ПУШКИН И ПТИЦЫ МИХАЙЛОВСКОГО

…Воронин, Воронково, Синичино, Жаворонково, Щеглы, Дятлы, Голубы, Белагули, Коростели, Сорокине, Журавлево, Ястребово, Дрозды, Луни, Воробьеве, Галки, Дупли, Луговка…

Из названий деревень, расположенных в округе Михайловского.

«ИВОЛГИ НАПЕВ ЖИВОЙ»

Я прожил в Михайловском полжизни, видел и знаю его во сне и наяву. Давным-давно, еще в сороковых годах на месте руин и пепелища начал я сажать кусты и деревья, цветы и травы, разводить птиц и зверей. Потом сдружился с ними. Многое понял, чего раньше не знал. На моих глазах молодые ели и сосны, липы и вязы стали пожилыми, и мне кажется, что я наконец понял, какими мог видеть их Пушкин. Мне стал ближе пушкинский мир природы с ее птицами и зверями, понятнее стали «дольней лозы прозябанье» и «незаменные три песни» соловья…

Изучая птичье царство Михайловского, я много думал о животворной его роли в жизни Пушкина и пришел к заключению, что мир птиц привел поэта к новому состоянию, помог ему подняться над своей судьбой. Правда, Пушкин в своем творчестве ни разу не упомянул многих здешних пичуг, которые всегда были у него на глазах. В словаре Пушкина мы встречаем лишь аиста, ворона, ворону, вальдшнепа, галку, голубя, иволгу, индейку, канарейку, кукушку, кулика, коршуна, курицу, ласточку, лебедя, орла, петуха, пустельгу, рябчика, синицу, скворца, сокола, соловья, сороку, утку, ястреба.

Мы не встречаем ни трясогузки, ни снегиря, нет дятла, жаворонка, поползня, клеста, свиристели, овсянки, зяблика, лазоревки, пеночки, славки, горихвостки и многих других птиц. Но ведь не мог же Пушкин не слышать их сольных концертов, их хорошего пения! Став «пророком», он научился слышать душу всего сущего на земле, и даже «гад морских подводных ход» услышан был им.

Живя в Михайловском анахоретом, Пушкин не мог не видеть и не слышать того, что видим и слышим мы, обретающиеся здесь сегодня. А мы видим и слышим, как живут, поют, наблюдают за нами горлица, дрозд, скворец, зорянка, ласточка, славка-Пушкин любил птиц. Целыми днями он пропадал в лесу тенистом, внимая птичьим пересвистам. В те времена существовало поверье — если пойдешь в лес утром, натощак, услышишь кукованье кукушки и спросишь у нее, сколько тебе лет еще жить, то сколько раз она в ответ прокукует — столько, стало быть, и жить будешь. Иной раз и Пушкин, гуляя по лесу, кричал: «Кукушка, кукушка, сколько лет осталось мне здесь жить-горевать?» — и она ему куковала, а он считал, если «ку-ку» было одно-два — радовался, а ежели считал до десяти, а то и до двадцати, то свирепо рычал на нее: «Болтушка окаянная, ну погоди, ужо свернет тебе ястреб шею!»

Птичье пенье пробуждало в нем творческие мечты.

В гармонии соперник мой

Был шум лесов, иль вихорь буйный,

Иль иволги напев живой… —

писал он в своем «Разговоре книгопродавца с поэтом», вскоре после того как прибыл в Михайловскую ссылку.

Прекрасная песня иволги, услышанная Пушкиным в Михайловском, показалась ему достойным соперником его гармонии. Наряду с соловьем это самая голосистая, мелодичная птица. Ее можно назвать концертмейстером здешнего птичьего хора. Голос ее удивительно чист и нежен, он слышится в садах и рощах во всяк час летнего дня, когда солнце освещает и согревает всё живое, всё сущее на земле. Эта трехколенная песня столь душевно пронзительна, что мне всегда кажется, что ее слышит и глухой.

Птичий хор — одно из величайших наслаждений, какие доставляет природа человеку весной и летом. Скворец зорянка, дрозд, горихвостка — запевалы этого хора. За ними начинают заливаться зяблики, славки, синицы, мухоловки, пеночки-теньковки. К восходу солнца весь птичий хор в сборе. Особенно умилительна пеночка. Она обычно поет, неустанно порхая и прыгая с сука на сук, с дерева на дерево. Она первая прилетает сюда с юга, первая пробуждает дремлющий лес. Она мастер тонкой трели и очень высоких нот. А есть птичка, которая выпевает свои громкие переливчатые трели в Михайловском и зимой, когда сидит в снегу, почти зарываясь в нем, или на заснеженной ветви ели. Это птичка-малютка, у нее хвостик, как вымпел, всегда поднят к небу. Эта чудо-птичка — крапивник.

Есть птицы, которые поют в Михайловском и по ночам. Кроме соловья, это камышовка, козодой, сова…

«РОДНОЙ ОБЫЧАЙ СТАРИНЫ»

Мир птичьего Михайловского был безграничен. Он был великим утешителем и целителем поэта. Птицы были всюду. Не только в рощах и лугах, но и в самой усадьбе. Соблюдая «обычай доброй старины», в его доме, в светлице няни, водились чижи и канарейки, а около дома — голуби, скворцы и ласточки, за которыми ухаживала Арина Родионовна.

Забыв и рощу и свободу,

Невольный чижик надо мной

Зерно клюет и брызжет воду,

И песнью тешится живой.

В этом незаконченном стихотворении, оставшемся в бумагах Пушкина без даты, ощущается реальная ситуация, в которой находился поэт в своем Михайловском доме в годы ссылки.

Долгими зимними вечерами няня часто напевала поэту здешние народные песни. Особенно полюбилась Пушкину старинная «птичья» песня о том, как «Синица за морем жила».

За морем синичка жила,

Не пышно жила, пиво варивала,

Солоду купила, хмелю взаймы взяла,

Черный дрозд пивоваром был.

Сизый орел винокуром слыл.

Соловушка-вдовушка незваная пришла.

Синичка по сеничкам похаживала.

Соловушке головушку поглаживала.

Что же ты, соловушко, не женишься?

Рад бы жениться, да некого взять.

Взял бы ворону, да тетка моя,

Взял бы сороку — щепетливая она.

Взял бы синичку — сестричка моя.

За морем живет перепелочка,

Она мне не мать и не тетушка,

Ее-то люблю, за себя замуж возьму…

Вот теперь все идут в Михайловское на поклон к Пушкину и его няне. Идут простые люди и непростые — художники, поэты, артисты… Иные приходят рано утречком, когда здесь никого еще нет. Им хочется побыть с Пушкиным наедине.

«Я, как завороженный, ходил здесь и пел, пел всё пушкинское, что знаю и над чем работаю», — рассказывает в своих воспоминаниях о поездке в Михайловское наш замечательный певец Борис Романович Гмыря. «Я пел белкам и скворцам… Мне так хотелось спеть нянину „Синицу“ в ее светлице, что я не утерпел и попросил разрешения у хранителя музея… Я пел с таким задором, с каким пел редко, ибо пел я воображаемой старушке, ее лежаночке, пел Пушкину. В няниной „Синичке“ мне мерещился сам Пушкин в образе синицы, принимающей гостей со всех волостей…»

В доме Пушкина, за что ни возьмись, всюду птицы: тканые, вышитые, нарисованные; на полотенцах, скатертях, салфетках, простынях. Ведь птицы и знаки птиц — всё это знаки добра, здоровья, это символ радости, жизни, плодородия земли… Сел за стол писать — брал в руки перо гусиное, или лебединое, или аистиное. Велел самовар подать, чтобы чаю испить, а у самовара кран в виде птичьего клюва. Подошел к горшку-водолею руки помыть, у того носик от «золотого петушка». Обедать сел — на столе тарелки и блюда фаянсовые, расписанные птицами… А весною к утреннему чаю на стол подавались печеные крендельки — «жаворонки».

Весною птиц выпускали из клеток на волю… Даже там, на юге, «на чужбине», Пушкин «свято наблюдал» этот «родной обычай старины», обычай древний и трогательный. 25 марта с началом весны, в благовещенье, люди выпускали на волю птиц, до того долгую зиму сидевших у печей.

В пушкинское время было немало стихов на эту тему. В них обычно писалось о радости освобожденной птички, о пробуждающейся весне, о празднике природы. Такие стихи можно было встретить почти в каждом доме, в семейных альбомах друзей и знакомых Пушкина. Листы таких альбомов украшались изображениями покинутых птичками «золотых клеток», рисунками, изображающими пичуг, порхающих среди цветов…

Одно из таких стихотворений принадлежит современнику Пушкина, малоизвестному поэту Федору Туманскому. Оно было написано в 1823 году. Пожалуй, это единственное произведение Туманского, которое осталось в памяти народа. Напечатанное в 1827 году, оно пользовалось огромной популярностью.

Вчера я растворил темницу

Воздушной пленницы моей:

Я рощам возвратил певицу,

Я возвратил свободу ей.

Она исчезла, утопая

В сияньи голубого дня,

И так запела, улетая,

Как бы молилась за меня.

Однажды в Тригорском одна из «дев гор» — Анна Николаевна Вульф стала просить Пушкина написать ей в альбом какое-нибудь стихотворение. Пушкин долго отнекивался, потом согласился и написал… «Птичку» Ф. А. Туманского.

В 1823 году написал свое стихотворение «К птичке, выпущенной на волю» А. Дельвиг. Пушкин знал стихи Туманского и Дельвига, и в том же, 1823 году, уже на юге написал свою «Птичку» с тем же количеством строк, что в стихотворениях Туманского и Дельвига.

В чужбине свято наблюдаю

Родной обычай старины:

На волю птичку выпускаю

При светлом празднике весны.

Я стал доступен утешенью;

За что на бога мне роптать,

Когда хоть одному творенью

Я мог свободу даровать!

Посылая эти стихи Н. И. Гнедичу, поэт писал ему: «Знаете ли вы трогательный обычай русского мужика в светлое воскресенье выпускать на волю птичку? вот вам стихи на это».

Современники Пушкина, разделявшие с ним тяжесть общей неволи, искали в этих стихах аллегорический смысл. Одни понимали, что суть этой песенки не столько в птичке, сколько в самом авторе, его намеке, не дарует ли наконец и ему царь свободу. Иные истолковали «Птичку» как призыв поэта к освобождению всех невинно осужденных людей. Но были и такие читатели, у которых «Птичка» вызывала не умиление и доброе размышление, а раздражение. Они чувствовали в ней старый «деревенский» мотив крамольного Пушкина — призыв к освобождению крепостных крестьян. Так, один псковский крепостник-помещик завел в своей библиотеке специальную тетрадь для записи подозрительных, по его мнению, пушкинских стихов; на обложке ее написал: «Собрание ненапечатанных стихотворений А. Пушкина и других. С примечаниями хозяина книги, начатой в 1824 году 1 августа». Первое стихотворение, которое он записал в свою книгу, была «Птичка». Под текстом стихотворения он сделал ехидное примечание: «А выпускает ли на волю сочинитель своих лошадей?..»

Свято соблюдал Пушкин этот прекрасный народный обычай в Михайловском, как, впрочем, соблюдал и многие другие народные обычаи и обряды. Мне кажется, что будь на то у поэта власть, он скупил бы всех птиц, посаженных людьми в клетки, и выпустил их на свободу.

ЖИВЫЕ ЭКСПОНАТЫ

Из окна своего кабинета, вероятно, не раз Пушкин наблюдал за веселой белобокой птицей сорокой, разорительницей чужих гнезд — мастерицей жить за чужой счет. Эту птицу можно встретить в Михайловском повсюду: и возле ворот на усадьбу, и у крыльца дома-музея, и около ларька, где торгуют сувенирами. Она падка на всё, что плохо лежит, — карандаш, монета ила носовой платок… Зазевается какая-нибудь старушка, положит свою сумочку на садовый диван — сорока тут как тут и даже пытается лапками открыть замочек…

«Скачет сорока возле дома — гостей пророчит», «На своем хвосте сорока дому вести приносит», — говорит народная примета. Пушкин хорошо знал эту примету. В незаконченном стихотворении «Стрекотунья белобока», датируемом 1829 годом, он говорит:

Стрекотунья белобока,

Под калиткою моей

Скачет пестрая сорока

И пророчит мне гостей…

Он любил хаживать к «пруду под ивами». Долго смотрел на его спокойные воды, разглядывая то карасей, весело справлявших свой свадебный обряд, то ворону, охотившуюся за малыми утенятами, то уток молодух, плывущих за крошками хлеба, которые кидал им дворовый мальчик. Утки резвились и громко хохотали: «Кхря-кхря-кхря!» Он в ответ им ловко подражал, и они. вместе хором крякали и потешались. Смотря на их игры, он чувствовал себя веселым, как птица. Так весело ему не бывало никогда.

Потом, в тридцатых годах, когда мечты о свободной, независимой жизни в деревенском поместье — «обители трудов и чистых нег» — получили у Пушкина особенно устойчивую форму, он с грустью вспоминал в своих «Отрывках из путешествия Онегина» об этом чудном уголке природы и его птичьем раздолье…

Много лет я держал дома чижей, синиц, голубей и канареек. Канареек растил, чтобы потом поместить их в светелку няни в качестве музейного экспоната. Моя канарейка Таня научилась петь под аккомпанемент фортепьяно и гитары. В ее песне ясно слышалось человеческое — «люли, люли, люли…» Она любила мое доброе слово, постоянно обращенное к ней и утром, и днем и вечером: «Пичужка моя!..»

В экспозиции музея Таня пробыла недолго, меньше недели: ее буквально замучили своими ласками посетители… Теперь в светелке осталась от Тани пустая клетка, сделанная мною по старинному образцу…

«ЧУВСТВА ДОБРЫЕ»

Когда в 1962 году замечательный русский художник Сергей Тимофеевич Коненков приезжал в Михайловское, он как-то по-особому слушал здешних птиц. Он долго смотрел на игру голубя турмана в небе, на купанье белых голубей в пруду, а прослушав пенье канарейки Тани, растрогался чуть не до слез и сказал: «Знаете, про что здешние птицы пели Пушкину? Они пели ему про „чувства добрые“, про рай, дорогу в который он искал всю свою жизнь. Михайловское и было для него раем. Незадолго до смерти он это хорошо понял, и стремился только сюда. Лучше Михайловского он на всем свете места не нашел. Теперь его тень постоянно на страже у входа в этот рай… Вот что такое, Михайловское!..»

Птицы хорошо отличают доброго человека от злого.

Пушкин был добрый и доверчивый человек и не мог не любить птиц, и они не могли не быть доверчивы к нему.

Вероятно, и при Пушкине в Михайловском огороде стояло чучело, чтобы отпугивать воробьев. Стоит оно и теперь, в виде этакого молодого столичного прохиндея: шест, на шесте куртка и штаны в модных заплатах, на голове грива, на гриве шляпа, а в кармане куртки поселилась… синица, и сейчас торчат из этого кармана головы орущих пичуг… Экое диво!

На усадьбе Михайловского вечером горят фонари. А в фонаре сидит на своем гнезде мухоловка. Хоть ей и жарко, но вольготно, и тепло птенцам, и не страшно, что ворона схватит и разорит ее семейство.

В Михайловском всё испокон веков. И в этом неповторимость сегодняшнего заповедного места.

Куда бы вы ни пошли, всюду птица — добрая, доверчивая к тем людям, для которых Пушкин и всё пушкинское священно и неприкосновенно.

В центре усадьбы, там, где летом бывает почти полмиллиона паломников, растут густые кусты шиповника, жасмина, сирени, дикого винограда. За ними хорошо ухаживают, и они всегда в своей полной красе. И не удивительно, что почти в каждом из них летом живут и гнездятся птицы.

Однажды я сделал большую глупость. Обнаружив гнездо дрозда в кусте жасмина, растущем неподалеку от домика няни, я решил показать его публике во время экскурсии. Я подвел экскурсию к жасмину и, как фокусник, раздвигая ветви его, сказал: «А теперь, дорогие друзья, посмотрите, что тут делается!» Публика была в восторге. А к птице пришла беда. Ее гнездо стали показывать другие экскурсоводы. Иные стали пальцами трогать гнездышко… Одним словом, началась суета, и дрозд покинул свое гнездо.

А разве неудивительно, что дикие утки, много лет кряду выводящие утят в зарослях ганнибаловского Черного пруда, после того как птенцы вылупятся, уводят их по Еловой аллее к месту своего постоянного пребывания — реку Сороть или озеро Кучане. Обычно это случается в день Пушкинского праздника поэзии, когда по аллее, как по Невскому проспекту, бежит несметная толпа людей. Все спешат, ничего не замечают, гонятся за пролетающим экскурсоводом… И среди этой толпы — семья молодых утят, важно шествующих к реке. Иные люди и замечают это чудо, но им кажется, что так здесь всегда, что, мол, это один из заповедных, постоянно действующих пушкинских экспонатов!

На околице Михайловского всегда немноголюдно. Она так велика, что и тысяча человек на ней малоприметна. Такое редко где увидишь, разве что во сне. Здесь всегда спокойно и ласково. В особенности в час, когда день подходит к концу и наступает вечер, когда засыпают воды, травы, деревья. Лишь на лугах таинственно перекликаются дергачи. В небе спешат какие-то большие снежно-белые, поразительной красоты птицы, — это аисты. Дом аиста на высокой, очень старой, еще ганнибаловской ели — единственной на околице. Аистов радостно встречают молодые аистята — они безмолвно размахивают крыльями, кружатся хороводом по гнезду…

Неподалеку чуть слышится какая-то другая возня и воркотня. Это цапли готовят своих малышей на сон грядущий… Михайловские серые цапли! Их много — около полусотни гнезд. Живут большой колонией в больших гнездах, на самых больших соснах. Эта птица вообще любит лишь те места, где есть озера, реки, болота, где водится много рыбы, лягушек, змей, до которых она большой охотник. В Михайловском всего этого вдоволь, и цапли здесь издревле. О них Святогорский монах еще в XVIII веке писал в духовную консисторию, что «птица, именуемая „зуй“ любит места сии богом данные, понеже в древние времена здесь был монастырь Михаила архангела».

И деревенское название Михайловского — Зуево, так и Пушкин его называл.

От зари до зари цапли в полете и охоте. Отдельные пары их летают из Михайловского почти до Пскова, а то и дальше — до побережья Чудского озера. Это заметили псковские краеведы еще много лет тому назад. Днем цапли бродят по лугам Михайловского и Тригорского. Часами стоят у воды и высматривают в ней рыбу. Количество семей их из года в год меняется. Этому много причин. Одна из главных — гибель при перелетах с юга на север. В этом году гнезд было около пятидесяти, а пять лет тому назад было тридцать пять.

В 1922 году, когда Михайловское было объявлено Государственным заповедным имением, колония цапель значительно пополнилась. Сюда прилетела группа цапель, жившая дотоле в вековой роще у стен древнего Спасско-Елизаровского монастыря, находившегося в 20–25 километрах к северу от Пскова. После Октябрьской революции монастырь опустел, монахи разбежались, и в 1921 году он был передан Псковскому институту народного хозяйства для размещения в нем естественно-научной станции и общежития студентов.

«Время было тяжелое, с питанием студентов было очень плохо, и ребята стали лазать на деревья, забирать птичьи яйца, охотиться за цаплями… — рассказывает бывший преподаватель института — ныне ленинградский профессор-геолог Л. Н. Дзенс-Литовский. — И вот однажды вся Елизаровская колония цапель исчезла. А вскоре стало известно, что эта стая переселилась в Михайловское».

Цапля — птица беззащитная. Обороняться от недругов она не умеет. Природа наделила ее лишь истошным криком. Вот ястреб или орел налетает на зуёво гнездовье, и всё пушкинское село оглашается сплошным птичьим воплем. В другом месте этого не услышишь…

Иной раз бывают у цапли ссоры с надоедливыми посетителями Михайловского. Подойдет какой-нибудь суетливый человек поближе к сосне, на которой гнездо цапли, начинает кричать и хлопать в ладоши, чтобы заставить птицу помахать крыльями и дать голос. Тогда разгневанная цапля повернется задом к такому дяде, поднимет хвост и пустит в него большую белую струю…

Когда молодые цапли начинают учиться парить, они часто выпадают из гнезда. Я их подбираю, зову ветеринара, он осматривает птицу и, если есть в ней какая поломка, накладывает лубок. Лечим ее, кормим свежей рыбешкой, лягушками. Птица живет в вольере, в саду Михайловского, а потом она выходит в сад, пробует летать, а там, смотришь, взмоет в небо и улетит к своим сородичам у озера Маленец.

В последние дни октября, когда ложится на землю осенний туман и «сребрит мороз увянувшее поле», птицы всей стаей собираются на своих соснах, отпоют прощальную песнь и улетают в дальний путь.

И тогда в Михайловскую обитель приходит грустное безмолвие.

Пушкин любил рисовать. Многие рукописи его произведений покрыты самыми разнообразными набросками. Это и автопортреты и портреты его друзей, братьев, товарищей, это и явления природы — деревья, кусты, кони… и птицы.

МИХАЙЛОВСКИЙ СКВОРЕЦ ЗАЛЕТЕЛ В БОЛГАРИЮ

В Михайловском много птичьих домиков, штук триста будет. Деревья в заповеднике большей частью старые, ветхие, больные. На них постоянно нападают разные жучки-вредители — точильщики, пилильщики и другие всякие. Ученые говорят, что истинные спасители таких деревьев — птицы, что тысяча семей скворцов, например, за одно только лето уничтожает два вагона древесных вредителей.

Здешние лесники — народ изобретательный, заботливый. Они понаделали птичников самых разных. Тут и маленькие терема, избушки, светлицы, колоды, — не только обыкновенные ящички. И всюду в них гнездятся пернатые друзья заповедного места.

Ставили как-то ранней весной в Михайловском новые домики для скворцов и синичек. Разница между теми и другими небольшая — дырка-лазок у синичников поменьше, вот и всё. Ставили новые на тех местах, где были старые, прохудившиеся.

В одном старом домике уже устроился скворец. Улетел рано утром из старого, а прилетел вечером и не заметил, что домик-то новенький. Как на грех, лесники сделали ошибку: на место скворечника поставили синичник. Подлетел скворец, сунулся к дырке, туда-сюда — пролезть не может. Решил проскочить с ходу, разлетелся — ничего не получается. Наконец как-то втиснулся. Вскоре в домике послышалась возня. Оказывается, туда-то скворец залезть ухитрился, а вот обратно вылететь — не может, бьется, словно в тюрьму попал.

Смотрю: что дальше будет? Скворец и так и этак пробует вылететь — ничего не получается. Запищал даже с горя. Решил я помочь беде пичугиной. Взял лестницу, приставил ее к дереву и полез к домику, чтобы садовым ножом увеличить леток. Смотрю — скворец в ужасе забился в угол, притаился и глаза закрыл. Увеличил я дырку, спустился на землю и жду. Замер скворец, не показывается, да так долго, что и я уже стал думать: может, птица со страху богу душу отдала? Смотрю, нет. Появился в дырке кончик клюва, потом клюв, за клювом голова — и… скворец пулей вылетел из домика. Два дня мой сосед и близко не хотел подлетать к домику, а потом всё же вселился — вероятно, решил, что тюрьма ему приснилась.

В новом домике скворец уже вывел на свет пятое поколение. Я окольцевал одного праправнука, вырезав на колечке: «СССР, Пушкин. Михайловское, 24 мая 1965 года». А на другой год получил нежданно-негаданно письмо из Софии, от болгарских школьников — друзей Пушкина, с которыми переписываюсь. Они сообщали мне о том, что Михайловский скворец попал в сети юных орнитологов и был ими выпущен на волю. Весною он снова явился в свои пушкинские края.

* * *

Много примечательного в птичьем царстве Михайловского. Есть и чудо-чудеса. Вот одно из них. Осенний отлет птиц в теплые края. Зрелище это неописуемое. Птицы стаями и караванами разлетаются в разные страны: соловьи и горихвостки летят в Эфиопию — родину прадеда Пушкина Ибрагима Ганнибала; стрижи — на Мадагаскар; аисты летят в Африку… Скворцы отправляются на юг Украины, в Болгарию…

Особенно трогательно прощание с Михайловским скворцов. Они чувствуют расставание уже тогда, когда мы еще совсем не замечаем приближения «унылой поры» года. И вот наступают последние дни того месяца, когда опускается на землю какая-то особенная тишина и последняя ласковая теплынь, тогда в Михайловском происходит великий птичий сбор. Кажется, что слетели разом в одно место все птахи. Их тысячи и тысячи, все они садятся на высокие ивы, что у горбатого мостика, и исполняют торжественное песнопение.

Я каждый год с замиранием сердца жду этого часа, и мне всегда грустно оттого, что вижу и слышу это чудо только я и лишь немногие со мною.

АРХИВ СТАРОГО АИСТА

Или вот тоже почти чудо — находка «архива» старого Михайловского аиста.

На усадьбе Михайловского издревле живет аист. Говорят, что эта птица приносит счастье тому месту, где она поселилась…

Много лет назад аист жил на огромной старой кривой сосне, стоявшей на околице, на выходе со двора в сторону озера Маленец. Когда эта сосна засохла — в нее ударила молния, расщепила ствол дерева и повредила гнездо, — сосну спилили, древний пушкинский насельник перебрался на другое место, во фруктовый сад, на старую березу, и жил здесь до войны. Когда же пришла война и фашисты стали рубить Михайловские рощи, аист отсюда ушел совсем. Он вернулся только вместе с людьми, когда фашистов не стало и в Михайловское вновь пришли тишина и мир. Это было весною 1945 года.

Аист вновь поселился на березе, гнездо было очень большое, а береза уже ветхая: во время войны немало ран нанесли ей осколки вражьих снарядов и пуль.

Летом 1956 года налетел на Михайловское ураган и повалил березу на землю вместе с гнездом.

Три года птицы летали над Михайловским, подыскивая для себя новое удобное место. Подыскивал для них новое место и я. Приказал поставить на шести разных деревьях — двух березах, двух липах и двух елях — колеса и бороны, как учит народная примета. И вот наконец птица остановила свой выбор на высокой липе, что стоит при входе на усадьбу с восточной стороны ее — там, где экскурсоводы начинают свой рассказ о деревенском Пушкине. С тех пор на этой липе наши аисты вырастили уже десятое поколение.

Говорят, что аисты петь не могут, что они только трещат. Это неправда! Аист действительно трещит при встрече с другими аистами, при возвращении с полета в свое гнездо, при нападении на его жилище хищника. Треск его напоминает барабанную дробь. Но аист и поет. Это бывает рано утром, на заре, или вечером, при заходе солнца, в тот период, когда подрастает выводок и когда вся семья в сборе. Поет он не очень громко. Пенье его жалостливое и очень приятное.

Недавно на усадьбе пришлось менять одно из двух имеющихся старых аистовых гнезд. Обветшала вершина дерева, на котором гнездо стояло, и аист убоялся в нем плодить свое потомство. Это значит, что люди, которым аист доверил свой род, должны позаботиться о новом гнезде или произвести капитальный ремонт старого.

Как делается ремонт? Просто и непросто. Отважные люди лезут на вершину дерева, удаляют старое гнездо и снимают с его основания борону или колесо, потом удаляется сгнившая часть дерева и на здоровую его часть опять поднимается и ставится большое колесо или борона. Мы в Михайловском обычно ставим колесо. Такое гнездо стоит около десяти лет. За десять лет своего существования гнездо делается огромным, ибо птица каждый год в него что-нибудь добавляет: сучья, ветви, разную траву…

Когда в этом году мы закончили операцию по ремонту старого гнезда, я произвел тщательное обследование старья. Чего-чего в нем только не было: разное-разное тряпье и… целый бумажный архив! Здесь были фрагменты газет «Известия», «Псковская правда», страница специального выпуска «Пушкинский праздник поэзии 1973 года», билет для входа в дом-музей, «Памятка для экскурсанта», обрывок любовного послания какого-то Алеши к какой-то Танечке… Вот так-то!

Кое-что из птичьего царства пушкинского Михайловского сегодня утрачено. Теперь уже нет в наших рощах черного аиста. Есть только белый. Последняя семья «черногуза» погибла несколько лет назад. Гнездо этой птицы, находящееся на южной окраине заповедного имения, разорил какой-то проходимец.

В связи с наблюдающимся в последние годы обмелением озер ушли от нас дикие гуси. Но это дело поправимое. Ведь удалось же нам возвратить в Михайловское других птиц.

СТРАШНЫЕ ГОДЫ

Известно, что гитлеровцы, три года хозяйничавшие на пушкинской земле, тоже были «большими любителями» птиц, и не только птиц, но и пчел. Пчел любили за их чудесный липовый мед. Поэтому в парках Михайловского и Тригорского гитлеровцы срезали старинные липы, в дуплах которых жили большие семьи пчел, и было у них много меду. «Любили» они вальдшнепов, тетеревов, уток, куропаток. «Любили» и птицу певчую — ловили и отсылали ее к себе в Германию в качестве особо ценного трофея. Подумать только — трофей из заповедного имения великого русского поэта!

К моменту боевого поединка нашей армии с гитлеровцами на берегах Сороти и Великой птичье царство Михайловского сильно поредело.

А когда по окончании войны всё здесь стало возрождаться, стали восстанавливать в нем и мир птиц. Добрый аист прилетел сам, скворец — тоже. Утки и разная другая дичь размножались очень быстро… Плохо было с певчей птицей. Птичьи домики, синичники, скворечники, дуплянки были разорены. Множество деревьев срезано на устройство пресловутой фашистской оборонительной линии «Пантера»… Кустарник выгорел. Гнездиться птице было трудно. Поэтому одновременно с восстановлением исторических зданий и сооружений, восстанавливались и зеленые насаждения и сооружались «домики» и кормушки для птиц.

Их было построено около тысячи, самых разных, простых и затейливых, по старинным образцам. Нам много помогли в этом здешние ребята-школьники. Птицы быстро поняли заботу о них и при весенних перелетах на север стали всё больше и больше останавливаться в Михайловском и гнездиться в нем.

А вот соловьи пропали, соловей птица малая, нежная, не любящая людской суеты и грязных отходов человеческой жизни: мазута, ржавого железа, разной тухлятины. А тут еще пушечная вонь и разные отбросы гитлеровской солдатни…

Как-то приехал в Михайловское ленинградский лесовод-орнитолог Д. Терентьев. Поговорили с ним. Он посоветовал обратиться к своему старому знакомому — птицелову Ивану Матвеевичу Климкову, бывшему егерю бывшего барона Гревеница, бывшее имение которого когда-то находилось за Ораниенбаумом. Дал мне Терентьев адрес Климкова. Встретился я со стариком. Достал мне егерь две пары соловьев, и я сразу же привез их в Михайловское. Выпустил их в сад, где в то время, на месте теперешней водокачки, был посажен кустарник желтой акации, сирени, смородины и боярышника…

Прошло много лет. Теперь в Михайловском как при Пушкине:

В лесах, во мраке ночи праздной

Весны певец разнообразный

Урчит и свищет, и гремит…

И не только в лесах, но и в саду можно услышать прекрасные птичьи концерты, а у кого душа богатая, тот сможет услышать и пушкинские «незаменные три песни соловьиные».

Разводил я в Михайловском и другую пернатую тварь, которая водилась на усадьбе Пушкина при жизни поэта.

По описи 1838 года, на усадьбе был богатый «птичий двор с двумя избами и курятниками», а в нем много индюшек, гусей, кур, уток… Были и фазаны и цесарки. Кое-что развести мне удалось, а с фазанами и индюшками не повезло. Их прикончил коршун. Разбойничьи повадки этой хищной птицы Пушкин прекрасно описал в поэме «Руслан и Людмила». «С порога хижины моей» он наблюдал, как:

Над ними хитрыми кругами

Цыплят селенья старый вор,

Приняв губительные меры,

Носился, плавал коршун серый

И пал как молния на двор.

Эту картину можно видеть и сегодня с порога михайловского дома Пушкина — эта птица камнем летит с большой высоты в Сороть и хватает зазевавшуюся щуку или леща.

БЫЛАЯ СЛАВА ПСКОВСКИХ ГУСЕЙ

С древних времен на Псковщине была своя порода домашних гусей. Они назывались «псковские лысые» и отличались вкусным мясом, добротным чистым пером, мощными красными лапами и большой лысой головой на длинной шее. У жителей столицы они пользовались большой славой. На Сенной площади Петербурга был даже особый торговый ряд, в котором продавали только псковских гусей.

Разводили гусей на Псковщине повсеместно, в том числе и в Святогорье. Были они в фаворе и у помещиков, и у простых крестьян, в особенности тех, что жиля вблизи рек Сороти, Великой, Луговки, Кучановки. Гусь — птица неприхотливая, сама себе добывает корм. Летом огромные стада их покрывали берега, словно белыми пуховыми коврами. Один из таких ковров всегда стелился на Сороти под горой, на которой стоял дом Пушкиных.

Гусей в Михайловском было много и при Пушкине, и при его сыне Григории Александровиче, который жил здесь помещичьей жизнью почти тридцать лет. При нем в Михайловском птичнике содержалось полторы сотни гусей. Тысячи их водились у жителей деревень, лежащих супротив Михайловского, — Дедовцев, Зимарей, Савкина, Бугрова…

Осенью гусей большими стадами, пешим ходом отправляли на продажу в Псков и Питер. Гнали их мужики, хорошо знавшие это дело, вооруженные длинными хворостинами. А чтобы во время долгого пути птицы не сбивали себе ног, им заранее смазывали пятки густой смолой…

А когда приходила зима, и реки одевались льдом, нередко можно было видеть картину, нарисованную с натуры Пушкиным в одной из деревенских глав «Евгения Онегина».

На красных лапках гусь тяжелый, Задумав плыть по лону вод, Ступает бережно на лед, Скользит и падает…

Во время Отечественной войны псковские гуси почти совсем пропали. Сейчас во многих хозяйствах области они возродились, чего нельзя сказать о домашних гусях колхозников, живущих у берегов Сороти. Теперь на Михайловских и тригорских лугах уже давно не слышатся гусиные клики, не стелятся пуховые ковры… Только думается мне, что придет время и возродится старинная традиция: держать каждому дому своих гусей на славной пушкинской речке — реке отчичь и дедичь местных жителей.

«ХУТЕП И ИКТУ»

Временами к птицам Михайловского приходит лихо. Оно бывает разное. Иной раз всю зиму настоящей зимы нет. Она проходит без морозов и снегов. Весна наступает рано, поэтому и птицы с юга прилетают рано, И вдруг весеннюю благодать рушат холода и снегопады. В поисках тепла скворцы лезут в скворечники, набиваются в них, как сельди в бочке, давят друг друга, и в конце концов многие оказываются задушенными. Ласточки слетаются большими группами к какому-нибудь гнезду, лепятся друг к другу, образуя огромные гроздья. Но это не спасает их от холода, они коченеют и гибнут. Бывает и наоборот — зима очень лютая, метровой толщины снег покрывает землю, тридцатиградусные морозы стоят подолгу. В рощах и парке часто слышится громкая пальба. Это «стреляют» старые деревья, в стволах которых образуются морозобойные глубокие трещины. Живущие в дуплах этих Деревьев птицы в страхе покидают их и летят на усадьбу — поближе к людскому жилью, к птичьим кормушкам. Зимняя стужа для птицы — время трудного поиска корма.

На стенах моей избы две кормушки — одна у входных дверей, другая под окном столовой комнаты. А вот и мои постояльцы, их, почитай, сотни две будет! Это — синицы, большие и малые, поползни, дятлы — пестрые и зеленые, сойки, воробьи… Порываются к столу и вороны, но я их отгоняю, очень уж вредная эта птица, зимой пожалеешь, весной не отгонишь… Утром, задолго до рассвета, мои подопечные начинают меня будить, барабаня носами и лапками в оконную раму. В их стуке мне ясно слышится: «Эй, хозяин, вставать пора, пора на стол накрывать!..»

Когда бывает особенно холодно, я приоткрываю окна в сенях и в одной из теплых комнат, чтобы дать возможность закоченевшим пичугам залететь и обогреться. Мне всегда кажется, что в сердце птицы живет благодарность человеку за то, что он помог ей пережить суровое время.

Есть сегодня в Михайловском саду особый вольер — маленькая лечебница. Она работает летом, когда здешнее птичье царство всё в сборе. В ней мы содержим птиц, нуждающихся в людской помощи. Часто экскурсанты, в особенности дети, приносят сюда то чистенка, то цапленка, то кукушонка, выпавшего из гнезда и подвернувшего лапу или крылышко. У меня есть знакомый фельдшер — отличной души человек. Не успею ему позвонить — как он тут как тут, и помощь птице обеспечена. Хлопот с больными пичугами много, бывает и много слез… Не всегда удается приучить птенца брать пищу с рук. Если удастся — будет жить, а нет — умрет. Радостно бывает глядеть, как выздоравливающий детеныш начинает взлетать, сперва на куст, потом на яблоню. Сидит и смотрит в ту сторону, где живут его родичи. А потом, когда вовсе окрепнет, он вдруг взлетит в небо и улетит к своей братии.

На дверях вольера вывеска, красиво нарисованная художником Р. Яхниным, на ней написано:

«Хутеп и икту»

— Дяденька, — спрашивают меня дети, пришедшие на экскурсию в Михайловское, — можно посмотреть птичек?

— Можно, посмотрите, — отвечаю.

— А что тут написано? — указывают они на вывеску……

— А ты прочти, только читай не слева направо, а наоборот.

Господи, радости-то сколько, когда надпись прочитана!

ЛАСТОЧКИНО ГНЕЗДО

Я давно приметил, что птицы своей кротостью и доверием к человеку часто напоминают нам, что в этом мире больше милосердия, чем зла.

Послушайте маленькую историю, поучительную и добрую.

В 1951 году в Михайловском рядом с основным домом восстанавливали флигелек, в котором некогда были кухня и людская. Оплели стены хмелем, поставили плетенёк, скамейку, рядом с крыльцом устроили собачью будку для Жучки, и получился не домик, а загляденье — сказка. Внутрь домика принесли всё, что свойственно ему иметь. Всякую деревенскую радость и рукоделие. Когда всё было готово, уселись строители домика на скамеечку, чтобы сфотографироваться на память, и вдруг видят: влетела на крыльцо ласточка, покрутилась-покрутилась и стала лепить свой домик на низеньком косяке входной двери.

В доме открылся музей, стали приходить люди, они шли сюда, чтобы посмотреть, как жили дворовые люди Пушкина, с которыми поэт особенно сдружился в годы ссылки. Здесь они видели вещи, названия которых обогатили поэтический словарь Пушкина: огромную деревенскую ступу, в которой баба-яга по ночам бродила в Михайловских лесах и рощах, расписные прялки, за которыми пушкинские девицы-красавицы пряли свою пряжу и друг другу сказки сказывали. Когда-то здесь слышалась музыка маленьких жерновов домашней мельницы, моловшей всё, муку любую.

Каждого человека, приходящего в домик, ласточка встречала веселой песней, в которой ясно слышалось: «Мир вам».

Не все сразу замечали птичку и ее гнездо. Стали замечать лишь тогда, когда появились птенцы. Они доверчиво глядели на людей любопытными своими черными бусинками.

Ласточка была очень чистоплотной. Никаких следов она не оставляла, всё убирала за собой и птенцами. Музейные уборщицы умилялись, видя такую ее чистоту и порядок.

Многие посетители, входившие в дом, не хотели верить, что гнездо и ласточка настоящие, думали, что это музейный макет, и пытались потрогать гнездо пальцем. Другие, сидевшие на скамейке, будто на часах, кричали на них: «Зачем вы трогаете гнездо, неужели не видите, что оно настоящее!» Какой-то заботливый дядя из Дома туристов однажды явился к домику, принес с собой фанерный щиток с тесемочками и подвесил его под гнездом — чтобы птицам было спокойней. Другой сделал объявление: «Граждане посетители музея, входите осторожнее. Здесь живет ласточка!»

С тех пор экскурсанты стали входить в людскую на цыпочках. Ласточкино гнездо стало одним из экспонатов деревенского пушкинского музея.

Но вот прошло время, младое племя выросло, и птицы покинули родное гнездо. Сказка кончилась. Одни лишь ласточки радовались. Они весело летали по пушкинской усадьбе и пели свою короткую красивую песенку.

Здешние старики говорят, что у ласточки две песни: одна о том, что самое доброе на земле — мир, а другая — песня-скороговорка: «В нашем доме все сусеки хлебом позасыпаны…»

ЧЕРНЫЙ ВОРОН



Подъемлю солнце я с востока…

(Пушкин)

У Поклонной горки, где стояла старая часовня Михайловского, — группа строгих великанов сосен. Они как часовые на страже. На одной — большое гнездо, прочное. Видно, что живет в нем птица не простая, суровая, гнездо не прячет. Каждый лесник хорошо ее знает. Это черный ворон. Говорят, что ворон живет на свете сотни лет. Кто знает, когда поселился ворон здесь! Сосна очень старая, двухсотлетняя…

В июне 1967 года была в Михайловском большая гроза. Сильная молния ударила прямо в вершину сосны, стоящей почти рядом с той, на которой живет ворон. От удара кора на дереве расщепилась и разлетелась в стороны, у земли вспыхнула голубым огнем молодая поросль, а стародавний ворон, сидевший в гнезде, даже не встрепенулся.

Утром на заре ворон поворачивается головой к востоку и приветствует восходящее солнце громким криком, и в этом крике явственно слышится слово «аллах». Не верите — послушайте сами!

Ученые пишут; что, когда к старому ворону приходит смертный час, он умирает глядя в ту сторону, откуда восходит солнце, — на восток.

Впрочем, так делают многие птицы и звери. Это одна из нераскрытых тайн природы.

СИМВОЛ ВЕЧНОСТИ

Деревенский дом Пушкина вскоре после смерти поэта дал приют его вдове и детям-сиротам. Но он был уже настолько старым и ветхим, что жить в нем было невесело, и его все покинули.

И вот в дом въехали другие жильцы. Над камином в кабинете Пушкина устроилась сова, в самом же камине поселилось семейство хомяков… Все они жили здесь, пока старый дом совсем не развалился и на его месте не стали строить новый.

Сто и еще много лет прошло после смерти Пушкина, но и теперь сова навещает место, где он жил. Каждый год осенью, когда усадьба и рощи Михайловского пустеют, она лунными ночами прилетает к дому поэта, садится между двух беленых труб, на коньке высокой кровли, и громко плачет. Именно плачет. Это подметил еще Пушкин, когда писал:

То был ли сон воображенья

Иль плач совы…

В старину русские люди называли сову «сирин — птица вещая». А древние греки и римляне считали ее символом вечности. Сова в Михайловском и есть символ вечности великого Пушкина.

* * *

Давно известно, что для любого поэта места, где складывалась его судьба, где открылись его «вещие зеницы», особенно дороги. Они остаются для него навсегда самыми примечательными на свете.

Начало своей творческой биографии сам Пушкин связывал не только с царскосельскими садами, но и с Михайловскими рощами. В Михайловском он осознал, «зачем на свет родился». Он постиг в нем истинную щедрость природы, ее безграничность, «красу, вечно сияющую». И он отдал сердце и любовь здешнему небу и земле, ее хлебу, цветам, деревьям и птицам. Михайловское было его домом, через окна которого он увидел свою Отчизну. Оно было его судьбой и счастьем.

Через любовь к цветам, птицам и травам к великому поэту пришла любовь к своему народу, любовь светлая, жизнерадостная, как чудесная песнь соловья или иволги.

Через любовь к природе Михайловского приходит радость и ко всем нам.

Загрузка...