Укрощение огня

42

Господь, взгляни на созданный тобою мир, — он полон света! Он воздает Тебе хвалу теченьем вод. Ручьем сбегая по камням и склонам в тихую долину — звенят Тебе во славу голоса ключей. Изломом скального хребета — смиряется пред властью Судии, не требуя Твоих ответов на свою молитву… Он дышит, он живет, он бьется ритмом сердца, сгорающего в вечном пламене любви.

«Твои глаза, хаяти, — опрокинутая бездна, ночь перед рождением луны…»

«Твои глаза, мой благородный князь, как переполненное магмой жерло, предрекающее извержение вулкана…»

«Взгляни на меня, кальби! Кудри твои, как раскинутые сети на бурном море. Ложатся они как пелена сумерек в ущельях на излете вечеров…»

«Несравненный повелитель мой, губы твои как угли, что нещадно жгут мое тело… в своей милости утешь ими эту сладкую боль!»

«А-нари! Кожа твоя под ладонями как тончайший шелк под иглой… Дай мне украсить ее письменами страсти!»

«Господин мой, твое тело под пальцами моими как глубокое дно для ловца-жемжужника, полотно ковра под руками слепой ткачихи — будь снисходителен ко мне… Дозволь одарить тебя, чем могу!»

«Звезда моя неугасимая, познать тебя, — как познать Небо!»

«Мой неистовый барс, быть с тобой, — как разделить откровение о нем…»

«Прости меня, пламенный мой, я солгал тебе! Ибо никуда не смогу отпустить от себя…»

«Пощади, Амир! Разве смогу теперь когда-нибудь оставить тебя по своей воле?!»

…Плавно колыхнулись густые ресницы, приоткрывая два темных омута, улыбка юноши, обращенная к мужчине, была тягучей и ленивой, чувственной до остроты клинка. Пальцы князя слегка поцеловали его у виска в ответ на этот взгляд:

— Ты создан для любви, Нари! — само сорвалось с губ.

Улыбка стала чуть лукавой, и Амани сильнее откинулся ему на грудь, устраивая голову на удобно подставленном плече, в то время как пальцы бездумно гладили сильное запястье обхватившей его у талии руки.

— Как пожелаете, мой господин!

Какими словами можно было описать и этот день, навсегда впечатавшийся в память золотым сиянием, и этот дар, навстречу которому душа раскрывалась лепестками водяной лилии в сезон дождей, как будто заново рождаясь… К чему слова, когда молчание становится откровением?

И единением. Связующим уже не столько два охваченные страстью тела, сколько куда большее, что огненной искрой заключено в смертной плоти. Они отдыхали в объятиях друг друга и занимались любовью — медленно и вдумчиво, заглядывая друг другу в глаза, а чуткие руки уже не столько владели юношей, сколько поддерживали и направляли, позволяя творить сообразно его желаниям. Давая возможность расслышать их, а не слепое вожделение…

Возлюбленный — сосуд, зачерпнуть из которого возможно только то, чем ты его наполнил, и что сохранил. И каждый миг их рая, Амир наполнил тем, что так долго теснилось в груди, не оставляя и с нетерпением дожидаясь своего часа. К чему все обещания и клятвы, когда так ясен взор? И свет его звезды пылает ровно, снежинкой на вершине пика — собственное имя, вдох жжет гортань…

«Нет ни вчера, ни завтра, ничего… Быстрее, солнце! После такого впору только умереть, чтоб ненароком не осквернить подаренного чуда…»

По счастью, струи водопада не обманули, оказавшись ледяными! Но и они не помогли очнуться от наваждения, вернув себе рассудок… Амир же — уже нес его обратно, отогревая бережным движеньем рук и своим дыханием.

— Амани… Мой нежный, мое пламя… мой…

Но веер угольных ресниц — надежно сомкнут, чтобы ни лучика, ни отблеска негаданно обрушившегося чуда — не растерять!

К сожалению даже самые прекрасные мгновения невозможно заставить остановиться! День неудержимо клонился к закату, заходящее солнце все гуще окрашивало пески, скалы, вздымающиеся из них мощные стены — в оттенки розового и пурпурного, а сумерки теней уже растягивали свои полотнища.

— Не печалься, пламенный мой, — от порога обратился Амир к юноше у стоила, задумчиво поглаживающему шею довольно фыркающего Иблиса, — таких дней у нас будет много. Сколько пожелаешь!

Повода не верить своему повелителю у него не было, как сказал князь, так и станет, но все же, не оборачиваясь, Аман возразил негромко:

— Они будут другими…

Сердце сдавило в груди от того, как это прозвучало: Амани даже в мыслях уже не оглядывался в прошлое, смотря прямо вперед, а главное — в этом будущем видел их вместе.

— Они будут! — и добавил веско. — Жду тебя.

Черные очи ожгли взглядом искоса, горделиво вскинув голову, юноша наконец покинул конюшню, и вслед раздался тихий смешок: да, Аман не из тех, кто позволит заскучать, погрязнув в рутине!

Распахивая двери в свои покои Амани тоже еще улыбался, и при виде этой улыбки, пылающей на губах нестерпимым жаром, вскочивший было при его появлении Тарик — отшатнулся, бледнея как полотно. Юноша же вдруг сделал то, что никогда не входило в его привычки: на ходу сорвав с себя верхнюю, запылившуюся часть одежды, упал на постель, сгребая в охапку ошалевшую от такого натиска Баст, мирно дремавшую до эффектного появления хозяина, и от растерянности даже забывшую, что она вообще-то хищная и страшная кошка, а не обычная мурка. Правда, когда смеющийся Амани, перевернулся на спину, почти затащив ее на себя и принялся почесывать нежные ушки, пантера благосклонно заурчала, видимо решив, что в такие моменты последнее обстоятельство не принципиально.

— Я пьян! — подвел итог своему шокирующему поведению Амани. Подрагивающие в улыбке уголки губ противоречили сокрушенному тону.

Пьян от счастья. До сегодняшнего дня он даже представить себе не мог, что может быть так хорошо! Так не бывает, — твердил опыт, так было только что — безжалостно заявляла память, рассудок — мудро молчал.

Аман резко сел, намереваясь привести себя хотя бы в подобие порядка, и наткнулся на полный ужаса, страдальческий взгляд мальчишки: а вот и первая ложка дегтя! Он подошел к мальчику и сказал так терпеливо, как только был способен:

— Послушай, я кажется не давал тебе повода питать иллюзии и объяснил все сразу. Возьми же себя в руки наконец! Мужчина ты или кто? В нашем подлунном мире много всего невозможного, и твои желания из их числа. И если что-то ты не можешь изменить, то следует просто принять это, осмыслить и идти дальше! Иначе, — Амани помедлил, и жестко продолжил, — почему бы тебе просто не спрыгнуть с башни?! Один шаг и все, все беды позади…

Да если б Амир не заботился о племяннике, то несчастный фантазер действительно отправился бы… коз пасти, никогда не оказавшись в Мансуре!

— Вы говорите по собственному опыту? — неожиданно отчаянно и зло выдохнул Тарик, уворачиваясь от руки, пытавшейся взять его за подбородок.

Аман изумленно вскинул брови — ого, да в мальчишке просыпается норов?! Ну, дай Бог!

— Нет. Я никогда не прятался от жизни за пустыми мечтаниями. Прятал мечты… но и то до добра не довело! Что касается этого, — молодой человек привычно скользнул пальцами по шраму под рубашкой, — лучше быстрая смерть, чем долгий позор перед ней!

Это мальчишка понял, в конце концов понятия о чести среди горцев точно соответствовали сказанному. Слезы сбегали дорожками по щекам, но Тарик отступил, твердо произнеся:

— Спасибо за науку, муалим аху! Я… я сейчас принесу вам умыться.

Аман только тяжело вздохнул ему вслед, прекрасно понимая, что один разговор еще погоды не делает. Но начинать-то с чего-то надо, если он хочет не только наслаждаться в постели князя, но и приобрести в клане реальный вес и уважение.

Жалобный вид удрученного мальчишки был слишком слабым облачком, чтобы хоть сколько-нибудь омрачить для Амана сияние этого без преувеличения волшебного дня. Он собирался долго, ловя себя на вроде бы давно забытой суете, и останавливаясь то и дело — подвести ресницы или не рисковать перепугать на утро князя безобразными разводами по векам, тем более, что Амир давно привык видеть его совсем без красок… И не чересчур ли мрачен ставший обычным черный для вечерней трапезы вдвоем? Его — любимый цвет был цвет листвы, но в алом или золотом Амани всегда выглядел эффектнее всего… Оставить волосы свободными, как нравится Амиру, или пойти на маленькую хитрость, заинтриговав мужчину узорчатым переплетеньем шпилек, чтобы тот мог сам вынимать их по одной, любуясь как высвобождающийся каскад кудрей стекает вниз по спине, играя в приглушенном свете ламп… Амани посмеялся над собой, хотя, — что смешного в желании нравиться и вызывать восторг мужчины, которого желаешь, тем самым крепче привязывая его к себе?

Тем более, когда весь опыт юноши внятно говорил, что поддержать интерес куда труднее чем просто пробудить его, ведь если для последнего хватает любопытства, то в первом случае необходим упорный каждодневный труд.

Такие мелочи ни теперь, ни прежде — не могли смутить всерьез ни Аленький цветочек, ни теперь уже Ас-саталь! Однако когда все еще опьяненный и окрыленный юноша почти ворвался горячим пустынным ветром в княжие покои, то открывшееся его взгляду зрелище сразу же заставило Амани нахмуриться, окончательно возвращая из райских кущ на землю. Он прихорашивался и собирался, размякнув почти что хлеще наивного Тарика, размечтавшись о продолжении свидания, зато Амир успел едва лишь сбросить плащ, и очевидно, что вечер для мужчины выдался далеким от спокойствия.

Князь в задумчивости смотрел на развернутую перед ним на столе, испрещенную многочисленными пометками карту, сжимая в пальцах свиток, и юноша припомнил, что только что идя по коридору, видел Салеха, этого, как его, Джинана и еще одного, незнакомого ему воина.

— Дурные вести? — уронил настороженно подобравшийся Аман, раздумывая насколько сейчас уместно его присутствие и расспросы.

До сих пор он не вмешивался во внутренние дела Мансуры, за исключением тех случаев, когда это затрагивало его самого. Да, он не собирался останавливаться на малом, но несколько ночей в одной постели с князем — далеко не причина вот так сразу, настырно лезть в вопросы управления кланом. Скорее основание удвоить осторожность, не дав даже заподозрить себя в корысти и нечестии!

Впрочем, Амир как и прежде, не осадил его за дерзость. Вскинув голову, он отозвался без тени недовольства, но и без улыбки:

— Нет, пока всего лишь тревожные, — князь отложил послание, отошел к окну, устало потирая переносицу, и спокойно продолжил, прежде чем юноша успел продумать и задать следующий вопрос. — Мне пишет старый друг о том, что здоровье эмира оставляет полагаться только на молитвы. Это не удивительно, повелитель правоверных отнюдь не молод, так что сам понимаешь, Фадил не стал бы посылать гонца ради обычных сплетен…

С минуту Амани тоже бездумно глядел в ночь, а затем осторожно перевел дыхание: вот как! В стенах сераля внешние бури безразличны, сводясь к отъезду или возвращенью господина, ведь уготованная жизнь коротка и без того. А в Мансуре он вовсе позабыл, что за ее стенами существует что-то кроме царства песка и камня, чересчур увлекшись собственными переживаниями и переменами в судьбе… Опрометчиво и неосторожно, недальновидно!

— И если бы даже у эмира был достойный наследник… — между тем продолжал Амир.

— Власть мало взять, ее необходимо удержать! — мрачно закончил Аман: в этом законы сераля ни в чем не отличались от дневной половины дворцов.

Мужчина красноречиво усмехнулся в ответ:

— Послание Фадила значит, что он уверен — мы тоже не сможем остаться в стороне, хотя Аллах ведает, как я всегда старался избегать подобного!!!

Амани дольше задержал взгляд на разложенной карте, и — понял уже до конца:

— Франки! — коротко вырвалось у него.

— Усобица очень ослабит нас, только дурак не воспользовался бы этим.

Амир благодарно принял из его рук наполненный кубок, и неожиданно улыбнулся, остывая от мгновенной вспышки гнева на обстоятельства, из-за которых благополучие рода оказалось под угрозой. Он от души любовался юношей, стоявшим рядом с ним: острый ум, недюжинное самообладание, практически инстинктивное владение не только телом, но и словом, точное ощущение момента… Зная своего Нари, он и не ожидал увидеть замешательство или страх взамен на откровенность, но даже на страсть и ярость, против воли прорвавшиеся в последней фразе, — черные очи вдруг замерцали… восхищением?

«Мое неукротимое пламя!» — не верь он никогда в предначертания звезд, одного взгляда нынче на сосредоточенного посерьезневшего возлюбленного хватило бы для самых безумных предсказаний об их связи!

Амани же не думал о своих поступках, позволив руководить собой привычке и желанию. Тем более что ничего для себя необычного он не делал: да, он не наложник больше, но Амир — его князь и повелитель. Его любовник, наконец! И он встревожен и устал. В этот момент никто из них не может изменить что-либо, а значит нужно просто набраться сил для нового дня.

К тому же, в очередной раз заметив, как Амир неловко поводит плечом, юноша напомнил себе, что рана, пусть даже не опасная, за пару дней не зажила бы. Амир все еще носит повязку, хотя который день таскает его на руках, а в близости князь был нежен и осторожен настолько, что даже обратный путь на Иблисе не вызвал неудобства в… «нижней части» тела.

Аман не мог не признавать, что идя на встречу, мечтал о продолжении солнечного дня наедине, впервые чувствуя себя в действительности ненасытным! Однако, самые драгоценные дары достаются не только настойчивым, но одновременно терпеливым.

Он покачал головой и тихо улыбнулся своим мыслям, предлагая мужчине помощь отойти ко сну.