Уж замуж невтерпеж

Глава 1

Жаркое дыхание лета на исходе ягодника радует почти всех: и селян — сельхоз работы можно спокойно вести, и детвору — купаться можно даже в лужах, и молодежь — в теплые ночи можно гулять до полуночи, да еще много кого. Кроме меня. Мне постоянно хочется либо плакать, либо руки на себя наложить, в смысле утопиться, повеситься, отравиться, ну и прочие прелестные вещи с собой сотворить. С чего бы так? Да есть причины, точнее причина… Хотелось бы о ней забыть, да не выйдет: едва начнешь забывать, как мимолетный взгляд на левую руку, случайное касание… и снова все всплывает. А казалось бы: ну что такого может быть в тоненьком колечке в виде венка из дубовых листиков?

Ох, сплошной туман в моей жизни. Не могу сказать, что все начиналось замечательно, но и не смертельно. В своем замужестве виновата я одна. Да-да, именно в замужестве, хотя… Ну, какая я жена, когда муж неизвестно где, и кроме странного кольца и не менее странного обряда в Дубовом Граде, причем все это я помню очень плохо, ничто не говорит о моем новом статусе. Если бы я тогда не влезла со своим дурацким предложением поискать секстант!.. Да что теперь убиваться? Бесполезно, как и пытаться стащить кольцо с пальца: не мешает, не жмет, но не снимается!

Тогда, в Дубовом Граде, на утро после — язык не поворачивается назвать то, что было венчанием, — обряда, едва мы вышли из домика, как нас обступили разбойники, и Гудраш ласково так поинтересовался: "А где же простынь с брачного ложа?" Я, глупая, ничего не поняла в тот момент, зато Фларимон сразу разобрался: такой абсолютной злости или ярости я никогда не видела на его лице. Он сквозь зубы прошипел:

— Можешь убивать, но я не стану больше плясать под вашу дудку!

Выходит, они его силком заставили жениться на мне? Расспросить не удалось, поскольку Фларимон буквально схватил меня как сумку, свистнул Лойриту и, когда конь подлетел аки птица к нам, закинул меня в седло (я даже испугаться не успела, как и упасть!), запрыгнул сам, и мы лихо сорвались с места. Собственно говоря, таким вот лихим образом мы проскакали всю дорогу. На выезде из леса Фларимон придержал коня, будто засомневавшись в правильности своих поступков, но вскоре опять пришпорил Лойрита. Правда, этих нескольких мгновений мне хватило чтобы поблагодарить Лешего: я вспомнила как он подходил ко мне после обряда — он пытался меня защитить, не зная даже, что мне грозит. Я понимаю, почему он опоздал… Теперь знаю: волхв Нэра, а может и кто другой, закрыл Дубовый Град кольцом на крови деревьев. Думаете, такого не может быть? У деревьев нет крови? А что же тогда вы видите, когда срезаете ветку или срубаете дерево под корень? Сок? А что это, как не кровь?! И каково же было Лешему, который знал все эти деревья с самого их рождения, следил за ними, словно за малыми детьми, а потом… Представить себе такого не могу… Поэтому, даже зная, что мне будет плохо, я… Нет, я не стала призывать золото, как в прошлый раз, и не пыталась его найти. Закрыв глаза, попросила Старый Лес показать мне Лешего, точнее то место, где он любит отдыхать. Как и всякое магическое существо (а все живое и неживое обладает магией изначально), Лес ответил, явив моему взору маленькую полянку в самой своей глубине. Там росли такие красивые цветы: ярко-желтые лепестки с красной окантовкой. Стараясь не нарушить их жизни, я тихонечко попросила золотую пыль, скрывающуюся в земле, слиться с желтыми лепестками. Миг, и золотистые искорки пробежались по головкам цветков, даруя им новый облик. Спасибо, Леший, мне жаль…

Дальнейшее путешествие даже описывать муторно: Фларимон, а вместе с ним я и Лойрит, скакал и днем, и ночью (да, вез нас Лойрит, но порой казалось, что наоборот), изредка останавливаясь на ночлег (питались всухомятку — сердобольные жители Дубового Града, словно пытаясь загладить вину, загрузили снедью от всей души — почти всегда на ходу, о водных процедурах я даже не заикалась — боялась гнева Фларимона). Как такую гонку выдержал Лойрит, мне не понятно, но он и не возражал. Только шикарная коричневая шкура была сплошь покрыта пылью — нам еще повезло, что за все время пути не было дождей. Но на то и ньяр зовут ньяром — все-таки самый жаркий и засушливый месяц в году. На стоянках Фларимон просил прощения у коня, тот отвечал (честное слово!) ему терпеливым фырканьем. Со мной Фларимон не разговаривал вообще, никогда и ни под каким предлогом. Даже не смотреть на меня старался, хотя тот факт, что он вез мою персону на своем коне, посадив перед собой и поддерживая одной рукой, явно этому не способствовал, да и передача съестного из рук в руки тоже.

Лично для меня вся дорога слилась в одно туманное марево, и совсем не потому, что везде стоял туман — скорость передвижения была, мягко говоря, очень большая. А поскольку с географией у меня туго, так же как и с ориентированием на местности, я совсем не понимала где мы едем, куда мы едем… Иногда Фларимон сверялся с картой, но моей серой личности не было позволено заглянуть в нее хотя бы одним глазом. По моим весьма сомнительным предположениям мы направлялись куда-то на север. Почему я так решила? Сложно сказать, видимо какие-то познания по краеведению, полученные в домашних походах с папа — когда он собирал съестного на три дня (а уходило за день!), маман одевала старшего брата, меня и близняшек как в дальнюю дорогу, и мы дружной компанией топали в близлежащую рощу, чтобы побегать, порезвиться, поизображать лесных жителей, — сохранились и теперь всплывали по собственному почину. Деревья все больше хвойные, полей мало (или мы их объезжали стороной?), да и солнце по-другому встает: выше, позже…

На восьмые сутки мы подъехали к замку. На один из дней рождения брату подарили очередной игрушечный корабль: сработан он был не ахти, в том смысле, что казалось, будто он сделан топором в два замаха — нос, как у вздорной девицы, был задран к небесам и выдавался вперед практически в единоличном плавании, борта похожи на угол покосившегося дома, причем основательно так покосившегося — одним словом, произведение топорного искусства, иначе и не скажу. Так вот замок, к которому мы подъехали, выглядел, как и тот игрушечный кораблик: постройка углом выступала вперед, две стены резко «прятались» за него — «корабль» гордо взмывал на зеленых волнах кленов и орехов (на мой взгляд, это уже полная стратегическая глупость: в кронах деревьев удобно прятаться нападающим — не обстреляешь даже, только выходить самим и лично бить морды). А я еще один недостаток нашла в себе, точнее в моем кругозоре: совершенно ничего не понимаю в архитектуре. Плохо, да что поделать.

Как и в героических сказаниях, мы стояли на холме, пусть и невысоком, и молча взирали на замок: Фларимон, похоже, сомневался в правильности своих действий и мысленно оценивал поступки, Лойрит практически выбился из сил, а я — как я уже говорила, со мной не разговаривали, так что зазря сотрясать воздух не стала. Видимо приняв решение, Фларимон легко дернул поводья, и мы направились в сторону замка. При ближайшем рассмотрении замок вызывал еще больше недоумения: по сугубо моему личному мнению, вся постройка напоминала плод больной фантазии сумасшедшего архитектора — выдающийся угол был по самому краю обрублен и прямо по центру находились створки ворот, стены соединялись где-то вдалеке. Если я хоть что-то поняла, то вся замковая постройка представляет собой вытянутый ромб. Хотя это можно увидеть лишь с высоты птичьего полета, вот только птицам глубоко начхать, если не сказать хуже, на замковый вид сверху — сия мысль у меня возникла по оригинальной раскраске крыши.

Нас встречали, в смысле едва мы подъехали к хорошо утоптанной дороге к замку, как ворота распахнулись, и навстречу явилась целая кавалькада: в центре — некто большой и грузный с развевающимся на коническом шлеме стягом (первый раз видела такую конструкцию!), впереди тщедушный всадник на… ослике, по бокам явно два пажа или оруженосца, замыкающими были еще двое в темных одеждах и с пиками в руках — скорее всего стражи. Я, конечно, не воин и не стратег, но, на мой взгляд, стражи должны были ехать первыми. Встретились мы, как говорится, на середине. Ну что сказать… Всадник, ехавший первым, неожиданно уступил дорогу тому, что в центре, и я с глубоким удивлением поняла, что конструкция, ранее принятая мной за шлем, на самом деле геннен со шлейфом. Гм, дама, носившая его, обладала очень крупными формами и гренадерским ростом, возвышаясь над окружающими более чем на голову (и это без колпачка, именуемого генненом!). Дама приблизилась к нам. Лицо женщины соответствовало фигуре: объемистое и напыщенное.

— Фларимон, дражайший мой! — воскликнула она и кинулась обнимать «дражайшего».

Хочу заметить только одно: с лошади она не сходила, мы вроде как тоже, меня никуда не девали, но дама презрела все эти преграды, дабы заключить в объятия усталого путника в лице Фларимона. Можно лишь позавидовать мужеству животных: и Лойрит, и лошадь дамы стоически выдержали атаку. В отличие от Фларимона: он дернулся, будто к нему не женщина с объятиями кинулась, а, как минимум, упырь или еще какой монстр. Меня сплющило, как капусту в бочке под гнетом, но никто этого не замечал!

— Тетушка… — наконец, прохрипел Фларимон, предпринимая попытки освободиться из цепких объятий.

— Ох, дражайший Фларимон, какая честь и радость видеть тебя в стенах Ориенрога! — прогрохотала дамочка, но из объятий парня, а вместе с ним и меня, выпустила.

Ого, значит замок, к которому мы прибыли, именуется Ориенрог. Пафосное и громоздкое название, знать бы еще, что оно означает.

Как и положено, далее последовала церемония представления.

— Эредет, познакомься с моей тетей — леди Хафела Килииентри, — церемонным голосом произнес Фларимон.

Я вежливо кивнула, стараясь не обращать внимания на грубое игнорирование моей персоны со стороны леди Хафелы.

— Тетушка, позволь представить тебе Эредет… мою жену…

Помнится, однажды летом Сарга и деревенские мальчишки наловили на озере раков. Причем им крупно повезло, поскольку в их неумелые сети попался огромный рак, наверное, старшой всем ракам озера. Гордые добычей, мальчишки притащили рака к нам домой, дабы похвастаться перед родителями. В это время у нас гостил очередной родственник папа (вроде бы как пятиюродный дядя), мужчина солидных размеров — не во всякое кресло поместится. Не знаю уж как, но он умудрился сесть на рака. Глаза бедного создания и так от природы вытаращенные, похоже, решили отправиться в самостоятельное путешествие к родному озеру. Собственно говоря, леди Хафела после моего представления выглядела примерно так же! Бедная женщина, нельзя же так людей пугать — мысленно посочувствовала я ей. Знала бы, кому сочувствовала…

Толком не оправившись, и все еще кося на меня вытаращенными глазами, тетушка отконвоировала нас в замок. Несмотря на шоковый прием, мне выделили приличную комнату, где меня ожидала огромная бадья с теплой водой и душистыми настоями, в которую я, естественно, немедля запрыгнула — вы сами попробуйте воссоздать наш путь, тогда поймете, что грязь, пыль и боль в затекших ногах и спине — отличные причины для повторения моего поступка. Я, наверное, больше часа блаженствовала в воде, приносившей усталому телу покой, медленно, но верно погружаясь в сон. С огромным усилием сама себя заставила выбраться из бадьи, кое-как вытереться льняной простыней. Полусонная забралась в постель, завернувшись все в ту же льняную простынь: вообще-то, я ее не снимала, то есть вытиралась, заматывалась, а потом…

Это меня и сгубило: не знаю, кто мою персону пожалел, но будить пришла служанка только на следующий день, причем ближе к обеду. Не обнаружив своей многострадальной одежды, вынуждена была нарядиться в предложенное: узкая длинная туника серого, прямо-таки мышиного цвета, поверх льняного платья-рубахи такого же веселого оттенка. Одна радость: мне, наконец, дали более-менее нормальную обувь — серо-коричневые дерюжные ступечи. Знаю, что такая обувь больше подходит служанкам, ведь придумана специально для того, чтобы они относительно бесшумно скользили по дому, не смея тревожить слух господ, но мои лапоточки остались где-то в Дубовом Граде, а вновь расхаживать босиком не хотелось. Разбудившая меня служанка проводила в основные покои на встречу с владелицей замка, как я надеялась — в столовый зал. Увы, надеждам не суждено было оправдаться: меня ожидали в большом гостином холле, где почти по центру на возвышении стояло кресло, которое полностью закрывала собой хозяйка замка. Радости от новой встречи на ее лице я не обнаружила, посчитав это верным признаком очередных неприятностей, что в принципе так и было: леди Хафела буквально огорошила меня сообщением об отъезде Фларимона на рассвете. Я… была в шоке: он бросил меня у совершенно незнакомых людей, ничего не сказав, даже не предупредив!..

Сейчас, по прошествии трех недель обида несколько притупилась, но не исчезла. Да и куда ей исчезать, если каждый день от зари до зари мне всеми способами напоминают о ней? Леди Хафела со свойственной ей страстью, вполне угадывавшейся еще по тем объятиям при встрече, принялась за мое воспитание. А все потому, что в первый же день меня угораздило попросить взамен серебряной ложки с золотым черенком деревянную. Какой вид оскорбленной невинности был и у леди Хафелы, и у советника Бибиру (тот самый тщедушный всадник на ослике во встречающей делегации), и у слуг, прислуживающих за столом, не передать. С тех самых пор из меня пытаются сделать настоящую даму, устраивая совершенно ненужные уроки этикета, геральдики и прочей чепухи, которую я знаю с самого детства. Переубеждать не стала, тем более что по какой-то причине окружающие решили, будто я не умею читать и писать. Мне это, откровенно говоря, на руку.

Однако предел терпения есть у каждого, и мой, похоже, на исходе. Вот и сбегаю я в окружающий замок парк, прячась в тени кленов, с наслаждением вдыхая аромат орехов, совершенно не желая выслушивать очередную нотацию из уст светоча добродетели (это она так считает!) — тетушки Хафелы. Причем я обязана обращаться к ней не как к тетушке, хотя того требует представление Фларимона, а только как к леди Хафеле — дамочка всеми своими значительными телесами гордится этим титулом, который по здравому размышлению и все той же геральдике, точнее сословной науке ей не принадлежит: лордом был ее муж — действительно кровный родственник Фларимона, хоть и дальний (я-то первое время ужасалась, что у муженька такая родственница, всерьез опасаясь за наследственность, но потом из разговоров слуг поняла, что это не так), а Хафела была дочерью местного селянина, достаточно богатого и пробивного, чтобы суметь выдать дочь замуж за рыцаря, да еще и за лорда.

А вот кто я? Мой папа — рыцарь. Получив замок в наследство, он стал лордом: рыцарь, владеющий землей, пусть даже малым пятачком, именуется лордом, никак иначе! Могут быть еще и лендлорды — это когда за особые заслуги перед Отечеством, король награждает рыцаря или лорда землей, причем титул лендлорда принадлежит только ему и не переходит на семью, исчезая вместе со смертью самого лендлорда. Таких на самом деле немного: то ли дело в скудости королевских угодий, то ли критерии оценки заслуг высоки… Моя маман, выйдя замуж за папа, стала леди. Как дети лорда, Сарга, я и близнецы именуемся господами, точнее Сарга и Тель — господа, сыновья лорда (длинно, не спорю, но так уж заведено), а мы с Тели — госпожи-леди. Титул лорда сразу не перейдет по наследству: мальчикам надо вначале стать рыцарями, только потом они могут быть лордами. Что же касается нас с сестрой… сословность умалчивает об этом. Я точно знаю, что Фларимон — рыцарь, но есть ли у него земля? Скорее всего, нет, иначе стал бы он меня везти в Ориенрог? К рыцарю обращаются «сэр», иногда, желая подчеркнуть степень уважения, "сэр рыцарь". А как обращаются к жене рыцаря, ну не «сэра» же?! Может показаться странным, что я до сих пор не знаю этого, хотя в замке должны ко мне обращаться соответственно. Все дело в том, что никто из домочадцев, кроме Хафелы и Бибиру, не знает о моем статусе: слугам меня представили, причем не официально, а через случайные сплетни и разговоры, как бедную родственницу, которую Фларимон нашел и вернул в лоно семьи, оставив на попечении многомудрой тетушки Хафелы. Все просто, дальше некуда… В близлежащие деревни, о существовании которых я узнала случайно (да, я предполагала, что около замка должны быть поселения, ведь раньше и сейчас люди селились поближе к ним, считая, что в случае войны или еще какого бедствия они смогут переждать до лучших времен под его защитой. Но, учитывая странности самого замка, однозначно утверждать не стоило!), когда на одной из воскресных месс во славу Всевышнего в маленькой часовне замка, сидящие позади меня служанки рассуждали о том, как хорош молодой пастырь из Оривиц, что в четырех лигах от Ориенрога. Один раз я даже осмелилась попросить разрешения побывать в деревне (разрешение просить пришлось, потому как слуги — одни с вежливыми улыбками, а некоторые и в наглую ухмыляясь — не пускали меня за порог), на что получила дикий визг в исполнении дуэта Хафела-Бибиру и полнейший запрет даже на подобные мысли. Больше я не подходила, но, не зная где именно находятся деревни, самовольно отправиться не могла. А сделать это надо было уже и не из простого любопытства: почти два месяца от меня нет вестей родителям. Даже представить боюсь, что может сделать маман в гневе и беспокойстве. Мне бы письмо отправить… Надеюсь, девочка-горничная, приставленная ко мне не столько для помощи, сколько для слежки, все же не заметила, как я упросила младшего поваренка снести на вестовой стан в Енере письмо.

Настойчивое урчание желудка вернуло к проблемам насущным. Почему проблемам? На взгляд леди Хафелы я слишком худенькая, маленькая и слабенькая, поэтому меня надо кормить только пищей, способствующей росту. Таковой была определена морковь… Морковь вареная, морковь жаренная, пюре из моркови, морковный крем к морковному соку!.. Брр… По-моему, я скоро сама стану похожей на морковь — такая же оранжевая и противная! И только благодаря изучению замка, мне удалось найти кухню, где сердобольные кухарки подкармливали меня хлебом (раньше-то я его и не ела…) и яблоками, ну или еще чем, что удавалось урвать из-под строгого надзора Бибиру, оттеснившего даже старшего повара по части моего питания. Пора сделать очередной набег, хотя для этого придется вернуться в замок и, возможно, вытерпеть очередную встречу с тетушкой Хафелой.

О, легка на помине:

— Где ты была?! — от ярости, но скорее от страха, что я могла сходить в деревню, мощные телеса леди Килииентри сотрясались словно желе.

Стандартная фраза при встрече! На ум сразу приходит детский стишок:

"— Где ты была сегодня, киска?

— У королевы, у эльфийской…"

Дурацкий стих, поскольку у эльфов нет ни королев, ни королей, только Повелители. А это намного, несоизмеримо больше. Кто такой король? Тот, кто за определенную плату (деньги, продукты, услуги) берет «плательщика» под свою защиту: опекает, управляет, наказывает — все в целях защиты, но согласно видению «защитника». Повелитель же тот, кому беспрекословно позволяют повелевать собой, своим умом, своей жизнью… Но я отвлеклась, а за время моих рассуждений Хафела ухватила меня за руку и потащила в малый зал, прозванный мной, правда только мысленно, классной комнатой — именно там проходили всяческие занятия. Что на этот раз? О, судя по испуганному лицу служанки-ключницы, чтение «Олефии». Я уже говорила, что пребывание в глубоком заблуждении относительно моей грамотности мне на руку? Так вот нечтение, если так можно сказать, — одно из этих преимуществ. «Олефия» — книга-наставление для невест и молодых жен: восемьсот пятьдесят листов текста о том, как должна вести себя жена.

— "О, супруг мой богоданный,

Желаешь что, мой господин?" — заголосила ключница, украдкой смахивая слезу — читаем книгу уж который день и все одно и то же: эта придурошная Олефия носится со своим мужем, как с писаной торбой, если не больше, исполняя любую его прихоть, даже ту, что он и высказать-то толком не сумел.

Леди Хафела слушала с таким одухотворенным лицом, что и не на каждой проповеди пастыря Вижа у нее бывает. Интересно, с лордом Килииентри она вела себя подобным образом? Что-то подсказывает мне — все было с точностью до наоборот: на единственной картине, висящей в самом дальнем углу семейной галереи (я и туда уже забиралась), лорд был изображен слабым, если не сказать хлипким мужичонкой с тонкой бородкой и жиденькими усами, волос на голове замечено не было. За какие же заслуги лорд Килииентри получил рыцарский титул? Спрашивать не стала, поскольку слугам это явно неинтересно, а леди Хафела такое еще наплетет, если не забьется в истерике.

Странно то, что при всех попытках повысить мое образование, ни разу не рассказывали о семье Фларимона, его родословной и прочем. Может, считают, я знаю? Хм, разуверять не спешу, опасаясь влипнуть в неприятности. Мне и так хватает проблем, особенно с неоднократными попытками Хафелы, а вместе с ней и верного Бибиру, снять с меня кольцо. Первое время честно предупреждала — оно не снимается. Меня не слушали, и я перестала говорить. Уж что только не пробовали: и маслом руку заливали, и ниткой пытались, и мыльным раствором, и… Без толку: кольцо, вертясь вокруг пальца, ни в какую не желает сниматься. Я уже даже привыкла, порой и не замечаю его вовсе, а вот тетушке оно словно глаза жжет!

— Дама Эредет! — прогрохотало у меня над ухом. — Вы собираетесь отвечать на мой вопрос?

У-у… опять я замечталась и забыла, что после прочтения очередной главы меня экзаменуют. Обычно Хафела спрашивает грозным голосом: поняла ли я как должно вести себя приличной жене. Моего невнятного мычания вполне хватало, но видимо сегодня от меня хотели большего.

— Ну… нет, — выдала я, неожиданно даже для самой себя.

— Что?! — взревела Хафела.

Мда, умею общаться я с людьми…

— Да ты… Как ты… Я… — от избытка чувств словарный запас леди Килииентри иссяк.

И только когда на хрипы прибежал заботливый Бибиру и все с той же заботой облил тетушку Хафелу водой с ног до головы, она смогла четко сформулировать свою мысль, причем весьма лаконично:

— ВОН!

Она не конкретизировала, кто должен покинуть залу, поэтому снесло всех, будто ветром: и меня, и ключницу, и даже Бибиру. Я поспешила укрыться в своей комнате, которую по неизвестным мне причинам Хафела недолюбливала, а значит, практически не посещала.

— Да, Эредет, ничего хорошего… — поведала я своему слабому отражению в маленьком зеркале у тумбочки с кувшином и лоханью.

Откровенно говоря, наличие зеркальца меня всегда удивляло: Ориенрог, при всей его напыщенности и помпезности нынешней хозяйки, особым богатством не блистает, так что далеко не все предметы, соответствующие аристократическому статусу — как то: столовые приборы — всего один комплект, да и то лишь десять ложек и ножей, используется постоянно, видимо из опасения, что украсть могут, фарфоровые тарелки — по слухам есть немного, но выставляются по очень-очень большим праздникам, кровати с балдахинами лишь в двух господских спальнях, да и хозяйство, как в иной зажиточной деревенской семье ведется — все свое, хотя и не очень — имеются в замке. Но зеркальце, пусть плохенькое и маленькое, было, да еще и в моей комнате. Еще одна загадка в общий короб недомолвок, вопросов и сомнений.

В дверь постучали. Хм, судя по «стуку» — это Миришка: вечно испуганная девчонка с торчащими волосами, будто потрепанный сноп соломы, словно мышка скребется.

— Войдите, — стараюсь, чтобы голос не слишком выражал недовольство или обиду.

Так и есть, Миришка, придерживая ногой дверь, попыталась зайти в комнату. Если учесть, что при этом у нее в руках был поднос, груженный двумя тарелками и кувшинчиком с кружкой, то было поистине чудом ее стояние на ногах, а уж проникновение в комнату и подавно.

— Вот… э… Леди Хафела велела принести… ну… — запинаясь и заикаясь, выдала девчонка.

Эх, ну до чего же Хафела застращала местный народ: слово иной раз бояться сказать. Дабы лишний раз не мучить Миришку, я стала помогать ей с подносом, вернее просто забрала из рук и водрузила на плетеный стул у окна. Так, что у нас тут? Морковь варёная — пюре… бе! Морковь жаренная — с луком… два раза «бе»! Сок морковный… тут и говорить нечего!

А Миришка не уходит. Что ж еще?

— Мм… Ээ…

Она что, собралась пересказывать алфавит? Так не по порядку вроде бы.

— Дама Эредет, леди Хафела… она… — краснея и заикаясь, начала Миришка.

Я одобряюще улыбалась и кивала в такт головой. Видимо зря, потому как девчонка стала заикаться не в пример сильнее.

— Дама… — вновь начала она — раз десятый, не меньше!

— Эредет, — услужливо подсказала я ей.

— Ага…

Первый шаг сделан, двигаемся дальше.

— Леди…

— Хафела, — вновь подсказываю Миришке.

— Ага… — сосредоточено хмурит брови.

Так, леди Хафела хотела что-то передать даме Эредет, то бишь мне. Все просто. Осталось только выяснить, что передать-то просили.

— Просила… — следующий шаг, точнее слово из заиканий служанки.

— Передать? — предполагаю я.

— Ага! — обрадовалась девчонка.

Ну, надо же: у меня все задатки провидицы!

— Что передать? — приходится поторапливать ее, а то такими темпами мы к зиме управимся.

— Просила передать… — Миришке удалось связать в единое целое аж два слова — явный прогресс, но не достаточный, потому как ее заело на этой фразе. — Просила передать… Просила передать…

Мда, тяжелый случай. Но у меня нет желания ждать окончания сего дивного повествования. Значит, придется помочь Миришке выразить мысль и закончить передачу послания.

— Дама Эредет, леди Хафела просила передать… — связала в одну цепочку я предыдущие слова.

— Передать… — вновь кивнула девчонка и, ура, продолжила — Что за нед… над… леж…

Всевышний, а это-то что значит? Как перевести с испуганного языка на человеческий? А Миришка все спотыкается:

— Над… леж… недлеж… ее…

— Ненадлежащее? — божественная искра озарила мое измученное сознание.

— Ага! — от радости Миришка аж подпрыгнула.

— Дама Эредет, леди Хафела просила передать, что за ненадлежащее… — я вновь связала в единую цепочку произнесенные слова.

— За нед… над… — опять начала девчонка.

— Нет! — меня пробило на крик, но я быстро взяла себя в руки. — Давай ты скажешь, что дальше говорилось?

Служанка молча кивнула, с опаской глядя на мою скромную персону.

— И? — пришлось намекнуть.

Собравшись с духом, Миришка протараторила:

— … поведение вам приказано не покидать комнату до завтрашнего утра!

Оттарабанила и испуганно уставилась на меня, только сейчас осознав, что, во-первых, она все-таки передала распоряжение и, во-вторых, послание не самое приятное, кто знает, как я отреагирую. Вообще-то за все время пребывания в замке я ни разу не повысила голос, ни с кем не вступала в спор, до сегодняшнего дня не перечила, о смене ипостаси вообще молчу, но почему-то меня опасались. Вот и сейчас Миришка вся сжалась, даже голову в плечи втянула, будто ждала, что я кинусь на нее, как взбесившийся оборотень на невинную девицу. Странные они, ей-ей!

— Хорошо, можешь передать, что я… — язык не поворачивался сказать "подчиняюсь приказу", все внутри восстало против мысли о подобном. Пришлось пересилить свою гордость и буквально выдавить из себя — Останусь в комнате.

Мы с гордостью, или что там у меня в позу встало, пришли к компромиссу: я не стала говорить, что подчиняюсь приказу, но согласилась остаться в комнате до утра. Не слишком мудро, на мой взгляд — это я о подчинении, но…

Выпроводив Миришку за дверь — она от испуга еле ноги передвигала, я принялась за обед и ужин в одном лице. Да не есть его я стала, совсем наоборот: ну кто в здравом уме станет есть морковь в таком количестве? О лошадях и кроликах я не говорю! По счастливой случайности окно моей комнаты выходит не во внутренний двор — это я выяснила на второй день пребывания в замке, первый, как известно, я проспала. Осторожно подняла плошку с пюре и с радостью отправила его в дальний полет. За пюре последовала жареная морковь, легко и свободно покинув пределы замка — не в первый раз все выкидываю. А вот с соком у меня всегда неприятности: то на пол разольется, то на платье хлюпнется. Видимо, за свои страдания я заслужила немного благости, и сок практически без последствий покинул глиняный сосуд, лишь пара капель скользнула по пальцам. М-м, а сок был ничего — в меру сладкий, в меру холодный. Может, зря я его выплеснула? Воды-то мне вряд ли кто подаст, как никак наказанная. Эх, что ж теперь жалеть, да и не самая большая это проблема в моей жизни.

— Скорей бы… эах… письмо дошло… — едва сдерживая зевоту, поделилась я с зеркальцем.

Да, скорей бы дошло: боюсь представить, какой поиск может устроить маман, а папа ее, как всегда, поддержит. Вообще за всю свою относительно короткую жизнь я помню только один случай, когда мнение папа не совпало с мнением маман, и он его отстоял: Сарга тогда исполнилось четырнадцать и, наслушавшись военных баек кузена Руфьяна (на самом деле его звали иначе, но только слишком заковыристо, что даже родители путались во всех его именах без исключения), возжелал обучаться в Академии Воинов и Рыцарей. Маман не видела в том ничего предосудительного, но папа… Никогда не видела его в таком гневе, даже когда Сарга измудрился расколоть его лук, папа не ругался столь сильно. А тут… И сколько маман не уговаривала, сколько брат не грозился сбежать самовольно, папа был тверд. Устав от всех препираний, он сказал: "Пока я жив, ноги детей моих не будет в этом бедламе и скопище гнилости, как и Руфьяна в моем доме!" Маман тут же приняла сторону папа, и брату волей неволей пришлось согласиться: не обладая золотым даром, подобно мне, при весьма скромных собственных сбережениях, путешествовать на тот край Фелитии в неизвестном направлении не слишком разумное решение, а Сарга завсегда отличался разумностью и рассудительностью, ну, если отбросить все его мальчишеские выходки. Вскоре представился случай поучаствовать в настоящем рыцарском турнире, да не в качестве оруженосца, а полноправного участника воинства рыцарского (это когда толпа рыцарей собирается и непонятно с какой радости идет войной на такую же толпу рыцарей. Бьют друг дружку не сильно — пока кто-нибудь не упадет. То воинство, чьих рыцарей больше останется на ногах, объявляется победителем. Потом все вместе, забыв, кто за какое воинство сражался, идут в ближайший трактир и дружно празднуют победу!), так что Академия была на время забыта. После подсчета синяков и ушибов по результатам турнира даже слово «академия» для братца было большим ругательством.

Что-то я раззевалась, но спать вроде бы не хочется. Я так, только полежу чуть-чуть… Все равно на голодный желудок не поспишь… Просто закрою глаза, чтобы солнечный свет не так слепил… Странно — окно выходит на восток и после полудня солнца быть здесь не должно… Наверное… Тогда что ж так сверкает?.. Нет, спать я не буду… Всего лишь полежу… совсем чуточку…

Бывает так, проснешься и не знаешь отчего, что спугнуло хоровод сновидений. Да и не пробуждение это вовсе: дрема властвует над телом, мысли плавно текут, словно лодочка в речном тумане, но что-то чувствуется, что-то, происходящее вокруг тебя. То ли взгляд злобный, то ли шорох, то ли стук дверной щеколды разбудил меня. Но сон не покинул еще обитель разума, и двигаться совершенно не хотелось. Это-то меня и спасло, а может и нет. Кто-то явно заходил в мою комнату. Только почувствовав, что осталась одна, я открыла глаза и огляделась. За окном царили сумерки, вечерняя прохлада потихоньку струилась сквозь открытые створки. Покой и тишина. Слишком подозрительные…

Так и есть: за дверью кто-то шебуршал. Памятуя, что подслушивающий хорошего о себе не услышит, я все же решила покинуть постель и на цыпочках подобраться к двери. Хм, можно было и обычным шагом идти — в коридоре так пыхтели, что протопчись я как слон (вообще-то никогда слона не видела, но папа как-то рассказывал, что это очень большое животное на четырех ногах, с огромными ушами и длинным-длинным носом, который почему-то именуется хобот), и не заметили бы. А вот разговоры ведутся вполголоса.

Буквально влипнув в дверь, сумела разобрать, весьма сносно правда, разговоры.

— Ты уверен, что она не проснется? — ого, как яростно шипеть может тетушка Хафела.

— Да, госпожа, конечно, госпожа! — даже шепот у Бибиру получается подобострастным.

Хм, похоже, народ не жаждет моего пробуждения. С чего бы это?

— Правда?

— Да, госпожа, я добавил сонные капли и в пюре, и в жаркое ("жаркое"? Что это он так обозвал?), и в сок! Весь запас, что знахарь Захан давал.

— Весь кувшин? — Хафела едва не разрушила всю конспирацию удивленным криком.

— Весь, госпожа! — в голосе Бибиру слышалась гордость собой.

Гм, меня пытались убить или усыпить? Такое количество сонных капель, наверное, и того слона свалит наповал! Зачем же так изощряться? Теперь понятно с чего меня в сон потянуло. А ведь я всего лишь пару капель с ладони слизнула!

Вообще, это даже смешно: эти заговорщики специально под дверью стоят и рассказывают свои злодейские планы в отношении невинной девицы, то бишь меня? Я думала, такое бывает только в книгах, что кузина Франчина давала читать. Там все героини сплошь бедные, несчастные, слегка безумные (ну, а какая разумная девушка попрется неизвестно куда по собственному почину и вопреки советам окружающих, причем без денег, друзей и прочего?), но очень добродетельные девушки на выданье, герои — ветреные, безбашенные, нахальные, с закосом под разбойников, но очень милые и добрые внутри, а злодеи только и жаждут, как бы поделиться своими планами с главными героями, чтобы те успели все исправить. Но вот же происходит, причем со мной, да еще и наяву!

А разговор продолжается:

— Проследи, чтобы и утром она не выходила! — вновь «зашептала» Хафела.

— Конечно, госпожа!

— Не дай Всевышний, попадется на глаза пастырю Страуму! Говорят, он по утрам любит молиться на свежем воздухе, а тут она! Вдруг сболтнет еще, не приведи Всевышний, про замужество!

Выходит, меня «усыпили» из-за приезда какого-то пастыря Страума (а может Страуму? Не представлен он мне лично, увы)? Кто ж такой этот пастырь, что Хафела забеспокоилась до состояния полнейшей истерики? А «заговорщики» не утихают:

— Замки повесь на обе стороны засова! — опять шипит тетушка Хафела.

— Да, госпожа!

Мда, зачем на обе-то стороны вешать? Дверь только в одну открывается. Ну, можно конечно и с петель сорвать, да только зачем?

— Эх, Савер — лагодник! Плохие замки подсунул — никак не хотят закрываться! — почти во весь голос застонал Бибиру.

За что и получил от госпожи, о чем явственно свидетельствовали звуки снаружи. Честно говоря, только сонные капли и удержали бы меня от пробуждения после такой «тишины».

— Простите, госпожа, прошу Вас!

— У Всевышнего проси прощения! Да не отвлекайся ты, потом молиться будешь!

Э?.. Бибиру сразу принялся исполнять наказ Хафелы? С него станется: слишком подобострастный, заглядывающий в рот леди Килииентри в ожидании жемчужин мудрости из этого кладезя (рта естественно, а вы что подумали?), сдувающий пылинки с хозяйки, подслушивающий, подсматривающий, сплетничающий и ябедничающий в угоду ей же, готовый ради милости Хафелы подставить, оболгать другого — вот неполная характеристика вреднющего типа по имени Ворм Дирт, прозванный за особые заслуги Бибиру.

"Тихие" препирания заговорщиков навевали скуку. Я уж было решила вернуться в постель, как…

— А что с письмом? — пропыхтела Хафела, предположительно подпирая дверь — бедные доски обиженно скрипели, но ответить, как подобает, не могли.

— Нашли, госпожа, нашли!

Какое еще письмо? Уж не мое ли?

— И как ей удается подговаривать слуг помогать ей?! — возмутилась Хафела — Ведь какими карами не грозила, все равно пишут письма, да еще такими каракулями!

О заблуждение, как велика твоя сила! Любой другой на месте тетушки давно понял, что я сама пишу письма, значит, умею писать и читать! Но нет, Хафела твердо верит в свои заблуждения, не желая видеть правды. Пока мне это на руку, но от ее непроходимой тупости уже тошно. А на счет каракулей она не права: мой учитель чистописания всегда хвалил работы по письму, намекая, что не будь я девушкой из такой семьи, как моя, вполне могла бы подрабатывать писарем, причем в посольствах Фелитии на эльфийских землях, дескать, такие же завитушки могу выводить. Папа, правда, говорил, что эльфы так не пишут, потому как замудрености им не нужны, но люди свято верят в свои заблуждения. Да я и сама что-то не слышала про писарей-девушек.

— Объяви всем, что помогающих этой… нахалке, я буду лишать ежевоскресной маалы!

Вот уж наказание, умора, ей-ей! Маала — настойка калины, репы и вездесущей моркови, раздается после воскресной службы всем жителям замка: по ложке женщинам и детям, по малюсенькому стаканчику мужчинам, считаясь благодатью и милостью леди Хафелы. По случайным разговорам — гадость несусветная, только в больших количествах, да с добавлением чурбань-травы, придающей маале крепости (вот я и узнала, что за траву добавили разбойники в вино, от которого я захмелела!), можно пить, но только хорошо закусывая.

От хмельных изысканий меня отвлек голос Бибиру:

— А письмецо-то я сжег! Сразу занялось, да так ярко!.. Да закрывайся же ты!

Что? Мое письмо? Оно… сгорело?.. Но… маман… папа… я… Они не узнают, где я… Я больше не слушала препираний за дверью: к чему слушать гадости и глупости в свой адрес? Воистину: подслушивающий ничего хорошего о себе не услышит. Но не это было обидно. Я ведь ни о чем не просила, ни в чем не упрекала, а они… Маман… Папа… Слезы нерешительно коснулись ресниц, несмело скатились по щекам, но едва первая упала на ладонь, с глаз хлынул целый поток.

Да за что же это, Всевышний? Чем прогневила Тебя? Что сделала такого, что словно вора запирают?! Я могу многое простить, еще больше стерпеть, даже понять, но этого… Я не звала никого, не просила о помощи, просто пыталась успокоить родителей. Но даже в этой малости мне отказано!

Заговорщики, наконец, управились с замками, ушли, празднуя победу, а я сидела на полу, уткнувшись в колени, и ревела, словно девчонка малая, потерявшаяся в лесу, боясь звуками потревожить кого-то страшного, но выплакивая всю боль.

Все тело занемело, даже пальцы на ногах затекли. А все потому, что неизвестно, сколько времени на полу просидела: когда меня замыкали, сумерки только спускались на теплую землю, а сейчас вовсю светила луна. Странное дело: плачешь так, словно всю душу выплакать хочешь, ведь боль сильная терзает, но, наревевшись, засыпаешь, да так крепко, а главное — без сновидений. Вот и я — слезы не то, что ручьем, рекой текли, а заснула, словно и не было ничего. И никаких сонных капель знахаря Захана не надо.

Знахарь… Бибиру… Хафела… письмо… мамочка, папочка… Слезы вновь покатились из глаз.

— Хватит! Довольно! Я не буду больше плакать! — голос звучал хрипло, сипло, срываясь даже на такой малости слов.

Нет уж, довольно слез! Хватит тут сырость разводить! Да, сказать легче, чем сделать. Но… Я девятнадцать лет жила, словно по течению речки плыла: не спорила, не шалила, куда вели, туда и шла. И если детство таким и должно быть, то сейчас…

Со скрипом, словно старая дверь, поднялась на ноги. Ох, как же больно! Мелькнуло предательское желание улечься в кровать, передохнуть, но тут же исчезло: уж если дала слово, надо его держать. Итак, что делать-то? Пока не знаю, но не оставаться тут точно. Значит, пора путешествовать. Наученная горьким опытом предыдущих скитаний, решила все разобрать до мелочей. Перво-наперво надо запастись бельем. Строгой проверке подвергся сундук в углу, служивший шкафом, пуфом и еще чем придется. Благодаря яркому свету луны, свечи зажигать не пришлось, правда, нужные вещи нашлись не с первого раза. Четыре смены белья… Неплохо, даже очень. Рубаха из холстины, да нечто, бывшее видимо юбкой — в пять моих обхватов, до пола и это не все еще прелести. Надеть не наденешь, но можно под суму приспособить — в чем-то же вещи нести надо.

Помучавшись с увязкой новоприобретенного имущества (и вовсе не краду его, беру лишь на время, хотя когда верну, не знаю), я не спешила радоваться: во-первых, в имеющемся платье далеко не уйдешь, во-вторых, обуви практически нет — это по дому в ступечах можно, а по земле, камням, да песку не выйдет, в-третьих, завтрак был давно, обед сама выкинула, на ужин не звали, а ведь еще в дорогу необходимо что-нибудь взять, и самое главное — мне же еще как-то выйти из комнаты надо! Замки повешены на славу, дверь пока крепкая — можно конечно смениться и тогда должно хватить сил, чтобы разбить дерево, но что-то подсказывало не спешить: вдруг кто под дверью сидит, наблюдателем поставленный, а тут я во всей красе. Не ждать же пока они сами меня выпустят?! Остается только окно.

Ух, я и забыла как тут высоко: комната была на верхнем этаже замка, окном выходившая на восток. Правда, под самым окном проходил небольшой выступ, точнее украшение в виде каменной кладки, опоясывающее весь замок. Страшно то как!.. Не удержусь на нем, ей-ей!

— Соберись, Эредет! Ты можешь! Все равно деваться некуда! — «подбодрила» я себя.

Ступечи были закинуты под кровать, узкая туника последовала туда же, юбка-сума надежно закреплена на спине. Что ж пора.

Легко сказать, а вот сделать… Чтобы удержаться на выступе, пришлось чуть смениться: на ногах и руках выпустить когти, чтоб цепляться удобней было. Шаг за шагом, уткнувшись носом в стены, поминутно останавливаясь и замирая от страха, что вот сейчас сорвусь или кто увидит (хотя желающих поглазеть на ночные красоты не наблюдалось), я двигалась в неизвестном направлении: но откуда ж мне знать, куда ползу, если никогда не осматривала стены замка в таком ракурсе и плохо представляю какие комнаты были по соседству. Поэтому, когда правая рука утонула в оконном проеме, я едва не сверзилась вниз — то-то бы Хафела обрадовалась. Ввалившись в окно, из последних сил сползла на пол (брр, пол холодный и, похоже, грязный), дрожа, прислонилась к стене. Мда, ненамного хватило меня. А ведь только начало пути.

Кое-как отдышавшись, принялась осматриваться, куда ж меня занесло, благо свет луны легко проникал в окно, заливая все серебристо-голубым светом. То ли кладовка, то ли чулан: какие-то тряпки да сундуки. Может сюда складировали все, что оставалось от предыдущих хозяев замка? Надо бы посмотреть, да только страшно: вдруг тут мыши или змеи водятся? Брр… боюсь я их: не знаю с чего, почему, да только аж мороз по коже пробегает, едва подумаю о них. Нет уж, хватит! Стоило ли тогда выбираться из комнаты, чтобы испугаться старых сундуков? Не стоило. Так что вперед на поиски.

Да… похоже, мое предположение о складировании вещей подтверждается: один сундук был доверху забит старыми шляпами, в основном барретами да шлыками, в другом нашлись обветшавшие плащи, в третьем вообще непонятные тряпки. И все же, мне повезло: были обнаружены каким-то чудом относительно сохранившиеся штаны (правда, длиной чуть ниже колен, да расширяющиеся к низу), не слишком рваная куртка с капюшоном, широкий пояс из переплетенных шнурков (в такой при желании и монеты спрятать можно) и, хвала Всевышнему, сапоги. Последние требовали отдельных слов: узкие, но не "нос корабля", на широком каблуке, до середины икры, достаточно стертые и сбитые, да на шнуровке — от самых пальцев и до бортов. Если не сильно присматриваться и привередничать, я стала обладательницей настоящего гардероба путешественника. Надевать все тут же на себя не стала, хотя ногам было холодно и неприятно: мало ли кто в этих вещах ходил и сколько пыли в них набилось, решила отложить сие действие на потом, когда из замка выберусь. Теперь можно было заняться следующим пунктом плана "исход из Ориенрога" — провизией.

Дверь кладовки (а может и чулана) была не заперта. Очутившись в коридоре, не сразу смогла сориентироваться — ну, с этим у меня всегда проблемы. В этой части замка я точно не была, да и не одна я — лунный свет, хвостом скользнувший за мной, высветил толстый покров пыли. Но это не повод бросать начатое. Помучавшись еще немного, решила направить стопы в том же направлении, что и раньше, то есть подальше от комнаты, ставшей моей темницей, благо это позволял узкий коридор.

Поплутав по шатким лестницам и низким переходам, выбралась… на галерею. А вот здесь я уже была, когда осматривала семейные портреты, отражавшие былое величие замка, в надежде разгадать тайну нежданного мужа. Стоило вспомнить о Фларимоне, как сердце отозвалось глухой болью. Да, я все еще в него влюблена, хотя после того, как он меня бросил, стоило бы вырвать эту слабость из сердца, словно сорную траву, затесавшуюся среди роз. Стоило бы, но не могу…

Нет, не буду думать об этом, не для того я мучилась, чтобы раскиснуть в самый неподходящий момент. То-то Хафела возрадуется, или разозлится — смотря, что со мной случится. Хм, а если самой устроить повод для яркого проявления чувств леди Килииентри? Умирать я больше не собиралась, возвращаться в комнату и подавно (второй раз путешествие по каменному выступу не переживу!), но вот пошалить… Будто лукавый махнул хвостом, и мне захотелось сделать что-нибудь этакое, дабы весь замок сначала в испуге замер, а потом встал на уши. И что же сделать? Взгляд торопливо скользил по портретам. Предки Килииентри с тревогой взирали на меня. Зря беспокоитесь: вас Хафела давно уж не замечает, иначе не позволила бы обрастать пылью, грязью, да прятаться по углам, куда не всякий слуга забредает. Ага! Точно! Вот и портрет самой тетушки. Полотно было писано с размахом: художник, ожидая хороших денег за работу — учитывая габариты изображаемой, поспешил широкими мазками отметить контуры лица и тела на большом холсте. Однако ж по каким-то причинам (то ли скупость Хафелы, то ли скудость доходов — что более вероятно в данном конкретном случае) оплата была обещана намного ниже ожидаемого, а посему полотно уменьшилось соответственно деньгам. Тем не менее, изменить написанное, значит тратить еще холст, краски, а главное личное время, нельзя. Посему лицо стало занимать почти все пространство картины, напоминая то ли шар, то ли головку сыра. А уж что касалось сходства с оригиналом… Несмотря на это, портрет был гордостью Хафелы, что лишний раз подтверждало его местоположение — в начале галереи на самом видном месте. За него то я и примусь.

Оглядевшись по сторонам в поисках подручных материалов, обнаружила лишь вазу с гребешками (вообще-то они страсть как воняли, но хозяйка замка любила эти цветы и чувствовала только их божественный аромат). Маловато, но и это подойдет. Вытащить толстые стебли и поломать их, чтоб сок потек — легче легкого. А уж вызеленить цветочным соком губы, нос и глаза, добавив яркости их обладательнице, точнее ее портрету, и того проще. Пара мазков по ушам, несколько штрихов на тройном подбородке (самая точно переданная деталь!), немного тонировки над верхней губой — и все готово. Осмотрев дело рук своих, пришла к выводу, что во мне пропадает талант великого художника. Все же это слишком просто: пришел, увидел, испугался. Надо бы чуть перепрятать портрет. Точно, повешу-ка я сюда портрет лорда Килииентри, почившего супруга тетушки Хафелы, а на его место обновленный потрет самой Хафелы. Так что сначала надо будет найти, потом уж увидеть и испугаться, а может и посмеяться, ну, одним словом — каждому в меру его способностей и мышления.

Расправившись с картинами, я направилась… на кухню — а где еще можно обзавестись провизией и подкрепиться перед дальней дорогой (что дорога будет дальней, даже не сомневалась)?! Благо путь туда знала хорошо, но, увы, он пролегал мимо главной обеденной залы. На мое счастье обитатели замка в виду позднего часа мирно почивали (а может, Бибиру и им чего в еду подмешал?), поэтому путь был свободен. И все же я вздрагивала и замирала от каждого шороха.

Добравшись до кухни, едва успела перевести дух, как где-то заскрипела дверь. Вжавшись в нишу у мешков с картошкой, я ожидала худшего. Но, видимо Всевышнего тронули мои слезы, ничего не случилось. Как и положено, в печи горел огонь: слабый, едва заметный, но и его хватило, чтобы найти тряпку, зачерпнуть в ковш воды и вытереть сапоги — надоело босиком шастать! Потратив довольно много времени на шнуровку (при первой же возможности сменю обувь!), я была довольна результатом: сапоги были слегка великоваты, что исправили куски ткани, обмотанные вокруг ступней (кажется, их называют портянки, во всяком случае, так их именовал мой папа, когда собирался в поход по лесу и просил маман помочь ему со сборами). Пункт первый части третьей готов, пора приниматься за следующий, дабы не пришлось тут встречать рассвет.

Хм, не густо, однако. Похоже, этот пастырь Страум или Страуму большой любитель ужинов, завтраков и обедов: в схронах остались только неполный каравай хлеба, несколько яблок, да ненавистная морковь. Порыскав еще немного по кухонным залежам, с радостью обнаружила небольшой кусок вяленой говядины, жаль не агейцами, маленький котелок, деревянный ковш с короткой ручкой, такую же ложку и совсем маленькую кадку меда — даже не кадку, а кружку, только с крышкой и без ручки. Найденное прибрала к вещам в юбке-мешке, добавив и хлеб с яблоками, да соли набрала. Что ж, я готова. Ах, нет, воды же еще взять надо, неизвестно ведь когда дойду до ручья или ключа. Ну, воду я нашла быстро: в большой бочке у стола, чтоб кухаркам далеко бегать за ней не пришлось, но подходящей тары не наблюдалось. В кувшине глиняном не понесешь, того и гляди разобьется, да и с бутылью то же самое произойти может. Потянувшись за чем-то темнеющем на верхней полке с плетеными лукошками, эту самую полку я умудрилась сдвинуть. Ого, а тут тайник! Что не золото прячется, знала сразу — его бы я давно почувствовала. В тайнике оказалась… фляжка, судя по стойкому запаху, использовавшаяся под ту самую маалу: видимо, мужички по случаю приезда пастыря поистратили запасы, надеясь, что смогут получить новую порцию на внеочередном молебне. Прошу прощения за дерзость и что не спросила, но мне эта фляжка нужнее. Прополоскав раз десять, решила, что сойдет — пахнет меньше, во всяком случае, терпимо. Наполнила фляжку водой и радостно прицепила ее к поясу — все лучше, когда нужные вещи под рукой. Теперь я точно готова, значит, пора выбираться из замка.

В кухне было две двери: одна вела в большой коридор замка в направлении обеденного зала, вторая во двор. Причем сама кухня находилась на втором конце ромба, то есть почти у самого черного хода. Мне только на руку. Одна проблема: это самое «почти» составляла конюшня, мимо которой мне надо пройти. А там вообще-то лошади… Я их боюсь, да и они меня не жалуют. Собрав всю решимость в кулак, поспешила — чтобы не передумать — прочь из кухни: может мне повезет, и лошади крепко спят. На цыпочках, словно вор, впервые пошедший на дело, выбралась во двор. Серебристо-синий свет заливал все и вся. А нынче полнолуние, оказывается! Вот отчего так ярко светит луна. Что ж, буду считать это хорошим знаком, ведь до сих пор мне везло.

При моем приближении лошади в конюшне заволновались, но не зря были выпиты запасы маалы: конюх, если и был на месте, спал, ночных стражников не наблюдалось, а малые ворота — этакий черный ход — открыты. Вперед, вперед! Скорей, скорей! Последние шаги до выхода я буквально пролетела, а бедное сердце билось в горле — от страха и надежды выбраться из заточения. Еще мгновение, и я уже на воле. Ах, даже воздух здесь слаще: напоенный ночной прохладой, шепотом трав, ароматом спелых ягод, словно диво дивное рождал щемящий трепет в груди.

Но это еще не конец моего исхода из замка. За малыми воротами простирался луг, через который петляла тропа, уходящая в дальний лес. По ней мне идти не очень хотелось — хватит, набродилась уже по лесам, до кольца венчального набродилась. Так куда же направиться? Пришлось обходить замок, дабы выбраться на утоптанную дорогу, ведущую к Ориенрогу: если по ней прибывают в замок, значит по ней же можно и уйти от него. Может в Оривицы или еще какое селение, а там выспрошу дорогу до… Не знаю до чего именно, но главное уйти отсюда.

Добравшись до главных ворот, вышла на дорогу. Полная луна светит изо всех сил, словно пытаясь загладить чью-то вину, ночной ветерок играет и зовет вперед, тишина манит в дальнюю даль. Значит пора идти…

Глава 2

Легко сказать: "пора идти"! Куда? Больной вопрос, однако. Но стоять под стенами Ориенрога не дело, так что надо топать вперед — назад нельзя никак. Вот и шагаю по дороге, ведущей неизвестно куда, ведомая лунным светом туда же.

Ночной ветерок холодит щеки, балуется с прядями волос, будто зовет поиграть в догонялки. Прости, не сейчас, не до игр как-то. Мне бы с собой разобраться, путь найти… Все же грустные размышления не мешают ногам нести меня по утоптанной дороге прочь от замка. Помнится, когда Фларимон привез меня сюда, мы спускались вон с того холма. Туда не пойду однозначно! Не хватало только в Старый Лес вернуться. Хотя что-то подсказывает мне, туда я сама дороги не найду.

Это в сказках все быстро происходит, а в жизни тянется, словно простокваша испорченная: прицепится на ложку и медленно сползает, пока не хлюпнется на пол, растекаясь вязкой лужицей. А может это я нынче такая, цепляющаяся с придирками к каждой мелочи? Потому и вижу во всем только плохое? Нет, не так. Все не так…

Да нечего отвлекаться на всякие глупости, мне с дорогой проблемы решать надо! Пока предавалась самокопанию, ноги вывели к развилке: широкая утоптанная дорога вела, наверное, в деревню, вторая — узкая, заросшая травой к темнеющему перелеску. Куда ж идти? По здравому размышлению стоит направиться в деревню — выйду к людям, смогу отправить весточку родителям, да и домой добраться. Но опасения, что селяне выдадут меня Хафеле, слишком сильны. В лес? Темно, опасно, страшно. Что же выбрать?

Неясный, почти неслышный зов мягкой лапой коснулся щеки, пробежался по волосам, спрятавшись у сердца. Странно, такого со мной никогда не было. Последовать за ним? Но куда ведет он? В перелесок? Весело, ничего не скажешь. Зов всколыхнул тоску, будто кто обижен и ждет утешения. А, собственно, почему бы и нет? Да, пусть это и перелесок, но даже там свет полной луны будет едва заметен, так и провалиться в яму недолго. Но зов, пусть и слабый, но царапается, как котенок, играющий с рукой: он и ластится, но не дает забыть, что свободен и гуляет сам по себе. Ноги сами понесли к узкой дороге, скорее даже тропе. Не убьют же меня там? В крайнем случае, сменюсь, запасная одежда есть, не пропаду.

Тихо в перелеске: птицы спят, ветерок не играет с листвой, предпочитая травы на лугу, луны почти не видно. Все непохоже на себя — опустившаяся до земли ветка вдруг стала чудищем, готовым кинуться в любой миг, ровная тропинка извивается змейкой, то и дело прячущейся в высокой траве, будто хочет завести в глухомань, свет луны, с трудом пробиваясь сквозь листву, пугает, ничуть не помогая оглядеться вокруг. Может повернуть назад? И вновь мягкой лапой касается сердца неясный зов. Эх, да иду я, иду.

Перелесок перелеском, но и тут заплутать недолго, особенно когда дороги толковой нет. Выбравшись на полянку, просто плюхнулась на траву — сил нет идти, как и желания. Мда, не задумывалась о ночлеге, когда из замка бежала. Я о многом не думала, например, сколько времени уйдет на путь домой, как ночевать на природе, ведь денег на захудалую комнатку на таком же захудалом постоялом дворе нет, у меня вообще нет денег. Когда ночевали в лесу с Фларимоном, не было страха: он всегда охранял нас, беспокоился за пропитание, старался развеселить. Все это незаметно и кажется должным, пока оно есть. Но сейчас, одна в ночи, поняла, как много он делал, не выставляясь на показ. Не думала, что я такая слабая и трусливая. А делать нечего, не возвращаться же в Ориенрог? Как же, не дождутся! Вот бы посмотреть, что будет твориться в замке, когда обнаружат мое исчезновение, а главное шалость с портретом. Нет, даже ради такого смеха не вернусь назад.

Надо бы развести костер — все-таки ягодник не ньяр, и ночи становятся холоднее, да и огонь отпугнул бы непрошенных визитеров с хищническими замашками. Но, с одной стороны, лень, с другой — не так уж и зябко, да и привлекать никого не стоит. От тоски и тяжких раздумий в животе громко заурчало. Ну, да, я ж не ужинала, не обедала, да и на завтрак не помню что было. Порывшись в юбке-сумке, добыла два яблока. М-м, ароматные… Надеюсь, такие же сладкие и сочные. Но едва захрустела душистым яблочком, как над ухом радостно поинтересовались:

— Жуем?

Ох!.. В другое время обязательно от испуга подпрыгнула, но в данный момент было абсолютно все равно кто там. Вряд ли желающие потрапезничать мной стали бы разговаривать.

— Жуем, — вяло ответила я.

А что еще мне сказать? Нет, не жуем?..

— Э… — растерялся ночной визитер.

— Что «э»? Хочешь чего, скажи. А то ходят тут всякие, есть мешают!

Такого ответа явно не ожидали, потому как пред мои грозны очи явился… мальчишка?.. Из дома, что ли сбежал? Али с друзьями в лесу заигрался? Знаю я, у них постоянно в голове одна мысль бьется: кто храбрее, вот и выдумывают всякие несуразности, чтобы выяснить это. Так однажды Сарга и деревенские мальчишки, когда им лет по двенадцать было, всю ночь просидели в саду у деда Кикта, на диво ловкого и сильного для своих лет — запросто мог поймать шестерых и надрать им уши, всем одновременно. А Тель — младший брат, так вообще отличился: полез один и ночью в соляной склад. За такую «храбрость» ему потом крепко досталось от папа.

Пока я разглядывала ночного гостя, мальчишка успел прийти в себя и нахально поглядывал на мои запасы, сверкая глазками для пущего эффекта. Э, нет, не мальчишка это, ну, точнее мальчишка, но лесной. Младший леший — не то сын, не то внук. Точнее сказать не могу, лично же с семейством не знакома, а все рассказы маман, объясняющие родственные связи между лесными жителями, остались туманным намеком на то, что они были.

— Гуляем? — похоже, лешачонок решил ограничиваться односложными фразами, что ж поддержим разговор.

— Гуляем, — согласилась я, смачно вгрызаясь в яблоко.

— Э… — опять растерялся мальчишка.

Ну, что с ним делать? Да ничего, не моя это забота — учить уму разуму подрастающее поколение, сама еще не выросла.

— О! Плати!

— За что?

— Как за что? По лесу гуляешь? Гуляешь? А разрешения спросила? Нет. Так что плати! — расплылся в довольной улыбке лешачонок и утащил у меня яблоко.

Нахал! Нет, это становится дурной традицией: то Леший Старого Леса, то ручейник, теперь вот эта мелюзга. Разбежался!

— Платить, говоришь? Ну, малыш, путаешь ты что-то. Начнем с того, кому платить…

— Мне, — перебил лешачонок, давясь яблоком.

— Тебе? Малыш, не дорос еще. Кто позволит такому недорослю присматривать за лесом, ну, пусть перелеском, да еще и приграничным? Не всякий старый леший смотрит за тем, что так близко от людской дороги.

— А с чего взяла, что я маленький? Может, прикидываюсь? Мне вообще столько лет, что…

— Что для счета хватит и пальцев одной руки! Не выйдет, малыш, ты даже ведешь себя, как напроказивший мальчишка, сбежавший от присмотра старших.

Лешачонок обиженно зашмыгал носом.

— У тебя яблок больше нет?

— Нет.

Мы помолчали. Посмотрели друг на друга. Тихо вздохнули.

— Из дома сбежал?

— Не… — покачал головой лешачонок. — Приключений хотелось, а дома где их найти? Вот и решил побродить рядом с людьми.

— И мать не переживает?

— Чего ей переживать? Я ж вернусь потом. Да и знает она, что со мной. Сама говорила, что чувствует! — отмахнулся лешачонок.

Вообще-то, моя маман тоже нам такое часто повторяла. Надеюсь, она и в правду чувствует, что я жива, здорова и почти в порядке.

— А ты? — в свою очередь поинтересовался малец, вгрызаясь в свое яблоко и подозрительно поглядывая на мое.

— Сбежала… Но не из дома. Меня… — нет, рассказывать свою историю этому недорослю ни к чему, да и не хочется. — Меня из дома увели, хочу вернуться.

— Понятно… А я когда тебя увидел, подумал к милому на свидание сбежала, вот и решил подшутить. Кто ж знал, что ты такая вредина, совсем как тот парень на коне буйном: и туман подпускал, и листвой шурудел, а ему все нипочем. Только раз остановился, да и то коня своего упрашивала ехать куда-то, вроде как в Вузелень какую-то, — поделился лешачонок.

Парень? На коне? Я, конечно, понимаю, что тут много кто ехать мог, но…

— А он… какой из себя был?

— Кто?

— Парень, что тебя не заметил.

— Ну… высокий, ладный, сразу видно, не из простых наемников. Хотя волосы длиннющие, что у эльфа!

— А глаза?

— Чьи?

— Парня того!

— Э… не видел, мне ж нельзя показываться было, вот и… А чего это ты так пристала? Вот вредина!

Ничего себе: видит в первый раз, а уже мнение какое.

— Я не вредина, просто надоело, что все обидеть норовят! — с чего это я оправдываюсь?

— Так много? — сочувственно поинтересовался лешачонок.

— Угум… Особенно Хафела…

— О, и тебе от нее досталось? — удивился мальчишка.

— А ты то откуда ее знаешь?

— Да как не знать, она ж со своими идеями правильности и благочестия чуть не всю сосновую рощу извела. Там теперь только молодняк, да и тот сохнет на корню. Батька ругался так, что мамка нам уши закрывала. А прихвостень ее все время грибные полянки измудряется вытоптать! — в голосе лешачонка слышался искренний гнев. — И как люди такие жить могут?!

— Могут, да еще и процветают, — невесело усмехнулась я: уж кому как не мне, знать это.

— Угу, — с тяжким вздохом согласился мальчишка.

— Звать тебя как, сын лешего?

— Вирагом, а мамка Кивиражиком кличет, — смущенно пробормотал лешачонок.

Цветок… Цветочек… Все верно, для матерей дети всегда цветочки, чтобы не натворили.

— А тебя? — Вираг приготовился к насмешкам, видимо, поэтому голос звучал сердито и обиженно.

— Эредет, — облом: ничего такого в моем имени нет!

— И далеко путь держишь, Эредет? — лешачонок, поняв, что я не собираюсь смеяться над ним, воспрянул духом.

— Далеко… В Солонцы… Ты, случайно не знаешь дороги туда? — не удержалась я.

— Не… не знаю… — покачал головой Вираг, но, заметив мой потерянный вид, поспешил добавить — Может, ты сперва в Мальбург отправишься, а уж оттуда и домой дорогу найдешь?

— Мальбург? А где это?

— Да тут, поблизости, батька говорил, что днях в десяти обозного пути.

— Э… Вираг, а как это — обозного пути?

— Ну, туда часто обозы идут, за день лиг много покрывают, вот и… — смешался лешачонок, заметив мое еще более потерянное выражение лица.

— Пешком туда не скоро доберусь…

— Слушай, я расскажу тебе путь до главной дороги, по которой обозы ходят, может, повезет, и ты встретишь очередной? А?

— Все лучше, чем по лесу плутать, — согласилась я. — Давай, выкладывай.

— Значит так, пойдешь на восход, выйдешь на сосновую рощу, там тропка есть. Иди по ней до конца, только овраг один обойди, а то там, на дне кикимора шалит — батька все никак не соберется выгнать ее, к вечеру доберешься до дороги.

— Спасибо, Вираг, ты будешь хорошим лешим, — улыбнулась я, поднимаясь — пора в путь, все равно не уснуть мне сейчас.

— Да не за что, — отмахнулся лешачонок, смущаясь от похвалы.

— Вираг, я… а на восход, это куда? — в последний момент спохватилась я.

— На восход?.. Туда, — махнул рукой в нужном направлении лешачонок, подмигнул и исчез.

Храни тебя Всевышний, малыш. Спросите: с чего бы лесному жителю так стараться, помогать? Я же говорю — ребенок он еще. Взрослый леший тоже помог бы, но сначала нервы измотал, водя кругами — не из злобы, чтобы увериться в человеке, в его помыслах. Ладно, хватит стоять на месте, еще корни пущу. Хм, странно: неясный зов вел как раз в ту сторону. Но я могу и ошибаться — слишком тих и непонятен он был.

Мерный ход убаюкивает. Трава сонно кивает, потревоженная моими шагами. Несет же меня нелегкая! Переодеться бы, да не получается: остановиться негде, в каком состоянии наряд не вижу, да и укромного местечка тоже не наблюдается. А замковое платье, наверное, все уже извозилось, да и надоело оно мне. Ничего, скоро встанет солнышко, тогда и скину опостылевшее платье. Говорят, предрассветные часы — самые темные. Мне это как раз предстоит проверить. Разумней было бы остановиться и дождаться восхода, но так некстати вновь явился зов, теперь уж намного сильнее и настойчивее. Да иду я, иду.

И все-таки остановиться мне пришлось: платье зацепилось за какой-то куст и ни в какую не желало выпутываться. Провозилась я с ним не менее получаса, и когда уже почти все было отцеплено, платью надоела эта канитель, и оно с громким треском порвалось. От обиды я плюхнулась на траву и едва не заревела. Остановило одно: дала себе слово больше не плакать, значит, я его сдержу. Просто посижу немного, дыхание переведу, да и ногам отдых нужен.

Когда первые робкие лучи коснулись небес, я вновь шла по тропе. Теперь хоть ориентир был четко виден: на восход солнца, значит туда, где оно встает. Небо уже окрасилось в розовый цвет с оранжевыми прожилками, когда я вышла к сосновой роще. От боли медленно засыхающих сосенок прихватило сердце, а от приторного до колик вкуса соли на языке согнуло пополам. Золото… Оно везде… "Бежать!" — была первая мысль, но зов крепчал, не позволяя повернуться и уйти. Впервые в моей жизни золото молило о помощи, но не для себя, а для этих молодых сосенок, умирающих оттого, что их слабые корни не могут добраться до воды.

Что же мне делать? Как поступить? Ведь я давала слово больше не призывать золото и нарушать его не намерена. Но и сил уйти нет, не могу отмахнуться от мольбы, как от писка надоедливого комара. Не могу… А золото все просит спасти сосенки. Да что же это?! Из огня да в полымя! Ах, как мне не хватает маман, ее совета, ее знаний.

Вставшее солнце в полной мере высветило жалостливую до слез картину сосновой рощи — ясно, почему леший так переживает. А я все стою и не решаюсь что-нибудь сделать. Эх, была, не была. Я только попробую, только осмотрюсь…

Юбка-сума с провизией и одеждой небрежно отброшена в сторону, словно ненужный хлам. Ноги сами ведут меня к пожелтевшей сосне, склоняющейся в земном поклоне. Нет, я не буду призывать, просто попытаюсь понять, почему столько золота, где оно. Ой-ей! Создается впечатление, что золото сеяли. Помочь бы… Ну вот, опять на неприятности нарываюсь, и вновь по собственной воле. Дошла до самой ссохшейся сосенки и едва не упала — так велико было скопление золота в этом месте. Хм, впервые встречаю такое совестливое золото: оно просило помочь молодым деревцам, забрав его из земли. Именно золото поведало мне, что весеннее половодье смыло разбойничий тайник, и теперь лес вынужден страдать. Как же тут не помочь? Вот именно… Ох, опять мне потом расплачиваться, но я все равно вытащу золото из земли.

Солнышко разбросало лучи, вызолачивая редкие облака. Птицы откликнулись робким щебетом. Скоро все проснется, заживет обычной жизнью в соответствии с заведенным порядком — изо дня в день одно и то же. Мне бы так, да верно говорят: что имеем, не храним, потеряем — плачем. Бесцельные рассуждения не помогут достать золото, но… да, не хочется мне этого делать! Но придется.

Медленно опускаюсь на колени — потом сил не будет, так хоть падать не высоко. Руками легко касаюсь земли. Да, даже вверху чувствуется золото. А уж на языке, будто ком соленый! Тихо-тихо, словно колыбельную, призываю. Стук сердца как молот в ушах. Всевышний, я ведь только начала… Но не остановлюсь: с каждым мигом зов крепчает, набирая силу и высоту. Вот уже первая пыль появилась на поверхности — она везде, по всей роще, во всяком случае, на той части, что охватывает взгляд. Не все это еще, не все. И вновь зову золото. Нет, это не то призывание, что было в Старом Лесу. Тогда я не пыталась привести золото, точнее золотую деталь на секстанте к себе, приходилось, будто перекликаться, вести разговор. Вроде бы легче, но и в тоже время сложнее: постоянно нужно удерживать голос золота, следя за направлением, чтобы мимо не пройти. Сейчас… мне не надо было призывать золото, удерживать его голос. Вроде бы легче. Но намного сложнее: ведь нужно, чтобы золото вышло на поверхность. А на это сил уйдет намного больше. И если меня тогда крутило как былинку на ветру, то после сегодняшних подвигов — даже думать боюсь. Вот появились первые самородки — яркие, блестящие под солнечными лучами. А за ними еще и еще… Да сколько же вас здесь? Перед глазами все кружится. Или это золото пустилось в хоровод? О, личность какая-то из кустов выглядывает — похоже, та самая кикимора, о которой меня Вираг предупреждал: глаза блюдцами от увиденного, рот открыт — о шалостях напрочь забыто. Не стоит так застывать, еще и схлопотать можно. И точно: в затылок кикиморе влетел очередной золотой самородок, нет, уже слиток — большие запасы у разбойников были. Уж не мои ли это знакомые под предводительством Гудраша? Да нет, вряд ли — далековато для них.

Соль во рту — будто ковш цельный проглотить пытаюсь. На губах капли крови, руки мелко дрожат, а золото все пребывает и пребывает. Когда же ты закончишься?..

Не знаю, сколько времени прошло, но золото, наконец, все вышло на поверхность. Да… Такого количества желтого металла я еще не видела. И что с ним делать? С одной стороны, я теперь обеспечена деньгами — мелькали монеты, да и самородки все сплошь высокой пробы: да, метки на них нет, но для пиктоли разобрать ценность золота, его качество — не проблема. С другой — на дорогу мне столько не нужно, да и не унесу! Физически это вполне возможно — если смениться, но зачем это делать? Только ящерицей расхаживать мне не хватало!

Пришлось еще помучиться, чтобы собрать золото в одно место. Получилась приличная горка, локтей пять в высоту. Даже после отбора нужного, на мой взгляд, количества монет и самородков, «горка» не уменьшилась. И что с ней делать? Будто подслушав мои мысли, золото вновь позвало, попросило… возвратить его. Не знаете что это? Ох, хуже этого, только розыск золота, призывание его и вытаскивание на поверхность одним махом. Почему? Да потому что золото истокам вернуть надо, в золотоносные жилы. Такого я еще не делала. Да, призывание тоже не практиковала, но маман рассказывала о нем. А тут… Придется самой разбираться.

Сил почти нет, кровь бьет в ушах, глазам больно смотреть на яркий мир красок — так и к предкам отправиться недолго…

…Шорох песка — время будто идет вспять…

…Шепот земли — колыбельная для дитя…

…Звон металла — все вернется…

…Шелест трав — земля успокаивается…

…Капли крови — так должно…

Птичий щебет пробился сквозь сон. Сон? Ой ли?.. Мда… везет мне с моим золотым даром. Хорошо хоть поблизости никого рядом не было — кикимора не считается: получив один раз по затылку, она предпочла посидеть в овраге, подумать о вечном, добром. Все тело ломит и во рту сухость страшная. А еще вечная соль. Ну да, я же сама оставила немного монет на нужды. Солнце давно перекатилось с зенита, воздух наполнен жаром и ароматом трав, цветов, хвои. Теперь сосенки оживут, зазеленеют: не важно, что скоро осень, леший их в обиду не даст, присмотрит, приголубит.

Только сейчас сообразила, что лежу в тени сплетенных ветвей кустарника: словно беседка или шалаш, большие листья укрыли бедную меня от солнечных лучей и любопытных глаз. Не припомню, чтобы утром здесь были кусты. Да и лежанку я себе точно не делала — кажется, рухнула там, где стояла (решение встать на колени оказалось весьма мудрым). Ой, у изголовья букетик лесных цветов — не иначе Вираг постарался, а рядом… туесок с земляникой — тут уж явно леший благодарил. Да, роскошный подарок: хоть и зовут последний месяц лета ягодником, а все ж не клубники, не земляники нет — еще до середины ньяра отошли. В прошлый раз Леший вину заглаживал, а теперь благодарили. Надеюсь от чистого сердца. Вообще-то так и есть — земляника, кусты листицы да лежанка тому подтверждение.

Встать бы теперь… Через "не могу" пытаюсь встать на четвереньки. Со стороны, наверное, забавно выглядит, а мне как-то не до смеха: руки разъезжаются, ноги дрожат, голова болит. Продолжать можно долго, а толку? Никакого. Кто-то вредный внутри все нашептывал по поводу возвращения в Ориенрог в объятия тетушки Хафелы. Ага, размечтался! Уж лучше тут мучаться, чем там!

Уй, во что это я такое врезалась? Да это же мои пожитки. О, самое время разобрать и переодеться. Мда, при свете солнца, пусть и клонящегося к закату, вещи выглядели не просто обносками, а натуральным тряпьем! Брюки, оказывается, были оборваны по длине ниже колен, куртка протерта до дыр на рукавах, совсем потеряла прежний цвет, пребывая ныне в серо-коричневых оттенках. Рубаха была сплошь колючая, да размеров на пять больше нужного. Пояс. Вот о поясе сказать ничего плохого не могу: плотное, но гибкое плетение, прочные шнурки — хорошая работа, одним словом. И я была права, посчитав, что в плетение можно спрятать монеты. На такое количество, как у меня, он рассчитан, наверное, не был, но старалась изо всех сил, расталкивая монеты и самородки. Мда, теперь этим поясом и убить можно, вес-то немалый. Все же одна монета не поместилась — бруйсьский золотой, стертый на боках, но ничуть не утративший свою ценность. Как он здесь оказался? Или до княжества Бруйсь не так уж и далеко.

С чего взяла, что монета именно золотой, набольшая денежная единица соседнего Фелитии княжества Бруйсь? Ну… знание денежных систем то немногое, что хорошо держится в моей памяти. Во всяком случае, смею на это надеяться.

Еще раз оглядев скудный гардероб, я приуныла. Совсем впасть в истерику не позволил туесок с земляникой. Чего добру пропадать? С собой не унесу — класть некуда, а полакомиться — дело полезное. Тем более есть хочется. Ой, у меня же где-то хлеб да мясо вяленое были. Точно, лежат себе спокойно. Хлеб, правда, засох — то ли от жары, то ли кухарки шельмуют при выпекании. Ладно, оставим на потом, вдруг пригодится — иногда и сухари погрызть в радость. Эх, жаль, мясо не агейцами вялено, уже запашок пробивается. И желудок жаль, и есть хочется… Голод одержал решительную победу.

Немудреная трапеза подняла настроение, пора и в дорогу. Но переодеться все-таки придется. С трудом вытряхнув пыль из брюк, решительно надела, представляя, что на самом деле, я примеряю бархатные штаны Теля, которыми он жутко гордился — цвета спелой вишни, с серебристой пряжкой, словом загляденье, а не штаны. Куртку и рубаху уложила обратно в юбку-суму до лучших времен, вдруг пригодятся. Пришлось у платья подол оборвать, основательно так — по пояс. А что? Не то чтобы рубашка, но для дороги сойдет. Жаль, ниток с иголкой нет, наставления маман по поводу вышивки, да и простого шитья пришлись очень кстати.

Все, пора в путь. Мне надо еще засветло овраг с кикиморой обойти, хотя после моих мучений с золотом (это когда ей самородок по затылку съездил), она вряд ли особо побеспокоит. Да, а ведь мне и ночевать в перелеске предстоит. Не то чтобы страшно, но с охраной легче. Оказывается, и от Фларимона толк был. Нет, не буду о нем сейчас вспоминать, хватит и ощущения кольца на пальце, чтобы пожалеть о нашем знакомстве. Странная я: вроде злюсь на него и в тоже время… Хватит, потом буду мечтать и носом хлюпать, пора в дорогу.

Иду, третий день уже… А никаких обозов не видно. Может, я не в ту сторону двигаюсь? Хотя по такой жаре, да после мороки с золотом, я вообще не понимаю, где эта самая сторона. Повезло, что к дороге легко вышла. Мелкие разборки с кикиморой и особо настырным глухарем не в счет. Так, мелочи… наверное… Но нервы попортили. Особенно глухарь, всю рубаху из… Чудо, что я ее тогда надела!

Плохо мне… Ноги уже еле идут, в глазах туман, руки плетьми обвисли. Хочется пить, да только фляжка пуста — накануне вечером последние капли выпила. И как нарочно, ни ручья, ни ключа нет, про пруд или озеро молчу. Наверное, рада была б и луже, но сухая погода уверенно держалась на небосклоне, отгоняя даже намек на облака.

Сколько я уже иду? Не знаю… Я уже ничего не знаю… Еле-еле переставляю ноги, хотя следующий шаг может быть последним — рухну прямо на дороге… Может, стоило по лесу идти, все б леший помог или Вираг…

…В ушах шумит от усталости и жары. Жажда мучает… Но пока иду…

Ноги подкосились, рухнула на дорогу… А в голове все сильней шумит… Шумит и грохочет… Словно телега через мост расшатанный проезжает… Шумит…

— Тпрру! Стой, милая! — разносится зычный мужской голос.

Это он мне? Так я и не иду… Я вообще стою… сижу… не двигаюсь… Сон ли это, явь ли…

— Э, да то ж девчонка! — тот же голос совсем рядом.

Чьи-то руки подхватывают и отрывают от земли. А ноги меня не держат. И только те самые руки и не дают вновь упасть.

— Эй, девонька, жива? — участливо интересуется голос.

Хочется съязвить: "Пока да", но пересохший язык еле ворочается и по собственному почину выдает:

— Пить…

— О, живая, — радуется мужичок.

— Сдурел, Голованя?! Неси сейчас же на повозку! — подключается низкий женский голос. — Да не туда! На третью повозку! Шо ж ты роняешь, чай не мешок с картошкой!

— Она не заразная, можь проклята? А вы ее в обоз! — вмешивается скрипучий голос — не разобрать: мужчина или женщина.

— Окстись, Пафнутья! — все-таки женщина. — Вечно всяки гадости говоришь. Не дай Всевышний, услышит Лукавый, да сбудутся все твои карканья. Чай не ворона!

А первая женщина сильна, да и власть имеет: Пафнутья с первого раза умолкла, если что и бурчала, то лишь в уме.

— Голованя, чего рот разинул? Воды достань! Бедняжка от жажды мается! — продолжила командовать женщина.

Голованя, видимо тот мужик, что меня подобрал, спохватился и вскоре моих губ коснулось горлышко фляги или бутыли, теплая, но такая желанная вода потекла в рот.

— Ну… ну… тише… не все сразу… — хлопотал надо мной Голованя. — Ты лежи, лежи… авось полегчает… О, диво!

Э? Это он о чем? Судя по тому, что правая ладонь разжалась, обнаружилась монета. Ну, да, та самая, что в пояс не поместилась.

— Монета золотая, ненашенская, — зашептал кому-то Голованя, наверное, женщине с командным голосом.

— Откуда знаешь? Можно подумать в руках держал, — буркнула та в ответ. — Эх, бедное дитятко, издалека видать пришла. Что ж случилось с ней?

— Ну, очнется — сама расскажет, — мудро рассудил Голованя. — Припрячь монету-то, потом отдашь. А то вон Пафнутья косится! И зачем мы ее в обоз взяли?

— Просилась же… вот и…

Голоса удалялись. Действительно, зачем такую вредину в обоз взяли. Что? Обоз? Значит, правду сказал Вираг, и я таки попала в нужную сторону. Хотя о последнем рано судить: может они не в Мальбург, а из него едут. Ладно, потом разберусь.

Послышался хлесткий голос кнута, перекличка прошлась по повозкам, и обоз медленно тронулся в путь. Мерное покачивание повозки убаюкивало. Да и впрямь, можно расслабиться и поспать. Все равно на большее нет сил.

Скрип-скрип… Колеса тяжело поворачиваются вокруг оси, но следуют колее. Мерный перестук копыт отсчитывает путь. Надеюсь, обоз не идет в Ориенрог. Это была последняя связная мысль в голове — сон благодатным пологом сомкнул глаза, уводя в страну света и мечты.

Тихий вечер неясной дымкой окутывает землю. Долгожданная прохлада спускается на опаленные летней жарой леса, поля, дороги. Мерное покачивание повозки не дает проснуться окончательно. Повозки? Ах, да, я же встретила, наконец, обоз. Хотя скорее это меня встретили, точнее нашли. Ладно, не важно. Главное, я на верном пути, ну или почти.

Судя по разговорам, обоз останавливается на ночлег. Пора, наверное. Здраво судить не могу, поскольку кроме бортов повозки да клочка темнеющего неба ничего не видно, да и опытной путешественницей себя не считаю. Повозки явно куда-то свернули и замедлили ход, располагаясь определенным образом. Через силу выглянув из места пребывания, поняла, что полукругом. Видимо для защиты. А может, и ошибаюсь — не специалист я в этом, не специалист.

— Очнулась… — раздался рядом знакомый голос.

Повернувшись в сторону говорившего, я разглядела высокого худого мужика: жилистый, сухопарый, привыкший к труду. Наверное, крестьянин. Тогда что ж он делает здесь, в дороге?

— Живая, — расплылся в улыбке мужик. — Голованей меня зовут. А ты кто будешь?

— Гхм… Эредет, — мда, сил еще мало, да и во рту опять все пересохло.

— Далеко собралась, Эредет? — продолжал улыбаться Голованя.

— Я… э… — ну, не выкладывать же все первому встречному?

— От бедовая голова! Я ж те сказала проверить как она, а не допытывать! — прервала нашу познавательную беседу новая героиня.

У нее тоже подозрительно знакомый голос.

— Аггеюшка, я только спросил, — начал оправдываться мужик.

— Спросил он, как же! Кыш отседава! Я сама с девочкой потолкую, — распорядилась Аггея.

— Ее Эредет зовут, — уже уходя, бросил Голованя.

— Дознатчик, — усмехнулась женщины и обратила взор ко мне.

Мда… именно таких и называют ЖЕНЩИНАМИ! Высокая, видная, полногрудая, толстая коса, как и положено замужней крестьянке, короной уложена вокруг головы — белая косынка не в силах скрыть ее, настолько коса велика, лицо улыбчивое, а в глазах мудрость, не та, что узнается из книг, а приходит с годами, с тяжелой жизнью, с умением радоваться мелочам.

— По нраву? — усмехнулась женщина.

Ох, надо ж было мне так откровенно уставится на нее.

— Я… у… — краска залила не только лицо, но и шею, за уши вообще молчу.

— Да не красней, не красней. Нет в том зазору, чтоб человека встретившегося тебе рассмотреть. Звать меня Аггеей, с мужем моим — Голованей обоз ведем в края дальние. А ты куда направляешься?

Значит ее муж — глава обоза. Ничего удивительного, что так все слушаются. С другой стороны, да будь муж хоть королем, никто и пальцем не шевельнет, если уважения нет. Взять хотя бы меня: да, Фларимон не король, всего лишь рыцарь (с его слов, других сведений не поступало), но его слушались в Ориенроге, а меня… Ох, от меня ж ответа ждут, и, судя по взгляду Аггеи, мнение о моих способностях все ниже и ниже.

— В Мальбург, — голос все еще не окреп, да и воды никто не давал.

Аггея сразу догадалась, что мне требуется помощь.

— Ох… Вставай, девонька, пойдем к костру. Сейчас похлебку сообразим, отвара мятного выпьешь, враз полегчает! — захлопотала она вокруг меня, помогая вылезти с повозки.

Пришлось выбираться, тем более что так помогают. Ноги слегка дрожали, голова немного кружилась, но в целом состояние очень даже ничего — после всего можно было ждать худшего.

— Монета твоя не пропала, не бойся, у меня она спрятана, — зашептала Аггея. — Пафнутья, вон та бабулька вредная, спать уляжется, я тебе ее отдам.

Мне ничего не оставалось, как кивнуть. Да и не беспокоилась я о монете, зря что ли в поясе остальное запрятала.

Вроде недолог путь к костру в центре полукруга, но рассмотреть многое успела. Обоз из десяти повозок занял целый луг. Интересно, а это много или мало — десять повозок? Семь или восемь семейств устраивались на ночлег. Вместе с ними и та самая Пафнутья — сгорбленная, в серо-синих одеждах, нос крючком, а глаза так и рыщут: "Чтоб такое углядеть, да повредничать". На одной из повозок среди разбросанных вещей устроился парень с лютней — не то менестрель, не то трубадур (никогда не различала их), что-то наигрывая и напевая:

— И вызовет на поединок

Не боль, не месть и не молва

А только глупый звук единый —

Брошенные вскользь слова!

Похоже, все-таки менестрель: насколько я помню, героические сказания и баллады по их части. По моему мнению, не слишком слова попадают на мелодию, но тут дело вкуса, кому-то вообще нравятся частушечные кричалки. Хмурый мужчина средних лет — по выправке и отношению к оружию воин — сосредоточенно рубит сушняк: ровно, методично, без лишних движений. Кучка детей затеяла игру в салки, шныряя между повозками, в ожидании ужина. Две старших девочки и трое парней помогали родителям в обустройстве ночлега и приготовлении ужина. Без лишней спешки, выверенными движениями каждый занимался своим, но и в тоже время общим делом. Сколько ж дней они путешествуют вместе, что успели так сработаться?

— Эредет, нам туда, — потянула меня за руку Аггея к костру.

Что, опять готовить? Нет, я конечно не против, благо практика солидная (угу, на стоянках с Фларимоном и ужин у разбойников — солидно, ничего не скажешь), но после каждого раза обязательно что-нибудь случалось! Готовить меня никто не заставлял, только к роли помощника припрягли. Давая мелкие поручения, Аггея попутно знакомила с окружающими:

— Это Вусала — рукодельница отменная, там сестры Дырдь и Дырея. Лук помыть надо. Вот Онежка — говорят, хорошо по руке гадает. Да, соль в том сером мешочке на третьей повозке. Там Мара возится, это…

Увы, всех с одного раза я не запомню, наверное… В отличие от меня, им только одно имя новое усвоить надо.

— Эредет, а муж твой где? — самой глазастой оказалась Килина.

А я то надеялась, что кольцо не заметят. Размечталась!

— Я… ну… нету его, — только и смогла глухо пробормотать.

Глаза защипало. Ну, уж нет, не буду плакать! Хватит!

— Ох, — дружно выдохнули собравшиеся женщины.

— Что ж родственники то его тебя отпустили одну? — полувозмущенно-полусочувственно выдала Патыма.

— Они… не… я им не нужна… — рассказывать об истинных отношениях с Хафелой и иже с нею не буду, тем более, суть этих самых отношений уже выдала.

— О-ох… — еще один дружный вздох.

— Теперь-то ты куда? — спросила Кирша.

— В Мальбург…

— И то верно, в городе все легче устроиться, работы больше, но жилье дороже, — ну, наседки точь-в-точь заквохтали.

Они бы еще неизвестно сколько так охали-ахали, рассуждая о нравах, моих действиях и прочем, но оголодавшее детское и мужское население собралось вокруг костра и потребовало кормежки.

Немудреная пища — похлебка, да картошка печеная — не мешала вести разговоры. Я, конечно, могу и ошибаться, но по обрывкам фраз, долетающих до моего укромного места близ одной из повозок (у костра жарковато, да и неловко как-то — не знаю я этих добрых людей, получается, навязываюсь), выходило, что говорят обо мне, а точнее о моей горькой судьбинушке. К концу трапезы мою историю знали все. Женщины сочувственно шмыгали носами, утирая концами платков глаза: бедная сиротка, молодая, да вдовая, а теперь еще и родственники мужнины выгнали. Когда ужин закончился, и всяк стал заниматься чем душе угодно, старшие женщины собрались в кружок у костра, и жена Головани запела сильным, но уж больно тоскливым голосом:

— Ой, да ива-иву-ушка,

Ветви по воде плывут… ох

Ой, да ты моя кручину-ушка,

Слезы по щекам текут… ох

Вслед за ней подтянулись и остальные:

— Ой, да ива-иву-ушка,

Млады листья оборвут… ох

Ой, да ты моя кручину-ушка,

Завтра замуж отдадут… ох

Ой, да ива-иву-ушка,

Ветер косы растрепат… ох

Ой, да ты моя кручину-ушка,

Счастья боле не видат… ох

Мда, если это они обо мне, то я себе не завидую. Впрочем, что мне завидовать? Одна, среди чужих людей, незнамо где… Счастливица, да и только.

Все же, если подумать, да хорошо присмотреться ко всем произошедшим событиям, то… Пожалуй и впрямь счастливая я: бандит украл из деревни тети, но Фларимон меня освободил, леший хотел подзаработать, но мне удалось его переубедить (не зря все-таки маман вдалбливала нам основы магичества), ручейник хотел обидеть, леший его прогнал, разбойники не убили, волхв только замуж выдал — Фларимон на самом деле не плох, совсем наоборот… О чем это я? Ах, да. После всего Фларимон не тронул меня, а всего лишь отвез к родственникам. Хафела… мда, потрепала тетечка мне нервы, но Всевышний не допустил беды. Даже вот сейчас, в данный момент сложившейся ситуации мне повезло: обоз мог и не пойти, могли меня объехать или даже переехать, не взять с собой, в конце концов! Так что не буду гневить судьбу. Хотя мне очень интересно, почему Голованя и Аггея не побоялись взять меня в обоз. Монета? Ну, не стали бы тогда мне говорить, что она у них, а уж подбирать тем более. Может, надеются, где одна, там и вторая? Сомнительно, но чем Лукавый не шутит? Правильно, только собой. Эх, ну почему я не сказала, что это кольцо с помолвки? Ведь есть такой обычай, многие надевают кольцо до венчания. Вот и ляпнула бы что-нибудь соответствующее случаю. Хотя… слишком уж приметное колечко, необычное, да и только венчальное на безымянный палец надевают. Вообще-то теперь палец не безымянный, а мужнин (у Фларимона он женин), а родится ребенок, безымянный палец правой руки станет материнским (у него же — отцовский). Так что не вышло бы у меня обмануть людей. Замужняя я, пусть и вдовая для них.

Будто читая мои мысли, нарисовалась Аггея, неловко теребящая какую-то тряпку в руках. Ах, нет, это не тряпка, а платок или косынка — точнее разобрать не могу.

— Эредет, девонька… Ты хоть и вдовая, вновь можешь мужа выбирать. Да только не скоро то будет, вон кольцо не снимаешь.

Так… к чему это она? Кольцо понравилось? Знала бы она, что я с радостью его отдам, да не снимается оно!

— Пусть и не местная ты, но… — речь женщины становилась все более сумбурной и все мене понятной.

— Аггея, я… — договорить мне не дали.

— Вот, надень, чтоб люди пальцем не тыкали, да Лукавый не погубил, — Аггея протянула мне тряпочку.

Все-таки косынка. Неловко дергая из стороны в сторону, я умудрилась завязать ее с третьего раза. Ну, вообще-то удобно: волосы собраны, да не так жарко.

— Кхм… Эредет… э… м…

Странно, что опять с Аггеей? Мне она не показалась робкой и заикающейся, но сейчас.

— Я, конечно, не мать тебе и не наперсница, но… — щеки женщины были не просто красными, а что твоя свекла. — Ты, часом не беременна?

Ик… Ик… ик… Ам… ум…

— Ты не боись, не выдам, только ж беречься надо тебе тогда. Не за себя живешь, за двоих сразу!

— Э… нет… не… беременна… — теперь и я приобрела яркий свекольный окрас.

— Да? — мне показалось или она расстроилась?

— Да! — хотелось закричать, но получился лишь шепот.

— Ну… с одной стороны легче — и в дороге, и устраиваться в городе. С другой… все б его лучик был с тобой, капелька крови его. А уж ежели б на него еще и похож был…

Охая и покачивая головой, Аггея направилась к своему обозу. Фух… вот тебе и счастливая…

Звездная радуга сияла на бархатном небе. Вроде бы и спала днем, а все равно глаза слипаются. Хочется рассмотреть каждую звездочку, но видятся только ресницы. А может это действительно лучше — заснуть, забыться, хоть ненадолго? Видимо, да. Веки устало опускаются, звезды мерцают все слабее, дыхание становится медленней, расслабленней…

Странные они — собравшиеся в обоз. Молодые и старые, крестьянин и ремесленник, менестрель и воин — столь непохожи друг на друга. Но есть между ними две общие вещи: первое — все они ищут новый дом, второе — пение. Да, да, именно пение. Радуются — поют, скучают — тоже поют, работают — опять поют, отдыхают — снова поют! Хотя это не самое страшное и странное: рассказывал как-то папа о племени, живущем на далеком-далеком юге — данасеры называется. Так они по каждому поводу… танцуют. Ну, эти пока только поют. Вот и сейчас, раздавалось, нет, не игра — неудобно играть, сидя на повозке, пусть и идущей по годами утоптанной колее, а нервное дребезжанье или треньканье. Менестрель удобно (насколько это вообще возможно) устроился на пятой повозке и вяло терзал лютню:

Мда, слишком пафосно у него получается. Про дорогу красиво, не спорю, о изгоях понятно, остальное… Нет, не ценитель я песен менестрелей.

Почему-то у людей твердо закрепилось мнение — бывают только седые менестрели. А если не седой? Не менестрель? Но и почитаемые всеми поющие старцы тоже когда-то были молоды. А у нашего (как быстро я стала считать путешественников своими) менестреля была мечта, впрочем, как и у всех в обозе: выиграть первое место на турнире имени Лафирта Северного. Кем был Лафирт, никто уж и не помнит, но, наверное, менестрелем или чем-то в этом роде, раз его именем величают конкурс певцов и сказителей.

Мда, надоело. Что надоело? Все! Едем уже пятый день, а дороги впереди еще… На самом деле обоз следует в Коврилин — одну из провинций Фелитии, но по счастливой случайности (опять повезло) он пройдет по развилке, от которой до Мальбурга три-четыре лиги. Там я с ними и распрощаюсь. Аггея намекала, что я могу остаться, они мне даже помогут обустроиться на новом месте (еще бы, я ж владелица целой золотой монеты, про которую мне пришлось сказать, что нашла ее в лесу — почти не солгала! — и готовить умею, работы не боюсь, игла так и летает в руках — тут я бы поспорила, ведь они не видели шедевров маман), но я вежливо отказалась, соврав, что не хочу жить в деревне, так как это будет напоминать мне о муже. Да, врать противно, но не могла я развенчать миф о моем вдовстве, не могла. К тому же они сами это придумали, я лишь промолчала вначале, потом…

Бам… пуф… Вай! Что за нежданная остановка? Колесо отвалилось? Или Пафнутья опять потеряла свою любимую сковородку, которую ей еще прабабушка из своего приданного в ее приданное положила? Но тогда почему такая тишина? Даже менестрель затих…

Оп… снова здорово! Это уже надоедает. Разбойники! Путь нам преградили разбойники. Благо хоть не банда Гудраша-и-Грамдора. Но личности не менее колоритные и почему-то все почесывающиеся.

— Какие люди… Гости дорогие! — хрипловатый голос, весь пропитой, принадлежал толстому мужичку в драном камзоле с кривым мечом в руках — главарь, однако.

У сего «представительного» мужчинки была еще одна особенность, которая отвлекла меня от остального народа, проще говоря, я их теперь даже не замечала. У главаря практически все зубы были… золотыми! Если бы не самородки и монеты в поясе, да явно заныканные запасы путешественников, я могла почувствовать приближение бандитов. Ладно, не буду зацикливаться на этом, вон мужик уже что-то вещает. Надо послушать что, а то народ как-то мрачнеет на глазах, словно небо перед грозой.

— А еще пятьдесят серебряников, двадцать злотников — я нынче добрый, трех девок, двух волов и мы в расчете, то бишь сможете спокойно ехать дальше.

Уп… похоже, с нас требуют плату за проезд. Ну, почему все такие жадные?

Так, надо что-то делать, иначе быть беде: или бандиты нас поубивают, или мы сами от страха умрем. Ну, я, положим, и не умру, но… Жизнь остальных оказалась важнее моей, поскольку я… опять решила пообщаться с золотом, точнее с золотыми зубками главаря. И чего меня на подвиги тянет? Так ведь и со светом белым попрощаться недолго. Сидела бы себе тихо в повозке, никого не трогала, авось все и обошлось.

Но что же сделать? Призывать? Зачем? И так золото вижу. В землю возвратить? Второй раз за столь короткий срок не смогу, да и не хочу, чтоб другие видели как меня корежит после. К себе притянуть? На такую глупость даже я не способна! А если… поиграть с ним? В смысле с золотом, точнее зубами золотыми? Можно попробовать, правда я этого никогда не делала. С другой стороны я много чего не делала до этого лета, но пришлось, и справилась же!

Хм, легко сказать — поиграю. А как? Максимально тихо опустилась на дно повозки, но так, чтобы в щелку в бортах было видно главное действующее лицо — главаря. Кажется, получилось. Во всяком случае, никто не кинулся с воплями "Стоять!" в мою сторону. Что теперь? Эх… теперь надо бы разговорить зубки золотые, да заставить их двигаться в разные стороны. Ну, с первым проблем нет. Итак, начнем…

Что, бывалые, много грызть орехов доводилось? Много? Да еще с мясом? О, ну, вы прям богатые. Что? Нет, не богатые? А как же это? О, Стырь только болтать да пугать умеет. Ну, бывает, бывает… не поделаешь тут ничего. А? Мне что нужно? Всего ничего — вы гопак плясать умеете? А в присядку? Ну, хоть хоровод? Совсем ничего? Бедненькие, как же вам грустно! Но! Если хотите, могу научить! Как? Да очень просто! Так, нижние левые, да не те левые, а эти! Вы качаетесь вправо. Верхние правые — качаетесь влево. Да-да, именно навстречу друг другу. Что? Ах, что вы — правые нижние и левые верхние — делать будете? Ой, да ничего сложного — просто подпрыгивайте. Не знаете как? Ну, милые мои, вас, когда ставили, то вниз тянули. Верно? Верно! Вот и вы так — сначала вверх тянетесь, а потом вниз. Только это надо делать резко и быстро. Готовы? Тогда начали! И… раз-два, раз-два, вправо-влево, вверх-вниз. Веселей, дружней! Раз-два, раз-два!

Ой, а что тут творится, в смысле пока я с зубами танцы разучивала, вокруг меня переполох начался: главарь в панике кричит "А-а-а!!!", боясь рот закрыть, в котором зубы по своей воле двигаются, остальные разбойники в страхе вопят, путешественники с обоза воют: "Лукавый шалит! Демонов наслал!", лошади ржут, волы мычат — одним слово бедлам полнейший. Даже птицы истерическим свистом зашлись.

Но долго сей концерт продолжаться не мог. Первыми не выдержали разбойничьи лошади: сорвавшись с места в карьер, понеслись, куда глаза глядят, причем глаза седоков глядели в одну сторону, лошадиные в другую, так что как они не снесли деревца по краю дороги, мне не ясно. Волы в панике рванулись вперед, благо хоть по все той же наезженной колее. Путешествующие в обозе, не сбавляя громкости, выли, орали, ревели в такт дребезжанию повозок, да так ладно, что прямо-таки песня получилась…

Гулена-вечер, не спеша спустившийся на землю, был встречен компанией путешественников никак, то есть они его просто не заметили. Дело в том, что, промчавшись по дороге, наверное, целую лигу, обоз резко встал — все разом лишились сил. Еще бы, такое увидеть: сначала разбойники, а потом зубной танец. Ну, может о последнем они и не догадались, глядя на дергающиеся зубы главаря, но все равно страшно. Поэтому едва обустроившись на небольшой полянке, рядом с дорогой, народ стал… пить. Похоже, это самый распространенный способ снятия печалей, страхов, а также выказывания радости. Гм… хорошо народ радовался — даже волы пьяненко качались из стороны в сторону, только оглобли повозок удерживали их от падения. Что уж говорить о людях!

Забыв обо всем, мужички праздновали избавление от разбойников. Не важно, каким образом это случилось, не важно, почему зубы главаря пустились в пляс, все не важно. Главное — живы, целы и невредимы ушли. Женщины с детьми тоже приняли для успокоения и веселья, но мужчины… Даже всегда отрешенный от земных забот менестрель лихо выплясывал под пьяные крики, которые ошибочно считались у народа песней. А кружки с грушовкой, щедро сдобренной чурбань-травой, вновь разошлись по рукам. И лес услышал очередной шедевр хорового пения.

Жил на свете Керли Ток

Хейли-хог, хейли-хог

Был он славный паренек

Хейли-хог, хейли-хог

И чем же он был славен?

Жил Керли Ток и не тужил

Хейли-хог, хейли-хог

Хотя богатства не нажил

Хейли-хог, хейли-хог

Ну, разве это повод, чтобы прославиться? Да таких пруд пруди в городах и селах.

Зато был весел, вечно пьян

Хейли-хог, хейли-хог

Задира, бражник и смутьян

Хейли-хог, хейли-хог

Э… действительно «славный» паренек. Незатейливая песенка продолжалась далее, красочно описывая, где, когда и сколько выпил "славный паренек". И как такое можно слушать? По-моему, никак. Да мне сейчас и не до песен — опять ведь с золотом возилась, теперь расплачиваюсь. Хотя, положа руку на сердце, должна признаться — ожидала худшего. Но меня не тошнит, сознание не теряю, так, голова немного кружится и в висках стучит. Но это, право слово, мелочи. Может, потому что мелочью и занималась? Или привыкать начинаю? Ведь маман в таком состоянии, как я после призывания да в Дубовом Граде, никогда не видела. Или она умело скрывала все? Не важно, не до этого сейчас. Вот вернусь домой, обязательно расспрошу маман. Правда, когда я вернусь… Эх, не буду думать о грустном. Лучше поспать, чтобы боль ушла. Хотя как тут спать, ведь народ утихать и не думает, все еще распевая о «подвигах» Керли Тока, который, оказывается, мог не только бочками пить, но еще и к дамам подход имел. У-у…. когда ж они замолчат? Может, лешего попросить помочь? Нет, не стоит: второй раз за день страха они не переживут, да не хочется прибегать к помощи лешего — неизвестно чем расплачиваться придется. Ведь дорога не лес, здесь он не хозяин, по идее и вмешиваться не обязан.

Ладно, укутаюсь в одеяло, да плащом голову накрою, все меньше «песню», что народ горланит, слышно… Да и зевать тянет, глаза медленно слипаются… Пошли мне Всевышний добрых снов под Звездной радугой…

Вот и подходит мое путешествие с обозом к концу. Даже жалко немного расставаться с Аггеей-наседкой, Голованей-додельником, Фейлом-менестрелем, даже с Пафнутьей-врединой. Но нет, мой путь иной, меня в других местах ждут. Еще с вечера я попрощалась с Голованей и его семьей. Аггея только раз заикнулась о поездке с ними, но, наткнувшись на мой решительный взгляд (очень надеюсь, что взгляд был решительный, а не как у больной на голову), умолкла. Голованя повздыхал, попытался дать несколько полезных советов, но поскольку в городе он не жил, знал мало, в итоге махнул на это дело рукой. Ночью, когда все улеглись, Аггея подползла ко мне (народ решил спать на земле, устроив большие лежанки из еловых лап) и, тихо шепча что-то вроде напутствия перед очередными проблемами, отдала монету.

— Э… Аггея… Возьмите ее себе, — неожиданно выдала я.

— Что ты! Эредет, тебе в городе жизнь устраивать надо, а там чай не в деревне, дорого все!

— Нет, нет, Аггея, я так решила. Ведь вы меня приняли в обоз, кормили, поили, ночлегом делились. Я и вправду должна за проезд!

— Да кто ж платит целую золотую монету за несколько дней пути?! — всплеснула руками женщина, от удивления повысив голос.

По счастью никто не проснулся, а часовой был от нас далеко. Только Пафнутья, словно носом почуяла, завертелась на своей лежанке, но вскоре и она успокоилась, мерно захрапев.

— С ума сошла, девонька! — шепотом возмутилась Аггея. — На что ты жить будешь? Возьми монету!

— Аггея… я… это бруйсьский золотой, старенький правда, но уж какой есть. За него вам в любом месте не меньше пятидесяти бруйсьских серебряных или сорока фелитийских серебряников дадут. Поверьте на слово, я… от родителей об этом слышала. А мне… они…

— Нужны! Ведь даже за вход в город плату берут! И не спорь!

— А… сколько за вход берут?

— Ну… не то пять, не то семь медяников. Мужики как-то говорили, когда ярмонку тамошнюю обсуждали.

Хм, размер платы, наверное, зависит от дня — ярмарка или будний день, да и от внешнего вида входящего. Ну, по моему внешнему виду больше двух медяников не возьмут, да и их много. И это после всех стараний, как моих, так и Вусалы! Мда, тряпье оно и есть тряпье! Да другого пока нет.

— Аггея, а вы… дайте мне с десяток медяников, а себе оставьте золотой! На вход мне хватит, а дальше… Хочу начать все с нового листа, знать судьба у меня такая!

Всевышний, что я несу? У меня же полный пояс золота. Но не могу я рассказать о нем. Не потому, что делиться не хочу — не надо им знать, что я пиктоли. Хватит и тех, кто уже в курсе.

Мы еще полночи спорили таким вот образом с женой Головани, но мне удалось выиграть спор. Махнув на меня рукой и бормоча что-то о безголовых девках, выскакивающих по молодости замуж, а потом еще во всякие глупости ввязывающихся, Аггея уползла на свое место. Рано утром, когда только-только объявили подъем, она вручила мне десять медяников, как я и просила. Было немного горько, сама не знаю от чего, и смешно — разменять один золотой на десять медяников. Хватит, я сама так решила, сама и разбираться буду с последствиями (а куда ж от них деться?).

Остановившись у развилки, Голованя спрыгнул с первой повозки, подошел и помог спуститься мне, хотя сложностей со сходом у меня не было, но… Закинув на плечо привычную юбку-суму, на сей раз полную еды — Аггея натолкала туда каравай, вяленого мяса, сушеных яблок и груш (за это ей поясной поклон, не меньше!), да полную флягу воды (новую, а не ту, что у меня была), я сделала пару шагов в сторону шильды с выведенной большими буквами надписью «Мальбург». Потом остановилась и повернулась в сторону обоза. Все как будто ждали чего-то. Вспомнив, как староста Солонцов кланялся папа, когда приходил его просить о чем-то значительном, я согнулась в пояс, выпрямилась и, вытирая нежданно набежавшие слезы, громко (насколько смогла) выдала:

— Доброго пути, скатертью дорога!

— И тебе! — отозвался дружный хор голосов. — И тебе…

Обоз неторопливо покатил дальше. Словно прощаясь, с первой повозки донеслась песня. Тонкий детский голос несмело выводил мелодию:

— Всевышний дал мне путь

И должен я его пройти-и-и.

К нему присоединился густой мужской бас:

— Пусть будет радость, будет грусть.

Сумею все перенести-и-и.

Доброго пути, вам, странники, ищущие лучшей доли. А мой путь лежит в Мальбург, до которого, судя по указателю, осталась пара лиг.

Глава 3

Стены Мальбурга надменно возвышались над путниками, жаждущими пройти, проехать, протолкаться в город. Доблестная стража взимала плату по три медяника с носу ходячего, по семь с едущего на четырех ногах лошади или осла (высота ног не имела никакого значения), а если имелись колеса, то все десять. Мне повезло, что в город пришла будним днем: в выходные да ярмарочные ставки поднимались вдвое, а иногда и втрое. Причем Квазька-копийщик все норовил стребовать дополнительный пяток монет за обслуживание, мол, мы вас пропускаем, ворота открываем, так что платите. А Шинир — рябой мужик с секирой привередничал и старые медяники не принимал. Все эти подробности, как и многое другое, я узнала из разговоров таких же стоящих в очереди в ожидании своего часа для прохода в город. Стражники работали без огонька, а потому вереница пеших, всадников и на телегах уменьшалась медленно. Нет, я не буду нервничать по этому поводу. И так есть над чем помучиться. Непонятно? Ну, во-первых, мой внешний вид: люди, конечно, всякие бывают, может и не обратят внимания на мой наряд, но до бесконечности так продолжаться не может. Поэтому необходимо поскорей нагрянуть в лавку портного. Во-вторых, причем это более важно — надо что-то делать с золотом, а то из-за соли на языке я просто извелась. Да и не стоит носить с собой такое богатство. Монеты можно оставить, а вот самородки подлежат обязательному обмену: в оплату их не предъявишь, лишний вес создают, а уж соблазн их украсть слишком велик. В-третьих, нужно в срочном порядке послать весточку родителям, даже не письмо, а маленькую записку: "Жива, здорова, еду домой" — все прочее будет лишним и только напугает их. Хотя куда дальше их пугать не представляю: почти два месяца я в «гостях», а новостей от меня… В-четвертых, пятых и так далее сводится к одному — дороге домой. Столько важных вопросов надо решить по этому поводу, а уж мелочей…

Пока размышляла над своими проблемами, хвала Всевышнему, подошла моя очередь. Как и с остальных, с меня взяли положенные три медяника (интересно, на что они тратятся?), ровным счетом ничего не сказав про внешний вид и не поинтересовавшись целью путешествия. Но тут мне действительно повезло — впереди чинно шествовала колоритная парочка: она — высокая, как колокольня, пышная, словно сдобное тесто, с зычным голосом, будто труба в Последний День; он — маленький, как воробушек, худенький, словно год ничего серьезней маковой росинки не ел, но с такой любовью и обожанием в глазах к своей женушке, что многие женщины в очереди тихо, а кто и громко позавидовали новобрачной. Стражники отвлеклись на молодоженов, и пока они смеялись над шуточкой Квазьки-копийщика явно скабрезного содержания, мне удалось прошмыгнуть в ворота. Здравствуй, славный город Мальбург.

Однако город не очаровывал красотой. Или это только на входе такой разгром и мусор? Ладно, не буду вредничать, а отправлюсь на поиски не слишком любопытного менялы или ростовщика, хотя найти такого очень сложно — должность обязывает все знать.

Прошагав въездную площадь, я не попала в рай земной. По моему скромному мнению, Мальбург был обычным городом, что и сотни других в Фелитии, такой же как Патир, только размерами побольше. И все куда-то спешат, снуют, словно мыши в кладовке — столь же деловито и бесполезно. И как тут спросить дорогу? Не ловить же за руку пробегающего мимо и требовать разъяснений о месте нахождения лавки менялы? Эх, придется опять прибегать к дару: понадобиться очередная вариация на тему призывания. Но как тут сосредоточиться и услышать голос именно того золота, что у менялы в лавке?! Ведь весь город наполнен золотом: где-то заныканный на черный день злотник (что ж за день такой, если может понадобиться целая золотая монета?), где-то купеческие раздолы с ежедневной оплатой товаров звонкой монетой, а где-то и фамильные драгоценности, как то — цепочки, колечки, медальоны. Город живет! И этим все сказано. Придется изощряться, правда, пока не знаю как.

Спрятавшись от праздношатающихся зевак и иных любопытных глаз в проулке, прислонилась к стене какого-то дома, попыталась сосредоточиться. Так… Ну, где же ты? Где шумящий говор бруйсьский золотых, неспешная речь фелитийских злотников, ехидная усмешка листигских золотариев? В ответ сразу в несколько голосов, этаким недружным хором, заголосили вопрошаемые монеты. Если я не ошибаюсь, что вообще-то вполне возможно, то в Мальбурге несколько лавок менял. Впрочем, это и не удивительно: все-таки город находится на перекрестье двух трактов — Кернского и Валинского (об этом тоже узнала в очереди), посему торговцы здесь частые гости, а иной раз и хозяева. Ближайшей ко мне лавкой по рассказам бруйсьских золотых — одни из самых болтливых монет, болтливее их только аломские — было заведение некоего Хамсина. Что ж, туда и направлю стопы, искать иное нет желания.

Почему так легко иду к меняле, когда всем и каждому известен злокозненный характер и хитрющий ум представителей этой профессии? Ну и что? Мне бояться нечего: что-что, а достоинства монет, их обмен, хождение, а также качественность, ценность золотых самородков я знаю. Маман и папа едва ли не с колыбели — ведь уже тогда проявились способности пиктоли — вбивали в меня эти знания. Зачастую в доме принимались родственники, так сказать "седьмая вода на киселе", только из-за новостей о чеканке монет, обменном курсе и прочем. Как бы не хотелось отрешиться от всего этого, но золотой дар обязывает.

Так в княжестве Бруйсь, соседствующим с Фелитией на северо-западе, государственными являются монеты трех достоинств: золотой, серебряный и медный. Почему государственными? В деревнях и селах, да иной раз и в городах расплачиваются мехами да распиленными монетами. За один золотой дают пятьдесят серебряных или двести медных, а за один серебряный — двадцать медных. В родной Фелитии: злотник, серебряник да медяник. Пятьдесят медяников или десять серебряников можно обменять на один злотник, а двадцать медяников на один серебряник. В самом большом королевстве — Листиге — обретаются золотарий, серебрий и медяний. Один золотарий это десять серебриев или сто медяниев. Десять же медяниев потянут на один серебрий. На Родосских островах в ходу жемчужины, золотые и серебряные самородки. Точного обменного курса у них нет — все зависит от качества жемчуга и размера самородков. Но примерно за десять жемчужин без изъяна размером с ноготь большого пальца можно получить один золотой самородок среднего размера или три-четыре серебряных. По моему мнению, понятие «самородок» весьма расплывчато, мало ли какие они бывают. Однако ж до сих пор как-то жители островов и их гости разбираются. Медь на островах не имеет хождения. Может потому что на кораблях ее много? Не знаю, тут я не специалист.

Королевства да княжества не живут сами по себе, поэтому монеты постоянно путешествуют по свету. А значит и как на что меняется в этом случае мне тоже надо знать. На самом деле не все так сложно. Самой ценной, соответственно и самой дорогой монетой считается листигский золотарий, от него все расчеты да подсчеты и ведутся. За один золотарий дают два злотника или пять золотых. Двадцать серебряников спокойно можно обменять на один золотарий, а вот в подобной ситуации бруйсьских серебряных монет понадобится аж двести пятьдесят. Серебряные деньги между собой меняются с таким же успехом, что и золотые, то есть фелитийские и листигские дороже бруйсьских: два серебрия на три серебряника или семьдесят серебряных. Медные на медные не обменивают: их сперва «переводят» в серебряные или золотые, а потом можно и речи вести.

Почему такой разброд в ценности монет? Если по-научному, как объясняют это казначеи, то "в соответствии с развитием социально-экономических и государственных условий королевств, княжеств и содружеств, а также концентрацией в денежных единицах благородных металлов". Проще же говоря, зависит все от богатства жителей и казны этих самых королевств, княжеств и содружеств, да количества золота, серебра и меди в монетах. Все просто, понятно и очень похоже.

Однако княжество Алом выделяется из остальных: нынешний правитель князь Алмодик ввел новые деньги (хорошо, хоть монеты, а то грозился бумажками все заменить). Самая мелкая монета медная — файпари, точнее это деревянный круг, в который вставлен медный кругляш. Несмотря на то, что княжеские казначейские палаты старались изо всех сил и наштамповали их несметное, ну или почти несметное количество, любви народной файпари не сыскали. Следом идет медная монета в виде круга с дыркой в середине — багель. Начищенные песком багели ярко блестят, потому и видеть их можно чаще в украшениях у незамужних девушек, нежели в кошельке. Чуть выше и ценнее обычные медные монеты с незамысловатым названием — медное. С чего именно «медное» не знает никто, даже князь Алмодик — большой оригинал и выдумщик. Далее серебряная монета эзюст и золотая — эмейль. Личным указом князь установил, за сто медное давать один эзюст, за сто эзюстов один эмейль. Но на деле иначе: на один эзюст можно поменять тридцать-сорок медное. Зато с эмейлями все гораздо хуже: золота в Аломе мало, как говорится, кот наплакал, соответственно и монет золотых совсем немного. И если у человека появляется золотой, то аломийцы говорят, что у него не жизнь, а рай. Поэтому-то монеты, вместо эмейлей стали называть эмелями: эмель — рай по аломским поверьям. Во всяком случае, так говорил папа.

Мда, на тему золота и денег могу говорить часами. Да только кому это интересно? Верно, никому… О! А я уже пришла. Серая пустынная улица виляла, будто при ее строительстве дул ураганный ветер, было выпито десять бочек неочищенного самогона, да и в проекте вместо четких линий карандаш выводил сплошные зигзаги. Нужный мне дом оказался небольшой полутора этажной постройкой — наверное, подвалы большие, вроде нижних этажей, с неброской вывеской, на которой красовалось загадочное изображение — то ли рыба, то ли пушной зверек какой, и серой дверью — крашеное дерево. Не слишком респектабельно, но это все может оказаться видимостью, чтобы не привлекать лишнего внимания к делам хозяина. Нечего стоять на улице, до заката мне еще столько надо успеть!

Кольцо на двери было не только ручкой, а еще и неким подобием молотка: постучи, может и откроют. Стучать пришлось минут десять — то ли хозяин никого не ждал, то ли занят был. Дверь с неохотой приоткрылась, и на меня уставились прищуренные серо-зеленые глаза.

— Чего тебе? Милостыню не подаю! Прочь! — выдал на одном дыхании их обладатель.

— По делу я, милостыню не прошу, поэтому не уйду, — у меня получилось не хуже.

— Что ж за дело может быть у такой… — меняла не договорил, но бросил на мою особу весьма выразительный взгляд.

— Есть пара вещиц, на них посмотреть надо, да поменять на что помельче, — стараюсь изобразить на лице загадочно-намекающее выражение.

Получается, видимо, не очень, поскольку меняла нахмурился еще больше:

— И что за вещицы, и на сколько «помельче»? Учти, с краденым не связываюсь!

Вот зануда!

— Я ничего не крала! — говорю как можно тверже. — А вещицы желтого цвета, с блеском хорошим…

Меняла пожевал губу, похмурил брови, потом скрылся за дверью, но благо только чтобы ее открыть.

— Проходи быстрей, нечего маячить перед домом, — проворчал мужчина.

А кто меня под дверью держал? Пф! Зануда! И вредина!

Войдя в дверь, я оказалась… нет, не в доме, а во дворе, практически повторяющем вид улицы — такой же кривой, да еще и плохо освещенный. Меняла вел меня куда-то в глубь, лабиринт прям какой-то. А с улицы и не заметишь… Конечной целью путешествия оказалась маленькая комнатка без окон. Она могла находиться как в конце двора, так и в его середине — ходы настолько запутаны, что сразу и не поймешь. Отсутствие природного света вполне компенсировалось десятью масляными лампами, развешенными по стенам. Могу, конечно, и ошибаться, но простое масло давно выгорело бы, да и чадило б так, что потолок почернел до цвета смолы. Еще одна лампа стояла на небольшом столе у противоположной от двери стены. Меняла зажег ее, чем-то поскрипев, развернулся и стал пристально рассматривать меня. Я в долгу не осталась.

Что ж, именно такими менялы всем и видятся: невысокого роста, не то ссутулившийся, не то сгорбившийся, в просторном бархатном одеянии, ничуть не стесняющим движения, тонкие пальцы все время мельтешат, глаза бегают, брови постоянно хмурятся. На голове менялы был традиционный для горожан светлый шаперон. Помнится, по рассказам папа, этот головной убор состоит из одного или двух кусков ткани, каждый по-своему укладывает их на голове в виде тюрбана со спускающимися концами. Причем, чем длиннее концы, тем более уважаем обладатель шаперона. У Хамсина, если я правильно запомнила имя менялы со «слов» золотых, концы достигали плеч, что говорило о его серьезном положении среди других менял и ростовщиков.

— И? Где те самые вещицы? Учти, у меня не так много времени. Так что давай поживее!

Какая же я умница, что еще по дороге в город вытащила несколько самородков из пояса. Нечего ему знать о моих настоящих запасах. Чуть покопавшись в кармане потрепанной куртки (я ее все-таки надела, потому как в какой-то момент на небо наползли тучи, предвещая скорый дождь), вытащила четыре самых больших самородка и протянула их на раскрытой ладони меняле.

Хамсина сразу преобразился, заскакав вокруг меня бодреньким козликом. Естественно, что все восторги предназначались не мне, а лежащему на ладони золоту.

— Десять серебряников и пять серебриев! Больше никто не даст, — вынес он предложение.

Размечтался. Так я и согласилась.

— Тридцать серебриев, пятьдесят серебряников и пяток злотников, — на сей раз, мой голос был действительно тверд.

— Что? Ополоумела, девчонка?! — зашумел меняла. — Я — старый и больной, уважаемый соседями и коллегами, похож на дурака?..

В том же духе и стиле он разглагольствовал не меньше получаса. Вполне ожидаемо, могу сказать. Удивительно то, что он не интересовался, откуда у меня вообще такие самородки.

— И я еще не спрашиваю, где ты взяла золото, — вставил меняла.

А я размечталась… ну-ну…

— И не спрашивайте, только дайте тридцать серебриев, пятьдесят серебряников и пяток злотников, — я согласно кивнула.

— Что? Да ты… — опять понеслось.

Ничего, я особо не спешу, могу и подождать, пока он накричится, навозмущается, нажалуется на судьбу. Может, все-таки стоило не полениться и пойти к другому меняле? Я ведь на самом деле не знаю чего ждать от Хамсина, с него станется и на жизнь мою покуситься. На столе лежит нож с деревянной рукоятью, сплошь инкрустированной золотом — вот и поинтересуюсь на счет других ростовщиков. Ага, оказывается, в городе их аж десять человек, два гнома и один эльф — не мало. Сложнее всего дела вести с эльфом — к нему не пойду, гномы часто слишком подозрительны сверх меры — тоже отпадают, а из людей наиболее уважаемы Камель — по слухам советник и тайный осведомитель градоправителя, Синоль — предпочитает работать с драгоценностями, да Фекл — старейший меняла, довольно принципиальный дедок. Связываться с Камелем опасно — внимание властей мне ни к чему, ссылаться на папа совсем не хочется, да и вряд ли мне поверят. К Синолю идти с пустыми руками без толку, из драгоценностей только обручальное кольцо, но оно не золотое, да и на драгоценность мало похоже, разве что фамильную. Остается Фекл. Смущает его принципиальность, потому как не знаю, что под этим подразумевается. В любом случае мне еще надо поменять несколько самородков и золотых монет, так что разбираться с принципиальностью все равно придется.

— Это мое последнее слово: двадцать серебриев, тридцать серебряников и три злотника! — закончил свое выступление Хамсина.

— Тридцать серебриев, пятьдесят серебряников и пяток злотников, — вновь повторила я.

А нечего меня за дурочку считать, на самом деле за те самородки можно выручить до пятидесяти серебриев, семь-восемь злотников, о серебряниках молчу — при большом торге и до ста можно выменять.

Меняла посверлил меня взглядом, поцокал языком, покачал головой и полез в стол доставать требуемую сумму. Когда стал отсчитывать, руки так тряслись, что монеты едва на пол не соскочили. Эх, зачем же жадным таким быть?! Даже тут Хамсина с выгодой для себя менял: монеты сплошь старые да потертые выискивал, будто специально для этого случая держал. Ха, да мне это только на руку!

Выложив нужную сумму, меняла уставился на меня, как пропойца на последнюю бутылку, всё решая — то ли разбить, то ли распить. И чего он от меня хочет? А-а, золото, ну, конечно. Хм, забылась я.

Отдав самородки, принялась сгребать монеты со стола, да прятать в карманы. «Прятать» — не совсем верно, поскольку куртка в таком состоянии… Эх, глупо получилось, надо было хоть платок какой достать, ту же косынку, Аггеей врученную. Так нет, я ее стянула при первой возможности, затолкав в юбку-суму.

— О, как интересно?! — неожиданно выдал Хамсина, отвлекаясь от созерцания самородков и процесса сгребания монет.

Что интересного он заметил? В моей одежде? Хм, тряпье, как тряпье. В моей внешности? Так там и смотреть не на что!

— Замечательная работа… Кольцо верности… Не часто в наши дни молодые люди скрепляют свои чувства такой нерушимой клятвой, — с показательно скорбным видом покачал головой меняла.

Кольцо верности? Это он о… Так вот что нам в Дубовом Граде надели!

— Это? — с максимально равнодушным видом продемонстрировала кольцо меняле.

Сейчас самое главное не показать, как важно мне знать правду! Ведь не спроста кольцо не снимается!

— Да… Действительно, кольцо верности… — согласно кивнул Хамсина. — Желаете что узнать еще?

Ну, надо же, какая вежливость! А то "Ополоумела, девчонка"! Нетушки, выдавать интерес не буду, а то еще деньгу стребует за сведения.

— А что тут узнавать, кольцо — мое… — небрежно пожимаю плечами, а внутри все трясется.

— Имя мастера, ценность его, ну и прочее, — хитро прищурив глаз, будто бы прикидывая сколько с меня содрать за это можно, выдал меняла.

— А то я не знаю. Бросьте, ненужные хлопоты это, — пришлось отмахнуться, как от мухи летающей поблизости: вроде не мешает, но раздражает.

— А на днях у меня клиент был… с таким же кольцом!

Сердце аж замерло. Фларимон…

— Такой высокий, с белыми, как снег, волосами и темно-карими глазами? — с надеждой во взоре уставилась я на менялу — и откуда только силы взялись.

— Да, да, краси-и-ивый!

— Жаль. Не мой!

Коротко кивнув, я направилась на выход: уверенности, что обратную дорогу найду, не было, но и оставаться нельзя — так удачно закончить разговор у меня еще никогда не получалось. Мда, какое у менялы было лицо!.. А глаза!.. Еще бы, какой облом! Сзади послышалось кряхтение Хамсина — быстро же он оправился, или решил еще одну байку сочинить? Хм, молчит… Слишком подозрительно!

На одном из поворотов пришлось пропустить его вперед — я же говорила, что сама дорогу назад не найду. Ну, разве что поплутав дня два по этому лабиринту. Уже на выходе, открывая дверь, Хамсина устремил на меня цепкий взгляд, будто портрет рисовать по памяти собрался.

— Таки не желаете ничего больше узнать?

— Нет, не желаю, — небрежно хмыкнув, прошла вперед.

Прости, Всевышний, за эту ложь! Мне очень стыдно, правда, но Ты знаешь, иначе поступить я не могла.

Цепкий взгляд менялы провожал меня до самого выхода из улочки, аж дрожь пробрала! Ладно, пусть посмотрит, все равно я в городе не задержусь, да и наряд сменю, только до лавки портного дойду.

Поменяв золото на монеты, первым делом отправилась не к портному, а на вестовую станцию — давно пора отправить домой послание. Немногим больше века назад некий маг, чье имя было известно только посвященным, изобрел способ магической пересылки писем, грамот и маленьких посылок. Изобрел-то он для личных нужд, но тогдашний король Листига вытянул это дело на всеобщее обозрение и поставил на службу общества: из казны выделили большие деньги на строительство и содержание вестовых станций — в народ таки просочились слухи, что мага звали Вестий, по его имени и стали величать диковинку, и плату вестовым работникам. После Листига новинку переняла Фелития, за ней, как ни странно, Родосские острова, потом и остальные подтянулись. Ныне даже в крупных селах и деревнях есть вестовая станция. За пару медяников можно отправить послание в соседний город, за один серебряник — в любую точку Фелитии, а за десять — в другое государство.

Вестовая станция Мальбурга располагалась в старой кривоватой башне, требующей ремонта. На входе толпилась ватага мальчишек, явно в ожидании кого-то. Периодически один просовывал голову в дверь, что-то там высматривал, потом подавал условный сигнал остальным. От толпящихся отделялся еще один мальчишка и бежал куда-то за угол. Вскоре он возвращался, важно кивал и все опять чего-то ждали. Пока я пробиралась ко входу сия операция повторялась раза три. Может, мне туда не стоит идти? Только желание успокоить маман и папа заставляло меня двигаться вперед.

Как ни странно, внутри ничего подозрительного не было. Оплатив в маленькой комнатке худенькому пареньку положенный серебряник, я стала подниматься по лестнице вверх: согласно указаниям кассира на самом верху обретается маг, который и должен передать мое сообщение. Ежели я хочу отправить послание как можно быстрее, то придется самой топать к магу, а то кассиру некогда. И правда, некогда: как же можно отвлечься от городской грамоты с последними сплетнями! Ладно, с меня не убудет, хотя ноги ощутимо ноют, намекая, что в ближайшее время объявят забастовку и уйдут в трудовой отпуск.

В каморке под крышей было холодно. А как иначе, если щелей в черепице сверх всякой меры, да окна открыты настежь? За странной конструкцией в центре комнаты — видимо тем самым магическим аппаратом для передачи посланий — сидел на колченогом табурете парень в объемном серо-синем балахоне и что-то увлеченно черкал на бумаге, от усердия высунув язык.

— Кхм, кхм! Послания здесь отправляют?

Повторять пришлось дважды, чтобы привлечь внимание к своей скромной особе.

— А? — парень удивленно воззрился на меня. — А где Самил?

— Какой Самил?

— Ну, тот, который деньги берет.

— Ему некогда, он меня, собственно, сюда и отправил.

— А-а…. Ну, давайте, чего там передать надобно…

Если он ожидал узреть свиток или еще что, то вынуждена его разочаровать: на клочке бумаги, за исключением адреса и имени получателя, было написано всего лишь: "Жива, здорова, еду домой". Да-да, именно это. Писать больше опасно, поскольку маман может переполошиться сама, поднять на ноги всех окружающих, в том числе и папа, а уж тот… Поэтому так коротко и неопределенно. Парень для верности обсмотрел клочок раза четыре с обоих сторон, потом пожал плечами и уткнулся в аппарат.

— От кого писать? В смысле отправителем кого ставить?

— Напишите — Эредет…

Маг кивнул, поправил балахон и потянулся к центру конструкции.

Что-то грюкнуло, хлюпнуло, зашипело, словно пар вырвался из-под крышки, по комнате заметались блики, а потом… все успокоилось.

— Эх, гоблин ушастый! — обиженным тоном выдал парень, стряхивая с балахона не то пыль, не то пепел.

— Э… а что с посланием моим?

Уж не знаю, что такого он услышал в моем голосе — там вроде как кроме острожного интереса и испуга ничего не было, но парень принялся меня увещевать:

— Да вы не переживайте, послание отправилось, все хорошо. Просто техника у нас старая, давно не ремонтировалась, городские власти деньги давать на это не спешат, мол из столичной казны пусть присылают. А все из-за этих… конкуренты, блин…

— К-конкуренты? — проблеяла я, не понимая толком, с чего это маг так тарахтит.

— Ну да, конкуренты. В прошлом году Магический совет разрешил открывать вестовые станции любому магу, купившему специальное разрешение. Так в Мальбурге лавочек понаоткрывали без малого сто штук. И каждая в мошну градоправителю отсыпает, вот он их и защищает, нам же нечего давать — на королевском содержании как никак.

— А… понятно, — протянула я.

И правда, теперь все стало на свои места: и ветхость здания, и юный возраст работников, и состояние пересылающего аппарата. Все, за исключением ватаги мальчишек на входе. Поинтересоваться что ли у мага об этом? А вдруг пошлет, в смысле заклинание какое кинет? Но с чего кидаться, я же просто спрошу.

— Э… скажите, а чего там мальчишки на входе крутятся? — как можно тише и осторожнее вопрошаю спину мага, поскольку парень принялся ковыряться в аппарате, видимо восстанавливая его.

— Что?! Они все еще там? — он мигом обернулся ко мне.

— Вроде как, — кивнула я. — Во всяком случае, когда входила, были внизу.

— Ну, Самил, я тебе устрою! — заметался парень по комнате.

— Случилось что?..

Паренька звали запутано, что-то вроде Ашта… Ыны… Марм… Сыж… Мур… В общем и не выговоришь с разбегу, а уж запомнить и подавно не получится. Видимо, не у одной меня произношение имени было трудным делом, поскольку маг сразу же после официального представления предложил укороченный вариант:

— Можно просто Заян.

Мы сидели на холодном полу и рассуждали о вечном, точнее рассуждал Заян, а я его слушала. Сама виновата: нечего было спрашивать за мальчишек, ведь именно с того все и понеслось. Мой нежданный собеседник был не слишком удачливым магом, поскольку после окончания университета по распределению попал в Мальбург на вестовую станцию. Помимо прочего, у парня имелась теория, которая и заставляла мальчишек вертеться у станции. На самом деле не мальчишек, а окрестных горожанок, а мальцы, так сказать, зарабатывали на этом деле. Суть теории сводилась к тому, что при гадании, не важно на чем, человек вытаскивает карту, руну и прочее с тем значением, о котором думает. Заян решил доказать теорию на рунах, а народ решил, что он просто гадает, вот и достают его теперь. Впору смеяться, но у парня был такой обиженный и насупленный вид, что пришлось прятать рвущийся наружу смех.

— Представляешь, я тут стараюсь на благо общества, а это самое общество никак не хочет понять простейших слов!

О да, на благо общества!.. Это вообще у магов стоит особым пунктиком в голове: найти что-то и поставить на службу обществу. Вроде бы хорошо, да только не всегда это что-то обществу нужно. А уж исследуемым объектам и подавно… До сих пор неизвестно, каким образом магам удалось заполучить для изучения настоящего пиктоли, да еще с золотым даром. Нет, знать о нас всегда знали, иногда даже в лицо, но чтобы исследовать и ставить на службу обществу? Таких психов не находилось. Кроме магов, естественно. Хорошо, что не всю правду узнали, а только ту байку о свадьбt, где золотой дар приданым обозначается.

А Заян все сердится:

— Я ж не гадалка какая-нибудь, у меня серьезные исследования, как раз доказывающие всю тщетность гаданий и предсказаний! Вот хочешь, сама попробуй!

— Может не надо? — попыталась отказаться я, отползая в сторону.

— Да это не долго, сама убедишься! — продолжал маг, попутно выуживая из необъятного балахона — это оказывается униформа всех штатных магов вестовой станции, только на Заяна подходящего размера не нашлось; его предшественник имел весьма упитанные формы, обладая хорошим аппетитом не только по части еды: обещанием больших денег его переманила одна из конкурирующих лавочек, — мешочек с рунами.

Мда, отвертеться не получится… Пришлось лезть в мешочек и доставать что-то наугад.

— Ага… руна РАЙДО, — глянув на деревяшку, выдал Заян и вытащил опять-таки из балахона затертую то ли книгу, то ли тетрадь в кожаном переплете.

Оказалось последнее. Тетрадь была исписана лишь наполовину, но таким мелким и заковыристым почерком, что разобрать написанное было сложно. Однако Заян как-то разбирал свои каракули, пусть и не быстро, поскольку пошебуршав страницами он победным тоном заявил:

— Руна РАЙДО означает деловую поездку, путешествие с определенной целью. Вот видишь!

— Что вижу?.. — на всякий случай стоит уточнить, а то мало ли…

— Ну, ты же вроде как домой собираешься, — парень слегка засомневался.

— Да, домой… собираюсь…

— Вот! А дом же не в Мальбурге?

— Нет.

— Значит это и есть то самое путешествие с определенной целью, что предсказала руна! — Заян аж засветился.

Мда, как мало некоторым для счастья надо.

— А давай еще? Ну, пожалуйста, только один раз…

Тяжело вздохнув (мне еще ж к портному надо, да ночлегом обзавестись), опять полезла в мешочек.

— Руна БЕРКАНА… Хм… сейчас посмотрим…

Опять зашебуршали страницы, но только вместо радостного, выражение лица парня стало озадаченным.

— Что там? — пришлось его окликнуть, а то еще уйдет в себя, вернувшись нескоро.

— Эта руна означает… рождение ребенка…

Ик… ик… какой ребенок? Они что, с Аггеей общались? Так, успокойся, Эредет, не все так плохо, как кажется. Все еще хуже… Аггея видела кольцо, поэтому и спросила. Заян кольца не видел. Во всяком случае, на руку не обращал внимания, да и я ее «прятала».

— Возможно, это ошибка, может, еще раз вытянешь? — попытался уговорить меня на новый подвиг маг.

— Нет, ошибка, возможно, закралась в твои рассуждения. Вот и проверяй! — выпалила я на одном дыхании и, пока парень уткнулся в свои записи (не ожидала такого подчинения…), поспешила покинуть мага, комнату под крышей, да и вестовую станцию тоже.

На улице, не мудрствуя лукаво, спросила у очередного дозорного мальчишки дорогу к лавке ближайшего портного и споро отбыла в указанном направлении — солнце клонилось к закату, а я все еще шастала по городу, не выполнив и трети намеченного.

Оказалось, в Мальбурге портные селятся рядом друг с другом, целый квартал получился. Выбрав лавку с не слишком помпезной вывеской, но и не сплошь замшелой, осторожно толкнула дверь — не хватало только еще на одного экспериментатора налететь. Помещение встретило звоном колокольчика на входе и запахами тканей, выделанной кожи, да соленым привкусом — все правильно, тесьма с золотыми нитями должна быть в запасе у портного, чьи работы пользуются успехом. Из глубины мне навстречу выплыл мужичок средних лет с заметным брюшком. Концы лилового шаперона спускались ниже плеч — знатный мастер значит.

— Что желаете? — с видимым пренебрежением поинтересовались у меня.

Вместо ответа я продемонстрировала злотник и парочку серебряников. Портной сразу же изменил свою позицию. Прямо-таки залебезил перед моей скромной персоной. Подхватив под руку, мастер куда-то потащил меня. Оказалось, всего лишь к шкафу с одеждой.

— Есть прекрасные блио из винного и зеленого бархата, гематии, вышитые золотом и серебром, батистовые камизы, даже парчовые котты…

А мне оно надо? Ничего подобного! Подобрать бы штаны подходящие, куртку или котарди (вообще-то та же куртка, только короткая, да рукава к низу расширяются, но удобна ли она в дороге будет?), пару рубашек из хорошо выделанного льна. Вроде бы и все.

— Только у меня можно найти замечательные босы — они специальными крючками прикрепляются к лифу платья, а значит, не упадут в самый неподходящий момент, — доверительным тоном сообщил портной, демонстрируя небольшую простеганную подушку с крючками по предположительно верхнему краю. — Это мое изобретение, пройдут года, но все будут помнить мастера Лафтена, первым и единственным догадавшимся пришивать крючки на босы!

Мда, похоже, у этого мастера Лафтена мания величия в самом разгаре. Занесло меня… Заметив выражение моего лица, портной посчитал, что я сомневаюсь, и принялся доказывать на деле, в смысле показывать на первом попавшемся платье. Оп, оказывается эти подушечки, то есть босы накладываются поверх платья на живот. А я то по наивности решила, что в городе бум рождаемости ожидается…

— Нет, нет, послушайте, мне не нужны платья! Надобна куртка, да штаны…

Своими словами, похоже, я обидела Лафтена до глубины души. Насупив брови, мастер позвал помощника, приказал помочь покупательнице, то бишь мне, и удалился прочь. Помощник, точнее помощница оказалась смышленой девицей, сразу же поинтересовалась моим мнением. Выяснив, что нужна походная одежда, вытащила из нагрудного кармана обширного фартука, напомнившего мне чем-то балахон Заяна, длинную тесьму с узелками и принялась измерять мою скромную особу.

Процесс замера был недолгим, но девица Штила была на редкость… гм, разговорчива, потому мне успели выдать почем нынче фельшнепские ткани, листигский бархат и шелк, местный батист и прочее. А еще — цены на рынке торгаши взвинчивают сверх всякой меры, из-за чего в гильдии огородников опять скандал, в трактире, что на Главной площади разбавляют водой не только пиво, но и щи, а комнату снимать лучше у Тванери на улице толмачей. Последнее особо ценно.

Штила, не медля, притащила темно-зеленые штаны то ли из бархата, то ли из сукна. По ее словам ткань не растягивается и в осенние холода, которые вот-вот нагрянут, согреет. По ее же совету взяла черную куртку со шнуровкой на рукавах — на мои вопли "Их же завязывать замучаешься!", она возражала "Один раз, потом только подтягивать. Зато удобно — в жару распустил, и прохладно!" Что ж, мне это предстоит проверить, ведь сколько уйдет времени на дорогу не знаю. Штила уговорила взять и парочку батистовых камиз, помимо уже отложенных двух льняных рубах — мда, приличная покупка получается не только по деньгам, но и по количеству.

Девушка поглядывала частенько на мое кольцо, но ничего не говорила. Только на прощание, уложив все покупки в настоящую суму, а не то, что у меня было, когда советовала за обувью сходить к Макре-сапожнику, как бы невзначай бросила:

— От или за?

Я покачала головой.

— Домой…

Штила недоверчиво хмыкнула, похоже, для себя она решила, что я спешу за возлюбленным. Угу, не надейтесь, домой я еду, домой!

Не задержавшись у Макры — без лишних споров купила черные высокие сапоги на шнуровке (что-то меня потянуло на нее), поспешила на улицу толмачей в заведение Тванери. На город опустился вечер, причудливо расцветивший улицы, дома. В воздухе витали запахи жареной картошки да темного пива (эх, папа его предпочитал всем другим сортам, но по какой причине знать не знаю). В ответ в животе громко заурчало, даже не намекая, а прямо говоря, мол, пора бы и честь знать, в смысле поесть. Да, в суме имеется мясо и хлеб, но не садиться же посреди улицы?!

На мое счастье искомая улица нашлась с третьей попытки, а трактир Тванери так вообще с первой. Ароматы южной кухни окутали с порога, поманив к ближайшему столу. За стойкой наблюдался грозный смуглый мужчина с пышными усами в красной рубахе, подпоясанной на диво белым фартуком. Возможно, сам владелец заведения.

Видимо, я слишком долго и внимательно разглядывала мужчину, поскольку, кивнув вертевшемуся рядом мальчугану, такому же смуглому и черноволосому, он направился к моему столику. Ик, что же будет теперь?

— Вечера доброго, — голос у мужчины был низким, густым, с едва заметным акцентом.

Южанин, определенно. Только в южных провинциях Фелитии разговор принято начинать с пожелания добра. Сама я, конечно, не видела, но папа описывал южан именно такими.

— И вам доброго, — как можно вежливее я кивнула в ответ: надо было переодеться у Лафтена, а то мой нынешний наряд не внушает доверия.

— Решили скоротать вечер или ищете чего? — спокойным, уверенным голосом продолжал мужчина.

— Не ищу, вернее… Комнату хочу снять на пару ночей.

— Комнату? Смотря какую…

— Небольшую, но… с замком хорошим и ванной!

Мужчина заливисто рассмеялся.

— Что, давно путешествуем? — отсмеявшись, все также спокойно поинтересовался он.

— Давно, — с тяжким вздохом согласилась я.

— Что ж, будет комната, но не с ванной, а с бадьей большой, — кивнул собеседник. — Только почему сюда обратиться решила?

— Посоветовали, — честно созналась. — Да и… пахнет вкусно.

Мой ответ вызвал новый взрыв смеха.

— Ох, ты ж дэвушка… Но правда твоя — вкусная здесь еда, и не только на запах. Слово Тванери! Заказывать что будешь?

Значит я права — это сам хозяин. Так, что там папа говорил о кухне южан? Вроде бы хвалил мясо жаренное — свинину и телятину вперемешку — на шпажках, кажется ражничи и яичница с чем-то… вроде бы гювеч с рисом. Быстренько, пока не забыла, я перечислила блюда, чем вызвала одобрение со стороны Тванери.

— Запивать возьми лучше компот с грушами и малиной. Хозяйка моя мастерица на них, — посоветовал Тванери и вернулся за стойку.

Что ж, большая часть планов выполнена. Осталось купить карту, определиться как быстрее и лучше добраться домой и… все.

Заказанная еда была выше всяческих похвал. Да, не домашняя, но все равно вкусно. Комнатой Тванери тоже не обидел: на втором этаже, окном во двор, а не на улицу, с нормальной постелью, а не соломенными тюфяками, и действительно большой бадьей, полной воды. Причем бадья имела хитрое устройство, ну прямо как у нас дома: в одну трубу вода наливалась, в другую, закрытую плотной пробкой, выливалась. Хорошо-то как! После стольких дней тряски и ночлегов в повозке, а последний раз так вообще на земле, кровать показалась раем. Странно, почему-то во время скитаний с Фларимоном лежанки не казались неудобными, я их вообще не очень замечала. Ну, что с меня взять, влюбленная…

Утро встретило нежными солнечными лучами: не жаркими — все-таки конец лета, но яркими, радостными, задорными. Жаль, что день таким не был. Едва большой городской колокол пробил девять раз (удобная, между прочим, традиция — всегда знаешь который час), как небо затянули тучи, и нет-нет да срывалась мелкая морось, прямо-таки по-осеннему холодная. Благо в полноценный дождь она так и не переросла. Побегать мне пришлось немало, но купленные намедни сапоги полностью оправдали свою цену: не натирали, не жали, ногам не было жарко, сплошная красота и удобство.

Переодевшись с утречка в новые наряды, для этого они вообще-то и покупались, спустилась в столовый зал, поманивший дивным ароматом свежеиспеченного хлеба. Уже стоявший на посту Тванери по достоинству оценил мое превращение из бродяжки обычной в путешественницу-новичка. С южным жаром он похвалил мой выбор, меня саму и моих родителей. Вот родители тут причем, я не поняла, но, наверное, так положено. Посему спорить не стала.

Собравшись с духом, я направилась к Феклу, хотя по идее узнать желаемое могла скорее у Синоля. Но что-то, сама не знаю толком что, заставило топать к принципиальному старику, как его охарактеризовали монеты в лавке у Хамсина. А это практически через весь город пройти надо. Ладно, я и больше ходила. Как оказалось в последствии, принципиальность Фекла заключалась в его твердом нежелании связываться с краденым, о чем меня с порога предупредил его помощник, да и специальные амулеты (у папа тоже где-то парочка таких имелась), начинавшие верещать как поросята, едва в устах пришедшего звучала ложь. Я призналась, что нашла золото в лесу, ведь в принципе так и было. Я не солгала, ни в коей мере, просто не сказала всей правды. Но не обмен был главной целью. Получив без всяких прений и словоизлияний положенные монеты, которые уложила в кошель, купленный у того же Лафтена (Штила постаралась, и на плотном кожаном мешочке красовались вышитые… фиалки), я прямо спросила о кольце верности. Старик-меняла и прежде бросал взгляды на мою руку, точнее на палец с дубовым венком, а тут уж со специальным стеклом стал рассматривать. После тщательного осмотра он согласился, что это действительно кольцо верности. Мда, от поведанного далее мне стало плохо… Как оказалось, эти кольца были переняты у эльфов. Когда молодые венчаются, то говорят одну примечательную фразу, стоящую в конце положенного обряда: "Клянусь любить, почитать и беречь тебя, во все дни жизни". На самом деле, фраза должна звучать несколько иначе: во все дни жизни твоей или моей. Но слова показались каким-то влюбленным неподходящими — если «твоей», то получается, умрешь, и клятве моей конец, поскольку жизнь твоя закончилась, если «моей», то свою особу ценю больше, поскольку мерку веду по себе, а не по любимому. Вот и придумали просто "во все дни жизни". А чтобы подтвердить клятву перед Всевышним и людьми, надевали кольца в виде дубового венка. Именно это было перенято у эльфов — у них символом вечности считается дуб, и из дубовых листьев плетут свадебные венки. Впрочем, это все мелочи, так — история давно минувших дней. Кольца эти просто так не снимешь (а то я не знаю!): оно пребудет с тобой до тех пор, пока твой спутник жизни не предаст, не изменит тебе или не умрет. Вот тогда-то оно и упадет, разлетится, словно листья по осени опадают. В противном случае носить, не сносить!

Узрев мое лицо, точнее готовность зареветь, словно завзятая плакальщица, Фекл поспешил рассказать еще кое-какие подробности. Кольцо можно снять, но только по обоюдному согласию, причем в том самом месте и в присутствии того самого, то есть венчавшего пастыря. В нашем случае это должен быть волхв Нэра… Мда, дело за малым: найти Фларимона, отправиться в Дубовый Град и убедить волхва отменить приговор, в смысле венчание. Сущие пустяки…

Уже прощаясь, я спохватилась и поинтересовалась у старца, откуда он знает такие подробности о столь оригинальных колечках. Вместо ответа Фекл протянул левую руку с похожим дубовым венком на безымянном, точнее женином пальце. Ну, дела…

В несколько подавленных, если не сказать больше, чувствах я покинула лавку Фекла. Но уйти далеко не смогла: мысли носились, как угорелые, ни в какую не желая остановиться хоть на минуточку. Испугавшись, что в таком состоянии могу влипнуть в очередные неприятности, буквально спряталась в каком-то глухом закоулке. Увы, меня и тут поджидал сюрприз. Едва ли не в двух шагах, за хлипким заборчиком парочка ретивых… гм, мужичков весьма специфической профессии — убить, припугнуть и прочее, по принципу от скуки на все руки, хотя в их случае не скука, а деньги главное — обсуждали мою персону. Точнее ту наглую и хитрую оборванку, что вчерась измудрилась облапошить самого Хамсина. Нечистый на руку меняла нанял сладкую парочку найти меня и потрясти на предмет кровью заработанных им, менялой денег, которые я так нагло выманила у него. То ли Хамсина чего-то напутал, то ли мужички не блистали разумностью, но искали они именно оборванку, пусть и справедливо полагая, что я могу пойти к другим менялам. Эх, если бы не кольцо, а точнее желание узнать правду об оригинальном подарке волхва, ничем меня не заманишь даже в гости к ростовщикам. Покумекав, мужички решили наведаться к Синолю, точнее побродить поблизости от его заведения, не сильно мозоля глаза любопытным стражникам менялы. Фух, пронесло… Удивительно, что с такой манерой вести дела, Хамсина не попытался меня убить при встрече. Напугала чем? Вроде бы вела себя прилично, вежливо…

А вот в лавке местного краеведа-любителя и по совместительству единственного в Мальбурге торговца картами мое везение закончилось. Правда, поняла я это уже в снятой комнате, когда удобно устроившись на кровати, принялась за изучение образчика картографического искусства. Мда, за один злотник можно было ожидать большего от сего клочка бумаги. Я, конечно, не большой специалист в географии и ориентировании на местности, но составитель карты видать знал еще меньше. Столица Фелитии располагалась где-то в районе границы с Листигом, Родосские острова напоминали кляксы, посаженные небрежным рисовальщиком, Старый Лес был отмечен неровным кругом, точнее темнеющим пятном где-то в центре Фелитии, Солонцы или хотя бы Патир на карте вообще не обозначались. Кошмар! И как тут сориентироваться?

В расстроенных чувствах спустилась в столовый зал, прямым ходом направившись к хозяину заведения. Глядя на мою покупку, Тванери хохотал до слез. Я бы тоже посмеялась, но дорога домой это… это… Побурчав что-то малопонятное, кажется, типа «молодо-зелено», он пошел в хозяйские покои. Вернулся Тванери с пожелтевшим свитком в руках. Вот это была настоящая карта… Даже Ориенрог значился на ней. Верно предполагала, что Фларимон отвез меня на север. Если я правильно поняла, то имя замка происходит от названий трех деревень — Оривицы, Енер и Рогань. Могу, конечно, и ошибаться, да только это уже не важно. За три серебрия карта была продана мне в постоянное владение. Теперь и в путешествие отправляться не страшно.

Уже по новой карте я смогла разобраться с дорогой домой. Выходило о-очень приличное расстояние. Пешком мне до самой зимы идти. Обозы никакие туда тоже не направляются. И как же быть? Уж не обзавестись ли мне собственным транспортным средством в виде лошади или на худой конец осла. А почему бы и нет? Если вспомнить, что последнее время животные на меня не очень-то и реагируют, взять хотя бы Лойрита. Нет, сравнение не слишком удачное, поскольку конь знал кто я — сама показалась, между прочим, да и Фларимона он слушался беспрекословно. В Ориенроге я к конюшням не подходила, а волы в обозе Головани были такими пофигистами, что неслись как ветер только однажды — после встречи с разбойниками. Собаки, кошки и прочая живность никогда на меня не лаяли или шипели, видимо принимали за свою, чувствуя то, что внутри меня. Мда… Ладно, говорят "попытка не пытка", вот и попытаюсь (хм, пытать себя, что ли, буду?). Вдруг опять повезет, и я смогу найти подходящую лошадку? Терпеливую, выносливую, непугливую и достаточно быструю. Помоги мне Всевышний в сем нелегком деле…

Глава 4

Кажется, идея обзавестись собственной лошадью была не самой удачной. Более «удачной» было только призывание золота в Старом Лесу. Почему? До банальности просто: лошади таки чувствуют мою вторую сущность. Не стоило мне вообще идти на ярмарку. А ведь начиналось все так хорошо.

Будто оправдываясь за вчерашнее ненастье, солнце ярко светило с самого утра. Подозрительно шумящий на улице люд радовался столь удачной погоде, целенаправленно спеша из города. А может мне это только кажется?

Перехватив на ходу сладкую лепешку, благородно предложенную средним сыном Тванери (если не ошибаюсь, их у него три, причем все похожи на отца, как зеркальные отражения, только без усов), у него же и поинтересовалась, что за шум с утра пораньше.

— Так сегодня первый день вересника! — изумленный моей неосведомленностью воскликнул Тавр.

Оказывается, в Мальбурге принято в первый день осени проводить большую ярмарку на специально отведенном месте с восточной стороны города (правильно, чтоб засветло начать, ведь торговцы раскладывают товар еще с ночи), загодя приготовленном к празднику. Цены на ней вполне умеренные, выбор огроменный, забав несчитано, скоморохи да циркачи выступают бесплатно (точнее за счет городской казны), словом — все, что нужно торговому и не очень люду в праздничный день.

Ох, уже осень… А я и не заметила ее прихода, заплутав в собственных проблемах. Календарь размерено меняет листы, приближаясь к своему концу, но люди не всегда замечают слетевшую бумагу с очередной датой и каждый раз удивляются выпавшему даже в середине зимы снегу: "Зима подкралась неожиданно!" Да, до зимы еще три месяца, но осень уж на пороге, а я… Да что я? Ну, вот… опять на слезы потянуло. Почему? Вспомнилось, как дома, точнее в Патире в первый день осени проводили праздник Роз. Осеннее великолепие и дурманящий аромат наполняют улицы города. С первыми лучами солнца народ стекается на Большую площадь. Ведь именно там будут среди первых красавиц города выбирать Розьеру — Королеву Роз, на голову которой возложат венок из самых-самых дивных цветов. А самого ловкого и сильного парня, сумевшего пройти все испытания на площади Смелых, назначают Королем Шипов. Почему именно шипов? Все просто. По старой-старой легенде, Королева Роз хранит души, но она столь хрупка и прекрасна, что Тьма легко может погубить ее. А что может защитить розу лучше шипов? Поэтому Розьере нужен защитник — Шипьер. В детстве мы с братом упорно именовали защитника Шиповником: "Розьера от роза, значит от шипа шиповник!", но только до тех пор, пока… Пока Сарга не влюбился в девочку, игравшую роль принцессы Шиповник на очередном празднике Роз.

Что-то я замечталась, вместо того, чтобы направиться вслед за горожанами. Если на ярмарке есть все, то возможно, смогу и коня себе прикупить. Лошадь… Брр… Никак не могу избавиться от страха, хотя это они меня боятся должны. Собственно и боятся, но я все же больше.

А ярмарка уже вовсю шумела. На импровизированных воротах отчаянно надрывались музыканты, проверяя крепость нервов покупателей (у продавцов они от природы железные), играя на загадочных инструментах, которые Тавр (я его не звала с собой и проводить не просила, просто оказалось, нам по пути) обозвал торупиллями. У нас их просто дудами именуют. С трудом удержавшись от побега, мы прошли на саму ярмарку. Ой-ей… Чего здесь только не было! Наверное, лишь королевских регалий да рыцарских орденов. Все остальное имелось в таком количестве, что дух захватывало. Тавр тут же метнулся к рядам с оружием и доспехами, а я… Нет, я не пошла в дальний край ярмарки, из которого, перекрывая вой торупиллей и людской гомон (гномы впрочем тоже присутствовали и не менее оживленно общались друг с другом и соседями), доносилось ржание лошадей. Можно порадоваться, что искомое здесь имеется. Но для начала надо обзавестись чем-нибудь вкусненьким. Да не для себя, а для лошади. Как говорил папа, если дать животинке что-нибудь зажевать, то семь из десяти после такого проникаются неземной любовью и начинают рыться по карманам, в поисках дальнейшего угощения. Правда, по закону подлости мне достанется кто-нибудь из оставшихся трех.

Не буду унывать раньше времени, тем более что нашла нужный лоток с овощами. Вроде лоток, как и у всех, но у торгующей бабульки все продукты были в соответствии с ее размерами: большие, прямо-таки солидные. Меня так и подмывало купить самую большую морковь, длиной с мою руку — чтобы лошадь не полакомилась моими пальцами вместо столь нелюбимого мною овоща, но запрошенная цена за это чудо селекции успешно отбивала все желания.

Итак, я вооружена, в смысле… ээ… Не важно, пора идти, выбирать транспортное средство.

Даже на мой несведущий взгляд кони были просто красавцами: блестящие, черные и серые, с длинными гривами, завитыми мелкими кольцами, в глазах огонь, а копыта так и выстукивают барабанную дробь: "Пора, пора на бой". Я же говорила: закон подлости сработал и на сей раз. Несмотря на то, что коней было много, все они происходили из той самой категории "трех оставшихся". Стоило мне приблизиться к очередной приглянувшейся лошадушке, как животное вставало на дыбы, истерически ржало и вращало глазами. Только пены изо рта для полной картины бешенства не хватает. Морковь была куплена зря! Один единственный раз, мне показалось, что удача на моей стороне. Гнедая (о, теперь я знаю, как называется этот окрас!) невысокая лошадка не стала сразу впадать в истерику. Звали ее Герцогиня Дарианна Ладария эль Пьемпо, причем отзывалась она только на полное имя, не принимая никаких сокращений, как признался сам владелец лошади. Мне подумалось, что называла ее так дочь хозяина, начитавшаяся любовных романов. Оказалось хуже: столь длинное и помпезное имя дал животному сын, возомнивший себя великим менестрелем. Мда, а я думала, это у Фейла пафосный слог! Так вот, стоило мне подойти к лошади поближе и, спотыкаясь и заикаясь, произнести ее полное имя, как она взвилась испуганной кошкой. Едва успела отскочить!

Помучавшись еще с полчаса, но, так и не добившись сколь мало успешных результатов, махнула на все рукой и поплелась восвояси, а точнее в заведение Тванери. Может к нему за помощью обратиться? Вон, с картой же помог. Угу, с картой. Так ведь карта не животное, тут уж никто не поможет. Нет, я могла бы вновь проделать тот фокус, что и в Старом Лесу перед встречей с волхвом, но надолго ли меня хватит? Правильно, ненадолго, либо шатать будет как завзятого пьянчужку после очередного посещения рюмочной. Так это при ходьбе, а попробуйте сесть в подобном состоянии на лошадь! Эх, я же говорила, не самой удачной была мысль разжиться лошадкой, совсем не самой удачной.

Со столь невеселыми, если не сказать хуже, мыслями я возвращалась в город. Хорошо еще не надо платить за вход: в крепостной стене была открыта специальная калитка, выводящая на дорогу к ярмарке. Соответственно, назад горожане, да и гости тоже, возвращались через нее. Похоже, это своеобразная уступка городских властей для жителей Мальбурга, поскольку платить за вход в собственный дом вроде как не принято. Был ли у этой дороги проектировщик или люди сами вытоптали, не знаю, да и спросить не у кого, но петляла она, словно заяц. Около очередной «петли» в кустах жимолости кто-то не то ругался, не то рыдал. Чрезмерным любопытством никогда не страдала, да и обычным тоже, но словно на веревке кто потянул в эти самые кусты. При ближайшем рассмотрении рыдающе-ругающаяся композиция состояла из крестьянина средних лет и кобылы. О том, что передо мной крестьянин, догадалась по характерному наряду, а что кобыла… Ну, мужик и сам это говорил. Правда, говорил не мне, а животному, с невозмутимым видом пережевывающему траву. Собственно он даже не говорил, а ругался. Мне бы уйти, чтоб лишних неприятностей не заработать, но в тот самый момент, когда я приняла столь судьбоносное решение, крестьянин оглянулся и решил призвать меня в свидетели, а проще говоря, пожаловаться на злую судьбинушку.

— Вы только гляньте на эту корову. Кобыла она, но корова и есть! — причитал мужик, утирая горестные слезы, попахивающие почему-то алкоголем. — Ведь в могилу сведет меня проклятая. Только шагом и передвигается, рысь кнутом не выбьешь, о галопе даже не мечтаю.

— Э, простите, но… а вам ее на скачки выставлять? — с дуру брякнула я.

— Какие скачки, Лукавый ее забери?!. Она ж в хозяйстве моем служить должна: мешки да другую поклажу перевозить, да и всадника с ветром в город доаствлять! Да токмо улитки и то быстрее ползают. У-у, ледащая! — замахнулся на кобылу мужик.

Та и ухом не повела: как жевала траву, так и продолжила в том же духе.

А может… это шанс?

— Звать-то ее как?

— Да Зорькой нарек, — пуще прежнего захлюпал носом крестьянин, доставая из-за пазухи источник алкогольных паров — пузатую бутыль.

Зорька? Хм, складывалось впечатление, что при именовании мужичок явно слегка, хотя скорее очень не слегка выпил и не смог отличить, кого он в карты выиграл: то ли корову, то ли лошадь. Но видно день у меня сегодня такой: догадки сплошь неверные, потому как, побулькав содержимым бутыли, крестьянин поведал:

— Она ж только на заре и оживляется, когда кормить эту заразу надобно! Шоб тебя волки задрали! Вот, как пить дать, оставлю тут! — пригрозил он лошади.

А в ответ… все тоже флегматичное пережевывание травы. Хм, да и на меня она не реагирует, хотя стою очень близко.

— Э… милейший, что ж вы с ней теперь делать будете? — исподволь пытаюсь начать разговор о продаже сего чудного животного.

— Дык на ярмноку водил! Ну, кто ж ее купит?! Так еще и тумаков надавали купцы тамошние. Пущай терь кто хочет, забирает ее себе. Даром! — на одном дыхании выдал мужичок и вновь приложился к бутыли… надолго.

— А… я… могу забрать? — мысленно скрестив пальцы на удачу, интересуюсь у мужика, пока он вновь не принялся ругать кобылу и запивать горе сивухой — разит неимоверно, похуже хафеловской маалы!

— Дык кто угодно! — махнул рукой крестьянин, глотнул еще из бутыли, повернулся (ух, как его при этом занесло!) и потопал на дорогу, бросив на прощание — Вот теперь узнаешь страсти Лукавого, поймешь тады каков хозяин у тебя ласковый да нежный был!

Так, это уже оскорбление, с чем он меня сравнил? А лошади все равно: жует себе и ни на кого не обращает внимания. Вот так транспортное средство…

Как там папа говорил? Подойти с левой стороны и аккуратно взять поводья. Помнится, я тогда спросила у папа: "А почему с левой стороны", на что он гордым тоном истинного рыцаря ответил, что меч всегда слева, вот и садиться надо также, чтобы оружие не зацепить. На мои возражения, что у меня-то меча нет, последовали многозначительные междометья.

Я не боюсь ее, не боюсь! Лойрит же меня не трогал? Угу, там Фларимон был, если что. Хотя к ручью-то я сама пробилась?! Значит, и бояться мне нечего. Вот я и не боюсь… совсем… Почти… Убеждение проходит из рук вон плохо: стоило кобыле махнуть хвостом, как я отпрыгнула в сторону, будто земля под ногами разверзлась. А ведь Зорька всего-навсего мух отогнала. Фух… Опять подхожу к лошади — медленно и с левой стороны. Прикрыв глаза, и едва ли не на ощупь подбираюсь к поводьям. Еще чуть-чуть, самую малость и… цап. Урра!!! Зорька к моим героическим достижениям отнеслась равнодушно, лишь бросив скользящий взгляд по моей персоне. "Да, ростом я тоже не вышла, но ничуть не хуже тебя!" — так и хотелось высказать кобыле. Но ей до моих рассуждений, как сверчку до неба.

Ладно, первый шаг сделан, в смысле поводья у меня. Пора бы и в город двигаться. Ну, не до ночи же мне здесь стоять?

А вот с выходом на дорогу было не все так гладко. Пыхтя и бурча под нос о нравах некой кобылы, я едва смогла уговорить эту самую кобылу выбраться из кустов. Пообещав и разносолов, и продажи мяснику — на оба варианта отреагировали начхательски, то есть никак, да напрочь забыв о страхе перед лошадьми, потащила ее по дороге в город, будто санки. Угу, такие большие санки с меня ростом.

Равнодушный нрав лошади все-таки сыграл мне на руку: немного поартачившись, не то чтобы для приличия, а из нежелания бросать ту сочную траву в кустах, Зорька спокойно поцокала за мной. Хм, будто и не чувствует мою вторую ипостась. Ответа снова нет, остается только махнуть рукой. Может, потом все и разъяснится.

Уже на подходе к «калитке», кто-то окликнул запыхавшимся голосом:

— Э-р-е-д-е-т!

Как это ни странно, меня догонял… Заян. Ну, тот незадачливый маг с вестовой станции, проверявший на мне свою теорию. И что ему понадобилось?

— Мне помощь твоя нужна, — сходу выдал парень.

— И тебе доброго дня, — буркнула я, предчувствуя очередную пакость.

— А? — изумился маг, но потом все же сообразил, но так и не поздоровался. — Ага-ага, того же. Я тут с предложением…

И почему мне хочется сбежать от этого «предложения»? Увы, пришлось выслушать парня, хотя я и так знала о чем пойдет речь, во всяком случае, догадывалась.

— Я все перепроверил, гипотетически — моя теория верна. Возможно, ошибка вовсе и не закралась в расчеты. Просто из-за не совсем верной процедуры во второй раз не получилось. Вообще-то первый раз тоже проводился с нарушениями: по правилам надо было вначале спросить, о чем ты думаешь, записать на отдельном листе, а потом уж и руну доставать. Но поскольку при отправке я видел твое сообщение, то и предположил, что в дорогу собираешься. Ведь ты домой ехать решила, а дом не в Мальбурге. Верно же? Вот и выходило путешествие… В общем… ну… — сбился под конец Заян.

Только гадания мне и не хватало! На жаждущих предсказания судьбы горожанках пусть пробует, они уж не откажут поспособствовать. Увы, Заян этого не желал, о чем не преминул сообщить, не дожидаясь высказываний с моей стороны.

— Помоги мне и я помогу тебе! — не нашел ничего лучше под конец речи предложить маг.

— И чем ты можешь мне помочь? — в моем голосе не слышалось ехидства, потому как его там и не было, а только удивление и непонимание: сообщение я отправила, деньги у меня есть, лошадь тоже, домой сама доберусь (страшновато, правда, одной ехать), в чем может состоять помощь даже не представляю.

— Ну… тебе же нужно седло? Вот я и подскажу где найти хорошее, да недорогое, — нашелся Заян.

— А ты в них хорошо разбираешься? — спешу на всякий случай уточнить.

— Э… в общем…. Да! — после непродолжительного заикания выдал парень. И, будто в доказательство, затараторил — Седло состоит из ленчика, двух крыльев, двух подкрылков, сиденья, двух подушек, двух подпруг, четырех или шести приструг, двух путлищ, двух стремян, двух шнеллеров и потника!

Уп, что это? Какие приструги? Какие путлища? Да мне не в жисть с этим не разобраться!

— Ты… словно с книжки читал, — ничего умнее сказать не придумала.

Заян засмущался, покраснел:

— Это я на курсы верховой езды ходил, а мастер Хорес теорию заставлял учить на зубок.

Ой-ей, что-то мне подсказывает, дальше теории Заян не пошел.

— И как курсы?

— Ну… э…. о… — залепетал маг, что только укрепило мои подозрения.

Эх, жаль парня. Вон губы надул, брови домиком, нос шмыгает — вот-вот заплачет.

— Ладно, давай свои руны, — решилась я.

Заян засиял, словно новая монета, только-только выпущенная из королевской чекальни, и принялся рыться по карманам знакомой мантии. Вот на свет появилась бумага — плохенькая, между прочим, но сойдет, не королевскую грамоту писать, вслед за ней извлечен был карандаш, перо гусиное, банка для чернил — пустая, еще куча всякого мусора, но мешочек с рунами так и не находился.

— Случилось что? — вежливо вопрошаю.

— Руны… Их нет… — вновь захлюпал носом Заян.

— Может ты их… где оставил?

— Не мог, они ж мне дороги… На первую стипендию купил!

— Так поищи, — пришлось самой вносить весьма разумное предложение, а то парень так и будет страдать.

— А где?

Час от часу не легче. Откуда ж мне знать?

— Может там, где был?

— А где я был?

— В городе… На ярмарке…

— Точно, на ярмарке! — перебил меня парень. — Я ж экспериментировал там с одним…

Не договорив и совершенно забыв про меня, Заян помчался назад, держа на вытянутых руках вытащенные из потайных и не очень карманов вещи. Странные все же эти маги. Но что мне до них? Ведь, похоже, удача опять улыбнулась мне, избавив от очередного сеанса гадания.

— Пошли, Зорька. Мне и впрямь седло купить надо. Обращусь лучше за помощью к Тванери.

Что и говорить, хозяин трактира не был похож на коренного мальбургца. Южанин, явно познавший много дорог, но сумевший найти свой дом — он вполне мог присоветовать нужное. Пусть и не за просто так.

Зорька, привыкнув к моей персоне окончательно, без споров и понуканий двинулась в сторону города.

— Дэточка, ты совсем… ошиблась? — не переставал изумляться моей лошадке Тванери, оставаясь, впрочем, в рамках приличий — даже дурочкой не назвал.

Южане все весьма эмоциональны, что Тванери доказывал вновь и вновь, бегая вокруг меня и Зорьки. Да я уже и сама убедилась, что лошадка повадками смахивает на корову, но она, во всяком случае, не косит глазом, не бьет копытом по мне, не хрипит, одним словом — не выкидывает все те фокусы, что остальные. Но не рассказывать же все это хозяину трактира?! А что это он вообще так переживает?

— Она хорошая, только спокойная, — пытаюсь неизвестно зачем оправдываться.

— И много ты за нее отдала? — обреченным голосом поинтересовался Тванери.

— Ну… мне ее подарили, — честно, но слегка запинаясь, выдаю в ответ.

— Видимо, на живодерню ее вели! — припечатал мужчина, махнув на меня и лошадку рукой.

Так уж и на живодерню. Ну, почти… А, все равно — лошадь уже моя.

— Э… мне б седло… — робко заикнулась я, опасаясь новых бурных комментариев со стороны Тванери.

— Да и уздечку, и… — начал было трактирщик, но, глянув на мое вытянувшееся лицо, тяжко вздохнул.

Пожевав губу, посчитав на пальцах, подкрутив усы, Тванери пришел к какому-то выводу и зычно крикнул старшего (если я не ошибаюсь) сына:

— Хей, Риотась!

— У? — из-за угла сарая, близ которого и велся сей примечательный разговор, выглянул парень с всклокоченными черными волосами, не просто волнистыми, а завитыми мелкими-мелкими колечками, что твой барашек.

— Чего "У"?! Ты что там делал? — грозно вопросил отец, упирая руки в бока, а усы как встопорщились…

— Что-что… Сало ел, — недовольно буркнул парень, показываясь во всей красе.

А он немаленького роста, однако. Правда худоват, да не беда — повзрослеет, женится и обзаведется жирком. Но черты лица — нахально-ехидные такими и останутся.

— Какое сало? — отец в недоумении воззрился на Риотася.

— Копченое, с прожилками мясными, — пояснил парень, кусая губы, чтобы не рассмеяться.

— Это ты на что рот раскрыл, недомерок?! — возмутился Тванери, снимая любимый фартук и скручивая его зачем-то.

— Да пошутил я, пошутил, — стал оправдываться Риотась, пятясь к черному входу в трактир.

— Тоже мне, нашелся шутник! — нахмурил брови трактирщик. — А ну живо к Коське Косому дуй, седло купи. Да не хлам бери, а что поприличнее!

Отдав распоряжение, Тванери направился в трактир, встречать новых посетителей, чьи требовательные крики с «просьбой» о встречи с хозяином доносились даже сюда. С чего это он так за сало распереживался? По рассказам папа южане не очень жалуют сало, считая его недостойным чести подаваться на стол. А тут… Не иначе как для дорогих гостей куплено.

— А деньги? — изумился Риотась, вернув меня на землю.

— Я дам, — старалась сказать как можно тверже, а вышел сплошной писк.

— Ты? — еще больше удивился парень, повнимательнее приглядываясь ко мне: когда я только «поселилась», видели мы друг друга мельком.

— Ну, я. Мне седло нужно, то есть моей лошади, значит и платить должна я.

Риотась не стал возражать и особо мучаться.

— Для выездки седло подороже выйдет — до тридцати пяти серебряников потянет, а если с эльфийской вышивкой, то и все пять злотников могут запросить.

— Мне б походное, но поудобней…

— Ну… тогда давай два злотника али двадцать серебряников, походные седла только у Пенфиля дорогие — специально для богатеев клепает.

Угу, так прям и дам. Почем мне знать, что не обманет? Конечно, Тванери сыну доверяет, но доверяю ли я самому Тванери — вот в чем вопрос. Да, он не обидел ни разу, только обижать-то меня незачем: деньги за постой плачу, карту у него купила. И все же… все же мне кажется, Тванери как-то по-особенному порой относится ко мне. Как… к дочке, которой у него нет.

Пока я стояла и размышляла, Риотась все оглядывался на угол сарая, из-за которого и появился по зову отца. Для меня нежданно, а для парня не очень, из-за угла вышла девица: светло-каштановые кудри живописно рассыпаны по плечам, шнуровка рубашки ослаблена донельзя — девичьи прелести, будто нарочно, выставлены напоказ, на юбку нацеплялась солома (где это она могла найти солому в удивительно чистом дворе?), круглое личико недовольно хмурится, и это при том, что девушка пытается завлекающе улыбаться — страшная картина получается, а походка… нет, никаким лебедем тут и не пахнет!

— Ри, как ты мог меня бросить? — не то гневно, не то обижено вопросила девица.

Парень сморщился, словно у него все зубы разом заболели.

— Арлианта, я же сказал: не высовывайся, не приведи Всевышний, отец увидит! — прошипел Риотась.

— Ну и что. Увидит, узнает про нашу любовь. Да со свадебкой поторопит, — промурлыкала девушка, точнее она считала, что мурлычет.

— Никакой свадебки и в помине не будет! — в сердцах воскликнул парень. — Прочь погонит, да еще как блудную девку заклеймит!

Девица возмущенно ахнула:

— Ты врешь!.. Решил меня бросить? И ради кого? Уж не ради ли этой серости?

По какой-то непонятной мне и Риотасю причине, Арлианта ткнула в мою сторону.

— И не стыдно тебе… чужих женихов сманивать?! — напустилась она на меня. — Муж есть, вот с ним и…

Муж? Мне аж плохо стало: вернулся противный, липкий страх, совершенно непонятный, но не слабее от этого. Почему во мне все замирает, едва даже в случайном разговоре слышу слово «муж»? Не могу объяснить, не могу понять. Только сердце холодеет, а душа трепещет, на миг замирая в ожидании чего-то. Эх, знать бы еще чего. И когда она успела кольцо разглядеть?

А Риотась, между прочим, тоже замер — от дивной речи свой возлюбленной. Нет, его поразили совсем не упреки, мало ли что ей в голову могло прийти, на то она и женщина, — эти мысли отражались на лице парня, словно кто на бумаге писал. А вот манера речи… И стражники б покраснели от подобных оборотов. А Арлианта изгалялась дальше, приплетая всех его и моих родственников до седьмого колена, нас самих и много еще чего.

Риотась не стал дожидаться конца сего дивного монолога, попросту подхватив девицу в охапку и макнув пару раз в стоящую поблизости бочку с водой. От визга заложило уши (зато хулить перестала), но парень даже глазом не моргнул. Встряхнул девицу, как иную тряпку, и на вытянутых руках понес к воротам.

— И не смей возвращаться, — тихим, но злым голосом выдал он ей на прощание, захлопывая двери перед носом девицы.

Мда… Вроде и плохо поступил, но и правильно.

— Так даешь деньги на седло? — как ни в чем не бывало, вернулся к прерванному разговору Риотась, только бровь правая чуть подергивалась.

Не став лишний раз спорить, молча полезла в кошель и споро отсчитала нужную сумму.

— Не переживай, у Коськи товар хороший, только торговаться любит, — утешил меня парень. — Если хочешь, пошли вместе.

Нетушки, что б еще кто в глаза замужеством ткнул? Может, перчатки надеть? Да не холодно пока. Лучше в комнате посижу, карту поразглядываю. Не вдаваясь в подробности и сославшись на дела, я вежливо отказалась от похода за седлом, доверив сие дело Риотасю. Равнодушно пожав плечами, парень бодрым шагом направился прочь. Эх, могу и ошибаться, но, скорее всего, ему нужно побыть сейчас одному — не каждый день любимая девушка откалывает такие номера. И приглашал только, дабы не заподозрила, как обидно и больно ему сейчас. Одного не пойму: с чего она на меня так взъелась? Что такого плохого ей сделала? Она меня первый раз видит, с Риотасем тоже, причем разговор велся совсем не на романтическую тему, а даже наоборот. Телодвижений никаких не делала, скорее столбиком дорожным застыла. Вся ее речь походила на выступление бродячих артистов с чем-то трагически-героическим: столь же наиграна и глупа. Или она на всех девиц, находящихся в трех шагах от парня, так кидается? Увы, ответа у меня нет. Вот и еще вопросы добавились к вороху уже имеющихся.

Ничего плохого о купленном Риотасем седле сказать не могу, поскольку я в седлах ничего не понимаю. Ну совершенно ничегошеньки. Уздечку и другие нужные вещи Тванери достал из личных запасов. Когда я заикнулась о цене, на меня сердито цыкнули, сказав, чтоб глупости не болтала.

Надев все полагающееся на Зорьку, трактирщик с сыном полюбовались делом рук своих и обратили свои взоры ко мне. Тут же захотелось спрятаться, причем сверчком за печку, и не высовываться.

— Дэточка, опробовать надо, стремена подогнать, еще что поправить, — добродушно выдал Тванери.

Риотась, посчитав свой сыновний долг исполненным, поспешил на улицу: вечерело, слышался задорный девичий смех, да и расставание с бывшей возлюбленной не повод запираться на замки.

Да, не слишком глубока любовь была у Риотася. Вон как припустил! Сходу, причем, заигрывая с заглядывающими в ворота девушками. А Фларимон так же повел бы себя? Ох, что это я о нем вспомнила? Где бы он ни был, но верность клятве хранит бесспорно — кольцо-то на пальце. А может это выход? Махнуть рукой и пустится во все тяжкие? Да хотя бы с Риотасем или его дружком, похлопывающим сына трактирщика по спине. Высокий, кудри золотом, задорная улыбка… И само кольцо с пальца скатится, не буду мучаться и бояться каждого случайно брошенного взгляда на левую руку, да страшного слова «муж». Нет, не могу, все еще люблю… Но почему? Ведь я даже толком его не знаю. Что те дни, проведенные вместе. Сплошная ходьба, плутания да неприятности. Но много ли девичьему сердцу нужно, чтобы навек влюбиться? Небрежного взгляда сквозь ресницы, ехидно изогнутой брови, ироничной улыбки — и все, больше не надо. А что за этим «всем» ничего может и не быть, не важно, сердечко сквозь пелену собственных мечтаний не заметит.

— Дэточка, вечереет как никак. Людей в трактир набьется, мне туда пора, — вернул меня на грешную землю Тванери. — А то еще опять притопают дружки Потяповы. Был он вполне обычным тружеником полей, да на сделке одной куш сорвал. Загордился Потяпа, забросил плуг, да перекупщиком устроился. Но ума… Вот снова лошадь свою ледащую по пьяне забыл где-то, а дружкам лишний повод напиться, да пошуметь.

Вернуться я вернулась, но что от меня хочет трактирщик, так и не поняла. Хм, Потяпа — это случайно не прежний владелец Зорьки? Возвращать не буду ни в коем разе! Тванери покачал головой и повторил, словно ребенку малому — медленно, по слогам:

— На лошадь сесть надо.

Опять неприятности. В тот раз, когда папа пытался учить верховой езде, он меня сам в седло усаживал. Как же я сама влезу?

— Э… А… я… не умею, — честно созналась сразу, сжавшись в ожидании ругани.

И откуда у Тванери столько терпения: он только всплеснул руками, призывая небеса в свидетели, дескать, такого с ним еще не было.

— Ох, дэточка… И как тебя муж одну в дорогу отпустил?

Муж… Опять это слово. А что я хотела? Что трактирщик не разглядит кольца на пальце? Ша, размечталась! И если он, ничего до сей поры, не говорил, не значит, что не видел. Хотелось буркнуть в ответ: "А так и отпустил", но лучше уж промолчать, не то огребу очередные неприятности.

— Ладно, пойдем. Помогу, чем смогу.

И не спрашивая моего согласия, ухватив за руку, потащил к лошади. Надеюсь, Зорька будет вести себя так же, как и раньше, то есть с полнейшим равнодушием ко всему окружающему и ко мне в особенности.

Тванери подвел меня к лошадке, потом отошел в сторонку и принялся руководить:

— Значит так, слушай, что говорю и делай сразу же. Повернись направо, закинь повод на шею лошади, сделай полшага вправо. Умница (а что тут сложного?). Так, выровняй поводья правой рукой, наложи на них выше холки кисть левой руки ладонью вниз, зажми их с прядью гривы четырьмя пальцами, а на большой палец намотай конец этой пряди (угу, и как это он себе представляет? Да я с перепугу всю гриву Зорьку вытреплю!). Возьми правой рукой путлище у стремени и повернись вполоборота направо (И где это путлище?). Теперь, подними левую ногу и вставь ее в стремя поглубже (можно подумать мне в реку зайти надо — "поглубже"!). Только старайся не беспокоить лошадь носком сапога (и как он себе это представляет?). Оттолкнись от земли правой ногой, возьмись правой рукой за заднюю луку и поднимись на левой ноге и руках, упираясь левым коленом в седло (ой, мамочки, да тут циркачом быть надо!). Затем перенеси правую вытянутую ногу через круп лошади, не задевая его. Старайся держать корпус прямо. Когда переносишь ногу, отняв от задней луки правую руку, упирайся её вытянутыми пальцами в переднюю часть седла с правой стороны. После сожми колени и плавно опускайся на седло.

Ага, мечтайте дальше. Да я в его речи не то, что половину не разобрала, намного больше. Сказать об этом неудобно, а делать… Я честно пыталась следовать его словам, только выходило как-то не очень. Какие четыре пальца? Какая передняя лука? Или задняя? Изобразив неизвестно что и непонятно зачем, я таки умудрилась влезть левой ногой в стремя, пытаясь перекинуть правую. Хм, я не падала, совсем нет. Я… зависала! Нога так и застыла в воздухе, я несильно отставала от своей же конечности, если так можно сказать. Зорька удивленно воззрилась на меня, как бы говоря: "Так ты собираешься влезать?", Тванери, присев и расставив руки, не знал: то ли пихать меня вверх, то ли ловить. В такой вот забавной композиции мы простояли-провисели довольно долго, пока я все-таки не соскользнула на землю. Было не столько больно, сколько обидно. Да не поделать ничего — виноватых нет. Вроде как…

— Ладно, дэточка, не переживай, — суетился вокруг меня трактирщик, помогая встать и отряхнуться.

— Я и не переживаю, — пробубнила сквозь зубы.

Честное слово, совсем не переживаю. Я от страха просто трясусь!

Видимо успокоившись и поверив моим словам, Тванери вновь принялся за «урок»:

— Попробуем еще раз. Давай, давай. Все же хорошо, что лошадка спокойная, — вынужденно похвалил мужчина Зорьку.

Та даже ухом не шевельнула. А во мне взыграла гордость. Ненадолго: ровнехонько до того момента, как Тванери подвел меня к седлу и принялся наставлять по новой.

Сколько еще таких разов было, даже сказать не могу — сбилась со счета, стараясь воплотить в жизнь чаяния Тванери. Меня спасла жена трактирщика, выглянувшая во двор узнать, где же это пропал муженек. Мой благодарный вздох услышала только Зорька, но оценка кобылы была как раз в духе всех ее действий — полнейшее равнодушие.

Задерживаться в Мальбурге дольше не было смысла. Даже туманное утро не вынудило изменить решения. Тванери долго крутил ус, присматривая за сбором провизии. Почему-то мне казалось, ему совсем не хочется меня отпускать. С чего? Знала бы, сказала. Посмотрев на седельные сумки, едва не застонала: это сколько ж еды туда уместили?!

Уже расплачиваясь, я обратила внимание, что Тванери слишком пристально рассматривает меня. Видимо поэтому сдачу он дал не просто больше положенного, а вообще вернул все, еще и с добавкой.

— Э… Уважаемый, тут слишком много, — я попыталась обратить внимание трактирщика на его ошибку: по моим прикидкам, здесь и деньги за постой, и за еду, да и за карту.

Тванери будто не слышал моих слов. Повторение получило тот же ответ, в смысле никакого ответа и не было.

— Ты ведь Мелегита дочь… — внезапно, то ли спрашивая, то ли утверждая, выдал трактирщик.

— Да… — от испуга мой голос был едва слышен: откуда он знает моего отца? А может он знает совсем другого Мелегита? Зачем я тогда «да» ляпнула?

Тванери покрутил ус, задумчиво оглядел меня еще раз с макушки до носок, выдав:

— Куда ж Златоглавый смотрел?..

Ик… Это он о ком?

Спросить не удалось, поскольку, свистнув Тавра, трактирщик подхватил одну из сумок, поручив вторую сыну, и направился во двор. Все верно, мне уезжать пора.

Повторять вчерашние мучения не пришлось: Тванери без лишних слов усадил меня на лошадь, пристроил понадежней сумки и сам повел Зорьку к воротам. На прощание с задором и огнем странствий в глазах — точь-в-точь, как у папа, когда он рассказывал о былых походах, он сказал:

— Отцу привет от Безусого передавай!

И, не дожидаясь ответа, хлопнул Зорьку по крупу. Кобыла обижено фыркнула и относительно резво поскакала по улице.

Безусого? Это он о себе? А как же… ну, та растительность, что у него над верхней губой имеется? Эх, опять вопросы без ответа.

Странная я, наверное. Если бы пришлось вести дневник, где описывались все происходящие со мной события с того самого дня в середине ньяра, когда так и оставшийся безвестным бандит украл меня из деревни тетушки Гретты, записи были б весьма сумбурными. Почему? Все просто: иной день описывался бы до минуточки, а иные недели и строчки одной не удостоились. Вообще-то в детстве у меня был дневник. Я тогда впервые поехала с родителями и братом в Патир. Мне выпало очень важное задание: отвлечь папа, пока маман с братом покупают подарок к его дню рождения. Гуляя по одной из торговых улочек, в маленькой лавке, в окне на подставке я увидела… книгу в ярко-алой атласной обложке, расшитой желтыми цветами с зелеными листьями. Я забыла обо всем: и о папа, и о поручении маман, не замечала шум улицы — книга манила меня. Проследив взглядом, папа сразу понял, что так увлекло дочь. Не говоря ни слова, он взял меня за руку и повел в лавку. Степенный владелец сей диковинки рассказал, что это не книга, а дневник. Странное слово смутило, но отнюдь не разочаровало. Папа поведал, что дневник, это как книга заклинаний у волшебниц, только девочки пишут туда свои секреты, мечты, приключения. Но писать надо очень аккуратно и красиво, ни разу не ошибившись. Помню, как обещала папа писать без ошибок, одинаковыми ровными буквами. Прячущий улыбку в складках губ купец, нахмурив брови, строго наказал держать слово, а не то дневник улетит от меня и вернется в лавку, дожидаясь новой владелицы. Папа заплатил тогда целый злотник, даже не задумываясь. От избытка чувств я молчала. Я была невероятно счастлива, будто на моих глазах свершилось чудо. В какой-то мере для маленькой девочки все так и было.

А в дневнике я ничего и не записала — не нашла достойных слов. Потом я его подарила маман на Новый год. Вела ли она его, не знаю — ведь это был уже ее дневник.

Первый день, тот самый, когда я покинула Мальбург, навсегда останется в моей жизни как самый болезненный. Даже призывание золота в сравнение не идет. Ну, почему мне никто не сказал, что новичку ехать в первый раз надо не больше пары часов. Я… да я как самая настоящая дурочка промаялась в седле почти до вечера! Усадить-то меня Тванери в седло усадил, а вот как я слезать буду, не подумал. Я, естественно, тоже. Нежданно выяснила, что ехать с кем-то в седле и самой — совершенно разные вещи! Слезть я не могла, даже сдвинуться. Оригинальная композиция, застывшая у какого-то оврага, напоминала забытый горе-скульпторами памятник. Мы постояли чуть-чуть. Потом еще постояли… И еще… Зорька, при всем своем равнодушии, явно не намерена была и далее изображать скульптуру. Как именно, я не поняла, но кобыла измудрилась не то чтобы скинуть меня, а скорее помогла урониться точнехонько в овраг. Хорошо хоть не в кусты — они же царапаются!

Из оврага пришлось выползать, поскольку ноги объявили забастовку, ни в какую не желая двигаться. Мда… И как это у наездников ноги колесом не становятся? Лично у меня… Эх, хорошо, что это было только с непривычки — через недельку пообвыкла, ноги формы не поменяли, только болели… Словно мне их отдавили, перекрутили и порубили одновременно. Впрочем, спина, руки и все остальное болело не меньше.

На следующий день взбиралась в седло… Даже вспомнить страшно! Но деваться некуда. Благо, Зорька такая равнодушная. Правда, на заре она меня таки разбудила, потребовав положенный паек.

А седлала как? А взнуздывала? Тоже страшно вспоминать. Если бы не овинник из Верховских конюшен, так бы бедная Зорька и мучалась, а вместе с ней и я. Конечно, объяснения овинника не шли в сравнение с речами Тванери, зато было весьма наглядно. Правда, все детали и узды, и седла овинник именовал «штуковинами». Да ругался сильно…

Немного пообвыкнув в верховой езде, я выяснила, что у меня довольно много свободного времени. Которое я, естественно, потратила на всяческие размышления. Во-первых, Зорька все-таки меня боялась, точнее, чувствовала ипостась пиктоли. Почему? Все просто: пришлось как-то наблюдать, как она шагает без меня. Она именно шагает, а когда я сижу на ее спине, бодренько цокает по дороге. Кажется, это называется рысить. Но я могу и ошибаться. Во-вторых, едем мы все же намного медленнее ожидаемого — до ближайшей деревеньки добирались три дня, вместо одного. Но я ведь и не слишком хороший краевед и путешественник, вполне могла неправильно время рассчитать. В-третьих, не все так просто у Фларимона с Лойритом. Пусть я и не идеал, но уже понимаю, что невозможно скакать днем и ночью с редкими остановками — лошадь, да и всадник такого не перенесут. Но ведь это было, я своими глазами видела, да и не только видела… Тогда как Лойрит выдержал все? Опять вопрос без ответа. Хотя спросить можно у Фларимона, но для начала его найти надо. А этого я делать не собираюсь. Почему? Ну… много причин. Самая же главная — я все еще влюблена в него. Эх, никогда не думала, что любовь точно хворь — кажется излечилась, но она только прячется поглубже, чтобы в самый неподходящий момент напомнить о себе. В-четвертых, в свете периодических падений с лошади, в который раз порадовалась относительной неуязвимости пиктоли. Да, именно относительной. Не надо думать, что пиктоли бессмертны и прочее. Несмотря на прочность кожи в ипостаси пиктоли, нам можно нанести смертельную рану. Ведь даже самый прочный доспех можно пробить… Шутка природы, а может Всевышнего или Лукавого, но пиктоли можно убить… золотым клинком. Да-да, именно золотым. Только какой сумасшедший будет ковать меч или кинжал из чистого золота самой лучшей породы? Только колдун какой. Да и то ритуальный будет, а им особо не повоюешь. Маман говорила, что сочетание нужной длины клинка и качества самого золота весьма редко встречается. Папа добавлял, что лично он слышал о трех таких кинжалах в Листиге, парочке в Фелитии и одном не то в Бруйси, не то в Аломе, причем все они лишь церемониальные предметы — воплощение легендарного оружия сэра Ореста, одного воинствующего святого, хранящиеся в храмах, посвященных оному праведнику.

Вообще мыслей много бродило в голове. Особенно когда рассматривала карту, в поисках наиболее короткого пути домой. Забавными казались названия трактов — Носяровский да Виньвиньский, чудными имена деревушек и городов… Честно говоря, я впервые задумалась, как все смешалось в родном королевстве.

Насколько ж разные люди живут в Фелитии: одни излишне шокают, другие цикают, третьи старательно вытягивают «р», словно рычат. Названия непохожи друг на друга: большим кругом на карте отмечен славный город Мрион, а рядом примостилась деревенька Шмаково, там рыцарский орден, по соседству пивоварни. Будто кто собрал в корзину разноцветные клубки и перемешал: нитки перепутались, цвета мельтешат перед глазами, но узор выведен красивый. А уж какие традиции встретить можно… На днях заехала в Кроповки. Еще на подъезде нас встретил аромат лука, выбивающий не то что слезу, а целую полноводную реку. Даже Зорька оторопело замотала головой. Однако ж запасы воды надо было пополнить, да булочек захотелось. У колодца нас встретил староста в руках с огромным ломтем хлеба, сплошь покрытого луком. Оказалось, в этот день, по давним-давним приметам, положено есть только сырой лук с хлебом, солью и непременно запивать все свежим квасом, чтоб "бывать здоровыми и иметь свежий цвет лица". Набрав поскорей воды, забыв о булочках и прочем, поспешила откланяться, всячески увертываясь от настойчивых предложений вкусить традиционной пищи. Похоже, староста изрядно разбавлял квас домашними наливками да самогоном: запах лука смешивался с сивушными ароматами. Жаль, квас я люблю — холодный, чуть с горчинкой…

Третья четверть вересника застала меня у перепутья. На пересечении двух трактов, аккурат между деревушками Совелово и Шлойс, стоял трактир. Аппетитные запахи кухни и аромат свежескошенной травы, как на нитке, повели нас с Зорькой к ограде. Въехав во двор, я поспешила поскорей опуститься на землю, пока нет ненужных наблюдателей, ведь слезать не научилась, так — сползала. Хорошо, хоть не падала. И все же мои потуги были замечены каким-то мальчишкой, баловавшимся у стога сена со свирелью. Выходило не очень, примерно как у меня со спуском с седла.

Пошмыгав носом и поворчав для вида, малец увел Зорьку в конюшню при трактире. Кобыла тут же проявила свой характер во всей красе: еле-еле передвигала ноги, отрешенно поглядывая на сено. Мальчишка бросил на меня укоризненный взгляд, мол, что ж ты за хозяйка такая — лошадку мучаешь, но промолчал. Сверкнувшая в багрово-красных закатных лучах солнца медная монета послужила той самой волшебной палочкой, по мановению которой происходят чудеса — теперь малец с гневом взирал на кобылу: "Что ж ты хозяйку замечательную такую мучаешь?"

Махнув на все рукой, поплелась в трактир. Да, именно поплелась: я, конечно, пообвыкла малость на лошади ехать, но это отнюдь не значит, что ноги, да и все тело тоже, больше не болят.

Ароматы деревенской кухни просто дразнили. Обеденный зал трактира был полон, две служанки едва успевали обносить таких же, как и я, оголодалых путников, а то и жителей соседних деревень — трактирщику все равно, чьи деньги брать, главное чтобы не поддельные, да побольше.

Голодно, однако! Ох, мне бы сейчас на белый хлеб кружок розового помидора, присолить, а сверху зеленью посыпать. Мм… Ой! Кошмар! До чего же я есть хочу, если готова проглотить и помидор, который я не ем, и зелень, которую терпеть не могу?!

Эх, сидеть в трактире и хотеть есть — только я так могу. А все дело в том, что денежки за золото, вырученные в Мальбурге, подходят к концу: еще есть, но шиковать не получится. Мда… найти бы еще одну такую сосновую рощу. Мечты… мечты…

— Чего будете? — рослая служанка, наконец, добралась и до моего стола.

— А что есть побыстрей и посытней?

— Ну… смотря что госпожа ест, — пожала плечами служанка, но как вариант предложила — Можно меживо из баклажанов, есть и потапцы с помидорами и сыром…

Баклажаны? Бе… Я и дома-то их не ела, а тут. Может потапцы? Они ведь с сыром!..

— А еще…

Вот что «еще» сказать она не успела, поскольку дверь распахнулась, едва не слетев с петель (добротных таких, между прочим), и в залу вошел вестовой.

— Комнаты для леди Арани и лорда Мелегита Онтэсских! — его зычный крик перекрыл даже разговоры посетителей.

Леди Арани и лорд Мелегит? Вот тебе, то есть мне и на! Маман и папа собственной персоной! Каким ветром их сюда занесло? Не меня же ищут?..

Глава 5

— И почему сначала леди, потом лорд?! — возмущалась маман в ожидании трапезы и моего подробного рассказа о случившемся: кольцо на пальце было замечено сразу же, но расспросу на месте помешало урчание моего живота, протестующего против отсутствия еды. Маман сказала только одно: "Есть!", подразумевая, что все остальное после.

— Дорогая, ты же знаешь, это потому, что у нынешнего монарха только дочери. Поэтому в обращении, представлении и прочем имя дамы ставят впереди. Будь у него сыновья, все было бы наоборот, — мягко увещевал супругу папа. — А мы же все-таки королевские посланники.

На самом деле маман все это прекрасно знала, папа знал, что маман знает, но чем-то же надо было заполнить ожидание. А пока маман ходила по комнате — гостиной, из которой вели двери в две другие — скорее всего спальни. Глаза папа неотрывно следили за перемещениями супруги. Хотя если честно, то следил он не столько за ее хождением, сколько за стройной фигуркой. Да, маман, несмотря на четырех детей, обладала тонким, даже хрупким станом. Роскошные русые волосы крупными локонами обычно спускались до талии, но сейчас были уложены косой-короной вокруг головы. Обрамленные густыми черными ресницами глаза цвета темного янтаря просто завораживали. Красавица, да и только. Не то, что я. Собственно от маман мне достались в наследство тонкая фигура и русые волосы, только вместо золотистого оттенка вышел какой-то пепельный. А серые глаза у меня от папа. Да, цвет глаз у папа серый, только он такой лучистый, сияющий, будто солнышко выглянуло сквозь тучи. Волосы у папа прямые, золотистые. Именно такие же у близнецов — Теля и Телли. Ровный стан, широкие плечи, сильные руки… Да, папа тоже очень красив. Но Фларимон красивее. Ой, о чем это я?

Наконец постучали, дверь распахнулась, и в комнату вошли три служанки с доверху нагруженными подносами.

— Первая перемена блюд, — произнесла, видимо, старшая.

Первая? Ой-ей… А сколько же их будет?

Больше съесть я уже не могла: похлебка, жаркое, мясо на вертеле, картошка отварная, присыпанная зеленью, картошка жареная, пирожки с гусиной печенкой, фасоль в белом соусе, вареники с домашним сырным творогом (редкостная бяка, скажу я вам), копченый окорок, рыба в кляре, ох, всего и не перечесть — нашли пристанище в животе, пусть и по маленькому кусочку. А маман еще и сетовала, что я плохо ем, совсем оголодала, похудела, скоро ветром сносить будет. Увы, но папа был всецело на ее стороне.

Дождавшись, когда последняя плошка будет убрана, маман повернулась ко мне с видом судьи в ожидании последних слов обвиняемого. Захотелось тут же спрятаться или даже сбежать. Однако все пути к отступлению были перекрыты — папа весьма удачно расположился, в любой момент готовый кинуться и к окну, и к двери. Пришлось умоститься на диванчик и начать повествование.

Рассказывала долго и совсем не потому, что родители перебивали вопросами. Как раз наоборот, маман и папа почти в полном молчании слушали меня. Просто оказалось, что происходило вроде бы и немного событий, но подробностей, деталей… Под конец я уже ревела на коленях у маман. Так я плакала только в Ориенроге. Но тогда мне надо было сбежать, а сейчас…

— Бедная моя девочка, — шептала маман, гладя по голове собственно бедную меня.

Папа ничего не говорил, только держал крепко за руку, да вытирал мои слезы платком. Всевышний, как же мне этого не хватало. Как же я устала изображать из себя всезнающую бывалую путешественницу.

Все когда-нибудь заканчивается, поток слез тоже, сменившись редкими всхлипами. Веки стали тяжелыми, по телу разлилась усталость — дремота вступала в свои права.

Похоже, я все-таки уснула. Мда, для меня слезы — снотворное. Совсем как в Ориенроге получилось. Только сейчас мне совсем не хотелось просыпаться, да и нужды не было. Полусон, полуявь… Всевышний только знает, что со мной. Тепло, уютно, покойно.

— Что же ты теперь будешь делать, доченька? — сквозь дрему донесся голос маман.

Похоже, она совсем не сердится на меня, только сердце за дочь свою неразумную болит.

"Я… не знаю…" — перед собой я была честна: раньше мне казалось, что поступаю правильно, направляясь домой. Но теперь… Ох, мамочка, если бы я…

— Никто ее больше не обидит! — даже шепот у папа получился воинственным.

— Я ведь чувствовала! Сердце болело… И как Гретта могла не написать о такой беде?

— А ты еще говоришь, это люди безответственные и лживые. Вот, сама посмотри, какие пиктоли бывают!

— Да какая она пиктоли?! Седьмая вода на киселе. Уж и не помню кто, но кто-то очень далекий из родственников десять раз прадедушки женился на какой-то дворянке. Род был захудалый, почти разорившийся. В конце концов, сошел на нет. Их потомки-то и переселились в Липово. Если б не моя двоюродная тетя, привозившая Грету к нам на летние праздники, я бы и не знала ничего. Ох, она ведь даже письма присылала, мол, все хорошо, Эредет в Липово нравится, и она вернется домой в конце вересника. Но я и подумать не могла, что она может так врать. Ведь в юности была самой честной среди знакомых девиц!

— Уж лучше б мы и не знали о ней. Не отослали бы нашу девочку в Липово. Надо было меня послушать и отправить Эредет к Вильгасту!

Ой, а это еще кто такой?

— Да?! Чтобы ее там в гарем какого-нибудь снежного охотника определили? (Гарем? А нельзя ли с этого места поподробней?). И была б Эредет пятой женой седьмого сына второго брата вождя? Нет уж! Тут хотя бы она единственная!

Высказав столь бурную речь, маман надолго замолчала. Папа последовал ее примеру: видимо, возразить на тему «гарема» было нечего. А жаль, мне б хотелось знать поболе о сем неизвестном предмете.

— Она всегда была необычным ребенком, — тихий вздох маман.

— Да? Это когда же? — папа искренне удивлен.

— А когда в сад к деду Кикту полезла.

— Это был Сарга… А вот когда по реке на плоту сплавлялась.

— Это Тель с Тели… А вот…

— Сарга… Или…

— Тель…

Мда, я даже удивилась: где и когда я проявила свою необычность. Свойства пиктоли — не в счет.

— Она всегда была тихой, спокойной девочкой, — подытожил папа.

— Вот! Это и необычно: дети постоянно шалят, а Эредет вела себя примерно! — нашлась маман.

Родители повздыхали, видимо все же сожалея о моем примерном поведении.

— Я одного понять не могу, — неожиданно заговорил папа. — Судя по рассказам Эредет, Фларимон, как бы это сказать, решительный, рыцарственный. Если хотя бы половина из его подвигов, поведанных нашей девочке, правда, то меня очень удивляет, что он поддался угрозам бандитов.

— Тебе кажется это странным? Но почему? Он опасался за свою жизнь, за жизнь нашей дочери. Все в порядке вещей…

— Не скажи, дорогая. Разбойников вполне можно было обмануть…

— Тише, разбудишь еще! — шикнула маман. — Пойдем…

Родители направились, видимо, к двери, вот только папа все равно принялся объяснять каким именно образом Фларимон мог обвести вокруг пальца банду Гудраша. Жаль, до меня долетали лишь обрывки фраз. Миг, тихий щелчок закрывшейся двери и все.

Странно… Не то чтобы я поверила словам папа, но какие-то сомнения в душе поселились. Да нет, не может ничего такого быть. Папа не был там, не видел сам, знает лишь с моих слов. А я ведь могла что-то забыть, не придать значения каким-то событиям, жестам, взглядам. Да я вообще была почти без сознания: в вечном тумане, кружении, порой и забвении. От таких рассуждений сон сбежал к более покладистым людям, начхав на мое желание отоспаться впервые за многие дни.

Поворочавшись в кровати, в которую меня отнес папа (засыпала я на диванчике, это еще хорошо помню), пришла к неутешительному выводу — спать не смогу. Махнув на это гиблое дело рукой, пришлось вставать и на цыпочках красться к двери. Сапоги нашлись аккурат за дверью. За время странствий я научилась довольно быстро справляться со шнуровкой, так что с обувью больших проблем не было. Куртку искать не стала: на двор выходить не буду, зачем лишний раз шум поднимать? Все также крадучись прошла через гостиную. За второй дверью не слышно было голосов: родители то ли уснули, то ли ушли куда. Проверять не стану.

А хозяин заботится о своем заведении: петли хорошо смазаны, дверь даже не скрипнула. Что ж, ну вышла я в коридор, освещенный только светильником в дальнем конце у окна. Дальше-то что? Спускаться в обеденный зал желания нет — новых неприятностей мне только и не хватало. Все-таки во двор?

Ночь нынче ясная выдалась. Бархатная, теплая, и не поверишь, что вересник на дворе. Небо, синее до черноты, усыпано сверкающими огнями. Звездная радуга манит, ветерок-проказник не спешит подшутить. Покойно вокруг, только мне не спится да на месте не сидится. Хм, почти что в рифму.

Ну и что? А толку? Нет его. Если уж быть честной, во всех моих поступках толка нет. С самого детства так. Не могу я понять, зачем все это со мной происходит. В чем смысл? Не спорю, над вопросом смысла жизни ломают головы величайшие мудрецы. Куда уж мне, болезной. Но все равно, зачем человек живет? Зачем я живу? Что уготовлено мне судьбой? Почему все сложилось так, как есть? Для чего-то же это было нужно?

Зачем человек живет? Глупый вопрос, хотя и риторический. Ведь мало кто сомневается, что жить надо, просто живут и все тут. А может, нет? Может, этот вопрос беспокоит по ночам, не давая спать, поднимает на рассвете, отбивает аппетит в обед, да и вечером клонит к земле от печальных дум? Вряд ли… Люди живут, просто живут, а спроси: "Зачем?" — и не ответят. Точнее ответят, каждый в меру своего разумения. К примеру, селянин, почесав тыковку, недоуменно пробормочет: "Дык, кто ж корову доить буде? Да сеять? Да у кума в садочку под яблоней звонаря пить? А уж какого знатного звонаря кум делает, ажно дух захватует!!"

Купец скорее отмахнется от такого вопроса: дел у него много — товар принять, за приказчиками да складовниками проследить, клиента богатого, постоянного уважить, деньгу пересчитать, с долгами разобраться, да добро свое горделивым хозяйственным взором окинуть — не досуг ему лясы точить. Мастера-ремесленники пожмут плечами: кто-то ж должен людям обувку тачать, да платья кроить, а еще неплохо было бы сырком да кренделями побаловаться, вот они и делают, видимо и живут для этого, так что тоже заняты работой, некогда им. Ну, такие, как портной Лафтен, не в счет. Хотя, почему "не в счет"? Просто для него еще и слава важна. Но и он отмахнется от вопроса.

Какой-нибудь господин дворянского сословия начнет старательно оповещать, что он де ниспослан свыше, дабы вразумлять смердов (будто бы они без барской блажи, именуемой самими господами «откровением», прожить не смогут!). Все реже добавляют: «защищать» — видать, то рыцарь будущий, мечтающий о славе, старые не скажут — они свое навоевали, да и не в кричащих лозунгах состоит истинная защита.

Можно, конечно, поинтересоваться и у философа, да вот только если уж оторвать от заоблачных далей, где витает его разум, постигая Истину, речь такую заведет, сил слушать не хватит! Уж лучше побеседовать с дворянином: словарный запас меньше, да и дел земных, плотских, более важных немало! Хотя не всяк тот философ, кто трезвонит об этом и уж тем более думает, ведь не зря говорят: "Дурак думку думает", причем посмеиваясь над нелепыми попытками оных изобразить мыслительный процесс — очень уж наглядно у них получается.

А… зачем… живу… я?

Вопросы, вопросы, опять вопросы. Когда же ответы будут? Даже не представляю. Я… Да что все время «я», "я", «я»? Негоже о себе печься, о других думать надо. Надо, да не выходит. Все мы думаем только о себе, о своем благе.

Ладно, хорошо. Если думать о благе, то в чем оно состоит лично для меня? Раньше казалось, что в возвращении домой. И пусть кольцо на пальце: замуж не собираюсь, да и не было у Фларимона любви ко мне, чтобы верность хранить — это ему рыцарская честь пока не велит изменять, но не вечно же будет так, еще встретит он свою даму сердца… А смерти я ему не желаю.

Раньше… Что ж изменилось теперь? Случайно подслушанные слова? Полноте! Слова — всего лишь набор букв. Но один мудрец сказал: "Имеют смысл только буквы, как их сложить — зависит от тебя". К чему это я? Да все к тому же: папа лишь размышлял, интересовался, а я уж готова вообразить невесть что.

Но почему тогда Фларимон ответил «да» волхву? Ведь рядом не было Гудраша и его сподручных. А неволить волхв не стал бы, не тот случай. Знать воля Всевышнего такова. Но он же сказал «да»! Почему? Зачем? Вопросы…

А если смысл в том, чтобы я стала взрослой? Научилась не бояться тех вещей, от упоминания о которых меня раньше в дрожь бросало? В таком случае, и впрямь многое во мне изменилось. Всего пару месяцев назад изнывала от желания искупаться, да все боялась и стыдилась непонятно чего — все мне казалось, что за мной кто-то подглядывает, подсматривает. Ну, голой в речку при всем честном народе не полезу. Но в остальном… Я почти переборола страх перед лошадьми, пусть и не слишком удачный Зорька тому пример: до невыносимости спокойная, до неприличия равнодушная. А уж про золото и говорить нечего: что я только не перепробовала делать с ним. т, подсматривает. сь и стыдилась____________________________________________________ о мнеямь многое изменилось, ния которыхй? известном предмете. нравится и она вернется домой в конце вересника. ________________

Звездная радуга сияет в вышине, придавая черноте неба волшебство, сказку. Эх, это в сказках девицы-красавицы, молодцы-удальцы, и все у них ладно, да складно. Ну, пострадают немножко, поплачут, да веселым пирком за свадебку. И пусть иным приходится полсвета обойти, счастье все равно найдется. Ох, где же ты мое счастье? В какой стороне искать?

Стоп! О чем это я? Решила на поиски Фларимона отправиться? Ой-ей! Вроде с Зорьки не падала, головой нигде не ударялась. Так с чего блажь такая появилась? Поддалась всеобщему настрою? Дескать, не домой еду, а вслед за милым? Разбежались! Это все домыслы. И точка. Хотя… С чего тогда Штила, девица из лавки мальбургского портного, вообразила себе такое? Да и Тванери как-то намекал. Положа руку на сердце, вынуждена признаться, что и маман с папа об этом подумали. Письмо-то они не получали, потому как в это время были в столице. Родители были абсолютно уверены — я в гостях у тетушки Греты, ведь она им даже не сообщила о моем похищении. Хуже того, она ведь еще и несколько раз отправляла обманные послания! Во время моего повествования маман несколько раз возмущенно подскакивала, да и папа отпустил парочку крепких словечек. Однако ж они почему-то с сомнением глядели на меня, когда говорила, что честно спешила домой.

А если и впрямь отправиться за ним. Но зачем? Но куда? Хм… Что мне тогда лешачонок говорил? Вузелень… Где это? Надо бы по карте Тванери посмотреть, да у папа спросить. Ох, опять… Неужто я решила уподобиться тем глупым девицам из любимых кузиной книжек? А я ведь смеялась и осуждала их.

Всевышний, подскажи, наставь на путь мой истинный. Ноги подкосились, трава смягчила удар. Да я и не почувствовала бы его. Тишина… Всевышний, не оставь в неведении. Я… Опять «я»…

Ночь уже дошла до середины. Но еще не скоро солнце встанет над землей, и день вступит в свои права. Ветер сердится, холодя плечи, теребя тонкую рубашку. Пора возвращаться. Негоже тут сидеть. Да и толку никакого. Все, вот загадаю на звезду и пойду. Если упадет какая, знать отправлюсь на поиски муженька благоверного, а нет… Так домой или с родителями. Хотя куда они направляются, мне до сих пор неведомо: королевские посланники, как-никак.

Нет, не падает. Знать судьба…

Но стоило мне сделать шаг, как сорвалась звезда. Отчаянно цепляясь за прозрачно-серые облачка, обиженно сверкая, она все же падала. Значит… ехать за Фларимоном?

Ну уж нет! Еще чего! Пойду спать, а утром домой поеду! Вот!

И почему истерические крики раздаются в самый неподходящий момент? Обычно это: «Пожар», "Грабят", «Убивают» или «Приведение». А что на сей раз? Увы, все мои предположения были неверными. Орала — именно так и не иначе — какая-то дамочка, причем смысл воплей сводился к следующему: на завтрак ей подали недоваренный рис, грязную ложку и залапанную кем-то кружку. Я, конечно, понимаю, что, заплатив деньги, хочешь получить нечто более приличное, чем стащенный на соседском огороде замызганный овощ, в ночной темноте неразличимо какой. И возмущения могут быть вполне обоснованны. Но вот зачем так орать?

Придется вставать — крики не стихали, а лишь набирали громкость и высоту. Все равно мне какой-то кошмар снился. Странно, я совсем не помню сна… Но ведь он был так похож на явь — это я точно помню.

— Эредет, доченька, вставай, — вот и маман заглянула в комнату.

— Утро доброе, — улыбаюсь в ответ.

— Главное, тихое, — возвращает улыбку маман, присаживаясь ко мне на кровать.

Эх, какая она у меня красивая, изящная… Как же она с золотом управляется?

— Задумалась о чем?

Да, от маман сложно что-то скрыть, это только кажется, что она не смотрит, не обращает внимания. Ничего подобного, она замечает такие детали, порой диву даешься.

— Я… ну… — вместо связного ответа получается сплошное заикание.

А маман терпеливо ждет.

— Золото. Как у тебя получается не слышать его? — торопливо выдаю, боясь вновь сбиться на заикания.

— Не слышать? Милая, такое невозможно, ты же знаешь. Я всегда чувствую его.

— Но ведь по тебе этого не скажешь. А соль на языке? Я думала, она сведет меня с ума!

— Ох, Эредет… Ты всегда была такой спокойной, такой… мудрой, словно старушкой родилась. Казалось, ты знаешь все на свете. (Я? Ничего себе, каково мнение родителей обо мне!) Поэтому думалось, что и о золоте ты все ведаешь. Я понимала, такого не может быть. Но ты ведь и не спрашивала никогда. Знаю, не было нужды, — маман позволила себе грустную улыбку. — А теперь тебя мучают вопросы, на которые нет ответов.

Ох, мамочка, если бы ты только знала, сколько таких вопросов у меня.

— Послушай, все, что, знают пиктоли о золоте, ни в одной книге не найдешь, сколь бы древней она не была. Мы рождаемся с этими знаниями. И у каждого свое понимание их. Запутано? Едва ли. Ведь ты уже многое и сама поняла. Мешает золото? Забудь о нем, не думай.

— Легко сказать, но я не могу. Пусть у меня не будет золота, но всегда найдется кто-то рядом с кошельком, где звенят золотые монеты, или цепочка на шее блестит, а может, и кольцо с браслетом украшают руку. Как быть с этим?

Срываюсь на крик. Плохо, очень плохо: выходит, я не лучше той дамочки, разбудившей своими воплями постояльцев.

— Тише, доченька, успокойся. Не плачь, — шепчет маман, прижимая меня к себе.

А я и не плачу, просто так… в глаз попало…

— Это сложно, но ты можешь. Ведь привыкла же трястись в жестком седле, не чувствуешь кочек и ухабов, трепетно исследуемых лошадью? Не замечаешь дорожной пыли? Так и с золотом: ты — пиктоли, и золото повинуется тебе. Не хочешь его слышать? Не слушай, забудь о нем. Мучает соль, будто целую пригоршню прихватила? Представь, что ешь персики или твои любимые груши. Сочные, спелые, сладкие. Нелегко будет, не спорю. Но что дается нам в жизни просто? Только уныние. За все остальное приходится платить: покоем, терпением, болью, мечтами, а иногда и жизнью. Помни: ты все сумеешь, ведь ты моя дочь.

Я согласно кивнула, отчаянно хлюпая носом. Ну вот, не хватало только вновь расплакаться!

— Арани, Эредет, вы здесь? — папа так резко вбежал в комнату, будто за ним кто гнался.

— Нет, нас тут нету, — ехидно отозвалась маман.

— О… я, наверное, помешал, — папа тут же стал пятиться к двери.

— И что?

— Что? Э, да так, ничего особенного… Там завтрак стынет, день наступает… — залепетал папа: когда маман смотрит таким взглядом, даже папа спешит укрыться.

— Угу, а милейшая Важорка, с утра огласившая трактир криками, решила принести публичные извинения за столь оригинальный способ побудки, — съехидничала маман.

Папа бросил взгляд на меня, с тоской оглянулся на закрытую им же дверь и молитвенно сложил на груди руки, состроив жалостивое лицо.

— Каюсь, грешен, — с надрывом, словно и впрямь кающийся грешник, выдал он.

Ну, как после такого не рассмеяться?

— И что теперь? — родители ласково, но в тоже время тревожно смотрели на свое неразумное чадо.

Почему неразумное? Все просто: я ж таки решила найти Фларимона. О, нет, совсем не для объяснения в вечной любви. Скорее уж наоборот: чтобы отменить обряд. Не муж он мне, а я ему не жена. Так зачем мучаться? Только вот мое решение казалось родителям откровенной блажью. Не понимаю, ведь они явно были уверены, что я именно за ним и еду, а сейчас удивляются — и это мягко сказано. Вот уж битый час сидим в гостиной и пытаемся во всем разобраться.

— Поеду в Вузелень. Лешачонок говорил, что Фларимон туда собирался, — как можно беззаботнее пожимаю плечами, будто каждый день совершаю поездки неведомо куда.

— Эредет, не хотел бы тебя разочаровывать, — мягко начинает папа, — но такого города нет. Деревни тоже. Уж я-то знаю — должность обязывала.

— А может, это из новых? Или Вираг неправильно запомнил?

— А может, он специально такое сболтнул?!

— А может, вы оба уйметесь и посмотрите на карте? — не вытерпела маман.

Вполне разумное решение. Пришлось лезть в дорожную сумку, благо стоит рядом — у самого стула: еще бы не рядом, ведь родители «поймали» меня, когда собиралась в дорогу. Да, карта Тванери имеет не самый лучший вид: она-то и до меня была потрепанной, а уж сейчас…

— Хм, странно… Откуда у тебя это? — в голосе папа слышалось удивление, слегка приправленное недоверием.

— В Мальбурге купила, у трактирщика одного, — честно отвечаю. — Ой, совсем забыла! Тванери — тот самый трактирщик, что карту мне продал, — просил передать тебе привет. Точнее, я не уверена, что тебе, но он-то был уверен. Как же он сказал?.. А, вспомнила! Он просил передать привет Златоглавому от Безусого!

— Что-о-о? Безусый? Так и сказал?

— Да…

— И что он делал в Мальбурге? — глаза папа прямо-таки засверкали.

— Ничего особенного: владел трактиром на улице Толмачей да с семьей жил — жена и трое сыновей, — уточнила я. — Впрочем, почему жил? Он и сейчас там живет.

— Ну, дела! Ну, надо же?! Ах, Безусый! Вот прохвост! — папа подскочил и забегал по комнате.

— Мелегит, что с тобой? — забеспокоилась маман.

— Со мной? Ничего! Просто… Арани, ну вспомни, я же рассказывал тебе о Безусом. Смышленый был парень, да картограф отменный. С ним еще та занятная история у Синих Колпаков приключилась, когда ему усы пришлось сбрить собственноручно.

Уж не с той ли поры Тванери получил свое прозвище?

— Что-то припоминаю…. Но разве твоего бойца звали Тванери?

— Нет, но это точно он. Хе-хе, Твайнер, кто бы мог подумать? А ведь клялся, что станет паломником и обойдет все земли в поисках своего счастья!

— А… может… он и нашел свое счастье в Мальбурге?

Уп, по тому, как маман и папа посмотрели на меня, получается, что я высказала свои мысли вслух. Родители переглянулись и, словно лучик солнца, улыбка согрела их лица.

— Может, все может быть… — голос папа был задумчив.

— Кхе-кхе….

Ой, и надо же было именно в этот момент мне закашляться? Маман и папа сразу же смутились, покраснели. Мда, неприятно получилось, будто я подсматривала и поймала их на чем-то неприличном.

— А… да. Карта, — вернулся к «разговору» папа.

Утроенными усилиями мы стали искать на карте Вузелень.

— Нет… Ничего нет, — выдал, наконец, папа.

Как бы мне не хотелось опровергнуть сие утверждение, не вышло. Спасение пришло в лице маман, точнее уж в ее словах.

— А это что? — тонкий палец указывал на почти незаметную точку с левого края карты.

— Хм… Вью-Зелейн, — почти по слогам прочел папа стертую надпись.

— А где это? — уткнуться носом в карту не получалось из-за руки папа, расположившейся аккурат на моем пути.

— Родосские острова.

— Но ведь это уже не Фелития! — воскликнула маман.

— Да, это иное государство. Королевство без короля, — важно кивнул папа.

Ой, нет, только не сейчас: похоже, папа решил в очередной раз прочитать лекцию на тему "История королевств ближних и дальних". Не скажу, что он плохо или нудно рассказывает. Только результат выходит такой, как и с выразительным чтением баллад.

— Дорогой, но мы же не можем отпустить туда Эредет, — всполошилась маман: возможно, она тоже предположила на счет лекций.

— Отчего же? Там достаточно спокойно, ну пошаливают иногда маги заезжие, а пираты… Так на них вся дисциплина и держится!

Ой, а может не надо мне туда ехать? Рано или поздно Фларимону тоже захочется снять кольцо, вот пусть он и ищет меня. Приедет в Солонцы, а там… Угу, приедет, размечталась. Он же понятия не имеет, откуда я. Если уж куда и поедет, так в Липово. А после рассказов маман о «письмах» тети Греты, я совсем не уверена, что она отправит Фларимона по адресу. Эх, опять проблемы.

— Хорошо еще то, что к Давро как раз ведет Плутовской тракт, — похоже, мои смятения и сомнения никто и не заметил.

— Давро? Но Плюгиль ближе, — заметила маман.

— Зато в Давро спокойней и порт побольше. А по Плутовскому тракту она за два дня доберется! — возразил папа.

Так, а мое мнение хоть кто-нибудь спросит?

— Дорогой, ты все твердишь о Плутовском тракте, будто хочешь, чтобы тебя о нем спросили. Так поведай нам о его особенностях и достоинствах, — в меру ехидно выдала маман.

Даже если папа и заметил, все равно радостно стал рассказывать о тракте.

— Дорога была проложена в стародавние времена. Тракт не просто старый, а скорее уж древний. Без магии тут явно не обошлось.

— Эльфы? — скептически хмыкнула маман.

— Нет, куда им. Дорога старше их. Причем намного. Предположения разные были, но истины не знает никто. Так вот, главная особенность тракта — любой пеший путник доберется до Давро за пять дней, а на коне за три. Ну, при желании можно и за два дня доскакать.

Маман в сомнении выгнула бровь. Хм, что же тут не так, если маман не верит папа? Уп, оказывается, Давро — портовый город на западе Фелитии, до него от трактира, где в данный момент все и находимся, столько же, сколько и до Патира! Не может ведь папа так зло подшутить над нами?

— Дорогая, я же говорю, дорогу прокладывали маги. Ну, пусть не саму дорогу, но что-то они там делали однозначно. Поэтому до Давро так легко и быстро добраться можно! Я сам ездил по Плутовскому тракту, не единожды.

Ну, с моей лошадкой и магия не поможет. Интересно, папа уже видел Зорьку? Мои дальнейшие размышления прервал вопрос маман. Ха, я еще жаловалась, что меня никто не спрашивает.

— Так что ты решила, доченька?

— Я… еду в Вью-Зелейн.

Сказала, а сама… Опять сомневаюсь. Нет, хватит. Решила, значит еду!

— И запомни, Эредет, вес ридикюля будет таким, каков вес самой первой вещи, положенной в него. Слишком легкое не клади, тяжелое тем более, — в который уж раз наставляла меня маман, пока папа дивился на средство передвижения дочери, то есть мою Зорьку.

Собственно, мы с маман были еще в комнатах, снятых на ночь, а папа уж с полчаса ушел на конюшню, чтоб проверить лошадь, да все никак не возвращался.

— Увы, но в ридикюль нельзя положить съестное, зато золото можно: ты совсем не будешь его чувствовать.

Да, ридикюль не сума, но уж таким он получился у Буслата. Жаль, никто не знает, с чего он вообще решился сотворить такие вещи.

— Доченька…

О, вот и папа. Удивленный…. Дальше некуда.

— Твоя кобыла, она…

А что, кобыла может быть «он»?

— Да, я знаю: медлительная, равнодушная, флегматичная и прочее, прочее, прочее. Но она не пытается меня сбросить, укусить или лягнуть, в отличие от остальных.

Если у папа и имелись какие-то возражения, после моей речи он не стал о них даже заикаться. Видимо, на память пришло иное: попытки усадить меня на лошадь дома.

— Ладно вам, — замахала на нас маман. — Эредет должна еще до расхваленного тобой Плутовского тракта добраться.

— И то верно, — вздохнул папа и стал оглядываться.

— Дорогой, случилось что? Потерялось?

— Да, потерялись дорожные сумки нашей дочери. Или их украли? У королевских посланников?! Ах, трактирщик, ну, он у меня получит!.. — в миг взъярился папа и направился к двери.

— Мелегит, стой, никто ничего не крал. Да и не пропадали сумки! — маман ухватила его за руку. — Просто мы все переложили в буслатов ридикюль. Тот, что ты мне дарил.

— А как же?..

— Дорогой, я потом тебе все объясню, — сквозь зубы прошипела маман.

Мда, папа иногда бывает таким непонятливым, но все равно я его люблю, впрочем, мы все его любим.

— Ой, а вы мне так и не рассказали, как умудрились стать королевскими посланниками. Разве папа не оставил королевскую службу?

— Видишь ли, доченька… — как всегда начал издалека папа.

— Оставить королевскую службу можно, а вот орден Золотого Дракона[6] нет, — прервала его маман. — Потребовалось срочное посольство для разрешения какой-то проблемы в северном приграничье с Листигом. Люди нужны были надежные, проверенные. Вот и обратились к твоему отцу. Почему мы вдвоем? А я его одного не отпустила. Знаю, какие там дамочки! Нет, я, конечно, доверяю ему, но так будет спокойней. И для него, и для меня. Если бы не эта глупая ситуация с наследниками!..

Во время столь небольшой тирады маман папа то бледнел, то краснел. Но что я могу поделать? Мне же нужно знать, куда они направляются. А ситуация и впрямь наиглупейшая. Поскольку у нынешнего монарха только дочери, то трон, по давно заведенной традиции, он не может им передать, разве что мужу старшей дочери. Однако наследная принцесса пока не замужем, да и выйти за кого попало не может (в отличие от меня). Подобные случаи бывали в истории Фелитии, и девушка выходила замуж за родственника, точнее представителя одного рода, который был связан очень дальними, но безумно древними кровными узами с монаршей семьей. Особенность рода в том, что все родившиеся мальчики получают титул принца независимо ни от чего. В настоящий момент в роду было две подходящие кандидатуры. Почему две? Ну, один из принцев был на пару лет старше, другой по непроверенной, но от этого не менее возможной ветви генеалогического древа приходится первому дядей. Мнения разделились, каждый принц приобрел сторонников, вступивших в ярые споры за свою правоту. Собственно за право стать мужем принцессы спорили сторонники обоих молодых людей, превознося своего кандидата и принижая чужого. Сами же принцы смылись под шумок, заявив для оправдания, что они-де не достойны руки принцессы и еще должны заслужить эту честь. Второй уж год пытаются заслужить… Эту историю, пожалуй, знает даже слепой и глухой отшельник в Корольских горах.

— Ладно, пора в путь, — решительно заявил папа, направился к двери и широко распахнул ее, предлагая нам выйти первыми.

Что ж, он прав, в путь давно пора. Ведь могла поехать в Вью-Зелейн еще в конце ягодника!.. Ах, хватит себя корить, ничего не вернуть. Положусь на Всевышнего и будь что будет.

— Доедешь до Свилок и выедешь аккурат на Плутовской тракт. К полудню должна успеть. Хотя… — папа с сомнением посмотрел на Зорьку.

Та, естественно, ничего не ответила.

Помимо ридикюля, маман вручила мне увесистый кошелек с золотыми монетами и заставила запастись приличным количеством провианта. Видимо, она тоже опасается, что за два-три дня не доберусь до Давро. Вообще-то я сидела на Зорьке абсолютно готовая отправиться в путь. Но что-то не давало ни мне дернуть поводья, ни родителям вернуться в трактир и заняться собственными сборами.

— Вот, возьми, — неожиданно, сняв с руки, папа протянул серебряную печатку: в ободке витого шнура расцветала серебряная фиалка.

Ох, мне же ночью фиалки-то и снились! Огромные, темные-темные, они пьянили дивным ароматом. Так и звали коснуться нежных бархатных лепестков. А я… все не решалась: мне хотелось их сорвать, чтобы они были рядом, в букете ли, в венке — не знаю, но и боялась, что тогда они умрут. Что ж, вот я и вспомнила сон давешний.

— Надень поверх своего. Пусть лучше оно будет тайной, чтобы никто обидеть тебя не смог, — пояснил папа. Маман согласно кивнула, полностью одобряя поступок супруга.

Кольцо легко скользнуло по пальцу, полностью скрыв дубовый венок. И держалось, будто там и впрямь его место.

— Мне… пора… — внезапные слезы сдавили горло.

Нет, я не буду плакать, я сильная… Буду… когда-нибудь.

— Береги себя! — голоса родителей слились в один.

Я легко тронула поводья, потом вспомнила, что меня мучил один вопрос, на который папа вполне может ответить.

— А… Тванери, или как там его, называл тебя Златоглавым из-за цвета волос?

— Не совсем, — улыбнулся папа. — По золотому шлему, что я носил.

И без всякого предупреждения хлопнул Зорьку по крупу. От обиды лошадка резво припустила по дороге. Ой, я ж чуть не упала!

Золотой шлем? Но ведь папа говорил, что золотой шлем может носить только глава ордена!

Глава 6

Напрасно я не верила папа: Плутовской тракт и впрямь вывел меня в кратчайший срок к Давро. Собственно, до самого портового города оставалась пара лиг. Да, мне понадобилось не два дня, как предсказывал папа. Но три с половиной — тоже совсем неплохо.

Ох, по природе я вообще-то очень и очень спокойная. Да вы и сами могли это заметить. Но на последние месяцы пришлось столько невероятных событий, что я приобрела способность волноваться почти по любому поводу. А ведь обычно все бывает наоборот: насыщенность прожитых дней отбивает всякую охоту удивляться, изумляться, волноваться. Хотя в данном случае мое волнение было вполне понятно: я никогда не видела моря, и вот-вот оно предстанет передо мной. По рассказам папа я знаю, оно бывает синее, иногда зеленое, а в бурю и черным может быть. А еще море бывает соленым и пресным. Интересно, какое оно здесь? Вновь сожалею, что не уделяла должного внимания географии в детстве. А берег — песок или камни? Скорее всего, камни: дорога змеей петляла среди каменистых холмов, скорее даже гор. С чем можно их сравнить? Увы, но подходящих слов я не могла найти. Слоеный торт, что пекла маман на праздники? Слишком мягко, нежно, будто тает на губах. Постройки в Липово? Нет, они были темные, грубые. А здесь камни словно спешили обогнать друг друга, но на века застывали, не в силах сдвинуться вперед. Но проходил условленный срок, и они срывались вниз, осыпаясь не мелкими струйками, а бурным потоком. Как же дивен мир наш…

Странный запах… Соль, но не как у золота, горечь, но не от боли, и… свобода. Наверное, это и есть запах вольного ветра, вечного странника. Никогда раньше не знала ничего подобного. Что, впрочем, и неудивительно — я же говорила, что не видела моря. Зато слышала… И о дальних странствиях, и о вольном ветре, и о морских призраках. Нет, я совсем не боюсь последних, и отнюдь не потому, что не верю в них. Страшиться призраков — значит бояться собственной души. Ведь что такое призраки, как не потерянные души? Кем потерянные? Наверное, людьми, памятью сердец.

Всего несколько шагов за очередной поворот дороги, и передо мной в расщелине мелькает оно — море. Необъятное, ускользающее за горизонт, где-то пронзительно голубое, где-то тревожно серое, но все же бесконечно бирюзовое. Теперь я знаю, что такое "цвет морской волны". Но ни одна ткань в мире не сможет передать все богатство красок и тонкость полутонов настоящей морской волны.

Так и хочется коснуться его рукой!

Даже ко всему равнодушная, за исключением кормежки, Зорька проявила любопытство. Тряхнув гривой, переступив от искушения, кобыла резво поскакала в расщелину. Лети же скорей, неси меня к морю!

Ой-ей! Ну почему мне никто не сказал, что нельзя скакать по каменистым склонам, припорошенным песком? Как мы с Зорькой не разбились, ведает лишь Всевышний. Но напугались знатно. Камни рекой потекли из-под копыт лошадки, со зловещим шорохом устремившись вниз. Чудом можно считать небольшую площадку на склоне, собственно, на которой наше соскальзывание и остановилось. Фух… живые, целые и невредимые. Кажется.

Неловко соскользнув с седла, да перекинув поводья, на цыпочках, затаив дыхание, подхожу к краю площадки. Ну, если быть осторожными, то мы вполне можем спуститься. Зачем? Затем, что я хочу коснуться морских вод. Знаю, похожа в этом на малого ребенка, но не судите слишком строго, ведь когда-то и вы впервые увидели море.

Давро был похож и не похож одновременно на виденные ранее мною города. Шумный, бойкий, с манерностью в речах и взглядах — а чего еще ожидать от торгового города, спешащего жить. Но в то же время яркий, красочный, необычный: город располагался на склоне горы, и чтобы выйти со двора на улицу подчас приходится спускаться по крутой лестнице, а иногда и из дома с самого крыльца слезать надобно. Извилистые, если не сказать кривые улицы ручейками сбегают вниз, к морю. Дома растут ввысь, а не в ширину, будто стремясь соединиться в танце круговом. А что поделать — места, пригодного для жилья, мало, вот и вынуждены горожане возводить высокие дома.

Скорее всего, из-за скудости земли в Давро наличествовала всего одна платная конюшня. Мне пришлось едва ли не полгорода обойти в поисках постоялого двора, где можно было бы найти место и для меня, и для Зорьки. Только в четвертой хозяин сжалился и рассказал, что при тавернах — здешнее название трактиров и постоялых дворов — не держат конюшни, у богатых купцов свои за городом, а платная только одна. В ней Зорьку и пришлось оставить. В который уж раз возрадовалась, что она у меня такая спокойная: без лишних споров позволила отвести себя в стойло, где ее, впрочем, дожидалась кормушка с овсом.

Так, лошадку устроила, пора бы и о себе позаботиться. Благодаря золоту, что дала маман, можно было бы снять комнату даже в самой дорогой таверне. Но ведь мне как-то до Вью-Зелейн добираться надо. Пришлось еще поплутать по городу, дабы найти таверну не слишком близко к порту (сильно подозреваю, что там за ночь с постояльца берут весьма приличные деньги за не совсем приличные комнаты — близость моря, как-никак), но и не на окраине Давро. Везло мне не так, как в Мальбурге, пару раз даже пришлось воспользоваться золотым даром, чтобы расспросить монеты о хозяевах некоторых сомнительных заведений.

Таверна "У рыбака" не приглянулась с первого взгляда, со второго лучше она не стала, но аромат шкварчавшей на печи картошки, дурманом плывущий по обеденному залу, заставил вспомнить о голоде и о том, что сумки с едой остались у Зорьки — своей рассеянности объяснить не могу ничем, разве что усталостью. Против всех ожиданий старик-хозяин, неспешно куривший трубку в перерывах разговора с кем-то из постояльцев, много за комнату не потребовал, завтрак и обед полагался в качестве бесплатного приложения, а ужин необязательно было заказывать только на кухне таверны. Из окна комнатушки на третьем этаже виднелось море, постель была застелена чистым бельем, дверь запиралась на новенький, еще не очистившийся от смазки замок.

— Давеча тут гномы жили — пятеро на одной койке почивали. Всю ночь гуляли, даже засов с двери снесли. Пришлось менять, — пояснил хозяин на мою заинтересованность новым замком.

Пятеро? Мда… Видать, и среди гномов они малорослыми были.

Сгрузив вещи и проверив надежность щеколды на окне и замка на двери, поспешила вниз — есть уж очень хотелось.

Меню не блистало разнообразием, естественно, основным блюдом была рыба. Прикинув, что возиться с косточками мне невмоготу, остановила свой выбор на жареной картошке да свежем хлебе. И как тут не вспомнить об оставленных сумках? Но идти за ними лень.

Сидящие в зале мало обращали на меня внимание. Ну, путешествует девушка, ну, возможно одна, и что такого? Вон на ту непонятную троицу, где главной была явно девица, сплошь закутанная в черный плащ (и это в середине дня!), и то больше внимания обратили. По моему, уж если непременно хочешь привлечь к себе взоры, то стоит вести себя как можно загадочней, непонятней, с намеком на страшную тайну. А одинокая путница… Это лет триста назад свободно проехать по королевству могли лишь монахини да магички. И если вторые вполне могли дать отпор нежеланным собеседникам, первым оставалось лишь уповать на Всевышнего. Впрочем, бедовые головы всегда находились, а уж если умудрялись договориться… Немало костров горело тогда. Однако ж с годами женщины отвоевали право на свободу. Пусть и не такую большую, как у мужчин, но и крохе бываешь рад, когда каравай не предвидится. А ведь решил все один забавный в некоторой степени случай. Не в курсе? Ну как же… Эту историю знают даже дети! Так и быть, расскажу, все равно картошка слишком горяча. Очередной злодей-колдун мечтал захватить власть в Фелитии. Королевская стража не смогла найти его, даже когда черное заклятие стало окутывать королевский дворец. Наконец, один из придворных магов сумел отыскать колдуна — он обосновался в дворцовой кухне, что было весьма удобно: огромный очаг, легко поддерживающий большой огонь, нужный для заклинания, относительно спокойное место, да к тому же невероятная близость к цели. Проникнуть на кухню магам и стражникам, вооруженным зачарованными мечами, пиками и алебардами, не удалось — колдун успел поставить щит от всякого вмешательства с магическим участием. Все ярче разгорался огонь под котлом, все чернее становились линии демонического знака, вычерченные на каменном полу, все быстрее заклятие расплывалось по дворцу и даже столице. Защитники в ужасе смотрели на колдуна, не в силах помешать ему. Злодей уж праздновал победу, как вдруг… Дворцовые часы пробили четыре раза, и на кухню с последним звоном вошла старшая уборщица. Несмотря на преклонный возраст, баба Мраша обладала большой силой и невероятной любовью к чистоте. Увидав непотребство, устроенное колдуном, баба Мраша взъярилась не хуже дракона из сказок, подхватила любимое ведро и выплеснула его на огонь с криком: "Ты шо ж тут творишь, лопух деревенский?! Али дома порядку не учили?" и принялась гонять колдуна половой тряпкой. Говорят, после он целый день драил полы под строгим надзором старшей уборщицы, слезно умоляя стражников забрать его в темницу.

Все это байки, конечно, впрочем, имевшие место в действительности. После тогдашний монарх наградил бабу Мрашу почетным орденом королевских стражей и освободил от всяческой работы, наказав, чтобы героине каждый месяц выплачивали по двадцать злотников. Однако ж баба Мраша и после не отказалась от любимого ведра и тряпки, все также сражаясь за чистоту. На самом деле женщинам с кровью и болью приходилось доказывать, что они ничем не хуже мужчин: брались за самую тяжелую работу, подряжались везти грузы, доставляя их в точно назначенный срок, нанимались охранниками и стражниками, ловко обращаясь с луком, мечом и кинжалом. Не один год потребовался, чтобы мужчины приняли женщин в «свои» ряды. Да и то не до конца. Я, точнее мое замужество — яркий тому пример. Зато таким, как вошедшая в таверну женщина, любой окажет должное уважение, с почтением и усердием склонивши голову.

Высокая, стройная, смуглая, с черными косами, спускающимися до середины бедра — она могла бы привлечь мужчин, одним взглядом обещая блаженство. Однако ж она не стремилась к тому: весь ее наряд, нахмуренные брови и суровый взгляд говорили, дама серьезная и деловая. Мои догадки подтвердились: за соседним столиком двое рыбаков пробормотали, что дева (имени, увы, не расслышала) буквально на днях привела свой корабль в даврский порт. Хм, свой корабль? А не обратиться ли к ней, чтобы доставила меня на Вью-Зелейн? Нет, не буду торопиться: кто знает, что за характер у капитана.

Пока я размышляла о столь важных вещах, как женские права, картошка остыла до приемлемого состояния, а обеденный зал таверны пополнился еще четырьмя посетителями: грубые, обветренные морским воздухом мужчины, со слишком наглыми взглядами. Ох, боюсь, им нужны развлечения в виде драки, а не еда. Однако квартет заказал что-то вроде «бурух-кила» и цельный бочонок рома. Все, решено — быстренько доедаю и спешу в порт.

Я и не заметила, как в таверне разгорелся спор: все размышляла — зачем той девице надо было кутаться в черный плащ с головы до ног, да изображать всякую таинственность, поспешно покинув таверну, будто поле боя. Естественно, его зачинщиками была та самая компания, точнее один из мужиков в красном платке, который, между прочим, когда-то был в горошек, только от времени полинял. Не знаю с чего, но он пристал к деве-капитану, яростно что-то доказывая.

— Да я из ордена Золотого Дракона! Как ты смеешь катить вал на меня? — возмутился подвыпивший мужик — как я полагаю, заказанный бочонок уже наполовину пуст.

Так, пора делать ноги. Ох, чует мое сердце, до драки дело таки дойдет.

А дева лишь усмехнулась многозначительно, мол, знаем мы какой тут орден.

— Смотри же, неверующая! — мужик рванул рукав рубахи, выставляя на всеобщее обозрение татуировку на плече.

Верно, дракон, только обычный, да еще и неумехой наколотый: крылья как белье на просушку вывешенное, глаз вообще не видно, хвост больше на клюв похож.

— Сам рисовал? — спокойно поинтересовалась дева.

— Да ты…

О, мужика таки прорвало: он пустился в перечисления прегрешений не только девицы, но и всех ее родственников до девятого колена (ишь, как далеко забрался!), усердно доказывая правдивость своих слов.

— Врешь, — припечатала в ответ та. — Они своих драконов на показ не выставляют, да и не обычной краской нарисованы, а радунитом в кожу вплавлены.

А ведь права дева. У папа тоже есть дракон, как и у остальных из ордена. Только они на груди спрятаны. "Там, где сердце бьется!" — говорил папа. К тому же с первого взгляда татуировку и не разглядишь, но не только потому, что дракон мал. Все дело в радуните: особый металл, добываемый в единственном руднике на востоке Листига, он буквально прячется от глаз людских, лишь изредка сверкая радугой. Драконы словно прозрачные, только в минуты боя и радости играют красками.

О, какие пошли далее диалоги! Одним словом, не для моих ушей. Вовремя вспомнив, что за обед платить не надо, я не слишком поспешно, чтобы не привлекать излишнего внимания, двинулась на выход. Хозяин таверны все так же курил трубку, ведя с кем-то неспешный разговор. Мне бы пройти мимо, да заслушалась, глупая. Но ведь интересные вещи рассказывали.

— А на той неделе королевский скупщик весь жемчуг у Роморы выкупил. Да и Кхамуру стороной не обошел, — размеренным голосом выдавал хозяин.

— С чего бы такой спрос?

— Дык ведь свадьба грядет. Вроде как с женихом для наследницы определились и теперь готовятся к венчанию. А по обычаям платье невесты жемчугом изукрасить должно. Вот и скупают, — важно пояснил хозяин.

— Но столько-то зачем? На одно платье — двадцать мешков?

— Поговаривают, что и второго принца женить надумали — на сестре наследницы. Дескать, если чаво, да куда, то и заменить на престоле тех смогут. Кровь — не водица ж, однако.

Ого, похоже, похождения парней закончились. Жаль, наверное, их, но теперь хоть папа дергать не будут.

Ох, не надо было мне слушать разговоры, ведь собиралась же поскорей выйти! Нарастающий шум за спиной был ничем иным, как толпой посетителей под предводительством той девицы и того мужика. Словно бурный поток меня подхватил и понес к двери. Что же будет?!

А ничего и не было. В том смысле, что толпа вынесла меня из таверны и доставила на морской берег. Место было похоже на то, где я впервые увидела море, только вода была лилово-серой — в тон небу, затянутому тучами, да волны бешеным каскадом летели на берег. Что мы тут забыли? Ну, лично я — ничего, а остальные… Спор в таверне за правдивость слов того мужика дошел до точки, однако вместо ожидаемой мной драки народ сошелся на ином способе разрешения ссоры: Брийс (та девица) и Кумел (тот мужик) будут ловить волны. Признаюсь честно, меня смутил такой исход событий: ловить, да еще волны — как такое возможно? Но мир не без добрых людей, которые и просветили меня. Оказывается, на побережье с самого раннего возраста детвора учится ловить волну: нужно зайти в море, так, чтобы вода достигала плеч, и ждать волну; когда же волна накатит на тебя, надо выпрыгнуть из воды, причем на середину гребня. Объяснение вышло суховатым, но видимо потому, что практически все, связанное с морем, для меня тайна. Если все так просто, то в чем подвох?

В волнах… Все дело в волнах — они стремительно обрушивались на берег с грохотом камнепада, разбрызгивая белую пену. Но это ничуть не смутило спорщиков: скинув сапоги и куртки, они зашли в воду. Тяжело давался каждый шаг — волны так и хотели сбить с ног, протащить к берегу. Но вот они зашли по пояс. Как они определят, что вода достигает плеч, если волна идет за волной, поднимаясь все выше и выше? А они и не стали определять: просто шли, или уже плыли, дальше. Наконец остановились.

Сердце замирает в груди от страха: кажется, сейчас они скроются под водой, и разъяренная стихия вынесет их тела на берег, а может, утащит на дно морское. Но каждый раз они выпрыгивают, словно на крыльях взлетая над гребнем волны. Причем Брийс делает все изящней, легче, выше. И это не только мое мнение.

— Чисто русалка, вон как взлетает на волне! — восхищенно прошептал мужик в синем кафтане справа.

Русалка? Хм, а может… Но тогда…

— А уж жемчуга ее команда нашла в этом году, даже Пакеле столько не снилось! — таким же тоном ответил его сосед.

— Не иначе как у нее русалки в роду были, помяни мое слово.

Были, были, да не одни они. Собственно, в предках у девицы были рииецкъо — еще один вид пиктоли. Не знаете и о таких? Ну, ничего удивительного, потому как рииецкъо совсем не любят о себе заявлять. Почему? Сложно сказать, возможно, опасаются, что их посчитают нечистью или даже нежитью. Происхождение рииецкъо таково. Целый клан западных пиктоли был вынужден бежать из родных мест, аж до юга. Обосноваться они решили у Цхейского моря. Долгое время пиктоли и тамошние русалки враждовали: первые не понимали русалочье племя, предпочитавшее жить в воде, боявшееся яркого солнца, напоминавшее расплавленное золото, вторые боялись чужаков, ожидая от них любых подлостей. Но есть такая штука — любовь. Сын одного из старейшин влюбился в русалку. Как, почему и когда — неизвестно, но так уж вышло. Вопреки всем страхам и опасениям друг друга они не убили, а прожили долгую и вполне счастливую жизнь. Со временем соседи стали родственниками, именно потомки пиктоли и русалок и стали именоваться рииецкъо — в их имени и рокот волн, и шепот песка, и крики чаек, во всяком случае, так гласит предание. Не могу сказать, что остальные кланы пиктоли осудили своих сородичей, но что-то явно было, раз и по сей день рииецкъо предпочитают избегать встреч с пиктоли. А почему нечисть или нежить? Ну… их вторая ипостась пострашнее моей будет: перепонки на пальцах с длинным когтями, плавники по краю ступней, гребень на спине, зеркальная чешуя с маленькими шипами, как говорила маман. Вместо золотого дара у них способность чувствовать и управлять жемчугом, о чем я знаю опять же со слов маман. Вот интересно, а откуда она это знает?

Брийс выиграла: легко ловя волну, выпрыгивая на самый гребень, едва ли не полностью, она запросто обошла Кумела, сбившегося на пятнадцатой волне. Однако она не остановилась сразу, поймав еще столько же волн, так сказать, на радость зрителям. Что ж, мне тут и раньше делать нечего было, теперь тем более. К тому же тучи явно устали удерживать влагу в себе, и первые капли уже скользнули по щеке, а ведь над морем дождь давно идет. Вдруг в прореху серо-лиловых туч выглянуло солнце, сверкнув золотистым лучом, и из моря стремительно взлетел в небеса радужный мост. Чудо, ей-ей!

— Хм, все как предсказала наатцхешта! — восторженно воскликнул кто-то в толпе.

Большинство присутствующих тут же поддержали его согласным гомоном.

— Когда ж то было? — изумился один из моих «соседей».

— Когда в городок пелюваней ходили, да на зверей иноземных любовались. Там же шатер ее стоял, в самой глубине. Мы все к ней зашли. А ты денег пожалел! — ответили ему друзья, да так радостно, что мне страшно стало: будто посещение шатра спасло их от смерти, которая теперь должна случиться с не решившимся пойти.

Хм, наатцхешта. Тцехшта — гадалка, предсказательница, та, что дает ответ на вопрос. А вот наатцхешта… Та, что дает ответ на вопрос и творит чудеса, почти волшебница. Откуда она? По слухам последняя наатцхешта умерла еще до рождения деда нынешнего правителя Фелитии. Почему же ныне не кричат на всех углах, что, хвала Всевышнему, вновь чудо посетило наше королевство? Возможно потому, что никакая не наатцхешта, а обычная мошенница вещает в шатре.

Ох, да что я на глупости всякие обращаю внимание? Мне ж из порта в порт надо, да поскорей! Того и гляди, дождь в ливень перейдет.

Если бы я впервые увидела море в порту, никакого восхищения, глубокого и искреннего восторга не было. Грязно-черная вода, серая пена, расплывающаяся у самого берега, дрейфующий от корабля к кораблю мусор, въедливый запах тухлой рыбы — кошмар, одним словом. Впрочем, чему я удивляюсь? Всякий город имеет сточную канаву, источающую не менее дивные ароматы. Правда, в Давро канава разрослась до размеров прибрежных вод. Печально, но так уж есть.

Поскольку Давро — торговый порт, все, что касалось распорядка отплытия кораблей, было на высоте — купцы не любят неточность и готовы заплатить лишнюю монету за порядок. В приземистом здании портового распорядителя обнаружились подробные указания о морских путях и кораблях. Оказывается, на Вью-Зелейн каждое утро с рассветом отправляется лодка, всего за два серебряника можно купить себе место на ней, а за накинутые сверху еще четыре перевезут и лошадь. Что ж, проблема практически решена, осталось дождаться завтрашнего утра.

Однако до утра еще далеко, есть время погулять по городу, а может даже заглянуть в шатерный городок пелюваней, как здесь называют бродячих циркачей. Все отвлекусь от навязчивой мысли, что Фларимона на острове давно уж след простыл.

Столпотворение у центрального выхода из порта — есть и такой: с коваными воротами, мощеной красным камнем лестницей и обязательными стражниками, собирающими предморскую подать (оказывается, есть морская подать — это для отплывающих и прибывающих и их грузов, а предморская — именно за вход на территорию порта), собственно делающими деньги из воздуха, — напомнило о недавнем споре Брийс и Кумела, особенно о желающих понаблюдать за ними. Мда, везде есть зеваки: и в городе, и в деревне, и в пути. Будет лежать камень у дороги, самый обычный, почти все пройдут, но хотя бы один встанет столбом и рот откроет: "Эвон чудо какое!", а уж если камень чуть-чуть непохож на своих собратьев, еще и других созывать станет. Но донесшиеся сквозь шум болтовни звуки музыки увлекли и меня.

Непохожие на песню, непохожие на плач, непохожие на гимн, они все-таки влекли, мягко увещевали закрыть глаза и душой воспарить в небо. Странно, непонятно, необычно. Сидящие прямо на земле полукругом люди в желтых и оранжевых нарядах пели, не раскрывая рта. Пели? Что это?

— Не слышали раньше мантры? — раздалось у меня над ухом.

Как я не вскрикнула и не подскочила, не знаю, право слово. Рядом стоял молодой мужчина, скорее даже парень: оранжево-красный балахон до земли, деревянные, свисающие до колен бусы на шее, лучистые карие глаза, приветливая улыбка, яркая менди в виде солнца на лбу и абсолютно лысая голова — именно в таком порядке вырисовывался образ незнакомца у меня. Кто это? А парень терпеливо ждет чего-то. Чего именно? Так, он же спросил у меня про… э-э… мантры?

— А что это — мма… — выговорить загадочное слово у меня так и не получилось.

— Мантра — песнь разума и души, обращенная к Напу, — ответил незнакомец, сохраняя всю ту же приветливую улыбку.

Иноверцы… Мигом вспомнился Старый Лес, а главное жители Дубового Града. Аж мороз пробрал от таких воспоминаний.

— Един Всевышний, — пробормотала я неизвестно к чему.

— Да, един, просто каждый верит по-своему. Жаль, не всегда и не все это понимают, — улыбка нежданного собеседника стала с грустинкой.

Именно такая улыбка была у пастыря Никима, когда он говорил о ссорах, спорах, тем паче войнах. Что-то дрогнуло в глубине сердца, души и…

Мы говорили с Назиром уж больше часа. Назир — это тот самый парень, что спрашивал у меня про мантру. Искренне верящий в чудо, в волю Всевышнего, он был непохож на остальных обитателей Давро и чем-то, самую малость напоминал Фларимона. Он рассказывал о местах, где уже побывал, о своих собратьях, о своей вере. Он не просил следовать его путем, ни в коей мере, лишь убеждал найти свою дорогу. По сути, напфени — поклоняющиеся Напу — верят во Всевышнего, только имя дали ему, немного иные обряды, немного иной взгляд на мир, но именно «немного».

— Не всякий послушник со стажем может так петь мантры, это как дар Напа, как его свет. Помню однажды я с рвением, достойным благих дел, пытался петь мантры, желая поделиться радостью с другими. Мой наставник, мудрейший человек, не стал меня останавливать, тем более ругать, лишь заметил, что разные бывают способы прославлять Всевышнего. Но своим пением я могу вполне помочь любому войску испугать противника!

— И в чем же мудрость? Ведь он оскорбил тебя, обидел.

— В том, что он смехом увлек меня, весельем показал, что я не прав. На это способен только мудрец, — с неизменно приветливой улыбкой ответил Назир.

А ведь он прав: посмеяться над собой, улыбнуться в ответ на оскорбление не всякий сможет.

— Но все это мои глупости, не обращай внимания! — замахал руками Назир. — Тебя что-то тревожит и мучает. Могу я помочь?

— Вряд ли. Я… — на миг мой голос дрогнул. — Видишь ли, на рассвете я отправлюсь на Вью-Зелейн, дабы найти… друга. Но меня не покидает сомнение, что я могу его уж там и не застать.

— Сомнения неспроста в душе твоей родились. Возможно, так оно и есть. Почему бы не спросить у наатцехшты? Пути Всевышнего неисповедимы, но не зря ты прибыла в город в то же время, что и она, — мягко посоветовал Назир.

Опять наатцехшта? Второй уж раз.

— Наверное… может быть…

Прощаться с Назиром не хотелось — похож он на Фларимона чертами характера: добродушием, внимательностью (и когда я такое успела разглядеть в своем блуждающем где-то супруге?), умением вести рассказ, но ему пора было отправляться в путь: корабль и так задержался на два дня из-за бури, бушевавшей в море. Возможно, я последую его совету — схожу к наатцехште. А пока есть время побродить по городу, ведь так и собиралась сделать.

Улочки Давро, с высоты птичьего полета, наверное, напоминали кружево: затейливое, но скорей запутанное. А уж ходить по ним — сплошное мучение: то расходятся под невероятным углом, то сплетаются похлеще узла, и в результате выйти можно совсем не туда, куда планируешь. Именно таким образом я оказалась на этой до странности тихой улочке. Давро буквально кипел, суета и суматоха царили повсюду, а здесь — тишина. Словно время замедлило бег, растворяясь в ароматах ванили и шоколада.

Соленый до горечи привкус золота едва не сбил с ног. Что это? Ах, да — лавка по правой стороне улицы. Блеск золотых украшений внутри стеклянной витрины соперничает с солнцем, да и внутри звонких желтых монет немало. Впрочем, не только монет: слышно как важничает золотая лопаточка перед «подругой», золотые ложки сплетничают не в меру, золотые вилки кичатся своей остротой. Нет, конечно, они не полностью золотые, лишь покрыты золотом, но гордости и величия на все монаршие регалии хватит. А уж мне соли на языке… Увы, но туда мне вход заказан, хотя так хотелось полакомиться свежей сдобой или ванильными корзиночками. Но почему я не могу зайти в лавку напротив?

Добротная деревянная дверь, медный колокольчик на входе и ощущение уюта, словно домой попала после долгой дороги. Сладкий запах дерева. Дерева! А не золота. Деревянные лопатки у деревянных подносов с кусочками тортов, деревянные ложки в деревянных бочонках с медом, деревянные вилки в деревянных чашах с пончиками и сладкими колечками. У кого может быть столько деревянных предметов? Не догадываетесь? У пиктоли, конечно же!

Почтенный мэтр Бек не был болтуном, но оказался весьма гостеприимным и радушным хозяином, не лезущим за словом в карман. Тот факт, что я тоже пиктоли, не сыграл большой роли — характер у Бека такой: каждый заслуживает уважения, пока не докажет обратного. Немного непонятная для меня философия, но… Каждый заслуживает уважения, пока не докажет обратного. Мы сидели за столиком у окна и наслаждались липовым чаем с ванильной сдобой. Можно было выбрать любую сладость — хоть слоеные косички с маком или лесным орехом, хоть сахарные рожки со сливочным кремом, хоть леденцовые фигурки, хоть знаменитый темный циймбальский шоколад (который я по известным причинам с некоторых пор не переношу!), но к липовому чаю только сдоба подходит.

— Лавка мэтра Гали, ну та, что напротив, в принципе мой конкурент. Да только пристрастие Гали к золоту многим закрывает дверь в его заведение. И пусть в его завсегдатаях числятся богатые торговцы, даже градоправитель заглядывает порой за ромовыми пирогами, на свой кусок хлеба с маслом я вполне зарабатываю, — усмехнулся мэтр Бек, похлопывая себя по круглому животику.

Преуменьшает почтенный мэтр, тут не только на хлеб с маслом хватает. Лавка сладостей радует глаз обилием конфет, пирожных, булочек, засахаренных диковинных фруктов и прочего, а дивный аромат так и просит умоститься на резных стульях за круглыми столиками, при этом руки сами тянутся за кошельком. Впрочем, плата за удовольствие вполне приемлема, даже бедняк сможет отыскать монетку на леденец для ребенка.

— Хорошо здесь, конечно, только минутка свободная редко выдается, — вздохнул мэтр, помешивая ложкой чай.

— И это плохо? — вопрошаю, хотя хочется зажмуриться от удовольствия и просто помолчать, насладиться чаем, сдобой.

— Как сказать… Ну… Э-э… — замялся с ответом мэтр Бек. — А впрочем, к вечеру здесь много народу соберется. Сейчас все ж в городке пелюваней, небось к наатцехште в очередь выстроились.

Опять наатцхешта! Третий раз за один день… Ой, неспроста все это, неспроста.

— А… вы сами у нее были? — стараюсь говорить безразлично, будто из праздного любопытства интересуюсь.

— Был, — кивает мэтр, а на губах улыбка — слегка загадочная, немного рассеянная. — И сюда она приходила… Дельный совет дала: побольше леденцов фиолетовых, что с виноградным вкусом, на прилавок выставить, да запастись ими. И ведь как в воду глядела: в один день враз размели, будто и не было стеклянной бадьи, еще с утра полной, всегда ж так и стоявшей. Знала, что советовала.

Еще бы наатцхешта и не знала, что советовать!

— Так наатцхешта давно в Давро? — голос все-таки дрогнул, когда спрашивала.

Значит леденцы виноградные, фиолетовые… Эх, точно — Фларимон был в Давро. Что ж, это хорошо — все указывает, Фларимон совсем недавно побывал в городе. Ведь не сказал же мэтр Бек, что леденцы месяц назад скупили. А если и наатцхешта с недавних пор в Давро…

— Ну… почитай уж недели три. Люди, да и нелюди — что гномы, что эльфы, что русалки — всё идут и идут к шатру. А отказаться хотя бы выслушать их она не вправе, хотя и может — все-таки наатцхешта, а не гадалка балаганная. Ты бы сходила к ней, вдруг что дельное присоветует, — как бы невзначай бросил под конец мэтр.

У меня на лице написаны наличие проблем и потребность в совете, дабы разрешить их? Да и почему советы? Ведь наатцхешта тем и отличается от тцхешты, что не советы дает, а чудеса творит. Может ли она сотворить для меня маленькое чудо в виде явления Фларимона пред мои грозны очи? Можно даже без Лойрита (ну, да, не слишком хорошие отношения у нас сложились: то я его боялась, то он меня, но я его все же больше, да и вредней Лойрит меня намного). Так почему бы не сходить?

— Наверное, наверное… А далеко это? — спрашиваю, уткнувшись носом в чай — мне почему-то совсем не хочется показывать свой интерес мэтру Беку: да, он тоже пиктоли, да, он вполне доброжелателен ко мне, но… И так уж много народу в курсе моих проблем.

— Не так чтобы, всего полчаса ходьбы от северных ворот. Правда на воротах очередь может быть — я ведь говорил уже, что к наатцхеште все еще идут за советом.

— Но почему за советом? Чудо никому не нужно?

— Чудо… Все боятся верить в саму возможность чудес, а их исполнение и подавно, — мягко улыбнулся мэтр.

Хотелось бы возразить, но так оно и есть: желают многого, но стоит исполнению желания мелькнуть на горизонте, как страх охватывает душу, проникает до самых глубин сердца, и сразу же забываешь, что ведь именно этого желал. Запутано? Возможно, да только все именно так. Ведь исполнение желания и есть чудо.

— Спасибо за совет, почтенный мэтр. Я… последую ему.

— Ну да, только по-своему. Иного от дочери Арани и не жди, — лукаво усмехнулся мэтр Бек.

Оп, это что еще за сюрприз? Откуда он знает маман?

Расспросить почтенного мэтра о столь важных для меня знакомствах не получилось: шумной стайкой в лавку вбежали девушки, вслед за ними притопали добры молодцы (сговорились, не иначе!), потом налетела детвора с нянюшками, и мэтр Бек поспешил за прилавок, призвав на помощь трех работников и двух работниц. Волей-неволей мне пришлось покинуть лавку, уповая, что еще представится случай побеседовать с мэтром.

Итак, идти к наатцхеште? Но вечереет уже, да и ногам отдых нужен. Нет, не просто так все это. Как говорил Назир? "Не зря ты прибыла в город в то же время, что и она". Вдруг и впрямь не зря. Мне все кажется, судьба сталкивала меня весь день со столь разными личностями ради одного — встречи с наатцхештой. Что ж, с меня не убудет, если последую советам новых знакомых.

Толпа у северных ворот не так уж и велика, но весьма активна: кто поет, кто пляшет, а кто и погадать предлагает. Особенно усердной оказалась босая малявка в цветастом платье и ярко-алом платке, все норовящем сползти с черных кудрявых волос.

— А дай монетку, погадаю! — завлекала девчонка, подражая взрослым товаркам, практикующим рядом.

— Зачем?

— За судьбу расскажу, за любовь большую, за кручину великую, да беду неминучую!

— Любовь имеется в наличии, кручина — была, знаю, а если беда неминучая, так какой толк о ней рассказывать? Все равно ж не миновать ее.

— А… — малявка растерялась, проглотив заготовленную речевку. — Почем знаешь, что не минует? Вот расскажу, и придумаешь, как миновать. Дай монетку!

— Ах, я еще и придумывать должна? Нетушки, не надо мне такого гадания.

— А… я… тогда на свидание погадаю!

— Но оно у меня и так будет.

— А на любовь?

— Уже есть, я же говорила, не надобно.

— А вдруг печальная?

— Я и не спорю.

— Но может и счастливая?

— Ты бы решила, какая она у меня: печальная или счастливая.

— Дай монетку, и всю правду скажу, — ехидно заулыбалась малявка.

— Правду… А что такое правда? Ты знаешь?

Я не думала пугать девчонку или философствовать, но ее приставания утомили, мало того, еще и задерживали на пути к наатцхеште. Кстати, а если…

— Может тогда спросить у наатцхешты, что есть правда?

— Тты… идешь к наа…. Ну к ней? — сразу смутилась, скорее даже испугалась малявка.

— Да, — вообще-то я все еще не уверена, но не исповедоваться же перед первой встречной, тем более дитятей, собравшейся надуть меня на пару монет: мне не жаль денег, мне жаль себя обманывать.

— Вот и иди! — неожиданно выдала девчонка, сердито шмыгнув носом, и решительно пошла прочь.

Что ж, вот и пойду.

То ли сгущающиеся сумерки, то ли усталость дня разогнали посетителей-просителей: у шатра наатцхешты стояли лишь двое сумрачных парней, гадавших на монетке заходить внутрь или не заходить. И пока они увлеченно подкидывали монету раз в десятый (и это только при мне!), я проскользнула поближе к входу. Честно говоря, ожидала увидеть у полотняной двери какого-нибудь верзилу или шустрого менялу, собирающего деньги за вход в шатер к наатцхеште, но никого не было. Что ж, наатцхешта сама назначает плату.

Нечего тянуть — пора. На миг мне показалось, что над входом в шатер будто мелькнули выведенные на эльфийский манер (ну, тот самый который считается таковым) удивительные слова: "Оставь надежду всяк сюда входящий". Но мне это верно только показалось.

Тишина и покой царили в шатре. А может даже и скука. За несколькими занавесями, сплетающимися в настоящий лабиринт, обнаружилось некое подобие комнаты: на полу циновки, покрытые вязаными ковриками, три непонятно на что подвешенные лампы с мигающими язычками свечей, повсюду разбросаны подушки, а в центре, едва возвышаясь над полом, стоит круглый столик. Напротив входа на больших красно-коричневых подушках сидела… девушка. Вполне обычная, между прочим. Немногим старше меня, быть может лет на пять-шесть. Округлое лицо, кудрявые золотисто-рыжие волосы чуть ниже плеч, слегка полноватая фигура, не то каре-зеленые, не то серо-зеленые глаза. Как смогла столько рассмотреть? Все просто: бурча под нос что-то непонятное, девушка поднялась, одергивая простую юбку и кофту с вышивкой на рукавах, что носят крестьянки по праздникам, и сделала несколько шагов мне навстречу.

— И? — Да и голос у нее вполне обычный, иных слов не подберу.

— Наатцхешта? — уточнила я.

— А кто же еще? — усмехнулась девушка, потягиваясь, как кошка.

— Э… точно?

— Что, не похожа? — выгнула бровь наатцхешта (и впрямь: кто может еще здесь быть?!).

— Не очень, — созналась я в своих сомнениях.

— А так?

Миг, до боли короткий, до невозможного незаметный, и передо мной стоит… Госпожа Зимы. Высокая, в ослепительно белых одеждах, сплошь расшитых серебряными искрами, хрустальные бусы играют холодным огнем на шее и груди, стеклянные бусины, словно капли льда, мягко светятся в белоснежных волосах, уложенных крупными локонами вокруг головы. Серебряные ресницы, льдисто-голубые губы и снежно-белые глаза.

— Ик… и… не… уверена… — заикаясь и спотыкаясь, выдавила я.

— Может так?

Я ведь и глазом не моргнула, а пред моим взором совсем иной персонаж. Огненно-рыжие кудри, непокорные даже в тугих косах, спускаются до земли. Багряные, с желто-зелеными искрами глаза в обрамлении каштановых ресниц. Россыпь веснушек, солнечная улыбка. Широкое платье, будто сотканное из листвы, да венок весенних цветов на голове. Хозяйка Природы? Ох, Всевышний… я…

— Внешность — не самое главное, она может меняться и ничего не значить, — глубоким голосом поведала… девушка в крестьянском наряде.

— Ух… Это я уже поняла, — вполне связно и четко удалось мне сказать.

Да, я прекрасно усвоила, надеюсь, урок, но смена лиц, масок — слишком стремительна.

— Итак, что привело тебя ко мне?

— Меня зовут Эредет и я… — а вот дальше не знаю что сказать.

Ну не выпалить же, мол, ищу мужа, он не то чтобы меня бросил, но я его теперь бросить хочу, только на законных основаниях.

— И что, Вёснушка?

— Я — Эредет! — обижено поправляю.

— Уф, ну я и говорю: чего хочешь, Весна, Вёснушка! — наатцхешта пожала плечами с таким видом, будто я пыталась уверить ее, что солнце зеленое. — О, ты не знаешь, что означает твое имя? — неподдельно изумилась она.

Хм, а я думала, наатцхеште известно все. Хотя, что она говорит о моем имени?

— Имя как имя, меня так нарекли…

— Родители, точнее мама, потому как ты родилась весной, так долго ожидаемой в тот год. Эредет — Весна, это ведь на одном из языков вашего мира, вообще-то.

— Быть того не может! Я… далеко не все, конечно, языки знаю, но родители сказали бы. Или… это мертвый язык!

— Язык не умер, пока на нем говорят, — покачала головой наатцхешта. — А на счет «знали-сказали»: как бы ты назвала свою дочь? А сына?

— Дочь — Иболия, сына — Хольд, — не раздумывая, брякнула я и только потом сообразила что сказала.

— Фиалка и Месяц. Красиво, нежно, словно частичка души. Что, впрочем, так и есть. Но ты ведь не одна в семье?

— Два брата и сестра, — пролепетала я: сердце билось так, словно выпрыгнуть собралось, страх липким туманом окутал с головы до ног.

А как иначе? Ведь я не только, с ходу назвала имена детей, о которых даже не думала (у меня их и в проекте нет!), так еще и столь неожиданные. Что более невероятно — еще до слов наатцхешты я знала: Иболия — фиалка, а Хольд — месяц. Но откуда?

— И как зовут?

— Старшего — Сарга…

— Янтарь. У него, наверное, глаза янтарного цвета?

— Да… Близнецов…

— Тель и Тели, — на миг задумавшись, выдала девушка.

Ей не надо было боле ничего говорить, я и сама знала: что Тель, что Тели, все одно — зима. Все верно, в тот год зима стояла снежная — снега намело до верхнего края окон, морозная — прорубь на озере замерзала, едва ее открывали, а близнецы родились в самую большую метель. Им имена тоже маман дала. А она сама, то есть… Арани — золото. И откуда я знаю? Не могу сказать, просто так есть. Быть может я тоже чуточку, самую малость тцхешта?

— Не стоит пугаться, эти знания — часть тебя, часть твоего мира. Да-да, именно так. Ведь это сам мир дает знания тцхеште, а наатцхеште и чудить позволяет, — улыбнулась наатцехшта, возвращаясь на подушки. — Присаживайся, в ногах правды нет.

Присесть? А куда? Уж не…

— Нет ее и выше, но все-таки приземляйся, — похлопала девушка по «соседней» подушке, выглядевшей так, будто сейчас из-под нее кто-то выскочит.

Была, не была. Хотя сюрпризов на сегодняшний день мне вполне хватило.

— Так что тебя привело ко мне? — повторила свой вопрос наатцхешта.

— Я… ищу… человека одного… — слова даются с трудом, будто по капле выдавливаю. — Знаю, он отправился на Вью-Зелейн. Было это больше месяца назад. И я опасаюсь, что его там уже нет.

— Правильно опасаешься, — кивнула наатцхешта.

Ох… Сердце замерло, будто и не стучало никогда, будто и не было его. Тогда почему так больно? Фларимона нет уже на острове, и я не представляю где его искать. Ведь знала, предполагала! Но нет, надо было сойти с ума и отправиться непонятно куда непонятно зачем. Могла же поехать домой или хотя бы присоединиться к родителям, но я сама выбрала дорогу в никуда.

— И чего нос повесила? Ну, нет его здесь, значит, он где-то в другом месте, — пожала плечами наатцхешта: равнодушно, будто так и надо.

Впрочем, ей и так не должно быть дела до меня. Это я пришла к ней с вопросом, с просьбой.

— И я даже знаю где, — как ни в чем не бывало продолжила девушка.

Но… это же все меняет! Нет, спрашивать где он не буду: какой толк, если я все равно пока доберусь, он вновь уедет. Так почему бы не попросить о чуде?

— Вы можете перенести меня туда? К нему… — затаив дыхание, робко, несмело спрашиваю.

— Могу. Но не буду.

— Почему? — у меня глаза, наверное, размером с тарелку стали от изумления.

— Не хочу, — зевнув, поведала наатцхешта.

Как это: "не хочу"? Да у меня в голове такое не укладывается! И если миг назад я дрожала от страха и робости, сейчас гнев алой волной взлетал до небес. Вот сейчас как сменю ипостась!..

— Не понимаешь? Не хочу — и все тут, влом мне. К тому же отправь я тебя сейчас туда, все будет слишком просто, и ты не поймешь, для чего с тобой всё это случилось, почему вы встретились, поженились. Да, я знаю, вас поженили против вашей воли в Старом Лесу. А против воли ли? Догадываюсь, ты хочешь отменить обряд. Но так ли это? Настоящее ли это твое желание? Я могу сказать, где он будет через две недели, и ты как раз успеешь добраться до назначенного места.

— Где будет? Зачем? Это значит, что мне опять придется отправиться в путь. Опять дорога… Для чего? И так у меня это лето с осенью — одно сплошное путешествие!

— Хм, дорога… А что это? Что как не жизнь? Вспомни, всегда говорят: выбрать путь, на жизненном пути, свершить путь. Путь — это дорога. У всякой дороги свое очарование, своя загадка, и каждая дорога куда-нибудь приведет. Пока ты не знаешь, куда ведет твоя дорога, но у тебя хватило смелости последовать по ней.

Смелости? Вряд ли, скорей уж глупости, причем неимоверной. И я еще смеялась над героинями книг кузины, сама же повторила их действия с точностью до запятой.

— Ты задаешь вопросы, но не находишь на них ответы. Пока. Впрочем, многое ты уже знаешь, просто не понимаешь, что это и есть ответ.

— Я знаю? Кроме золота, я ничего не знаю! — попыталась горько возразить, а вышел заурядный всхлип.

— Ой ли? А как насчет верховой езды? А умение путешествовать? Находить общий язык с совершенно незнакомыми людьми? Считаешь, Назир с каждым мог болтать целый час или рассказать любому о своих ошибках? Или Аггея запросто приняла бы любого с распростертыми объятиями?

Я уже не удивляюсь: меня не пугает, что наатцхешта так много знает обо мне, на то она и наатцхешта, однако.

— Можно подумать, все эти приключения свалились на мою голову, только чтобы я… повзрослела? — нет, это не удивление в моем голосе звучит, скорее горечь.

— Вполне возможно. Вспомни себя в начале пути. (Ой, даже вспоминать стыдно все мои оханья-аханья!) И какая ты ныне? Но не узнаешь ответа, пока не пойдешь до конца! — пафосно, словно пастырь на проповеди, закончила наатцхешта свою речь. Закончила и сама смутилась.

Наши взгляды встретились и мы… расхохотались, будто смешинка в рот попала. Хотя над чем смеялись, и сами не знали.

— Так, отставить! — все еще хихикая, заявила девушка минут через пять нашего совместного гогота. — Мне еще путь тебе рассказать надо, а дело к ужину — я есть хочу.

— Путь… дорога… Ладно, куда теперь занесет моего благоверного? — утирая слезы от смеха, почти ровным голосом поинтересовалась я (как еще за ответ расплачиваться-то буду?).

— Значит так. На северо-западе Фелитии есть небольшой городок — Шуюк, что на реке Спорной стоит.

— А почему Спорная? На ней споры разрешали? Или поделить не могли?

— Кто его знает? — хихикнула наатцхешта (да, действительно: кто знает?). — Не важно. Муж твой, Фларимон кажется, направляется именно туда. Возможно, у тебя получится перехватить его еще на пути к городу, хотя и не обязательно. Есть малюсенький шанс, но он не велик, что Фларимон свернет на Кичмай, а не в Шуюк — придется поспрашивать местных.

— А поточней нельзя? — шмыгаю носом, дабы разжалобить предсказательницу.

— Нельзя-а-а! Зато я тебе попутчиков нашла, — довольно заулыбалась наатцхешта.

— А они нужны?

— Пригодятся, поверь: не сейчас, так позже. Так вот, в той таверне, что и ты, остановились трое: девушка и два парня — охранники ее. Ты и сама их видела.

Ага, та самая таинственная троица!

— Они утром к восточным воротам отправятся, но не с рассветом. Совет мой — ехать с ними: считай, что у девицы уж очень хорошая карта тех мест, куда тебе надо. Девица, правда, с заморочками разными, но ты девушка умная, справишься.

Ничего себе совет.

— А может не надо? — я попыталась вяло воспротивиться судьбе.

В ответ наатцхешта оглядела меня, причмокнула губами и решительно выдала:

— Надо, не отвертишься.

Уже у «выхода» (он же "вход") я вспомнила, что наатцхешта так ничего и не сказала о плате.

— Плата за совет. В чем она? — вопрос получился путаным, впрочем, как и мои чувства в данный момент.

— Плата… Будь счастлива… — голос наатцхешты был глубок и низок, словно эхом отразился от скал, а ее глаза… Зелень, невероятная, яркая, зелень самых первых листьев, еще не раскрывшихся, но уже поющих гимн весне.

Нет, она совсем не так молода, как кажется, ведь столетья мудрости отражаются в ее глазах. И почему мне кажется, что недосказанными остались слова "за нас обеих"?

Ночь в таверне прошла на диво спокойно, быть может еще потому, что свое чудо я таки получила: выходя из шатра наатцхешты, я оказалась в снятой на ночь комнате, а посему не пришлось видеть происходящего в зале таверны. Судя по звукам, происходило там нечто похожее на спор Брийс и Кумела. Да мне было все равно, главное — меня не трогали и ладно.

Рассвет выдался туманным, чересчур тихим, будто город отсыпался после больших праздников, не спеша заняться делом. Потом послышался грохот тележек, громкие разговоры торговцев, спешащих в порт за рыбой — день начинался.

На восточных воротах искомую троицу я не застала, поскольку Зорька наотрез отказалась перейти в галоп — с утра мне было выказано все недовольство моим поведением, видимо, кормили мою лошадку не очень. Точнее она просто проигнорировала мои приказы. С другой стороны, вчерашний спуск к морю не прошел бесследно: царапины на ногах и хромота задней левой (почему именно ее — не знаю) заставили меня покраснеть — если б не мое желание увидеть море, ничего бы с Зорькой не случилось. К тому же мне не хотелось покидать Давро, не попрощавшись с мэтром Беком. С самого утра в его лавке царило оживление, так что расспросить о знакомстве с маман не получилось, но, будто в утешение, мэтр придарил полотняный мешочек с чурчхелой персиковой, сливовой и грушевой.

— По старинным рецептам, без всяких ниток, не то, что у некоторых, — с гордостью поведал мэтр (видимо, те самые некоторые — это мэтр Гали).

Если бы экзотическая сладость могла помочь мне… Пришлось уйти ни с чем, тем более, что я должна была спешить.

На перекрестье Еженского и Килимского трактов путники и обнаружились: девица спорила с парнями, куда именно ехать надо, как мне показалось. Между прочим, нынче она не стала кутаться в черный плащ, подставив пока еще теплым солнечным лучам золотые локоны. Найти-то я их нашла, а вот как напроситься в попутчики?! Эх, и почему наатцхешта об этом не сказала?

Глава 7

Вы когда-нибудь пытались начать разговор, совершенно не зная как говорить? Нет, не о чем говорить — это известно: напроситься в попутчики, и даже не с кем говорить — девушка и ее сопровождающие. Именно как. Пытались? Вот и я нет. А надо.

Неспешно приближаюсь к спорящей группе (быстрее и не получится — нечего было к морю как оглашенная скакать!), полагаясь на удачу, а может даже чудо. Ох, а мои предположения о споре оказались неверными: на самом деле троица отчаянно препиралась со стражниками, устроившими на развилке почти настоящий пост. До «настоящего» не хватало каменных башен, да раскрашенной в алый и синий цвета заградительной цепи. Остальное наличествовало: пара небритых стражников, увлеченно требующих с путников плату за проезд, некое подобие пушки (настоящей действующей я, конечно, не видела, но на городскую стену в Патире по праздникам выкатывали три больших пушки, из которых торжественно палили три раза: во славу Всевышнего, во благо короля и за процветание Фелитии), парочка устрашающих алебард, а главное — три сторожевых призрака. Кто бы мог подумать, что у этих нечистых на руку субъектов на службе могут быть призраки, да еще и сторожевые. По рассказам папа, только тот, кто чист сердцем и душой, может призвать потерянные души на службу. История довольно запутанная, как, впрочем, и многое другое в нашем королевстве. Потерянные души воинов обладают силой, способной защитить невинного, покарать злодея, уберечь от недоброго сражения (а бывают ли добрые сражения вообще?). По правде говоря, таких призраков правильнее называть стражниками, но людская молва окрестила их сторожевыми. Но призракам все равно: суета сего мира не для них. Спросите: как же тогда защита, наказание и прочее? В самой душе воина, ведь обида не имеет формы, не имеет тела, поэтому ее и чувствуют призраки. Впрочем, глядя на мерцающих бледно-желтым и светло-зеленым сторожевых призраков на посту, не виделось в них защитников справедливости и чести, зато ярко проглядывали черты стоящих рядом стражников. Уж не бывшие ли сослуживцы? Почему бы и нет?

— А с вас, девушка, четыре злотника! — захихикал стражник слева.

— С меня? Да вы… Да я… Как смеете чинить препятствия на пути благородной дамы?! — возмутилась в который уж, наверное, раз девица.

— Так и быть, за благородность накинем еще три злотника! — в открытую разаржался стражник справа.

С чего они такие смелые? Призраки же рядом, вот и хорохорятся. Это моя Зорька даже не смотрит на них, а уж дрожать от страха и не думает. А лошади девушки и ее спутников хрипят, трясут гривами и все норовят пуститься вскачь. И пусть перегорожена лишь дорога — от призраков не убежишь. Интересно, а с меня сколько потребуют? Нет, платить я не собираюсь, всего лишь любопытствую.

— О, еще один путник! Путница… — обрадовался стражник слева. — И сколько с нее брать?

— Невзрачная она какая-то… семью серебряниками отделается, — решил стражник справа.

Больше ничего не хотят? И сказать-то не могу что на меня нашло, да только решительно сползла с седла (насколько вообще возможно решительно сползти), сдернула свернутый дорожный плащ, вытащенный из ридикюля в ожидании дождя, расстелила на дороге и аккуратно уселась на него. Все, включая призраков, зачаровано следили за моими действиями: еще бы, так ведь никто не поступал раньше. Эх, только бы получилось!..

— Э, девка глупая, чего удумала? — решил поинтересоваться стражник справа — видимо, самый сообразительный в компании.

— Мантры петь буду!

— Зачем? — разинули рты оба.

Отвечать не стала, потому как принялась за дело…

На слух я пожаловаться никогда не могла: не то чтобы такой уж невероятный, но распознать пение жаворонка и щегла способна. А вот голос… То ли кошки по весне орут, то ли псы на луну воют. А уж с закрытым ртом петь, да еще и мантры! Теперь я понимаю наставника Назира. И полностью согласна с его словами по поводу защиты крепости. Ну, крепость мне, положим, защищать и не надо, но напугать нападающих, то есть стражников-вымогателей очень даже.

Результат превзошел ожидания: стражники катались по земле, зажав уши и тихо поскуливая, два призрака тряпочками бултыхались у земли, третий — практически растаял. Правда, и троица находилась несколько в непотребном состоянии: народ свесился с лошадей, прикрыв уши руками, и тихонько подвывал катающимся стражникам. Лошадкам тоже не повезло, возможно, они даже подумывали, что призраки — это не так уж и плохо, но их мнения никто не спрашивал. В который уж раз порадовалась своему удачному приобретению Зорьки: она все так же равнодушно взирала на окружающих.

Эх, придется приводить всех в чувство. Ну, не совсем всех.

— Э-эй! Девушка! Очнитесь! — еле отцепив пальцы, прокричала я прямо в ухо девице — почему-то я ни на миг не усомнилась, что она главная в троице, да и наатцхешта об этом говорила.

— Что? Я умерла уже? — пролепетала девица.

— Нет. А хотите? — вежливо интересуюсь.

— Не надо… — прохрипела она в ответ, возвращаясь в седло.

— Надо бы ноги уносить отсюда поскорей, пока эти не пришли в себя, — киваю на стражников.

— Верно, верно… Феве! Подъем! — зычный крик у девицы получился, прям как у меня мантры.

Молодые люди из сопровождения оклемались довольно быстро, видимо, девицы очень боялись. Встряхнувшись, будто вынырнув из воды, подхватили поводья, всем своим видом демонстрируя готовность продолжить путь. Невероятно, но ребята — близнецы! Будто в зеркало смотришь! Впрочем, нет у меня времени разглядывать спутников своих будущих: следует прислушаться к своим же словам и поспешить прочь.

Осторожно пробравшись меж лежащих стражников и прочих заграждений, троица пришпорила лошадей. Осознав важность момента, Зорька тоже ускорила бег — тот факт, что я чуть-чуть сменила ипостась, наверное, не в счет.

Когда стены Давро окончательно скрылись за очередным поворотом тракта, все разом решили перевести дух. Стоило бы познакомиться, но у меня, как и в самом начале, даже мысли не было с чего начать. Девица просто спасла положение, решив вознести благодарность Всевышнему и мне.

— Благодарю тебя, о незнакомая дева, за спасение наших жизней! Мы безмерно рады ниспосланной встрече. Промысел Всевышнего привел тебя в тот страшный миг нам на помощь! — тоном, будто читает героические баллады (те самые, которые папа хотел заставить читать меня), воскликнула девица, прижав руку к сердцу. — Скажи же нам имя свое, дабы смогли мы восхвалять его в молитвах наших.

Я тоже могу говорить столь высокопарно и пафосно: всякому научена — и деревенскому говору, и городскому наречию, и придворной словесности — дочь дворянина, как никак. Видимо именно поэтому в моей речи обычно всё смешивается, постоянно переплетаясь. Но деревенский говор больше сквозит.

— Эредет, — мда, кратка до неприличия, да что поделать: выдавать имя родителей не хочу, а Фларимона не знаю.

— Милая Эредет, спасительница! Проси чего желаешь за спасение наше! — все тем же тоном воскликнула девица, но потом жутко деловым и вполне обычным добавила — В разумных пределах, естественно.

Не удивление, а смех рвался наружу: именно такой я представляла собой эту девицу, когда размышляла о словах наатцхешты.

— Мне ничего не нужно, — я покачала головой. — Но быть может, мы едем в одном направлении, и я не откажусь от таких попутчиков как вы.

— О… — девица неожиданно смешалась.

И как это понимать? Уж не с тайной ли миссией они едут в Шуюк? Поэтому и маскарад давешний был?

— Милая Эредет, мы путешествуем с важной целью (Будто я для собственного удовольствия, хотя и это верно), посему навряд ли наши пути совпадут.

— Возможно, не спорю. Но до ближайшего города?.. — попыталась навязаться я.

— О… — опять смутилась девица. — Мы… не знаем… какой город ближе… на нашем пути…

Это как же? Ведь наатцехшта говорила, что у них хорошая карта. А с хорошей картой даже такая непутевая путешественница как я смогла добраться до нужных мест.

— Мы заблудились, — встрял в беседу один из близнецов — с правой стороны от девицы.

— И не поймем по карте, где находимся, — поддержал его брат.

— Феве! Молчать! — гаркнула девица.

— Вы не можете понять по карте, где находитесь?

— Ну… в общем… да, — кивнула девица, вновь входя в образ благородной и очень хрупкой дамы.

— Могу помочь: вы выехали из Давро и сейчас едете по Еженскому тракту на северо-запад Фелитии.

— Давро! Я же говорил! А ты все: "Плюгиль! Плюгиль!" — возрадовался правый близнец.

— Нет, это ты говорил: "Плюгиль! Плюгиль!", а я утверждал, что Давро, — возразил левый близнец.

Сколько бы они так пререкались, даже не представляю, но конец спору положила девица, рявкнув на близнецов: "Феве! Молчать!". Вот интересно, их так обоих зовут или все-таки это фамилия? Хм, непорядок: троица все еще не представилась.

— Позвольте узнать ваши имена, благородные странники, — я невольно перешла на велеречивую речь.

— Ох, позор мне вечный, — картинно всплеснула руками девица, едва не выпустив поводья. — И вы молчали! — кинула она весьма сердитый взгляд на близнецов, не поленившись повернуться сперва направо, а потом налево. — Зовут меня госпожа-леди Сирин Благочестивая. Сопровождают же в пути братья Феве: Аристан и Тристан, — представилась и представила девица, не уточнив кто из близнецов кто.

Что ж, хоть имена знаю.

— Госпожа-леди Сирин…

— Благочестивая, — мгновенно добавила девица, не напрасно подозревая, что не стану этого говорить.

— Угу… Быть может последуем в Корошенек? На Еженском тракте это ближайший город. Есть, впрочем, и пара деревень, но едва ли в них будет постоялый двор.

— Коро…шенек… Вполне сносно звучит. Так и отправимся туда, милая Эредет, — мягко улыбнулась Сирин. И тут же рыкнула на близнецов — Феве! За мной!

Мда, чувствую, еще намаюсь я с ними. Ой, как намаюсь…

Таверна в Корошеньке была в единственном числе и чистотой не блистала. Правда, это было не столь существенно после долгого дня по не слишком удобной дороге: лишь после заката мы въехали в город — на местных стражников мантра оказала столь же замечательное воздействие, а Сирин с братьями Феве заранее закрыли уши. По пути Сирин поведала, что она — дочь благородного сэра Ульрика из восточных земель Фелитии, но живут они по большей части близ столицы, и что помолвлена с сыном лорда из северных земель, которого никогда не видела и к которому, собственно, направляется: едет инкогнито, потому как честь должна блюсти, беречь себя для жениха, но возможность встретить настоящую любовь в образе принца на белом коне не исключается. Мда, я еще считала героинь книжек кузины плодом больного воображения. Но яркий пример, или наглядное подтверждение, что и в жизни такое бывает, ехал бок о бок со мной. Хотя, кому говорить, а уж тем более осуждать — сама я ничуть не лучше.

Говорила Сирин много, по большей части тем самым придворным стилем, сбиваясь все же на обычную речь. Только наступающая прохлада сумерек, да солнце, почти скрывшееся за горизонтом, вынудили ее умолкнуть, и то ненадолго: искать ночлег в городе, а не устраиваться близ дороги, было решено единодушно, потому как осень все-таки, ночи холодные, утро туманное, да и дождь сорваться может, и Сирин переключилась на обсуждение этой темы, давая путанные и абсолютно ненужные указания близнецам. Потихоньку, исподволь, но меня стали мучить сомнения: быть может, стоило самой отправиться в Шуюк?

В ожидании комнат (по словам хозяина, там "слегка прибрать надобно"), уселись за стол в углу: и к огню ближе, и не так заметно. Между прочим, в этой таверне Сирин не стала кутаться в плащ, посчитав, что в подобном месте благородные рыцари не обитают и встретиться не могут. Когда я собралась протолкнуться за стол в самый угол, Сирин нежданно ухватила меня за руку, не дав и шага сделать.

— Эредет, мы с тобой подруги и все прочее. Там, в дороге, ты можешь поступать по всякому, ведь я не требую от тебя обхождения, положенного благородным дамам. Но в людных местах надобно соблюдать правила: я должна идти первая, ведь я выше тебя — мой папа барон, — на одном дыхании выдала Сирин.

Барон, я помню. И что? Папа вообще-то граф, и, как дочь графа, я нахожусь на ступеньку выше Сирин, дочери барона. Эх, еще одна заморочка. А все это желание быть похожими на Листиг. Много веков назад фелитийской знати показалось недостаточным разделение на лордов, сэров и лендлордов, а потому переняли листигские титулы и правила для них, добавив еще несколько от себя лично. В итоге в Фелитии появились герцоги, не являющиеся лордами, маркизы, лишь посвященные в рыцари, графы, не бывшие рыцарями вообще, а уж баронов и баронетов развелось — поболе блох на бродячей собаке. С правилами и правами иных титулов и по сей день не разобрались, приведя в порядок только "основную лестницу": принц, который станет королем (род, о котором я как-то поведала, — исключение), за ним герцог и княже, далее маркиз и граф, после них ружич и барон. Всегда считала глупостью многое из Уложения о титулах, но кто спрашивает мое мнение? Вот именно, что никто. Даже папа отмахивался от подобных разговоров. Поэтому и сейчас я молча пропустила Сирин вперед, не забыв, правда, прихватить лучший кусок хлеба с миски — вредность, еще одно благоприобретенное качество за это путешествие. Или оно у меня и раньше было?

А спокойно потрапезничать нам не дали: шум и гам невообразимой громкости поднялся в таверне. Что опять случилось?

Всего лишь кхири. Да-да, те самые мелкие не то бесы, не то духи, обожающие пакостить, пугать, ссорить и прочее, прочее, прочее. Спрашивается: ну чем они лучше иных привидений? Разве что, не бесплотные, так еще и по одному не ходят. Надо срочно вспоминать, что рассказывал о кхири папа. Мелкого роста — взрослому человеку едва доходят до колена, короткая шерстка болотно-зеленого цвета, когтистые лапы в количестве трех штук — две «руки» и одна «нога», островерхие уши — неплохой повод досадить эльфам, намекая на родство. Да острые зубы! Последнее — не самый приятный факт. И что, что я — пиктоли? Ну не менять же ипостась при всех? Впрочем, как еще события развиваться будут.

Наверное, штук семь кхири носились по трапезной таверны, точнее сказать не могу. Но страху нагнали, а уж шуму… Парочка особо неугомонных решила повеселиться и за наш счет, точнее за счет Сирин. Почему они выбрали именно ее, сказать не могу. В первый момент, когда с оскаленными пастями кхири подлетели-подпрыгнули к Благочестивой, Сирин испугано заверещала и укрылась тем самым черным плащом, в который куталась в Давро. Совсем некстати в голову полезли мысли о добротности ткани, об умелой вышивке черным шелком — замысловатый цветочный узор, в который мягко вплетались защитные руны. Крик, визг и… Кхрак… На некогда целом плаще зияла внушительная дыра. На миг все даже замерли, хотя ничего удивительного вроде бы не произошло.

— Мой плащ! — первой заголосила Сирин.

Кхири только радостно захихикали, ведь что может быть приятней, чем чьи-то страдания?

— Да как вы посмели, жалкие сыны безвестного отца, прикоснуться своими грязными лапами к моим вещам?! — грозно вопросила Благочестивая.

Далее последовало невероятное: подхватив пострадавший плащ, Сирин ринулась в бой, причем не безуспешно. Нет, она совсем не ругалась, потому как сквернословие только раззадоривает кхири, да сил придает. Сирин молча, с невероятным упорством — я бы не смогла так бегать по стенам и столам в человеческом облике — загоняла кхири буквально в угол и одним хлестким ударом плаща отправляла в небытие, во всяком случае, прочь из таверны. Прошло всего ничего, а от кхири не осталось и следа, если не считать таковым переломанные стулья да перепуганных посетителей, причем кого больше они испугались, я не берусь утверждать.

Робкие хлопки последовали только после того, как Сирин заняла свое место за столом и довольным взглядом окинула собравшихся: "Вот она я какая! Восхваляйте меня!", да и то с нашей подсказки.

Однако, едва смолки восхваления, Благочестивая обратила внимание на тряпку в руках и вспомнила, что это вообще-то кое-что из ее одежды. Разглядев на плаще дыру размером с поданное блюдо, на котором гордо возлежала зажаренная до золотистой корочки курица — ее принес лично хозяин таверны, пробормотав, что сие за счет заведения и во славу храброй путешественницы, — Сирин заголосила пуще кхири.

— Ах, мой бедный плащ! — сквозь слезы охала-ахала Сирин, прижимая к сердцу «страдальца».

Стенала она во время трапезы, не забывая уплетать, впрочем, за обе щеки, после, когда поднимались в отведенные комнаты — нам с ней досталась одна на двоих, братья Феве расположились в коморке рядом, да и потом не умолкала, то ударяясь в глубокие рыдания, то переходя на обиженные всхлипы.

— Сирин, послушай, было бы из-за чего убиваться. Новый купишь, — попыталась утешить я спутницу, не выдержав больше ее слез.

— Ага, новый. Да я за этот целых десять злотников отдала! А он порвался, и недели не носила-а-а!

Так, это сложнее. Надо что-то делать, а то она и к утру не успокоится.

— Давай я его зашью, — я решилась на крайние меры.

— А ты сумеешь? — Сирин с сомнением оглядела мою скромную персону, мрачно хлюпая носом.

Хм, с уроками маман…

— Не беспокойся, сейчас спрошу нитки да иголку у хозяина таверны, глядишь, до утра успею.

— Ах, Эредет, ты — прелесть! — Благочестивая едва не задушила меня в радостных объятиях.

Просто Эредет… Мда, «милой» я перестала быть на второй минуте разговора, поскольку не обручальное кольцо на пальце было замечено, а печатка, да и на все вопросы о семье отвечала уклончиво. Хорошо, хоть сейчас Сирин не требовала церемониального обращения к себе. Впрочем, предложение зашить плащ лишний раз убедило девицу в принадлежности моей к крестьянскому сословию. Ну и ладно, иных забот хватает.

По счастью у жены хозяина нашлись и нитки, и иголка сразу, едва я заикнулась. Умостившись на жесткой кровати и пристроив свечу в изголовье, еще раз оглядела плащ. Да… знатная дыра получилась, так еще и вышивку задела. Не беда, справлюсь.

Руки живут своей жизнью, будто сами по себе, а я все думаю, размышляю, гадаю — сказываются уроки маман. О чем думаю? Да все о том же, о Фларимоне. Чем больше вспоминаю, сравниваю, тем меньше понимаю: зачем он путешествовал. Жажда приключений? Возможно, хотя и сомнительно: он слишком ответственный человек. Порой мне казалось, он ищет кого-то. Но кого? Ответа нет. Как всегда.

Сегодняшнее общение с Сирин заставило задуматься вот еще над чем: знай Фларимон, что я дочь графа, рыцаря и главы ордена Золотого Дракона, оставил бы он меня в такой спешке? Уж не стыдился ли? И наказал тетушке Хафеле скрывать в замке, да манерам дамы благородной учить. Стыдился, ей-ей. А чего я ждала? Сама же жалела о наряде своем невзрачном, о внешности такой же. Не то, что у Сирин. Хм, я все чаще и чаще сравниваю себя и ее, а ведь мы только познакомились. Быть может, мне тоже стоит вести себя как она? Задирать нос, говорить лишь придворной речью, да рисовать в мечтах встречу с прекрасным рыцарем на белом коне. Так Лойрит не белой масти, а Фларимон — вроде как мой рыцарь — не бросит его никогда. Ох, глупости все это, если хуже не сказать.

Пламя свечи недовольно затрепыхалось от моего тяжелого вздоха, отбрасывая причудливые тени на стены. Дыра почти зашита, осталась пара стежков. А там и за вышивку можно приниматься — скоро управлюсь, не такой уж сложный узор мастерица наложила. Так недолго и себя мастером почувствовать. Да толку в тех чувствах? Вряд ли Фларимону нужна жена-вышивальщица. Ну сумеет платок расшить, ну на какой подушке герб семейный вышьет, но и слуги справятся, дело-то нехитрое для знающего. А если у него и слуг нет? Ведь путешествовал один. Может… беден, да богатства ищет. О чем это я? Ведь у него буслатов кошель был — не важно, что его на время дали: если есть возможность отдать в дорогу такое богатство, значит и дома немало останется, да и к золоту он равнодушен, хотя скорее не рад — вон какой шум тогда, перед встречей с разбойниками поднял. И с чего так? Не знаю. Добавить ко всему коня великолепного (пусть и малый опыт, но имеется, чтобы оценить Лойрита), золотую ложку, буслатову торбу и другие мелочи, и точно убедиться можно — Фларимон явно из богатой семьи. Жаль, что о семье, кроме тетушки Хафелы и ее покойного супруга, мне так ничего и неизвестно.

Вот и плащ готов: зашила и сама не заметила. И как я могла сомневаться в словах маман? Свеча почти догорела, в окошко месяц заглядывает, да звезды слабо мерцают — хорошо, знать завтра погода теплая да ясная будет. Если Зорька не будет вредничать, то доехать сможем… Нет, не буду загадывать, не одна ведь теперь путешествую. Кто знает, всегда ли Сирин рано встает. Если она всегда так сопит, то вряд ли просыпается с рассветом.

Тихо. Даже припозднившиеся выпивохи угомонились. Хозяин с хозяйкой тоже почивать пошли. Не так уж и много времени до рассвета, наверное, осталось. И мне бы хоть задремать, да совсем не хочется. И боязно почему-то. Будто точно знаю, что кошмар приснится. Но клевать носом в седле тоже не пойдет.

Откладываю зашитый плащ в сторонку, стаскиваю сапоги — ловко я со шнуровкой обращаться научилась, и пытаюсь поудобней умоститься на жесткой кровати. Плохо получается. И не засну так…

Белые облака скользят над верхушками гор. Лучи закатного солнца золотят им бока, плещут алый да оранжевый цвет на пушистые шубки, осторожно скользят по белому камню балкона. Спокойно здесь. Красиво. Незыблемо.

Далеко-далеко, высоко-высоко парит птица. Широко распахнуты крылья. Ни единого взмаха, будто ветер ее несет.

— Не замерзла? — родной и любимый голос…

Я ведь и не слышала, как ты подошел. Но оборачиваться не спешу.

— Небом любуюсь.

— А потому не холодно? Не верится что-то, — хмыкаешь ты, обнимая меня за плечи.

Правильно не веришь: холодок неслышно прокрадывается под бархат платья, ветер колючими пальцами играет с волосами. Но в твоих руках мне тепло. Всегда-всегда.

— Пойдем, согреешься у камина.

— Погоди, давай еще немножко постоим…

Ты вздыхаешь, но не споришь. И я благодарна тебе за это.

На миг твои руки покидают меня — и возвращается страх, что ты опять уйдешь от меня, а я не смогу найти тебя, — но только для того, чтобы закутать меня в свой плащ. Хочется помурлыкать довольной кошкой, свернувшись клубочком на твоих руках. Хочется сказать, как я тебя люблю. Но я молчу — ты и так все знаешь. Да и не в словах любовь, в поступках. Словно угадывая мои мысли, ты крепче обнимаешь, будто боишься отпустить. Не бойся, я… не буду больше так рисковать, да и ты чуда не сможешь снова сотворить. Или сможешь? Нет, проверять не буду — глупости это, причем большие.

Доносится птичий крик — птица парит, без единого взмаха крыл.

— Не улетай, — шепчешь с болью и страхом.

— Не улечу…

Да у меня и крыльев нет. А воспарять над собой бесплотным призраком, невидимой душой я пока не стремлюсь — слишком твой страх силен. Да и я испугалась, но уже после — когда вернулась, когда ты меня вернул…

Петушиный крик никогда еще не был столь противным и громким — будто петух горлом занемог, но исправно старался долг свой исполнить. Впрочем, чего напрасно пенять птице, если своим криком от кошмара избавил. Почему кошмара? Непросто объяснить: вроде сон хороший, не плохой, да только страха от него, как от тех фиалок, что ночью в трактире снились. А посему — нечего горевать да печалиться, проблем и без того хватает.

— Уиияааммоу… — раздались странные звуки с соседней кровати.

Фух, это же Сирин. То есть она так, видимо, просыпается. А я чуть от испуга не сменилась. Вот была бы картинка на загляденье. А крику…

— Утро доброе, — слегка отдышавшись, приветствовала я Сирин, приподнявшуюся на кровати.

— Кому доброе, а мне — ужасное: почти всю ночь не спала, а когда удавалось сомкнуть глаз, кошмары мучили — будто меня за старика замуж отдали или, еще хуже, в девках осталась, так еще и петух этот… Заказать, что ли, на завтрак жаркое петушиное?

Ох, не знаю, что и сказать в ответ, но главное — не рассмеяться: уж я-то знаю, как Сирин не спала.

С причитаниями и скурпулезным перечислением случившихся неприятностей всего за одно утро — сапог под кровать закатился, рубашки чистой не нашлось, в гребешке зубья сломались — долго собиралась Сирин, лишь единожды порадовавшись жизни: когда плащ зашитый разглядывала. Сил моих терпеть ее и дожидаться не хватило, и я поспешила вниз: неплохо бы позавтракать да с братьями Феве поближе познакомиться.

Братья уже вовсю расправлялись с завтраком, причем так, будто неделю не ели.

— Доброе утро, — вежливо приветствую, вновь не зная о чем же говорить дальше.

— Уввво доввое, — не отрываясь от занятия, ответили братья.

Мда, замечательный разговор получается. Обидно, что и имена их помочь не могут: ну знаю я, что Тристан и Аристан передо мной, да только толку, если не знаю кто из них кто. И ведь одеты неодинаково, чтобы путать…

— А госпожа-леди Сирин почивает или проснулась уже? — прервал мои мысли один из братьев.

— Проснулась.

— Доедай быстрей, а то сейчас опять ругаться будет, дармоедами обзывать! — посоветовал тот же брат другому.

— И часто вас так ругают? — спрашиваю как бы невзначай (угу, невзначай, уже всю краюшку хлеба искрошила!).

Братья переглянулись, мученически вздохнули и обратили печальные взоры на мою персону:

— Постоянно!

Спросить еще что не успела — Сирин спустилась в трапезную. Близнецы мгновенно проглотили и дожевали остатки завтрака. Только хлеб не успели съесть, а посему пододвинули ко мне.

Впрочем, Феве могли и не спешить: едва Сирин сошла с последней ступеньки лестницы, как ее окружили посетители таверны, только и ждавшие появления Благочестивой, и принялись наперебой зазывать на совершение подвигов. Как оказалось, вчерашний бой с кхири стал главной темой ночных и утренних разговоров жителей Корошенька, и теперь многие возжелали помощи Сирин в благом деле изгнания кхири, бесов и прочей нечисти из домов, складов, лавок. И каждый старался превзойти ближнего своего в воспевании достоинств Сирин, ее смелости и ловкости. Сирин просто разрывалась: с одной стороны ей до невозможного хотелось погреться в лучах собственной славы, всласть послушать восхваления — ее, сильной и храброй, да и подвиг какой совершить, с другой — а вдруг как именно в этот момент где-нибудь поблизости окажется тот самый рыцарь на белом коне, а узнав о ее доблести, поедет искать себе более хрупкую младую деву, дабы оберегать ее в этом злобном мире. И как ей поступить, Сирин не знала. Меня такие вот сомнения никогда не мучили, хвала Всевышнему.

Спас положение хозяин таверны — протолкавшись сквозь толпу, склонился в земном поклоне и велеречиво сообщил, что завтрак подан госпоже-леди Сирин Благочестивой. Не думаю, что наличие трапезы стало бы серьезной причиной для отказа от планов по изгнанию нечисти и прочим подвигам, однако явление двух дюжих охранников с дубинами под стать росту и ширине хозяев напомнило собравшимся о делах. Нехотя, то и дело оборачиваясь, толпа последовала на выход.

— Феве, опять дармоедничаете! — была первая фраза Сирин, едва она подошла к столу.

И как у них терпения на нее хватает?

В путь мы пустились лишь к полудню: пока собирались, пока трапезничали (а братья Феве и впрямь поесть любят), пока Сирин посетила особо просивших горожан (за такую же особую плату — не менее трех злотников!), солнце уже в зените. Ничего особенного в дороге не происходило, разве что я все придумывала, как бы в попутчики напроситься. Впрочем, меня не гнали, особо не расспрашивали. Лишь иногда братья поглядывали на меня: то ли вопросительно, то ли опасливо — мало ли что выкину.

Говорить было совершенно не о чем, разве что о дальнейших планах да вчерашнем происшествии. Однако переговорить Сирин невозможно: она все время болтала, болтала, болтала. И не важно, что ее не слушают, не важно, что не отвечают, главное — слышать свой голос. По-моему так. Впрочем, я, похоже, единственная, кто это замечал — близнецы то и дело что-то жевали: втихомолку, втихаря, то бишь незаметно. Почти… И лишь к вечеру Сирин соизволила обратить внимание на своих спутников. Да только причина сего была весьма проста: сумерки принесли холод, а Еженский тракт не Плутовской — просто так, закутавшись лишь в плащ, не уснешь. По карте Тванери я давно рассмотрела: ближайший город в дне пути, деревень поблизости нет, так что ночевать придется под открытым небом. Не спорю, виноваты в том сами: могли бы ехать побыстрей, но… И дело даже не в Зорьке: кобыла на диво быстро вылечилась — ни хромоты, ни царапин. Ох, чует мое сердце, то лошадка покапризничать хотела, а к ранам руку, то есть мазь приложил лекарь из Корошенька, ставший свидетелем подвига Сирин (впечатление, будто все жители видел сие), весьма чудодейственную. А вот мои спутники никуда не торопились. Зачем наатцхешта посоветовала с ними ехать?

— И где же мы преклоним усталые головы, да отдых коням нашим дадим? — возопила нежданно, негаданно Благочестивая.

Ох, опять Сирин на пафос потянуло. Впрочем, это мелочи. Большая забота и впрямь ночлег: ни постоялого двора, ни деревеньки, ничего ж поблизости нет.

— Да вон на той полянке устроимся, — махнул рукой куда-то влево один из близнецов.

— Так чего мы здесь делаем? — тут же возмутилась Сирин, направляя лошадь в указанную сторону.

Феве без лишних споров последовали за ней. Ну не оставаться же нам с Зорькой на дороге?

Никак не могу понять: каким образом Сирин с Феве до сих пор путешествовали? Устраиваться на ночлег для них — сойти с лошадей и на месте поровней улечься, завернувшись в теплый плащ. Ни костер развести, ни хворост натаскать, ни лежанки устроить… Странно, очень даже, ведь постоялые дворы не на каждом шагу стоят. Пришлось брать дело в свои руки, что потребовало немалого терпения. Одни высказывания Сирин чего стоили:

— Нет, костер я разжигать не буду: не пристало благородной даме руки марать. Нет, за водой я не пойду: не пристало благородной даме низким делом заниматься. Нет, готовить я не буду — не умею: не пристало благородной даме в таком возиться. Нет, ветки я срезать не буду: не пристало благородной даме тяжести таскать…

Беда, что и Феве не лучше оказались, только и хватило, что хворост натаскать (да и то после долгих объяснений и личного примера) и еловых веток срубить на лежанки (благо здесь обошлось объяснениями). В общем, пока Феве выполняли поручения, Сирин сотрясала воздух дальнейшим перечислением неподходящих для благородной дамы дел, я занималась костром да ужином. Хорошо, запасы у спутников моих приличные оказались.

Ночь тихо спустилась на землю, мягко укутывая туманом засыпающий мир. Туман… Не очень-то я люблю его: сыро, холодно, да… страшно. Почему страшно? Мир теряется в молочной пелене, кажется, будто одна осталась. А оставаться одной порою так не хочется.

— Эредет, ты спишь? — раздался справа громкий шепот Сирин.

Незаметно? Вполне возможно. Да и не сплю я, всё мысли сна лишают.

— Эредет? — вновь громкий шепот Благочестивой.

— Не сплю я, не сплю, — пришлось отозваться.

— Я знаю, ты все недоумеваешь, как же так вышло, что мы и делать-то ничего не умеем…

Ого, такого разговора не ожидала! Что же дальше будет?

— Ты ведь умеешь хранить тайны? Я знаю, точнее догадываюсь… Пообещай не рассказывать никому того, что поведаю!

— Обещаю, — соглашаюсь не раздумывая: кому мне рассказывать, да и правду знать хочется.

— Ты сдержишь слово, я знаю… — раздается глубокий вздох Сирин. — Видишь ли… Когда мы только отправились в путь, в лигах двадцати от отчего дома… нам повстречался странный старик. Он шел по дороге, размахивая руками словно крыльями, что-то бормотал под нос, кидаясь к каждому камню, будто к слитку золотому. Нам бы его объехать или вообще на другую дорогу свернуть еще на развилке, да только кто же знал, что так все выйдет… И я ведь всего лишь спросила нужна ли ему помощь!

Ну, да… Если она спросила у него, как и со мной говорила…

— Вместо благодарности, да просто вежливого ответа, старик, который оказался вовсе и не стариком — просто он одет был странно, да грязен сильно, — разругался страшно. А потом… Как в его руках оказался черный порошок, мне неведомо. Но я только и успела заметить порошок в его ладонях, как… Он кинул его в нас. Миг, и все исчезло. Даже не туман, а пыль — черная, грязная, тяжелая — окутала нас, наших лошадей. Миг… и мы будто проснулись, обнаружив себя на незнакомой дороге в совершенно неизвестном месте. Оставалось только последовать по ней. Дорога привела нас в портовый город, но мы не знали какой. Это уже потом, с твоих слов выяснили, что это был Давро… Вот такая беда приключилась с нами, — закончила печальным, почти слезным голосом Сирин.

— А как же… — не знала я как спросить о колдуне (а кем, как ни магом, был встреченный Сирин и братьями старик?) и ее путешествии к жениху.

— Не знаю… — вновь зашептала Сирин. — Искать того мага, чтобы отомстить, не будем: глупо, опасно, да и ни к чему. К тому же, мне к нареченному еще ехать и ехать — и так путь длинным был, а теперь поболе. Одно хорошо: вдруг на пути судьбу свою встречу. Не случись с нами той беды…

Вот и ответила Сирин на мои вопросы, даже спрашивать не пришлось.

— Спасибо тебе, Эредет.

— За что? — искренне недоумеваю.

— За… за все! — малопонятно, но вновь пафосным голосом прошептала Благочестивая и… мирно улеглась на свою лежанку.

Буквально через пару минут она мерно засопела. Везет же, спит крепко да сладко. А я теперь и об их происшествии думать буду. Мало мне своих бед? Видимо мало, потому как все пытаюсь представить случившееся с Сирин и Феве, да гадаю как им быть. Угораздило же их так вляпаться в неприятности. Окажись Фларимон поблизости в тот миг, он бы кинулся на помощь. Уж я-то знаю — он ведь и меня спасать бросился. С чего так решила? Знаю просто. Откуда так хорошо знаю мужа своего? Бывает так, что только встретил человека, а будто знаешь всю жизнь. Вот и с Фларимоном у меня такое, в смысле понимаю, знаю по большей части о его действиях, но не всё. Знать обо всем не так уж и хорошо, да и невозможно. Ведь о себе подчас многого не предполагаешь, в чем сама успела убедиться.

Сложно все. Нет, я не спорю, не жалуюсь — случившееся со мной изменило меня. Повзрослела, наверное.

Где-то печально ухнула сова, в тон ей отозвался тетерев — что ж, не я одна не сплю. Шепот деревьев тонет в тумане, белеющем словно молоко. Да, если бы где-то была страна с молочными реками и кисельными берегами, то именно такой туман плескался б над водой. К чему я это? Да собственно почти просто так. Разве что… Где-то в самой глубине сердца, спрятавшись ото всех и вся — даже меня самой, — живет хрупкая мечта о любви. Да-да, о любви Фларимона ко мне. А ведь знаю, невозможно подобное. Оттого и страшусь встречи с ним, и вздрагиваю при слове «муж»: кто я, чтобы быть с ним, женой ему слыть. Ведь боюсь, что вдруг ответив на мои чувства, рано или поздно разочаруется во мне Фларимон. И что тогда? Легче совсем ничего не знать!

Уж лучше бы я сама в Шуюк ехала! Вторую неделю плетемся. Такими скоростями мы и до вязника в дороге застрянем. Да, я знаю, что одиннадцатый месяц именуется хмарием, да только каждый называет его по-своему: в городах слякотень, в деревнях да селах — вязник. "Дороги дождями так размоет, что завязнешь до самой весны, а то и лета!" — любят приговаривать старики. И ведь верно говорят. И ладно бы приключения да подвиги какие задерживали! Нет, мы просто медленно едем: Сирин и Феве не торопят коней, Зорька вдохновляется их примером, а я… Откровенно говоря, есть у меня средство ускорить бег — немного приоткрыть занавес над второй своей ипостасью. Но кто поручится, что их это только подстегнет, а не ввергнет в панику? Вот и я не поручусь. Приходится терпеть, да использовать подручные средства с уговорами. Хотя и уговоры вести надобно исподволь, пряча за прочими беседами.

Определенно, сегодня настроение у меня не самое замечательное: всё мне противно, всё обидно, на всех ворчать готова — жаль никто не слушает. Быть может, каждодневные обязанности утомили: разжигать костер, готовить завтрак да ужин, посуду мыть — надоедает, однако. А может, и постоянное путешествие приелось. Особых забот нет, к верховой езде привыкла, вот и бродят в голове мысли всякие… не слишком приятные.

— Эредет, а кушать мы скоро будем? — ясным солнышком у костра нарисовалась Сирин.

Так и хочется что-нибудь ляпнуть неприятное. А нельзя. Ведь нет вины Сирин в том, что она лучше меня.

— Скоро, еще немного…

Довольно улыбнувшись, что-то напевая под нос, Сирин удалилась от костра, даже не спросив: а не требуется ли мне помощь.

Хотите знать, чем же она лучше? Многим. Да, она не умеет готовить. Но разве то проблема, если слуги есть? Да, не умеет шить. Но и это не беда — всегда можно нанять портниху или белошвейку. Порой брезглива до невозможности. И в этом нет беды — мало ли девиц нынешних нос от всего воротят? А как замуж выйдут да детей нарожают, так всю брезгливость будто рукой сняло. Но при этом отважна, смела, не боится тягот путешествий. К тому же она ведь и в геральдике отменно разбирается, в древах всех дворянских родов Фелитии и Листига (учитывая размеры последнего, это практически подвиг) ориентируется не хуже королевских смотрителей. Для рыцаря лучшей жены-помощницы и не найти!

И это всё, не учитывая ее внешности. Сирин… настоящая красавица. Золотые волосы, крупными локонами спускающиеся до пояса. Голубые глаза, цвета весеннего неба, обрамленные густыми длинными ресницами, что чернее ночи. Нежный овал лица. Бархатная белая кожа. Легкий румянец на щеках. Фигура морской сирены или лесной феи… Можно много говорить хвалебных слов, да что толку? Всё так и есть. А я?.. Серая, невзрачная, до невозможности простая и обычная. И это в человеческом облике. Вспоминать о ипостаси пиктоли как-то не хочется. А уж если вспоминать… Даже страшно становится. И немудрено: кожа делается жесткой, с зеленовато-золотистым отливом, местами так вообще напоминает чешуйки, меняются кости лица немного — челюсть нижняя, да нос, добавляются зубы, радужная оболочка глаза исчезает полностью, на пальцах рук и ног появляются когти. Волосы… а это уж зависит от того, насколько сменяюсь: могут и вообще исчезнуть, а могут и пучками, словно метелка драная, застыть. Не слишком приятная картина, даже больше. Чудище натуральное получается. Увидит кто, не то что испугается, вой поднимет такой, что народу сбежится… А кто похрабрей, еще и драться кинется, да с мечом или копьем. И пусть кожа прочней доспехов иных, пиктоли не бессмертны, пусть золотым кинжалом только убить можно, но все под одним небом ходим. Как говорил папа: "Как на всякий меч найдется щит, останавливающий его удар, так и на всякий щит найдется меч, разрубающий его". Вот поэтому и не путешествую в ипостаси пиктоли, от греха подальше.

Похлебка не в пример моим грустным мыслям весело забулькала, оповещая, что она совсем готова на радость усталым путникам. Сейчас прибегут Феве — они будто носом чуют, что обед на столе (ну или на траве — сие не особо важно для их животов), с которыми я так до сих пор и не разобралась: кто Тристан, а кто Аристан по сей день не знаю. Зато знаю, что если сильно постараются, братья многое могут и умеют. Главное подходящий стимул для них найти, то есть награду. Обычно всё лакомым кусочком чурчхелы мэтра Бека обходится. Но она же не бесконечна!

— О дева Эредет, готов ли ужин скромный наш?

Ну, вот — тут как тут, едва их помяни. Да, они еще и петь умеют, хоть сейчас в менестрели подавайся.

— Готов, — кивнула и тут же вынуждена была оборонять котелок. — Сперва позовите Сирин, да воды принесите — на настой малиновый не хватит, а пока трапезничать будем, как раз вода и закипит.

— Воды принести… Это ж к ручью идти, а там темно уже… — в два голоса заныли братцы.

— Неужто вы хотите оставить госпожу-леди Сирин без вечернего чаепития? — невинно изумляюсь.

Как ветром сдуло ребят. И чего они так Сирин боятся?

Ночь прошла спокойно. Почти для всех. Это я о том, что опять кошмар приснился, потому полночи заснуть не могла. Так еще и замерзла: только один бок у костра греется, иначе и не ляжешь. В довершение всего утро встретило туманом, в отличие от предыдущих дней. Все это время к вечеру небеса затягивало черными тучами, низко скользящими над землей, осенний ветер холодил путников, обещая скорый дождь, если не грозу. Но к утру тучи таяли, за полночь на небе сверкали звезды, а на рассвете солнышко виновато рассыпало лучи, словно извиняясь за вчерашнюю непогоду. Сегодня же нас встретил туман. Ох, что-то будет… Сердцем чувствую, ей-ей!

— Да, так и с дороги сбиться легко, — подал голос один из близнецов.

— Потеряться можно, — согласился другой.

— Глупости, — нетерпеливо отмахнулась Сирин. — Мы же близ Туманной долины, вот и стелется туман над землей.

— Туманная долина? А нам разве туда надо? — в унисон вопросили Феве.

— Через нее быстрее сможем попасть на дорогу к Фелатону (А город этот недалече от Шуюка!). Или вы забыли о цели путешествия нашего? Мой бедный суженый уж истомился в ожидании невесты!

Да, Сирин как всегда неподражаема и неповторима. Хорошо то, что и мне в те края надо. А Феве спорить не стали, молча направив коней на тропу ко входу в долину. Ой, может не надо? Может лучше объехать ее стороной? Увы, но тогда я точно опять упущу Фларимона. Тем паче, за все время пути я ни разу знака, что он был в этих краях, не встретила. Придется ехать.

А туман все гуще и гуще, скоро совсем молоком станет. Так и впрямь потеряться недолго. Сходные мысли пришли не только ко мне в голову, потому как и Феве, и Сирин стали вслух об этом размышлять. Итог размышлений: длинную веревку, обнаруженную в седельной сумке Сирин еще на прошлой неделе (для чего она ей, Сирин так и не сказала), решили завязать за луки седла (как новичок в верховой езде, слабо представляю себе сие действо, но остальные полностью уверены в успехе), чтобы однозначно не потеряться. Феве въехали в сплошную пелену тумана первыми, за ними Сирин, а потом уж и я.

Не светло и не темно — туман прячет свет и темноту. Нет звуков — словно любимое лакомство съедает их туман. Вот так и рождается чувство одиночества, чувство потерянности и забытости. И я ведь знаю, что Феве впереди, Сирин рядом, а Зорька бодро топает по тропе — звонкий цокот подков тоже вкусен туману. Но, словно ком, в груди растет одиночество.

Сколько же нам еще ехать? Час? Два? А может, мы никогда не выберемся из этого страшного тумана? Да-да, страшного. Ничего не слышно, не видно, будто в молочной реке тонем… И страх этот в груди… От страха-то и мерещится всякое: то призраки скользят над головой, легко касаясь волос, конской гривы, то ехидный смех слышится за спиной. Слышится? Но ведь нет звуков в тумане! Да и нет здесь никого, кроме нас. А если есть? Да и где остальные? Может их уже и нет?

Глупости все это. Вон Сирин, приотстав, едет рядом. Сирин? На Лойрите? Я ведь точно уверена, что это Лойрит. А Фларимон где? Нет, мне это кажется! Все это только туман!

Тогда отчего же так страшно? Отчего же сердце до боли, до крика бьется в груди? Я… не могу больше… Бежать… Но куда? Но как? Грудь разрывает от страха и боли, но тот же страх и та же боль сковывают тело, будто во льду замерзаю.

Холодно? Да, наверное… Мне… страшно! Мне… одиноко!

Вдруг чья-то рука коснулась судорожно вцепившихся в поводья пальцев. Что? Такая знакомая, такая родная… такая теплая. Фларимон? У меня нет сил даже слово вымолвить, только смотреть могу в его глаза. Фиалки, те самые из сна, иначе и не скажешь. И почему-то совсем не стыжусь, что слезы катятся по щекам. А он тоже молчит. И улыбается: тепло, нежно, ласково. И страх уходит. Да что со мной может случиться, когда Фларимон рядом? Ничего, конечно же. Он не даст меня в обиду. Уж это я знаю.

Лойрит нетерпеливо трясет головой, желая сорваться в галоп, да и Зорькино соседство не по нраву. А Фларимон только крепче сжимает мою руку, легко сдерживая коня. Вот Сирин удивится, углядев моего супруга. Ой, но стоит ли говорить ей всю правду? А как иначе объясню кто он? Если назову другом, еще и за судьбу свою принять может. Мне тогда что делать?

А Фларимон улыбается нежно. И мне сразу легче на душе стало. Глупости все это, наверное. Расскажу потом Фларимону, он еще и посмеется. Пусть, мне уже не важно.

Вот и туман реже стал, даже стук копыт слышен. Хм, а Сирин с Феве оказывается сзади едут, хотя были впереди. Да дрожат как! Будто в мороз лютый попали. И белее снега лица, как у призраков прям. А Фларимон такой же?

Ох, оглянувшись, я… не увидела никого. Ну, спутников своих прежних вижу, а вот Фларимона… Куда же он подевался? Потерялся? Остался в тумане? А был ли он вообще? Мне показалось? Да нет же, я ведь чувствовала его руку, видела Лойрита… Мираж?..

Странно все. Туман давно закончился, не по-осеннему теплое солнышко играет в безоблачной синеве неба, а на душе словно дождь моросит. Мне не хочется верить, что Фларимон тогда только привиделся, ведь тепло руки и улыбки было таким… настоящим!

Равнодушная Зорька ровно цокает по дороге, ведя за собой все еще привязанных коней моих спутников. А Феве и Сирин будто спят наяву: глаза широко распахнуты, но не видят ничего, зуб на зуб не попадает, выбивая мерную дробь, лица все еще белые, сами застыли статуями белокаменными, что на главной площади Патира стоят. Повезло, что дорога ровная, хоть и заросшая. Не часто ездят?

Нет, все-таки случившееся невероятно. Пусть Фларимон привиделся мне, но почему именно сейчас и именно он? Расскажи кто подобное, не поверила бы. Ну или застыла столбом с открытым ртом, как вон тот селянин у поваленного давней бурей дерева. Можно подумать призраков или привидений узрел!

— Удивительно… — прохрипел мужичок и рухнул на землю.

Ой…. Что это?

Глава 8

— Удивительно, однако! — все восклицал староста деревеньки, в которую нас занесло через Туманную долину, в чьем доме мы собственно и пребывали в данный момент, к тому же еще и за столом, словно гости дорогие.

Деревенька была большой, зажиточной, с забавным названием Трышенка. Нет, для жителей оно не было забавным, а очень даже гордым (какой-то давний житель деревеньки прославился невероятным подвигом, о котором помнят до сих пор, только не помнят что ж за подвиг был такой; собственно по имени героя деревня и именовалась ныне), но не это главное во всем случившемся. А главное — наше явление, точнее тот факт, что мы попали в деревню через долину Страха. Да-да, именно так именуют деревенские то место, что на карте Сирин было обозначено Туманной долиной. Развернув карту Тванери, я смогла сама в том убедиться. Река же, протекающая по долине, небольшой заводью задевающая трышенские луга, носила вполне мирное название — Заветная. О долине ходило множество слухов, легенд, баек. И все как один страшные. Дело в том, что туман, клубящийся в долине, показывает самые потаенные, самые сильные страхи человека. Редкие храбрецы смогли пройти по этому пути. Да и сами жители Трышенки обходили долину стороной.

Все это понятно. Ну, почти понятно. Смущает другое: почему мне явился Фларимон? Я, конечно, страшусь встречи с ним, но что он — мой самый сильный страх… Сомнительно, однако выходит именно так.

— Тако дело и отметить надобно, — непрозрачно намекнул Шуклош — селянин, встретивший нас у поваленного дерева.

Так уж вышло, на этот год Шуклошу достался надел в самом конце деревенских луговых угодий, и угораздило его именно сегодня выгнать коров на тот самый надел (в наших краях тоже засевают в конце лета луга, чтоб на осень, почти до самой зимы, для коров, коз и овец была трава свежая, зеленая, сочная. Если урожайный год выдастся, то и косят ее последней. В Трышенке было нечто похожее: в воздухе разливался аромат свежескошенной травы, который Сирин, фыркая и морща нос, обозвала "сено воняет"). Пасти он коров пас, да только страх перед долиной уговаривал его все чаще и чаще прикладываться к заветной бутыли, припрятанной для согрева. И когда мы появились, он толком-то и не знал: то ли мы ему кажемся ("Допился, дурак старый!" — была первая мысль Шуклоша), то ли чудища покинуть долину решились ("На деревню страх идет!" — была мысль вторая).

— Разумно, — кивнул староста. — Да только ж нынче бабы все на девишник сбираются, еще и скалкой огреть жена могёт, если не вовремя сунуться.

— Ох уж эти бабьи именины! — проворчал Шуклош.

— Всесветные! — значимо поправил староста.

Всесветные бабьи именины? Не слыхала о таких. Все же чуден наш мир, чего только не бывает.

— Ну хоть по стопарику? — зашмыгал носом Шуклош.

— Это можно, — согласился староста и шустро полез под стол.

Мда, сразу видна выработанная многократным повторением сноровка, видать, не только по праздникам жена скалкой огреть может.

— Венюшка, ты что, опять пьянствуешь? — в дверях кухни нарисовалась женщина солидных размеров.

— Да не приведи Всевышний, Яшничка. По чуть-чуть хотели… Просто отметить чудесный исход… проход… выход… О! Явление гостей наших из долины Страха! — тут же принялся выкручиваться староста.

— Смотрите тут, не сильно-то отмечайте… — предупредила Яшничка, грозно нахмурив брови, и вышла по своим делам.

Староста с Шуклошем радостно выдохнули. Но едва они потянулись к заветным стопарикам, извлеченным из-под стола и наполненным до краев молодым вином, как в дверях опять появилась Яшничка:

— А девонькам-от сидеть с вами ни к чему. Уж лучше у нас пусть повеселятся! — и неожиданно ласково улыбнулась нам с Сирин, ну точно солнышко засияла.

Не раздумывая, Сирин подскочила с лавки и почти в припрыжку направилась к хозяйке. Не оставаться же мне здесь одной? Еще обидятся мужички: ее приглашают, а она тут сидит, следит небось.

— А вы не стесняйтесь, милые. Да не судите нас слишком строго: что послал Всевышний, тем и радуемся, — ни на минуту не умолкая, Яшничка вела нас в чей-то дом, где и должен был проходить девичник. — Куда ж нам деревенским-то. Как говорится, родились в лесу, молились колесу. Ну, родились мы, конечно, здесь, да и колесу не молились, только Всевышнему — славен Он и Его деяния. Эт так, к слову пришлось.

— Да что вы. Ой, да не смущайтесь вы нас… — в тон ей тараторила Сирин.

Слышали ли они друг друга — не знаю. Главное, от меня ответа не требовали.

Дом, где собиралось всё женское население Трышенки, принадлежал вдове купца Матшея (по молодости Матшей в город подался, где в гильдию купеческую и вступил, а на старости лет домой в деревню вернулся) — солидной женщине, пусть и маленького роста да хрупкого сложения, с длинным, незапоминающимся именем (причем запомнить его не только мы одни не могли), которое все дружно сокращали до Руни (а звали ее вроде как Петрунилеранирка, но уверенности в том нет). Высокие потолки, беленые стены, плетеные коврики на полах, вышитые крестиком занавеси на окошках, добротные лавки, столы да стулья — зажиточный дом, хозяйственный. А уж на столах, расставленных по всем комнатам… Разносолов, сладостей, копченостей и прочего — будто на свадьбе всеобщей, это когда разом во всей деревне невесты с женихами венчаться решили. В подтверждение такой мысли и внешний вид женщин был: сияющие, в праздничных нарядах, с волнительным румянцем во всю щеку, блестящими глазами и счастливыми улыбками. На их фоне мне даже стыдно было за свой неброский и слегка помятый наряд (еще бы, столько времени все в ридикюле лежало!), так еще и не платье, а штаны. Хорошо, ополоснуться успели: Яшничка споро нагрела две бадейки воды, хватило умыться, да обтереться. Но смотрели на нас, как на диковинных птиц, то и дело перешептываясь о столичной моде да нынешних нравах.

— Руни женщина вообще-то добрая, только за свое бьется до последнего: вцепиться не хуже клеща, и пока не сделаешь желаемое, не отстанет, — Яшничка по ходу дела рассказывала о хозяйке дома. — У нее и муж по струнке ходил, и дети безоговорочно слушались — пока в столицу совсем не переехали.

— А как принято Всесветные бабьи именины отмечать? — внезапно спросила Сирин, до этого с должным тщанием внимавшая рассказу.

— Ну… — жена старосты даже запнулась. — По всякому отмечаем: песни поем, загадки загадываем, пляшем, в игры разные играем, гадаем… — совсем уж смущенно закончила Яшничка.

— Гадаете? — навострила уши Сирин, буквально вцепившись в бедную женщину.

— Угу…

— А на что гадаете? — не отставала Благочестивая.

— На… удачу, здоровье, богатство, любовь… — с опаской перечислила Яшничка.

— На любовь… — мечтательно протянула Сирин, блаженно закатывая глаза.

Ой-ей, носом чую: добром это не кончится…

Аппетитные запахи дразнили голодные животы, глаза непременно замирали на сказочных яствах, но никто ничего не ел: все терпеливо ждали кого-то. Сама спросить не решалась, а вот Сирин… И я тут совершенно ни причем!

— Мы ждем кого-то? — поинтересовалась она у Яшнички.

— Угум, — кивнула женщина. — Вот щас придет бабка Миклошка с лукошком… тогда и начнется все.

Дружный вздох был полон сожаления и тоски: ждать бабку Миклошку видимо еще долго. Внезапно с передних комнат, чьи окна выходили аккурат на улицу, донеслись радостные возгласы. И опять самой полюбопытствовать не удалось: как дорогих гостей и зело важных персон (да-да, именно так нас величали Руни и Яшничка), Сирин и меня усадили за главный стол, благо хоть не по центру. Хм, а что это во мне так любопытство разыгралось? Не было такого ведь раньше… Однако соседки наши резво повыскакивали из-за столов и побежали встречать эту самую бабку Миклошку. И как не последовать при таком удобном случае?

Когда Яшничка говорила о лукошке, мне представлялась небольшая корзинка, сплетенная особым способом — раз уж о нем отдельно говорят. На самом же деле… Десять плетеных коробов, двенадцать корзин больших, девять средних да пятнадцать маленьких, в придачу были, правда, и лукошки — три штуки.

— Малиновая, земляничная, смородиновая, рябиновая, облепиховая, морковная… — принялась перечислять бабка Миклошка, тыкая в расставленные на полу прихожей корзины и коробы.

Среднего роста, она не то чтобы была толстой, скорее пампушкой — улыбчивой, с веселыми каре-зелеными глазами, кудрявыми волосами, не желавшими смирно лежать под цветастым платком, да румяными щеками.

— Калиновая, ежевичная, свекольная, тыквенная… Так, а где тыквенная? — бабка уперла руки в бока и грозно воззрилась на худощавого парня, мнущегося в дверях (собственно коробы, корзины и лукошки несла не сама бабка: часть принесли соседские девчонки, часть племянницы, а два самых больших короба и две корзины притащил паренек, приходящийся ей внуком). — А ну выворачивай карманы! Да за пазухой не прячь!

Миклошка ведь и не ругалась, но так красноречиво поглядела на внука, что тот, краснея и шмыгая носом, вытащил из левого рукава глиняную бутыль с желто-коричневыми мазками у горлышка.

— И? — бабка была неумолима.

Из правого рукава тоже показалась такая же бутыль.

— Ну хоть одну… мы с друзьями по чарочке… за труды… — просопел басом паренек.

— Вчера накатили уже… По бочонку! — отрезала бабка, резво вытолкав внука прочь.

Дверь захлопнулась. Засов тут же задвинули. И… с визгом да хохотом женщины налетели на корзины, и на свет появились бутыли, кувшины да фляжки. Ой-ей! Что же это? Никак настойки да вина…

Девичник грозился затянуться надолго: за столы сели вскоре после полудня, но сумерки уже спустились на землю, а расходиться никто не собирался. Да и куда идти, если столы полны снеди, из запасов бабки Миклошки выпито меньше трети, а душевные разговоры такие завелись, что грех не послушать.

— А как у прошлом годе-то на Купальню напились мужики? Стыд и срам! — припечатала Фелинат — жена трышенского кузнеца. — Швилька ведь так и умер: упился, да свалился в канаву, где и помер, шею свернув. Бедовый был. Совсем бедовый.

— Так уж и бедовый… — засомневалась Гхерта — сестра местного лекаря.

— Ну сама вспомни, в позапрошлом году ж дело было. Вот как на свадьбе Жданьки и Авруси от жениха-от невесту спрятали, да и просили за нее откуп целых десять злотников. У жениха таки деньги мож и были, да в сваты Швилий затесался. А уж какой он гордый да спесивый был… И стал Швилька искать Аврусю в доме. Долго искал — мужики цельный жбан вина молодого выхлебать успели. Жених уж готов был и больше выложить, да Швилий все не унимался. Наконец обозлился Швилька-то наш, сильно напился, стал драться и поджег дом. Сухая осень тады была, в единый миг стены с крышей запылали. Все выбежали, а невесты нет. Жданька плачет и рвется в пламя суженую спасать, мужики на Швильку гуртом кинулись — еле ноги унес, как вдруг целехонькую невесту выводят из соседней бани, где ее и прятали всё то время, что Швилька в доме искал.

— Что Швилий… Сестра евойная тож не хуже была, — пренебрежительно хмыкнула Гхерта.

Ой, она тоже умерла?

— Ну… подумаешь, ревнивая была…

— Ревнивая… Эт здесь она мужа к каждой девке, к каждой бабе ревновала-то, а уж в городе с ума сойдет. Ей-ей! И чего только в город с мужем подались? А уж там таких честных лекарей, как брат мой, и не найдешь.

— Да она ж здоровая была, что любимая лошадь старосты?! — подивилась бабка Миклошка.

— На голову больная, я ж говорю! — со знанием дела поведала Гхерта. — Она полгода силком кормила своего мужика одним зельем приворотным, деньгу немалую просадила. А он, гад, втихаря скармливал зелье-то ихнему коту, ущербному по этой части. Кот почему-то ел, хотя он вообще у них все жрал, что под нос подсовывали. Потом бедолага ж жить без зелья приворотного не мог: все орал дурнем — еще просил. А муж ее так на других и поглядывал. Тогда она ему в суп подмешивать зелье стала, в компот, даже в вино да настойку. Но мужик к ней так и не ластится, разве что на еду чуть что накидывается. Только потом, когда они к брату моему пришли за советом да лечением, она и призналась за зелье приворотное. Брат смеялся долго, чуть животики не надорвал, да прописал им успокоительные настои и молоко на ночь.

Ох, ну и методы лечения у них тут.

— Эт они к ведуну побоялись пойти. Уж он бы их отбрил… — протянула бабка Миклошка. — А вот как…

Мда, историям их нет конца. И ведь знают о них все — как никак живут рядом, бок о бок не первый год, сами же зачастую участниками событий описываемых и были. Получается, все ради нас рассказывается? Но зачем так стараться? Нет, мне не понять.

Как и не понять Сирин, умчавшуюся на тот «край» стола, где девчонки, девушки и молодицы собрались устраивать гадание.

— Эредет, пойдем! — запыхавшись, протараторила Сирин, будто в ответ на мои мысли явившаяся из-под земли.

— Куда?.. — только и успела я прохрипеть, как Благочестивая, не глядя на сидевших рядом женщин (соответственно и не заботясь об их сохранности и безопасности), дернула меня за руку, вытаскивая из-за стола.

— Там сейчас гадать будут, только захода солнца дождутся. И на любовь, и на суженого, и на богатство. Картами, костями, водой да воском… — восхищенно лепетала Сирин о гадании, упорно таща меня за собой.

От сладостей да разносолов сил противиться не было, а любопытство напрочь отсутствовало — как обычно, как должно. Да и что мне гадать? На любовь? Есть вообще-то. На суженого? Ох, сперва с имеющимся супругом разобраться надо. На богатство? Вот только пиктоли на это и гадать! Призвав для компании немного золота. Тогда чего ж топаю вслед за Сирин? Нечего было объедаться…

А гадать сразу не получилось: по уверениям большинства собравшихся делать такое лучше в темноте, глубокой ночью, когда солнца совсем не видно, и только луна едва выглядывает из-за облаков. Подчиняться для Сирин было обидно, да делать нечего. Девицы на выданье тоже загрустили, а потому решили развеяться известным способом: выпить по чарке Миклошкиного вина да подзакусить хорошенько. Заветные бутыли и кувшинчики почему-то оказались предпочтительней копченостей да солений. Быть может, не я одна так наелась?

Но лучше бы они поели: от выпитого вина да настоек ноги сами пошли в пляс, руки посчитали себя крыльями, и что тут началось… Хоть под стол прячься, но и там найдут. Из инструментов в доме Руни оказались лишь дудочки всякие — чудом нашлась даже свирель, только играть на ней не умел никто (особо впечатлительные девушки всё поминали по этому поводу какого-то Дрейна — местного пастуха, истинного умельца в игре на свирели, объятиях и жарких поцелуях). Но трышенские женщины не растерялись и принялись помогать, кто чем мог: ложками стучать, в ладоши хлопать, ногами топать и подпевать.

— Как на небе солнышко,

Ой-да-рида-рида-да,

Так во дворе Полюшка,

Ой-да-рида-рида-да,

Как во дворе Полюшка,

Ой-да-рида-рида-да,

Так…

Ох, что-то эта песня мне сильно напоминает. Ну прям женский вариант небезызвестного Керли Тока! Вот только перечисления всех достоинств этой самой Полюшки мне и не хватало. А судя по настрою поющих, песня надолго затянется. Ой-ей, бедная я, бедная…

Неизвестно с чего в разгар плясок да песен, мне вдруг вспомнилась совсем иная песня — странная, непонятная сперва, но любимая папа:

"Такова уж моя доля —

Я палач, а не судья.

Это чья-то злая воля

Вас на плаху привела.

Как вы жили, как любили,

Ненавидели кого —

Не я, другие вас судили,

Заслужили знать того.

Но судить вас — не моё,

Мне — исполнить приговор.

Пусть в ответе каждый за своё —

Тут короткий разговор.

Время вышло все. Прощайтесь,

Если есть прощаться с кем…"

А дальше не помню. Да и не в этом дело. Дело ведь в ином: если гадать на судьбу, что изменится? Раз это предсказание грядущего, значит, предсказанное все равно сбудется, как ты не старайся. А если не сбудется, то разве это судьба? "Время вышло все…" — вот и мне кажется, что время вышло: не успеть мне вовремя в Шуюк, не найти Фларимона, так и быть немужней женой. Мда, тоскливо получается. То ли гулянье так на меня действует, то ли и впрямь сама себе пророчествую.

Вот уж в окно заглянули даже не первые и совсем не вторые звезды, а трышенские женщины не собираются утихомириваться: веселье вновь пошло по кругу — вино, закусь, песни, пляски.

— Когда гадать будут? — обижено просопела рядом Сирин.

И что я могу на это сказать? Собственно ничего, да от меня и не требуется ответа: достаточно согласно вздохнуть.

— Говорили, когда стемнеет. Уж полночь скоро, а они все никак! — продолжила возмущаться Сирин.

Ну, до полуночи еще далеко, это она преувеличивает.

— Все, терпение мое лопнуло. Сейчас гадать будем! — внезапно оборвала причитания и возмущения Благочестивая.

Ой, а лицо-то такое, как когда кхири гоняла в таверне.

И ведь как сказала, так и сделала! В смысле она решительно встала из-за стола и направилась к бабке Миклошке, посчитав, что она тут самая главная. В чем-то Сирин была права: к словам Миклошки даже Руни прислушивалась, дамы постарше не спорили, а молодки слова лишнего сказать боялись. И ведь была бы она грозной, строгой да сварливой. Совсем нет: улыбчивая, посмеяться любит, пошутить. Что именно Сирин сказала бабке, не знаю я, но результат сказался сразу: инструменты были убраны, а один из дальних столов — что к окну ближе — освобожден от тарелок, чарок и бутылей.

— А на что сейчас гадать будем? — Сирин аж подпрыгивала от нетерпения.

— Сперва всем счастья да благополучия пожелать надо, — наставительно заметила Руни.

Остальные с ней тут же согласились. Взялись все за руки, глаза закрыли… Девичьи губы шепчут заговор древний: чтобы любви к ней, девице красной, суженого-ряженого не было конца веку, чтобы она в огне не горела, в воде не тонула (уп, этакое чудо получается, которому одна дорога в королевское войско дабы подвиги совершать!), чтобы ее зима студеная не злобила, не студила, чтобы солнце ясное только красило, чтобы ветра буйные не тревожили, а беды стороной обходили. Красивые слова, правильные, да только сбудутся ли они…

— На любовь гадать когда? — поинтересовалась одна из внучек Миклошки, поигрывая серебряным колечком.

— А отчего ж сейчас не погадать? — пожала плечами Шейна — главная гадалка Трышенки. — Ну, кто первая-смелая, кто колечко свое в воду кинет?

Почему-то девицы тут же засмущались, покраснели, глазки спрятали. Даже Сирин отвела взгляд.

Меж тем Шейна неторопливо налила воды в чашу деревянную, отделанную серебром да медью, накапала воска по ободку чаши — от злых духов защитила. Закончив нехитрые приготовления, женщина обвела взглядом окруживших ее девушек (старшие-то давно свое нагадали и вновь пошли за столы), но никто не решался кинуть кольцо.

— Эредет, попробуй ты! — внезапно выдала Сирин.

Все взоры тут же обратились ко мне. Ой, чего это они? Я и гадать-то не собиралась.

— Ну смелей, давай же! — не унималась Благочестивая, алчно поглядывая на печатку.

Угу, только этого мне и не хватало: сейчас сниму подарок папа, а там венок дубовый. И что я тогда скажу?

— Да нет, мне что-то не хочется… Как-нибудь в другой раз… — пролепетала я, пытаясь выбраться из плотного кольца собравшихся.

Куда там!

— Другого раза может и не быть! — воскликнула Сирин.

— Вот именно! Ты и должна попробовать: я ведь с замужеством не спешу (мне и впрямь некуда спешить), а тебе в твоем странствии это очень нужно! — я принялась убеждать ее.

— Ну… ты так считаешь?.. — засомневалась Сирин.

— Считаю! — уверенно кивнула я.

Пожевав губу, что-то подсчитав в уме, Сирин вытащила из-за пазухи цепочку, на которой висело золотое кольцо с гравировкой — соль так и брызнула на языке (мда, что-то я расслабилась нынче). Хм, уж не жениха ли подарок. Ан нет, оказалось это материнское кольцо:

— Матушка подарила, когда десять лет исполнилось, — поведала Сирин и… бросила кольцо в чашу.

Шейна принялась водить руками над водой, что-то не то напевая, не то нашептывая.

— Смотри, девица, гляди внимательней, — голос гадалки вдруг стал ниже, сильнее. — Что видишь?

— Зубцы какие-то… — Сирин, нахмурив брови, смотрела в воду. — Нет, корона… Лента клубится… Сверкает что-то… Все, больше ничего не вижу.

— Что ж, и так многое разглядела, — уже нормальным голосом сказала Шейна.

— А все это… что значит? — широко распахнула глаза Сирин.

— Лента клубится — дорогая длинная, долгая предстоит. Сверкает — богатство возможно на пути найдешь. Корона… хм… Быть может, принца встретишь.

— Принца?.. — блаженно закатила очи Благочестивая.

Все, она готова…

— И мне погадай, — решилась внучка Миклошки, подвигаясь поближе к чаше.

— И мне… — последовали за ней и остальные девушки.

Вот и ладушки: за столькими желающими обо мне точно забудут.

Мои надежды не оправдались… Нет, если быть честной до конца, то достаточно долгое время обо мне и не вспоминали — от желающих погадать отбоя не было. Да только Сирин, сполна насладившись предсказанием Шейны, вновь принялась за меня.

— Ну давай же, Эредет! Чего страшиться? Попробуй — судьбу свою узнаешь!

— Не хочешь на кольцо, воском давай, — включилась в разговор Шейна.

Тут и девушки остальные на меня уставились с такой надеждой… Эх, была не была!

— Давайте воск, — скрепя сердца, решилась я.

Девицы тут же засуетились: нашли не горевшую свечку, налили в чашу воды чистой и уселись рядком, будто чудо им пообещали чудное.

Воск тонкой струйкой в воду течет, а Шейна все пришептывает-напевает:

— Ты теки воск горючий, расскажи судьбу девичью. Ты поведай дорогу сердешной, не сокрой беды неминучей…

Мда, нерадостно как-то у нее получается.

— Гляди, девица, как в воде воск-то лег?

— Нитка получилась… Или лента… А может дорога… — с сомнением оглядываю дело рук своих.

— Дай-ка я посмотрю. Хм, странно… То не простая нитка, а жизни нить. То не лента, не дорога, а судьбы путь, — глубокомысленно изрекла Шейна.

— Э… я все время путешествовать буду?

Вот только такой радости мне и не хватало!

— Нет, девица, не так все… Видишь: вьется лентой путь твой, нитка тянется-тянется, да вдруг обрывается… Будто умрешь и вновь оживешь! — страшным голосом закончила Шейна.

Ой-ей! Это еще что за страхи такие?

— Может это проклятье страшное? — подала голос какая-то из девиц, перепугано взиравших на меня, будто я прямо сейчас буду умирать.

— Не похоже, — покачала головой Шейна. — Смерть тут, иначе и не скажешь!

— Ох… — разом испугано выдохнули девушки, Сирин даже за сердце схватилась.

— Чего это вы тут притихли? — внезапно в тишине раздался голос бабки Миклошки.

— Гадаем… — пропищал кто-то.

— Так чего как на похоронах? Эх, глупые. Мы вот как гадали, не чета вам. Бывает, выйдем в мороз по снегу белому, и давай в сугробы прыгать. Кто глубже прыгнет, та и удачливее. Не провалится, а как с горки съедет, знать замуж скоро. А вы?.. Так, ну-ка взяли чарочки, шевелитесь болезные. Вот… У всех ли полны? Так чего греете? Росяновка холодной вкусней будет! Эт рябиновку теплой можно. И выпили! Вот, умнички! А теперь закусывать, закусывать. Не то пойдете хмельные по деревне бедокурить! — быстро навела порядок Миклошка.

Глазки вновь заблестели, щеки заалели — о предсказании моей судьбы вроде бы и забыли. Хвала Всевышнему. Сама я в него не верю — судьбу не предскажешь, она такая, как есть, не изменить ее. Хм, а раньше я так думала? Или иначе? Мда… воистину память девичья. Но быть может, это дорога изменила меня, повзрослеть заставила. Или нашлось на столе вино дюже крепкое.

Под неусыпным надзором бабки Миклошки девицы выпили еще по чарочке, а потом еще и еще, и вновь веселье новым кругом пошло. Вот и славно: пусть лучше веселятся, чем гадают так странно и страшно.

Тихо на улице: звезды далекими огоньками сияют в синем до черноты небе, прозрачные облака неспешно скользят в вышине, в домах огни не горят — спят все, даже собаки брехливые умолкли. Хотя на счет "все спят" — это я поспешила. Девичник-то, наконец, закончился, и женщины по домам пошли. Вроде тихо, вроде спокойно, но такой толпой… В общем, мужчины двери сразу отворили, чтобы под горячую, хмельную руку не попасться. Нас староста еще и до комнаты проводил: боялся, мимо пройдем. Напрасно он сомневался, я ведь трезвая пришла, лишь уставшая.

— Эредет, давай ты сегодня сама косу на ночь заплетешь? — пробормотала Сирин, с закрытыми глазами стаскивая сапоги и плюхаясь на кровать.

— Заплету, заплету…

А она ответа моего и не слышит — спит уже.

Косу заплетать… Целый ритуал получился. А ведь так просто началось. Сирин как-то не сразу заметила, что я на ночь волосы не убираю в косу. Прочитав целую лекцию на тему, что коса — девичья краса, да и волосы лучше тогда растут, она стала каждый вечер перед сном заплетать мне косы. Когда одну, когда две — волосы же у меня тонкие, все норовят сквозь пальцы проскользнуть. А сегодня так она умаялась, что не в силах провести ежевечерний ритуал. Да надо ли? К чему лишние старания, когда красоты и так нет? Вот и я думаю, ни к чему.

Тогда ж зачем косу заплетаю?

Ночь идет своим чередом, а мне все не спится и не спится. Шорохи всякие слышатся, скрипы кажутся… А может и не кажутся? Уж слишком забористо выругались за окном.

— Гды-ыся-а!.. Гдысенька!.. — вроде как шепотом, но вышло громче, позвал кто-то.

В ответ тишина.

— Гдысенька-а-а!.. — еще одна попытка.

И снова тишина.

— Гдыся-а! Ну, выгляни, Гдысенька! — надрывался какой-то парень у соседнего окна.

Так нечестно: братья Феве похрапывают, Сирин видит десятый сон, наверняка о своем прекрасном принце на белом коне, а я не могу заснуть из-за криков этого идиота! Сейчас вот высунусь в окно, сменив ипостась, будет знать, как не давать спать честным путникам!

— Гдысенька, ясно солнышко! Ну, выгляни в окошко! Сделай милость! — не унимался недоумок.

— Сгинь, Кашела! — наконец распахнулось окно — треск створок был жалобен — и раздался голос этой самой Гдыси, старшей дочери старосты. — Сколько раз тебе говорить? Не люб ты мне! И нечего понапрасну под окнами кричать, еще перебудишь всех!

— Ну, Гдысенька, я же люблю тебя… — хлюпая носом, выдал Кашела (вот как зовут ночного героя!).

— И что? Не люб ты мне и все тут!

— Да чем же я не удался, что не люб?

Вот настырный, сейчас точно сменюсь, вылезу и пойду разборки чинить!

— Да всем! И волосы то у тебя не цвету шоколада, а самого обыденного — соломенного, и глаза то не фиалковые аки цветочки в лесу, всего лишь голубые! Все! Проваливай! — неожиданно оборвала пояснения Гдыся и захлопнула окно (от такого грохота проснуться и те, кто еще спал после криков Кашелы. Ан нет, спят, посапывают…).

Волосы цвета шоколада? Глаза фиалковые? Подозрительное сочетание!.. На улице послышался непонятный грохот. Я поспешила выглянуть в окно: оказалось, это Кашела слезал со скамейки под окном дамы сердца. Нужно срочно его остановить и выяснить, откуда у Гдыси такой идеал мужчины.

— Эй, парень! Как там тебя?.. Стой… подожди, Кашела! — сдавленным голосом позвала я горе-любовника (а как еще можно было кричать шепотом?).

— А? Это вы мене? — удивился парень.

Да, фигура колоритная — из тех, что бочкообразными именуются, а вот разума…

— Тебе, тебе, кас… — чуть было не ляпнула «касатик». — Что совсем не любит? — я решила проявить сочувствие.

— Угу… — хлюпнул носом парень.

— А с чего это она? — кивнула в сторону закрытого окна.

— Да был тут с неделю назад один…. - зло сплюнул Кашела.

— Правда? — я изо всех сил удерживала маску сочувствия на лице.

— Ну! Прям рыцарь… Весь из себя…. На черном коне…. С мечом…

— Долго гостил? — сочувствующе выдохнула я.

— Да не… дня три пробыл, да в Рыбки намылился, Мифонька, мельника сын, слыхал, у него там встреча была назначена, дескать, к сроку надо успеть! — фыркнул Кашела.

— Да… неприятно… Но ты не теряйся: рыцарь был, да уехал и вряд ли еще приедет, — а в душе маленькая-маленькая надежда, что он вернется.

— Эт точно: он у ведуна и старосты спрашивал дорогу на Кормовцы, а там и до Еженского тракта недалече! — со знанием дела, будто бы он чуть ли не каждый день по этой дороге ездил, кивнул Кашела.

— Мда… Ну бывай, — все что могла, я узнала, можно попробовать уснуть.

— А…

Вот что Кашела подразумевал под своим «А», мне было совершенно неинтересно, поэтому я закрыла окно и плюхнулась на кровать: веки отяжелели, тело стало вялым — похоже сон пришел и ко мне…

Лично для меня утро выдалось вполне терпимым: могло быть и лучшим, только опять сон странный приснился. Это все от предсказаний Шейны, да страхов девичьих. Глупости это, вот! Хорошо, что рано вставать не пришлось. Трышенским женщинам повезло меньше: коров и коз никто не отменял, да хлеб свежий, и завтрак тоже. Как же они умудрились встать? Не знаю, но видимо у них получилось, потому как по комнатам разносился аромат горячего хлеба. Эх, почти как дома… Может бросить все и домой вернуться?

— Где же ты, принц мой, супруг долгожданный?.. — пролепетала во сне Сирин.

Мда, не получится вернуться сейчас: сама ведь решила с супругом своим разобраться. Ну уеду домой, а кто перед волхвом тогда стоять будет? Кто его вообще отменить церемонию заставит? Правильно, больше некому. Значит, пора собираться в путь.

Прощание с трышенскими женщинами вышло трогательным, даже немного слезливым: на окраине деревни они махали нам вслед платками да косынками. Сирин тоже хлюпала носом, клятвенно обещая как-нибудь, когда-нибудь еще раз посетить Трышенку. Как знать, быть может и сдержит слово. Со мной такого прощания не было: боялись, что именно попрощаются, а не махнут рукой до встречи — знать не забыли вчерашнее гадание. Обидно немного, но не знаю почему. Ладно, что уж теперь жалеть. Главное не это — я ведь нашла подтверждение тому, что Фларимон был здесь, что едет он в Шуюк. Чего ж еще?

Дорога шелковой лентой ложится под копыта лошадей, всадники дремлют в седле, а я опять размышляю. Над чем? Эх, знала бы, сказала. Так — обо всем и ни о чем. По большей части вспоминаются обрывки баллад да стихов старинных. И все как один печальные.

"Что можно рассказать о смерти?

Что никому ее не избежать?

Что в нашей жизни круговерти

Любой из нас себе судья и сам палач?

Что каждый день стремится к краю,

Все ближе к пропасти летит?

Что запредельного не знаю?

Что сердце бедное там не болит?

Что тишина ночей и гомон дней

Когда-то будет недоступен?

Что не узреть тогда людей?

Что веко глаз опустит,

Чтоб не открыться никогда?

Да, рассказать возможно лишь такое,

Такая уж у нас судьба,

Такое сложное и всё простое…"

Тоскливо почему-то на душе, будто… обидел кто, а чем и как не знаю. Будто чувствую беду, но не знаю с какой ее стороны ждать. Сирин что ли разбудить? Пусть хоть трещоткой трещит, все лучше этой тишины. Одинокой тишины. Тишины предчувствия.

В Латрир въехали мы ближе к вечеру — сказывался девичник вчерашний. Сильно подозреваю, братья Феве отнюдь не отдыхали в наше отсутствие. Ну не зря же по утру у старосты нос синий был! Да и Феве слегка помятыми выглядели. Однако доказать не могу, да и не хочется, по правде говоря. Главной моей заботой было найти Фларимона. А еще купить новый плащ. Увы, но в прежнем не так тепло по утру и холодными ночами. Именно поэтому, едва устроившись в небольшой гостинице — Сирин опять укуталась в плащ с ног до головы, изображая сплошную загадку — на окраине городка, я поспешила в лавку портного. Откуда дорогу знаю? Пришлось спросить. А кто кроме золота даст верный ответ? Верно, никто. Пришлось опять к золотому дару обращаться — давно я соли на языке не чувствовала.

Лавка нашлась сразу: большая вывеска в виде ножниц, на кольцах которых выбит вензель гильдии местных портных. Мэтр Проль — владелец лавки — оказался седым, как лунь, старичком, но с цепким, словно у молодца, взглядом. Он не стал поспешно предлагать свой товар, терпеливо ожидая моих слов. Выслушав же, тоже не торопился. Степенно снял мерки, покопался в груде готовых плащей и, поцокав недовольно языком, заявил:

— Нужного, увы, нет. Но вот к утру я закончу подшивать два плаща, один из которых вам будет впору.

— До утра я никуда и не тороплюсь, — я позволила себе улыбку: ночью не собираюсь муженька искать, время есть.

— И замечательно, — кивнул мэтр Проль, берясь за иголку. — Через час после рассвета приходите, будет готово. Только запомните, на вашем поверху узор из фиалок пущен.

Опять фиалки? Не многовато ли?

Попрощавшись с мэтром, я направилась сразу в гостиницу: гуляний хватило еще вчера, на приключения не тянуло, узнавать что-либо не стала — не хотелось терять надежду.

Вечер уж давно спустился на улицы, прохожих почти не было — это и пугало, и успокаивало. Пугало, потому как раз нет, значит, чего-то опасаются. Успокаивало — меньше с золотом общаться придется.

— Тетенька, тетенька, дай монетку! — грязная ладошка ухватилась за край плаща, вырывая из клубка домыслов и рассуждений.

Мне кажется, или такое уже было?

— На, держи, — бросаю в протянутую ладонь целый серебряник.

Ишь, расщедрилась. Но я так хочу.

— Ох, тетенька! Спасибочки вам огромное! Мне только единожды, как раз давеча такую деньгу большую дали! — восторженно охнул чумазый мальчишка (все-таки факелы с магической подпиткой на улицах города — великое дело).

— Купец, наверное, таровитый, — не могу удержаться от улыбки, глядя на восторг мальчика.

— Не-э, рыцарь. Всамделишный! У него конь огромный, черный, будто сама ночь. И меч, прям как в сказках про Янко-королевича!

— Так уж и рыцарь? Настоящий? Седоусый, небось…

— А вот и нет! — радостно воскликнул мальчишка. — Молодой еще. Но рыцарь точно: сам городской голова ему кланялся. А дочка евойная влюбилась сразу же в него.

— Красивый значит?

— Наверное, — пожал плечами малыш, крепко сжимая в кулаке монету. — Волосы длинные, каштановые — у многих похожие. Но глаза у него не такие, ни у кого раньше не видал — фиалковые!

Фиалковые? Это же… А монетку мальчишке дали давеча… вчера… Неужели?..

— Спасибо, тетенька! — поклонился в пояс мальчик и со всех ног рванул куда-то вниз по улице.

Очень надеюсь, что домой.

О чем это я? Всевышний, он же рядом… Быть может даже в Латрире! Нет… Это было бы слишком хорошо, похоже на чудо. Куда бежать искать его? Как? Когда? Снова вопросы без ответов… И страх — липкий, горький. Чего я страшусь? Все того же… Да что же это?..

Слезы рекой хлынули по щекам. Глупо? Не спорю. Мне сейчас вообще все глупым кажется. Подсказал бы кто, совет дал… Не факт, что последую, но иногда надо услышать собственные мысли с чужих уст. Но у кого спросить?

Естественно, у золота. Да не совета, а узнать: в городе ли Фларимон или покинул Латрир. И не хочется, но… Это ведь только мне и надо.

Осторожно опускаюсь на колени — неизвестно еще чем все закончится, сколько сил уйдет. Прислушиваюсь к еле слышным бормотаниям монет. Неразговорчивые какие-то они к ночи стали. Ну что же ты, злотник потертый? Почему молчишь? Даже на жизнь не жалуешься… А вы, золотарии новенькие, чего притихли? Хоть кто-нибудь ответьте мне!

"Зачем шумишь?"

Что это?.. Ох… Да ведь то мне перстень городского головы отвечает. Мда, сам — невеличка, а гонору…

"Спрашивала чего?"

Спрашивала, родимый, спрашивала…

"А нам отвечать не хочется!" — ехидный голос-то какой!

Не хочется отвечать? Ну ничего, сейчас захотите!..

Вы слышали, как зимой ветер ломает тополя? Страшный треск, дикий крик, миг… и годами стоявшее дерево медленно клонится к земле в последнем поклоне. И никакие мольбы, слезы и стоны не в силах помочь — сильнее ветер, жестче… А видели, как река по весне лед крушит? Ослепительная белизна радуется солнцу, играя солнечными зайчиками. Но вот стремительные воды взламывают корку, крошевом разметая льды. И не помогут слезы-капельки оттепели…

Я и не думала, что могу быть такой. Не знала. Не хотела. Возможно, все это просто слова и оправдания. Но не стоило мне перечить, не стоило.

"Пощади, госпожа… Помилуй!" — снова перстень, только ехидства совсем не осталось, лишь страх и раболепие.

— Где и когда? — больше слов и не надо: они поймут, о ком вопрошаю.

"Он друга ждал… Вчера на вечерней заре должен был выехать из города. Большего не знаем, клянусь Всевышним!"

Уехал… Опять опоздала.

"Прости, госпожа, не гневайся…"

— Всевышний простит. Будьте покойны, — губы еле слышно шепчут странные слова, но для золота Латрира они — отпущение грехов.

Если бы все так просто было для меня. Что же теперь делать? Бежать за ним? Надеясь увидеть и страшась встретить? Всевышний, молю тебя, вразуми меня глупую, несчастную…

— Не спеши… — прошептал ветер, будто отвечая на мою мольбу.

— Потерпи… — подмигнули звезды в вышине.

— Утра жди… — улыбнулась луна.

Утра? Как там говорят? Утро вечера мудрей. Вот-вот, доживу до утра, а там…

Беспокойная ночь сменилась беспокойным утром. Мне бы бежать за ним во след, да боязно, страшно. А еще ведь и Сирин рядом. Сама я забыла уж за плащ, но она-то помнила. Пришлось в лавку ехать.

Видно судьба у меня такая: все время догонять. Кого еще? Знала бы. Бедняга Проль уснул под утро, а его подмастерье перепутал все и отдал мой плащ какому-то рыцарю. Быть может я и не стала бы гнаться за ним, махнув рукой на плащ и деньги, уплаченные за него, но вот Сирин… Командирский рык на Феве, грозный взгляд на Зорьку, и мы уже мчимся к городским воротам: по словам подмастерья рыцарь не мог далеко уехать, быть может, только до окраины города. Угум, знать бы еще как выглядит этот человек, а то всего описания: высокий, кучерявый, на старом плаще танцующий бес вышит (ой-ей, это что ж за чудо такое? Никогда не видела раньше бесов, причем танцующих!). Вот и разглядываем теперь всех встречных и поперечных на предмет столь оригинального плаща.

— Ну не мог же он так быстро из города выехать?! — воскликнула уж в который раз Благочестивая.

Почему бы и нет? Если конь хороший, всадник налегке, да еще и утром прохожих не так много, то вполне возможно.

— А вот там не он случайно? — махнул рукой куда-то влево один из близнецов.

— Где? — мы с Сирин даже в стременах приподнялись.

— За ворота как раз выехал, — пояснил Феве.

— Вперед!

Ох, Сирин точно в королевские войска надобно с такими талантами!

Как нас стражники не задержали, посчитав за преступников, не знаю. Чудо, наверное. А все благодаря Сирин. Вот только толку с этого… За воротами нигде не было видно того рыцаря. Но и тут Благочестивая руки не опустила (видимо она, как о своем плаще, заботилась о моей покупке): послав Феве по двум тропкам в обход Латрира, своего коня направила на Еженский тракт. Мне же достался Вивронский тракт.

Да только и там никого нет. Хотя я могу ошибаться: дорога виляла не хуже испуганного зайца, то и дело прячась за деревьями. Сзади послышался стук копыт — видимо у Сирин с Феве тоже ничего. Ох, а впереди-то кто? Двое, на холеных конях… А у одного всадника что-то мелькает на плаще. Никак бес танцующий?

— Зорька, ну давай же скорей. Иначе меня Сирин со свету сживет! И чего ей этот плащ дался?

Лошадка хоть и прибавила ходу, да все равно не догнать мне всадников.

— Э-эй! Подождите! Э-ге-эй!!! — изо всех сил кричу им вдогонку.

Хвала Всевышнему, услышали, вон ведь придержали коней. А Зорька, воодушевившись вдруг, выказала удивительную прыть. Еще чуть-чуть и…

— Постойте, пожалуйста… — уже не кричу, а только хриплю. — Вы… э… плащ…

— Что там с плащом? — недовольно фыркает всадник на черном коне, поворачиваясь ко мне.

Ох… Волосы каштановые, а глаза… Вот я и догнала рыцаря с фиалковыми глазами…