Убей-городок

Глава одиннадцатая Любитель охоты

В чем пойти на встречу с гражданином Бурмагиным? В форме или в гражданке? Пожалуй, надену-ка я форму. В форме милиционер выглядит куда солиднее.

В последние годы китель я надевал нечасто. Даже на мероприятия в профессиональный праздник приходил либо в костюме, либо в джемпере. Вот, пару раз пришлось выходить в школу, где имеется «полицейский» класс, на встречу детишек с ветераном.

Китель по летнему времени можно не надевать. Поискал в шкафу рубашку с короткими рукавами, но не нашел. А куда я ее девал? Или их у нас еще не ввели? Похоже на то. Придется с длинными, что означает необходимость нацеплять галстук. И фуражка. Тяжеленная, словно рыцарский шлем. Отвык, да и жарко. Одно утешение, что жара у нас ненадолго. Вон, в августе температура спадет, а там начнутся дожди, потом осень и придется мерзнуть.

Но скоро вечер, будет прохладнее. И опять схватился за карман, чтобы взять телефон и посмотреть — сколько «за бортом» градусов? Ага, разбежался. Вроде бы, на первом этаже, напротив вахты, за окном висит градусник?

Посмотрел на себя в зеркало. Вчера брился, а новая щетина еще не наросла. Непривычно помолодевшее лицо. А так, вроде и неплохо смотрюсь. И форменная одежда мне идет, об этом все говорят. Плохо, что рубашка и брюки стали великоваты. Не висят, как на вешалке, но все равно, некоторый дискомфорт.

Идти беседовать с гражданином Бурмагиным в одиночку не стоит. Кто знает, что он способен выкинуть? Но разговор вести лучше тет-а-тет. Значит, нужен сопровождающий, который составит компанию. В разговоре он участвовать не будет, постоит на площадке, покурит, но, если что — придет на помощь.

Кого позвать? Джексона? Можно, но я не знаю его графика. Лучше кого-то из своих, из участковых. Так чего тут думать? Позову Саню Барыкина, выручит.

Вспомнилось вдруг — раньше никто не связывал фамилию Сани с именем известного певца Барыкина. Но осенью семьдесят шестого появится пластинка (ну да, правильно говорить — диск) «По волне моей памяти», ставшая невероятно популярной у всех, включая сотрудников милиции. И один из исполнителей будет именно Александр Барыкин. Поэтому, над Саней иной раз подсмеивались — дескать, не ты ли поешь? Тот никогда не спорил, поэтому и подначивать было неинтересно.

Хорошо, что Саня жил в соседнем общежитии, в двух шагах от меня. Правда, его графика я не знал, рассчитывая на удачу. Но к счастью, приятель оказался дома. Он как раз отсыпался после суточного дежурства, но к моему приходу уже встал.

— Сань, ты мне компанию не составишь? Мне бы по одному адресочку сходить, — спросил я.

— А что случилось? — зевнул тот. — Так ты, вроде бы, на больничном должен сидеть? Чего в форме-то?

— Так сам знаешь, какие у нас больничные? Скоро все равно на работу выхожу. А сегодня надо с одним товарищем профилактическую беседу провести. Пьет сильно.

Саню ситуация не сильно и удивила. Такое тоже бывало, что участковых просили просто поговорить с гражданином, «без протокола».

— Внушение сделаем?

— Не-а, я с ним сам хочу поговорить. А ты на площадке постоишь, для страховки.

— На стреме постоять? — хохотнул Санька. — А если тебя бить будут, то спасать?

— Да вроде того, — пожал я плечами. — Тут и идти недалеко, на Ленина.

— Так ладно, схожу, — зевнул Саня еще шире. — Все равно вечером делать нечего. Вот только, чаю вначале попью. Чай будешь? Сушка еще есть.

Чаю я вроде и не хотел, но зайти в гости, да не попить чаю, если тебе предлагают — неприлично.

Пока пили чай, я опять удивил своего приятеля.

— Слушай, а ты чего без сахара пьешь? — нахмурился Барыкин. — Я ж помню, что ты по пять ложек в стакан клал. Сам же всегда говорил — чай должен быть как поцелуй красавицы (Санька изобразил зверский грузинский акцент) крепким, сладким и горячим.

Я и сам помню, что всю жизнь был отъявленным сладкоежкой. Правда, чтобы пять ложечек сахара на стакан чая — этого не было, а вот три, точно. Не понимал, как это можно несладкий чай пить? А я со сладким чаем еще и конфетку мог употребить, и пирожное. А вот, уже лет пять, как пил чай без сахара, и казалось нормально.

— Так после больницы не только на курево, но и на сахар — словно отшибло.

— Да? — с изумлением хмыкнул Саня, потом сам же себе и ответил. — Ну да, печень она такая, штука капризная. Тока если окажется, что ты еще и водку не пьешь, я с тобой больше никуда не пойду…

Водку мы с ним пили нечасто, но что там греха таить — бывало. Если вдвоем — то брали «маленькую», а если пол литру — то это уже на троих. Третьим, иной раз, бывал дядя Петя, который никогда не закусывал, но никогда не пьянел.

— Про водку говорить не стану, но пока тоже воздержусь, — сообщил я, прислушиваясь к сигналам организма. Вроде бы, на слово водка «изнутри» реакции не последовало. Может, немножко можно? А то так и ладно, обойдусь. И «отмазка» для товарищей теперь есть.

Бабушек на лавочке у подъезда на этот раз не было, потому что по вечернему времени их сменили подростки, возившиеся со старым велосипедом. Завидев двух подходивших милиционеров, они сразу притихли.

Глянул на пацанов, на всякий случай вложив во взгляд толику строгости. Но я промолчал, а вот Саня спросил:

— Угнали у кого?

— А чё?! Наш это велик! — возмутился один из ребят. — Кого хошь спрашивайте — не угоняли.

Приятель пришел к нему на помощь:

— Миха его из старых великов собрал, со свалки.

Я бы поверил. Рама погнута, проржавела, на колесах не хватает половины спиц, а руль, словно его кто-то жевал. Кожа на седле протерта, пружины торчат. Вот этот у парней точно никто не угонит. Зато если наш легендарный «гаишный» старшина Катяшичев увидит парней на таком велике — пиши пропало.

Спросить, что ли — на месте ли Бурмагин? Но эта шантрапа, в отличие от бабушек, могла и не знать. Или не сказать. Тем более не скажут — трезвый нынче охотник или пьяный? Если он пьяный, то разговора не получится. Хуже бывает только в одном случае — если мужик с похмелья. Поэтому я не пошел с утра, и не стал затягивать визит до позднего вечера. Шестнадцать часов — самое то. Даже если Бурмагин и пьет, он еще адекватен.

Квартира двадцать восемь отчего-то оказалась на третьем этаже, хотя я думал, что она должна бы быть на втором.

Я нажал на кнопку звонка. Ноль реакции.

— Чего ты жмешь-то? — сказал за моей спиной Барыкин. — Не видишь, проводок оторван?

И впрямь. Провод был словно откушен. Не иначе, кто-то похулиганил.

— Дай-ка я, — отодвинул меня Саня и пару раз стукнул кулаком по двери. — Эй, хозяин, открывай!

— Чё нада? Кто там? — донеслось изнутри.

Чуть было не брякнул: «Открывай, свинья, медведь пришел!» (Это как-то внук выдал, вернувшись из детского садика), но напарник меня опередил и, не мудрствуя лукаво, ответил в тон:

— Сто грамм!

Послышался скрип ключа, дверь приоткрылась.

Я помог, (не скрою, не слишком вежливо), двери открыться полностью и узрел следующий «натюрморт»: Бурмагин — крепкий мужичок, ростом слегка пониже меня, но шире в плечах, со щетиной, уже начинающей превращаться в бороду, голый по пояс и в старых трениках, с вытянувшимися коленками, вытаращил на меня глаза так, словно увидел привидение.

Сколько раз авторы вставляли в свои тексты фразу, украденную у классика. Но я не могу подобрать других слов, кроме тех, что написал Николай Васильевич. Немая сцена.

Наконец, мужичок совладал с языком и почти нечленораздельно прохрипел:

— Откуда?…

В принципе, для того, чтобы недостающие проценты вошли в «соточку» моей уверенности, что ножом меня пырнул именно он, достаточно. А ещё я понял, почему у фигуранта в явке с повинной, о которой мне рассказывали в СИЗО, была кличка «Босой». Бурмагин, несмотря на нестарый ещё возраст, был лыс, как яйцо. Причёска, в отличие от долее поздних времен, совсем непопулярная. И таким несчастным как бы в насмешку, случалось, давали кличку «Босой».

Так, начало обнадёживающее, подумал я. «Босой» в шоке. Никаких сомнений, что это он меня подрезал и теперь пребывает в полном недоумении. Мой приход для него сигнал, что милиции всё известно. Он понимает и свой прокол, если не дурак: уж слишком его реакция соответствует фактическому признанию вины. Теперь нельзя позволить ему очухаться, а то вывернется, замулит, ничего мол не знаю. А что у меня на руках, какие доказательства, кроме внутреннего убеждения? — Ничего. Значит, полный вперед: только блеф и напор.

Я показал Бурмагину кивком головы — вперед на кухню. Сам бегло осмотрелся.

Квартира у Бурмагина двухкомнатная, «хрущоба», с тесной прихожей и микроскопической кухней, дверь в ванную комнату приоткрыта.

Комнаты я осматривать не стал, только заглянул — мало ли, вдруг там кто-то засел? Но кроме дивана, шкафа да тряпок на полу ничего нет.

Кухня полупустая. Нет ни холодильника, ни типичного для наших квартир шкафа-пенала. Стол, пара табуретов, несколько ящиков из-под вина. Видимо, используются вместо сидений. На полу гора мусора, состоявшая из окурков, рваных газет, подсолнечной шелухи. На грязной и закопчённой газовой плите кастрюли, успевшие покрыться коростой. На столе, понятное дело — немытые тарелки, грязные стаканы, окурки. А по грязной столешнице неспешно шествовал здоровенный таракан.

В общем и целом, все, что я увидел, можно охарактеризовать одним словом — срач. Жаль, это слово в обиход войдет позже, поэтому вслух я его постараюсь не произносить.

А ведь несмотря на беспорядок, кухня не производила впечатления «убитой». Если прибраться, выкинуть мусор, полы и стены отмыть, плиту как следует отскрести, жить можно. Видел я квартиры, в которых хозяева годами не прибирались, а просто копили мусор. Вот там, чтобы привести помещение в «божеский» вид, одной только уборкой не обойтись. Как минимум нужен косметический ремонт, а максимум — перестилать сгнившие полы, все шпатлевать, менять кафельную плитку, если, конечно, достать такой дефицит получится. В общем — все выкинуть, оставив лишь стены, а потом все сделать заново.

Значит, Бурмагин пьет не так и давно. Может быть пару месяцев, может и три. А если мебель отсутствует, то это значит, что мужик пропивает свое имущество.

— Садись! — я указал на табурет и велел Бурмагину вытянуть ноги вперед. Из этого положения у него не получится быстро вскочить, захоти он сделать мне какую-нибудь бяку. А вот мне из-под него табуреточку очень даже удобно выбить будет, если что. Санька-то рядом, но не настолько, чтобы немедленно прийти на помощь. Сам садиться не стал — я должен доминировать (всего этого молодой Лёха Воронцов, конечно, ещё не знал, но знал я поживший и повидавший).

— Теперь, давай, колись!

Конечно, в соответствии с советским законодательством я должен бы вежливо обратиться к нему на «Вы» и поинтересоваться, не он ли это порезал меня, а после того, как он, разумеется, откажется, принести извинения и удалиться со смущённым видом. По крайней мере, именно так думает наша прокуратура. Но мы пойдём другим путём. Я повысил голос:

— Ну, Босой!

Услыхав свою кличку, Бурмагин вздрогнул:

— Так че и сказать-то не знаю. Бутылки ходил сдавать, тебя, то есть, вас увидел. Внутри аж все закипело… Думаю — порежу падлу лягавую. А у меня нож был в кармане. И вокруг никого нет. Ни одного свидетеля. А ты отвернулся как раз, на что-то отвлекся. Вот, я и не удержался.

Так, хорошо идёт. Но темп сбавлять нельзя. И никакой человечности. Одна голая функция возмездия.

— Дальше давай, с подробностями, с деталями. И не молчи, а то в другом месте продолжать будем.

Однако, мой напор, похоже, и не требовался, потому что дальше произошло совсем уж неожиданное — Бурмагин обхватил руками свою лысую башку и зарыдал:

— Не хотел я тебя убивать, все само-собой вышло. Запил я по весне. Я же пять лет не пил, с тех пор, как Мариночка родилась. Полина условие поставила — станешь пить, детей заберу, и уйду. А как мне без Мариночки-то жить? Сережку-то я тоже люблю, но не так, как доченьку. С Сережкой, конечно, как он вырастет, мы на охоту ходить станем, но девчонка-то все равно любимей. Я же, как с охоты приду, гостинец ей приношу. Заранее кусочек хлеба с солью в рюкзак кладу, чтобы из леса, да чтобы дымком пахло. А она всегда спрашивает — откуда? А я говорю — мол, лисичка тебе на хвостике принесла. Смеется так, радуется. А я-то как рад, что дочка радуется!

А тут, в апреле, словно резьбу сорвало. На работе с мастером поругался, он у нас слишком принципиальный — в брак половину дневной выработки отправил, хотя и вины моей нет, станок барахлил, так я и решил грамм сто выпить, чтобы успокоиться. Ну, сто выпил, потом еще… А дальше уже не помню. Все будто в тумане было. Проснулся как-то — ни Полины, ни деток. Вещи детские забрала, вот только Мишка остался — под кроватью лежал. Я его Мариночке в Ленинграде купил. Очухался, поехал в Шексну, а тесть, хоть и не мильтон, но тоже ваш, в колонии служит. Он мне сразу сказал — мол, пить завязывай. А я в Шексне и не пил почти, только пару бутылок пива, чтобы голову поправить. Вернулся, весь не в себе был, не помню даже, за что на пятнадцать суток-то угодил? И с работы пришли, сказали — мол, за прогулы уволили. Ладно, думаю, хоть в лес схожу, уток побью. Я и сам без охоты жить не могу, да и тесть у меня жареную утку уважает. И доченьке бы кусочек хлеба принес. А тут и ты, ружье у меня забрал. Так как я теперь жить-то стану? И доченьки нет, и на охоту не с чем сходить.

Я слушал слезливые излияния взрослого мужика и чувствовал, что скоро мы зайдём не туда и дальнейшего адекватного разговора не получится. Значит, надо закрепить успех, пока не поздно. Я смахнул со стола лишнее вместе с любопытным тараканом и положил перед утирающим слезы Бурмагиным лист бумаги и ручку.

— Пиши, о чём только что рассказал. Самую суть: где, когда, кого, чем, где нож и всё такое.

Только старался я зря. У мужика так плясали руки, что мне стало его жалко. Поставь сейчас перед ним стакан водки — до рта не донесёт. Где уж тут писать чего-то. Вот ведь надо было выпросить у соседа по общаге портативный магнитофон. Видел я у него такой, катушечный ещё, «Весна-3» называется. Но на нет и суда нет, чего теперь горевать. Да и не факт, что магнитофонная запись будет признана за доказательство.

Я быстренько прикинул, что мы имеем.

Можно, конечно, записать показания самому (Саньку я по некоторым резонам в происходящее посвящать не хотел), дать этому кренделю расписаться, но он, пожалуй, и этого сделать не сможет. И потом, потерпевший милиционер почему-то сам, а не следователь записывает показания своего обидчика — какая цена будет такому «доказательству»? А как только «Босой» окажется в КПЗ, сокамерники его быстро научат идти в отказ. Дескать били, унижали, угрожали, вот и оговорил себя с испугу.

Я прислушался к своим ощущениям, а хочу ли я его «посадки»? И честно ответил себе: нет. Кого у нас в колонии из сволоча человеком сделали? Не помню такого. Вот авторитет криминальный заработать — это пожалуйста! Как же: милиционера на перо посадил. Наколет себе на костяшках «СЛОН»* и будет ходить героем. К тому же в той ветке событий, которые достались мне в будущем, «Босой» наказания не понёс. Может и здесь как-то вывернется? Может быть, сколько бабочек не дави, основные события являются незыблемыми? Вот чёрт, и спросить не у кого. Но возмездие должно наступить. И я понял, какое.

— Слушай сюда, Бурмагин! — начал я металлическим голосом. — Жить тебе осталось два года.

Бурмагин заполошно посмотрел на меня.

— И не я тебя замочу. Руки ещё о тебя марать. Можешь жить здесь, можешь сбежать, куда угодно, хоть на БАМ, хоть на целину, хоть в тайгу какую-нибудь — исход один будет. Крышка тебе Бурмагин, от судьбы не уйти, и это ясно, как бином Ньютона. (откуда этот бином Ньютона в моей голове всплыл?)

Произнося свой приговор, я старался, чтобы и физиономия моя выглядела соответствующе. И, судя по выражению лица Бурмагина, это мне удалось. Потому что Бурмагин потихоньку зеленел. Нет, всё-таки не был он закоренелым злодеем. Окажись на его месте какой-нибудь «полосатик» с кучей ходок, он бы и бровью не повёл на мои страшилки. А этот что-то уж больно плох. Я забеспокоился, как бы ему скорую вызывать не пришлось. В мои планы это никак не входило. Надо слегка отработать назад.

— Объявляю тебе устную подписку о невыезде. (Господи, послушал бы кто меня!) Живи и бойся. Будешь плохо себя вести, и двух лет не проживёшь. Ты меня понял?

Я наклонился над Бурмагиным, стараясь прожечь его взглядом. Это, пожалуй, было лишним. Мой обидчик находился в прострации. То, что в милицию его сейчас не потянут, он уже заподозрил, но вместо облегчения струхнул ещё больше. Это что же такое с ним будет, если даже после признанки в таком преступлении его не собираются арестовывать, а угрожают лишением жизни?

Пора было ставить точку. Тема исчерпана. Дальше не может быть ничего интересного.

— Бурмагин, помни, что я сказал. Всегда помни.

С этими словами я вышел на лестничную площадку.

— Пошли скорей на улицу, а то тут не продохнуть от твоего табачища.

А Саньке не терпелось узнать результат моей секретной операции.

— Ну, как, успешно? — спросил он, стараясь, чтобы любопытство не сильно торчало в его словах.

Я не ответил, ещё раз проматывая в голове недавние события и в очередной раз задавая себе вопрос: а правильно ли я поступил? Кто я такой, чтобы казнить и миловать по своему усмотрению? Притащил бы злодея в милицию, и пусть с ним разбираются те, кому положено. Заодно можно заявить, вот, мол, преступление раскрыл, можно из глухарей вычёркивать.

Дальнейшие мои душевные терзания прекратил Санька:

— Я тебя в сотый раз спрашиваю, ты что, не слышишь? Всё нормально?

Вместо ответа я озадачил друга ещё больше.

— Как ты думаешь, если человеку сказать, что он скоро умрёт, он поверит?

Друг посмотрел на меня как-то странно:

— Ты это про что?

— Ну, помнишь, когда Коровьев открыл буфетчику, что тот скоро умрет, с ним какая истерика случилась?

Я произнёс это и понял, откуда у меня этот бином Ньютона в голову залез.

— Это же из Булгакова, из «Мастера и Маргариты»! Не читал, что-ли?

Санька посмотрел на меня ещё более странно:

— Вот не пойму я тебя, Лёшка! Ты в больнице около месяца был, а как будто десять лет отсутствовал. То не помнишь ничего, то слова какие-то непонятные из тебя лезут.

Упс! Ещё никогда Штирлиц не был так близок к провалу. Ведь, пожалуй, «Мастера» вот так запросто в эти времена и не найти было. Вылез тоже, понимаешь, со сравнением. Опять пришлось врать, что в больницу книгу знакомые приносили почитать, чтобы не скучал. А вот что друг заметил мои странности, это плохо. Значит, и другие могли заметить, только помалкивают до срока.

Я приобнял товарища за плечи:

— Санёк, я порой и сам замечаю, что изменился после больницы. (Вот, не соврал, но и правды не сказал). А амнезия — это от наркоза скорей всего. Но ты мне на вопрос не ответил.

— Какой?

— Тоже амнезия? — поддел его я.

— А-а-а, про смерть? Так я думаю, у кого как. Кто-то и накатить может за такие слова. А кто-то тут же забудет.

Это плохо, если забудет, подумал я. Но действительность затмила все ожидания.