Убить сову

На закате дня начинается зимнее солнцестояние. Это ночь гаданий, когда девушки втыкают в луковицу булавки, призывая к себе будущих возлюбленных.

Настоятельница Марта

Мы отслужили полуночную мессу в канун дня святого Томаса. Каждый праздник теперь стал новым, не таким, как раньше, когда в праздничные дни мы ходили в церковь святого Михаила. Я пыталась развеселить женщин, но знала, что многие скучают по зрелищности и краскам приходской церкви, огням деревни, веселью и музыке, когда молодые люди танцуют, а все остальные наедаются после поста. Хотя в этом году в деревне было совсем немного праздников и радости.

Утром мы провели службу в лечебнице для пациентов и бедняков из деревни. Конечно, мы не служили там мессу. Пришло много деревенских женщин, измученные, несчастные тощие создания с мёртвыми глазами. Я была довольна тем, что они шли к нам, это возрождало мои надежды и приближало к цели. Значит, мы не ошиблись, последовав призыву прийти в эту страну. Но присутствие некоторых из деревенских не доставляло мне радости. Они становились на колени во время службы, напоказ бормотали молитвы, но явно думали только о мясных пирогах и одежде, которые, как они знали, мы раздадим после службы. Их лица освещало не Божье слово, а запах гусиного пудинга.

Ветер едва не вырвал у меня из рук дверь, когда я выходила из лечебницы. Я поплотнее запахнулась в плащ. Через двор на костылях ковылял Ральф, на верёвке, обвязанной вокруг талии, он тащил маленькую тележку. Её сделала для Ральфа Пастушка Марта, чтобы он мог вывозить на прогулку ребёнка-калеку. Теперь они, казалось, были навсегда связаны друг с другом, как будто обоим вынесли один и тот же приговор.

— Благослови тебя святой Томас, Ральф, и тебя, дитя. — Я наклонилась и положила руку на голову малышки, та испуганно дёрнулась. — Ну, как она, Ральф? Выглядит получше, щёки порозовели.

Ральф смотрел на неё нежно, как любящий отец.

— Элле лучше, Настоятельница Марта. Я несколько недель боялся, что потеряю её, она задыхалась так, что губы синели, едва хватала воздух, но Целительница Марта её подлечила.

— Бог помог ей, Ральф, — поправила я, — а Целительница Марта — только послушное орудие в Его руках.

За моей спиной послышался вздох.

— Послушное орудие Господа не хотело прерывать тебя, Настоятельница Марта, но тут одна душа желает поговорить с тобой.

Целительница Марта кивнула в сторону женщины, стоящей у стены, чтобы спрятаться от пронизывающего ветра. Кухарка Марта попыталась заговорить с ней, но женщина не отвечала. Её взгляд был обращён ко мне. Похоже, она хотела подойти ко мне, но боялась. Наверняка боялась проказы. Ральф тоже заметил её взгляд и захромал прочь, таща за собой тележку.

Я поманила женщину, но она так и стояла, вжавшись в стену. Определить её возраст было невозможно, лицо осунулось от голода, а глубоко запавшие глаза неестественно блестели и показались мне почти безумными. Я пошла ближе, но прежде чем мне удалось её остановить, женщина упала на колени в грязь, хватаясь перепончатыми пальцами за край моего плаща. Она рыдала и бормотала что-то с таким волнением, что я не могла разобрать ни слова. Я подняла её на ноги и слегка встряхнула, чтобы привести в чувство.

— Успокойся, сестра. Чего ты от нас хочешь? У тебя кто-то заболел?

Она решительно покачала головой и зарыдала пуще прежнего.

— В чём дело? Я не смогу помочь, если ты не скажешь, чего хочешь.

Может, это местная дурочка, в деревне их много.

— Моё дитя...

— У тебя есть маленький сын или дочь?

— Больше нет. Он умер. Он и двух недель не прожил. И мой муж говорит, нам придётся похоронить его под кучей мусора, пока отец Ульфрид не узнал. Муж не станет платить похоронный сбор [20].

Я положила руку ей на плечо, пытаясь утешить.

— Сожалею о твоей потере, сестра. Бог по своей милости даст тебе сил вынести потерю. Тебе нужно заплатить сбор, чтобы похоронить ребёнка, я правильно поняла?

Женщина затрясла головой и снова вцепилась в меня.

— Нет, надо похоронить его здесь, не то Оулмэн сожрёт его душу. У вас ребёнок будет в безопасности.

— Твоё дитя будет в безопасности на церковном погосте. Там никто не причинит вреда христианскому ребёнку. А мы найдём денег на сбор для отца Ульфрида, только ты лучше не говори ему, что это от нас.

— Я не посмею отдать его священнику! Ребёнок не крещён. Муж говорил, что не желает давать ему своё имя в церкви. Говорил, что это отродье не от него.

Женщина дико озиралась, не обращая внимания ни на кого, кроме меня. Она дергала свои юбки, как будто старалась что-то сорвать.

Целительница Марта обняла её.

— И это правда? Твой малыш не ребёнок твоего мужа?

Женщина смущённо покачала головой.

— Меня вызвал Филипп д'Акастер. Мы задолжали Поместью десятину... Я не могла ему отказать. Когда ребёнок родился, у него не было... перепонок... между пальцами. И муж сказал, это значит, ребёнок не его.

Я начинала понимать. У этой женщины была причина для слёз. Если её муж не признает ребёнка перед священником, её осудят за прелюбодеяние. Из того немного, что мне известно о Филиппе, ясно, что он станет отрицать своё участие и никто не посмеет ему возразить. А этой бедной женщине от своего греха не отказаться. Хорошо, если ей удастся избежать суда, публичной порки и большого штрафа, который ввергнет эту семью в нищету, ещё худшую, чем та, что привела к такой ужасной ситуации. И я сомневалась, что несчастья этой женщины закончатся вместе с судом. Муж наверняка учинит собственную расправу за то, что выставила его рогоносцем перед всей деревней. Меня посетила леденящая душу мысль.

— Скажи мне правду, сестра, как перед Богом в Судный день — не умер ли твой ребёнок от твоей руки или от рук твоего мужа?

Женщина испуганно посмотрела на меня и снова повалилась на колени, цепляясь за мои юбки.

— Нет! Клянусь всем святым, ребёнок заболел, и я не смогла его спасти. Он не пил молоко, и хотя я день и ночь его нянчила, только плакал. Я не спала ночей, а муж уже не мог выносить его крик. Когда все ушли в поле, я прилегла, очень устала качать ребёнка всю ночь, и глаза у меня закрылись. А как проснулась — он лежал рядом, совсем холодный. Колдовство, вот от чего он умер.

Целительница Марта сочувственно похлопала её по плечу.

— Что ты, сестра, не говори так. — Потом кивнула мне. — Незачем искать здесь зло, Настоятельница Марта. Бедная женщина так истощена, сомневаюсь, что её ребёнок мог быть здоров, тем более, если его прятали в сырой и холодной деревенской лачуге.

Я не могла допустить, чтобы невинное дитя хоронили в навозной куче, и не могла отдать в безжалостные лапы церкви. И кроме того, даже если церковь позволит эти похороны, некрещёного младенца положат на северной стороне погоста, среди безумцев и нераскаявшихся грешников. Не очень подходящее место, чтобы очнуться в Судный день.

— Мы по-христиански похороним твоего ребёнка рядом с нашей часовней. Ни один демон не посмеет к нему приблизиться. Но где младенец сейчас?

— Дома, спрятан в сундуке, — пробормотала женщина, всё ещё избегая смотреть мне в глаза.

—Тогда неси его к нам.

Она покачала головой.

— Я боюсь нести его днём. Но этой ночью все мужчины будут в лесу, плясать вокруг костра, праздновать зимнее солнцестояние. А женщины останутся сидеть дома за закрытыми дверями. Тогда меня никто не увидит. — Она указала на заросли кустарника в стороне от леса. — Там есть поваленный, но ещё живой дуб. Я принесу ребёнка туда... сегодня ночью.

Настоятельница Марта нахмурилась.

— А разве ты не боишься Оулмэна? Я слышала, в деревне теперь, как стемнеет, за порог ступить боятся, разве только толпой или хорошо вооружёнными.

Глаза женщины широко распахнулись, она застонала, зажимая руками рот, как будто боялась говорить, потом ухватила меня за рукав.

— Ведь вы придёте ночью? Сами? Вы обязательно должны прийти... если нет... умоляю, приходите.

— Даю тебе слово, что приду сама, — сказала я. — А теперь возвращайся домой. Встретимся ночью у того дерева, что ты сказала, перед утреней. Но ты должна назвать мне своё имя, госпожа.

Женщина не решалась, но наконец прошептала «Элдит» — и поспешно ушла.

По пути от ворот меня догнала Целительница Марта.

— Этот ветер продувает насквозь мои старые кости. Никогда бы не подумала, что скажу такое, но уж лучше бы хороший мороз или даже снег, лишь бы утих этот ужасный ветер.

Мне очень дорога Целительница Марта, однако некоторые её привычки приводят меня в ярость, не в последнюю очередь — такие вот неуместные жизнерадостные замечания вместо того, чтобы сказать, что она думает на самом деле. Это всегда означало, что она не одобряет принятое мной решение.

— Господь велит нам хоронить мёртвых, — рассердилась я. Почему это я должна перед ней оправдываться? — Нельзя допустить, чтобы тело невинного ребёнка бросили в навозную кучу. Мы не можем открыть ворота рая для души этого некрещённого младенца, но по крайней мере, можем защитить от дьявола до Судного дня.

Целительница Марта подняла голову, глядя на стаю носящихся по ветру чаек.

— Чайки улетели далеко от берега. Значит, на море надвигается шторм.

— Не интересны мне эти проклятые чайки. Просто скажи, почему нам не следует хоронить этого ребёнка?

Целительница Марта остановилась, посмотрела на меня.

— Почему эта женщина так настаивала, чтобы её встретила именно ты, ведь ребёнка могли забрать и другие бегинки? И что, если муж спросит, куда она девала тело, или она тайком поделится с подругами? За час слух обойдёт всю деревню. Ты подумала, что будет, когда это достигнет ушей отца Ульфрида? От церкви мы уже отлучены. Он взбесится, когда узнает. И неизвестно, что он тогда способен сделать.

Я открыла рот для ответа, но Целительница Марта подняла руку.

— Знаю, что ты хочешь сказать — у нас нет выбора. Наш долг — повиноваться Богу, даже если это означает не подчиняться церкви. Прости, подруга, просто старые больные кости и этот надоедливый ветер заставляют нас, старух, мечтать о деньке-другом спокойствия. — Она вздохнула. — Порой мне хочется, чтобы духовная жизнь была не столь бурной.

— Но ты согласна, что нам следует похоронить ребёнка здесь?

Целительница Марта устало улыбнулась.

— Я знаю тебя достаточно долго. Ни я, ни кто-то другой не помешает тебе делать то, что ты считаешь правильным. Ты такая же упрямая, как святой Томас.

— Значит... ты пойдешь со мной ночью?

— Ты прекрасно знаешь, я не оставлю тебя одну, даже если бы ты собралась осаждать ворота ада. — Она усмехнулась, похлопала меня по руке. — Кто-то же должен и раны перевязывать.

Настоятельница Марта

Ужасно отправляться в путь в такую ночь. Мы поглубже надвинули на лица капюшоны плащей и тихо вывели лошадей за ворота. Привратнице Марте я сказала, что мы едем по делам милосердия.

— В темноте, в такую ужасную погоду? — недоверчиво покачала головой привратница.

— Господь говорил: «Когда делаешь добро, не позволяй своей левой руке знать, что делает правая».

Привратница Марта фыркнула, явно обиженная, что я не сказала больше.

Я помогла Целительнице Марте закрепить на лошади дамское седло. По тому, как она держалась, и вырывающимся стонам, я понимала, что спина у неё болит больше, чем обычно. За воротами целый день стояла вереница деревенских женщин, идущих в лечебницу за помощью для себя или близких. Они несли детей, привыкших подбирать в грязи объедки, с незаживающими язвами и раздутыми от глистов животами. Они шли за снадобьями для престарелых родителей, которые хрипели и кашляли. Целительница Марта старалась помочь всем и очень устала. Но я знала — она всё равно поедет со мной, даже если я запрещу. Она имела смелость называть меня упрямой, однако и я никогда не встречала такой упёртой женщины.

Ветер рвал наши плащи, лошади забирали в сторону, поскольку старались отворачивать морды от несущихся песка и пыли. Деревья трещали и стонали над нашими головами, большие ветки метались по ветру, как хворостинки. Луну закрыли плотные, как зимняя овечья шерсть, облака. Свет нашего маленького фонаря едва проникал на расстояние вытянутой руки.

Я то и дело вглядывалась в чёрную темноту, боясь, что за нами следят. Кусты раскачивались и шелестели так сильно, что даже если бы кто-то крался за ними, это невозможно было различить за шумом ветра. Скорее бы забрать тело младенца и вернуться домой. В такую тёмную ночь в лесу могут прятаться разбойники и головорезы, так что я опустила фонарь пониже и прикрыла плащом, чтобы не был заметен движущийся свет.

Мы привязали лошадей за деревьями, где их не увидеть с дороги. Целительница Марта тихонько окликнула Элдит, извещая о нашем приближении, но женщины не было. Может, она пряталась за тем поваленным деревом, боясь выходить, пока не убедится, что это мы.

— Наверное, туда, — Целительница Марта потянула меня за рукав.

Мы пробирались через лес. Я подняла фонарь, стараясь разглядеть поваленное дерево, и растянулась, споткнувшись о корень.

Целительница Марта поспешила помочь мне подняться.

— Ты не ушиблась?

— Цела.

Я ободрала ладонь и теперь покрепче прижала её под мышкой, чтобы унять жжение. И зачем я согласилась встретиться с Элдит здесь? В темноте можно прятаться и в открытом поле. Целительница Марта схватила меня за руку, указывая на огромный поваленный дуб — половина корней ещё цеплялась за землю, остальные торчали вверх. Но Элдит нигде не было видно.

Целительница Марта тихо позвала её, я помахала фонарём, стараясь всмотреться в чащу. В тусклом свете перед нами виднелись только стволы деревьев, в темноте скользили тени качающихся веток, но ни одна не походила на женщину.

— Где же она? — спросила я.

— Терпение, Настоятельница Марта, она скоро придёт. Должно быть, ей не меньше нас хочется оказаться в постели, прежде чем закончатся танцы праздника солнцестояния.

Земля достаточно просохла, чтобы сесть, а ствол дерева немного заслонял от ветра. Прикрыв глаза, я вслушивалась в скрип и шелест веток над нами. Из-под ног шел едкий запах дикого лука. Ничего не поделаешь, оставалось только ждать. Воющий ветер доносил издалека глубокие раскаты грома. Деревья дрожали.

— Лучше бы ей прийти поскорее, Целительница Марта. Надвигается шторм, он выгонит танцоров из леса. Не хотелось бы мне тогда оказаться вне бегинажа с такой ношей.

— У меня вообще нет желания ходить в бурю по лесу, подруга. Мои старые кости не любят сырости, так хочется поскорее согреть их у нашего очага. — Она попыталась сесть поудобнее и вздрогнула от боли, заглушая стон.

Я злилась на себя за то, что потащила её в такую ночь. В её возрасте легко подхватить простуду. А как мы справимся с полной пациентов лечебницей, если Целительница Марта сляжет хоть на неделю?

— Мне следовало взять с собой Османну вместо того, чтобы подвергать тебя такому испытанию, — сказала я. — Она молодая и крепкая, и я ей доверяю. Но почему-то она всегда находит причину не ходить в лес. Я как-то слышала, Беатрис жаловалась, будто Османна не желает, чтобы деревенские видели её за сбором дров и лекарственных трав, работой для прислуги.

— Беатрис обижает этого ребёнка, с тех пор как... — Целительница Марта умолкла. — Скажем так, у Беатрис есть свои скорби, мешающие ей понять Османну. Но мы с тобой знаем, что Османна не гордая. Она охотно делает самую грязную работу в лечебнице и не беспокоится, кто её там видит. Её не пускает в лес страх, а не гордыня.

— Страх чего? — возмутилась я— Она не желала идти в лес ещё до появления сплетен об Оулмэне. Наверное, в детстве слышала слишком много сказок.

В темноте я услышала, как Целительница Марта усмехнулась.

— Это Пега может верить, что призраки и гоблины прячутся под каждым кустом, но отчего-то я не верю, что их боится наша недоверчивая Османна.

— Недоверчивая! Поверь, Целительница Марта, эта девочка не просто недоверчива. Она во всём сомневается и ничего не принимает на веру. Её невозможно обучать, она идёт только туда, куда сама хочет. А теперь она отказывается... — я понизила голос до шёпота, — отказывается ходить на мессу. Говорит, прочла что-то, заставившее усомниться в том, что участие в таинствах необходимо. Ты можешь представить, чтобы ребёнок задавал такие вопросы о самых основах нашей веры?

— Говорят, что для последователя недостаток, для лидера — достоинство, согласна, подруга? Помню одну молоденькую бегинку из Фландрии, её обвиняли в тех же грехах — вечно задаёт вопросы, всё проверяет сама. Я слышала, теперь она стала Настоятельницей Мартой в Англии и всё так же задаёт вопросы.

Я не видела в темноте лицо Целительницы Марты, но хорошо слышала усмешку в её голосе.

— Уверяю тебя, Османна и я нисколько не похожи. Я с юности училась кротости и повиновению и знала, когда говорить, а когда нужно молчать в присутствии тех, кто старше и опытнее. Эти два урока Османна ещё не выучила.

Небо внезапно расколола белая вспышка, пробившаяся даже через плотный шатер ветвей. Потом послышался низкий рокот грома. Шторм подходил ближе.

— Мы не можем больше ждать, Целительница Марта. Боюсь, Элдит не появится. Может, к ней пришла соседка или муж не пошёл в лес. Давай уйдём, пока не разразилась гроза.

Целительница Марта покачнулась, попыталась опереться рукой, чтобы удержать равновесие, и сдавленно вскрикнула.

— Что такое, Целительница Марта? Спина?

Целительница Марта неуклюже вскочила, выхватила из моих рук фонарь и посветила на основание поваленного ствола. В мерцающем свете я разглядела что-то бледное, полузасыпанное мёртвой травой. Человеческая рука.

Целительница Марта подняла фонарь повыше. В глубокой яме под вывернутыми корнями лежало женское тело. Руки закинуты за голову, ноги согнуты, живот разодран. По опавшим листьям вокруг разбросано месиво из порванных в клочья кишок, как будто там пировало какое-то хищное животное или птица.

Целительница Марта в ужасе зажала рукой рот. Я упала на колени, меня рвало, пока желудок не опустел, но даже тогда тошнота не прекратилась. Целительница Марта крепко сжала моё плечо, то ли чтобы успокоить меня, то ли удержаться на ногах.

— Это... это Элдит? — спросила я.

Свет задрожал, Целительница Марта поднесла фонарь к лицу женщины — глаза плотно закрыты, рот разинут, как будто она умерла в диком крике. Лицо искажено, но это определённо та несчастная, что цеплялась за меня ранним утром, умоляя похоронить ребёнка.

В небе сверкнула ещё одна молния, в короткой ослепляющей вспышке белого света мёртвые глаза широко распахнулись и посмотрели прямо на меня. Удар грома заглушил мой крик. Облака разверзлись, на нас хлынул поток ледяного дождя. Ветер раздувал мой плащ, высоко над нами стучали друг о друга ветки.

— Нам надо уходить отсюда, — напомнила Целительница Марта. — Бери фонарь.

Тени вокруг нас бушевали и бились. Я слушала её, но не могла двинуться, охваченная неведомым страхом. Она подняла фонарь вверх, прямо мне в лицо.

— Ну же, Настоятельница Марта, надо уходить, и поскорее! Что бы не сделало это с ней, возможно, оно всё ещё где-то здесь.

— Но ребёнок... Мы должны его найти... Я принялась судорожно рыться в опавшей листве, но Целительница Марта крепко ухватила мою руку.

— Послушай, меня, Настоятельница Марта. Мы вернёмся утром и поищем его, но сейчас надо уходить, — она сунула мне фонарь. Рука крепко сжимала мою и тащила вперёд. Ноги не слушались, они как будто не соединялись больше с моим телом. Я прошла несколько шагов, потом поскользнулась на мокрой земле и больно ударилась плечом о дерево.

Боль привела меня в чувство, и я судорожно бросилась выбираться из леса. Теперь уже я тащила за собой Целительницу Марту, стараясь держать её рядом с собой. Кто-то кричал: «Быстрее, быстрее!», не знаю, я или она. Я чувствовала что-то за спиной, нечто, сгущающееся из теней, но боялась оглянуться.

Мы уже почти выбрались к дороге. Лошади вставали на дыбы, дёргали поводья, испуганно оглядывались под вспышками молний. По их бокам били струи дождя. Просто чудо, что они до сих пор не вырвались и не сбежали. Я попыталась унять их, но они всё шарахались от новых ударов молний. Я подсадила Целительницу Марту на лошадь, потом взобралась на свою и ударила пятками в её дрожащие бока. Ледяной дождь жёг глаза, я почти ничего не видела, но гнала лошадь вперёд, надеясь, что она знает дорогу. Я понимала, что глупо гнать галопом, но надо было спешить назад, в бегинаж. Я думала только о том, чтобы скорее оказаться внутри, в безопасности, за закрытыми воротами. Деревья вокруг гнулись, скрипели и стонали под бешеным ветром.

Я не видела Целительницу Марту впереди, пыталась окликнуть, но ветер заглушал слова. Обернувшись на ходу, я увидела — сзади её тоже нет. Должно быть, она опередила меня и теперь за поворотом дороги. Моя лошадь сбивалась в сторону, оскальзываясь в грязи.

Дорогу осветила огромная вспышка молнии, и в короткое мгновение ослепительного света гигантское дерево как будто бросилось на меня, словно освободилось от корней. Лошадь резко рванула в сторону, я перестала видеть. На минуту я решила, что ослепла, но погасло не моё зрение, а фонарь. Он остался лежать где-то в размокшей грязи, и передо мной не было ни малейшего проблеска света. Я даже не могла понять, еду ли в нужную сторону. По лицу ударила ветка, я согнулась, задохнувшись от неожиданной боли. Я била по бокам свою лошадь, надеясь, что несчастное животное всё же сможет найти дорогу, которой я не видела.

В свете ещё одной вспышки молнии я внезапно увидела, что-то, нависшее надо мной, огромное, больше, чем бык, с головой хищной птицы и чёрным изогнутым клювом размером с ладонь. На лице, покрытом перьями, горели огромные немигающие круглые глаза, глубокие чёрные зрачки окружал красный огонь. Чудовище смотрело прямо на меня. Но это не птица, не может быть, чтобы птица... Широкая грудь между огромными крыльями была покрыта не перьями, а голой кожей, белой, как кость, и мокрой от дождя.

Темнота поглотила его. В дюйме от моего лица зловеще щёлкнул клюв. Я вскрикнула, пытаясь закрыть руками голову. Крылья хлопали так, что у меня сбивалось дыхание. Их мрака всё ближе надвигалась пара круглых красных огней.

Лошадь отчаянно заржала, дёрнулась и рухнула. Правое запястье обожгла боль. Я с трудом поднялась, прижимая руку к груди, промокшие юбки, тяжёлые, будто кожаные, били по ногам.

Ветер визжал, как мандрагора, которую выдирают из земли. Libera nos a malo. Я пыталась бежать. In Nomine… In Nomine Patris et… Удары грома отбрасывали меня назад. Молнии вспыхивали, как синие вены.

Внезапно я увидела впереди маленькую ведьму. Пряди мокрых волос, как змеи, облепили её голову, на плече, широко раскинув крылья, сидел и громко каркал огромный ворон.

Потом всё снова погрузилось в темноту. Я прислонилась к дереву, сползла вниз по стволу, сжимая запястье и задыхаясь от боли. Дождь хлестал по лицу. Воздух не попадал в лёгкие, только вода. Я захлёбывалась, тонула.

Прямо передо мной раздалось хриплое карканье. Передо мной, протягивая тонкую, как чёртов коготь руку, стояла девочка-ведьма. Она сделала шаг назад, словно поясняя, что не причинит мне вреда, и поманила за собой. Потом пошла прочь, не глядя, иду ли я за ней. Внезапно мне стало страшно, что она уйдёт и я снова останусь одна. Я с трудом поднялясь на ноги.

— Постой, прошу тебя, подожди!

Она не обернулась, но остановилась, ожидая, а почуяв, что я рядом, так же быстро двинулась дальше. На плече у неё покачивался ворон. Он следил за мной, как будто был её глазами.

Я шла через дождь за ней, как маленькая девочка за матерью, спотыкалась в грязи, промокшая обувь и юбки тянули вниз на каждом шагу. Я едва различала перед собой тёмную фигурку с бледной, мокрой и поблёскивающей от дождя кожей. Только сейчас я сообразила, что девочка голая.

Я тащилась вперёд, прижимая к себе пульсирующую от боли руку, охваченная ужасом ожидания, что в любую минуту на меня из темноты налетит это чудовище. И когда я почувствовала, что не в силах больше сделать ни шага, передо мной показались открытые ворота бегинажа. Я остановилась, ничего не понимая. Привратница Марта выглянула из ворот и с криком выбежала навстречу. За ней — несколько бегинок с фонарями в руках, как будто собравшихся в дорогу. Куда они ходили и когда? Женщины окружили меня.

— Хвала небесам, ты жива! Мы боялись худшего. Собрались идти тебя искать.

Я не могла говорить, лицо онемело, ноги подкашивались. Я пошатнулась и почувствовала, как чьи-то руки обнимают и поддерживают меня. Кто-то коснулся моей руки, и я вскрикнула от боли.

— Ведите её в дом, бедняжка так измучена. Надо поскорее снять мокрую одежду пока она не подхватила простуду. А Целительница Марта с тобой, Настоятельница Марта? Где она? Ты оставила её в безопасном месте?

— Разве она не здесь? — я едва узнала свой охрипший голос.

Все молчали. Женщины переглядывались, и никто не говорил ни слова. Потом Кухарка Марта обняла меня.

— Её лошадь вернулась одна, как и твоя. Мы думали, вы вместе. Но не волнуйся, Настоятельница Марта, мы её найдём. Должно быть, она на дороге, за тобой. Ты ходишь так быстро, никто угнаться не может.

Пега решительно кивнула.

— Мне знакома каждая пядь этой дороги, даже в темноте. Скажи, где вы с ней расстались, и мы найдём её прежде, чем ты успеешь обсохнуть у очага. Иди в тепло и не волнуйся.