Учитель

I

Мне исполнилось шесть лет, когда родители начали советоваться между собой, как быть с моим учением. У нас школы не было, и дети ходили учиться в город, расположенный довольно далеко, — уходили они утром и только к вечеру возвращались. Мне бы такие прогулки наверняка пришлись по душе; ребята рассказывали, как они по дороге проказничают, как в пору земляники и черники забегают в лес и лазают по деревьям, как забавляются они разными играми по пути в школу и во время перемены. Но у родителей на этот счет были другие суждения: они говорили, что если предоставить меня на целый день самой себе, то я совсем отобьюсь от рук, и потому решили отправить меня в Хвалин, там я буду ходить в школу, а жить и столоваться у моей крестной. Соседи уговаривали мать и отца не отдавать меня в деревенскую школу, ссылаясь на то, что ничему я там не научусь, ведь в деревне нет таких образованных учителей, как в городе. Родители, однако, остались при своем, и после трогательного прощания отец отвез меня в деревню. Они не ошиблись, полагая, что для приобретения жизненного опыта деревенская школа со знающим, добросовестным учителем будет для меня полезнее, чем городская. Они хорошо знали, что не только в больших городах, но кое-где и в маленьких городишках школьный учитель любит разыгрывать из себя профессора, требует, чтобы его так называли и родители и ученики, и в гордыне своей не хочет снизойти, как бы это следовало, до своих учеников ни в общении, ни в разговоре. Обычно такой учитель прежде всего занимается с учениками самых богатых родителей, а когда уроки подходят к концу, то оказывается, что для детей бедняков у него уже не остается времени. И только когда он дает частные уроки, за которые получает особую плату, то до конца раскрывает перед учениками тайны любого предмета, разъясняет самые сложные задания, внимательно исправляет их ошибки. Кроме того, начальные городские школы всегда переполнены и из них трудно перейти в старшие классы.

Я знала о школе лишь по рассказам соседских ребят и испытывала перед нею какой-то страх, чему в немалой степени способствовали и мои домашние. Если я совершала что-нибудь недозволенное, они сразу же грозили мне: «Ну, подожди, подожди! Вот пойдешь в школу, там тебе покажут, где раки зимуют!». И старая няня, стараясь утешить меня, тоже говорила: «Голубка моя, ничего не поделаешь, так уже ведется на белом свете. Учение — это мучение, и каждому суждено это перетерпеть. Когда я ходила в школу, то мне там тоже не раз доставалось». Слышала я также, как жена приказчика всячески поносила школу, упрямо твердя при этом, что свое дитя ни за что туда не пошлет. Дескать, сама она в школе не училась, не умеет ни читать, ни писать, но живет не хуже других, а для того, чтобы ее ребенок мог прочесть молитву и расписаться, в школу ходить совсем не обязательно. Отец сам его этому за несколько зимних вечеров научит. Но та же самая женщина, когда ее принудили отдать дитятю учиться, ругала его и била немилосердно, выпроваживая в школу. Так что ничего удивительного: я боялась школы больше всего на свете.

Когда первый раз я проснулась утром в Хвалине, мне показалось, что несчастнее меня нет человека во всем мире. Со слезами вставала, с плачем одевалась. Во время завтрака наказывала крестная тете Анежке:

— Пойдешь за мясом, проводи девочку в школу, ее там уже ждут.

Внутри у меня хрипело, как в ходиках, но плакать при крестной было боязно.

Крестная, женщина добрая и благоразумная, не имела привычки проявлять свои чувства на людях и те, кто не был с ней знаком близко, считали ее человеком холодным и бессердечным. Она и своих детей никогда не баловала, хотя готова была отдать за них жизнь. Я же привыкла к приветливым лицам и ласковым взглядам родных, к их заботе, когда мне было плохо, к материнскому поцелую перед сном. Я не могла привыкнуть к новым людям, которые, на мой взгляд, относились ко мне холодно и равнодушно. Сердце мое трепыхалось, как птичка в клетке, а глаза были на мокром месте. Тетя Анежка взяла свою корзину, а мне через плечо повесила ранец с букварем. Тут уж я не могла удержаться от слез. Когда же крестная спросила, что со мной происходит, от страха пришла мне в голову мысль сослаться на болезнь. Дома я слышала, что дети так иногда поступают.

— У меня живот болит, — сказала я.

Но крестная была женщина умная и по моим глазам увидела, что я лгу. Похлопав меня по плечу, она проговорила с улыбкой:

— Пускай себе болит, поболит, да и перестанет. А ты иди в школу, там тебе понадобится не живот, а голова!

Я покраснела. Анежка взяла меня за руку, и мы вышли. Внизу, у калитки, снова напал на меня страх, схватилась я за столб и закричала, что в школу не пойду.

— Ну, этого еще только не хватало, — начала Анежка, — зачем тебя родители сюда прислали, как не в школе учиться?

— Лучше я завтра пойду, — умоляла я.

— Завтра, как и сегодня, школа останется школой; иди, не бойся, никто тебя там не укусит, — ворчала тетя.

— Но меня там будут бить, — всхлипывала я.

— Если будешь хорошо себя вести, никто тебя бить не будет, пан учитель добрый. А теперь хватит, пойдем по-хорошему, не то тебя с позором поведу в школу на веревке!

Мне уже было все равно, и я безвольно пошла, ничего не видя сквозь слезы, спотыкаясь о каждый камень.

Жили мы в старинном каменном доме — «рыцарском замке», как его называли, — стоящем на скале. При доме были двор и большой сад. Внизу виднелся пруд, заросший камышом; вдоль пруда на возвышенности расположились постройки, окруженные фруктовыми садами и огородами. Напротив, на самой вершине косогора, стоял костел, дальше дом приходского священника, школа и очень красивые маленькие домики. У пруда возле плотины стояла мельница, рядом с ней пивоварня, а еще ниже, в долине, в два ряда вытянулись дома и избушки. Когда мы проходили через плотину, Анежка стала показывать мне, где что находится и куда нужно идти, если что-нибудь понадобится. У костела нас догнали дети, идущие в школу. Они радушно поздоровались и с улыбкой оглядели нас. Я успокоилась и перестала плакать.

— Видишь, это идут твои подруги! — сказала Анежка. Мы подошли к костелу и кладбищу, окруженному стеной. — Вот посмотри, это наш костел! В дни святой Юлии здесь бывает так же людно, как и на ярмарке. А это дом священника. У него прекрасный сад, и если ты будешь хорошо учиться, он разрешит тебе ходить в свой сад и угостит тебя фруктами. Он очень любит детей. А вот и школа! — воскликнула Анежка.

Мы остановились перед одноэтажным, очень приветливым деревянным зданием; школьное крыльцо облицовано камнем, а возле него растет старая липа; с правой стороны у входа — палисадник с цветочными клумбами. Все это очень напомнило мне родной дом, особенно гнезда ласточек под крышей. За школой был виден сад. У порога лежал пучок соломы; тетя наказала мне, чтобы я всегда обтирала свою обувь, — учитель любит, когда ученики соблюдают чистоту. Сердце мое затрепетало от страха, едва я переступила порог школы, но плакать было стыдно. Вдруг боковые двери отворились, и в прихожую вошел учитель. Увидев нас, он приподнял над головой черную бархатную шапочку, ответил на приветствие Анежки, наклонился ко мне, взял меня за руку, погладил и очень сердечно проговорил:

— Ведь это же Бетушка, моя новая ученица, не правда ли? Из тебя вырастет хорошая девушка!

— Ее родители просят засвидетельствовать вам свое почтение. Будьте с ней терпеливы, пан учитель, — говорит Анежка.

— Я со всеми одинаков, пани Анежка, — ответил ей учитель.

Анежка еще раз попросила меня быть послушной и ушла. Учитель проводил ее до порога. На сердце у меня сразу легче стало, как только я своими глазами увидела пана учителя и услышала его ласковый голос. Дома, да и от ребят, наслушалась я, будто учитель всегда насквозь пропитан табаком, жилет и пальцы у него в табаке, под мышкой он носит палку, когда же сердится, то скрипит зубами, бросает ребенка через колено и бьет куда попало. Учитель представлялся мне страшным безобразным человеком, и я боялась его больше, чем домового.

Ни совсем иным оказался хвалинский учитель! Волосы, белые как снег, падали ему на плечи; на макушке — лысина, прикрытая обыкновенной черной шапочкой. Лицо в морщинах, но красивое и приветливое; голубые глаза ласково смотрели на каждого из нас; на пиджаке не было ни пылинки, а под мышкой он держал не палку, а книгу. Проводив Анежку, он взял меня за руку, и мы вошли в класс. Учитель снял свою шапочку, и ученики все как один встали, приветствуя его. Он тепло с ними поздоровался и спросил:

— Сегодня все пришли на занятия? Никто не отсутствует?

— Никто! — хором отозвались ученики.

— Мне приятно это слышать. Теперь вас будет на одного больше. Я привел себе новую ученицу, а вам подругу. Надеюсь, вы хорошо примете Бетушку и будете ее любить, — сказал учитель, показывая на меня.

— Будем, — отозвались девочки и приветливо мне заулыбались. Мальчики смотрели на меня молча. Затем учитель посадил меня за третью парту, возле Барушки, дочери пекаря, и поинтересовался, что я принесла с собой. Взглянув на мою книжку, спросил, умею ли я читать, показал мне, куда я должна класть ранец, как сидеть. Потом он снова встал перед нами и, скрестив на груди руки, проговорил:

— А теперь, дети, помолимся!

Ученики, уже ожидавшие этого момента, послушно встали и, также скрестив на груди руки, тихим голосом повторяли за учителем краткую молитву. Глядя на его искреннюю набожность, мы старались во всем ему подражать, и никому в голову не приходило вертеться во время молитвы, разговаривать, а тем более проказничать. Когда же мы готовились к исповеди или святому причастию, он опускался перед креслом на колени и снова произносил короткие, но очень трогательные слова молитвы. В заключение мы пели песни, хотя и религиозного содержания, но призывающие к учению, хорошему поведению и трудолюбию. После этого начались занятия.

Я напрасно оглядывалась по сторонам, ища розги, скамейку для дураков, мешочек с горохом, на который ставят на колени провинившихся учениц, доску позора и другие орудия пыток, о которых наслышалась дома. Здесь ничего этого не было. Посреди класса на белой стене красовалась картина «Христос, благословляющий младенцев»; над столом пана учителя висели портрет императора и различные виды Праги, а на боковой стене — географическая карта Чехии и в рамке под стеклом менявшиеся каждую неделю изречения, обычно нравственного содержания. В понедельник на уроке чистописания учитель вывешивал на стене работу ученика, который на прошлой неделе выполнил задание лучше всех. На уроках чистописания мы писали всегда только одно изречение. Перед этим учитель всякий раз показывал, как нужно писать ту или иную букву, после чего мы выводили эти буквы на своих грифельных досках и в тетрадях; потом он писал отдельные слова, у каждого ученика проверял написанное и наконец, убедившись, что все сделано правильно, записывал на доске всю фразу. Эти короткие изречения всегда содержали какие-нибудь новые и полезные сведения, а будучи краткими, хорошо запоминались. Тому, кто лучше всех выполнял задание, выпадала особая честь. Пан учитель вывешивал его работу под стеклом на стене, где она оставалась до следующего понедельника.

Около двери в углу комнаты была печь, облицованная зеленым кафелем, старая-престарая, но зимой исходило от нее приятное тепло. Три окна на противоположной стене позволяли увидеть замок, зеленые холмы позади него и сосновый лесок. У печки стоял шкаф, в котором хранились сочинения учеников, книги и другие школьные принадлежности. Когда учитель открыл при мне этот шкаф, Барушка, толкнув меня локтем, указала головой на книгу в красном переплете с золотым обрезом и прошептала:

— Вот она, золотая книга!

— А где черная? — спросила я.

— У нас нет черной книги, а в золотую записывают самых, лучших и после экзаменов объявляют вслух их фамилии. Сам пан викарий вручает им в награду картинки и книги!

В этом же шкафу увидела я разных зверюшек — белку, ласку, хорька, а также птиц, которых я раньше не знала. Они стояли и сидели там в самых причудливых позах. В голове у меня все смешалось. Как они живут? Почему не выходят наружу? Мне это было непонятно, но в ту минуту, когда я уже собралась было спросить об этом Барушку, учитель, читая с малышами рассказ о белке, подошел к шкафу, достал оттуда белку, сидящую на пеньке, и, показывая ее, начал объяснять, как она выглядит, чем питается, какие у нее повадки и как она ведет себя в лесу. И только тогда я поняла, что это не живой зверек, а просто чучело. Затем учитель спросил нас:

— Дети, а что же вам все-таки не нравится в белке?

Я ответила, что она грызунья и все портит. Учитель похвалил мой ответ, повторил его детям, а я, не дыша от счастья, не спускала с учителя глаз, боясь пропустить хоть одно его слово. Весь урок мысль о золотой книге не давала мне покоя. Вот если бы мою фамилию вписали туда! Когда в обеденный перерыв я пришла из школы, тетя Анежка сказала мне:

— Ну-ка покажись! Цела ли ты? Не растерзали тебя в школе?

Я молчала и только улыбалась. После обеда я сама без напоминания взяла ранец и с радостью побежала в школу.