Тырновская царица

12

Впереди показалось Тырново — заходящее солнце золотило белые стены Варушских домов, внизу улицы тонули в прохладной тени, за изгибом реки выглянула вершина Царевца. Живой город и город мертвый взирали друг на друга, и не Янтра — столетия разделяли их.

Открывшаяся взгляду картина вызвала у доктора печаль и тоску по минувшему. Ему почудилось, будто небо над городом тоже замерло в удивлении и ожидании чего — то, и невольно пришло в голову, что и у него, как у родного города, две души — одна древняя, здешняя, другая — европейская, неокрепшая и неразгаданная. Со временем эта раздвоенность исчезнет, — утешал он себя. Вот завтра дам согласие на помолвку. Если Элеонора возвратится здоровой, моя жизнь устроится так, как мне хочется. Но принесет ли это удовлетворение? Не оторвался ли я, не потерял ли связи со своими корнями?.. Я ненавижу, не выношу мать, не чту памяти отца, мне отвратительно их тусклое, мещанское существование. Как вспомню, сколько попреков было в их письмах, как неохотно они присылали мне деньги, сколько раз грозили вообще лишить меня помощи и каких я натерпелся унижений, не хочется и думать о моих дражайших родителях… Тем не менее я похожу на них и в этом влечении к жене почтальона и даже в отношениях с Элеонорой. Главное, я не убежден, что мои чувства к ней искренни…

Миновав Марно-полё, коляска въехала на главную улицу. С тротуара и балконов доктора приветствовали — то и дело приходилось приподнимать шляпу* В городе его почитали, он казался недоступным, высокомерным, никто не подозревал об одолевающих его сомнениях, о том, как ему тяжело…

Подъехав к дому, он отпустил кучера вместе с коляской и собакой — у Исмаила была конюшня в турецком квартале города, — и, не сняв с плеча ружья, позвонил в дверь. Открыла ему бабка Винтия.

— Марина наверху, вещи свои собирает. Уходит она, — сообщила старуха, не дожидаясь вопроса.

Известие смутило его — меньше всего ожидал он застать тут Марину, видеть ее никак не хотелось. «А впрочем, выплачу ей жалованье и скатертью дорожка!» — решил он, поднимаясь по лестнице с ружьем и собачьей плеткой в руках.

Отворив дверь в кабинет, он увидел, что Марина сидит на корточках перед кушеткой, на которой разложила свое имущество, — очевидно, колебалась, что из белья и вещей взять с собой. На расстеленном по полу большом платке лежало черное платье, в котором она ходила в церковь, и что-то еще из одежды.

— Можешь забрать все, что я покупал тебе, — сказал он, чувствуя, что при виде ее склоненной спины в нем разгорается ненависть. Она продолжала сидеть в той же позе, будто не желая замечать его присутствия.

Он отпер ящик письменного стола, вынул две золотые монеты и швырнул ей.

— Вот твое жалованье. Коль надумала уходить, в добрый час!

— Я тебе прислуживала, за это и платишь. А подарки твои мне без надобности, я еще не стала публичной. В чем пришла, в том и уйду. Но за то, что ты жил со мной и обманывал, пусть тебе заплатит господь. — не оборачиваясь сказала она.

— Да ты рехнулась! — в изумлении вскричал он. — Когда я обманывал тебя? Неужели ты рассчитывала, что я на тебе женюсь? Я дал тебе кусок хлеба, одел тебя, приютил! Неблагодарная!

— Ты и чахоточной врешь, будто хочешь на ней жениться. А самому бы только дождаться, покуда помрет, присвоишь ее денежки и женишься на другой…

Ярость ослепила его, он сжал плеть и, не помня себя, изо всей силы вытянул Марину по спине. Ее визг еще больше распалил его ярость. Она вскочила, кинулась к лестнице, но он настиг ее и хлестнул еще раз. Марина пошатнулась и с грохотом скатилась в них Ей вслед полетели платья, узел с вещами. Доктор швырял их, спихивал сапогами…

Страх, что весть о новом скандале распространится по всему городу, заставил его прийти в себя. Он схватился за голову, ярость душила его, горячими волнами пробегала по телу. «Ты и чахоточной врешь… присвоишь ее денежки… женишься на другой…» Как могла эта чудовищна я, подлая мысль прийти в ее глупую башку?.. Бесстыдство мужички, для которой деньги — единственная цель и смысл жизни… Расчетливость сделала ее злобной, отвратительно мнительной, тогда как сама она такого высокого мнения о своих душевных свойствах…

Снизу доносились проклятья и плач Марины, старуха ее успокаивала. «И старуху тоже прогоню. Устраивала ей тут свидания с этой, из публичного…» — решил он, шагая по кабинету из угла в угол и размахивая плетью. Входная дверь хлопнула — должно быть, Марина ушла. «Все равно, будь что будет!.. Буду жить так, как я считаю нужным. И откажусь от помолвки… Что за малодушие с моей стороны, что за вздор? Связался с прислугой и с чахоточной, будто не существуют на свете тысячи других женщин…»

Он переоделся, с мрачным, злым лицом прошел мимо бабки Винтии, ожидавшей, что он с нею заговорит, и направился в «Турин», надеясь там успокоить разыгравшиеся нервы…