Глава 9 Вокруг плетеного кресла

Из всех семейных церемоний, которые он наблюдал в то воскресенье в доме Питерсов, Мегрэ больше всего поразило, что плетеное кресло отца было перенесено из кухни в гостиную.

В течение недели место этого кресла, а следовательно и старика, было возле плиты. Даже если в столовой принимали гостей, Питерс не показывался.

Но у него было воскресное место возле окна, выходившего во двор. Пенковая трубка с длинным чубуком из вишневого дерева лежала на подоконнике, возле банки с табаком.

В кожаном кресле поменьше, скрестив свои толстенькие ножки, лицом к горевшим брикетам сидел доктор Ван де Веерт.

Читая ответ судебного врача, он не переставая покачивал головой, одобрял, удивлялся, разводил руками.

Наконец он протянул отчет Мегрэ. Маргарита, сидевшая между ними, хотела взять его.

— Нет! Тебе не нужно, — сказал Ван де Веерт.

— Это, должно быть, больше заинтересует вас? — сказал Мегрэ, передавая листки Жозефу Питерсу.

Они все сидели вокруг стола: Жозеф и Маргарита, Анна и ее мать, которая время от времени вставала, чтобы последить за кофе.

По бельгийскому обычаю, доктор пил бургундское, покуривая сигарету, то и дело проводя ее зажженным концом у себя под подбородком.

Проходя мимо кухни, Мегрэ заметил на столе полдюжины испеченных пудингов.

— Конечно, это хороший отчет… Например, в нем не говорится о том… о том…

Он со смущенным видом посмотрел на дочь.

— Вы понимаете, что я хочу сказать… В нем не говорится…

— О том, была ли она изнасилована! — резко сказал Мегрэ.

И чуть не расхохотался, увидя, как шокирован доктор, — тот считал, что таких слов и произносить нельзя.

— Это было бы интересно знать, потому что в таких случаях… Вот, например, в тысяча девятьсот…

Он продолжал говорить, но комиссар его не слушал.

Он смотрел на Жозефа Питерса, который читал отчет.

Этот отчет содержал подробное описание трупа Жермены Пьедбёф, в том виде, в каком он был вытащен из Мёзы, описание точное, без всяких недомолвок.

Жозеф был бледен. Ноздри его запали, и он вдруг стал похож на свою сестру Марию.

Казалось, он сейчас бросит чтение, вернет бумаги Мегрэ. Когда он переворачивал страницу, Анна, читавшая через его плечо, остановила его:

— Подожди…

Ей оставалось прочесть еще три строки. Потом оба они принялись читать следующую страницу, которая начиналась так:


«…пролом в черепной коробке настолько велик, что в ней не осталось ни малейшей частицы мозга…»


— Возьмите, пожалуйста, ваш стакан, господин комиссар. Я сейчас накрою на стол.

И мадам Питерс поставила пепельницу, сигары и графин с можжевеловой водкой на камин, потом разостлала на столе скатерть с ручной вышивкой.

Ее дети все еще читали. Маргарита с завистью смотрела на них. А доктор заметил, что его не слушают, и замолчал, продолжая курить.

Дойдя до конца второй страницы, Жозеф Питерс смертельно побледнел, щеки его ввалились и потемнели, на висках выступила испарина. Он забыл перевернуть страницу, и это пришлось сделать Анне; она одна продолжала чтение до конца.

Маргарита встала и дотронулась до плеча молодого человека:

— Мой бедный Жозеф!.. Тебе не следовало… Послушай меня: выйди на минутку подышать свежим воздухом…

Мегрэ воспользовался этим:

— А это хорошая мысль! Мне тоже не мешает размять ноги…

Немного позже оба они с непокрытыми головами оказались на набережной. Дождь перестал. Несколько рыбаков с удочками опустили свои лески в узкие промежутки между баржами. С другой стороны моста слышался беспрерывный звонок, созывающий зрителей в кинотеатр.

Питерс нервно зажег сигарету, устремив взгляд на убегающую поверхность воды.

— На вас это подействовало, правда? Извините меня за этот вопрос… Вы что, теперь собираетесь жениться на Маргарите?

Наступило долгое молчание. Жозеф не поворачивался лицом к Мегрэ, который видел только его профиль.

Наконец он посмотрел на дверь лавки, украшенную светящимися рекламами, потом на мост, потом опять на Мёзу.

— Не знаю…

— Но вы ведь любили ее…

— Почему вы заставили меня прочесть этот отчет?

И он провел ладонью по лбу. Когда отнял ее, она была влажной.

— А ведь Жермена была далеко не такая красивая?

— Замолчите… Я не знаю… Мне столько раз повторяли, что… Маргарита красива, изысканна, умна, хорошо воспитана…

— И теперь?

— Не знаю…

Ему не хотелось говорить. Он произносил слова против воли, потому что невозможно было молчать. Он порвал бумагу своей сигареты.

— И она согласна выйти за вас замуж, несмотря на то, что у вас сын?

— Она хочет усыновить его.

Черты лица Жозефа были неподвижны. Но чувствовалось, что он болен от отвращения, от усталости. Краем глаза он наблюдал за Мегрэ, боясь, что тот станет задавать ему новые вопросы.

— У вас в семье как будто все считают, что свадьба состоится скоро… А что, Маргарита ваша любовница?

Он неслышно проговорил:

— Нет…

— Она не захотела?

— Не она… Я сам… Я никогда об этом и не думал… Вам не понять…

И вдруг проговорил с бешенством:

— Придется мне жениться на ней! Это необходимо! Вот и все!

Двое мужчин по-прежнему не смотрели друг на друга. Мегрэ, который вышел без пальто, начал мерзнуть.

В эту минуту дверь лавочки открылась. Послышался звонок, уже знакомый комиссару. Потом голос Маргариты, слишком нежный, слишком вкрадчивый:

— Жозеф!.. Что ты там делаешь?..

Взгляд Питерса скрестился с взглядом Мегрэ. Жозеф, казалось, говорил: «Вот видите!»

А Маргарита продолжала:

— Ты простудишься… Все уже за столом… Что с тобой?.. Ты бледен…

Они на мгновение остановились, чтобы посмотреть на угол узкой улицы, где стоял дом Пьедбёфов, который не видно было со стороны лавочки.

Анна нарезала пудинг.



Мадам Питерс говорила мало, как будто чувствовала, что она здесь на втором плане. И напротив, когда говорил кто-нибудь из ее детей, она одобряла его улыбками или кивала головой.

— Вы меня простите, господин комиссар… Быть может, то, что я скажу, и глупо…

И она положила на тарелку Мегрэ большой ломоть рисового пудинга.

— Я слышала, что на борту «Полярной звезды» нашли какие-то предметы и что речник сбежал… Он несколько раз приходил сюда… Мне пришлось выставить его за дверь, во-первых, потому, что он хочет, чтобы ему все отпускали в кредит, а во-вторых, он пьян с утра до вечера… Но я не это хотела сказать… Если он сбежал, значит, он виноват… А в таком случае следствие закончено, не так ли?

Анна ела с равнодушным видом, не глядя на Мегрэ.

А Маргарита обратилась к Жозефу:

— Скушай хоть маленький кусочек… Прошу тебя!.. Сделай это для меня…

А Мегрэ с полным ртом обратился к мадам Питерс:

— Я мог бы ответить на ваш вопрос, если бы я руководил следствием, но ведь это не так… Не забудьте, что это ваша дочь попросила меня приехать сюда и попытаться доказать вашу невиновность…

Ван де Веерт беспокойно вертелся на стуле, словно хотел что-то сказать, но ему не давали вставить ни слова.

— Но ведь, в конце концов…

— Инспектор Машер остается хозяином положения и…

— Но в конце концов, комиссар, существует же иерархия… Он ведь только инспектор, а вы…

— Здесь я никто… Послушайте! Если сейчас я захотел бы допросить кого-либо из вас, то вы даже имели бы право не отвечать мне… Я поднялся на баржу только потому, что речник ничего не имел против этого… Случайно я нашел там орудие, которым было совершено преступление, и плащ, который был на жертве…

— Но тогда…

— Пока что ничего!.. Попытаемся арестовать этого человека. Может быть, это уже и сделано! Но только он способен защищаться. Например, он может сказать, что нашел где-то этот молоток и этот плащ и хранил их, не зная, что они собой представляют. Он может также сказать, что сбежал из страха… У него уже были неприятности с правосудием… Он знает, что ему труднее поверить, чем кому-нибудь другому…

— Да ведь это совсем неубедительно!

— Обвинение почти никогда не бывает убедительным, так же, как и защита… Можно было бы обвинить и других… Знаете, что я выяснил сегодня днем?.. Что Жерар, брат Жермены, уже целый месяц не знает, как выпутаться из скверной истории, в которую он замешан… Он задолжал всем… Хуже того! Его уличили в том, что он взял деньги в кассе, и пока он не выплатит этой суммы, у него вычитают каждый месяц половину жалованья…

— Это правда?

— Значит, можно обвинить его в том, что он погубил свою сестру, чтобы получить за это вознаграждение…

— Это было бы ужасно, — вздохнула мадам Питерс, которая, слушая этот разговор, не в силах была есть.

— Вы-то его довольно хорошо знали, — сказал Мегрэ, повернувшись к Жозефу.

— Я с ним иногда встречался, давно уже…

— До рождения ребенка, не так ли?.. Вы несколько раз вместе совершали экскурсии… Если не ошибаюсь, ваша сестра даже сопровождала вас в эти пещеры… как их?

— Это правда? — удивилась мадам Питерс, повернувшись к дочери. — А я и не знала.

— Не помню! — сказала Анна, не переставая есть и не сводя глаз с комиссара.

— Впрочем, это не важно… Но о чем я говорил?.. Не дадите ли вы мне кусочек пудинга, мадемуазель Анна? Нет, не фруктового… Я остаюсь верен вашему великолепному рисовому пудингу… Это вы его приготовили?

— Она! — торопливо подтвердила мать.

И вдруг наступила тишина, потому что Мегрэ замолчал и никто не осмеливался заговорить. Слышались звуки жующих челюстей. Комиссар уронил на пол вилку и наклонился, чтобы поднять ее. При этом он увидел, что Маргарита поставила свою ногу в изящной туфельке на ногу Жозефа.

— Инспектор Машер — предприимчивый молодой человек.

— У него не очень-то умный вид, — заметила Анна.

И Мегрэ понимающе улыбнулся ей.

— У людей так редко бывает умный вид! Я, например, как только оказываюсь в присутствии возможного преступника, всегда стараюсь выглядеть идиотом.

Впервые Мегрэ позволил себе то, что можно было бы назвать откровенностью.

— Форма вашего лба не может измениться! — поторопился вежливо заявить доктор Ван де Веерт. — И для того, кто хоть немного занимался френологией… Послушайте! Я уверен, что вы ужасно вспыльчивый…

Трапеза наконец закончилась. Комиссар первый отодвинул свой стул, взял трубку и начал набивать ее.

— Знаете, что вам следовало бы сделать, мадемуазель Маргарита? Сесть за рояль и сыграть нам «Песню Сольвейг»…

Она колебалась, посмотрела на Жозефа, как бы спрашивая у него совета, в то время как мадам Питерс прошептала:

— Она так хорошо играет!.. И поет!..

— Я жалею только об одном: мадемуазель Мария вывихнула себе ногу и потому не может быть с нами… Сегодня я здесь последний день…

Анна живо повернула к нему голову:

— Вы скоро уезжаете?

— Сегодня вечером… Я ведь не рантье… Кроме того, я женат и моя жена уже теряет терпение.

— А инспектор Машер?

В лавке зазвенел звонок. Послышались торопливые шаги, затем стук в дверь.

Это был сам Машер, очень возбужденный.

— Комиссар здесь?

Он не сразу увидел Мегрэ, удивленный тем, что попал на семейное сборище.

— Что случилось?

— Мне нужно поговорить с вами.

— Вы позволите?

И Мегрэ, пройдя вместе с инспектором в магазин, облокотился о прилавок.



— Как мне отвратительны эти люди!

Машер, сморщившись, указал подбородком на дверь столовой.

— Один только запах их кофе и их пудинга…

— Ты это и хотел мне сказать?

— Нет. У меня есть новости из Брюсселя. Поезд пришел туда по расписанию.

— Но речника там не было?

— Вы это уже знали?

— Я это подозревал. Ты что, считаешь его идиотом? А я нет. Он, должно быть, вышел на какой-нибудь маленькой станции, сел на другой поезд, потом опять пересел… Сегодня вечером он, может быть, будет в Дании. Или в другом месте… Может быть, даже в Париже.

Но Машер смотрел на комиссара, усмехаясь:

— Если бы у него были деньги!

— Ты что имеешь в виду?

— Да я все проверил. Этого человека зовут Кассен. Вчера утром он не мог заплатить по своему счету в бистро и ему отказались налить вина… Более того… Он всем был должен… Вплоть до того, что лавочники решили не допустить, чтобы его баржа ушла отсюда…

Мегрэ смотрел на своего коллегу с равнодушным видом.

— Ну и что?

— Я этим не ограничился. И мне было нелегко, потому что многих не оказалось дома… Я даже ходил в кино, чтобы кое-кого расспросить.

Мегрэ, покуривая трубку, забавлялся тем, что ставил гири на обе чаши весов, пытаясь добиться равновесия.

— Я выяснил, что Жерар Пьедбёф вчера занял две тысячи франков, поставив в виде гарантии подпись своего отца, потому что никто не соглашался дать ему денег, если подпишется он сам.

— И он встретился с речником?

— В том-то и дело! Один таможенник видел, как Жерар Пьедбёф и Кассен шли вдвоем по берегу, недалеко от большой таможни.

— В котором часу?

— Около двух…

— Отлично!

— Что отлично? Если Пьедбёф дал Кассену денег…

— Осторожнее с выводами, Машер! Ведь так опасно делать заключения…

— Во всяком случае, человек, у которого утром не было ни гроша, уехал с поездом, отошедшим после полудня, и с деньгами в кармане. Я был на вокзале. Он платил за свой билет тысячефранковой ассигнацией. Видимо, у него были еще и другие.

— Или еще одна?

— Может быть, несколько, может быть, одна… Что бы вы сделали на моем месте?

— Я?

— Да.

Мегрэ вздохнул, постучал трубкой о каблук, показал на дверь столовой.

— Я пошел бы выпить рюмку можжевеловой… Тем более что нам поиграют на рояле!

— Это все, что…

— Ну пойдем… Тебе ведь нечего делать в городе в такое время. Где Жерар Пьедбёф?

— В кино «Скала» с одной фабричной работницей.

— Бьюсь об заклад, что они взяли ложу!

И Мегрэ с беззвучным смехом подтолкнул своего коллегу к столовой, где контуры предметов начали уже расплываться в сумерках. От кресла Ван де Веерта медленно поднималась струйка дыма. Мадам Питерс убирала в кухне посуду, Маргарита сидела за роялем и меланхолично перебирала пальцами клавиши.

— Вы и в самом деле хотите, чтобы я играла?

— Да, я очень хотел бы… Сядь сюда, Машер…

Жозеф стоял, облокотившись на камин, устремив взгляд на затуманенное окно.


Зима пройдет,

И весна промелькнет,

И весна промелькнет.

Увянут цветы,

Снегом их занесет,

Снегом их занесет…


Маргарита пела нетвердым голосом. Больших усилий ей стоило дойти до конца. Два раза она ошибалась в аккордах.


Но ты ко мне вернешься,

Мой дорогой жених,

И будешь ты со мной.


Анны уже не было в комнате. Ее не было и в кухне, где мадам Питерс ходила взад и вперед, стараясь поменьше шуметь, чтобы не помешать пению.


Я сердце тебе отдала…


Маргарите не виден был мрачный силуэт Жозефа, который погасил свою сигарету.

Теперь, когда уже совсем стемнело, огонь горящих брикетов отбрасывал пурпурные отблески на все окружающее, в особенности на полированные ножки стола.

К великому удивлению Машера, который не смел двинуться с места, Мегрэ вышел так тихо, что этого никто не заметил. Он поднялся по лестнице, стараясь, чтобы не скрипнула ни одна ступенька, и очутился перед двумя закрытыми дверями.

На площадке была почти полная темнота. Только фарфоровые ручки дверей образовали два пятна молочного цвета.

Наконец комиссар положил непогасшую трубку в карман, повернул одну из ручек, вошел и закрыл за собой дверь.

Анна была здесь. Из-за задернутых занавесок в спальне было темнее, чем в столовой. В воздухе словно плавала серая пыль, которая местами, например в углах, была гуще, чем посередине.

Анна не двигалась. Неужели она ничего не слышала?

Она стояла у окна, против света, повернув лицо к закатному пейзажу Мёзы. На другом берегу уже зажгли фонари, которые пронизывали сумерки своими острыми лучами.

Глядя на нее со спины, можно было подумать, что Анна плачет. Она была высокого роста и казалась более мощной, более «скульптурной», чем когда-либо.

А ее серое платье буквально растворялось в окружавшей ее темноте. Одна дощечка паркета, одна-единственная, заскрипела, когда Мегрэ был уже на расстоянии одного шага от девушки, но она не вздрогнула.

Тогда он с удивительной мягкостью положил ей руку на плечо и вздохнул, как человек, который может наконец говорить откровенно.

— Ну вот!

Она повернулась к нему всем телом. Она была спокойна. Ни одна морщинка не нарушала строгой гармонии ее лица.

Только на шее медленно, под действием какого-то таинственного внутреннего давления, чуть-чуть вздулась жилка.

Звуки рояля явственно доносились сюда, и можно было различить все слова «Песни Сольвейг»:


И ты ко мне вернешься,

Мой дорогой жених,

И будешь ты со мной…


И два светлых глаза искали глаза Мегрэ, в то время как губы, чуть было не раскрывшись в рыдании, застыли и окаменели, как и все ее существо.

Загрузка...