Тяжелые тени

Лос глядел ей вслед горящим взглядом. Когда Интиль скрылась из вида, он изо всей силы ударил кулаком по песку и выругался.

- Погоди же! Я предупредил тебя! - Он скорчил оскорбительную гримасу. Истина ей нужна! Вы только посмотрите на нее! Сильно умная стала. Нет! Книги до добра не доводят!

11

Володя любил многие земные города. Любил Киев с его открытостью небу; южный мягкий говор жителей, склонных к лукавой шутке; бело-розовые пирамидки цветущих каштанов - весной и багряный узор из кленовых листьев на потемневшем булыжнике крутых дорог - осенью; пышно-академический Печерск; окутанную дымкой, хорошо видную с приднепровских откосов далекую Дарницу и овеянную романтикой мудрой древности златоглавую Софию.

Любил Ленинград. Его строгие черты, полные силы и величия. Владимира несказанно волновало, что камня мостовой, по которой он сейчас идет, касалась когда-то нога Ленина. Что здесь белыми ночами бродил опьяненный рифмами Пушкин. Здесь, именно здесь когда-то схлестнулись безудержная, яростная мощь Петра и тупая сила природы. И вырос город-памятник, город-символ, город - торжественная песнь человеческому гению и труду.

Любил Москву. Ее неудержимый ритм и богатырский размах; неисчерпаемость ее новизны. И многоголосие ее светлых вокзалов. И покой ее заснеженных пригородов.

Он не знал, сможет ли полюбить этот город. Напор впечатлений, их ревущий водоворот был настолько силен, что он зачастую не успевал составить устойчивого мнения об увиденном. Порой какое-нибудь отдельное здание - маленькая церквушка с каким-то игрушечным готическим шпилем или помпезное здание в стиле "эклект" - не производили на Владимира никакого впечатления. Но вечером, когда увиденное из разрозненных кусков складывалось в единую картину, он начинал чувствовать некую неуклюжую грацию и композиционное единство города.

Новые здания изо всех сил старались "произвести впечатление". Все эти кубы, шары, спирали, "соты", словно базарные приставалы, хватали прохожего и орали: "Да ты посмотри только, какие мы!"

Неожиданными были переходы широких трасс в узкие улочки доавтомобильной эпохи.

Солнце здесь светило ярче. Тени были прозрачнее и воздушное. Все вокруг казалось специально подсвеченной декорацией.

Раньше он совершал по городу телевизионные путешествия. И вот сегодня, наконец-то, долгожданная экскурсия!

Видя огромные правительственные лимузины в сопровождении кавалькады мотоциклистов, люди на тротуаре опускали головы. Некоторые, напротив, смотрели в сторону автомобилей с вызовом. Их губы что-то шептали, и по выражению лиц можно было легко догадаться, что это не комплименты.

Директор конторы внутренней безопасности был багров и потен от усердия. В качестве гида он выступал впервые. Улыбаясь гостеприимной и все ж неприятной улыбкой, он давал косноязычные, путаные объяснения. У него была совершенно своеобразная манера рассказывать о достопримечательностях столицы.

- Вот здесь, - с коротким смешком говорил он и тыкал пальцем в боковое стекло, - кажется, вот здесь. Не-т, не здесь. Кажись - там. Вроде - да. Здание с зигзагообразными балконами. Это - достопримечательность. Кажется мне, что там пели. Или танцевали балетным образом. Скорее всего танцевали. Пели в том здании, что мы уже проехали. Я не успел вам его показать. Оно с такой круглой красной крышей, а на крыше - огромный шар. Тут, за шаром этим, как-то один боевик прятался. У него винтовка была с оптическим прицелом. Как раз должен был следовать кортеж с Непостижимым. Да будет он жив, здоров и невредим. Мы потом выяснили. Он из левых был. Из народно-патриотической рабочей партии. И фотоаппарат рядом с ним нашли.

- Винтовку тоже нашли? - спросил Владимир, рассеянно поглядывая по сторонам.

- Винтовки рядом с ним не было, - после короткого молчания ответил Директор. - Она куда-то делась.

- Наверное, он ее спрятал, - предположил переводчик.

Директор конторы внутренней безопасности с подозрением посмотрел на спутника. Предположение, что винтовку можно спрятать на абсолютно ровной крыше, звучало как издевательство.

- Происки левых, - туманно пояснил он. - Эти левые способны на все.

- Он действительно был членом народно-патриотической рабочей партии? поинтересовался Владимир.

Директор доверительно прислонился к плечу Володи и дохнул ему в лицо сладковатой гнилью:

- В списках народно-патриотической партии он не состоит. Мы проверяли. Именно это очень и очень подозрительно! Следовательно, он был настолько засекречен, что его даже в списки не включили! Ясно?

Володя промолчал. Он отодвинулся от Директора к правому борту машины. Дальше отодвигаться было некуда. Владимир почувствовал раздражение. Почему он не имеет права даже намекнуть, что думает об этом фирболгском динозавре?! Пр-р-оклятая межпланетная дипломатия!

Назойливо гудел мотор, в салон проникал едкий запах бензина. На Директора напала икотка, и он при каждом приступе ее деликатно прикрывал рот короткопалой ладонью. Владимир заметил, что виды города стали занимать его все меньше. Экскурсия длилась уже около полутора часов, а они никак не могли добраться до места, которое было указано в записке, полученной им после бала.

- Мне обещано посещение рабочего квартала, - напомнил Владимир.

Директор конторы внутренней безопасности засуетился, задвигался и, со светской улыбкой сославшись на рассеянность, вытянул из ниши микрофон. Он что-то коротко спросил и, щелкнув переключателем, приложил микрофон к уху. Выслушав указание, спрятал микрофон и, пытаясь придать лицу приятность, сообщил:

- Маршрут несколько изменили ради вашей же безопасности. У нас, знаете ли, не всегда бывает спокойно. Эти ужасные левые подрывные элементы!..

Он не знал причины, по которой получил приказ проводить экскурсию по дополнительному варианту. Между тем причина, по которой Утешитель и Успокоитель Нации решил изменить первоначальный вариант, была весомой.

Неприятности начались со вчерашнего утра. Лос явился к нему в неурочное время и без соблюдения самых элементарных приемов конспирации. Он сообщил Утешителю и Успокоителю, что состав группы захвата изменен. Оказалось, что из десяти человек, которых они предварительно ввели в группу захвата, четверо не умеют ездить на мотоциклах, а двое знакомы с пистолетом лишь по опыту детского сада.

Пришлось принять экстренные меры. И, разумеется, как всегда в спешке, меры эти были не более чем заплаты на ткани отработанного плана. Участники группы захвата должны быть уверены, что они провели акцию без посторонней помощи; Для этого группа обязана иметь хотя бы видимость полноценной боевой единицы.

И вот сегодня первая неожиданность. Группа захвата в назначенное время не прибыла к площади.

Машины и следующие за ними мотоциклисты развернулись и направились в глубину рабочего района. Владимир уже не слушал объяснения Директора. Улицы, по которым они ехали, стали уже и грязнее. Ветер гнал по дороге обрывки газет.

- Все идет, как вы того пожелали, - обратился к нему Директор, угодливо улыбаясь. Улыбка у него была самая пренеприятная: толстая нижняя губа закруглялась и становилась похожей на две запятые, соединенные головками. - Сейчас мы посетим типичное жилище самого обыкновенного нашего рабочего.

Водитель, видимо, знал, где "типичное жилище самого обыкновенного рабочего", и сам остановил машину в нужном месте. Соскочившие с мотоциклов охранники образовали живой коридор, по которому предстояло пройти в подъезд высокому гостю. Еще раньше двое мотоциклистов скрылись в подъезде и, вернувшись, доложили, что все в порядке и путь безопасен. Директор пропустил Владимира вперед, и они вошли.

У входа в квартиру их ожидал хозяин: очень упитанный и чрезмерно улыбчивый молодой человек. В прихожей их встретила хозяйка квартиры. К ее ногам жались двое детей: девочка лет четырех и мальчик лет шести. Их новая одежда топорщилась и душно пахла складом. Мать коротко и очень строго что-то приказала им, и дети убежали. Как объяснили Владимиру, в детскую. Они тут же вернулись и стали переспрашивать мать, где их детская. Женщина сухо объяснила им и дала в виде поощрения каждому по легонькому подзатыльнику.

Хозяин, оживленно жестикулируя, водил гостей по квартире и давал пояснения. Оказывается, каждому члену семьи полагалось по комнате, не считая залы и кабинета главы семейства.

Все поражало чистотой и нетронутостью. Огромная кухня блистала. Тарелки сверкающими рядами стояли на сушке. На столе не было ни единой крошки, ни единого пятнышка на полу. На пороге стояла мать двоих детей со спортивной фигурой нерожавшей женщины и холодно взирала на землянина. Около нее стояли почему-то вернувшиеся дети. Они крепко держались за руки и глазели на диковинного гостя со страхом и любопытством. У них были наголо стриженые головы и тоненькие шейки.

Володя обратил внимание на быстро движущиеся руки хозяина. Они были белыми и пухлыми. Хозяин заметил взгляд гостя и, словно школьник, пойманный с сигаретой, спрятал руки за спину.

Владимир пожал плечами и, не попрощавшись, направился к двери. Девочка вдруг захныкала и тоненьким голосом попросила:

- Тетя! Я пили хочу!

Женщина отвесила ей точный и резкий подзатыльник. Ребенок заорал в голос.

- Комедианты! - процедил Владимир и вышел.

- Это недоразумение, Владимир-доду! Просто недоразумение! Обыкновенное недоразумение! - говорил Директор конторы внутренней безопасности. Он нервно сучил пальцами и то и дело выглядывал в окно.

Владимир заметил, что машина вновь приближается к площади, которую они недавно уже проезжали. Это была, судя по всему, та самая площадь, о которой говорилось в записке. Чтобы встретиться с девушкой, надо хоть на короткое время избавиться от назойливых провожатых!

Тут что-то треснуло. Директор охнул и откинулся на спинку кресла. Его лицо и спинку кресла залила ярко-красная кровь.

Владимир, еще не успевший испугаться, увидел весьма странную картину. Десять до зубов вооруженных мотоциклистов охраны, закинув скорострельные автоматы за спину, спешно разворачивались. Истошно визжа колесами, развернувшись по самой крутой траектории, вслед за ними удирала машина сопровождения с Утешителем и Успокоителем Нации.

Путь автомобилю с Владимиром преградили шесть мотоциклистов в масках. Оружие они еще не успели снять с плеча. Кто же стрелял в Директора?! Террористы медлили, будто не знали, что же делать дальше.

Машина резко затормозила. Директор захрипел и завалился набок. Водитель обернулся, бросил на Владимира короткий испуганный взгляд и, отворив дверцу, вывалился на мостовую. Скрываясь за автомобилем, он попытался на четвереньках удрать в ближайшую улочку. Взлохматив пиджак на спине, с тупым звуком в него ударила пуля. Водитель растопырил руки и ткнулся лицом в булыжник.

Террористы поспешно снимали карабины с плеча и, оглядывая верхние окна, уходили под защиту здания. Они явно опасались обстрела сверху. От группы отделилось двое: высокий и худощавый и коротенький толстячок. Черная полумаска у высокого была сделана наспех и, очевидно, не по размеру. Прорези не приходились против глаз, и он все время сдвигал ее то в одну, то в другую сторону. Толстячок, давно ощутивший неудобство такого рода маскировки, сделал проще. Он сдвинул маску на лоб и взирал на мир с довольной доброй улыбкой.

Террористы подошли к машине и наставили карабины на дверцу.

- Вылезай! - сухо скомандовал высокий.

У Владимира еще не созрел план, и он повиновался.

- Руки поднимите, пожалуйста, - предложил толстячок.

Владимир чуть не рассмеялся.

- Я вам дам сейчас "руки"! - сделав зверское лицо, пообещал он. - Кто вы такие и что вам надо?!

Террористы растерянно переглянулись.

- Сейчас выстрелю, - неуверенно пообещал худой.

- Пообещайте, что будете вести себя прилично, - попросил коротышка. Тогда и мы, в свою очередь...

- Ничего я вам обещать не буду, - спокойно ответил Владимир. - Прежде вы должны ответить на мои вопросы.

- Видите ли, нам доверили, нам поручили захватить вас. А вы... жалобно запричитал толстячок.

- А ну, иди! - взвизгнул худощавый, пытаясь взвинтить храбрость собственным криком.

Он попытался ткнуть стволом карабина землянина в грудь. Володя сделал незаметное для глаза движение. Карабин отлетел на несколько метров и завертелся на булыжнике.

- Говорил же я... Говорил! - заныл толстяк. - Ничего у нас не получится. Теперь Лос со света сживет!

Остальные террористы жались к каменной стене здания и не делали ни малейшей попытки помочь товарищам.

Худой подобрал оружие и снова приблизился к строптивому землянину. Но стоял он теперь на разумном отдалении.

- Будь благоразумен, - петушиным голосом выкрикнул худой. - Не заставляй нас применять оружие! Не вводи во грех! Ибо, хотя вина за твою смерть падет на тебя самого, но все же ты живое существо. Жалко. Мы, братья и сестры "Миссии истинного божественного света", исповедуем любовь ко всему живому.

- Это не очень мешает вашей любви? - Владимир указал на карабин.

Его собеседник смешался.

- Мы вынуждены. Это не в наших правилах, но настало время силе дьявола противопоставить нашу силу. - Он заметил сигналы, которые стали подавать товарищи, и торопливо закончил: - Сейчас объяснять некогда. Могут подоспеть полицейские.

- Мы вас очень просим подчиниться, - вмешался толстячок. - Садитесь на мотоцикл сзади - и поехали!

Володя хмыкнул.

- Интересно, как вы планировали поступить со мной, если бы я не подчинился? Прикладом "в лобок да в мешок"? Пожалуй, особа моих габаритов на багажнике не уместилась бы.

Террористы только развели руками.

Толстячок поморгал добрыми круглыми глазками и сказал, оглядываясь на товарищей, будто ища поддержки:

- Вообще-то мы надеялись на взаимопонимание.

Тут развел руками Владимир. После недолгого размышления, во время которого "террористы" пританцовывали от нетерпения, Володя решил: "Поеду!" Такого случая изучить жизнь фирболжцев как бы изнутри могло больше не представиться.

- Ладно, - кивнул он. - Везите меня, ужасные похитители. Подчиняюсь вашей очень грубой физической силе.

Володя уселся на мотоцикл за длинным. Моторы закашлялись, задохнулись сизым дымом, и кавалькада, быстро набирая скорость, скрылась в одной из улочек.

Володя ехал без шлема. Ветер холодил виски и выдавливал из глаз слезы. Он ехал и думал, что все это очень забавно и очень похоже на театрализованное представление-буфф, если бы не два трупа. После недолгого знакомства с "террористами" Владимир был уверен, что они к этому двойному убийству не имеют никакого отношения.

Площадь опустела. В окнах домов, окружающих площадь, заколыхались занавески: то любознательные фирболжцы покидали свои посты наблюдения. Большой зрелищный опыт безошибочно подсказал им, что ничего интересного сегодня не будет.

Короткий фирболгский день быстро катился к концу. Небо потемнело. На нем откуда-то появились плотные кучи облаков - темные внутри, освещенные заходящим солнцем по периферии. Они были похожи на полурастерзанные подушки в розовых наволочках. Друг за дружкой торопливо поднимались две маленькие фирболгские луны - словно два любопытно расширенных глаза.

Некоторое время площадь была пуста. Затем под аркой показался человек в военной форме без знаков различия. Он вынул из кармана фонарик и трижды просигналил в чердачное окошко. Не прошло и пяти минут, как из подъезда вышел мужчина в черном плаще.

- Долго же я ждал, - сказал он военному.

- Ждали темноты. Теперь и в самом деле надо поторапливаться: как и договорились, полицейские приедут минут через двадцать.

Мужчина в плаще потянулся за сигаретами.

- Что же ты ничего не говоришь?! Ловко я их? - возбужденно спросил он.

- Ловко, ловко. Я же обещал, что свою награду ты получишь. Поторапливайся, покуришь в машине.

Они скрылись в черноте арочного прохода между домами. Через несколько секунд оттуда донесся гортанный вскрик. Человек в военном вынырнул с другой стороны прохода и бросился в неглубокую, поросшую квелой травкой канаву.

Под аркой сверкнул неяркий огонек, грохнул тугой короткий взрыв. Арка просела, потом ахнула и разом обвалилась всей своей массой. Запахло душной глиняной пылью и гарью.

Военный вскочил, отряхнулся и, глянув на тупые зубцы развалин, произнес с мрачной насмешкой:

- Теперь сам Энтроп не опознает тебя. Ты получил то, что полагается за убийство члена правительства. Законы наши строги, но справедливы.

Торопливым шагом он прошел около пятидесяти метров, завернул за угол и сел в поджидавший его огромный лимузин. Рядом с военным и на переднем сиденье взгромоздились огромного роста охранники.

- Эти старинные арки такие непрочные, - сказал, ни к кому не обращаясь, человек в военном, отряхивая рукав.

- Так точно, господин адъютант, - не меняя выражение лица, согласился сидящий рядом охранник.

Машина тронулась и исчезла в темноте улицы. И тогда только завыли сирены полицейских машин.

Адъютант потер ладонь о ладонь. Ему казалось, что они еще липкие от крови. Нет, все в порядке! Что за чушь лезет в голову?! Надо расслабиться.

Он нажал на клавишу магнитофона. Из динамиков полилась органная музыка. Адъютант Утешителя и Успокоителя Нации был человеком культурным и очень ценил классику.

Полузакрыв глаза, он слушал магнитофон и не заметил, как из улочки наперерез его машине вырвался панелевоз. Водитель легковой машины резко затормозил и вывернул руль вправо. Машину занесло и швырнуло боком о массивную бетонную плиту. Вопль тормозов, визг шин, грохот металла - все это длилось лишь несколько секунд. А потом наступила тишина. Водитель и охранник, сидевший впереди, были мертвы. Они погибли почти сразу от перелома основания черепа. Острые отломки костей, словно пила, перерезали крупную артерию. Оставшийся в живых охранник, зажатый между сиденьями, ухитрился открыть огонь и буквально перерезал водителя панелевоза очередью из автомата.

Когда подоспела медицинская помощь, адъютант был еще жив.

- Я ничего... ничего никому не скажу, - бормотал он в бреду.

Он умер в салоне машины "скорой помощи", так и не приходя в сознание, после инъекции какого-то лечебного препарата.

Утешитель и Успокоитель Нации, узнав о последних словах своего адъютанта, мимолетно улыбнулся и заметил:

- На этот раз ему можно поверить.

12

На третий день к Владимиру привыкли. Спали они в палатках. Вставали рано и возносили молитвы солнцу. При этом уже не оглядывались поминутно на пленника. Он, в свою очередь, перестал изумляться неистовству ритуального танца и бросил попытки разобраться в смысле нелепых выкриков, которыми сопровождалась пляска.

Несколько раз в день к нему подходили его похитители. Оба оказались славными ребятами, но у них в голове царила полнейшая неразбериха.

Худой, вздрагивая от ужаса, интересовался, правда ли, что на Земле есть огромный памятник Богу Зла, который одновременно является и Богом Вещей? И правда ли, что в полнолуние перед жертвенником этого бога убивают незаконнорожденных младенцев, кровь их выпивают, а из тел вытапливают жир? Зачем жир? Говорят, что с его помощью можно вызвать бурю! Если же вытопить его из погребенного младенца, то, намазавшись таким жиром, можно летать. Это он знает совершенно точно!

Володя невесело смеялся, сочувственно смотрел на них и терпеливо убеждал любознательных слушателей в том, что их сведения - абсурд.

- Кто вам все это понаговаривал? - не выдержав, как-то поинтересовался Владимир.

Ему ничего не ответили. Но по тому, как опасливо покосились приятели на своего вождя, он все понял.

Владимир терпеливо рассказывал о земной жизни, о себе, о занятиях в университете, о своих друзьях. Молодые фирболжцы слушали, неотрывно глядя ему в рот, и по лицам их бродила печальная улыбка человека, понимающего, что его милосердно утешают.

Вскоре следовал гортанный призыв рыжеволосого "вождя", и ребята уходили на очередное ритуальное действо.

На третий день "вождь" решил для поддержания авторитета вызвать пришельца на интеллектуальное единоборство.

Он подошел к сидящему на песке землянину, расправил плечи, отставил ногу и, задрав голову, изрек:

- Пленник, есть ли у тебя какие-либо пожелания? Если пожелаешь, мы можем передать твои просьбы друзьям. Не стесняйся, говори. Я ведь знаю, как тебе трудно без твоих вещей, ибо они имеют над вами неодолимую власть. Вещи - порождение дьявола, а земляне - рабы вещей. Значить, вы рабы дьявола.

В глазах Владимира заблестели лукавинки.

- Ничего мне не надо. У нас говорят, что лучшая одежда - бронза кожи. Вот от своей бритвы я бы не отказался, ваши больше царапают, чем бреют.

Лос скисал на глазах. Но отступать было некуда.

- Во-о-от, - вскричал он голосом оперного солиста. - Вот оно, братья мои, то, о чем я говорил вам. Все-таки не может он обойтись без вещей! Не может!!!

Наглость выпада возмутила Владимира.

- Ах ты демагог! Ты-то обойдешься безо всех вещей?!

- Конечно! Я...

- Проверим! - с озорством пообещал переводчик и ухватил Лоса за мешковатую хламиду.

- Что такое? Отпусти немедленно!

- Не раньше, чем признаешь, что занимаешься бессовестным словоблудием.

Лос завизжал и сделал попытку вырваться из железных рук землянина. Послышался треск, и... хламида осталась в руках Владимира. Лос явил миру жирное белое тело и выцветшие голубые плавки.

- Ну, погоди же, - плачущим голосом пообещал он и рысцой направился к стоящей полукругом "пастве".

До ушей Лоса донесся странный звук, похожий на кашель. Он не сразу понял, что это смех. А когда понял, то ему захотелось сжаться в комок, исчезнуть. Можно было бороться с явным предательством, изменой делу "Миссии истинного божественного света", можно было опровергать внутрикультовые ереси. Но смех... Против смеха нет оружия. Смех не опровергнешь и не запретишь. Лос понял, что смех если и не полностью уничтожил его влияние в группе, то значительно подорвал авторитет.

И громче всех, запрокидывая голову с распущенными золотыми волосами, смеялась Интиль. Лос даже не заметил, когда она успела появиться снова.

Все рушилось, все гибло без возврата. Приказ Утешителя и Успокоителя Нации он не выполнил: не удалось "разговорить" строптивого землянина. Осталось тайной, какое сверхмощное оружие когда-то создали земляне. По какой причине они активно препятствуют разработкам некоторых направлений в физике ядра? Авторитет его в "Миссии" рушился. Интиль посмеялась над ним. Отвергла его лучшие чувства! И теперь... снова смеется!

Он сжал кулаки и, с ненавистью глядя ей в глаза, прошипел:

- Прекрати!

Она продолжала смеяться еще веселее, еще заливистее. Уже все перестали смеяться, а она все смеялась, словно издеваясь над ним, словно бросая ему вызов.

- Прекрати!!! - выкрикнул Лос и добавил грязное ругательство.

Смех внезапно смолк. Светлые глаза Интиль потемнели.

- Ничтожество, - пренебрежительно обронила она.

Володя, почувствовав, что дело принимает неприятный оборот, направился к обезумевшему "вождю".

Лос, заметив это, поторопился замахнуться, чтобы ударить девушку... и тут, к великому своему изумлению, обнаружил, что лежит на песке у ног Интиль, а его вывернутая рука зажата в ее руке.

- Ты же сам говорил, - прокомментировала Интиль, - что хочешь, чтобы мы были рука об руку. Будем считать, что в этом я пошла тебе на уступку. Ах, Лос, Лос. Ты не только хил умом, но и памятью слаб. Забыл, что я выросла в военном гарнизоне. Заруби на носу: защитить себя я всегда сумею. Ну, вставай. Еще не время отдыхать.

Лос, постанывая, встал.

Интиль демонстративно отвернулась и направилась к Владимиру, с изумлением наблюдавшему за сценой.

Она подошла к нему, смело глянула в глаза.

- Я узнала, что Лос сумел уговорить наших простачков на безобразнейшую авантюру - на похищение. И вот я здесь. Думаю, что смогу...

Володя-побледнел.

- Мне кажется, что вы знали о похищении еще до того, как оно совершилось.

Девушка растерялась. Она почувствовала враждебность там, где ожидала найти поддержку.

- Не понимаю! Не понимаю...

- Если позволите, я напомню, - холодно обронил Владимир. - Я просил об экскурсии в день, который вы указали в своей записке. На площади, где вы обещали ждать, меня...

- Нет! - воскликнула Интиль и ухватила землянина за руку. - Это неправда! Я не писала записок! Ни о какой записке я не знаю!

- Значит, это ваш Логос сотворил чудо.

На глазах Интиль блеснули слезы.

- Верьте мне! - она задумалась на мгновение и, тряхнув головой, поспешно выпалила: - Я могу предположить только... Наверное, так оно и есть! С самого начала я недоумевала, почему меня почтили такой высокой честью: пригласили на бал к самому Утешителю и Успокоителю. Это его грязных лап дело. Вас заманили в ловушку. Записка - подделка.

- Не знаю... не знаю, - в нерешительности проговорил Владимир. - Мне очень хочется верить вам.

- У меня нет никаких оснований врать. Вы мне верите?

- В общем-то, наверное, да, - пробормотал Володя, Интиль держала его за руку, и прикосновение ее руки было очень приятным.

- Я рада, - девушка кокетливо улыбнулась, хоть глаза еще блестели от слез. - Вы очень доверчивы. Наверное, у вас там все по-другому. У нас мало кто поверит просто так, на слово. Записку я не писала. Но... - она сделала многозначительную паузу, - увидеть вас мне действительно очень хотелось.

Она по-прежнему держала его за руку. Закончив фразу, заметила это и в смущении отдернула руку.

- Как вас зовут?

- Интиль.

- Имя какое нежное... Нежное, как снежинка.

- Снежинка? - не поняла Интиль, не знающая зимы.

- Это такая очень маленькая частичка снега. Как у вас в холодильнике.

- Снег - это мертвая вода... Ты сравниваешь меня с ней?

- Настоящие снежинки у нас зимой похожи на крохотные белые звездочки.

Интиль рассмеялась.

- Я не крохотная. И совсем уж не белая.

Они пошли вдоль берега. Члены секты ошалело переводили взгляды с удаляющейся пары на все еще лежащего на песке Лоса, шипящего от боли в вывихнутом плече.

Интиль и Владимир уходили все дальше. Интиль время от времени касалась его шелковистой кожей плеча, и ему хотелось одного: идти так как можно дольше.

- Я приехала сюда, чтобы увидеть тебя. Из "Миссии истинного божественного" я вышла три дня назад.

- Почему?

- Только не смейся. Я буду откровенна. Хотела найти смысл жизни. Ради этого и в секту вступила. У нас на Фирболгии много зла и мало добра. Как уничтожить зло и приумножить добро? Я думала, читала, беседовала с мудрыми людьми. Я поняла: секта - это самообман, это уход от вопросов. Я поняла, что чувства должны быть облагорожены высоким разумом, а разум оплодотворен добрыми человеческими чувствами. Но ради добра необходимо бороться со злом, потому что оно активно и наступательно. Вы, земляне, наверное забыли о подобном периоде в вашей истории. Вы утратили жестокость, без которой не обойтись в бою со злом. Я бы не позволила, чтобы меня просто так взяли и похитили. Как вещь какую-то. Захотели - и похитили.

- Не бить же их, - смущенно оправдывался Владимир.

Интиль посмотрела на него с изумлением, но промолчала.

- Я сначала подумал, что ты постоянный член этой секты. Мне это было неприятно, - признался он.

- Я говорила, зачем сюда приехала сегодня. Но у меня еще одна цель: уговорить хоть кого-нибудь последовать моему примеру и покинуть "Миссию". Подлец Лос выдвинул новую доктрину. Не верю, чтобы он придумал ее сам. Кто-то стоит за его спиной. Он утверждает, что идти к познанию мира надо через самопознание. Для этого необходимо подавить аналитический разум, растормозить внутреннее "я" с помощью наркотиков. И тогда можно познать внутреннее бытие, которое есть аналог Вселенной. Я-то понимаю, что все это направлено на подавление психики членов "Миссии". Он жаждет полностью подчинить их своей воле. Слишком много в последнее время стало колеблющихся и сомневающихся.

- Надо искать способ бытия в мире, а не стремиться стать самим бытием, - обронил Владимир где-то вычитанную фразу.

Фраза прозвучала настолько красиво, что у Владимира похолодела спина: он понял всю фальшь своего "умничанья". Володя исподтишка глянул на девушку. Лицо ее было спокойно, и ему стало ясно, как день, что она все поняла и не подает вида из сострадания. Переводчик залился жаркой краской и поспешно сказал первое, что пришло в голову:

- А наука? Вы не думали, что она может в чем-то помочь?

- Думала... Надеялась, что она может сделать нас счастливее... Но наука нравственно безразлична. Я уверена, что если бы все упиралось в науку, вы бы обязательно поделились с нами всеми ее достижениями. Я верю вам, земляне.

Володя вдруг тихо расцвел.

- Одна моя знакомая по университету. Мила Казанец, любила повторять: "Говорили: будет радио, будет счастье. Радио есть, а счастья - нет!"

- Прекрасный афоризм. Вместо долгих философских размышлений - две фразы... Мне очень...

Интиль вдруг умолкла. Владимир увидел, как близко ее губы.

- Несомненно... Если бы... Поделились бы... - начал он, сам не зная, что говорит.

Сердце неистово молотило в грудь. Он не видел ничего, кроме ее губ, которые были уже рядом, ощущал на своем лице жар ее участившегося дыхания.

- А-а-а! - сорвался над рекой крик ужаса, и тут же ударили короткие автоматные очереди.

Владимир бросился к зарослям, увлекая за собой девушку. Раздвинув ветви, они посмотрели на место, которое недавно оставили.

По берегу метались члены "Миссии". Сверху, скользя по откосу, спускалось человек десять в грубых робах, вооруженные десантными автоматами. Они экономно стреляли короткими очередями.

- Подлецы... Негодяи... - бормотал Владимир, веря и не веря, что такое может происходить на самом деле. Самое ужасное было то, что он ничем не мог помочь им. Даже добежать не успел бы.

Все закончилось меньше чем в полминуты. Последним погиб Лос, убегавший по кромке влажного песка. Он вдруг согнулся и полетел вниз головой в неглубокую прибрежную воду. Мальки бросились врассыпную, но вскоре успокоились. Их стайка, похожая на пригоршню обгоревших спичек, резвилась меж плавно шевелящихся рыжих волос покойника, кажущихся особенно рыжими в красноватой болотистой воде реки.

Два человека ходили от одного расстрелянного к другому, будто что-то разыскивали. Порой то один, то другой направляли ствол на лежащего, и раздавался треск выстрела.

- Что это? Что?! - голова у Владимира шла кругом, к горлу подступала тошнота. Он хотел отвести взгляд от безумной и страшной картины - и не мог.

- Добивают раненных, - ответила Интиль, хмуря брови. - Это убийцы из правительственной спецслужбы.

- Зачем?!

- Убирают свидетелей. Тебя попытаются бросить в подвалы, где начинает говорить любой. Ответственность за все, что с тобой случится, будет лежать на "Миссии".

В голове Владимира стоял сплошной туман. Он видел и понимал теперь лишь одно: там убивают людей. И он, ухватившись за ветку, приподнялся, чтобы взобраться на гребень, а оттуда броситься в кровавую бойню. Надо отвести стволы автоматов в сторону, надо закрыть собой беззащитные тела!

Интиль сделала точную и резкую подсечку, и Владимир свалился на песок.

- Лежи! Убьют!

Интиль осторожно выглянула и увидела, что те двое, закончив свою будничную "работу", направились в их сторону.

- Уходим! - деловито скомандовала она. - Надо торопиться.

Володя нехотя подчинился.

Они кубарем скатились по песчаному склону. Теперь предстояло переплыть на другую сторону реки.

- Плавать умеешь? - спросил Володя.

- Сейчас увидишь.

Володя разделся, связал брюки и рубаху в узел.

- Платье давай.

Интиль торопливо стянула платье и передала его Володе. Он свернул его и всунул в узел. Потом закрепил узел на голове и, взяв девушку за руку, бесшумно вошел в воду. Они оттолкнулись от дна и тихо поплыли.

- Здесь такое... такое творится, - проговорил Володя, фыркая. - За три дня увидел столько трупов, что... - Он не находил слов для сравнения.

- Тише, - предупредила Интиль. - Звуки над водой далеко идут.

Они вышли из воды. Первой шла Интиль. Вода этой реки придавала коже совершенно неповторимый золотистый оттенок. И это было так здорово, что Владимир залюбовался стройной фигурой спутницы.

На этом берегу реки сплошной стеной росли кусты. Они спрятались за ними и стали наблюдать за противоположным берегом. Долго ждать не пришлось. Уже знакомые им два человека с автоматами прошли, не останавливаясь, мимо места, где они только что прятались.

Когда автоматчики скрылись за излучиной, беглецы стали одеваться.

- Ты, наверное, удивлен, что я так спокойна? - неожиданно спросила Интиль. - И смерть моих бывших друзей взволновала меня, по-твоему, недостаточно?

Володя неопределенно пожал плечами. Ответить "нет" - это будет неправда. Ответить "да" - может обидеться.

- Так вот! Ты сказал, что за три дня видел столько трупов, что не в силах поверить в реальность событий. Представь, землянин Владимир, сколько их видела я.

Ничего страшного, казалось, хрупкая девушка не сказала, но Владимир почему-то содрогнулся.

- На этот раз они сами себя обманули, - задумчиво проговорила Интиль.

- О чем ты?

- Они должны были уничтожить всех, чтобы никто не узнал об их нападении. Они это сделали. Но теперь им не у кого выяснить, куда ты ушел и с кем! Идем! Мы их обыграли в этом раунде.

- Идем, - согласился Владимир. - Но куда? Меня наверняка уже везде разыскивают.

- Ты начинаешь по достоинству оценивать способности моих земляков, сказала Интиль с веселостью, которую Владимир никак не мог разделить. - И патрули на улице тебя поджидают. И подходы к земному Представительству уже наверняка заблокированы. Но у меня есть план. Естественно - гениальный! Слушай!

- Я весь - внимание.

Девушка смешливо фыркнула и окинула рослого землянина взглядом.

- Как много внимания! Ладно, излагаю план. Лесопарк почти вплотную подходит к окраине города. Мы переждем в нем до темноты, а потом пойдем к одному человеку. Здесь совсем рядом. Мы пройдем никем не замеченные.

- Кто там живет?

- Один хороший человек. Он когда-то посещал "Миссию". Недолго. Раза два. Или три. Потом прекратил. Сказал, что это несерьезно. Мне кажется, он порядочный человек.

Они быстро шли по редкому перелеску. Темнело. Подул прохладный ветер. Одежду Володя все-таки намочил, и от ветра стало неуютно. Интиль, к удивлению землянина, не жаловалась ни на усталость, ни на холод.

- Вот здесь и переждем, - сказала девушка, указывая на густые заросли растения, похожего на орешник. - Вон видишь - впереди озерцо. Обойдем его слева. Там прямо в воду упирается асфальтированная дорога. По ней подъезжают пожарные машины, чтобы наполнить цистерны. Пойдем по этой дороге вверх, и третий дом налево - наш. Адрес этого человека... - и она назвала адрес.

- Интиль, - сказал Володя, смущенно покашляв, - нельзя нам быть вместе. Я ценю твою самоотверженность, но...

- Никаких но! - воскликнула Интиль и даже топнула ногой. - Я не могу тебя оставить. В чужом городе ты беззащитен!

- Я? Беззащитен? - Владимир поиграл бицепсом. - Если я правильно тебя понял, члены "Миссии", которые меня видели, приговорены. Если узнают, что ты была со мной, уберут и тебя. Логично?

- Логично.

- Значит, ты согласна ехать домой, в Антупию?

- Нет, - смеясь, ответила Интиль.

Владимир вздохнул и попытался подойти к вопросу с другой стороны:

- Два человека заметнее, чем одни. Да или нет?

- Да! - с энтузиазмом согласилась девушка, которую явно забавляли попытки землянина отговорить ее от участия в опасном предприятии.

- Следовательно, двоим скрыться труднее, чем одному. Да?

- Да!

- Естественен вывод: ты едешь домой в Антупию, а я иду к вашему человеку. Согласна?

- Нет! - ответила и прыснула со смеху. - Со мной или без меня, все равно ты будешь заметен. Таких громадин, как ты, в нашем городе мало.

- Погоди! - воскликнул Владимир. Он начал сердиться не на шутку. Неужели ты не понимаешь, что я не позволю тебе жертвовать собой. При том, жертвовать без всякого смысла: просто так, "за компанию". Даже при самом неблагоприятном исходе - если меня задержат - убить землянина они, скорее всего, побоятся. Другое дело - ты. Тебя убьют наверняка. Сама только что говорила, что они убирают свидетелей. Выдвигаю ультиматум: если не уйдешь сейчас же, я с места не сдвинусь, пока меня не обнаружат и не задержат.

- Это шантаж!

- Шантаж? - переспросил Владимир. - А... - вспомнил это слово, овеянное романтикой прошлого. - Оно, как никакое другое, подходит к моему требованию!

На лицо девушки будто набежало облачко. Она опустила голову.

- Ну, хорошо. Я иду. Только... Только...

- Только что?

- Мы должны еще встретиться.

Голос Интиль был тих и печален.

- Клянусь, я найду тебя. И со мной ничего не случится. Твердо обещаю.

- Я верю тебе.

Она порывисто прижалась к его груди и метнулась в темноту.

- Помни обещание, - прозвенел откуда-то ее голос.

Смолк шорох ее шагов, и Владимир остался в одиночестве.

13

А-Линь-доду был о себе довольно высокого мнения. И это вполне естественно. Во имя Логоса, почему бы и нет?! Вслух, конечно, он этого не высказывал. Замалчивание своих достоинств, которое именуется скромностью, почему-то в чести. А-Линь-доду прекрасно знал все моральные нормы и табу и неукоснительно следовал их требованиям.

Но с самим собой можно быть откровенным? Конечно! А как же иначе? В противном случае человек просто ханжа и самый распоследний лицемер. Нет обманщика хуже, чем тот, который лжет самому себе! А-Линь-доду не хотел обманывать самого себя. Он твердо знал, что являет собой совершенство почти во всех отношениях.

Взять взгляды, например... У А-Линь-доду они самые передовые. Они хотя и не расходятся с официальными установками, но имеют небольшой левый уклончик, с этаким левым душком. Во время послеобеденной беседы с гостями приятно лихо балансировать на самом краю дозволенного. И у молодежи А-Линь-доду пользуется авторитетом. Она не причисляет его к числу старых ретроградов. У молодежи А-Линь-доду почти свой.

Очень любил А-Линь-доду утренний туалет. Он всегда занимался им около часа. Долго рассматривал свое лицо в зеркало, тихонько приговаривая: "Милашка ты этакий!". Оттопыривал языком щеки, гладил подбородок. Потом он умывался - долго, с наслаждением, фыркая, отплевываясь и даже постанывая. Брился он дважды или трижды. Затем брал густую щетку и сорок раз расчесывал волосы - это был ежедневный массаж, который, говорят, приостанавливал облысение. Потом наступал черед густого гребня - после десятиминутного священнодействия пробор получался идеальным. Были у А-Линь-доду и другие косметические ухищрения...

В итоге утром из подъезда выходил элегантно одетый, по-спортивному сложенный человек с алыми губами хорошо питающегося ребенка.

На работу А-Линь-доду всегда шел пешком. Пятнадцатиминутная прогулка была необходима для общего тонуса, не говоря уже о борьбе с привнесенной урбанизацией гипоксией и гипокинезией. И, по секрету говоря, ему нравилось, что можно в беседе будто бы между прочим вставить: "Я, знаете ли, всегда на работу пешком хожу". Имеющий такую привычку слывет человеком с принципами.

Медленно проплывали дома, быстро мчались вечно куда-то торопящиеся пешеходы. К чему? Зачем? Кто торопится, тот попросту не умеет правильно рассчитать свое время.

А-Линь-доду дышал свободно, шагал легко. Он вспомнил жалобы жены на то, что в последнее время ей все тяжелее ходить, "а вот в молодости земля сама несла ее". А-Линь самодовольно улыбнулся. Он совершенно не чувствовал себя старым. И кто бы, глядя на моложавого, подтянутого мужчину, мог предположить, что у него взрослый сын, который служит на одной из баз в Антупии.

Пора, пора подумать о любовнице. Необходимость эта назрела не потому, что А-Линь-доду был высокосексуальной личностью. В этом отношении он абсолютно средний человек. И не потому, что жена стара: Миль-са все еще привлекательна. Но проклятое общественное мнение! С этим приходится считаться. Мужчина его возраста и положения обязан иметь любовницу. Иначе его просто не будут уважать.

А-Линь-доду вздохнул, на лице его появилось легкое облачко. Новые, дополнительные расходы, потеря времени. Есть, правда, еще один выход: со значительным видом делать намеки, допускать, изредка, продуманные оговорки. Словом, давать окружающим понять, что у него есть не только машина и дача, но и любовница. Но если обман раскроется и узнают, что на самом деле подружки у него нет, позора не оберешься. Общественное мнение не прощает обмана!

Вот и институт. Толстые колонны, расписной фронтон. А-Линь-доду когда-то пытался разобраться в изображении на фронтоне. Какие-то полосы, расходящиеся лучами; рядом нечто похожее на человеческую фигуру. Дальше круги, треугольники и синусоиды. Смысла во всем этом выявить не удалось. Впрочем, общее впечатление композиция производила приятное.

Вестибюль. Темные полированные вешалки, полумрак. Красные, вытертые до ниток дорожки. Блестящие бронзовые шары на столбиках в конце перил. Все в строгом академическом стиле.

- Приветствую вас, дружище!

- Как поживаете, многоуважаемый А-Линь-доду?

- Как поживаете, почтенный?

В ответ легкий кивок слегка склоненной головой. Глубина кивка точно регламентирована в соответствии со служебным положением собеседника.

Вон там, за поворотом, его отдел, изучающий нейрофизиологическую активность ряда архитектонических слоев головного мозга в условиях его персистирования. А-Линь-доду в демократической беседе с подчиненными не раз напоминал об эпохальной значимости методики содержания головного мозга вне организма. Для этого подбирался соответствующий полиионный раствор, который насыщался микроглобулами - носителями кислорода. Он утверждал, что это даст новый импульс теоретическим и практическим изысканиям, сделает эксперименты на живом мозге более чистыми.

А-Линь-доду вспомнил лаборантку из своего отдела, Хам-су. Конечно, она сочтет за честь сблизиться с ним. Стоит только намекнуть. Тем более, что Хам-са приблизилась к тридцатилетнему порогу. Но лицо... - бледное, унылое. Глаза... - блеклые, невыразительные. И этот запах изо рта! Ужасно! Как-то в доверительной беседе с ним Хам-са, расчувствовавшись, призналась, что ее давно мучает хронический гипоацидный гастрит. Потому изо рта у нее и попахивает. А-Линь-доду пережил тогда нечто, вроде легкого шока. Верно, спутала его Хам-са с личным доктором. О Логос, если у женщины нет ума, то хотя бы должно быть чувство, что ума у нее нет. Или, на худой конец, женский инстинкт. Не тянет достойнейшая Хам-са на женский минимум, нет, не тянет!

Рядом с дверью его встретила крошечная секретарь Главы института. Глядя на него сверху вниз, она едва кивнула в ответ на приветствие и, никак не отреагировав на цветистый комплимент, пропищала:

- Немедленно к Главе института на Совет. Сугубо конфиденциально! - и удалилась, постукивая миниатюрными лаковыми копытцами.

Сохраняя приятное выражение лица, А-Линь проводил ее взглядом. Какое ничтожество! Полтора метра женщины, а туда же. Сколько высокомерия, сколько апломба. Чувствует за собой высокое покровительство. Не напрасно о ней и Главе рассказывают... Хотя - А-Линь тонко улыбнулся - это может быть обычный блеф. Но поди проверь!

Развернув плечи и слегка раскачиваясь, он направился к кабинету Главы института. И странная метаморфоза происходила с ним по дороге. В начале пути он твердо знал, что представляет собой: уважаемый всеми в учреждении руководитель одного из ведущих секторов, высокий, представительный мужчина. Он давно пришел к выводу, что Глава - абсолютный ноль в интеллектуальном отношении, а в моральном - скорее всего величина отрицательная. Но каждый сантиметр коридора, приближающий к кабинету Главы, производил с ним странную инверсию: А-Линь физически чувствовал, как меняется. Он становился все ниже: где-то на полпути к кабинету А-Линь почувствовал, что в нем рождается некое подобие почтения к Главе. У двери подобие почтения преобразовалось в глубокое почитание. Соответственно в росте он потерял еще сантиметров пять-десять. В кабинет Главы института входил небольшого роста человек, в глазах которого светилось почти религиозное обожание царственного руководителя.

В кабинете уже собралось около двадцати руководителей секторов. Глава института сидел не на своем обычном месте по центру стола, а несколько сбоку. На его лошадиной физиономии застыло выражение, случающееся у него во время посещения института особо важными персонами: радостно-умиленное и празднично-просветленное.

По центру стола сидела ничем не примечательная особа с выцветшими бровками, седеньким, блистающим белизной хохолком и невыразительным скучающим взглядом маленьких глазок. Но костюм на этой непримечательной особе был таков, что его в любом магазине не купишь, и галстук был какой-то особенный. И в выражении лица, если внимательно присмотреться, светилось нечто значительное, вызывающее желание стать по стойке "смирно". Вид его рождал в голове вполне определенный набор фраз: "Мы все, как один, если того потребуют интересы Фирболгии..."; "Еще более улучшим..."; "Наш небольшой, но дружный коллектив, охваченный творческим горением...".

Глава института посмотрел на непредставительного представителя и сказал, словно спросил:

- Начнем, пожалуй.

Его сосед ничем не выразил своего отношения к сказанному, поэтому Глава продолжил с несвойственной ему неуверенностью:

- Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить чрезвычайно важное известие. Строго конфиденциально. Более того, все здесь сказанное, здесь должно и остаться, - он постучал для вящей убедительности пальцем по столу и оглянулся на непримечательную особу. Та едва заметно кивнула.

Руководители секторов изобразили на физиономиях особое внимание и готовность помереть, но не выдать.

Глава, приободрясь, заговорил снова:

- Не секрет, что каждое государство должно всемерно повышать свои потенциальные возможности: интеллектуальные, технологические, научные, оборонные, а также всякие прочие. Вот для укрепления этих возможностей и предложено пошевелить мозгами. И своими, конечно, и теми, которыми вы занимаетесь.

Он сделал выразительную паузу, и понятливые подчиненные оценили перл остроумия легким поощрительным смехом.

Потом Глава института долго и нудно рассуждал о работе института. Было понятно, что все это говорится для гостя. Руководители секторов знали о нюансах работы своих подразделений гораздо лучше шефа, поэтому быстро заскучали, но мужественно удерживали на лицах выражение напряженного внимания.

Интерес вызвал финал выступления. Он был довольно неожиданным и озадачил присутствующих. Был в нем некий фантастический элемент. Но даже тени мысли о мистификации не мелькнуло у научных работников. Не тот человек шеф, чтобы пойти на дешевый розыгрыш. Значит, все надо воспринимать абсолютно серьезно.

Эта мысль мелькнула у всех одновременно. Мысль А-Линя пошла еще дальше. Не напрасно коллеги называли его тертым калачом и стреляным воробьем. Он просчитал несколько ходов наперед.

Предложение работать над сращением живого (надо понимать человеческого) мозга с электронно-вычислительной машиной - это явно какая-то политическая авантюра. И, как всякая авантюра, рано или поздно кончится крахом, со всеми вытекающими последствиями для тех, кто занимался практической реализацией абсурдной идеи.

Сектор А-Линя-доду являлся ведущим в институте, и если бы он без возражений принял предложение Главы и тех, кто за ним стоял, то крах безумной затеи обернулся бы его собственным крахом. Высокостоящие аферисты сбросят вину на того, кто ниже. То есть - на него.

А-Линь-доду оглядел коллег, вобравших головы в плечи, и умненько улыбнулся. Сейчас он всем им покажет великолепный образец интеллектуальной операции.

Глава института поиграл густыми бровями, отвесил массивную челюсть, всем своим видом давая понять, что не потерпит вольнодумия. После такой психологической артподготовки он вопросил, сверля А-Линя взглядом:

- Что на этот счет думает наш главный сектор?

А-Линь-доду легко встал на ноги и с энтузиазмом воскликнул:

- Великолепная мысль! Не скрою, она несколько раз приходила в голову и мне самому. Но, конечно, не в таком ракурсе, не в таком свободном и сильном развороте. Позвольте выразить вам свое восхищение. Но хочу поделиться с вами и сомнениями, которые в свое время не дали мне пойти дальше обычных мечтаний. Во-первых, если мы изберем новое направление исследований, то, естественно, вынуждены будем оставить старое. А оно очень важно! - Тут А-Линь очень ловко вставил несколько цитат из учения Непостижимого. - Не забывайте, что выявление некоего психофизиологического стандарта в деятельности центральной нервной системы очень важно для всей нашей Фирболгии. Наш строй - образец завершенности, учение Непостижимого непревзойденный эталон логики. Если некто категорически не признает этих фактов, мы вправе говорить о его умственной неполноценности или даже заболевании. Наши исследования помогут доказать, что мозг подобного субъекта неадекватно отражает окружающий его мир.

Гость задвигался, и солнечный луч вспыхнул и погас в белоснежном хохолке. Глава института встревожился. Он торопливо встал, и его необъятное пузо нависло над столом.

- Не злоупотребляйте терминологией! Говорите просто и ясно! Не все могут пролезть через ваши словесные дебри, - он искательно улыбнулся в сторону ответственного гостя. - Если говорить без словесных выкрутасов, наш А-Линь-доду хочет сказать, что не признавать наш строй может только сумасшедший. И А-Линь-доду работает над тем, чтобы доказать это с научной точки зрения.

Высокий гость удовлетворенно кивнул, и Глава, шумно выдохнув, сел. На А-Линь-доду он больше не смотрел, и это было плохим предзнаменованием. Коллеги видели волнение А-Линя и втихомолку злорадствовали.

Затем слушали всех руководителей секторов, которые, Как и предполагал А-Линь-доду, с казенным энтузиазмом подхватили идею руководства.

Дав указание начать разработку конкретного плана, Глава объявил о завершении Совета.

- Хорошо, - констатировал гость, когда все разошлись, и чуть пошевелился, меняя позу. Интонация была очень неопределенная, и Глава забеспокоился.

- Мы свершим все, что от нас требуется, - пообещал он, чувствуя неприятное сердцебиение. - Это не голословные слова.

- Мало просто сделать. Надо сделать быстро и хорошо. - Гость помолчал и добавил, кривя губы в непонятной усмешке: - Руководитель главного сектора у вас хорош. Мыслитель.

Глава института не питал никаких иллюзий в отношении истинного смысла сказанного.

- Трепач... Трепач и проходимец! - пожаловался Глава и вдруг с удивлением почувствовал, что горло у него спазмируется от близких слез. У меня на него уже такой ком наслоился! Не знаю прямо, что мне с ним делать.

Представитель в сопровождении Главы института направился к двери.

- Не знаете... - Гость остановился и, спесиво оттопырив губу, повторил: - Не знаете... Пора бы знать.

Тут что-то сверкнуло в глубине его глаз.

- Надо съесть строптивца вашего. Только и всего.

У Главы перехватило дыхание. Он ясно услышал последние слова, но они были так невероятны, что растерявшийся руководитель осмелился переспросить:

- Как это - съесть?

Гость остановился и, думая о чем-то своем, невнимательно посмотрел на взъерошенного Главу института.

- Разве вы не знаете, как едят? Вот так, - и он подвигал маленькой птичьей челюстью.

Как ни старался Глава, но так и не сумел взять себя в руки и скрыть глубочайшее изумление. Высокий гость глянули на Главу и, перед тем как нырнуть в краснобархатное нутро лимузина, изволили ухмыльнуться.

Давно крохотная секретарь не видела своего покровителя столь озабоченным. Он сидел за столом, склонив голову и скорбно наморщив невысокое чело. Изредка он воздевал очи горе, шумно вздыхал и что-то недоуменно бормотал.

Долго, очень долго шла борьба с самим собой - час, а то и больше. Ведь это совсем не просто: вот так взять и решиться на съедение человека. Коллега, все-таки; тем более руководитель сектора. И еще, что важно: не было еще прецедентов поедания коллег. Ну, в переносном смысле только.

В конце концов Глава решил подчиниться приказу. Ну что из того, что он откажется? Назначат другого Главу. Как тогда семью содержать? Чем детей кормить? Все-таки у него жена и двое детей. И еще четверо от трех других женщин. Логос ты мой, чего не сделаешь ради детей! Надо подчиниться и закрыть глаза на всякие там моральные запреты; не упираться, как бык на зарез, и выполнить указание свыше.

Прошел день или два, А-Линь-доду своим тонким чутьем уловил, что не все в порядке. Он чувствовал, что ему угрожает какая-то неизвестная опасность. А-Линя-доду тревожили непонятные улыбки сослуживцев и шепоток за спиной. Надо было вышибить из малоуважаемых коллег нужную информацию.

А-Линь пустил в ход все свое оружие: обаяние, хитрость, легкий шантаж, давление на людей, зависимых от него по службе. Результат его ошеломил. Вернее, не результат, а полное отсутствие результата. Все молчали, будто в рот воды набрали. Кое-что стало проясняться только на третий день. К нему подошел коллега - руководитель сектора гистологии - и, озираясь, зашептал:

- А-Линь, послушай, тебе-то все равно, а у меня язвенная болезнь желудка и двенадцатиперстной кишки. Мне что угодно есть нельзя. Только филейные части.

- Ты что, обалдел?! - возмутился А-Линь-доду. - Я мясом не торгую.

- Если кому-то пообещали, так и скажите, - сухо ответствовал коллега. А оскорблять людей нечего. Интеллигентный человек, называется!

И ушел с выражением обиды на благообразном гладко выбритом лице.

- Постой! - А-Линь почувствовал, что в странном поведении сослуживца таится разгадка ситуации. Он нагнал руководителя сектора гистологии и положил ему на плечо руку. - Я действительно тебя не понял. Что ты имел в виду? О каком мясе ты говорил?

Коллега тряхнул плечом, сбрасывая руку А-Линя.

- Не надо притворяться. Прекрасно понимаешь, что я имел в виду мышечную ткань, которая в данный момент выполняет в твоем организме сократительную функцию.

Он удалился. А-Линь-доду остался стоять, окаменев от чрезмерного изумления.

Отныне А-Линь-доду стал вести расспросы более целенаправленно, и ситуация вскоре прояснилась окончательно.

Вначале он направился к всезнающей старухе уборщице. Он втиснулся в ее закапелок, и в нос ему шибанул сложный запах от новых метел и гниловатых тряпок. Без предисловия руководитель сектора положил перед ней ассигнацию, для убедительности прихлопнув ее рукой.

- Дирт-са, - начал он, особо напирая на уважительную приставку. Расскажите, что вам известно о планах по моему... э. Словом, в отношении меня.

- А что тут говорить, - ответила уборщица, обмакивая сухарь в чай и со свистом обсасывая его. - Все просто. Приехало начальство высокое и приказало тебя съесть.

- Съесть? Как съесть?!

- Ротом, сынок, ротом. До нас ели люди людей, и после нас будут. На том и стоим. А начальству подчиняться надо. Покорись и не ропщи. И я бы съела кусочек, да с зубами неладно.

- Все согласились?

- А то как же? Было собрание. На нем и согласились. Как один, согласились. Дружный у нас коллектив. Вот что я тебе, сынок, посоветую: три дня до того не ешь ни лука, ни чеснока. Воньцу они мясу дают.

Как в тумане, шел от уборщицы А-Линь-доду. Реальность исчезла, рассыпалась в прах. Все плыло, изменялось, теряло привычные очертания. Самое фантастическое теперь казалось возможным. Какие-то арки, переходы, тусклые пятна вместо лиц.

Подошел кто-то со знакомым голосом и сказал что-то непонятное:

- Я согласился с мнением Главы. Но согласился тихо-тихо...

Вот и дверь сектора. Долго тянул ее к себе А-Линь-доду, забыв, что надо толкать. Кто-то открыл дверь, впустил его внутрь.

Он сел наощупь на свое место и почувствовал ласковое прикосновение к своей руке.

- А-Линь-доду, - произнес женский голос, и он сразу узнал, что это Хам-са. - Не убивайтесь так. Знайте, что есть люди, которые несмотря ни на что, несмотря на все невзгоды, любят вас по-прежнему. Я, например... И есть я вас не буду. Только попробую.

А-Линь-доду заплакал. Горько, безутешно, навзрыд. Он плакал, чувствуя присутствие по-настоящему любящей его женщины: осознав, что дни его сочтены и ничего нельзя ни исправить, ни доказать. Если таково мнение Ответственного Лица, тогда приговор окончательный и ничто не может его изменить.

Он встал, огляделся, увидел сквозь слезы склоненные над столами головы. Понял, что подчиненные намеренно избегают на него смотреть, и сказал:

- Пойду домой. С женой прощусь.

Однако у выхода его остановили двое усатых служителей. Они знали его по меньшей мере лет пятнадцать.

- Извините, доду, - сказали они в крайнем смущении, - нам приказано отправить вас в подвал силой. Но мы старые знакомцы. Лучше бы вы сами пошли...

- А если я не подчинюсь?! - взъерепенился А-Линь. Он вдруг полностью потерял свое хваленое умение анализировать. Его "я" распалось на множество непохожих частиц. И все они дергались, истошно орали и толкались локтями, пытаясь овладеть телом А-Линя.

- Тогда мы выполним приказ Главы, - хмуро ответствовали служители. - Мы люди маленькие. Мы люди подчиненные.

Они сноровисто, будто занимались этим ежедневно, завернули ему руки за спину. Зашипев от боли, А-Линь согнулся, и в таком положении его повели к подвалу. Перед глазами плыли плиты дорожки, пересеченные трещинами. Судорожно передвигались по ним лакированные туфли, по бокам их сопровождали тяжело шагающие нечищенные рыжие башмаки.

А-Линя протащили по загаженным ступенькам и впихнули в подвал.

- Извините, - пророкотал бас.

- Простите, - вторил ему баритон.

- Приказ есть приказ, - сказали они дуэтом, и дверь, заскрипев, закрылась. Светлый проем погас.

В подвале было сумрачно - свет едва проникал через зарешеченные запыленные оконца под потолком. Здесь пахло подгнившими овощами и плесенью - до последнего времени подвал использовался как овощехранилище для вивария.

А-Линь сгоряча несколько раз пробежался по подвалу, потом поднялся по ступенькам и сильно надавил рукой на шершавый металл двери. Безрезультатно!

А-Линь спустился вниз и присел на корточки, прислонившись к стене. Прохлада подвала вначале показалась ему приятной, но постепенно сырой холод бетона все глубже проникал в него. А-Линь, как и все фирболжцы, очень плохо переносил переохлаждение. Вскоре его стала бить крупная дрожь. Час спустя ученого посетила странная мысль, что в данную минуту его намного меньше стала интересовать перспектива ужасного захоронения во чреве коллег. Главным было то, что происходило с ним в сию секунду.

Он обхватил себя руками и принялся вышагивать по подвалу, стискивая челюсти, чтобы удержаться от животного лязганья зубами. Чтобы согреться, надо двигаться! Двигаться и двигаться! Но не сможет же он ходить всю ночь!

- Думай, А-Линь-доду! Ты же - умница! Думай, дорогой! - повторял он про себя на все лады. - Только это сейчас может тебя спасти! Только ум!

Но кто-то темный, скрывающийся в глубине мозга, с мазохистской злорадностью парировал:

- Ум - это только набор призрачно-неощутимых электрических импульсов в сложной сети нейронов. А власть - это нечто весомое, грубо-материальное. И заключал с леденящим душу хохотом: - Ум против власть имеющей глупости бессилен!

Спокойно, только спокойно! В чем сила интеллигента? Чем он может победить всех прочих? Он мыслитель-профессионал. Значит, надо использовать свои профессиональные преимущества. С чего начать? Вероятно, как всегда, с наиболее общей постановки проблемы. Для этого нужно охарактеризовать особенности ситуации и рассмотреть наличные возможности для преобразования исходной ситуации в желаемую.

А-Линь прислушался к себе. Мозг безмолвствовал. Что-то испортилось в четко функционирующем механизме. Когда он попытался хоть что-нибудь проанализировать, четко оформилась только одна мысль: "Ситуация крайне дурацкая!"

Где же выход? Что можно сделать? Да ничего... Нужен помощник извне.

А-Линь огляделся повнимательнее. В углу валялись разбитые ящики из тонких досточек. Он взял четыре ящика, поставил их друг на друга и понес к окошку. Почерневшие доски были покрыты скользкой черной слизью и резко пахли цвелью.

А-Линь взобрался на ящики и, держась за стену, едва удерживался на сконструированной им пирамиде. Ноги дрожали, ящики раскачивались и потрескивали. Он напряженно смотрел в матовое пыльное окно. Вначале никого не было видно. Потом появилась длинная, лениво вышагивающая фигура. А-Линь узнал сотрудника сектора биохимии, совершенно незаметного, косноязычного человека, постоянно "стреляющего" у коллег сигареты.

А-Линь постучал костянками пальцев в стекло и негромко - с достоинством - позвал:

- Эй! Эй!

Коллега продолжал вышагивать. Может быть, он просто не понял, что зов относится к нему? Как же все-таки его зовут? Проклятие! Забыв о всяком достоинстве, А-Линь взревел:

- Э-ге-гей!!!

На этот раз руководитель сектора нейрофизиологии был услышан сотрудником сектора биохимии. Он подошел к окошку и присел на корточки.

- О, это вы, А-Линь, - сказал он без удивления. - Вы здесь, оказывается. Где же они теперь овощи хранят? А знаете, я вас есть не буду. Не обижайтесь - не потому, что брезгую. Что-то в суставах ломота, и поясница ноет. Не выйду в эти дни на работу. Лечиться буду.

А-Линь был настолько поражен эмоциональной тупостью коллеги, что слова на мгновение застряли у него в горле. Он чувствовал, как все трещит и рушится у него под ногами - в прямом и в переносном смысле. Он покрепче ухватился за край окна и торопливо заговорил:

- Послушайте, доду...

- У вас случайно закурить не будет? - будто не слыша, перебил его коллега и тут же сам себе ответил: - Что это я спрашиваю? Если бы и было, как вы мне через стекло дадите? Совсем заработался! Да и приболел. Надо все-таки завтра дома остаться.

Он встал и продолжил свой путь, недоуменно бормоча:

- Чего мне в голову взбрело подойти? Он же вообще не курит.

- Стойте! - вскричал А-Линь.

Но тут противно взвизгнули гвозди, и ящики под его ногами с тихим треском распались. Потеряв опору, он грохнулся грудью на пол.

На несколько секунд А-Линь потерял сознание. Когда он пришел в себя, то такая безысходная тоска охватила его, что бывший руководитель сектора зашелся в басовитых рыданиях, похожих на икотку. Тому причиной были не столько физические страдания, сколько моральные. Как жестоко и бездумно попрано человеческое достоинство! В гамму переживаний вплеталось и горестное недоумение из-за осознания своей ненужности. Долговязый идиотик из биохимии - прекрасная модель всеобщего отношения к нему да и друг к другу тоже. О, как болит грудь! Только никого это не беспокоит.

"А если бы я умер от удара?" В голову ему пришла мысль, которая показалась ужасной и забавной одновременно. "Если бы я умер, им бы пришлось есть несвежее мясо".

Возбуждение быстро сменила апатия. А-Линь сел на пол в углу под окошком и, бессмысленно уставясь в противоположную стену, на которой вырисовывался отпечаток оконной рамы, замер. "Ну, и хорошо, - решил он. - Пускай я замерзну. Лучше замерзнуть, чем...". Додумывать он побоялся.

Так А-Линь сидел долго. Отпечаток окна сместился к другой стене и из желтоватого стал блеклым. Кто-то внутри А-Линя отметил, что наступил вечер.

Неужели то, что случилось сегодня и то, что случится завтра или послезавтра, случайность? А-Линь как ученый прекрасно знал, что случайностей не бывает. Значит, закономерность? Но какая закономерность в этом идиотическом происшествии? Судьба? А разве судьба и закономерность не одно и то же? Наверное, нет. Судьба бывает нелепой, закономерность никогда. Если то, что с ним случилось, считать закономерностью, то только в том смысле, в каком закономерно падение яблока с дерева. Хотя можно дать и другое объяснение падению: оно случилось, ибо предопределено. И законы тут ни при чем.

О Логос, зачем это суемыслие, к спасению не ведущее? Где выход? Я не вижу его своим слабым человеческим умом! Спаси меня, великий и мудрый Логос! Спаси!!!

А-Линь никогда не верил в Логоса, считал религиозные верования нелепейшей вещью. Но и ситуация, в которую он попал, была нелепейшей! И он продолжал бормотать импровизированную молитву, вплетая в канву ее все, что считал самым убедительным. Потом его озарило, что не логикой можно взять всеведущее и абсолютно мудрое существо, но чувством. И он начал горячо просить, для убедительности несильно ударяясь лбом о несокрушимый монолит стены.

Молитва не помогала, и он оставил ее. Он просто ждал - бездумно ждал, надеялся на чудо. Если не на божественное чудо, то на чудо случая.

Когда в подвале стало совсем темно, в окошко осторожно постучали тихонько, самыми кончиками пальцев.

А-Линь встрепенулся. Угасающая надежда вспыхнула с новой силой. Это была Миль-са. Фонарь, стоящий неподалеку, освещал ее лицо сбоку, высвечивая выбившуюся из-под шапочки прядь волос у виска. Жена, стоя на коленях, всматривалась в зеркальную черноту подвального окошка.

А-Линь вскочил на ноги и, забыв об осторожности, Крикнул:

- Я здесь! Родная моя! Ты нашла меня! Ты одна не забыла меня!

Миль-са приложила палец к губам и, сложив ладони рупором, раздельно заговорила в самое стекло:

- Не волнуйся. Все родные помнят о тебе и хотят помочь. Я сегодня обмотала полгорода. Пробовала найти знакомства. Помнишь Скотца-доду? Это муж моей двоюродной сестры.

- Как же, как же! - закивал головой А-Линь, с умилением вспомнив высокомерную и тупую физиономию дальнего родственника. Теперь он казался ему чрезвычайно симпатичным.

- Свою дочь он устроил на работу в высокие сферы. Машинисткой. Она пообещала, что будет добиваться для тебя частичного приговора.

- Как это - частичного приговора? - испугался А-Линь. Он не понял смысла слов, но сообразил, что за ними таится нечто невероятно жуткое.

Миль-са деловито заправила выбившуюся прядь и нетерпеливо дернула головой.

- Не перебивай! Я очень устала. Если уж так необходимо, чтобы тебя ели, пусть съедят не всего тебя, а часть. Например, в больнице ампутируют тебе руку, ногу или что другое, и пусть едят. И сам можешь чуток попробовать, чтобы не отрываться от коллектива.

- Я не хочу ничего отдавать, - А-Линь сказал эти слова с трудом, едва разжимая челюсти.

Но Миль-са услыхала. Лицо ее размякло, стало беззащитным. Из глаз женщины потекли крупные и частые слезы, будто рухнула плотина, и все, что накопилось за такой огорчительный день, теперь вытекало со слезами.

- Ты не думаешь обо мне! Ты не думаешь о семье! Все говорят, что ты сам во всем виноват. Сам напросился. Язык у него чесался сказать лишнее. На нас все теперь косятся. Во дворе со мной никто не здоровается. Сегодня газеты не принесли. Может быть, это случайность. А может - начало конца. Себялюбец! Ты всегда только о себе думал. Тебе-то хорошо, а что мне делать?

А-Линь застонал и опустился на пол. Жена говорила еще что-то горькое, обидное и настойчиво барабанила в стекло, пытаясь привлечь внимание мужа.

Но А-Линь, придавленный страшной тоской, уже ничего не слышал. Он раскачивался из стороны в сторону и монотонно стонал.

Миль-са, выплеснув на мужа свой страх и отчаяние, как ни странно, приободрилась и ушла, чувствуя себя гораздо лучше, чем до прихода.

Без сомнения, все шло к тому, что в институте нейрофизиологии должен был случиться первый в современной истории Фирболгии случай каннибализма. А-Линя спас случай.

Все было готово к мероприятию. На пищеблоке лежали охапки петрушки и укропа. Нарезанная кругляшками морковь золотилась на светло-желтой доске. Никогда не было на кухне гвоздики, но ради такого случая повар принес из дому свою. В котле кипела вода, и шеф-повар переводил задумчивый взгляд с отточенного ножа на топор, лежащий на древесном обрубке, густо посыпанном крупной солью.

Глава института собрался было дать указание о начале акции, но вдруг сообразил, что забыл об одной досадной детали. Перед тем, как съесть А-Линя, его необходимо умертвить. Формальность, конечно, но требовалась официальная санкция высоких кругов.

Глава послал с нарочным запрос в соответствующее учреждение. Нарочный не вернулся. Вместо этого во двор института на большой скорости ворвались две машины: скорая психиатрическая помощь и полицейская машина. Обе с мигалками.

Не прошло и пяти минут, как перед толпящимися во дворе сотрудниками предстала невероятная картина: на пороге появился Глава.

Ах, как переменчивы судьбы человеческие! Еще недавно одним взглядом своим Глава повергал подчиненных в трепет. Теперь же вид его был поистине жалок. Он был одет в странную рубаху с очень длинными рукавами, завязанными на спине. Лицо его полыхало от справедливого гнева. Он дергал плечами, пытаясь освободиться, и громыхал угрозами.

Главу сопровождало три санитара. Два - по бокам, один - сзади. Задний чертыхался и зажимал прокушенную руку.

Глава вскинул голову и сверкнул огненным взглядом на сотрудников.

- Что, слетелись, стервятники?! - вскричал он, пытаясь высвободить руки. - Их почему не вяжете? Почему не забираете их? Сотруднички дорогие, вы же все со мной согласились! Почему теперь молчите? А?!

Ответа не последовало.

Последние события окончательно убедили в правильности поговорки, утверждающей, что молчание - золото.

Не дождавшись ответа, Глава метнул из глаз лазерные пучки повышенной мощности и ясным и понятным языком выдвинул ряд постулатов, касающихся родственников присутствующих - в особенности по материнской линии.

Сотрудники склонили головы, не желая, чтобы Глава института запомнил кого-либо из них в лицо. Ситуация еще не вполне определилась, концовка могла получиться совершенно неожиданной. Не исключалось, что шеф мог вернуться. Ему было бы не очень приятно держать у себя на работе свидетелей своего позора.

Все это внешне очень напоминало сцену из монастырской жизни, когда преподобный отец-настоятель наставляет на путь истинный братию. А братия, склонив головы, отягощенные мыслями о мирских соблазнах, смиренно кается.

Впрочем, сцена продолжалась недолго. Санитар, находящийся сзади, посоветовал подопечному "заткнуться" и без всякого почтения грубо толкнул его в спину. Глава, чтобы не упасть, зачастил по ступенькам вниз.

Машина с бывшим Главой уехала. Внимание присутствующих переключилось на иное: обогнув торец здания, со стороны злосчастного подвала двое полицейских вели под руки А-Линя-доду. Несчастный физиолог был бледен и едва переставлял ноги - из-за пребывания в ледяном подвале они плохо повиновались ему.

Сотрудники его сектора бросились навстречу шефу. Их голоса слились в нестройный хор радостного умиления и сочувствия.

А-Линь-доду не реагировал на выражение теплых чувств. Немигающим взглядом он смотрел куда-то вдаль, и лицо его не выражало ничего.

А в сотрудниках клокотали и рвались наружу добрые чувства. Каждый старался перекричать каждого. Каждый хотел сказать нечто особенное, превзойти в подхалимаже соседа. Надо было стараться, чтобы затушевать случившееся маленькое недоразумение.

Наконец-то все прояснилось! Все стало понятнее понятного; все стало яснее ясного: А-Линь-доду имеет где-то руку подлиннее, а блат покрепче, чем бывший Глава. На их глазах один БЛАТ победил другой блат. Вот единственный вывод, который был вынесен из случившегося сотрудниками института.

Радостно приняла А-Линя в свое лоно и семья.

Несколько дней А-Линь-доду никак не мог придти в себя после психического шока. Был бледен, молчалив, на вопросы отвечал односложно и вздрагивал от малейшего шороха.

Постепенно, благодаря самоотверженным усилиям преданной жены, А-Линь-доду стал вести себя почти по-прежнему: улыбался, интересовался спортом и политикой. Аппетит у него восстановился полностью. Вот только к мясной пище возникло стойкое отвращение.

После случившегося А-Линь-доду никогда не выступает на собраниях по собственной инициативе. Но если ему предложат, покорно встает и говорит исключительно правильные и никому не обидные слова. И все это с такой мукой в глазах, что предложившему его кандидатуру становится очень совестно.

О бывшем Главе института... Ходят слухи, что его уже выпустили из психиатрической больницы. Диагноз шизофрении не подтвердился. Теперь он глава другого института.

Но почему так мало сказано о Миль-се? Эта изумительная женщина заслуживает того, чтобы о ней рассказать подробнее.

Во время самых тяжких испытаний она проявила себя с самой лучшей стороны. Она не впала в уныние, не плакала, не билась в истерике. Миль-са действовала! Она обошла всех знакомых, хоть немного продвинувшихся по служебной лестнице, и убеждала их помочь А-Линю. Не напрасно говорят, что муж и жена похожи друг на друга. То ли с самого начала духовно близких людей взаимно притягивает, то ли с кем поведешься...

Самых лучших слов, самой высокой похвалы заслуживает эта обаятельней тая женщина. Она показала себя настоящим человеком в час нелегких испытаний. А ведь именно в них познается истинная суть человека.

И не ее вина, что избавление пришло как бы само собой, без ее помощи. Она изо всех сил радела о муже, о семье.

Но самое приятное, что вызвало патриотическую щекотку в сердцах знакомых, это то, что Миль-са не роптала на власть предержащую. Она говорила о случайности, жаловалась на чудовищное совпадение обстоятельств. Но никто никогда не слыхал от нее жалобы на святые для каждого фирболжца государственные установления.

Святая женщина была Миль-са. Образец матери и гражданина.

Освобождение мужа стало для нее праздником. Первые несколько дней она страшно волновалась за супруга. А-Линь-доду после пережитого почти ничего не ел и только пил изготовленный Миль-сой кисловатый морсик. И все ходил, ходил по комнатам - молчаливый, напряженный, вздрагивающий от любого звука. Если звонили в дверь, А-Линь-доду убегал в дальнюю комнату и кричал оттуда срывающимся голосом:

- Миль-са! Кто там? Посмотри сначала в глазок! Не смей открывать сразу!

Добрая женщина не обижалась, и только лицо ее выражало затаенную печаль. Сама-то она была твердо убеждена, что человеку с чистой совестью бояться нечего.

Первые дни А-Линь-доду, перебивая сам себя нервными смешками, все пытался выложить Миль-се то, что было им передумано и перечувствовано в полутемном подвале.

Он говорил о тупости, коррупции, беспринципности, эгоизме и примитивной животной боязни за свою шкуру подавляющей массы сотрудников. Он обвинял, он провозглашал, он предавал анафеме. И при этом весьма оживленно и неуклюже жестикулировал.

Миль-са смотрела мимо супруга на посудный шкаф, и ей казалось, что там чего-то недостает. Вроде бы все на месте, а кажется - чего-то не хватает. И это все больше раздражало ее. Сбоку должна была стоять шоркавница из светящейся синей глины; та самая, которую прислал из Антупии сынок, когда ему досрочно присвоили очередное звание после успешного разгрома бандитского отряда. Слева - звонкая полупрозрачная синтельница с пятью чашами из очень редкого нитиния. По вине А-Линя одна чаша разбилась. Этот неосторожный А-Линь! Этот беспокойный А-Линь! Никак нельзя рассмотреть, что в шкафу за его спиной. Зачем он так машет руками?! Обличитель!

Всего сутки пробыл он в подвале. И так пропитался запахом гнилых овощей, что к нему невозможно подойти.

Всего сутки! Она-то рассчитывала на неделю. Должен был придти к ней элегантный Морда-доду. Он обещал духовно поддержать будущую вдову. И конечно же, не о плотском мечтала она, но о возвышенном. И конечно же, не мощный загривок привлекал ее в Морде-доду, но душа. А как он внимателен и аккуратен! Он-то никогда не соизволил бы появиться перед любимой женщиной в нижнем белье. Тем более, в несвежем.

А-Линь-доду, забыв о благородной сдержанности, наслаждался собственным красноречием. Он уверовал, что беда, случившаяся с ним, сделала и благое дело. Беда явилась пробным камнем. Теперь А-Линь-доду знал, кто ему друг, кто не очень, а кто совсем наоборот.

Самым надежным другом, к его крайнему удивлению, оказалась жена. А-Линь-доду возликовал! Пусть вокруг тысячи врагов, но если есть хоть один верный друг - то жизнь продолжается. И поделиться есть с кем. Ничего не скрывая. Не маскируясь.

И А-Линь-доду витийствовал, опьяняясь своим красноречием.

- Ты зубы сегодня чистил? - неожиданно спросила Миль-са.

А-Линь-доду глянул на жену и обмер. Губы ее были сжаты, глаза недобро сощурены. Он споткнулся на середине фразы и прошептал.

- Чистил.

Миль-се хотелось сказать этому самодовольному глупцу и наглецу что-то обидное, найти повод, чтобы унизить его - причину всех ее несчастий. Она искала повод и не находила его. Это раскалило Миль-су до такой степени, что она не выдержала:

- Сам во всем виноват! - выпад Миль-сы был неожиданным, как подножка. Посадили - значит, за дело. Нет дыма без огня! Мало, что себе жизнь искалечил, так и ребенку карьеру загубил!

- Но ведь... Но я же...

А-Линь-доду умолк. Лицо его багровело. Он медленно, держась за мебель, двинулся в свою комнату. Вскоре оттуда донеслось звяканье рюмки, кряканье. Потом скрипнули пружины дивана, и все стихло.

Все еще бледная, Миль-са подивилась своей сдержанности, вспомнила вдруг, что Морда-доду получает на пятьдесят знаков больше А-Линя, и горько пожалела, что не швырнула в опостылевшую физиономию А-Линя какую-нибудь гадость. Любую! Лишь бы побольнее уязвила...

Через несколько дней психический шок, поразивший А-Линя-доду, прошел. Он снова вышел на работу. С должности, несмотря на опасения супруги, его не сняли. Миль-са спустя некоторое время пришла к выводу, что трагичный случай оказал на ее мужа определенно положительное влияние.

Дома и на работе А-Линь-доду стал совсем другим человеком. Он стал добрее, покладистее. Куда-то исчезла проявлявшаяся порой резкость.

А-Линь-доду завел себе записную книжечку, в которую записывал дни рождения сотрудников, и никогда не забывал их поздравить. За это его полюбили еще больше.

Миль-са наконец-то рискнула осуществить свою давнюю мечту: завести дочь. Правда, она несколько опасалась того, что А-Линь тайком от всех стал выпивать - это могло плохо сказаться на эмбрионе. Разумеется, пьяным А-Линь-доду не был. Но с тех пор, как Миль-са намекнула на свое отношение к нему, спиртным от него пахло почти постоянно.

В первое время после выяснения отношений удивляла Миль-су чрезвычайная покладистость мужа. Эта новая черта характера вроде должна радовать ее. Но что-то было в этой покладистости напоминающее поведение подлой шавки. Она машет хвостом и всем своим униженным видом показывает совершеннейшую преданность, как вдруг, оказавшись сзади, набрасывается на человека.

Миль-са четко не могла сформулировать подозрения. Но когда видела на губах мужа ничего не выражавшую улыбку и когда вглядывалась ему в глаза, становилось очень неуютно.

Через некоторое время - точно в срок - родилась маленькая голосистая девочка.

Мать была очень счастлива и очень озабочена. Она почти все перезабыла и как кормить, и как купать. Обзванивала своих подруг и, радостно смеясь, рассказывала, как Она узнает уже мать и как все тянет в рот. И вообще, какой это необыкновенно расчудесный и прекрасный ребенок. Весь в мать.

Подруги советовали, поддакивали, со скрытой насмешкой подбрасывали комплименты с двойным дном, а потом пренебрежительно посмеивались.

- Совсем на старости лет тронулась Миль-са. А этот дурень доверчивый, так они отзывались об А-Лине-доду, - тоже хорош. Ребенка своим считает. Если на службе его не сожрали, то сожрут дома.

Кое-что стало доходить до А-Линя. Но странно, слухи не возымели на него никакого воздействия. Он стойко гладил пеленки, ночью вставал к плачущему ребенку, разогревал на кухне кашку под струей теплой воды.

Но когда Миль-са выходила из дому, А-Линь-доду без обычной улыбки шел в свою комнату, доставал из толстенных "Аспектов современной нейрофизиологии" какую-то фотографию и, подойдя к ребенку, долго переводил взгляд с фотографии на ребенка, сравнивая.

На фотографии красовался Морда-доду, растянувший пасть в широчайшей улыбке.

Да. А-Линь-доду стал другим человеком. Это заметили все. Но как понять его новое человеческое качество? Если спросить об этом любого из сотрудников, даже мудрейшего и опытнейшего, не боящегося самого рискованного совещания Трасценд-доду, то и тот в сильнейшем затруднении насупит брови и, вытянув губы трубочкой, только и скажет:

- Н-да...

И все.

Если проявить настойчивость и спросить еще раз, то он, осторожно подбирая слова и сановито покашливая, ответствует, что ничего конкретного сказать не может. В самом деле: раньше каким был человеком А-Линь-доду? Хорошим. Каков он теперь? Теперь он тоже хороший. И, сославшись на острую нехватку очень ценного рабочего времени, уйдет.

Можно поинтересоваться мнением местного разгильдяя и бездельника Гуляй-доду. Его всегда можно найти в конце полутемного коридора с сигаретой в зубах. Перед тем, как ответить, он затянется поглубже, сплюнет сквозь зубы в угол и скажет:

- Неинтересно с ним говорить стало. Раньше можно было очень даже интересно поспорить. Мы с ним за разные команды болели. А теперь он за ту же команду болеет, что и я. Неинтересный человечишко!

Миль-са, разумеется, с коллегами по мужниной работе не разговаривала, мнения их не знала да и знать не желала. Поведение мужа в общем-то нравилось ей гораздо больше, чем раньше. Он не делал ей замечаний, довольствовался любой стряпней. И всегда после обеда не забывал похвалить "милые золотые руки". И цветы стал ей приносить, о чем она раньше и не мечтала. Не спорил с ней супруг ни по мелочам, ни по принципиальным вопросам. И постоянно улыбался.

Порой Миль-са, анализируя поступки мужа, часто интуитивно ощущала некоторую неудовлетворенность. Слишком постоянна и приторна была его улыбка. Слишком скользкими и неопределенными стали его высказывания.

Теперь он никого не осуждал - ни коллег, ни родственников, ни общих знакомых. Любому проступку он находил оправдание. И улыбался мертвенной улыбкой, глядя на жену глазами мороженого окуня.

14

Владимир решил выждать около получаса, чтобы дать возможность Интиль уйти подальше, но уже через десять минут понял, что времени у него в обрез. Обе луны стремительно катились за четкие зубцы ближнего леса, освещая их неестественным зеленоватым светом. Впереди, со стороны города, нарастало утреннее свечение. Из блекло-синего оно быстро становилось лиловым. Наступало утро.

Владимира донимала мучительная и неудержимая дрожь. Он тщетно пытался унять ее, сжимая челюсти и напрягая мышцы.

Светало, и Володя понял, что надо действовать незамедлительно. Он приготовился бегом преодолеть открытый участок. До ближайшего дома было около трехсот метров. Большая часть пути представляла собой дугу, огибающую озеро слева. Пора!

- Торопитесь? Не советую, - неожиданно услыхал он тихий голос сзади.

Володя вздрогнул от неожиданности и невольно сделал шаг вперед.

- Стойте... Стой, тебе говорят! Иначе стреляю! И не поворачиваться! предупредил голос.

Невидимый противник, вероятно, прятался с другой стороны кустарника, который переводчик выбрал в качестве прикрытия. Воспользовавшись беспечностью землянина, он незаметно приблизился к нему.

Несмотря на приказ, Володя обернулся. Неизвестный уже выбрался из укрытия и стоял, прочно утвердясь на широко расставленных ногах. Широкополую шляпу он надвинул на лоб, хотя и без того черты его лица трудно было рассмотреть в сумерках.

Что же делать с наглецом? Не убивать же его, в самом деле! Лучше, конечно, воспользоваться уроками Северина и инактивировать его.

Сотрудник службы внутренней безопасности обладал великолепной реакцией, но он сумел заметить только, что очертания фигуры землянина расплылись, словно на фотографии бешено мчащейся автомашины. Сотрудник попытался вскинуть пистолет, но чудовищная сила выбила оружие из рук. Он почувствовал сильный толчок в грудь, потерял равновесие и, чтобы восстановить его, попытался сделать шаг назад. Это ему не удалось - на его башмак наступили. Фирболжец, взмахнув руками, плюхнулся спиной в воду.

Володя поднял соскочивший башмак и произнес с пафосом:

- Тут маленькая девочка пропала, и башмачок у заводи нашли...

У берега было глубоко. Фирболжец захлебывался и бестолково бил по воде руками. Володя ухватил его за шиворот и одним рывком вытащил на берег.

- Ну, прощай, Шерлок Пинкертонович, - сказал он добродушно. - Больше с пистолетами не играйся.

Быстрым шагом землянин удалился. Незадачливый детектив остался. Он сидел на холодном топком берегу и, оббирая тину с волос, уныло ругался.

Утренний ветерок рябил черную воду и кружил по ней фиолетовый с синими прожилками лист.

Первым промежуточным пунктом, откуда Владимир наметил следующий бросок, был небольшой двухэтажный дом по левую сторону дороги.

Он осторожно выглянул из подъезда. На противоположной стороне находился частный дом, обнесенный высоченным дощатым забором. В таких дворах, судя по литературным источникам, должны быть собаки. Злобные цепные псы. Для него они сейчас полезны, как индикатор. Собаки облают любого незнакомца, даже если у него есть удостоверение сотрудника службы безопасности.

Что же располагается дальше по этой же - левой - стороне? Какое-то одноэтажное длинное здание с оградой из металлических прутьев-пик. Скорее всего, это учреждение, в столь ранний час закрытое.

Калитка двора напротив чуть отворилась. Без сомнения, за ним наблюдали. Володя отпрянул в глубину подъезда. Нужно было немедленно на что-то решаться. Выждав минут пять, переводчик выскочил из подъезда и оббежал здание с тыльной стороны. Там он перемахнул через металлическую ограду и оказался во дворе незнакомого учреждения. Прячась за деревьями, Володя добрался до противоположного забора, вдоль которого рос густой кустарник. Кустарник был высок, и переводчик, прячась за ним, стал изучать дальнейший путь. Ничего утешительного не было. Дальше - по левой стороне - стоял точно такой же частный дом, что и справа. Очень хороший дом. И все подходы к нему очень хорошо просматривались. Еще дальше - многоэтажный дом с магазинчиком на первом этаже, который описывала Интиль. Сразу же за домом - тупичок, упирающийся в облупившуюся тыльную сторону древней пятиэтажки.

"Ох, попалась, птичка! Стой!" Его заперли, наглухо заперли на этой улице, превратив ее в подобие мышеловки.

Надо пробраться к цели как можно незаметнее. Володя не был уверен, что сможет пробиваться "с боем". И не потому, что боялся. Ему не трудно голыми руками уложить несколько сотрудников службы безопасности. Но он чувствовал, что, какими бы логичными ни были доводы о необходимости физического уничтожения врага, он не сможет этого сделать. Володя не мог больше видеть трупы. Он был сыт этим по горло. Если здесь так принято, пускай сами занимаются увлекательным для них развлечением. А он не намерен работать для обогащения местного гробовщика.

Исцарапавшись до крови о тускло-зеленый кустарник, Владимир протиснулся к забору и легко перебросил через него свое тело.

Единственная возможность обойтись без напрасных жертв - переждать. Но где? Здесь негде отсидеться до вечера. Путь назад в лес перекрыт. Вперед? Не исключено, что по адресу, который дала Интиль, его давно поджидают люди, на которых плохо сидит гражданская одежда.

Надо действовать! Тогда есть хоть какая-то надежда. Бездействие обрекает на неизбежное поражение.

Володя стремительно преодолел открытое пространство тупичка и нырнул в темноту крайнего подъезда.

В подъезде Владимир немного задержался. Интиль, кажется, говорила, что квартира находится на втором этаже. Он взбежал на второй этаж и остановился перед крайней дверью слева. На никелированной табличке был выгравирован номер "46", под ней чернел зрачок "глазка".

Переводчик слышал, как после звонка где-то в глубине квартиры взахлеб заплакал ребенок. Даже сквозь обивку двери донесся до него резкий женский голос:

- Трус! Сколько можно?! Иди сам и открывай!

Глухой мужской голос забубнил:

- Сейчас, душа моя. Сию минуту.

Глазок налился светом, потом затемнился, и тот же мужской голос тревожно спросил из-за двери:

- Вам чего? Вам кого?

- Я землянин. Переводчик Представительства. Я нуждаюсь в вашей помощи.

За дверью воцарилось долгое молчание.

- Сейчас. Подождите, - сказал наконец голос.

Звякнула цепочка. Дверь отворилась. На пороге стоял очень бледный А-Линь-доду и смотрел на Владимира круглыми бессмысленными глазами.

15

В то утро А-Линь-доду проснулся задолго до рассвета. Чтобы не разбудить жену, он лежал не шевелясь и смотрел прямо перед собой неподвижным взглядом.

Сейчас за А-Линем никто не наблюдал, и он не прилагал никаких усилий, чтобы его лицо выражало именно то, что требовалось по ситуации. Если бы Миль-са, внезапно проснувшись, посмотрела на лицо мужа, ее бы поразил смертельный испуг.

Нет, на лице А-Линя-доду не было выражения злобы, или ненависти, или другого сильного человеческого чувства. Выражение это трудно описать словами. Тускло светились на сером лице льдистые глаза, и шевелились, змеясь, губы, произнося жуткие речи, полные ненависти ко всем и ко всему.

Да, неправы были те, кто считал, что Испытание прошло для А-Линя-доду бесследно. Так могло показаться только на первый, самый поверхностный взгляд. В самом деле: походка у А-Линя - прежняя, манера причесываться, забрасывая волосы назад, - прежняя, ямочка у кончика носа - давний след глубокого фурункула - и та на месте. Изменилось главное - внутренняя суть нейрофизиолога.

Изменилось у А-Линя даже отношение к одежде. В его гардеробе исчезло все яркое, все элементы, которые хоть кем-то могли быть расценены как вызов.

Взять хотя бы дибуферную накладку к промежуточной фалде. Этот элемент одежды более всего к лицу молодому человеку левого толка. Солидный человек умеренных взглядов с негодованием отринет это вопиющее нарушение традиций. Но убрать его - означало лишиться расположения значительной части молодежи. И А-Линь-доду нашел выход: стал заказывать не дибуферную, а монобуферную накладку.

Его коллеги, руководители других секторов, от души хохотали над подобным новшеством. Через неделю они тихо посмеивались. Потом смех прекратился, и через месяц все руководители секторов с Главой института вкупе, щеголяли в костюмах с монобуферной накладкой к промежуточной фалде.

Глаженье брюк тоже превратилось для А-Линя в серьезнейшую проблему. Как часто их гладить? Ежедневно? Люди расхлябанные поймут это превратно, расценят как вызов. Гладить брюки раз в неделю? Аккуратисты отвернутся от него. И А-Линь-доду нашел выход: стал гладиться раз в три-четыре дня.

Многое, что возникло в поведении А-Линя после Ужасного Случая, обуславливалось тем, что у него, попросту говоря, возник "пунктик". Психиатры даже при самом тщательном обследовании не нашли бы у него отклонения от нормы; в крайнем случае, объявили бы о наличии "пограничного состояния". А вот житейское определение "пунктик" вполне подходило.

А-Линь-доду остался прекрасным работником, великолепно ориентировался в обстановке. Внешне он был абсолютно нормальным человеком, образцовым работником, хорошим семьянином.

Но однажды в бессонную ночь явилось к нему неожиданное, как удар, откровение. Он привстал, отодвинулся от теплого бока мерно храпящей жены и, задрожав, окинул помутившимся взором спальню. Его осенило, что, когда в их институте (да и в других учреждениях) внезапно исчезают неугодные люди, то причиной этому то, что их съедают. В самом прямом смысле этого слова. Забивают, как домашних животных, - и к столу. А в некоторых учреждениях лежит под стеклом график. И есть в нем графы: "кто ответственный за съедение" и "сроки исполнения".

А-Линь-доду понимал, что доказать это невозможно. Но неожиданное открытие и не нуждалось в доказательствах. Оно существовало как некая объективная данность, явившаяся А-Линю в момент прозрения.

С той ночи А-Линь-доду стал жить под тяжким грузом страшного знания. Груз был слишком тяжел, и физиолог сделал несколько бунтарских попыток трезво проанализировать ситуацию.

Логические доводы, словно бледные тени, бродили возле неуязвимой идеи всепожирания. И А-Линь-доду стал жить, как живут некоторые атеисты, в Логоса не верующие, но на всякий случай втихомолку молящиеся ему.

На работе А-Линь-доду раньше всех улавливал новые веяния, исходящие от начальства, и старательно выполнял то, что требовалось. Выполнял, разумеется, не самым первым, чтобы не нажить себе врагов.

Он одним из первых вступил в черносотенное общество "Борцов за веру", раньше многих начал говорить о величии откровения и преступности попыток постижения разумом законов Непостижимого; философской стороной алхимии, как это ни было трудно, А-Линь-доду овладел вторым или третьим в институте. Для этого он после работы закрывался на кухне и до полуночи, пугая жену нездоровым бормотаньем, вдалбливал себе в голову, сколько медикамента и сколько ртути надлежит соединить, чтобы получить золото, лучше рудничного.

- Ртуть холодна и влажна, благодаря лунам; она горяча и суха, благодаря светилу, - повторял он безмерное количество раз.

Когда часы били полночь, приходила Миль-са, брала его холодную и влажную руку своей - горячей и сухой - и увлекала в спальню. А-Линь-доду уныло плелся следом и, глядя на ороговевшие пятки жены, мелькающие из-под ночной рубашки, продолжал бормотать:

- Логос есть философский камень Вселенной, ибо он преобразует наши души.

Ранним утром, когда послышался звонок в дверь, А-Линь-доду не разумом, а обостренным чутьем понял: пришел час нового Испытания.

Глядя в глазок на землянина, он испытывал мучительное сомнение. Впустить? Не впустить?

Не впускать страшно. Вон какой зверюга! Дверь в щепки разнесет. Да и последствия межпланетные неизвестно какие будут. А виноват будет снова он, А-Линь-доду. Тогда его точно - подрумяненного, с душистой травкой во рту подадут к столу какого-нибудь начальника.

Впускать... Землянин в разорванной, запачканной одежде. Оглядывается беспокойно. Значить, его преследуют. Кто может его преследовать? Только законные власти. Если преследуют законные власти, то землянин преступник. Укрывая преступника, сам становишься преступником. И тогда его наверняка подрумяненного, с душистой травкой во рту... Н-да, замкнутый круг!

А-Линь-доду снова глянул в глазок - землянин грозно хмурился. Физиолог дрогнул и решил впускать.

- Желаю вам здравствовать, - сказал голубоглазый гигант, стоящий на пороге. - Вы хозяин этой квартиры?

А-Линь-доду, словно каменный, уставился на незваного гостя и молчал. Так глядит на виселицу приговоренный к смерти.

Землянин повторил вопрос. По некоторой напыщенности слога можно было догадаться, что он изучал фирболгский по образцам двадцатилетней давности.

А-Линь наконец нашел в себе силы кивнуть, но по-прежнему стоял неподвижно и заходить гостю не предлагал. Владимир переступил с ноги на ногу и с некоторым недоумение спросил:

- Могу ли я войти?

- Разумеется, - заставил себя заговорить А-Линь. - Входите. Будем с женой очень рады. Особенно жена.

Он посторонился. Гость вошел. Пуговицы на его рубахе были вырваны с мясом, брюки измазаны зеленью. Щеку пересекала свежая царапина.

В глубине квартиры снова заплакал ребенок.

- А-Линь! - раздался недовольный окрик жены. - Кто это к нам? Ты слышишь? Или оглох?

- Милая, - медово пропел А-Линь. - К нам гость дорогой пришел землянин.

Он, не приглашая гостя в комнату, стоял вместе с ним в прихожей и ждал. В этом был свой расчет. Жена тоже должна взять часть ответственности на себя.

Дверь отворилась, и в прихожую вышла Миль-са, на ходу запахивая халат. Она в одно мгновение все увидела и все оценила. Злоба нахлынула на нее неудержимой волной. Снова этот идиот втянул ее в очередную неприятность. Теперь она должна на что-то решиться. Выгнать пришельца невозможно. Но и в дом пригласить - чистейшее безумие, по сути - самоубийство. Однако... Кто впустил землянина в квартиру? А-Линь! Значит, он несет ответственность и за все остальное! Она со значением посмотрела на мужа и как можно приветливее произнесла:

- Проходите. Отдохните. Нет, нет. Не туда. В ту дверь. Там есть книги, журналы. Может быть, вам надо помыться? Ванная вон там. Извините, мы с мужем должны кое-что обсудить.

Володя сидел в мелковатом кресле и рассеянно листал щедро иллюстрированный литературно-политический журнал. Каждая страница начиналась с эпиграфа из какого-нибудь произведения Непостижимого. Связь между текстом и эпиграфом была довольно отдаленной.

На первой странице красовался портрет Первого Доверенного Лица. Он был изображен в белом парадном мундире, украшенном многочисленными орденами с бриллиантовыми лучами. Незапятнанную белизну груди пересекало несколько рядов витых золотых шнуров. Вид у Первого был торжественный и неприступный. Склеротические сосудики на щеках тщательно заретушировали, исчезли мешочки под глазами. С портрета на Владимира смотрел не человек, а олицетворение нации, ее гордость и надежда. Даже намек на предположение, что этот кумир, как и все простые смертные, ходит, дышит, ест, а также делает нечто, противоположное питанию, было бы кощунством, граничащим с государственным преступлением.

Информация занимала несколько строчек. Всю остальную часть страницы заполняли комментарии к событию, которые беспардонно подталкивали читателя к выводу, прямо противоположному тому, который можно было сделать из самой информации.

Усталость взяла свое: откинувшись на спинку кресла и уронив голову на плечо, Володя задремал. Журнал, растопырившись, выскользнул из его рук на ковер.

Миль-са приоткрыла дверь, заглянула в комнату.

- Спит, - сообщила она шепотом.

- Спит, - подобострастно согласился стоящий за ней А-Линь-доду и зачем-то коротко потер руки.

- Что будем с ним делать?

- Очень своевременный вопрос, - с энтузиазмом закивал А-Линь. - И очень важный. Что называется, в самую точку!

Миль-са со снайперским прицелом вонзила взгляд в бегающие глазки мужа.

- Я тебя спрашиваю, делать с ним что?

А-Линь-доду радостно закивал и тоненько хихикнул.

- Конечно! Конечно! Делать что-то надо. Ведь если ничего не делать, то ничего и не сделается.

Миль-са подбоченилась и, казалось, стала выше ростом. Глаза ее метнули молнию. Пола халата, всколыхнувшаяся от резкого движения, почудилось, взметнулась от порыва грозового ветра.

- Я тебя спрашиваю! Говори, ничтожество! Конкретно говори!!!

- И тут ты права! - отчаянно труся, подхватил А-Линь. - Везде и во всем нужна конкретность и личная ответственность каждого за порученное дело. Поистине, ты мудрейшая из женщин!

- Ты... - процедила она с презрением. - Пошел... куда собрался!

- Спасибо, милая, - с неизменной улыбкой поблагодарил А-Линь-доду, подтягивая узел галстука. - Иду немедленно. Спасибо, что ты беспокоишься обо мне, чтобы я не опоздал на службу.

Помахивая папкой с документами, он вышел.

- Недоедок, - прошипела ему в спину Миль-са и принялась просчитывать варианты. Нужно было срочно решить, что же делать с землянином.

Выбирать, по сути, можно было только из двух вариантов: заниматься укрывательством преступника или выдать его властям. Проблема выбора обострялась тем, что о землянине знал А-Линь. Миль-са после Ужасного Случая перестала доверять мужу. Как можно доверять человеку, который докатился до того, что его решили съесть!

Пустой и ничего не стоящий человек А-Линь. Она это поняла много лет назад. И отчаянно сражалась за его жизнь не ради него самого. Пусть не мнит, что все вершилось ею для спасения "драгоценной" жизни какого-то ничтожества, именуемого "А-Линь-доду"! О Логос! Она так поступала из-за очень высокой личной сознательности. Она, Миль-са, - ЧЕЛОВЕК! И пусть об этом знают все!

Теперь по милости А-Линя явился сюда незваный гость и принес беду. О негодяй! Лучше бы его все-таки съели!

В том, что виновник появления землянина А-Линь, она не сомневалась.

Уже давно Миль-са привыкла считать виновником всех мелких, а в особенности крупных неприятностей - мужа. В начале супружеской жизни она почему-то решила, что у кого-кого, а у нее самой жизненная дорога должна быть идеально гладкой. Рано или поздно все возможные блага должны быть у нее.

Она не задавалась вопросом, почему именно у нее. Ни особых дарований, ни высоких моральных качеств, ни исключительных внешних данных у Миль-сы не было. И если бы вопрос "почему?" по простоте душевной кем-нибудь был задан, Миль-са, дивясь тупости вопрошающего, только пожала бы плечами. Ответ был до чрезвычайности прост: особые претензии на особые привилегии она выдвигала на одном-единственном, но чрезвычайно существенном основании: она - это Она. И все! Мир делился на нее, Миль-су, и все прочее. Это прочее существовало для того, чтобы обеспечить ее.

И вот замужество. С самого начала Миль-са рассматривала мужа как полуодушевленное орудие, которое сама жизнь предоставляет в ее распоряжение. А-Линь-доду не справился с возложенными на него почетными обязанностями, не оправдал высокое доверие. Денежные и прочие трудности начались с первых дней супружеской жизни. И, естественно, виновником был А-Линь-доду - говорящее и не очень совершенное орудие создания жизненных благ.

Затем беременность с мучительным токсикозом. И в этом, без сомнения, была вина А-Линя. Корчась от боли в патологических родах, она проклинала А-Линя-доду такими словами, что даже бывалые акушерки переглядывались и краснели. И еще горше становились ее муки от сознания, что А-Линь далеко, что он не испытывает и малейшей толики ее страданий. Она в ярости рвала зубами желтоватую от стерилизаций пеленку и кровянила ее израненными деснами.

Родился мальчик, и это неприятно поразило Миль-су. Даже в этом А-Линь обошел ее. Так хотелось девочку!

Нет, она не забросила ребенка. Миль-са должна была доказать всем, что и как мать она не имеет равных. Не ее вина, что мальчишка, едва успев подрасти, стал отличаться особой дерзостью и непомерным эгоизмом. Достигнув совершеннолетия, он почти не появлялся дома. Хорошо, что теперь он служит в Антупии. Армия выбьет дурь из его головы!

Извилистая и нелегкая жизненная дорога привела в конце концов Миль-су к мысли, что в мире что-то устроено не так. Жизнь, вместо того, чтобы преподносить ей приятные сюрпризы, подстраивала гнусные ловушки; вместо того, чтобы создавать блага, доставляла неприятности. Что-то не срабатывало в жизненном механизме. Но даже намека на мысль, что причиной неудач является она самое, у нее не появлялось.

Самой неисправной деталью разболтанного жизненного механизма был ее муж А-Линь-доду. Появление в их доме пришельца с Земли, без сомнения, связано с этой ненадежной до подлости деталью. Вывод напрашивался сам собой: если во всем виноват А-Линь, то и ответить за все должен он и только он.

А-Линь-доду ушел в институт. Как только за ним закрылась дверь, Миль-са снова подошла к двери гостиной. Очень медленно и очень осторожно приоткрыла ее.

Незваный гость продолжал крепко спать; размашисто вздымалась широченная грудь, огромная до невероятности рука опустилась до пола.

Миль-са прикрыла дверь, взяла телефон и прошла на кухню, волоча за собой шнур. Потом вернулась в комнату, взяла с телефонной полочки справочник и нашла номер службы безопасности. Плотно заперев за собой дверь, она спокойно набрала нужный номер, назвала свою фамилию, адрес и сказала:

- Я думаю, что вы заинтересованы в поимке некоего землянина. Сейчас он у меня. Спит. Заранее предупреждаю, что я его не впускала. Это сделал мой муж А-Линь-доду. Он уже был однажды замешан в неприятную историю. Что? Повторить адрес? Пожалуйста.

А-Линь-доду торопливо шел к телефону. Шаг его не был широк и упруг, как раньше. А-Линь-доду семенил и избегал смотреть встречным в глаза. Он всем уступал дорогу. Он жалко улыбался. - А-Линь-доду чувствовал на лице эту навязчивую мимическую судорогу и ненавидел себя за нее, зная, что иначе вести себя - выше его сил.

Он как бы разделился на две части. Одна часть - обаятельный приспособленец и немного фрондер. После Ужасного Случая эта часть была оглушена и вытеснена на периферию сознания. Теперь руководящее место в мозгу занял Некто, о присутствии которого он только догадывался. Этот Некто, примитивный, как динозавр, направлял всю деятельность подвластного ему организма на простое выживание и пытался избежать любого конфликта. Едва прежний А-Линь-доду хотел протестовать, как Некто тут же вызывал из памяти жуткие картины овощного подвала, и бунт подавлялся немедленно.

Впрочем, Некто из-за своей примитивности порой попадал впросак. Вот простейший пример. Миль-са во время обеда чавкала. У издерганного прежнего А-Линя это вызывало сильнейший приступ ненависти, от которого темнело в глазах и тепло пульсировало в мозгу. Новый А-Линь властно брал инициативу в свои руки, и руководитель сектора начинал хихикать тихим идиотским смехом. Миль-са изумлялась, переставала жевать и с неприятностью в голосе вопрошала:

- Снова защелочка сорвалась, дурашек мой?

А-Линь охотно соглашался:

- Что поделаешь, радость моя? После того случая что-то нервное со мной периодически случается. Из-за психастении, наверное. Да ты не принимай близко к сердцу, к своему добрейшему золотому сердцу.

У А-Линя появилась привычка просыпаться по нескольку раз за ночь. Проснувшись, он некоторое время лежал в темноте, безуспешно пытаясь заснуть. Устав от борьбы с собой, А-Линь тихонько вставал с супружеского ложа, включал ночник и долго вглядывался в расплывшееся лицо жены с особым выражением.

Однажды, потревоженная светом ночника, Миль-са проснулась и сдавленно вскрикнула. Выражение лица А-Линя мгновенно изменилось. Он поправил одеяло и музыкально произнес:

- Спи, золотая моя. Спи, родная.

Миль-са решила, что выражение нечеловеческой ненависти на лице супруга ей только показалось, что ее обманул неверный свет ночника. Но с той ночи что-то тревожное надолго отложилось в ее подсознании.

А-Линь-доду, приняв самый небрежный вид, прошел мимо телефонной будки, делая вид, что она ему вовсе не нужна. Пройдя шагов десять, он вдруг остановился, и намеренно громко - в расчете на случайного зрителя сказал:

- Ах, какая жалость! Забыл!

А-Линь-доду подошел к телефону и огляделся. Он снял трубку и обмер, сообразив, что действительно забыл... номер телефона службы внутренней безопасности. Еще раз оглянувшись, А-Линь-доду набрал номер полиции, другого выхода не было.

- Вам звонит преданнейший из граждан, - проворковал он. - Считаю своим святым, можно сказать, долгом сообщить вам, что по адресу, - тут он назвал номер своего дома и номер квартиры, - скрывается преступный землянин. Думаю, что его давно разыскивают. К моему величайшему прискорбию, это моя квартира. Вопреки моей воле, жена Миль-са укрывает вышеуказанного землянина. Примите меры. Что? Идти домой? Но я должен быть на работе. Если не пойду, могут быть неприятности. Что? Если пойду, неприятности будут еще большие? Хорошо! Слушаюсь!

Вернувшись домой, он уклончиво объяснил жене, что ему сегодня разрешили поработать дома.

16

Вскоре после возвращения А-Линя в дверь позвонили. Супруги, сталкиваясь, бросились к двери. Муж показал лучшие скоростные качества и первым оказался у цели. Он распахнул дверь и впустил полицейских. Миль-са изумилась, увидев совсем не ту службу, которую она вызывала, но, заметив подобострастную улыбочку на лице "дурашки", все поняла.

- Там! Там! - выдохнул А-Линь-доду и, дергая офицера за рукав, со значением сказал: - А это моя жена.

Офицер похлопал снятой перчаткой по ладони и распорядился:

- Трое ординан-рядовых на взятие преступника, - он указал, кто должен идти на захват землянина. - Капрал, вам опасное, но почетное задание: арестовать женщину.

Капрал, ухмыльнувшись, подошел к Миль-се и взял ее под локоток.

- В чем дело?! - возмутилась она и попыталась освободиться.

Не отвечая, все с той же ухмылкой капрал ткнул Миль-су пальцем в живот. Женщина охнула и, обхватив живот руками, сложилась вдвое. На лице А-Линя-доду застыла неживая улыбка.

Ординан-рядовые рванулись в гостиную. Через несколько секунд оттуда донеслись истошные вопли, грохот падающей мебели, и полицейские вылетели друг за дружкой в коридор.

Офицер остался невозмутим.

- Послушайте, - спокойно сказал он в сторону двери. - Не советую вам дергаться. Некая Интиль в наших руках. Такая смелая и такая неосторожная девушка. Слово "заложник" вам знакомо? Вы слышите?

- Негодяи! - донеслось из комнаты.

- Значит, знаете, - меланхолически заключил офицер. - Тогда сообщаю свои условия. Если вы не прекратите шалить или попытаетесь скрыться, мы начнем делать вашей знакомой специальный маникюр. Сегодня ампутируем один палец, завтра - второй. И так далее... Когда кончатся пальцы, примемся за руки и ноги. А потом...

Дверь гостиной открылась, и в прихожую вышел Владимир. Глаза его были налиты кровью, лицо исцарапано, рукав рубахи держался на нескольких нитках.

- Какие же вы жестокие животные! - воскликнул он с беспредельным презрением.

Лицо офицера озарилось улыбкой.

- О нет, - возразил он, покачивая головой, словно ванька-встанька. - Мы - люди, высшее порождение Логоса, венец творения. Я не жесток. Просто сферы наших интересов очень жестко пересеклись. Оба мы выиграть не можем. Что для одного из нас выигрыш, для другого - проигрыш. Вся жизнь человеческая - игра, и любое действие оборачивается выигрышем или проигрышем. Даже смерть можно рассматривать как проигрыш, только окончательный.

- Это для меня внове, - заметил Владимир. - Палач-философ.

- Я не обижаюсь. Я действительно философ и в вашем понимании - палач. Это совсем не унижает меня. Всегда существовали и будут существовать добро и зло. Они неразделимы, как свет и тень. Они всегда ходят рука об руку и всегда борются. То зло побеждает, то добро. Но окончательно победить друг друга они не могут. Если такое случится, нарушится Вселенское равновесие и в ужасной катастрофе исчезнут люди и миры. Злу, как и добру, нужны служители. Раз ни то, ни другое не может победить, безразлично, чему служить. Но злу служить выгоднее.

- Не место и не время для теоретических дискуссий. Хотел бы я знать, кто из этих симпатичных хозяев предал меня?

Офицер обернулся, посмотрел на улыбающегося и часто кланяющегося хозяина.

- Разве вы сами не догадываетесь?

- Понятно, - кивнул Владимир. - Я согласен сдаться. Но у меня два условия. Вы согласны их принять? - Он выжидающе посмотрел на офицера.

Офицер вздохнул.