.

— Понимаешь… это мой друг. Для меня это большое потрясение.

— Разумеется. И ты представил его мне в этом доме. Но это ни в коей мере не делает тебя виновным или соучастником. Однако это означает, что ты можешь помочь мне его поймать.

Нахт отвел глаза.

— Друг мой, почему у меня такое чувство, что ты снова что-то мне не договариваешь? Это еще один из твоих секретов? — спросил я.

Он не отвечал.

— Мне нужно, чтобы ты ответил на все мои вопросы ясно и подробно. Если ты откажешься, мне придется принять все необходимые меры. Дело слишком важное, и времени играть в игры совсем нет.

Нахт был изумлен моим тоном. Мы уставились друг на друга. Очевидно, он понял, что я говорю серьезно.

— Мы с ним оба члены одного общества.

— Какого общества?

С величайшей неохотой он ответил:

— Мы посвятили себя постижению чистого знания, знания самого по себе, — я имею в виду исследование и изучение тайных наук. В наше время подобные эзотерические знания загнаны под спуд, сделались недоступны. А возможно, они и всегда были чем-то, что может быть воспринято лишь посвященными, элитой, ценящей познание превыше всего остального. Мы сохраняем и продолжаем древние традиции, древнюю мудрость.

— Каким образом?

— Ну, мы же посвященные, мы сохраняем тайные обряды, тайные книги… — запинаясь, ответил он.

— Ага, мы приходим к чему-то конкретному. И чему же посвящены эти книги?

— Всему. Медицине, звездам, числам. Но у всех них есть одна общая черта.

Он заколебался.

— И что же это? — подбодрил я.

— Осирис. Он наш бог.

Осирис. Царь, который, согласно древней легенде, некогда правил Обеими Землями, но был предан и злодейски убит, а затем был воскрешен, возвращен из Иного мира своей женой Исидой, чья любовь и преданность преодолели все препятствия. Осирис, которого мы изображаем с черной или зеленой кожей, чтобы указать на его плодородие и его дар воскресения и вечной жизни, облаченным в белые погребальные пелены, держащим скипетр и плеть и носящим белую корону. Осирис, которого мы также называем «извечно благим». Осирис, дарующий надежду на вечную жизнь при условии, что его последователи сделают перед смертью все необходимые приготовления. Осирис, который, как говорят, ожидает всех нас после смерти в Зале Суда — верховный судия, готовый выслушать наше признание.

Я чуть склонил голову набок и какое-то время молча разглядывал Нахта. У меня было такое чувство, будто этот человек, которого я считал близким другом, внезапно оказался почти незнакомцем. Он взирал на меня так, словно чувствовал то же самое.

— Прошу прощения за то, что так говорил с тобой. Наша дружба многое значит для меня, и я не хотел бы, чтобы ей что то угрожало. Но у меня не было выбора. Я должен был заставить тебя все рассказать. Ты — моя единственная связь с этим человеком.

Он медленно кивнул, и постепенно в наши чувства друг к другу вернулась некоторая теплота.

— Ты сказал, что я могу тебе помочь. Что ты имел в виду? — спросил Нахт наконец.

— Сейчас объясню. Но сперва скажи мне кое-что. Есть ли у этого тайного общества свой символ?

И снова он заколебался.

— Наш символ — черный круг. Это символ того, что мы называем ночным солнцем.

Наконец-то я отыскал ответ к загадке. Я процитировал ему его собственные слова: «Солнце покоится в Осирисе, Осирис покоится в Солнце». Он отвел глаза.

— Друг мой, я должен спросить тебя вот о чем. Когда я описывал тебе резное изображение с уничтоженным солнечным диском и спрашивал тебя о затмении, а потом мы ходили в астрономический архив, ты же наверняка сразу увидел связь. Это верно?

Нахт удрученно кивнул.

Я позволил ему немного повертеться на остром крючке собственной вины, потом наконец спросил:

— И каково же значение этого символа?

— В наиболее простой форме он означает, что в самый темный час ночи душа Ра воссоединяется с телом и душой Осириса. Благодаря этому Осирис возрождается — а на самом деле с ним возрождаются и все мертвые в Обеих Землях. Это священнейший, глубочайший момент во всем процессе творения. Но он никогда не открывался взгляду смертного. Это величайшая из всех мистерий.

Какое-то время он молчал, избегая встречаться со мной взглядом.

— Я уже спрашивал тебя об этом. И ты не сообщил мне этой наиважнейшей детали. Я мог бы опознать Себека гораздо быстрее. Я мог бы спасти несколько жизней!

Он снова рассердился:

— У нас тайное общество — основное слово здесь «тайное»! И в то время я не видел никаких достаточно серьезных причин, чтобы нарушать данные мной священные клятвы!

— Однако, как выяснилось, ты ошибался, — ответил я.

К его чести, он кивнул с расстроенным видом.

— Очевидно, последствия даже мельчайших наших деяний никогда не бывают в нашей власти. Я пытаюсь управлять своей жизнью, но теперь вижу, что жизнь управляет мной. И в такие моменты я понимаю, что на моей совести кровь невинных людей.

— Нет, это не так. Но если ты чувствуешь потребность в нравственном искуплении, то помоги мне теперь. Прошу тебя.

Нахт кивнул:

— Логически рассуждая, я полагаю, что Себек работает либо на Эйе, либо на Хоремхеба — вероятнее всего, на последнего, поскольку тот получает большую выгоду от смерти царя.

— И если так, то чрезвычайно важно поймать его до того, как он успеет устроить еще больший хаос. Корабль Хоремхеба стоит на якоре возле дворца Малькатта. Военачальник сделал предложение Анхесенамон. Она пока что думает.

— Да сохранят нас боги от такой судьбы! Расскажи мне, какой у тебя план, — проговорил Нахт спокойно.

— Я полагаю, что Себек одержим видениями. Подозреваю, он очарован галлюциногенными веществами и их тайнами. Кажется, вдобавок его чрезвычайно привлекает то, что происходит на пороге между жизнью и смертью. Думаю, именно поэтому он опаивает своих жертв и пристально наблюдает, как они умирают. Он ищет чего-то в этом моменте. Полагаю, здесь допустимо сравнение с целью вашего тайного общества — тем моментом тьмы и возрождения?

Нахт кивнул.

— Далее, Пенту, царский лекарь, как-то упомянул, что якобы существует некий очень редкий гриб, который, как говорят, дарует способности видения бессмертных. Он сказал, что этот гриб растет только на самом далеком севере мира. Ты что-нибудь о нем знаешь?

Нахт снова кивнул:

— Конечно. Он упоминается в тайных книгах. Я могу дать тебе гораздо более подробное описание. Говорят, у этого гриба красная шляпка, что он встречается лишь в отдаленных лесах, где растут серебряные деревья с золотыми листьями. Его существование более чем гипотетично — никто никогда не держал в руках ничего подобного. Тем не менее в книгах сказано, что он является средством, благодаря которому его жрецы умирают для мира, после чего им открывается видение самих богов, а затем они вновь возвращаются к жизни. Еще там говорится, что при неверном применении это — сильный яд, вызывающий безумие. Я всегда считал это скорее некоей эзотерической притчей о духовном просветлении, нежели чем-то, что действительно существует в реальном мире.

— Сейчас имеет значение лишь то, что гриб может существовать и что если у кого-то имелся бы такой гриб, то для такого человека, как Себек, он стал бы предметом навязчивой мании, — сказал я. — Видение подчас обладает гораздо большей властью, чем сама реальность…

Нахт с сомнением покачал головой.

— Твой план основан на том, чего не существует.

— Но ведь и сам Себек использовал против нас силу воображения. Поэтому будет некая поэтическая справедливость в том, чтобы применить против него тот же метод, не так ли?

— В каком странном мире мы живем, — заметил Нахт. — Расследователь Меджаи, говорящий о своей работе в терминах поэзии и справедливости!

Я проигнорировал его шпильку.

— В любом случае, тем человеком, который сделает вид, будто обладает этим загадочным магическим грибом, будешь ты.

— Я? — потрясенно вымолвил Нахт.

— А кто еще? Я ведь едва ли смогу появиться в вашем тайном обществе, правда?

Он пожал плечами, поняв, что загнан в ловушку.

— Надо состряпать убедительную историю о том, как он к тебе попал, — продолжал я. — Откуда ты получаешь семена для сада, самые редкие?

— Мне их присылают торговцы со всех концов страны. Дай-ка подумать… Ага! Есть один, в городе Кархемише, на границе Митанни. Он поставляет мне очень редкие и интересные семена и луковицы, которые ему привозят с севера.

— Превосходно! Такое объяснение выдержит проверку. Ты сможешь сказать, что он купил галлюциноген у какого-нибудь торговца, имеющего связи на недавно открывшемся торговом пути, — предложил я.

— История на грани правдоподобия: к востоку от великого внутреннего моря, за северными границами государства Хатти, расположена легендарная и непреодолимая горная гряда, где снега лежат круглый год. Там не способен выжить ни один путник. Однако говорят также, что через эти горы существует тайный проход, ведущий к другому царству по ту сторону — стране бесконечных лесов и пустынных равнин, застывших подо льдом, белых, как чистейший известняк. Там в ледяных дворцах живут дикари — бледнокожие, с соломенными волосами и голубыми глазами, одевающиеся в шкуры животных и перья золотых птиц.

— Звучит ужасно, — заметил я.

Я ставил Нахта в опасное положение, но он понимал, что у меня нет другого выбора. Если, как я полагал, наш преступник помешан на снах и видениях и поскольку я знал, что он член тайного общества, то это была лучшая из возможных приманок.

— Итак, все, что сейчас от тебя требуется, — это послать сообщение на вашем, без сомнения, тайном языке. В нем ты предложишь своим соратникам принести галлюциноген завтра ночью на собрание, чтобы они могли ознакомиться и поэкспериментировать с этим удивительным и загадочным источником видений. Пожалуй, ты мог бы даже соблазнить их поставить опыт на человеке.

— На ком же, позволь поинтересоваться? — спросил он нервно.

— Уверен, Хети охотно сыграет роль жертвы, учитывая, какова ставка.

— Ну хорошо. Сообщение посылать не обязательно. Завтра мы празднуем последнюю ночь мистерий Осириса. Наверное, ты не знаешь, что последний месяц разлива — это время его праздника? Воды паводка отступают, и мы совершаем обряды воскрешения. Вслед за днями и ночами оплакивания мы празднуем торжество нашего бога. Как раз это и произойдет завтрашней ночью.

Глава 44

Мне не терпелось вернуться домой, удостовериться, что там все в порядке и что охрана, которую я поручил Хети организовать, находится на месте. Я не мог позволить себе рисковать своей семьей. Однако когда я заворачивал за угол в путанице переулков в старой части города, я вдруг заметил какой-то предмет, со свистом рассекший воздух, и ощутил удар, какой-то болезненной теплотой растекшийся сбоку моей головы, и все скрыла тьма.

Я пришел в чувство, лежа в грязи и пыли переулка. Мне в лицо тыкалась мокрая морда Тота. Надо мной возвышались четыре темные фигуры. На них были форменные армейские набедренники. Один попытался пнуть Тота, но бабуин обернулся к нему, оскалив зубы.

— Отзови свою зверюгу, — буркнул кто-то из воинов.

Сглатывая желчь в горле, я медленно поднялся на ноги.

— Тот!

Животное тут же послушно подошло и смирно встало рядом со мной, глядя на солдат. Я позволил им заковать себя в ручные кандалы, и затем, образовав вокруг нечто вроде позорного караула, они поспешно повели меня вниз, к гавани. Меня пихнули в лодку, и мы с Тотом, возбужденно ерзавшим у моей ноги, поплыли через Великую Реку. Лодка причалила на противоположном берегу, немного дальше к северу. Меня втолкнули в ожидавшую колесницу, Тот запрыгнул внутрь и уселся у меня в ногах, и нас стремительно покатили по выложенным камнем дорогам, которые вели прямиком к пустынным холмам и заупокойным храмам, а затем мы свернули на северо-восток, к скрытой долине. Без промедления меня вытащили из колесницы и повели вверх по истекающим зноем склонам скалистых серо-оранжевых холмов. Наше дыхание шумно раздавалось в сухой, как трут, тишине. Мне вдруг подумалось, не ведут ли меня к могиле где-нибудь в пустыне — однако это был бы слишком нелепый способ избавиться от меня. Если в намерения солдат входила моя смерть, они могли бы попросту проломить мне череп и бросить мое тело крокодилам. Нет, меня вели на встречу с кем-то.

Когда мы наконец добрались до вершины холма и великая зеленая равнина, окружающая Фивы, распростерлась за моей спиной в дымке послеполуденного жара далеко к востоку, я не очень удивился, увидев в нагретом дрожащем воздухе навес, а под ним, в тени, рядом с лошадью — человеческую фигуру. Я узнал этот профиль. На Хоремхеба, как на ящерицу, жара, казалось, не действовала. Он с презрением глядел на меня, потного и тяжело дышащего. Меня поставили перед ним на солнце, сам же военачальник оставался в глубокой тени. Я ждал, чтобы он обратился ко мне первым.

— Меня мучает любопытство, — внезапно проговорил он. — Почему царица тебе доверяет?

— Если вы хотели просто поговорить, зачем было тащить меня сюда? — парировал я.

— Отвечай на вопрос.

— Я личный телохранитель царицы. Вам следовало бы спросить у нее, почему она мне доверяет.

Он подошел ближе.

— Пойми меня правильно. Если я не получу удовлетворительных ответов на свои вопросы, то не колеблясь отрублю голову твоему бабуину — я вижу, как ты привязан к этому животному. Мне не доставило удовольствия то, что ты слышал наш разговор с царицей, и это еще больше склоняет меня к мысли о необходимости насилия.

Я подумал над тем, насколько невелик мой выбор.

— Я сыщик городской Меджаи. Царица поручила мне расследовать одну загадку.

— Какого рода была загадка?

Я колебался, не спеша с ответом. Хоремхеб кивнул одному из своих солдат, и тот вытащил кинжал.

— В царских покоях были обнаружены подозрительные предметы, — уступил я.

— Мы потеряем меньше времени, если ты будешь отвечать как можно более подробно.

— Эти предметы представляли собой угрозу жизни царя.

— Вот это уже кое-что. И каковы же результаты твоего расследования?

— Злоумышленника так и не удалось с уверенностью определить.

Он с сомнением поглядел на меня.

— В таком случае вряд ли ты действительно так уж хорош.

Жестом Хоремхеб пригласил меня поглядеть в другую сторону, вниз, в скрытую долину, что лежала дальше и гораздо ниже того места, где мы стояли, и глубоко врезалась в холмы на западе. На изборожденном морщинами пыльно-сером дне долины я увидел движущиеся туда-сюда крошечные фигурки: это были рабочие.

— Ты знаешь, что это? — спросил Хоремхеб.

Я кивнул.

— Это гробница царя, которую готовят к погребению, — сказал он. — Или, точнее, это гробница Эйе, которую переделывают, чтобы похоронить в ней царя.

Очевидно, лучше всего было промолчать.

— Тебе, наверное, интересно знать, что я от тебя хочу.

— Я предполагал, что вам что-то нужно, — отозвался я. — Хотя непонятно, что может предложить вам простой сыщик Меджаи.

— Ты обладаешь влиянием на царицу. Я хочу, чтобы ты сделал две вещи. Во-первых, ты должен склонить царицу к положительному ответу на мое предложение заключить брак. И, во-вторых, докладывать мне обо всех разговорах, что ведет с ней Эйе. Тебе все ясно? Разумеется, в будущем тебе это сулит большую выгоду. Ты честолюбив, и твои амбиции следует уважать и считаться с ними.

— Очевидно, если я не сделаю, как вы говорите, вы убьете моего бабуина?

— Нет, Рахотеп. Если ты не сделаешь так, как я хочу, и если тебе не удастся убедить царицу, что брак со мной ей выгоден, я погублю твою семью. Я знаю о тебе больше, чем ты думаешь. Твои три дочки, твой маленький сын, твоя прекрасная жена и престарелый отец — только подумай, что я могу с ними сделать, если захочу. И, разумеется, я сохраню тебе жизнь, чтобы ты пережил их и стал свидетелем каждого момента их страданий. А затем я сошлю тебя на золотые рудники в Нубию, где ты сможешь на досуге оплакивать их смерть.

Чтобы не выдать себя, я старался дышать ровно. Мной овладело искушение выложить ему все, что я знал о личности Себека и его связи с женой Хоремхеба. Спросить о шариках с кровью, что были брошены в царя и царицу на празднике. Однако в этот момент, когда он, казалось, держал все в своих руках, я промолчал. Кроме этих сведений, у меня ничего не было. Я должен был оставить их при себе.

Я уже собирался ответить согласием на его предложение, как вдруг, совершенно необъяснимым образом — ибо до вечера оставалось еще несколько часов, — ослепительное сияние дня заметно поблекло. Словно бы воздух и свет замедлились во времени. Это заметили все. На какой-то момент Хоремхеб и его охрана пришли в замешательство. Бабуин принялся бегать кругами, возбужденно лопоча и прижимая уши к голове. Встревоженные крики людей и вой животных доносились уже со всех концов долины, а также от более отдаленных поселений. Мы все стояли, уставившись на солнце и прикрывая глаза ладонями, пытаясь понять, что происходит. По-видимому, в небесном царстве имело место какое-то большое событие. Огромные тени внезапно сгустились и задвигались вдоль склонов, ложбин и незаметных понижений холмов; казалось, они выползали из самой красной горной породы, словно призраки и духи подземного мира, поднимающиеся, чтобы отнять свет у мира живых.

Вдалеке я услышал высокие музыкальные ноты, настойчиво разрезавшие воздух, — видимо, это церемониальные трубы играли со стен храма сигнал тревоги. Должно быть, сейчас огромные ворота пилона уже накрепко затворяли от посетителей, а в самом храме жрецы в белых одеждах спешили принести жертвы, дабы поддержать Ра против беспримерной угрозы тьмы, что пала внезапно, накрыв собой все.

Это походило на конец света. Я подумал о детях и о Танеферет. Я надеялся, что они все сейчас дома, где, по крайней мере, могут укрыться за крепкой деревянной дверью. И еще надеялся, что они не слишком перепугались. Огромные тени набирали все больше густоты и стекались вместе, образуя странный полумрак, а затем внезапно наступила полная тишина. Даже северный ветер, всегда поднимавшийся в конце дня, ослабел, а потом и стих совершенно. Весь мир выглядел покинутым; внизу, на далеких полях, виднелись только несколько мулов, неуверенно топчущихся без присмотра, да горстка последних работников во весь дух бежала через аккуратно возделанные борозды. Я услышал далекие вопли брошенного ребенка, но не сумел его разглядеть, и в любом случае он тоже быстро затерялся в набегающем сумраке.

К тому моменту солнце поблекло уже настолько, что на него можно было смотреть сквозь щелочки в переплетенных пальцах — необычайное, непостижимое зрелище происходило в небесах. На великий солнечный диск, словно лезвие кривого меча, надвигался черный изогнутый серп. Полосы сумрака, подобные тем, что колышутся на дне освещенного солнцем пруда, стремительно пролегли повсюду, накрывая долину под нами, перекатились через нас и устремились дальше, через Красную землю. Я вытянул руки, чтобы их схватить, однако они почему-то вообще словно бы не коснулись моей кожи. По мере того, как свет все больше угасал, он становился каким-то странно серым, как бывает, когда линяет краска с одежды, слишком долго оставленной в воде.

Затем все пошло быстрее — огромная черная птица ночи окончательно закрыла лицо дня, и в то же мгновение в небесах ярко вспыхнули бессмертные созвездия; день сменился ночью в один-единственный момент, не измеримый каплями водяных часов. Ра, Господин Бесконечности, исчез так же несомненно, как если бы опустился за горизонт небес на закате. Оставался лишь тонкий венчик света вокруг огромного черного диска-победителя, как будто Солнечный бог был принужден, капитулируя, отдать ему свою славу. Вокруг меня расстилалась ночь — но тем не менее, как это ни невероятно, я видел, что самый окоем земли, вдоль всего отдаленного горизонта, освещен оранжево-желтым закатным сиянием. Внезапно стало холодно, словно зимой, и очень тихо.

А затем моему взгляду предстала картина, которую я буду помнить до самой смерти. Великое Око Творения глядело на меня сверху: эбеновый зрачок, слепяще-белый ореол радужки и вспыхнувшая на мгновение тонкая кроваво-красная полоска, окаймляющая тьму. Я не смел дышать, мир притих и перестал существовать, и это мгновение показалось мне прекраснейшим из всех таинств, что я когда-либо видел.

Однако так же внезапно, как тьма победила свет, баланс сил переменился снова и мерцающий серп тончайшего сияния, словно отточенное лезвие золотого ножа, поймавшее солнечный луч, возникло с противоположной стороны, ослепляя тьму своим торжеством. Вначале мир стал вновь опалово-серым, и фаланги теней опять ринулись быстрой рябью по нам и дальше, прочь — но на этот раз в противоположном направлении; и вскоре знакомая голубизна неба была восстановлена. Звезды быстро померкли, и мир вновь начал наполняться красками, жизнью и временем.

Хоремхеб был в восторге. Я никогда не видел его настолько захваченным зрелищем. Он обернулся ко мне с выражением триумфа на красивом жестоком лице:

— Ты видел? Атона пожрала тьма! Богами ниспослан знак, что они не станут поддерживать порочную власть этой жалкой династии. Будет установлен новый порядок! Это новое Солнце, сияющее над новой эпохой! — решительно вскричал он и победно ударил себя кулаком в грудь. Его офицеры дисциплинированно захлопали в ладоши.

Проговорив это, полководец вскочил на коня и поехал вниз по голому склону холма в сопровождении бегущих офицеров, предоставив нам с Тотом самим возвращаться во дворец. И пока мы шагали обратно по пыльной дороге, образ небесного Ока не покидал мое воображение. Это был тот самый черный круг, ставший реальностью. Моя интуиция не подвела меня: это был не просто таинственный символ некоего общества, это также было предсказанием действительного грядущего события. Внезапно мне вспомнилось то, что сказал Нахт о черном круге: «…это означает, что в самый темный час ночи душа Ра воссоединяется с телом и душой Осириса. Благодаря этому Осирис возрождается — а на самом деле с ним возрождаются и все мертвые в Обеих Землях. Это священнейший, глубочайший момент во всем процессе творения».

Но чем больше я думал об этом небесном событии, тем более двусмысленным оно мне казалось. Действительно ли оно предвещало чудо возрождения к жизни или же было знаком надвигающейся катастрофы?

Глава 45

Дворцовые чиновники в великом смятении бегали взад-вперед по коридорам, словно муравьи, чью колонию разворошили мальчишки. Я вошел в покои царицы и обнаружил, что она ведет оживленный разговор с Эйе, Хаи и Симутом.

Эйе коротко взглянул на меня. Его лицо было невыразительным от усталости. Это был редкий случай, когда он выглядел встревоженным.

Симут докладывал о последствиях затмения:

— В городе были значительные беспорядки. Толпа, собравшаяся перед воротами храма, отказывается расходиться. Были грабежи, несколько зданий подожжено. И должен заметить, что меджаи своими попытками контролировать толпу только усугубили положение. В нескольких кварталах разразились настоящие бои с несогласными элементами…

— Эти люди требуют царя, — прервал его Хаи. — Они отказываются уходить до тех пор, пока царь не появится и не поговорит с ними.

Эйе замер неподвижно, он напряженно думал. Отказавшись объявлять о смерти царя, он сам загнал себя в капкан. Ловушка лжи захлопнулась, и он не мог теперь отыскать приемлемого решения.

— Это лишь одна из наших проблем, — сказал Симут. — Хоремхеб наверняка ухватится за возможность ввести свои полки в город, чтобы усмирить беспорядки.

— И где же его войска? — резко спросил Эйе.

— Насколько нам известно, они в Мемфисе. Однако наша разведка небезупречна, — признал Симут. — Даже самый скорый гонец не сможет доставить приказы отсюда в Мемфис раньше, чем за три дня, а после этого войскам еще нужно сняться с места и плыть на юг. Это в случае, если Хоремхеб не предвидел произошедшего и не подготовил полки к быстрому маршу в Фивы.

Все погрузились в молчание, и каждый обдумывал, что необходимо сделать за то драгоценное время, что у нас еще оставалось.

— Я поговорю с народом, — внезапно произнесла Анхесенамон.

— И что вы скажете? — отозвался Эйе. Его глаза теперь блеснули мрачным любопытством.

— Скажу им правду. Скажу, что события на небесах — это знак возрождающегося порядка на земле. Объясню, что во время тьмы царь воссоединился с богом и теперь переродился в Ином мире. Я же остаюсь здесь как его преемница, с его одобрения. Если я так поступлю, то Хоремхебовы претензии на власть будут аннулированы.

Они уставились друг на друга: противники, объединенные общей необходимостью.

— Вы умная девочка. Это хорошая история. Но у многих она вызовет подозрение.

— Такая тьма — великое и редкое событие. Это зрелище не имеет себе равных, и народу необходимо получить какое-то объяснение произошедшего. Мои слова несомненно их убедят.

Эйе быстро прикинул возможные последствия ее предложения.

— Я поддержу вас, но слова обладают силой, и их следует выбирать с осторожностью. Когда вы будете говорить о себе, я бы предпочел услышать слово «представительница», а не «преемница».

Царица, подумав, ответила:

— Мы снова возвращаемся к нашим изначальным разногласиям. Времени мало, и я не вижу другого решения. Почему я не должна именовать себя его преемницей? Ведь именно ею я и являюсь!

— В вас течет кровь вашей семьи. Однако помните об одном: вы не сможете осуществлять свою власть, не имея возможности управлять государственным аппаратом. А дать такую возможность могу лишь я один.

— От моего имени, — быстро вставила она.

— Воистину. И вот поэтому мы и должны выработать стратегию, которая ведет к нашей обоюдной выгоде.

Анхесенамон задумалась. Она должна была сделать свой выбор быстро.

— Ну хорошо, — произнесла она.

— И содержание речи будет согласовано со мной? — спросил Эйе.

Она взглянула на Хаи, который кивнул ей.

— Разумеется.

— В таком случае подготовьтесь как следует, ибо более важного, чем это выступление, в вашей жизни еще не было.

Как только Эйе вышел, царица вскочила с места.

— Где ты был? — спросила она нетерпеливо и с ноткой гнева. — Я беспокоилась, не случилось ли что-то с тобой.

— Я ходил в город, чтобы встретиться со своим другом Нахтом. А на обратном пути меня настигло приглашение, от которого я не мог отказаться, — на аудиенцию у Хоремхеба.

Царица была потрясена.

— И ты пошел?

— Выбирать не приходилось — меня увели силой.

— И что он тебе сказал?

Мы присели рядом, и я рассказал о том, что мне удалось выяснить про Себека и что теперь я доказал, благодаря свидетельству мальчика, что он виновен и в убийствах в городе. Под конец я пересказал царице все, что сказал мне Хоремхеб. Она встревожилась.

— Мы должны защитить твою семью от его посягательств.

— Да, но прежде надо подумать. Пока что он лишь высказывал угрозы в их адрес; он не станет их выполнять до тех пор, пока вы не сообщите ему о своем решении. А значит, нам надо держать его в неведении как можно дольше. И у меня есть план, как поймать Себека. Схватив его и допросив, мы сможем выяснить, связаны ли с ним Эйе или Хоремхеб с его действиями, и если связаны, то каким образом. А эта информация даст вам несомненное преимущество.

Анхесенамон кивнула; ее глаза на мгновение радостно вспыхнули. Внезапно она разглядела путь, открывающийся перед ней самой и ее династией.

— Эта тьма меня потрясла. Я ощущаю на себе взгляд богов. Я чувствую, как они смотрят внутрь меня. Все поставлено на кон, не только будущее династии, но и судьба Обеих Земель. Но, как ни странно, я поняла, что чувствую себя — впервые за многие месяцев — полностью живой.

Огромное открытое пространство перед храмом было окутано дымом. Толпа заполонила всю Аллею сфинксов — кто-то распевал гимны, кто-то кричал, но большинство молилось. Я наблюдал за происходящим с крыши пилона над воротами. Мы переместились, быстро и тайно, в храм — сперва на корабле, потом на колеснице, под защитой Симутовых охранников. Теперь, по его сигналу, трубачи подняли свои длинные серебряные инструменты к горизонту, и зазвучали фанфары. Настроение толпы мгновенно переменилось: мятежное недовольство сменилось вниманием. Зрелище, которого они добивались, вот-вот должно было начаться.

Из ворот выступила царица, облаченная в золотую мантию, с Двойной короной на голове, и тишина вновь уступила место воплям и крикам, когда стало понятно, что она появилась одна. Однако в длинных косых лучах вечернего солнца ее фигура сияла. Она продолжала двигаться вперед, поднялась на помост, игнорируя крики и причитания, и встала неподвижно, лицом к лицу с огромным зверем людской толпы. Она ждала, пока все стихнет, чтобы быть услышанной. Предстояло столкновение воль. В конце концов воцарилось молчание. Я видел тысячи лиц, восторженных, встревоженных, горевших преданностью в ее царственном присутствии.

— Этот день был наполнен чудесными знамениями, — громко начала Анхесенамон. — Боги явили нам себя. Преклонимся же перед богами!

Она безмятежно воздела руки, и мало-помалу многие в толпе последовали ее примеру. Остальные по меньшей мере притихли.

— Ра, царь среди богов, одержал победу над силами тьмы и хаоса! Жизнь возрождена. Слава и сила Обеих Земель возрождена. Однако в этот момент он взял от нас нечто, чего сильно желал. То, что он взял, обладало для нас большой ценностью. Большей, чем золото, и большей, чем жизнь. Сейчас я стою перед вами как дочь царей и как дочь богини Маат, дарующей справедливость и порядок, чтобы сообщить вам весть о великой жертве, принесенной нами, и великой прибыли, полученной богом. Ибо в то мгновение, когда воцарилась тьма, чему были свидетелями все живые существа, царь Тутанхамон воссоединился с Ра, как и подобает царю, и теперь, как и записано в великих книгах, он стал единым целым с Царем богов. И мир был воссоздан заново. Мир снова переродился!

Ее слова звонко раскатились по широкой площади. Многоголосый скорбный вой поднялся над толпой и распространился по всему городу. Я видел, как люди оборачиваются друг к другу — многих ее речь убедила, некоторые неуверенно пожимали плечами. История о принесении в жертву царя ради возрождения жизни была им знакома, поскольку это одна из старейших историй, объясняющих нам устройство мира. И царица мудро воспользовалась ею. Ее слова должны были вполне убедить толпу. Для элиты, несомненно, потребуется более изощренное объяснение, но в любом случае им будет сложно подвергнуть эту историю сомнению.

Анхесенамон продолжала, не останавливаясь на достигнутом:

— И вот я стою перед вами. Я, возлюбленная дочь Ра; я, Маат; я, порядок, торжествующий над хаосом. Я, Око Ра на носу Ладьи богов. Под моими стопами наши враги исчезнут во тьме, а наш мир будет процветать в свете богов!

Ее слова были поддержаны новыми фанфарами трубачей, и на этот раз большая часть толпы одобрительно заревела. Очевидно, присутствие духа и красота царицы завоевали расположение народа. Однако я видел и других, тех, кто недовольно отворачивался, качая головой. Битву за Обе Земли после смерти Тутанхамона еще предстояло выиграть. Если я сумею доказать связь между Хоремхебом и Себеком, то позиции Хоремхеба пошатнутся. Если же нет, то я не вижу, что, на данный момент, способно помешать ему, от имени армии, захватить царскую власть.

Глава 46

Вечером мы с Тотом вернулись в городской особняк Нахта. Минмес предложил выбрить мне голову, поскольку мне вновь нужно принять обличье жреца, коли я намерен войти во врата храма. Когда я сидел под его бритвой, с повязанным на шее куском полотна, прибыл Хети. К его счастью, ему незачем было проходить через эти ритуальные гигиенические процедуры, поскольку он собирался играть роль жертвы Нахтова эксперимента — человека, не принадлежащего к элите.

— Охрана у моего дома на месте? — спросил я первым делом.

Он кивнул.

— Танеферет была не в восторге от нашего вторжения. Но я объяснил, что это необходимо, — как мог, так, чтобы ее не испугать.

Я облегченно вздохнул.

— И ты действительно внушил ей, что дети не должны выходить на улицу ни под каким видом?

— Конечно. Не беспокойся, они в безопасности. Их будут охранять днем и ночью. — Хети позволил себе тихий смешок. — Жрец из тебя не особенно убедительный.

— Будь осторожен, Хети. Скоро ты окажешься в гораздо более рискованном положении.

Он кивнул.

— Это-то я и ценю в нашей работе: каждую ночь что-то новенькое. Сегодня патрулируешь улицы, завтра — принимаешь опасные галлюциногены…

— Нахт состряпал какую-то смесь, которая будет достаточно похожа на грибы, но совершенно без всякого действия.

— То есть мне придется притворяться? — спросил он.

— Да, — сказал Нахт, входя в своем парадном одеянии. — Я изобразил что-то наподобие сушеных грибов при помощи молотой фасоли.

— Ненавижу фасоль, — отозвался Хети. — Моя жена ее варит, но на меня она оказывает ужасное действие…

— Тебе придется съесть не больше горсти, так что пагубное воздействие будет абсолютно минимальным, — заверил его Нахт. И добавил: — Что, несомненно, станет облегчением для всех нас.

— Но что примерно мне надо будет говорить после того, как я приму порошок? — спросил Хети.

— Вначале ничего. А потом — постепенно — представь, что тебе открывается свет небес. Пусть твой ум воспримет божественное просветление.

— А на что это похоже? — спросил Хети.

Нахт с сомнением поглядел на меня.

— Думай о свете. Описывай, какой он прекрасный, и что ты видишь богов, движущихся в нем, и что свет — это мысль, а мысль — это свет.

— Постараюсь, — неуверенно сказал Хети.

Нахт распорядился, чтобы колесницы везли нас от его дома по длинной Аллее сфинксов к великому Карнакскому храму. На улицах было темно. Я заметил перегороженные двери лавок и несколько черных зияющих проемов — ущерб, нанесенный смутой. Однако теперь город вновь выглядел тихим. Мы прибыли к воротам, и Нахт переговорил с храмовыми стражниками, которые внимательно оглядели нас с Хети при свете своих ламп. Известность Нахта здесь была велика, и я молился, чтобы они не стали задавать много вопросов. Какое-то время он непринужденно болтал с ними, и наконец нас, проводив последними бдительными взглядами, пропустили внутрь. Мы миновали ворота и снова оказались на просторной, окутанной тенями арене, огороженной стенами храмов. За пределами огромных, высоких кованых чаш с маслом, горевших по всей территории храмового комплекса словно созвездие маленьких солнц, все остальное терялось в смутных полутенях.

Нахт зажег свой светильник, и мы направились через открытое пространство к Дому Жизни. Однако он не стал заходить внутрь, а повел нас дальше, вправо от него. Мы прошли по нескольким темным проходам между отдельными зданиями — это были мастерские и конторы, закрытые на ночь. Проходы становились все уже, здания уступили место складам и хранилищам, и наконец мы вышли к задней части той высокой стены, что окружала весь комплекс. Прямо под стеной стояло крошечное древнее строение. Когда мы приблизились, я увидел, что на его стенах повсюду было вырезано изображение Осириса, бога мертвых, в белой короне с двумя перьями по бокам, окруженное столбцами убористых надписей.

— Эта молельня посвящена Осирису, — прошептал Хети.

— Именно, — ответил Нахт. — Бог Иного мира, ночи, темноты и смерти, что предшествует жизни… Хотя, несомненно, на самом деле это бог света, что находится за пределами света, как мы говорим. Или бог просветления и тайного знания.

Хети кивнул, как если бы все понял, поглядел на меня и приподнял брови.

Мы миновали переднюю комнату и вошли в маленькое темное внутреннее помещение храма. Нахт быстро зажег масляные светильники в нишах вдоль стен. Темный воздух был пропитан густыми запахами благовоний. Нахт поставил меня за одной из колонн возле входа, откуда я мог наблюдать за всем происходящим и за всеми прибывающими. Мы стали ждать. Наконец, один за другим, в храме появились двенадцать человек в белых одеждах — некоторых я узнал, они были на празднике в доме Нахта. Были здесь и голубоглазый поэт, и архитектор; у каждого на шее на золотой цепочке висел золотой брелок, и в каждый брелок был вделан обсидиановый черный диск. Они с большим энтузиазмом приветствовали Нахта, а затем принимались разглядывать Хети, словно раба на рынке. В конце концов выяснилось, что отсутствует только Себек. Я почувствовал, что мой план рассыпается, песком убегая меж пальцев. Так значит, он не клюнул на приманку!

Нахт тянул время.

— Одного из нас не хватает, — сказал он наконец достаточно громко, чтобы я мог его слышать. — Нам следует подождать Себека.

— Я не согласен! Время идет, мы должны начинать церемонию без него. С какой стати бог должен ждать Себека? — вопросил один из присутствовавших и был поддержан хором одобрительных возгласов.

У Нахта не было другого выбора, нужно было начинать. С моего наблюдательного пункта за колонной я смотрел, как Хети завязывали глаза черной тканью, чтобы он не мог ничего увидеть. Затем был внесен маленький сундучок, из которого достали золотую шкатулку. В ней оказалось глиняное блюдо в форме человеческой фигуры, а на нем лежало нечто вроде пшеничного каравая или пирога, имевшего грубые очертания человеческой фигуры.

Нахт пропел над пирогом гимн: «Слава тебе, Осирис, Владыка вечности, царь богов! Многоимённый, дивный образами, тайный обрядами в храмах…»[4], и так далее. В конце концов песнопение закончилось, пирог был воздет вверх и затем разделен на четырнадцать частей, и каждый из присутствующих, согласно ритуалу, вкусил один из кусков. Видимо, здесь имелись в виду те четырнадцать частей, на которые Сет, завистливый брат, расчленил тело Осириса после того, как убил его. Теперь бог ритуально переродился в каждом из причастившихся. Лишь один кусок пирога оставался нетронутым — для Себека.

После того, как церемония завершилась — и должен признаться, я был разочарован тем, что она представляла собой всего лишь символическую трапезу, — двенадцать прибывших столпились вокруг Нахта, желая начать обещанный эксперимент. Он достал из-за пазухи кожаный кошель и разразился длинной речью, отчасти чтобы выиграть время, заново перечисляя все, что он знал о действии и природе этой пищи богов, а также выражая надежду, что она принесет им божественные видения. Себека все не было.

Наконец, осознав, что времени больше не осталось, Нахт раскрыл кошель и косметической ложечкой зачерпнул из него щепотку порошка. Посвященные рассматривали вещество, зачарованные его легендарным могуществом. К тому времени Хети должен был уже испытывать изрядное беспокойство, поскольку близился миг эксперимента. Однако внезапно Нахт сказал:

— Не стоит тратить такое чудо на раба. Я сам отведаю пищи богов.

Окружающие с энтузиазмом закивали. Я мог себе представить охватившее Хети облегчение. Должно быть, Нахт решил, что актерского дарования Хети будет недостаточно, а возможно, ему пришло в голову, что сам он сумеет затянуть представление подольше, на тот случай, если Себек все-таки появится.

— Вы хотя бы сможете описать нам свои видения во всех деталях, чего нельзя ожидать от раба, — снисходительно проговорил голубоглазый поэт.

— А мы будем рядом и запишем все, что вы, возможно, станете говорить, будучи охвачены видением, — прибавил другой посвященный.

— Вы станете живым оракулом! — взволнованно подхватил третий.

Искусно изображая ритуальные действия, Нахт размешал ложку порошка в чашке с водой, после чего выпил воду медленными, осторожными глотками. В комнате царила полнейшая тишина, каждый с восторженным ожиданием глядел в его серьезное лицо. Вначале ничего не происходило. Нахт улыбнулся и слегка повел плечами, как будто разочарованный. Однако затем на его лицо вернулось серьезное выражение, превратившееся в напряженно-сосредоточенное. Если бы я не знал, что он играет роль, я бы и сам был полностью убежден в подлинности его видения. Он медленно поднял руки, повернув их ладонями вверх и следуя за ними взглядом. Теперь его, казалось, поглотил транс; широко раскрытые глаза не мигая уставились на нечто незримое в воздухе перед ним.

А потом то, что было игрой, стало реальностью. Между маленькими ровными огоньками масляных светильников в полумрак храма вступила тень. Фигура, отбрасывавшая эту тень, была самой тьмой — маленькая, размером почти с животное. Ее форма и черты лица скрывались за складками черной материи, которая окутывала ее с головы до ног. Я ощутил, как страх накрывает меня подобно ледяному плащу. Я вытащил нож из ножен, схватил фигуру сзади и приставил клинок к горлу.

— Сделай три шага вперед.

Фигура прошла вперед, к свету ламп, запинаясь, словно животное на рынке. Посвященные изумленно обернулись к нам при этом нежданном и недопустимом вторжении.

— Повернись, — приказал я.

Фигура повиновалась.

— Сними капюшон.

Она медленно подняла материю, открывая лицо.

Девушка была немногим старше моей собственной дочери Сехмет. Я никогда не видел ее прежде. Это была одна из тех девушек, мимо которых можно пройти на улице и не заметить. Она присела на низкую скамью, зажав между ладонями кружку с водой, дрожа и всхлипывая. Нахт бережно накинул ей на плечи льняную шаль и отошел, чтобы дать нам поговорить с глазу на глаз, а также чтобы успокоить протестующий ропот, который уже начинал раздаваться среди его друзей, членов общества.

Я легонько приподнял подбородок девушки, заставляя ее посмотреть на меня.

— Что произошло? Кто ты?

Между ее стиснутых век просочилось несколько слезинок.

— Рахотеп! — сумела она выговорить прежде, чем ее зубы снова застучали в приступе неконтролируемой дрожи.

— Я Рахотеп. Зачем ты здесь? Кто тебя прислал?

— Я не знаю его имени. Он велел передать: «Я — демон, отправляющий посланцев, чтобы заманить живых в царство мертвых».

Она уставилась на нас с Хети. Мы с ним переглянулись.

— Как он тебя нашел?

— Выкрал с улицы. Он сказал, что перебьет всю мою семью, если я не доставлю послание Рахотепу.

Ее глаза наполнились слезами, лицо снова исказилось.

— И что же это за послание?

Девушка едва выговаривала слова.

— Вы должны прийти в катакомбы. Один…

— Зачем?

— У вас есть кое-что, что ему нужно. А у него есть кое-что, что нужно вам, — ответила она.

— И что же у него есть такого, что нужно мне? — медленно проговорил я.

Она не могла смотреть мне в глаза. Ее сотрясали отчаянные конвульсии.

— Ваш сын, — прошептала она.

Глава 47

Я бежал сквозь ночные тени. Тот держался рядом; Хети, наверное, следовал за нами — я не оглядывался. Словно бы издалека я слышал отдаленный топот своих сандалий по пыльной земле, тихий гул крови в моей голове, буханье сердца в грудной клетке.

Охранник был на месте. Хети велел Танеферет не выпускать детей из дома ни при каких обстоятельствах и не открывать никому дверь. Дом должен был выглядеть так, словно он покинут жильцами. Так как же Себек сумел забрать мальчика? Я представил себе, какое горе охватило Танеферет, в какой ужас пришли дети — и меня не было рядом, чтобы спасти его! А что, если это блеф? Или нет?.. Я припустил еще быстрее.

Он будет ждать меня в катакомбах. Я должен прийти один. Если со мной кто-нибудь будет, мальчик умрет. Я должен принести с собой галлюциноген. Если я его не принесу, мальчик умрет. Если я кому-нибудь об этом расскажу, мальчик умрет.

Я должен идти один.

Добравшись до гавани, я сорвал камышовую лодку с причала и принялся бешено грести через Великую Реку. Мне и мысли не приходило о том, что сейчас время крокодилов. Луна была как белый камень; вода — как черный мрамор. Я скользил по полной теней поверхности, подобно крошечной статуе самого себя в макете лодки, в сопровождении Тота, пересекая воды смерти, чтобы встретить Осириса, бога теней.

Выбравшись на западный берег, я снова пустился бегом. Когда я миновал западную границу возделанных земель, воздух стал холоднее. Я был теперь зверем: все чувства на взводе, все отдано мести. У меня была новая кожа — цвета ярости. Мои зубы были остры как кинжалы. Однако время текло слишком быстро, а расстояния были слишком велики, и я боялся, что не успею вовремя.

Я остановился только перед низким входом в катакомбы. Опустил взор на Тота, который не отстал от меня. Он ответил мне лишь взглядом, тяжело дыша; его глаза были ясными и чистыми. Я накинул ему на морду поводок, чтобы он не лаял. Он понял: я прибыл не один, но он должен вести себя тихо. Я в последний раз глотнул вольного ночного воздуха, и мы нырнули под древний резной свод и стали спускаться по ступеням во тьму, что была темнее ночи.

Мы оказались в длинном зале с низким потолком. Я прислушался к царившей здесь величественной тишине. Казалось, в таком священном безмолвии можно услышать, как мертвые ахают, рассыпаясь в прах, или вздыхают, пытаясь убедить нас присоединиться к ним в блаженстве Иного мира. Кто-то оставил для меня в стенной нише зажженный светильник. Пламя горело неподвижно, беззвучно, не тревожимое течениями воздуха или времени. Я взял светильник и пошел вперед. Бездонные тоннели исчезали во тьме во всех направлениях, и в конце каждого из них, глубоко под землей, была приземистая каморка, доверху заставленная глиняными горшками всех форм и размеров — миллионы и миллионы горшков с набальзамированными тушками ибисов, соколов и бабуинов… Окруженный останками представителей своего племени, Тот нюхал воздух гробницы, насторожив уши, готовый уловить малейший звук — шорох сандалий в пыли, шуршание ткани о кожу, — нечто, чего не смог бы услышать я, но что выдало бы его обостренному вниманию присутствие Себека и моего сына.

А потом мы оба услышали: плач ребенка, потерянного и потрясенного, жалобно зовущего откуда-то из глубины катакомб — голос моего сына… Но откуда он раздавался? Внезапно Тот потянул за поводок, и мы принялись протискиваться в проход слева; тени на стенах повторяли наши движения в круге света, отбрасываемого светильником. Проход шел наклонно вниз, от него отходили новые коридоры, то влево, то вправо, бесконечно ветвясь во тьме.

Где он? Как я смогу спасти его?

Потом мы услышали другой крик, высокий, гулкий, на этот раз с другой стороны. Повернувшись, Тот натянул поводок, побуждая меня следовать за ним. Я позволил ему провести меня по боковому проходу. В конце проход делился надвое. Мы настороженно прислушивались — каждый нерв обострен, каждый мускул напряжен. Послышался новый крик, справа. Мы поспешили по правому проходу, мимо новых низких камер, заставленных горшками — большинство из них были разбиты, и мелкие кости и обломки черепов торчали из них вкривь и вкось, словно валялись тут уже очень долго.

Всякий раз, как эхо доносило до нас очередной крик, он уводил нас все глубже и глубже в катакомбы. Только тут мне пришло в голову, что даже если мне удастся спасти сына, то потом я навряд ли отыщу выход наружу. Это все игра, понял я. Он заманивает меня в ловушку! Я остановился, и когда послышался следующий крик, закричал в ответ:

— Я дальше не пойду! Иди сюда сам! Покажись!

Мой голос пронесся по переходам, отдаваясь от стен и повторяясь по всему лабиринту, пока не угас полностью. Мы с Тотом ждали в огромном темном пространстве, в нашем маленьком кружочке слабого, но утешительного света. Вначале мы не видели ничего. Но затем во тьме замерцало слабое сияние — было невозможно оценить, насколько близко или далеко она была от нас, эта крохотная точка света. Однако мы смотрели, как она растет и расцветает, и когда она осветила стены прохода, я увидел то, что было внутри нее.

Движущуюся тень.

Глава 48

На Себеке была черная маска Анубиса, шакала, Стража Некрополя; нарисованные зубы бело поблескивали в темноте. Я увидел у него на шее церемониальное золотое ожерелье.

— Ты привел с собой бабуина, — сказал он своим низким, бесцветным голосом.

— Он настаивал на встрече с тобой.

— Он — Тот, Писец Иного мира. Возможно, он и заслуживает места на этом собрании, — ответил Себек.

— Сними маску, Себек, и погляди мне в глаза, — сказал я.

Великие катакомбы, этот лабиринт мрака и тишины, походили на огромное, гулкое ухо богов. Может быть, они действительно слушали каждое слово?

Себек медленно снял маску. Мы поглядели друг на друга. Я с ненавистью смотрел в его серые как камень глаза.

— У тебя мой сын. Я хочу получить его обратно. Где он? — спросил я.

— Здесь, но спрятан. Я верну его тебе. Но сперва ты должен дать мне кое-что.

— Оно у меня, но я не отдам его тебе, пока мой сын не будет в безопасности, рядом со мной.

— Покажи это мне.

Я поднял кожаный мешочек так, чтобы он мог видеть его при свете лампы. Себек жадно воззрился на него.

— Мы уперлись в тупик. Я не скажу тебе, где мальчик, пока не получу этот мешочек. А ты позаботишься о том, чтобы я не завладел мешочком до тех пор, пока ты не получишь мальчика. Так давай будем вести себя как разумные люди и взглянем на проблему под другим углом.

— А именно?

— Цена жизни твоего ребенка — всего лишь небольшая беседа со мной. Я давно думаю о тебе как об уважаемом коллеге. В конце концов, у нас ведь очень много общего.

— Нам нечего обсуждать. И я ничем не похож на тебя. Мне нужен лишь мой сын. Живой. Сейчас же. Если ты что-то с ним сделал, если повредил хоть какую-то частичку его тела…

— В таком случае, чтобы получить его, ты должен проявить терпение, иначе я не скажу тебе ничего, — холодно ответил Себек. — Я давно ждал этой минуты. Подумай, Расследователь тайн. У тебя ведь тоже есть вопросы — возможно, у меня найдутся на них ответы.

Я заколебался. Как и все убийцы такого типа, он был одинок. Он жаждал быть понятым.

— О чем ты хочешь поговорить?

— Давай поговорим о смерти — поскольку это то, что очаровывает нас обоих. Смерть — величайший из даров, ибо она одна дает нам совершенство и превосходство над этим безнадежным и пошлым миром крови и пыли, — провозгласил Себек.

— Смерть — не дар. Смерть — это потеря, — возразил я.

— Нет, Рахотеп. Более всего ты чувствуешь себя живым, когда находишься совсем рядом со смертью. Я знаю, что это так, несмотря на милый уютный мирок твоей семьи. Дорогие детки, любящая жена… Однако смертные — это всего лишь мешки с кровью, костями и мерзкими тканями. Сердце, то самое знаменитое сердце, о котором столько говорят наши поэты и любовники, — это только кусок мяса, не более. Рано или поздно все это сгниет.

— Это называется человеческим состоянием, и мы стараемся использовать его как можем. То, что делаешь ты, тоже очень банально. Ты убиваешь беззащитных, одурманенных мальчиков и девочек, а также маленьких животных. Ты снимаешь с них кожу, ломаешь им кости и вытаскиваешь глаза. И что? В этом нет ничего особенного. На самом деле это просто жалко. Ты просто школьник, мучающий кошек и жуков. Мне доводилось видеть гораздо худшие вещи. Для меня не важно, почему ты убивал их именно так. Это не имеет значения. Это был просто извращенный спектакль смерти, который ты разыгрывал для собственного удовольствия. Ты говоришь о превосходстве, однако погляди на себя; ты залез глубоко в катакомбы, одинокий, разочарованный человечек, всеми презираемый неудачник, отчаянно жаждущий добраться до содержимого вот этого маленького кожаного мешочка.

Его дыхание участилось. Нужно было поддразнить его еще больше.

— А ты знаешь, что один из мальчиков не умер? Он жив. И он тебя описал. Он сможет опознать тебя, — продолжал я.

Себек тряхнул головой.

— Слепой свидетель? Нет, Рахотеп, это ты отчаялся, а не я. Это ты здесь неудачник. Царь мертв, твоя карьера закончена, а твой сын в моей власти.

Я с трудом сдержался, чтобы не хрястнуть его об стену катакомб и не разбить ему лицо лампой. Но этого делать не следовало, поскольку как тогда я найду Аменмеса? И к тому же мне по-прежнему нужны были ответы.

— Кстати, о тех нелепых предметах, которые ты подбрасывал царю, — этих твоих странных подарках. Неужели ты действительно думал, что они испугают его?

Себек нахмурился.

— Я знаю, что они вызывали в нем ужас. Они показывали ему и этой девчонке все, чего те боялись. От меня требовалось одно — поставить зеркало перед их страхом смерти. Страх — величайшая сила. Страх темноты, разложения, разрушения и обреченности… и прежде всего страх смерти. Страх, который повелевает всеми людьми. Страх, который лежит в основе всего, что мы сделали и делаем. Страх — великолепное орудие, и я умел им воспользоваться!

Теперь голос Себека звучал более напряженно. Я придвинулся ближе к нему.

— Ты — жалкий, глупый, извращенный старик! Эйе прогнал тебя, и в отместку ты нашел способ вновь почувствовать себя значительным.

— Эйе глуп. Он не разглядел того, что находится перед ним. Он меня выгнал, предал мою заботу о нем! Но теперь он жалеет об этом. Все, что произошло позже, весь этот хаос и страх — это дело моих рук! Даже ты, знаменитый Рахотеп, Расследователь тайн, не сумел меня остановить. Ты до сих пор не понимаешь? Это я позвал тебя. Я проложил тебе путь, с самого начала и до этого момента. И ты пошел по нему, словно пес, влекомый зловонием разложения и смерти!

Я знал это — и отвергал в душе. Он увидел это.

— Да. Теперь ты понимаешь. Теперь тебя коснулся страх. Страх поражения.

Я не переставал двигаться, чтобы отогнать этот страх.

— Но за что ты ненавидел Тутанхамона? Почему ты принялся нападать на него?

— Он был потомком угасающей и вырождающейся династии. Он не годился. В нем не было мужественности. Его ум был слаб, а тело несовершенно. Его семя было порченым, от какого можно ждать лишь негодного, бесполезного потомства. У него не было никакой доблести. Я не мог позволить ему стать царем. Это необходимо было остановить. Некогда, во времена мудрецов, а не глупцов, как сейчас, существовал священный обычай — убивать царя, если его ошибки ставили под угрозу здоровье и мощь страны. Я восстановил этот благородный ритуал. Я следовал старым обрядам. Его кости были переломаны, лицо выброшено прочь, глаза вынуты; его погребальная маска была сделана из тлена и гнили, чтобы боги никогда не смогли узнать его в Ином мире. Я возродил царскую власть! Царем будет Хоремхеб. У него есть и сила, и мужественность. Он станет Гором, Царем Живущих; что же до царя-мальчишки, то он сгинет во тьме забвения. Его имя никогда не будет упомянуто вновь.

Наконец-то он заговорил о военачальнике! Я тут же поддержал тему:

— Почему именно Хоремхеб?

— Эта страна — страна скорби. Наши границы под угрозой, наши сокровищницы и зернохранилища пустуют, в наших храмах и дворцах властвуют шлюхи, воры и фантазеры. Лишь у Хоремхеба достаточно влияния, чтобы восстановить славу Обеих Земель. Я же — тот, кто обладает властью над живущими. Я — тот, кто видит богов. Я — темное солнце! Я — Анубис! Я — тень!

— Так значит, все, что ты совершил, сделано по указке Хоремхеба? Подброшенные предметы, сбитая резьба в Колонном зале, убийство Мутнеджемет? И взамен он обещал тебе славу и власть?

— Я не следую ничьим указаниям! — крикнул Себек. — Хоремхеб принял мои дары и уполномочил мои действия. Однако он — солдат. В нем нет понимания более высоких истин. Он до сих пор не знает масштабов моей работы, поскольку она заходит гораздо дальше сил и политики этого мира. Какой прок в этом мире, если Иной мир вис нашей власти?

Я ходил вокруг него со своим светильником. Я знал, что он сказал еще не все.

— Спасибо тебе за подарок — коробку с глазами. Полагаю, они принадлежат тем жертвам, что я отыскал?

Себек кивнул, довольный.

— Они были собраны вместе для тебя. Как подношение. И как знак.

— Глаза — это все, не так ли? Без них мир исчезает для нас. Мы оказываемся во тьме. Однако, как и при затмении, тьма сама по себе есть откровение. «Солнце покоится в Осирисе, Осирис покоится в Солнце!»

Он кивнул.

— Да, Рахотеп. Наконец-то ты начинаешь видеть — видеть правду…

— В твоей мастерской я нашел какие-то стеклянные пузырьки. Что в них было? — спросил я.

— Ты и этого еще не разгадал? Ха! — внезапно гаркнул он с презрением. Тот заворчал и зашевелился возле моих ног.

— Я почувствовал вкус соли… — сказал я.

— Ты недостаточно глубоко мыслишь. Я собрал последние слезы мертвых — слезы с их глаз, когда они видели надвигающуюся на них смерть. Тайные книги говорят, что такие слезы — это эликсир, в котором содержится самая суть того, что умирающий видит в свой последний момент, когда переходит от жизни к смерти.

— Однако, когда ты выпил эти слезы, то не ощутил ничего. Только соль и вода — и все. Немногого же стоят секреты ваших тайных книг!

Себек вздохнул.

— Я был вознагражден удовольствием от самого действия.

— Полагаю, ты одурманивал своих жертв, чтобы с большей легкостью совершать свои изуверства? — сказал я. — Полагаю, они не сопротивлялись. И полагаю, ты сумел показать им агонию их жалкой плоти в мельчайших деталях.

— Как всегда, ты упускаешь более глубокий смысл. Я оставлял тела в качестве предупреждения царю. Однако мне было нужно нечто другое, нечто более важное.

— Тебе нужно было видеть.

Он кивнул.

— Смерть — самый великолепный момент в жизни. Созерцать это мгновение перехода, когда смертное существо отдает свой дух, передает его из величайшей тьмы в свет Иного мира — значит испытывать величайший восторг, какой только может предложить нам эта жизнь.

— Однако твои эксперименты обернулись ничем, не так ли? Все эти переломанные кости, золотые маски и мертвые лица оказались всего лишь жалкой бутафорией. Никакой трансценденции. Зелье давало иллюзии, но не видения. Мертвые попросту умирали, и все, что ты видел в их глазах, — боль и скорбь. Вот почему тебе и понадобилось вот это.

Я помахал перед его очарованными глазами кожаным мешочком. Себек потянулся к нему, однако Тот внезапно прыгнул на него, а я убрал руку.

— Прежде чем я дам его тебе, а ты вернешь мне моего сына, скажи мне одну вещь. Как ты добывал опийный мак?

Я был вознагражден искоркой удивления, блеснувшей в его неподвижных глазах.

— Его несложно достать, — осторожно ответил Себек.

— Разумеется — для медицинских целей, в небольших количествах, особенно если ты сам лекарь. Однако же это далеко не все: существует тайная торговля. И я думаю, ты знаешь об этом очень многое.

— Я ничего об этом не знаю, — пробормотал он.

— Ерунда. Спрос на даруемые этим зельем наслаждения сейчас настолько велик, что его не в состоянии удовлетворить доставляющие его отчаявшиеся девочки и мальчики, сколько бы их ни было. Однако они очень полезны, чтобы отвлечь внимание городской Меджаи от более масштабных дел. Позволь, я расскажу тебе, какова схема. Опийный мак выращивают в странах хеттов, а затем его сок контрабандой ввозится в Фивы — на кораблях, через порт. Зелье хранится и распространяется в увеселительных заведениях. Все официальные лица, на каждом этапе — от пограничных стражей и портовых чиновников до должностных лиц, санкционирующих эти заведения — подкуплены. Всем нужно как-то выживать, особенно в нынешние тяжелые времена. Но больше всего меня поражает вот что: каким образом в военное время удается переправлять грузы из страны наших врагов-хеттов через пограничные заставы нашей армии? Этому есть только одно объяснение. А именно: армия сама участвует в этом промысле.

— Что за необычная фантазия! — насмешливо фыркнул Себек. — С какой стати армии потворствовать чему-либо подобному?

— Прибыль от тайной торговли позволяет Хоремхебу добиться экономической независимости от царской казны. Мы живем в современном мире. Времена примитивного грабежа, мародерства и разбоя давно прошли. А независимо финансируемая, хорошо экипированная и обученная армия — чрезвычайно опасный зверь.

Себек надолго притих.

— Даже если эта нелепая выдумка и справедлива, она не имеет никакого отношения ко мне, — наконец проговорил он.

— Еще как имеет. Ты полностью в курсе дела. Ты лекарь. Твои знания галлюциногенных препаратов делают тебя чрезвычайно ценным. Хоремхеб нанял тебя не просто ухаживать за своей сумасшедшей женой — нет, ты должен был присматривать за делом здесь, в Фивах. Ты надзираешь за прибытием груза в порт и следишь, чтобы он без помех разошелся по увеселительным заведениям. Однако я не думаю, что Хоремхеб знал всю правду о твоих мерзких личных делишках. Не так ли?

Себек глядел на меня пустыми глазами.

— Ну хорошо, Расследователь тайн. Мои произведения искусства были персональным подношением Хоремхебу. Это был мой вклад в его кампанию по завоеванию власти, моя жертва: хаос и страх. Но какая польза тебе от этого знания? Наоборот, оно станет твоим приговором. Теперь я не могу тебя отпустить. Ты здесь в ловушке, в этом подземном мире тьмы. Ты никогда не найдешь выхода к свету. Поэтому сейчас я скажу тебе правду. И буду глядеть, как ты страдаешь. Зрелище твоего горя более чем вознаградит меня за отсутствие того, другого видения. Я ведь не глупец. Кто может сказать, что ты мне принес — настоящее снадобье или фальшивку?

И затем он издал крик, в точности повторяющий крик моего потерянного мальчика. Обсидиановый клинок страха скользнул мне меж ребрами и пронзил сердце. Неужели Аменмес, мой сын, мертв?! Я почувствовал, что опоздал. Он победил.

— Что ты сделал с моим сыном? — Мой голос звучал надтреснуто.

Я шагнул к Себеку. Он отступил назад, подняв лампу так, чтобы ее свет ослепил меня и скрыл его лицо.

— Ты знаешь, что крикнул Осирис Великому богу, когда впервые оказался в Ином мире? «О, что за безрадостное место! В нем нет воды, нет воздуха, его глубины неизмеримы, его тьма черна как ночь. Неужто мне суждено безнадежно бродить здесь, где невозможно жить в спокойствии сердечном или удовлетворить любовные желания?» Да, мой друг. Твой сын стал моей маленькой жертвой Осирису, богу мертвых. Я спрятал его — далеко-далеко, в глубине этих катакомб. Он еще жив, но ты никогда не найдешь его, даже если у тебя будет все время в мире. Вы оба погибнете здесь от голода, затерянные в вашем собственном Ином мире… Вот теперь, Рахотеп, твое лицо воистину открылось в Доме Тьмы!

Я набросился на него, Тот поднялся на задние лапы, рыча и скаля зубы, однако Себек внезапно швырнул в меня своей пылающей масляной лампой и скрылся во мраке.

Глава 49

Я спустил Тота с поводка, и он прыжками унесся во тьму. Красный свет от горящего масла, выплеснувшегося из лампы Себека, разлился по стене за моей спиной.

Я услышал лай, и затем — к своему удовлетворению — вопли. Однако Себек был нужен мне живым, он должен был еще дать показания, а прежде всего — вернуть мне сына. Выкрикнув резкий приказ бабуину, я побежал по темному проходу к скорчившейся на земле фигуре. Я поднял лампу. Зубы Тота оставили глубокие следы на шее Себека, на его изувеченном лице зияла огромная рана, один глаз был вырван из глазницы, и плоть щеки свисала клочьями, обнажив кости и сосуды. Из раны на шее толчками выливалась темная кровь. Я опустился на колени рядом с лежащим Себеком и притянул его изодранное лицо к своему:

— Где мой сын?

В его горле забулькала кровь: он пытался смеяться.

Я прижал большие пальцы к его глазницам.

— Что ты видишь теперь? — шепнул я ему на ухо. — Ничего! Там нет ничего. Ты сам — ничто. Нет никакого Иного мира. Тьма, которую ты видишь — это и есть твоя вечность!

Я нажимал все сильнее и сильнее, вдавливая его глаза в глазницы, и он забил ногами в пыли, словно пловец, утопающий на сухой земле; он запищал, словно крыса, и я ощутил под своими пальцами кровь. Я продолжал давить, пока его мерзкое сердце не выкачало из тела последнюю порцию черной крови. Себек был мертв.

Я пинал бесполезный труп и не мог остановиться, я втаптывал в пыль остатки его лица, пока у меня не кончились силы. После этого я рухнул наземь, всхлипывая от сознания своего поражения. Потому что его смертью я не добился ничего. Я все сделал неправильно. Масляная лампа быстро догорала, но мне было уже все равно.

И тогда я вдруг услышал нечто, где-то далеко-далеко: крики и плач ребенка, который проснулся после кошмара и обнаружил, что находится один в темноте.

— Иду!

Крики Аменмеса стали громче.

Бабуин скакал впереди, все дальше углубляясь во тьму, однако уверенный в себе; он сворачивал то вправо, то влево, делая выбор за меня. И все это время мы обменивались криками — сын с отцом, — криками ради спасения жизни.

Тот отыскал мальчика в конце одного из самых глубоких тоннелей. Маленькая головка ребенка торчала над краем горшка, достаточно вместительного и для взрослого бабуина. Его личико было перепачкано слезами и грязью, он безутешно вопил. Я пошарил вокруг в поисках камня, которым можно было бы разбить горшок, не причинив мальчику вреда. Я целовал вопящего мальчика и пытался хоть немного успокоить его, снова и снова повторяя: «Аменмес, мальчик мой». С первого удара горшок не разбился. Мальчик заорал еще громче. Следующий удар я направил точнее, и горшок раскололся. Я отшвырнул половинки в стороны, наружу каскадом полилась грязь, и в конце концов на моих руках оказалось дрожащее, холодное, грязное тельце моего сына.

Лампа угасала. Нужно было попытаться отыскать путь наружу до того, как мы лишимся света. Я крикнул Тоту: «Ищи!». Бабуин гавкнул, словно бы понял, и поскакал вперед. Я подхватил мальчика под мышку и побежал следом, тщетно стараясь на бегу защитить пламя от ветра.

Однако очень скоро огонек заморгал и потух.

Абсолютная тьма. Мальчик захныкал и снова начал плакать. «Ш-ш-ш», — проговорил я, пытаясь его утешить.

— Тот!

Бабуин подбежал ко мне, и я ощупью, привычными движениями закрепил поводок на ошейнике. Он ринулся дальше в темноту, и я мог только следовать за ним, стараясь не причинить мальчику вреда, поскольку то и дело налетал на стены и спотыкался на неровном полу. Надежда — нежнейшее из чувств — снова замерцала во мне, такая же слабенькая, каким был огонек лампы. Я в отчаянии поцеловал глазенки моего сына. Теперь он лежал тихо, как будто мое присутствие в этой темноте успокоило его и любой поворот судьбы отныне считался приемлемым.

А потом во тьме возник слабый отсвет. Возможно, я выдумал его — возможно, то было порождение моего отчаявшегося ума… Но Тот снова гавкнул, а затем точка света распалась надвое, и я услышал приближающиеся крики, доносившиеся словно из потерянного мира жизни и света. Я закричал в ответ. Огоньки повернулись, собрались вместе и начали приближаться, словно суля священное избавление из тьмы. Пока они плыли ко мне, я опустил взгляд на маленькое личико моего сына. Его широко открытые глаза не отрываясь смотрели на огни в темноте, словно вышедшие из сказки, чтобы принести ему счастливое окончание страшной истории.

В дрожащем свете первой же лампы я увидел знакомое лицо, на котором одновременно читались испуг и облегчение, — Хети.

Глава 50

Когда я пронес Аменмеса по нашему переулку и вошел в дом, Танеферет упала на колени, и ее рот раскрылся в бессловесном вопле боли и облегчения. Она крепко стиснула его в своих объятиях и больше уже не отпускала. Когда мне в конце концов удалось, при помощи ласковых слов, отобрать у нее сына и уложить в кроватку, она развернулась ко мне и принялась молотить меня кулаками и хлестать ладонями по лицу, словно желая разорвать меня в клочки, и, честно говоря, я был бы рад позволить ей это.

Потом она вымыла мальчика в прохладной воде, с бесконечной нежностью обтирая его тряпкой и тихо разговаривая с ним. Он устал и капризничал. Когда он наконец заснул, она глядела на него так, словно собиралась больше никогда с ним не расставаться. Ее лицо было еще мокрым от слез. Она избегала моего взгляда. У меня не было слов. Я пытался нежно погладить ее по щеке, но она не обратила внимания на мое прикосновение. Однако когда я хотел убрать руку, она внезапно схватила ее и принялась целовать и не могла остановиться. Я обхватил жену и прижал к себе так же крепко, как она до этого прижимала к себе нашего сына.

— Никогда не прощай меня, так же как и я никогда не прощу себе этого, — в конце концов проговорил я.

Танеферет поглядела на меня уже успокоившимися темными глазами.

— Ты обещал, что никогда не допустишь, чтобы твоя работа причинила вред нашей семье, — просто сказала она.

Она была права. Я положил голову на ладони, и она погладила меня по голове, словно ребенка.

— Как он сумел его выкрасть?

— Мне пришлось отправиться за продуктами, чтобы мы все могли поесть. Дети больше не могли есть на обед одно и то же. Они скучали и тревожились. А я не могла все время оставаться дома. Это было невозможно! Поэтому я решила сходить на рынок. В доме за старшую я оставила служанку. Возле калитки стоял охранник. Она говорит, что дети играли во дворе, а она сама стирала. А потом вдруг поднялся крик, она ничего не могла понять. Она выбежала — и увидела, что Аменмес пропал. Калитка распахнута, охранник лежал на земле, из головы у него текла кровь. Сехмет пыталась помешать этому человеку забрать Аменмеса, и он ударил ее. Этот изверг ударил мою дочь! Все это моя вина.

Танеферет скорчилась и принялась всхлипывать. От бессилия слезы навернулись у меня на глаза. Теперь пришла моя очередь утешать ее, заключив в объятия.

— Этот изверг мертв. Я убил его.

Танеферет подняла залитое слезами лицо, ошеломленно поглядела на меня и увидела, что это правда.

— Прошу, не задавай мне больше вопросов сегодня. Я все расскажу, когда смогу. Но он мертв. Он больше не причинит нам вреда, — пообещал я.

— Он уже причинил нам слишком много вреда, — отозвалась она с прямотой, которая разбивала мне сердце.

Из-за занавески выглянули девочки. Танеферет подняла голову и попыталась улыбнуться.

— С ним все в порядке? — спросила Туйу, грызя свой локон.

— Он спит, так что давайте потише, — отозвался я.

Неджемет уставилась на мальчика во все глаза.

А вот Сехмет при виде него не выдержала. Я увидел черный кровоподтек вокруг ее глаза, царапины на руках и длинные ссадины на ногах. Она сглотнула, всхлипнула, и по ее щекам покатились обильные, крупные слезы.

— Как ты допустил, чтобы с ним такое случилось?! — воскликнула она ломающимся голосом, с трудом переводя дыхание.

Я ощутил, как меня охватывает стыд, окутывает, словно грязная пелена. Я ласково поцеловал ее в лоб, вытер ее слезы и сказал, обращаясь ко всем троим:

— Простите меня.

И вышел из комнаты.

Я уселся на низенькой скамейке во дворе. Из-за стен до меня приглушенно, словно из другого мира, доносились звуки улицы. Я стал думать обо всем, что произошло, начиная с той ночи, когда Хети постучал в стену возле моего окна. Теперь стучало мое сердце, колотилось в ребра. Я принес своей семье ужасное горе, уйдя тогда из дома. В то время мне казалось иначе. И возможно, у меня все равно не было выбора. Однако Танеферет права: выбор есть всегда. Я выбрал тайну — и заплатил цену. И теперь я не знал, как смогу исцелить эту рану.

Там меня и нашла Сехмет — она единственная вышла ко мне. Девочка не переставая шмыгала носом и прикладывала к лицу края одежды, однако она села рядом со мной, изящно подогнув под себя ноги, и приникла к моему плечу. Я обнял ее одной рукой.

— Прости меня. Я сказала ужасную вещь, — тихо произнесла она.

— Ты сказала правду. Надеюсь, ты всегда будешь говорить мне правду.

Она важно кивнула, словно ее голова за последние дни слишком отяжелела от мыслей.

— Почему тот человек забрал Аменмеса?

— Ему очень хотелось причинить мне боль. И еще он хотел показать, что может лишить меня чего-то самого важного в мире.

— Зачем кому-то так поступать?

— Не сказал бы, что знаю. И, наверное, никогда не узнаю.

— И что с ним случилось?

— Он мертв.

Сехмет кивнула и задумалась, но больше вопросов задавать не стала, так что мы сидели молча, прислушиваясь к шуму суматошной уличной жизни, наблюдая, как солнце поднимается все выше, разгоняя тени. До нас донеслись звуки из кухни, где девочки начинали готовить еду, снова споря друг с другом и то и дело заливаясь смехом.

Глава 51

Убедившись, что моей семье ничто не угрожает, я нанес еще один визит во дворец, чтобы сделать свой последний доклад. Мне было тошно при мысли, что придется снова входить в это царство теней. Однако было совершенно необходимо, чтобы Анхесенамон узнала то, что я выяснил о Хоремхебе, — о том, каким образом он финансирует свою новую армию и какое поручение он дал Себеку. Эти сведения могли стать решающими в ее переговорах. Царица могла использовать их против военачальника, намекнув, что ей обо всем известно, или же раскрыть то, что знает, чтобы разоблачить его и заменить кем-то другим. У нее появилась бы власть, чтобы заключить договор между нею, Эйе и Хоремхебом. Анхесенамон, Хаи и Симут глядели на меня во все глаза, когда я рассказывал им, как обстоят дела. И когда они задали мне все вопросы и наконец удовлетворились моими ответами, я осуществил то, что задумал. Я сказал, что мне нужно время, чтобы побыть с семьей, прийти в себя после всего произошедшего. Поклонившись, я сделал шаг назад, а потом без разрешения повернулся и вышел. Я от всей души надеялся, что мне больше никогда не придется вступать в эти безмолвные покои.

В следующие дни округой завладел неподвижный, удушающий зной. Солнце безжалостно палило землю, так что даже тени спешили укрыться от него, а город тем временем кишел предзнаменованиями, миражами и слухами. Прибыли корабли Хоремхеба с несколькими из его мемфисских полков на борту, породив в жителях шумное смятение. Корабли встали на якорь возле гавани у восточного берега; горожане со страхом ждали в любой момент набега или захвата города, но дни проходили за днями, а ничего не происходило. Непрекращающаяся жара и неуверенность в будущем сделали повседневную жизнь трудной и непрочной, и тем не менее люди продолжали заниматься обычными делами: работали, ели и спали. Однако запрет выходить по ночам на улицу стал соблюдаться еще строже, чем прежде, и когда я, не в силах заснуть, сидел вместе с Тотом у себя на крыше, глядел на звезды, пил чересчур много вина, слушал, как сторожевые собаки яростно перелаиваются с бродячими и размышлял обо всем сразу и ни о чем конкретно, — то чувствовал себя последним оставшимся в живых человеком под луной.

Иногда мой взгляд устремлялся к хаотическому скопищу крыш в той стороне, где вдали, на другом конце города, находился дворец Малькатта. Я рисовал себе все то напряжение и борьбу за власть, которая, должно быть, до сих пор протекает там, пока тело Тутанхамона проходит через последние Дни Очищения, готовясь к погребению. Я думал о Хоремхебе, чей величественный корабль по-прежнему покачивался на волнах гавани, о Хаи, пьющем вино в своем кабинете, об Эйе, в одиночестве и в безупречности своих комнатах стискивающем кулаки от непроходящей зубной боли. Я думал об Анхесенамон — как она меряет шагами свои освещенные светильниками покои, придумывая способы победить в этой настольной игре, именуемой политикой, и обеспечить будущее своим еще не рожденным детям. И еще я представлял себя самого, погруженного в мысли и прихлебывающего вино посреди ночи, больше разговаривающего с Тотом, чем с кем-то еще, — возможно потому, что он прошел вместе со мной через все. Он один мог меня понять. Вдобавок, он не умел говорить.

А потом, однажды вечером, вскоре после заката, я услышал, как кто-то стучит в калитку. Отворив ее, я увидел окруженную дворцовыми стражами колесницу; это было словно видение на моей суетливой улочке. Прохожие оборачивались, благоговейно взирая на небывалое явление. Почему-то я ожидал, что за порогом увижу худое, угрюмое лицо Хаи, однако там, настороженно поглядывая на меня, стояла Анхесенамон. Из предосторожности она была закутана в льняной балахон.

— Вижу, мой приход тебя поразил. Могу я войти? — с каким-то стеснением спросила она.

Я представил себе, как отказываюсь иметь хоть какое-то дело с кем-либо из этих людей, не говоря уж об участии в их дворцовых интригах, — но обнаружил, что не могу закрыть дверь у нее перед носом. Я кивнул, и она робко сошла с колесницы в своих золотых, превосходного качества сандалиях — чересчур хороших для этой улицы — и под прикрытием зонтика поспешно вступила в мои скромные владения.

Танеферет была на кухне. Когда мы проходили мимо нее в гостиную, где мои домашние редко проводили время, она увидела, кого я привел, и внезапно словно бы погрузилась в транс. Потом, спохватившись, Танеферет склонилась в низком поклоне.

— Да будете вы живы, благополучны и здоровы, ваше величество, — спокойно произнесла она.

— Надеюсь, ты простишь меня за этот нежданный визит. С моей стороны это грубо — появиться без приглашения, — ответила царица.

Танеферет, изумленная, только кивнула. Две женщины настороженно оглядывали друг друга.

— Прошу пройти в гостиную. Сейчас я принесу закуски, — наконец сказала Танеферет.

Мы уселись на скамейки в неловком молчании. Анхесенамон оглядела ничем не примечательную комнату.

— Я так и не поблагодарила тебя за все, что ты для меня сделал. Я знаю, ты заплатил очень высокую цену за свою верность — под конец она стала чрезмерно высокой. Может быть, ты примешь это в качестве некоторого возмещения, хоть и недостаточного?

Она протянула мне кожаный мешочек. Я открыл его и вытащил наружу золотое ожерелье — «золото славы». Это была великолепная и весьма ценная вещь, величайшего качества, изготовленная с огромным мастерством; я смог бы многие годы кормить семью на вырученные за нее деньги. Я кивнул и засунул ожерелье обратно в мешочек, совершенно не ощущая ничего из того, что, наверное, должен был чувствовать, принимая в дар такое сокровище.

— Благодарю вас.

Повисло молчание. Я слышал, как Танеферет на кухне готовит нехитрое угощение.

— Этот дар — лишь предлог. На самом деле желание увидеть тебя посещало меня каждый день, но я воздерживалась от того, чтобы за тобой послать. Я никак не могла собраться с духом, — призналась Анхесенамон. — Только теперь я поняла, насколько привыкла полагаться на тебя.

— И все же вы пришли, — отозвался я, возможно, чересчур резко.

— Да. Пришла. Я часто думала о том, каков ты у себя, в окружении своих домочадцев. Я хотела бы их увидеть. Это возможно?

Девочкам всегда были интересны любые посетители, и из любопытства они только и искали случая пообщаться с ними. Вот и сейчас дочери уже шумели на кухне — я слышал, как они наперебой расспрашивают мать о том, кто же наш неожиданный гость. Я позвал дочек. К их чести, войдя (с широко распахнутыми глазами), они сразу же упали на колени и приветствовали царицу безупречными поклонами.

Анхесенамон поблагодарила их и попросила встать и представиться. Потом вошел мой отец. Он неуклюже повалился на свои больные колени, словно старый слон, в изумлении от столь необычайного посещения. Вернулась Танеферет с Аменмесом на руках.

Ребенок сонно потирал глаза.

— Можно, я подержу его? — спросила Анхесенамон.

Моя жена передала ей мальчика, и владычица Обеих Земель осторожно взяла его и ласково заглянула ему в лицо. Тот неуверенно глядел на нее снизу вверх. Царица рассмеялась при виде его боязливой гримасы.

— Он во мне сомневается! — заметила она.

Но тут мальчик в ответ на ее смех удостоил царицу своей лучшей улыбкой, и ее лицо тоже просияло, отражая радость момента.

— Это великий дар — иметь детей, — тихо проговорила она и еще долго держала его, прежде чем неохотно вернуть матери.

Я уговорил девочек оставить нас, и они повиновались — впрочем, они вдосталь накланялись, когда выходили из комнаты, пятясь и восторженно толкая друг друга. Мы снова остались одни.

— Как я предполагаю, вы здесь не просто для того, чтобы заплатить мне и посмотреть на моих детей?

— Нет. Я пришла к тебе с чем-то вроде приглашения. Но одновременно это и просьба.

— А именно?

Анхесенамон глубоко вздохнула.

— Дни Очищения подходят к концу. Настало время похоронить царя. Но у меня есть затруднение.

— Хоремхеб?

Она кивнула.

— Мне совершенно необходимо решить, какое направление избрать. Я аккуратно сдерживала его и думаю, он почти уверен, что я приму его предложение. Эйе тоже верит, что я увижу здравое зерно в том, что он мне предложил.

— В таком случае самую большую опасность таит тот момент, когда вы обнародуете свое решение, — сказал я.

— Да. А когда царь будет погребен, мне нужно будет действовать. Поэтому я решила, что на данный момент, если я намерена заявить свое право на Двойную корону и продолжить династию, они нужны мне оба. Что касается Эйе, он предложил мне поддержку как царице, при условии, что он будет по-прежнему контролировать канцелярии и определять политику Обеих Земель. Мне придется согласиться на его восшествие на престол… — Она заметила потрясенное выражение на моем лице, но продолжала: — Однако взамен я сохраню свое положение и свою независимость, смогу расширить собственные связи и найти поддержку в государственном аппарате. Благодаря мне его власть получит желаемую законность. Эйе стар, у него нет детей; речь идет лишь о нескольких годах его царствования, после чего он передаст мне всю свою власть и влияние и сможет спокойно умереть. Все это между нами обговорено. Это лучшее, что я могу сделать.

— А Хоремхеб?

— Здесь все гораздо сложнее. Несмотря на отвращение, которое он у меня вызывает, пришлось принять во внимание все варианты, все возможности. На его стороне мощная сила: у него под началом общим счетом более тридцати тысяч солдат. В его роду все сплошь «новые люди», а его новая армия стала дорогой к власти и успеху для тех, кто в ином случае не имел бы ничего. Вообрази, на что они готовы пойти! Тем не менее, получи он власть, это приведет к открытому конфликту Хоремхеба с Эйе и канцеляриями, и я считаю, что это нанесет такой же урон порядку и стабильности в Обеих Землях, как если бы мы вели войну сами с собой. Они оба это знают, и оба понимают, что конфликт ни одному из них не даст явного перевеса. Гражданская война в настоящий момент не пойдет на пользу никому. К тому же нельзя забывать, что большинство полков Хоремхеба по-прежнему далеко отсюда и заняты войной с хеттами. Даже если удастся добиться перемирия, на их возвращение уйдут месяцы, а такой шаг будет воспринят как крупное политическое поражение Хоремхеба. Однако он все равно остается чрезвычайно опасным.

Помолчав, царица продолжила:

— Благодаря тебе у меня теперь есть необходимые сведения о торговле опийным маком, и я могу использовать их, чтобы поколебать сложившееся о нем мнение как о нравственно чистом человеке. Но доказать что-то будет очень трудно; и прежде всего, полагаю, почти невозможно будет найти убедительные подтверждения тому, что именно он стоит во главе этой торговли. Кроме того, я решила, что подобное столкновение нанесет слишком большой ущерб — как раз в то время, когда нужно делать все возможное, чтобы создать новое единство. Значит, мне по-прежнему необходимо сдерживать его, как льва за загородкой, причем так, чтобы армия более или менее охотно оставалась нашим союзником в сфере нашего влияния. А чтобы добиться этого, в нашем реальном мире людей и их устремлений, я должна соблазнить его чем-то, чего он хочет. Так что я пообещаю ему брак, но при условии, что он дождется смерти Эйе. И если удача мне улыбнется, к тому времени мне, возможно, представится вариант получше — поскольку, говоря по чести, я никогда не разделю постель с этим человеком. У него сердце крысы.

Некоторое время мы сидели молча.

— Вы сказали, что вам что-то от меня нужно?

— Я сказала, что это просьба — а также приглашение.

— И что же это?

Анхесенамон нервно замялась.

— Ты не согласишься сопровождать меня при погребении царя? Оно должно состояться завтрашней ночью.

Глава 52

Вот так получилось, что я присоединился к погребальной процессии Тутанхамона, некогда Живого образа Амона и владыки Обеих Земель, сопровождая его в вечность, как он сам и просил меня в свои последние часы. Тело лежало в дворцовых покоях царя, завернутое в белые льняные пелены, внутри последнего из вложенных друг в друга саркофагов. Царь выглядел чистеньким и аккуратным, словно большая, искусно сделанная кукла, перевязанная золотой тесьмой и украшенная амулетами.

Анхесенамон торжественно обвила его шею ритуальным ожерельем из живых цветов, синих и белых. На шею также надели золотую пектораль с изображением грифа и скарабея под ним, а на грудь возложили золотого сокола. Руки царя были скрещены на груди, золотые пальцы сжимали скипетр и плеть — символы царской власти. Мне вспомнилось, что я был последним, кто держал настоящую руку царя, когда жизнь утекала из него. Похоронные пелены венчало произведение искусства невероятной красоты и великолепия: погребальная маска, созданная из чистого золота лучшими ювелирами и изображавшая горделивое лицо бога Осириса. Но зато мастера аккуратно воссоздали глаза Тутанхамона, лукавые, настороженные и сверкающие, под темными лазуритовыми изгибами бровей — сработанные из кварца и обсидиана, они уверенно глядели в вечность. На лбу царя сверкали коршун и кобра, священные защитники. Я подумал, что, пожалуй, как раз такое лицо царь и захотел бы иметь для встречи с богами.

Наша процессия двигалась по дворцу. Мне было позволено идти позади Анхесенамон, рядом с Симутом, который кивнул мне, — он был рад меня видеть. Эйе шел рядом с царицей. Он сосал лепешечку с гвоздикой и корицей, запах которой время от времени долетал до меня: у старика снова болели зубы. Я не мог заставить себя почувствовать к нему жалость. Когда мы вышли из западных ворот дворца, свежий ночной воздух был прохладен и ясные звезды мерцали в глубинах вечного океана ночи. Мумию в открытом гробу положили на золоченый катафалк, украшенный защитным фризом из резных кобр и увитый гирляндами. Остальные гробы, вложенные один в другой, следовали за нами на другой колеснице, ее тащили быки, поскольку их вес был огромен. Двенадцать высокопоставленных сановников, среди которых были Хаи с Пенту, облачились в белое; на их головах в знак скорби были белые повязки. По сигналу они все вскрикнули в один голос и налегли на постромки: их задачей было тащить первый, более легкий катафалк на полозьях по вымощенной камнем Дороге Процессий.

Мы двинулись по Дороге Процессий, направляясь на запад и затем на север. В отдалении, на фоне посеребренных луной утесов, вырисовывались четкие контуры длинного, приземистого храма Хатшепсут. Продвижение было медленным и трудоемким. Вдоль всего пути, в стратегических точках маршрута, Симут расставил отряды охранников, вооруженных мощными луками. Окрестности дворца притихли под надзором луны, ночные тени лежали причудливыми глыбами. Наконец мы добрались до входа в Долину Царей и свернули к западу, влево, а потом еще раз налево, в самую потаенную долину восточного некрополя. Вскоре процессия медленно прошла между огромными, изъеденными временем каменными бастионами, обрамлявшими вход в гробницу.

Когда мы в конце концов оказались на месте, моему взгляду предстали груды и штабеля предметов, которые уже были выгружены и уложены под белыми льняными покрывалами, словно бы царский двор переезжал из одного дворца в другой. Должно быть, это были погребальные дары, которые предстояло поместить в гробницу после того, как завершатся обряды и гробы будут уложены и запечатаны внутри саркофага.

Лампы осветили шестнадцать вытесанных в камне ступеней, которые вели вниз, в гробницу, и пока все готовились к проведению обрядов, я спустился туда. Я был потрясен тем, что открылось при свете ламп, — вход в гробницу еще не был завершен; судя по всему, в проходе едва успели прибраться перед церемонией. На ступенях валялись кувшины с бинтами и натронной солью и мехи для воды, брошенные работниками и поспешно отодвинутые в сторону. Через вырубленный в камне дверной проем я вошел в Зал Ожидания.

И здесь тоже работа была не закончена. На наклонном полу и еще не обтесанных каменных стенах виднелись красные пометки и направляющие линии каменщиков, пол был усыпан невыметенной крошкой и осколками известняка. На стенах поблескивало золото — рабочие, перетаскивая царскую мебель, в спешке оцарапали ее об углы. В воздухе пахло горелым — свечным воском, маслом, благовониями, тростником; казалось, сам грубо отесанный камень стен и низких потолков был пропитан въевшимися воспоминаниями о множестве зубил, что вгрызались здесь, осколок за осколком, удар за ударом, в коренную породу.

Я свернул вправо и вошел в саму погребальную камеру. Стены были украшены, но лишь самым простым, неброским образом. Очевидно, художникам не хватило времени на что-либо более великолепное и изысканное. Множество массивных секций золотой раки, составлявших четыре вместительных короба, которые будут вставляться один в другой стояли возле стен, ожидая, пока их соберут в тесной, темной камере после того, как гробы наконец окажутся на своем месте внутри саркофага. На каждой из этих отделанных роскошной позолотой досок, с внутренней, незолоченой стороны, имелись пометки — какую сторону к какой следует прикладывать и тому подобное. Посередине, занимая почти все пространство камеры, располагался необъятный саркофаг из желтого камня. Каждый его угол был снабжен замысловатой резьбой, в мельчайших деталях изображавшей перекрывающие друг друга крылья божеств-хранителей.

Я снова повернулся направо и заглянул в сокровищницу. Она уже была обставлена многими предметами, огромная рака не позволяла вынести что-либо за пределы погребальной камеры. Первым я увидел резное изображение Анубиса — он был как живой, лоснящийся и черный, с длинными, стоящими торчком ушами, как будто внимательно к чему-то прислушивался. Странно, но он был накрыт одеялом, которое кто-то накинул ему на спину, словно желая согреть в бесконечной тьме его бдения. Позади Анубиса располагалась большая золотая рака для хранения внутренностей усопшего. Вдоль одной стены было расставлено множество запечатанных черных рак и сундуков. У противоположной стены стояли другие ящички. Возле Анубиса виднелся ряд шкатулок из слоновой кости и дерева.

Пока никто не смотрел, я опасливо открыл одну из них — внутри оказалось прекрасное опахало из страусовых перьев. Надпись на нем гласила: «Сделано из перьев страуса, добытого его величеством на охоте в пустыне к востоку от Гелиополя». Я вспомнил об опахале, которое он мне пообещал. Поверх шкатулок стояло несколько великолепных миниатюрных лодок, выполненных во всех подробностях, с миниатюрными парусами и оснасткой, и раскрашенных яркими красками. Я заметил возле своих ног маленький деревянный ящик. Не поборов искушения, я поднял крышку и увидел два крошечных гробика — я предположил, что это были мертворожденные дочери Анхесенамон.

Я еще стоял в задумчивости над этими останками, брошенными среди мешанины золотых изделий, когда ко мне присоединился Хаи.

— Если бы только эти дети дождались полного срока и родились, как полагается, мы жили бы сейчас в совершенно другом мире, — промолвил он.

Я кивнул.

— Здесь много семейных ценностей. Предметов, носящих фамильные имена, а также других, с изображениями Атона, — заметил я.

— Это верно. Посмотрите, например, вот сюда: палетки, коробочки и браслеты, принадлежавшие его единокровным сестрам. А здесь, укрытые льняными покрывалами, — вино из Ахетатона и государственные троны с символами Атона. Это личные вещи, но сейчас они запрещены и переданы на вечное хранение сюда, в эту гробницу. Что только и к лучшему.

— Насколько я себе представляю, Хоремхебу было бы на руку завладеть этими сокровищами. Он смог бы использовать их, чтобы шантажировать Анхесенамон, обвиняя в тайной приверженности запрещенной религии. Поэтому Эйе и использует подвернувшуюся возможность похоронить эти символы неудавшегося прошлого вместе с последним царем этого времени.

— Совершенно верно. Отсюда и неподобающая спешка и секретность.

— И только посмотрите, к чему все в конце концов свелось: дерево, золото, драгоценные камни и кости!

Мы снова поднялись по ступеням, вернувшись в мир ночи. Звезды уже начинали меркнуть — близился рассвет. Пришло время исполнить последние ритуалы. Эйе был теперь одет в леопардовую шкуру жреца, на его старой голове красовалась царская Синяя корона, украшенная золотыми дисками. Ему предстояло исполнить обряд Отверзания Уст и тем самым обозначить себя как наследника. Гроб с мумией поставили вертикально, и Эйе торопливо поднес песеш-кеф — раздвоенный на конце ритуальный нож — к мертвым губам царя, а затем и к другим органам чувств: носу, ушам и глазам, чтобы силы царя восстановились, его дух воссоединился с телом и он смог «выйти в день» в следующей жизни. Все было проделано в соответствии с Наставлениями, но со всей возможной поспешностью, словно Эйе боялся, что его прервут. Я заметил, что Симут расставил своих охранников на верху склонов долины, а также возле входа в нее.

Гробы с превеликим трудом протащили вниз, в гробницу. Наша маленькая группка оплакивающих шла следом в должном порядке. Воздух в Зале Ожидания сразу же стал горячим и спертым. Все молчали, однако благодаря странной акустике помещения нервное, затрудненное дыхание присутствующих звучало громко. Поверх голов остальных я мог наблюдать лишь отдельные фрагменты происходящего, продолжение обрядов в погребальной камере. Со стороны я видел, как гроб с большими усилиями поднимали к саркофагу, заметил блеск амулета, чувствовал запах разогретых смол, которые заливали во внутренний гроб. Молитвы и песнопения таинственно плыли в темном воздухе. В конце концов каменная крышка саркофага поползла на положенное место; до меня донесся жалобный стон веревок и воротов и кряхтение людей, пытающихся развернуться в узком пространстве. Однако внезапно раздался громкий треск, и у наблюдающих вырвался потрясенный вздох — один из рабочих уронил свой угол, и каменная крышка грянулась о саркофаг, расколовшись надвое. Надсмотрщик, командовавший рабочими, видя, что ничего нельзя сделать, хлопнул в ладоши; обломки водрузили на место, трещину быстро заделали гипсом и закрасили желтой краской, маскируя оплошность.

Работа продолжилась — теперь следовало соорудить вокруг саркофага четыре вложенные одна в другую раки. Это заняло немало времени. Люди работали с почти комической сосредоточенностью, пытаясь сообразить при свете ламп, какую часть куда приставлять. Они молча боролись друг с другом за каждую часть, которую нужно было повернуть в тесном пространстве определенным образом, чтобы она встала на место. В конце концов все было закончено, и рабочие, блестя от пота и пыхтя словно заморенные мулы, ретировались. Теперь между огромной золотой ракой и разрисованными стенами оставалось место в каких-нибудь два локтя. Жрецы закончили раскладывать ритуальные предметы в соответствии с порядком, имеющим смысл только для них, — деревянные весла, светильники и коробки, кувшины с вином и букет из оливковых ветвей и персей. Дверцы раки были запечатаны. Внутри, во вложенных одна в другую золоченых раках, в самом сердце этого огромного холодного гнезда из резного и инкрустированного золота, дерева и желтого камня, маленькое и уязвимое, несмотря на всю эту золотую броню и груды сокровищ, лежало тощее, выпотрошенное, мумифицированное тело усопшего царя. Внезапно я вспомнил его — и тот восторг, что отразился на лице Тутанхамона, когда он, еще живой, ждал предстоящей охоты под звездами пустыни.

Мы почтительно отступили назад, склонив головы. Эйе и Анхесенамон выходили последними, и мы все медленно, пятясь, покинули Зал Ожидания, оставив царя в его каменных покоях со всем его золотом, погребальными дарами, ложами, масками и миниатюрными лодками, с его досками для игр и табуретами, на которых он сидел ребенком, и чашами, из которых он пил, — всеми предметами этого мира, которые понадобятся ему в следующем, где время не имеет власти, а тьма превращается в вечный, неизменный свет. Во всяком случае, так говорят.

Мы вкушали поминальную трапезу и смотрели, как в гробницу вносят последние погребальные дары — их расставят в Зале Ожидания и в меньшей по размеру камере слева: колеса от колесницы и отпиленные или разобранные части золоченых колесниц, великолепные раскрашенные или инкрустированные шкатулки, три изящных ложа — одно из них с украшениями в виде львов. Когда их проносили мимо, в темноте передо мной мелькнули золотые морды и синие носы зверей, в их мудрых, серьезных золотых глазах я заметил жалость; в тусклом свете ламп на стену легли их огромные тени. Под одно из лож поставили белые емкости с жертвенной едой. Здесь была алебастровая чаша в форме лотоса, бледная и светящаяся при свете ламп, которую я видел в апартаментах Тутанхамона на корабле. Здесь были кресла и троны, украшенные символами Атона, а также две охранные статуи в человеческий рост, старательно не обращавшие внимания на царящий вокруг беспорядок; возле стен были составлены серебряные трубы, обернутые тростником, золотые трости для ходьбы и стрелы с золотыми наконечниками. Мимо нас в маленькую камеру пронесли множество кувшинов с вином, пометки на которых указывали, что оно было уже старым, еще времен Эхнатона, а также всевозможные алебастровые сосуды с маслами и духами, вместе с сотнями корзин с фруктами и мясом, которые затем поставили на табуреты, коробки и длинное позолоченное ложе. Золото сверкало повсюду, его было столько, что меня затошнило от его прославленного всеми блеска.

Наконец настало время навечно запечатать Тутанхамона в его гробнице. У меня было странное ощущение — как будто мы, живые, столпившиеся в этом проходе, находимся не с той стороны каменной двери, что была торопливо воздвигнута между нами и опустевшим Залом Ожидания. Лица собравшихся здесь людей — царедворцев, жрецов и молодой царицы — в неровном, подрагивающем свете свечей были похожи на лица заговорщиков, замышляющих преступление. Я почувствовал нечто, напоминающее отвращение, смешанное с жалостью, когда каменщики в грязной рабочей одежде со скрежетом задвигали на место последние камни, а затем размашисто шлепали поверх них и разглаживали мастерками темно-серый влажный раствор, к которому стражи некрополя приложили овальные эмблемы Анубиса. Множество рук потянулось вперед, стремясь запечатлеть в вечности свои знаки — небрежно, торопливо, ничуть не соответствуя значению других начертанных здесь символов. «Великий любовью всей страны… создающий образы богов, чтобы они дали ему дыхание жизни…»

А затем, словно стадо животных, мы побрели обратно, вверх по проходу, держа перед собой свои убогие лампы. Анхесенамон положила на ступени последний букет: мандрагора, голубые кувшинки, паслен, олива, ива — исполненные надежды, хрупкие, мимолетные цветы весны мира. Лицо царицы было мокрым от слез. Я шел последним и, поглядев назад, увидел, как тени наших удаляющихся фигур нарастают черным половодьем, сливаясь с великой тьмой вечности, что проследовала за нами вверх по шестнадцати ступеням, ожидая, пока ее не замуруют новыми камнями, теперь уже навсегда.

Глава 53

Серп луны опустился к краю черно-синего контура долины. Мы сбились в кучу, нерешительно топчась под меркнущими звездами, в стране живых. Однако мы были здесь не одни. Во тьме нас поджидала внушительная фигура, и за спиной у нее виднелись вооруженные люди — оружие блестело в лунном свете. Хоремхеб! Я поискал взглядом Симутовых охранников и увидел в полумраке валявшиеся на земле темные мертвые тела.

Военачальник прошел вперед и остановился перед Эйе и Анхесенамон.

— Вы не сочли уместным пригласить меня на обряд проводов царя? — требовательно вопросил он.

Эйе поглядел ему в глаза.

— Теперь я царь. Я провел обряд и вступил в права наследования. Утром я объявлю о своем восшествии на престол и предстоящей коронации.

— А как же вы, царица? Неужели вы так низко ставите мое предложение, что даже не захотели обсуждать со мной свое решение? До того, как оно привело к этой печальной ситуации?

— Я все обдумала. Я вдова Тутанхамона, Восстановившего богов, и внучка Аменхотепа Великолепного. Ты же не принадлежишь к благородной семье.

— Как вы смеете оспаривать мою знатность?! — грозно прорычал военачальник своим низким голосом.

Она помолчала. Момент настал. Хоремхеб нетерпеливо ждал ее ответа.

— До нас дошли сведения — частным и секретным порядком, — которые весьма нас поразили и разочаровали. Они касаются репутации и чистоты нашей армии.

Зловещие слова повисли в темном воздухе.

— Ничто не может запятнать репутацию и чистоту армии, — угрожающим тоном ответил Хоремхеб.

— Что ж, тогда, возможно, наш полководец не осведомлен обо всем, что происходит во вверенных его командованию войсках. В армии есть элементы, которые, ради личной наживы, ведут торговлю с хеттами, нашими исконными врагами.

Хоремхеб придвинулся ближе, его дыхание клубилось в холодном ночном воздухе.

— Вы действительно осмеливаетесь обвинять мои войска в измене? Вы? — Он насмешливо поглядел на царицу, однако она не отступала.

— Я рассказываю о том, что мне доложили. Возможно, это не так. Но, с другой стороны, есть вероятность, что это правда. Опийный мак — так мне говорили — переправляют через позиции армии. Торговля с врагом? Будет очень прискорбно, если подобное предположение достигнет канцелярий, храмов и людских ушей.

Хоремхеб стремительным движением выхватил свой искривленный меч — полированный клинок блеснул в лунном свете. На миг я испугался, что он одним взмахом снесет царице голову. Он воздел оружие над головой, сжав рукоять рукой в перчатке, и в тот же момент его солдаты направили свои изящные, но могучие луки в наши сердца, готовые по приказу беспрекословно перебить всех нас. Симут шагнул вперед, защищая царицу; теперь и его кинжал был занесен над Хоремхебом. Двое мужчин мерили друг друга взглядами, напрягшись, словно псы перед жестокой схваткой. Однако Анхесенамон не собиралась сдаваться.

— Я не думаю, что, убив нас, ты добьешься своей цели, — вмешалась она. — У тебя недостаточно власти, чтобы взять в свои руки управление всеми канцеляриями и храмами в Обеих Землях. Слишком много твоих войск заняты на войне. Подумай как следует! Выслушай мое предложение. Все, чего я желаю, — это порядка в стране, а следовательно, справедливого разделения между нами тремя власти, необходимой, чтобы поддерживать этот порядок. Эйе будет править как царь, поскольку он контролирует канцелярии Обеих Земель. Ты останешься главнокомандующим. Тайная торговля должна быть прекращена. Если это произойдет, ты останешься только в выигрыше. У тебя будет будущее.

Хоремхеб медленно опустил меч и жестом показал своим людям убрать луки.

— И что это за будущее? Неужели вы выйдете за эту старую, немощную развалину? — спросил он, презрительно указывая на Эйе.

— Царь, мой супруг, мертв, но только я могу произвести на свет его преемника, сына, который станет царем вместо него. Таково мое предназначение, и я его выполню. Что же до отца моего ребенка, то он будет тщательно выбран — лучший из лучших, тот, кто наиболее пригоден для такой роли. Я выберу его сама, и ни один мужчина не станет мне указывать. Того, кто окажется достаточно благороден, я возьму в мужья, и он станет царствовать рядом со мной. Когда придет время, мы с ним станем вместе править Обеими Землями. Возможно, им будешь ты — если докажешь, что достоин этого.

Эйе, который хранил молчание на протяжении этого диалога, теперь счел нужным вмешаться:

— Таковы условия. Тебе следует знать, что наверху, над нами, а также у входа в долину размещена тысяча дворцовых охранников. Они готовы сделать все необходимое для обеспечения нашей безопасности. Каков твой ответ?

Хоремхеб взглянул наверх: там, на откосах по обе стороны, виднелись новые цепочки темных фигур с луками в руках.

— Неужели ты мог подумать, что я не предусмотрю всего, что только ни придет тебе в голову? — продолжал Эйе.

Хоремхеб окинул взглядом его и царицу, затем подступил к ним вплотную.

— Чудесно! Старик с больными зубами и слабая девчонка, мечтающая о славе, хватаются за бразды власти! Да еще бесполезный офицер-меджай, который знает, что отныне его семья никогда не будет в безопасности… Слушайте! — Он раскинул руки в стороны, словно обнимая огромное молчание ночи и пустыни, перед которым мы были карликами. — Вы знаете, что это такое? Это звук времени. Вы не слышите ничего, кроме тишины, и однако оно ревет словно лев. Нет другого бога, кроме времени, и я — его полководец. Я подожду. Мой час близок, и когда он наступит, в славе и победном сиянии, от вас обоих останется лишь прах! И от ваших имен останется лишь прах, ибо я сотру их, все до единого, со всех камней, и присвою себе ваши монументы! А ваше место займет новая династия, носящая мое имя, — доблестные сыновья, наследующие могучим отцам, поколение за поколением, и так будет вечно!

И Хоремхеб улыбнулся, словно бы победа была ему обеспечена, повернулся и зашагал прочь, во тьму. За ним потянулись и его солдаты.

Эйе с ненавистью глядел ему вслед.

— Все, что он говорит, — пустая болтовня! Пойдемте, у нас еще много работы.

Внезапно он сморщился и схватился за челюсть. Очевидно, даже вся власть в мире не в силах облегчить боль в гнилых зубах.

Прежде чем двинуться к своему туманному будущему, Анхесенамон не спеша повернулась ко мне.

— Я пришла к тебе с просьбой о помощи. Ты рисковал всем в эти дни, чтобы мне помочь. Я слышала, как он угрожал твоей семье. Однако будь уверен: я сделаю все, что в моей власти, чтобы они были в безопасности. Как ты знаешь, мне хотелось бы, чтобы ты стал моим личным телохранителем. Это предложение остается в силе. Я всегда буду рада видеть тебя.

Я кивнул. Царица печально поглядела на запечатанный вход в гробницу своего безвременно усопшего мужа. А затем она повернулась и в сопровождении Хаи и других царедворцев двинулась к колесницам — им предстоял долгий путь обратно, по мощеной дороге в полный теней дворец. А затем — работать, не ведая жалости к себе, на благо и ради надежного будущего для Обеих Земель. Я вспомнил, что говорил Хоремхеб о власти, называя ее диким зверем. Я надеялся, что Анхесенамон выучится тому, как следует управляться с этим зверем.

Мы с Симутом стояли, глядя им вслед. Рассветный воздух стремительно светлел.

— Боюсь, Хоремхеб прав. Эйе не проживет долго, а царица не может править, не имея наследника. Особенно учитывая, что Хоремхеб ждет наготове.

— Это так. Но она растет и становится все могущественнее. Она похожа на свою мать, что дает мне надежду, — отозвался я, чувствуя оптимизм, удививший меня самого.

— Пойдем, взберемся на гору и посмотрим, как восходит солнце, начиная новый день, — предложил он.

Мы принялись карабкаться вверх по тропинке, похожей на шрам на грубой, темной древней шкуре горы, и вскоре перед нами уже лежала широкая панорама залитого тенью мира: плодородные древние поля, бесконечно текущие воды Великой Реки и спящий город с величественными храмами и башнями, роскошными безмолвными дворцами, тюрьмами и лачугами, тихими домами и кварталами бедноты — темный контур, виднеющийся в отдалении. Я вдохнул холодный, свежий воздух. Он подбодрил и укрепил меня. Последние звезды гасли, и на горизонте позади города начинала разгораться красная полоска. Царь был мертв. Я подумал о его глазах, о его золотом лице, там, внизу, во мраке. Возможно — как знать? — перед ним сейчас открывался Иной мир и разгорался свет вечности, и его дух воссоединялся с телом.

Что же до меня — того мира, что видели мои глаза, мне было вполне достаточно. Первые дымки уже начинали подниматься, вплетаясь в чистый неподвижный воздух. Откуда-то издалека донеслось пение ранних птиц. Я опустил руку на голову Тота, и он взглянул на меня своими мудрыми старыми глазами. Должно быть, мои дети и жена еще спят. Мне очень хотелось оказаться дома, чтобы приветствовать их, когда они проснутся. Я должен найти способ поверить, что мы сможем жить спокойно, несмотря на все опасности и угрозы надвигающегося будущего. Я поглядел на густо-синее небо, на горизонт, который светлел с каждой минутой. Скоро настанет день.