Глава двадцать девятая. Я знаю, что ты знаешь, что я знаю

Неприкасаемые

Бригада оперов Службы надежно обложила профилакторий. Машины перекрывали три возможных пути отхода: на Москву, через аэропорты и отвилку на Лобню. Ни Самвел со своими ребятами, ни упаси господь Кротов с Максимовым не смогли бы вырваться из невидимого кольца. Подседерцев, как всякий здоровый мужчина, любил риск. Но рисковать собой, наслаждаясь пьянящим чувством опасности, одно удовольствие. Рисковать, передоверив собственную судьбу и операцию другим, даже если их жизни держишь в кулаке, — удовольствие ниже среднего. А если честно, мука адова.

«Шереметьево-1» готовился к ночи. Пассажиры сворачивались калачиком на неуютных диванах, затолкав под них распухшие чемоданы и фантастической вместимости баулы. Неприкаянно маялись между рядами киосков те, кому не досталось места, а здоровье — или воспитание не позволяли разлечься по-цыгански прямо на полу. Мужики, столпившись под козырьком подъезда, дымили сигаретами и похлебывали пивко из импортных жестянок. Какие-то подозрительные личности в спортивных штанах нервной шакальей походкой сновали между пассажирами, сбивались в кучки у входа в зал и опять растворялись в сумерках.

Подседерцев наблюдал эту муравьиную суету из припаркованного в самом углу площади «мерседеса». В который раз поймал себя на мысли, что уже необратимо оторвался от этой толпы, пропахшей потом, дешевым табаком и непроходящей усталостью. Он вспомнил горбачевские «хождения в народ», от которых вся охрана погружалась в предынфарктное состояние, а этот самый народ, глядя в телевизор на счастливого, как ребенок, генсека, плевался и матерился от души.

«Ни они нам, ни мы им не нужны. Так на Руси испокон века повелось, — вздохнул Подседерцев. — Со своими делами сами разбираются, а в царских копаться — душа не лежит. Хочешь на русском пахать — не лезь к нему в душу и не погоняй, упаси боже! Все сам сделает, и вспашет, и посеет, да еще оброк на барское подворье сам принесет. Живут в счастливом неведении, пусть так и живут. Больше чем уверен, что никто так ничего и не понял. А газетки покупают каждый день!»

Никто из этих людей, готовящихся коротать ночь в аэропорту, как никто в большой, мерзнущей в осенней хляби стране еще не знал, что война уже началась. До первых сообщений в газетах о победоносном марше по установлению «конституционного порядка» в мятежной горской республике была еще неделя-другая. Но ни остановить, ни повернуть вспять вторжение уже было невозможно. Все, кто хотел войны или не смог отказаться от участия в ней, уже сделали ставки. А подставлять горбы и грудь придется вот этим — неведающим.

Он еще раз поднес к свету газету. На всю первую полосу красовались «волкодавы» Службы, уложившие в грязный снег банковских охранников. Скандал вышел изрядный. Газеты и телеканалы второй день смаковали подробности и строили глубокомысленные версии. На судьбу банкира, на которого наехал Шеф, на будущее чекиста-демократа, бросившего на выручку оперов Московского управления, столичным журналюгам было, естественно, наплевать. Всех заботило собственное будущее. За скандальным ражем статей сквозила истеричная нотка: а вдруг действительно допрыгались, дотрепались, пришла пора закручивать гайки и отворачивать головы, и где-то на Краснопресненской пересылке уже прицепили к составу тот самый вагон Жириновского, тот, что «последний на Север».

Ближе всех подошел к истине тот писака, что родил статью «На „Мосту“ выпал первый снег». Люди Службы напряглись, готовые по первой же команде затравить слишком догадливого. Но дальше рассуждений о горбачевской «оттепели», хилых ростках демократии, погибающих под ударами бутсов спецназа, и грядущих «холодных зимах» тоталитаризма дело не пошло. То ли автору не хватило фантазии, то ли смелости.

А ведь, подлец, почти угадал. Стоило немного продолжить аналогию, вспомнить школьный курс истории, и все становилось ясным, как божий день.

«Над всей Испанией безоблачное небо» — кодовая фраза, ставшая сигналом к мятежу генерала Франко. «В Сантьяго идет дождь» — условный сигнал к началу переворота в Чили, сделавшего генерала Пиночета президентом на целых пятнадцать лет. «Падает снег» — из тех же «метеосводок», предвещающих долгосрочную политическую бурю. Шеф, надо отдать ему должное, полез в драку с открытым забралом. Пусть теперь не говорят, что не предупреждал. «Метеосводки» читать надо, господа доморощенные политики.

Подседерцев скомкал газету, бросил рядом с собой да сиденье. Водитель пошевелился, таким нервным, рвущим вышел звук, но не повернулся.

«Наверно, я единственный в Службе, кто не испытывает радости. Там все стоят на ушах и чешут кулаки. А я сижу здесь, и мне тошно. Что радоваться, хана нам, ребята!» — Подседерцев достал сигарету, размял подрагивающими пальцами.

Бессмысленной на первый взгляд демонстрацией силы на эстакаде бывшего здания СЭВа Шеф убивал двух зайцев сразу. Вынужденный уступить давлению ратовавших за силовой вариант в Чечне, он лично организовал такой «барраж»[9] в прессе, что для информации о развертывании боевых частей, случись такая утечка, просто не найдется места. Тем самым он еще раз подтвердил, что готов до бесконечности колебаться вместе с «линией Президента».

С другой стороны, отлично осведомленный о степени разложения армии и о мере готовности Дудаева к длительной партизанской войне, Шеф начинал свою игру на перспективу.

Ни о каких выборах в условиях затянувшейся карательной экспедиции и возмущения провинции, которую очень скоро завалят цинковые «грузы-200», речи быть не может. Как раз к сроку выборов державное кресло под Дедом в который раз закачается, а в такие моменты, когда расхлябанная телега Российской империи норовит опрокинуться в кювет и похоронить горластых пассажиров вместе с суровым возницей, Дед так тянет вожжи на себя, что только летит в разные стороны кровавая пена. Само собой, придется искать и наспех карать виновных в «саботаже демократических реформ» и «компрометации Президента». Вот тогда Шеф и укажет недрожащим перстом опричника на зарвавшихся и зажравшихся живчиков из «молодых демократов», уже отхвативших пол-Белого дома и нацеливающихся на Кремль. Вот тогда всем все и припомнится, и отрыгнется кровью.

«Зря это он. Только дурак считает себя умнее всех! — Подседерцев осторожно поднес к сигарете зажигалку, пытаясь удержать ее в ходящих ходуном пальцах. — Те, против кого попер Шеф, просчитали все на пять ходов вперед. Они сожрут его с потрохами. У мальчиков-демократиков кулаки не с пивную кружку, но зубки поострее будут! А я тоже хорош, знаю весь расклад наперед, но и знаю другое — с Александром Васильевичем я до конца. И когда он уже не будет Шефом, а к этому все и идет, я останусь рядом. Такой уж я идиот!»

— Мене, текел, упарсин — жизнь твоя взвешена и признана слишком легкой, — сказал он, выдохнув дым.

— Что, Борис Михайлович? — Водитель повернулся.

— Это я так. — Подседерцев потер широкий лоб. Эти слова, в библейские времена написанные огненными буквами на стене и предсказавшие конец царя Валтасара, всплыли из памяти сами собой. «Вот голова! До последней минуты работать будет», — невольно усмехнулся Подседерцев. — Дай-ка мне Гаврилу.

Водитель потыкал в кнопки радиотелефона, дождался ответа и передал трубку Подседерцеву.

— Это я. — В этот момент по взлетной полосе с ревом пронесся самолет. Подседерцев проводил взглядом его сигарообразное тело, прошитое строчкой ярко светящихся иллюминаторов. — Слышишь меня? Давай к «Ш-1», пошушукаемся.

Он передал трубку водителю. В рации, укрепленной между сиденьями, трижды тихо пискнул зуммер.

— Отстрелялись, Борис Михайлович, — облегченно вздохнул водитель.

Через минуту по шоссе от профилактория пронеслись два джипа, аккуратно прикрывающие зажатый между их литыми буйволиными телами серебристый «мерседес».

— Дай команду, пусть бригада сворачивается. Всем на базу. — Подседерцев откинулся на кожаный подголовник. — А мы остаемся.

Когти Орла

В маленьком чуланчике, заваленном некогда белыми халатами и пустыми коробками из-под лекарств, было душно, нос резал концентрированный запах больницы. Еще до приезда Ашкенази Максимов тщательно осмотрел их будущее убежище и, верный правилу — никогда никуда не входить, не подготовив путь отхода, первым делом перекусил медицинскими клещами шапки гвоздей на решетке, закрывавшей маленькое оконце. Теперь сорвать ее было делом одной секунды. Протиснуться в узкий проем ему труда не составило бы, с Кротовым пришлось бы помучиться. На самый крайний случай, если времени будет в обрез, Максимов решил попросту выбить раму самим Кротовым, конечно, не совсем вежливо по отношению к пожилому человеку, зато быстро и эффективно. Оставаться на линии огня, пока Кротов, кряхтя, будет забираться на подоконник и возиться с заклинившими шпингалетами, желания не было.

Кротов вытер взмокшее лицо и вздохнул:

— Скоро они там?

— Терпение, доктор Менгеле, — усмехнулся Максимов, Кротов так и не успел снять белый халат. — Мама не хотела, чтобы вы стали врачом? Вам бы пошло.

— Я сирота, Максим. — Нервное напряжение, наконец, сказалось, пальцы Кротова заметно дрожали. — Покурить бы.

— Поставят к стенке — дадут сигаретку, — ровным голосом произнес Максимов.

— У вас юмор могильщика.

— А у вас оптимизм возницы катафалка.

— Сколько нам еще сидеть? — Кротов осторожно поправил под собой коробку. — С меня уже семь потов сошло! — Он рванул верхнюю пуговицу рубашки, оттянул вниз узел галстука. — Не могу больше! Чего мы ждем?

— Не дергайтесь. Кротов, дайте ребятам свернуть бригаду обеспечения.

— Какую еще бригаду?

— А вы думали, нас без присмотра оставят?!

— О, господи! — тяжело вздохнул Кротов. Максимов ждал: по всем признакам, у Кротова начиналась истерика, так и должно было быть, людей со стальными нервами в природе не существует, каждому положен свой предел, а Кротов уже давно жил за чертой. Он великолепно держался на даче, несколько минут назад виртуозно «сделал» Ашкенази, словно вместе с Журавлевым изучал тонкости вербовки в Высшей школе КГБ. Но в этой комнатенке, где сидеть пришлось, уткнувшись друг другу в колени, под заунывный вой мотора вентиляционной системы, дребезжащей в углу, Кротов не выдержал. Он до белых полос закусил губы, сцепил пальцы и уткнулся взглядом куда-то в потолок.

Максимов внимательно следил за глазами Кротова, и когда их подернула мутная поволока, резко выхватил пистолет и прижал холодный цилиндр глушителя к взмокшему лбу Кротова. Тот дернул головой, будто к нему прикоснулись каленым железом, Максимов двинул вперед руку и прижал голову Кротова к кафельной стенке.

— Тихо, Кротов, только тихо! — Максимов щелкнул предохранителем. — Быстро возьмите себя в руки. Или я разнесу вам голову.

Лицо Кротова на мгновение омертвело, на нем отчетливо проступили все до единой морщинки, уголки губ поползли вниз, веки дрогнули и плотно сжались, собрав в бугорки дряблую пергаментную кожу. Максимов с облегчением отметил, что у того чуть дрожат остро вырезанные крылья носа, значит, до обморока от спазма дыхания дело не дошло.

— Все. — Кротов повел слабой рукой, отстраняя пистолет от лба. — Я в порядке, Максим. — Он длинно выдохнул, как человек, еле вынырнувший из глубины, и потерся затылком о холодный кафель стены.

Максимов заглянул ему в глаза. Так делает рефери на ринге, когда хочет узнать, готов ли поднявшийся с пола продолжить бой. Кротов был готов, мути в глазах не было.

— Ты бы выстрелил? — Кротов проводил взглядом «Зауэр», нырнувший в кобуру.

— Да, — кивнул Максимов. — У меня приказ стрелять при малейшем признаке провала. Гаврилов вас ценит меньше, чем свою шкуру.

— Почему ты это мне говоришь?

— Откровения в камере смертников. — Максимов улыбнулся. — Простите за могильный юмор. Нет желания потрепаться?

— Под микрофон? — скривил бледные губы Кротов.

— Под эту громыхалку, — Максимов кивнул на надсадно гудевший мотор, — не работает ни одна аппаратура. Жить хотите, Савелий Игнатович?

— Хочу дожить, если вы понимаете, что это такое.

Максимов поразился, как быстро Кротов пришел в себя. Сейчас он опять напоминал старого лиса. Изнуряющий бег от судьбы закончен, лапу до хруста защемил капкан, а лай собак совсем близко. В черных умных глазах плещется боль, а лис все еще решает, то ли, повинуясь инстинкту, перегрызть лапу и бежать, отмечая путь красными горошинами крови, то ли затаиться и ждать, положившись на чутье, говорящее, что охотники бестолковы и с пьяных глаз вполне могут проскочить мимо.

— Даже не надейтесь. Кротов.

— Это почему же?

Максимов с трудом вытянул ноги, откидываясь к стене.

— Это мне можно было лепить, что вы выколачиваете какой-то долг. Никто вам ничего платить не собирается. Ни Гаврилов, ни Осташвили.

— Умозаключения профана, вы уж извините, Максим. — Кротов вскинул подбородок. — Вам не известно и сотой доли…

— Зато мне известно, что стоило вам засветиться в офисе, как на следующий день на нас спустили собак! И не делайте вид, что вы не связали эти события.

— У меня слишком мало фактов, чтобы делать столь категорические заключения, Максим.

— Тогда поделюсь. В то утро перед выездом Стас позвонил по одному телефону. Номер я из него выбил, а потом проверил через Костика. У него есть такая программка — даешь номер, в ответ получаешь адрес и прочие установочные данные. Номер принадлежит службе безопасности фонда Осташвили.

— Гога! — Кротов от бессилия застонал.

— Он самый, — удовлетворенно кивнул Максимов. — Почему, зная от Стаса, где находится дача, Гога до сих пор не удосужился прислать к нам гонцов с автоматами, я понять не могу. Хотя версия есть.

— Вы сейчас на Стаса можете навесить все, что душе угодно. — Кротов вновь успел взять себя в руки. — Человек уехал, как с него спросишь?

— Вчера я убил его. Кротов. — Максимов выждал, пока Кротов поймет сказанное. — По приказу Гаврилова, но больше из инстинкта самосохранения. Точно так же, как минуту назад пристрелил бы вас.

По обреченным глазам Кротова он понял — этот удар был последним.

Неприкасаемые

Мимо длинного ряда припаркованных на площади машин второй раз медленно проехала серебристая «Ауди».

«Дожили, черт! „Мерс“ теперь у нас самая незаметная машина. — Подседерцев поморщился. — Вот приехал бы я на убитом „жигуле“, сразу бы нашел!»

— Слушай, посигналь ему фарами, — обратился он к водителю. — А то этот придурок до утра здесь крутиться будет.

Водитель кивнул стриженым затылком и дважды мигнул фарами. «Ауди» посигналила в ответ и лихо газанула к дальнему краю стоянки.

— Слава богу, дошло! — Подседерцев прикурил новую сигарету от окурка. — Так, а ты пойди погуляй.

Водитель, по совместительству выполнявший работу охранника, «погуляй» понял своеобразно. Послушно вышел, аккуратно прикрыл дверцу и замер, как часовой, у переднего бампера.

Гаврилов распахнул дверь, и в салон ворвался промозглый ветер.

— Привет, Боря. С почином тебя! — Лицо Гаврилова светилось искренней радостью. Он уселся поудобней и азартно потер ладони. — Не знаю, как ты, а я весь изошелся. Нервы уже совсем ни к черту. Кротов уделал этого Ашкенази, как Мохаммед Али дистрофика. Десять минут общения, и клиент готов!

— Не тарахти! — поморщился Подседерцев.

— Не понял. Ты что, недоволен?

— Я не баба, чтоб удовольствие испытывать. Сделали дело, и хрен с ним.

Гаврилов обиженно засопел, полез в карман за сигаретами.

— Что-то я не пойму…

— Работаем дальше, только и всего, — сбавил нажим Подседерцев. — Рано радоваться, Никита.

— Все шло нормально, пока не вмешался Генштаб. Я угадал? — Гаврилов вытащил из-под себя скомканную трубочку газеты. Похлопал по колену.

— Нет, это из другой оперы. — Подседерцев прикрыл глаза, знал, что они сейчас могут его выдать. Гаврилов не зря корпел в Пятом управлении: как и зачем организуют ажиотаж в прессе, знал не понаслышке. — Знаешь, зачем Гога за бугор подался?

— Откуда мне знать? — пожал плечами Гаврилов. — Я же только наружку за ним пустил да группу Журавлева содержу, остальное ты себе оставил.

— Тогда слушай. В Вену Гога для конспирации полетел. Там уже арендован самолет. На один день слетает на Кипр. Туда же завтра вылетает председатель МИКБ. По моим данным, документы для регистрации банка в безналоговой зоне уже готовы. Новый банк через подставное лицо будет принадлежать Гоге, МИКБ купит тридцать процентов акций и откроет кредитную линию. Выводы? — Он повернулся, чтобы лучше видеть лицо Гаврилова.

— Элементарно, Ватсон. — Губы Гаврилова растянулись в саркастической ухмылке. Он опять похлопал газетой по колену. — Будет война. Только не делай страшное лицо, Боря, я же не совсем дурак. Гога об этом уже знает. Предполагает, что вы начнете прижимать каналы финансирования Горца, вот и выводит свои деньги из-под удара. Я не прав?

Подседерцев вмял окурок в пепельницу на подлокотнике. Только открыл рот, как в кармане Гаврилова протяжно запищал пейджер.

— Извини. — Гаврилов прочел сообщение на светившейся зеленым светом панели. Нервно покусал губы и сунул пейджер в карман.

— Тянуть с Гогой больше нельзя. Завтра же начинай крутить депозитарий банка. Гога возвращается через три дня, к этому времени там не должно быть ни копейки. Без наркоты я его оставил. Посмотрим, как с него крутизна пластами сходить начнет!

— Послушай, Борис, может, не гнать коней? Дадим ситуации устаканиться. Пусть еще недельку-другую посидят безвылазно на даче. А я тем временем все подготовлю. Да и с наездом нужно до конца разобраться.

— Кстати, что там произошло?

— Навел кое-какие справки через блатных. Сведения подтверждаются. Похоже, действительно залетные беспредельщики ошиблись адресом. Кто же знал, что нарвутся на этого отмороженного Максимова! — натянуто хохотнул Гаврилов. — Между прочим, имеем шанс предъявить претензии и потребовать компенсации. Если ставить вопрос в таком ключе, то тех, кого Максимов не успел подстрелить, сдадут в два счета, как Павлик Морозов. Как предложение? Еще надо установить, кто вкладывает деньги в Гогу.

— Расслабься, Гаврилов. Нахватался, блин, на вольных хлебах бандитских замашек. «Претензии предъявить»… Тебе что — денег на жизнь не хватает? Твое дело собирать информацию и при этом не совать голову туда, куда не влезет остальное.

— Кстати, о деньгах, — оживился Гаврилов. — Зачем гнать коней, если мы еще не знаем, откуда Гога берет деньги. Я же считал, вернее, читал анализ Кротова, на одной наркоте и импортной водке, пусть и трижды разбавленной скипидаром, таких денег не сделаешь. Значит, есть у Гоги где-то за бугром добрый дядя.

— А это уже не твоя забота, — как мог спокойно сказал Подседерцев.

— Естественно, но все-таки не грех знать, у кого такие бабки конфискуем.

— Делай свое дело и не лезь в высшие сферы. Завтра же начинай.

— Боря, сам подумай, зачем гнать?

— Я сказал — завтра!!! — неожиданно сорвался Подседерцев.

Гаврилов вздрогнул, лицо сразу же заострилось.

— Вот только орать не надо, — прошептал он.

— А ты не доводи! Короче, заканчиваем операцию ударными темпами и ложимся на грунт. Под банк мы уже подкопались, теперь снимаем деньги, гасим липовый филиал и подставляем Гогу под ножи авторитетов. Все! — Подседерцев прикрыл глаза и откинулся на подголовник.

Опять запищал пейджер. Подседерцев поморщился, словно по виску провели раскаленной спицей.

— Да засунь ты его, блин, в жопу! — прошипел он.

Гаврилов быстро пробежал глазами сообщение и нажал кнопку сброса. Медленно убрал пейджер в карман и сказал:

— Может, туда и всю остальную технику засунуть? Предупреждаю, моя задница не безразмерная.

Подседерцев покосился на него, но промолчал. Понял, на что намекает Гаврилов. С финансами, как у всякой государственной конторы, у Службы была вечная напряженка, а аппетиты аховые. Если удавалось добыть деньги через «фирмы друзей», то легально потратить их было сложно. Спецтехнику закупал Гаврилов, беспроблемный пропуск через границу организовать было несложно, ставил на баланс своей фирмы и безропотно передавал в вечное пользование Службе. Неделю назад через него как раз прошла партия подслушивающей аппаратуры.

— Я от этой операции только геморрой имею, — проворчал Гаврилов. — А деньги на жизнь зарабатывать надо. Мне агент срочную встречу назначает, трудно догадаться, да?

— Женского рода агент?

— Успокойся, мужского.

— Трудоголик! — Подседерцев с трудом повернул голову, невесть откуда взявшаяся боль сверлила висок. — Ты меня понял, Гаврилов, или еще раз повторить?

— Понял, не дурак. Три дня так три дня. — Он нервно забарабанил пальцами по свернутой в трубку газете. — Кстати, Журавлев на встречу с тобой напрашивается.

— Что ему надо?

— Хочет обсудить перспективы. Что-то там связанное с Кротовым.

— Не будет перспективы, — коротко бросил Подседерцев как о давно решенном. — Заканчиваем с Гогой и рубим концы.

— Кстати, я возил анализы Журавлева своему специалисту. Стресс без последствий не прошел. Спец утверждает, что рак сейчас начнет прогрессировать. Обследования в клинике дали бы точную картину, но и по анализам ясно, что Журавлев уже не жилец. О трех месяцах речи уже нет, жить ему осталось недели, так сказал мой спец.

— Тогда тем более, — немного помолчав, сказал Подседерцев. — Пора рубить концы.

— Хозяин — барин, — проворчал Гаврилов, покачав головой.

Он ждал, что Подседерцев протянет на прощание руку, может быть, очнувшись от своих забот, все-таки поздравит с успехом. Не дождался. И молча выбрался из машины, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Когти Орла

Кротов закинул голову, потерся затылком о холодный кафель. Сквозь полузакрытые веки долго разглядывал Максимова, отчего стал похож на задремавшую птицу.

— Для банального боевика ты чересчур много читаешь. Я же наблюдал за тобой все это время. Где таких воспитывают, не скажешь?

— Не скажу.

— И бог с тобой, — равнодушно кивнул Кротов. — Возможно, основная ошибка Гаврилова и состоит в том, что взял тебя в это дело. — Рука Кротова потянулась к узлу галстука, потом бессильно упала на колени. — Я знал, что без вмешательства посторонней силы не обойдется. Кое-кто через ГРУ всегда имел особые интересы и виды на развитие страны, но никогда этого не афишировал. Кремль старался и близко не подпускать серьезных экономистов к военным, это единственное, что гарантировало от военного переворота. Если бы военные на следующий же день после захвата власти могли привести к власти дееспособное правительство, нами бы давно правил Пиночет. Старые дела, они, как мертвецы, до сих пор влияют на жизнь живых! — Показалось, что в сложнейшем компьютере, спрятанном в голове Кротова, произошел сбой, он начал самопроизвольно выдавать информацию. — Собираешься уходить к своим?

— При первой же возможности. Дальше тянуть нельзя. Нас нанимали для черновой работы, мы ее сделали. А работать дальше, когда тебя ежеминутно сдают, желания не имею.

— Есть надежный канал отхода? — Кротов чуть подался вперед.

— Канал — это дверь с замком. Дайте мне ключ, и я ее открою.

— Информация?

— Да. Суть операции. И кто с вами работал до нее.

— Слишком много.

— Тогда попытайтесь выбраться сами.

— Хорошо. — Кротов ладонями растер лицо, оставляя на бледной коже нездоровые алые полосы. — Ответ на второй вопрос — КПК. Знакомое слово?

— Комитет партконтроля и контрразведки, — кивнул Максимов. — Чем это вы им удружили, если они вас «заморозили» на острове?

— Зачем тебе? — насторожился Кротов.

— Чтобы ключ подошел к замку. Без информации дверь не откроют.

— Хорошо, — кивнул Кротов после секундной паузы. — Я помог разместить капитал. Так называемые «деньги партии».

— На случай их возвращения?

— Они никуда не уходили, Максим! Они всегда были и будут здесь. И деньги никогда не уходили из страны. Я помог их грамотно вложить в теневой бизнес, а это две трети экономики, как вы знаете. Еще вопросы? — Кротов выставил острый подбородок.

— Суть нашей операции?

— Мы входим в сеть банка и крадем все деньги, которые проходят через Гогу.

— Чьи?

— Еще не знаю.

Максимов наклонился к Кротову, что-то прошептал на ухо. Отстранился и, не выдержав, усмехнулся, заметив, как вытянулось лицо Кротова.

— «Еще не знаю», — передразнил он интонацию Кротова. — Террорист от финансиста, Кротов, отличаются только средствами достижения цели. Думать головой приходится чаще, чем стрелять.

— Вот я и говорю, недооценил вас Гаврилов, — покачал головой Кротов.

— Его проблемы, — отмахнулся Максимов. — На деньги, на которые мы ненароком вышли, здесь нельзя построить Америку. Получится только Латинская, вы согласны? А участвовать в этом, пусть даже сбоку-припеку, я не имею ни малейшего желания. Поэтому и ухожу. — Максимов встал.

— Уходим? — В голосе Кротова звучала едва скрываемая надежда.

— Ушли бы, если бы вы могли пролежать по такой погоде суток пять в лесу. И не стонать, А так… — Максимов вздохнул. — Придется ехать домой и ждать более удачного случая.

По трубе отопления трижды стукнули чем-то металлическим, звук вышел резкий, режущий слух. Без этого сигнала, предупредил Максимов, он без лишних слов изрешетит любого, попытавшегося подойти к двери.

— И еще, Кротов. — Максимов взялся за ручку двери, правая рука уже сжимала пистолет. — Я вас не ломал и к сожительству не склонял. Выбор за вами. Попробуйте уйти своим каналом. Не получится, обращайтесь ко мне. В вашей голове информации достаточно, чтобы открыть любую дверь.

— Я попробую, — сказал Кротов, покосившись на дверь, из-за которой уже доносились приближающиеся шаги, под тяжелыми ботинками жалобно попискивал кафельный пол операционной.

В его сузившихся глазах Максимов прочитал готовность старого лиса продолжить бег, даже если для этого придется перегрызть лапу, размозженную капканом. Лис уже не боялся ни боли, ни смерти.

Загрузка...