Узлы

Городом красавиц называют наш город, а для меня ты единственная в нем. Раньше, когда мне приходилось услышать, что человек потерял голову из-за любви, я смеялся, как смеюсь сейчас над болельщиками, которые рвут на себе волосы из-за поражения своей команды. Презирал самоубийц - дикой казалась мне такая любовь, не верил, что может быть кто-то дороже жизни.

Меня часто спрашивали товарищи - любил ли я кого-нибудь? Я старался отделаться шуткой: "А чем я хуже других. Было и у меня..." А на душе скверно становилось, Потому что на самом деле ничего у меня не было.

Несколько лет назад я примирился с мыслью, - ну что ж, не было и не будет. Поздно. Обошла меня любовь. Затянуло льдом какой-то родник в душе. И мерзлота эта, думалось, вечная. Твоя улыбка растопила лед. И теперь все грохочет, поет во мне, и время измеряется от встречи до встречи с тобой. Меня называли за глаза "молчуном". А сейчас я хочу говорить с тобой об этом бесконечно.

Только не умею. Поэтому пытаюсь хоть на бумаге рассказать тебе, хоть чужими словами выразить то, что творится в душе. Мне кажется, это про меня написал Физули:

От тюрьмы и цепей горя и страданий

был спасен я.

Вновь я узник, - подбородок, свет твоих кудрей

увидя.

Прости меня, дорогая, - никогда пятерок за сочинения не получал.

Твой Васиф"

Второй, третий, четвертый раз перечитывает Пакиза письмо. Как хмель, кружат голову слова. На воздух, к солнцу, к людям!

Выскочила в легком платье, пошла навстречу ветру, не различая улиц, тропинок, знакомых лиц. Рука крепко сжимала письмо, и казалось, не сердце ее стучит в груди, а слова любви, написанные на странице из вахтенного журнала, бьются горячо, неуемно в каждой клетке ее существа.

Наконец Васиф решился.

Сегодня он представит Пакизу тетке. Официально, как свою невесту. Зарифа-хала, наверное, и не подозревает, какую гостью ведет к ней Васиф. Может, надо было предупредить заранее?! Но они с Пакизой решили, что так будет лучше: от лишних хлопот и расходов избавят не совсем здоровую женщину, и уж очень не хотелось торжественных встреч "за круглым столом", куда обязательно собрались бы не только близкие, но и просто любители поглазеть, посудачить о невесте.

Однако уже в автобусе Васиф признался Пакизе в том, что есть у него дело не менее важное, чем визит к Зарифе-хала.

- Тебе надо зайти куда-нибудь... одному?

- Нет, нет, что ты?! Лучше вместе. Помнишь, я тебе говорил - у меня в Маркове друг остался, хороший такой пацан. Ему двадцатого ноября: семь лет исполнится. Я обещал его поздравить.

- Но до двадцатого еще десять дней!

- Вот и хорошо! С гарантией будет, без опоздания дойдет подарок. Если сегодня не сделаю, завтра на работу, закручусь опять. А мальчишке знаешь какая будет радость! Не поздравить в срок - Сережка подумает, что обманул. Перед взрослым еще как-то можно оправдаться, а... дети честнее, они не прощают обмана.

- Знаю, знаю. Как говорил Молла Насреддин, у мужчины должно быть одно слово.

Васиф растерянно умолк. Пакиза могла вспомнить любую притчу Насреддина, но почему с ее уст сорвалась именно эта? Из кожи вон тогда лез, чтоб только показаться остроумным перед пустой бабенкой. Растаял, раскис от круглых колен Рубабы... Если бы только Пакиза знала! Какая благословенная сила вырвала его тогда из горячих объятий опытной женщины...

- Я тебя обидела? - встрепенулась Пакиза, заглядывая ему в лицо.

- Что ты! Что ты!

- Но ты так... Ты такой вспыльчивый, что я иногда шучу и боюсь...

- Пустяки! Новые туфли. Терпеть не могу новую обувь - как огнем жжет. Но где же мы поищем подарок Сережке?

- Если это так важно, перевернем все магазины города!

- А ты не шути. Вот отец мой понимал это... Я тебе не рассказывал? Он однажды пообещал сынишке друга "Хоп-хоп наме" Сабира. Мальчик от взрослых слышал об этой книге. Даже деньги на нее в копилку откладывал. Отец обещал ему. Но сколько ни искал в магазинах, у знакомых, - нет, и все. Хоть на глаза пацану не показывайся! "Лучше бы мой язык отсох, чем так обмануть ребенка!" - волновался отец. До того дошло, что пришлось ему ехать в Балаханы, где Сабир тогда учителем работал. Сабир сразу понял. Свою собственную книгу, единственный экземпляр отдал. Сейчас я примерно в таком же положении.

- Да что ты меня агитируешь? Что за привычка? Чуть что, начинаешь так долго уговаривать меня, как будто я всеми силами мешаю тебе быть добрым и чутким... Смешной ты, Васиф!

- А-а-а, критикуешь? Тебе мой характер не нравится?

- Ой! Чуть не проехали. Нам здесь выходить - универмаг. - Они с трудом протиснулись к выходу. По дороге к "Детскому миру" Пакиза заботливо спросила Васифа:

- Как ноги? Терпимо?

- Какие ноги? - Он оторопело посмотрел на нее.

- Туфли не жмут? Господи, излечи Васифа от раннего склероза.

- А, туфли... Ничего. Терпимо. Гораздо легче. Десятки игрушек перебрали они у прилавка, но так ничего и не выбрали.

- Да что вы ищете, гражданка? - раздраженно фыркнула продавщица. Сколько лет вашему ребенку?

- Семь, уже семь нашему сыну, - солидно ответил Васиф и сжал локоть смутившейся Пакизы.

- В самом деле, Васиф, что мы ищем? Похоже, что сами не знаем. Так давно ушло детство...

- Я знаю. Я хочу, чтобы мальчишка увидел хоть кусочек Азербайджана, понимаешь? Не просто заводную машину или конструктор...

- Ну, тогда положись на меня. Поедем на Монтино. Там в магазине я видела одну вещь...

В книжном магазине Пакиза придирчиво перебрала книги на полках, пока не нашла отлично иллюстрированный фотоальбом со снимками бакинской бухты, бульвара, старой крепости.

- Нефтяные Камни есть?

- Есть, есть. Такой альбом не стыдно и королеве английской подарить. А всяких плюшевых медвежат, надувных собачек и конструкторов ему и там хватит. Но это еще не все. Здесь близко базар...

Когда Пакиза увлекалась чем-нибудь, в ней закипала энергия, достаточная на троих. Васиф едва успевал за её быстрыми шагами. Недалеко от базара путь им преградил худощавый майор милиции.

- Пароль? - сурово произнес он над ухом Васифа.

- Аморе!

Они посмеялись, похлопали друг друга по плечам и разошлись.

- Что за конспирация, Васиф? Совсем как на римском карнавале. Ам-о-оре! А ну сейчас же объясни, что за "аморе" вас связывает?

- Связывает, крепко связывает, Пакиза. Мы вместе в партизанском отряде воевали. Вот иногда в шутку приветствуем друг друга таким паролем. Ты не расслышала, каким словом он отозвался на пароль?

- Нет, как ни старалась.

- Он ответил "дузлюк" - верность. Любовь от верности неотделима. Там, вдали от родины, нам очень важно было помнить об этом.

- Это была шутка.

- Да какая там шутка... Майор этот такие сюрпризы фашистам устраивал. Он был близким другом Героя Советского Союза Мехти Гусейнзаде. Кличка у него была "Иван-руски". Отчаянного мужества человек.

Голая, низко протянувшаяся ветка зацепила пышную прическу Пакизы. Девушка остановилась, освобождая прядь волос.

- Вот видишь, сама природа бывает жестоко несправедлива. Одному дает щедро, другого лишает последнего....

- Ты чему-то завидуешь?

- Еще бы! Ты из своих волос делаешь такую прическу... Целая папаха на голове! Если бы ты была с нами там, в горах Италии, мы бы прятали в твоих волосах важные документы. Или даже гранату. А у меня...

Он пригладил обильно тронутые сединой редкие волосы.

Пакиза даже не улыбнулась шутке, шла рядом сосредоточенная, притихшая.

- Васиф, почему ты никогда не рассказываешь мне о себе? Пусть у тебя нет наград, но не может же быть, чтоб ты...

- Ты ждешь рассказа о подвигах? - Васиф усмехнулся. - Я сражался, как все рядовые солдаты. И... пусть это не разочарует тебя. - Васиф остановился, отпустил руку Пакизы. - Одно могу сказать. Зато, как воевал, не стыдно в глаза людям смотреть. А то, что в плену был... Что ж... Можно сказать, неживого взяли. Контузило меня в Крыму здорово. Когда нервничаю, и сейчас заикаюсь. Гудит в ушах. Но мы и там, в концлагере, делали все, чтоб оставаться людьми, как нас ни старались превратить в скотов...

Пакиза не рада была, что начала этот разговор, заметила, как дернулась, запрыгала бровь у Васифа. Вздохнула притворно, замедлила шаг.

- Слушай, а там, в партизанском отряде, ты и этот твой майор милиции не влюбились в каких-нибудь итальянок? Уж очень у вас пароль подозрительный "аморе"...

Васиф оторопело посмотрел на Пакизу, рассмеялся. Бровь его перестала дергаться.

- Ну как же, как же! Мы только и делали, что влюблялись, серенады пели под сопровождение... автоматных очередей. Ревнуешь? - Он схватил ее руки в свои, заглянул в глаза. - Ревнуешь?

Пакиза, не ответив, взяла его под руку. Забыв о том, что несколько минут назад волновало его, Васиф смотрел на нее удивленно и нежно.

На базаре Пакиза выбрала ароматную золотистую айву, гранаты, сушеные персики, начиненные орехами, семена астр, георгинов.

- Ты говорил, старик Марков любит в саду с цветами возиться... Ему будет приятно, правда?

- Родная, - шепнул ей Васиф, - неужели не догадываешься, что приятней всего мне. Разве я сам сумел бы так умно все организовать?

На обратном пути едва втиснулись в автобус с пакетами и кульками, еще и ящик для посылки пришлось прихватить. Пока Наджиба-хала с Пакизой укладывали гостинцы, Васиф успел написать коротенькое письмо.

"Дорогой Василий Матвеевич! Прими этот скромный дар, хоть понемногу от того, что родит наша солнечная земля. Прими, как частицу моего тепла, которое помогли вы мне сохранить в морозной Сибири. Капроновая рыба и альбом - это Сергею. Поздравляю его с днем рождения, крепко целую. Привет Наталье, Андрею,

Ваш Васиф".

На почту они почти бежали, до закрытия оставались считанные минуты. Только положив в карман квитанцию, Васиф облегченно вздохнул.

- Чему ты улыбаешься? - спросила Пакиза, когда они вышли на улицу. Гора с плеч, да?

- Увидел вдруг глазенки мальчишки... Как он посылку нашу будет ворошить, радоваться, что я слово свое сдержал! Все-таки молодец я, как ты думаешь? Обещал - сделал!

- Ты просто хвастун!

- Ах так? Ну пусть нас рассудит Зарифа-хала. Что ты остановилась? Идем, идем. Заждалась уже тетя, поди.

- Ой, а вдруг я ей не понравлюсь, Васиф? - уже у подъезда заволновалась Пакиза.

- Конечно, не понравишься. Она скажет: зачем тебе, такому бродяге, такая красавица? - сурово отозвался он. - Красивая жена в доме - как запертый в бутылку джинн. Недоглядишь - беда.

В темноте он разыскал ее замерзшую руку и тихонько втиснул в свой карман.

15

Сейяра в душе всегда считала себя удачливой... Часто, поучая младших, еще не замужних приятельниц, говорила: "Главное - хорошо знать, чего хочешь..."

И хоть слыла дерзкой, кокетливой девушкой, разве не о хорошем муже, о детях думала она, нетерпеливо заглядывая в будущее. Наджаф, правда, немного суховат, ей хотелось бы чуть больше ласковости в отношении мужа к ней, но грех жаловаться. Человек он надежный, не пьющий, авторитет его как хирурга растет с каждым годом. Мальчики хорошо учатся. Слава аллаху, в их доме всегда есть чем встретить гостей. Да и она, Сейяра, сама неплохо получает, заведуя аптекой.

Сейяра пополнела, но это даже как-то шло ей, придавая степенность, величавость некогда смешливому, лукавому ее облику.

Не осталось и следа от капризной, своенравной девушки. Здесь, на работе, особенно ценили ее отзывчивое внимание к людям. Когда у окошечка дежурного фармацевта возникал конфликт, она не спеша выходила к недовольному покупателю, не повышая голоса, вежливо осведомлялась о причине шума. И самые, казалось бы, несдержанные, нервные люди стихали перед ее спокойно-вежливой улыбкой, негромким, властным голосом.

Но однажды выдержка изменила ей.

Вот как это случилось. Небритый нервный мужчина потребовал жалобную книгу только потому, что провизор предложил ему заменить в рецепте отсутствующий медикамент равноценным по действию, но новым, непривычным для старого астматика. Сейяра, подойдя к очереди у окошечка, долго, терпеливо объясняла ему эффективность нового средства. Брызгая слюной, задыхаясь, старик грубо разносил врачей, очередь, аптеку. Сейяра с присущим ей терпением начала успокаивать старика, даже пообещала к утру раздобыть требуемое лекарство. Он стал уже было стихать. Сейяра скользнула взглядом по небольшой очереди - ей явно сочувствовали. И вдруг... Кто это там у окошечка кассы? Знакомый такой затылок. И эта манера носить шапку чуть нахлобучив.

- Знаю я вас! Порядка нет, - откашлявшись, буркнул снова старик.

- Довольно! Куда хотите жалуйтесь! - неожиданно оборвала его Сейяра-ханум и, выхватив рецепт, поспешно скрылась за дверью с табличкой "Посторонним вход воспрещен".

Испуганно переглянулись стоящие за прилавком практиканты. А провизор, принимающий рецепты, даже уронил очки. Никогда такого не было! Чтоб заведующая резко оборвала человека?! Какие капризные попадаются, ни один не уходил обиженным.

Забежав за шкаф, где хранились лекарства, Сейяра-ханум прижала ладони к вискам. Что с ней? Неужели отдаленное сходство с давно пропавшим человеком заставило ее потерять контроль над собой? Какой стыд! Где ее выдержка?

Она заставила себя успокоиться, вышла к провизору.

- Пожалуйста, позвоните сейчас же в ГАПУ. Чтоб завтра рецепт был исполнен. Что там еще на сегодня срочного?

Взяла стопку принятых рецептов, пробежала глазами. Нет, ей не показалось... Вот он! "Васиф Гасанзаде", - прошептали губы. Кровь медленно отхлынула от ее всегда румяного лица.

- Вам нехорошо, Сейяра-ханум? - тихо спросил провизор.

- Ах, меня так расстроил этот старик. Не беспокойтесь, сейчас пройдет, - так же тихо ответила Сейяра.

- Может быть, вам лучше сейчас отдохнуть? Я справлюсь. Все будет в порядке.

- Спасибо. Я, пожалуй, так и сделаю. Если что, звоните.

- Все будет хорошо, не сомневайтесь.

Сейяра не сомневалась. Этот человек отличался необычайной пунктуальностью, и она сама, Сейяра, до сих пор нередко прибегала к его помощи.

- Пойду. Приму что-нибудь. Нервы.

Постукивая протезом, он проводил ее до двери.

- Я так и подумал. Ничего принимать не надо. Полежите с хорошей книгой. Повозитесь с детьми.

- Да, да.

Наджиба-хала обрадованно ответила на рассеянный поцелуй дочери.

- Вот и не верь снам! Ты мне всю ночь снилась сегодня. Даже беспокойно стало. Дома все хорошо? Дети здоровы?

- Ах, мама... Такая новость! Если бы ты знала, кого я видела!

- Откуда мне знать? Да ты сядь, расскажи толком.

- Никогда не догадаешься. Я видела Ва-си-фа.

Наджиба-хала осторожно накладывала в вазочку янтарные плоды инжира любимое варенье дочери.

- Мама! Ты не удивилась? Может быть, ты знала до меня, что его... что он вернулся?

Наджиба кивнула головой, лицо ее почему-то стало строгим.

- Скажи, знала? Давно?

- Несколько месяцев тому назад.

- Знала и молчала? Но я же приходила. - Сейяра с обидой отодвинула стакан с чаем. - Я же приходила! Почему ты не сказала?

- А ты сама не догадываешься, Сейяра?

Проходя, мать коснулась рукой напряженных плеч дочери.

- Неужели ты специально? Боялась, что я... что мы... Это же старая история... Кто тебе сказал, что он в Баку?

- Пакиза.

- Ах, вот оно что... Пакиза. - Сейяра усмехнулась. - Выходит, что все уже знают, кроме меня? Ин-те-рес-но. А откуда узнала об этом наша тихоня Пакиза?

- Видела сама. Так получилось, что они ехали в одном вагоне из Москвы.

Сейяра вскочила.

- Как же так? Мы же встречали ее на вокзале! Никакого Васифа с ней не было. Он что, пожелал остаться незамеченным?

- Так оно и было. Да ты успокойся. В конце концов это его личное дело. Не понимаю, что ты так...

- Можешь не волноваться за меня, - в голосе Сейяры слышалось плохо сдерживаемое раздражение. - Может быть, ты знаешь, где он работает?

- Знаю. В "Ширваннефти".

- Что? Там, где Пакиза?

- Да, представь. Несколько раз он провожал ее, они вместе заходили. Ничего в этом нет особенного... И на работу и обратно, одна дорога у них...

Наджиба говорила, покачивая головой, беспокойно сновали по столу ее руки, будто оправдывалась в чем-то перед дочерью.

- Ах, вот оно что... Вместе, говоришь? Ин-те-рес-но. Ай да Пакиза, ай да тихоня!

- Да что с тобой творится? Ты куда, сумасшедшая? Не притронувшись к чаю, Сейяра надевала пальто рывком, собирая шарф, сумочку, дождевой зонт.

- Мне пора. Я прямо с работы. Наджаф, наверное, дома.

Она хлопнула дверью, забыв попрощаться с матерью.

Дома она, накормив детей, с каким-то ожесточением взялась мыть посуду. Ни с того ни с сего напустилась на мужа:

- Мне на нервы действует твоя скверная привычка читать за обедом.

Наджаф с удивлением пригляделся к жене.

- Я уже десять лет читаю за обедом. Ты отлично знаешь, что у меня нет другого времени. Что случилось? Какой-нибудь псих на работе?..

Сейяра махнула рукой, ушла на кухню. Возилась долго, пока не услышала, как в спальне щелкнул выключатель, скрипнула кровать.

"Еще несколько минут, и он будет спать, - барабаном не разбудишь". Сейяра тихонько присела к столу, раскрыла новый справочник по фармакологии. Нет-нет да и приходится заглядывать - она обязана знать все новое, что предлагает в помощь медикам отечественная и зарубежная наука о лекарствах.

Главное, надо успокоиться. Взять себя в руки. Ну, вернулся. Почему эта мимолетная встреча выбила ее из колеи? Глупости, все это так давно было. А что, собственно, было? Любовь? Просто дружили с детства. Родные считали, что в будущем они поженятся. Это было интересно - дружить и тайно думать, что их ждет какая-то особенная близость. Сколько мальчишек крутилось вокруг нее... Почему она выбрала замкнутого, стеснительного Васифа? Почему, когда он пристально смотрел ей в глаза или случайно дотрагивался до руки, у нее сохли губы? Впервые они поцеловались на пляже. Да, да... Играли в волейбол. Оба бросились за отлетевшим мячом. Он схватил первым, она начала отнимать. И тогда он поцеловал ее в губы и убежал с ребятами купаться. Никто ничего не заметил. В этот день он не подходил к ней. Но она носила на себе прикосновение жарких, твердых его губ. А потом...

- Сейяра! Ты скоро? - Сонный голос мужа не сразу дошел до ее разгоряченного сознания.

- Скоро. Спи. У меня завтра ревизия.

А потом... Господи! О чем она думает... Двое детей, муж... Почему так безжалостна память? Ведь ничего больше не было. Чем чаще они бывали вместе, тем больше ссорились. Ссорились по пустякам и еще жаднее тянулись друг к другу. Она любила шумные компании, она могла танцевать до упаду. А Васифа, бывало, не затащишь, а если и пойдет - все настроение испортит. Как прилипнет к стулу где-нибудь в углу, рта не раскроет за целый вечер. Подруги иногда посмеивались над Сейярой: "Где ты выискала такого занудливого парня? Мухи и те рядом с ним от скуки дохнут... И вообще, кто носит сейчас такие брюки?" Она злилась до слез, упрямей тащила Васифа "в общество". Они поссорились из-за Тамиллы. Васиф не любил Тамиллу, называл ее легкомысленной. Правда, умом Тамилла не отличалась, но какие вечера умела устраивать, когда родные уезжали на дачу! И ребята у нее собирались интересные! У одного даже машина своя была... Все случилось в день рождения Тамиллы. Васиф категорически отказался идти. Он тянул Сейяру на какой-то документальный фильм. "Если ты меня любишь, пойдем", - вырвалось у нее. "Доказывать любовь визитом к этой...?" И он нехорошим словом назвал Тамиллу. Она пошла одна. И вся компания, не увидев рядом с ней Васифа, страшно обрадовалась. А Тамилла, когда они на кухне открывали портвейн, шепнула ей: "Наконец-то ты поумнела. Ты и Васиф!.. Это же просто смешно. Такая девочка..." Что-то в ее словах царапнуло Сейяру, но подкрашенные глаза Тамиллы так искренне улыбались. "Мы же должны думать о будущем. Тобой интересовался один аспирант. Пока секрет. Говорят, его ждет блестящая карьера. Клиника профессора Юзбашева..."

Правда, они скоро помирились с Васифом, но что-то уже не ладилось. Она продолжала тайком от Васифа бегать к Тамилле. Однажды Васиф узнал, уличил ее во лжи. И ей надоело в конце концов.

Шло время, оба, кажется, поостыли. Встречались случайно, обоих тяготила пустота, даже говорить было не о чем. Васиф уже учился в институте, работал. И аспирант, это был Наджаф, все чаще приглашал ее в кино. Все вокруг твердили о том, что Сейяра не должна упускать такой блестящей партии. Что ж, Наджаф был тогда недурен. Провожая Сейяру, он почтительно дотрагивался тонкими губами до ее лба. А она все ждала, ждала, что так по-сумасшедшему закружится голова, как когда-то, так же захочется закинуть руки на плечи Наджафа... Но голова не кружилась, никогда не кружилась. А вскоре он прислал сватов...

О несчастье, случившемся с Васифом, она узнала накануне свадьбы. Удивилась, расстроилась, ничего не могла толком понять.

Помнится, Наджиба вернулась домой поздно. Уронила на пол пустую авоську и заплакала.

- Мама! - бросилась к ней Сейяра. - Что случилось?

- У Васифа была. Передачу носила.

Она что-то хотела сказать, но лишь сильнее заплакала, сморкаясь в маленький мокрый платочек.

- Сейяра, он просил тебя прийти. Что-то хочет сказать. Не успел объяснить.

- Да, да, конечно. Но ведь я уже... Наджаф...

Мать вскинула постаревшее лицо, кивнула на массивное обручальное кольцо Сейяры.

- Разве от этого ты перестала быть человеком? Его, кажется, скоро отправят.

- Я пойду, конечно, пойду. Ты скажи, когда соберешься....

Раза два мать звала ее с собой. Но, как назло, то семинар, то Наджаф... Надо было ехать на дачу, в Пиршаги, где ждала ее будущая свекровь. Но она помнила, все время помнила и собиралась. Даже купила две плитки дорогого шоколада.

- Когда же мы пойдем к. Васифу? - спросила она мать однажды.

- Ты опоздала, Сейяра, нет Васифа в Баку. Давно нет.

- Но почему ты мне не сказала? Почему? Что ты наделала? Как я теперь посмотрю ему в глаза?

- Ты? - Наджиба-хала долго печально разглядывала похорошевшую дочь. Ты посмотришь, Сейяра. Спокойно посмотришь.

Господи, почему только сейчас дошел до нее горький смысл материнских слов. Портнихи, беготня по магазинам, свадьба... Ей тогда показалось, что она безумно увлеклась своим женихом. Его родня задаривала Сейяру подарками. А Васиф ждал, ждал, чтоб что-то сказать ей. Что он хотел сказать? Почему не сказанные им слова тяжелым камнем ворочались в душе, иногда вызывая смутную тревогу?

"Нет, мама, ты сказала "спокойно посмотрю"... Нет, мама. Вот увидела мельком, в затылок увидела, и потеряла покой, ничего не радует".

Сейяра бесшумно прошлась по квартире, постояла у детских кроватей, провела рукой по полированной дверце книжного шкафа, прислушалась к неровному дыханию мужа. Полнеть стал Наджаф, спит неспокойно, сердце пошаливает.

"Мой муж... Мой дом... Мои дети. Я счастлива, счастлива! Не беда, что Наджаф не защитил диссертации. После женитьбы он как-то остыл к научной работе, да и деньги очень нужны были. Все откладывал, переносил сроки. Увлекся работой в больнице, по совместительству дежурил в "неотложке". Они сразу купили дорогую мебель, оделись. Даже Тамилла завидовала. А книги... Они мечтали собрать свою библиотеку, первый год не жалели денег на книги, а потом... В новом импортном шкафу просторно, пришлось заставить просветы хрустальными безделушками. У них уютный, хороший дом. Пусть попробует Пакиза создать такую же крепкую семью. Что нашла она в Васифе? Нет, эта тихоня Пакиза не дура, совсем не дура. С большими претензиями младшая сестра. И ведь такие женихи вьются вокруг. Взять хотя бы этого Рамзи. С таким до конца жизни горя знать не будешь. Что она увидела в Васифе? Может быть, сейчас, именно сейчас, он провожает Пакизу до подъезда и там, у теплой батареи...

Сейяра, как в спасительный берег, вцепилась руками в спинку детской кровати.

"Я не должна думать о Васифе, не должна! Это все ушло навсегда. Ушло вместе с молодостью. Только почему сегодня, из этого далека, все, что было с Васифом, кажется самым лучшим, самым значительным?"

Она тихонько юркнула под одеяло, сжалась в комок. Не могла, не хотела сейчас, чтоб даже случайно коснулась ее сонная, тяжелая рука Наджафа.

А через несколько дней она встретила их недалеко от дома матери Пакизу с Васифом. Васиф поклонился Сейяре, а сестра, лучше бы не видеть, даже руку свою не высвободила из-под локтя Васифа. Как изменила его седина и эта резкая морщина меж бровей.

- Здравствуйте. - Она протянула ему руку. - С возвращением вас. И... будьте счастливы.

Через несколько дней старый провизор вызвал ее из кабинета.

- Вас спрашивают.

- Что? Какой-нибудь недовольный?

Она одернула свой хрустящий халат и вышла к прилавку. Поигрывая перчатками, у стенда с лекарственными травами ее ждал Рамзи.

- Простите, Сейяра-ханум. Меня привело к вам серьезное дело. Причем личное. - С несвойственной ему застенчивостью Рамзи опустил глаза. - Пришел, как бы вам объяснить... тоже за лекарством... но иного, духовного свойства.

"Да говори ты попроще", - с тоской подумала Сейяра.

- Я насчет сестры вашей, Пакизы. Полагаю, нам обоим дорого ее благополучие. И мне... И я хотел довести до вашего сведения, ее судьба в руках недостойного человека. Только своевременное вмешательство поможет уберечь ее от роковой ошибки...

Сейяра сделала нетерпеливый жест.

- Нет, послушайте, я люблю Пакизу. В ней вся моя жизнь. Я готов сейчас на все, поймите, на все.

- Рамзи, я что-то не пойму, о ком вы?

- Есть такой проходимец один, довольно темная личность, бывший заключенный... Васиф. Васиф Гасанзаде. Честь вашей семьи...

Сейяра вдруг увидела седые виски Васифа, руку сестры, доверчиво лежавшую на его руке, ее похудевшее счастливое лицо.

- Честь нашей семьи, Рамзи, - это наша забота. Мне бы не хотелось услышать от вас еще хоть одно дурное слово о человеке, который будет мужем Пакизы. Пусть будут счастливы. Я рада за сестру, она выбрала достойного человека. До свидания.

Рамзи, ошеломленный, зло покусывающий губы, все ждал, что она протянет руку на прощание. Но Сейяра ушла за массивную дубовую дверь, даже не оглянувшись. На душе у нее было легко и пусто. Как в последнем ночном трамвае, что спешит в парк мимо остановок, где уже давно никто не ждет....

16

По-осеннему ярко зазеленела степь. Только на юге увидишь такое - сочную поросль трав под уже оголяющимися деревьями, глубокую синь неба, купальщиков на песчаных отмелях чудесных апшеронских пляжей. Им ноябрь все равно что май. Теплая, мутная, лениво катит свои воды Кура. Васиф вылез из воды, растер полотенцем разгоряченное тело, вскарабкался по небольшому обрыву к старой иве. Ее пушистые гибкие ветви, словно томимые жаждой, склонились к самой воде.

Под деревом в земляной ямке тлели прогоревшие головешки, рядом в траве воинственно поблескивали металлом шашлычные шампуры. Какой-то мужчина, стоя на коленях, помахивал над угольями куском фанеры.

Он обернулся на шаги, и Васиф тотчас узнал старого чабана с Кюровдага, встреченного в степи девять лет назад.

- Здравствуй, отец.

- Здравствуй.

Щурясь от едкого дыма, старик долго вглядывался в Васифа.

- А-а-а... Это ты? Ты тогда, как звезда в небе, появился и сразу исчез неожиданно. И пришел сейчас так же неожиданно. Знаю, знаю, дорогой, какими дорогами вернулся. Мне сын рассказывал о тебе. Слава аллаху, вернулся все-таки на родную землю. Я не забыл, все эти годы вспоминал тебя. И слова твои вспоминал. Все так и получилось, как ты говорил, по-новому живем. И люди тебя не забыли. Добро говорили о тебе люди. Я все потом думал: "Неужели не доведется встретиться?"

Васиф поспешил отвлечь старика от неприятной темы.

- Что старое вспоминать, отец. Что было - прошло. Давай об этой новой жизни расскажи. Уж не ресторан ли здесь устроить задумал?

Старик, покряхтывая, снова опустился на колени, замахал щитком над угольями.

- Какой ресторан? Это в городе всякие там "Новые Европы"... Разве там такой воздух есть? А шашлык? Кто там умеет настоящий шашлык сделать? Здесь дышишь, как хорошее вино пьешь. Там дадут тебе три-четыре костлявых обгорелых куска мяса - в горло не лезет. А возьмут втридорога. Здесь на чистом воздухе барана целого можно съесть. Пробовал наш шашлык?

- Нет, не пришлось пока.

Старик с таким искренним сожалением посмотрел на Васифа, будто уличал его в страшном невежестве. Что-то забурчал под нос, зацокал языком.

- Да разрушит аллах дом сотворившего зло, - не дали тебе поесть шашлыка нашего. А теперь куда путь держишь?

- На участок. Надо посмотреть, что там делается, на Гыздаге.

- Правильно делаешь. Побывать там не мешает. Святое место. Правда, для вас это... - он не нашел нужного слова, хитро улыбнулся Васифу. - Кто знает? Может, многие из вас просто прикидываются неверующими, а в душе верят... Но дело не в этом. Посетишь святое место - бог исполнит твои желания.

- У нас одно желание, отец, взять побольше нефти. Для нас места эти действительно святые. Только по-другому. А в отношении бога, это долго, отец, ждать, пока он отдаст приказ об исполнении желаний. Самим добиваться надежней. Вот вы лучше меня знаете о холмах в степи, что извергают грязь. Это недра земли сигналят нам, людям: есть нефть! Есть нефть!

Старый чабан пососал пустую трубку, ковырнул палкой в умирающем костре.

- Дай бог, как говорят... Поживем - увидим.

Он что-то еще ворчливо пришептывал, колдуя над огнем, хмурился. Однако от его воркотни веяло добродушием, чувствовалось: он доволен, его радует не только этот осенний мягкий вечер, журчанье воды под ивой, но и близкое будущее, нарисованное Васифом. Понимал старик, сколько благ сулят землякам открытые в степи сокровища. Недаром молодежь окрестных сел, легко расставаясь с дедовскими очагами, шла на промыслы.

Старик перевернул шампуры, брызнул водой в раскаленные угли, чтоб притушить голубые сполохи.

- Как говорится, куда огонь не дойдет, там дыму не взвиться. Что-то такое было. Было... А сейчас присядь, попробуй нашего степного шашлыка. Садись, садись...

- Спасибо, я не голоден.

- Будь ты голоден или сыт, мой шашлык ты должен отведать. Раз друг сына, значит, должен.

- Разве все друзья...

- Обязательно! - Старик поднял шампур с сочными кусками мяса, как маршальский жезл. - Обязательно! Это старая история. Спор у нас такой был... Я ведь не очень верил всяким россказням про нефть. Слава аллаху, скоро восьмой десяток пойдет, как топчу эту землю. Ну, вот и проиграл. Нефть нашли, я свое слово должен выполнить - всех друзей сына угостить своим шашлыком. Когда-то лучшим кебабчи считался я в этих местах. Так что шашлык у меня знаменитый. А друзьям сына, слава аллаху, счета нет. Дважды уже шашлык делал. Это хорошо, когда много друзей. Сын недавно опять говорит приготовься, отец, друзья придут. Вот жду. Тебя первого сегодня встретил, первым угощаю.

- Смотри разоришься, отец.

- Пусть будет меньше овец, было бы добрых людей больше.

- Хорошо сказал, но... тороплюсь я. А шашлык твой еще успею испробовать.

- Слушать такое не хочу. Сам знаешь наш обычай! Обидишь меня, если уйдешь. А тебе с нами жить вместе, работать вместе. Нехорошо получится.

Васиф и сам понимал: уйдет - тень отчуждения ляжет между ним и старым чабаном. Присел на траву, вложил шампур в разрезанный надвое чурек, вытянул, и куски теплого мяса остались в хлебе.

Старик одобрительно крякнул.

- Вот это по-нашему! А то завели моду шашлык из тарелок кушать.

Васиф ничего не ответил, поглощенный едой. Прав был старик - ничего вкуснее не ел он ни в гостях, ни в ресторанах. Он не заметил даже, как чабан сунул ему в руки вторую "порцию". Уже было взялись за третью, как за ивой послышались торопливые шаги. Пакиза! Что-то случилось! Отстранив руку старика, протянувшую шампур, Васиф вскочил ей навстречу. Старик поторопился пошире расстелить свою бурку, готовя место для неожиданной гостьи.

- Вот хорошо! Друзья сына - мои друзья. Ты вовремя пришла, девушка. Как говорится, приходящую вовремя свекор полюбит. Садись ближе.

Васиф попытался пошутить:

- Зачем она тебе, отец? Может, и вовсе не знает твоего Тазабея.

- Пусть. Значит, друг его друга. А у нас... - Старик пустился в длинные рассуждения, не замечая, с какой тревогой смотрит Васиф на пришедшую.

Отдышавшись, Пакиза выдохнула:

- Шестая... Совсем недавно началось... Газ!

Васиф рывком натянул ковбойку. Заметив, что "гости" собираются уходить, чабан ловко сунул чурек с мясом Васифу в карман.

- Пригодится.

Васиф даже не ответил. Опередив Пакизу, стремительно зашагал по тропинке. Старик расстроено посмотрел им вслед, что-то бормоча в усы.

Как-то внезапно налетел шальной ветер, погнал по степи колючие комья перекати-поля, клубы пыли и, казалось, зашвырнул в небо песчаные вихри. Налившись Чернотой, низко выстелились над степью свинцовые тучи. Чем ближе к промыслу, тем тревожней Васифу от слов Пакизы. Почему газ? Откуда газ? Что проглядел он в шестой буровой? До сих пор она вела себя спокойно. Если мастер замешкается, ударит открытый фонтан. Выйти из строя могут и соседние скважины. Бедствие с тяжелыми последствиями! Мысль работала лихорадочно.

Что делать? Что делать? Что делать?

Догадался ли мастер утяжелить глинистый раствор, примешать к нему гематит? А если гематит на исходе?

Он забросал Пакизу вопросами, но ничего путного объяснить она не могла. Не при ней это началось. Просто вызвалась разыскать геолога. Она задыхалась, с трудом преодолевая последние километры. Ветер крепчал, идти становилось все труднее. Услышав крик Пакизы за спиной, Васиф остановился. Девушка с трудом выкарабкивалась из ямы. Он протянул руку, помог. Дальше пришлось идти, крепко взявшись за руки, - в десяти шагах ничего не видно за пыльной завесой.

Неужели заблудились? - подумал Васиф. Вдруг по ошибке идем к Гыздагу?

Вспомнилась рассказанная стариком легенда. Наверное, так же кружили колючие вихри в разгневанной степи. А девчонка бежала, бежала, выбиваясь из сил. И вот сейчас бежит Пакиза. Бежит, чтобы спасти сделанное людьми. Никто не преследует ее. Рядом не враг, друг.

Он подождал, пока она отдирала сломанный каблук, и еще крепче взял ее за руку. Немного спустя сквозь посвист ветра донеслись голоса.

- Верно идем! Слышишь? Еще немного! - прокричал он Пакизе.

Сквозь туман выплыли смутные очертания скважины, и Васиф облегченно вздохнул: огня нет!

- Только бы успеть. Только бы не пожар. Соседняя буровая самая продуктивная.

Пакиза потерлась щекой о его плечо:

- Все будет хорошо, верь мне.

- Только бы успеть...

- Не бойся. Там люди. Не дадут случиться беде. Ты же так веришь им.

- Верю, Пакиза, всегда верил. Опирайся смелее на мою руку, ничего... Еще немного.

В двухстах метрах от скважины их настиг дождь. Пакиза закрыла глаза, подставила лицо холодным каплям.

- Васиф? - окликнул знакомый голос из темноты.

- Ты, Акоп? Ну как? Давай показывай.

Скважина дышала хрипло, слышно было, как что-то клокотало под ее основанием. Буровой мастер, голый по пояс, несмотря на дождь, замешивал гематитом глинистый раствор.

- Хватит? - спросил Васиф.

- Не мешало бы подвезти, геолог.

Из темноты вынырнул Тазабей.

- Я организую, если надо, - вызвался он. - Только скажи слово, сейчас пригоню всех коней и ишаков из села. Кто откажет на такое дело?!

Несмотря на напряженность обстановки, Акоп рассмеялся:

- Спасибо, Тазабей. Но сделай что-нибудь полегче. Например, разыщи шофера, пусть сгоняет машину на соседнюю буровую за гематитом.

- Есть, товарищ начальник!

Тазабея поглотила темнота. Не прошло и получаса, как к буровой подъехала машина. Схватив лопату, Васиф первым бросился разгружать. Вскоре заработал насос.

К ночи скважина заметно успокоилась. Усталые, забрызганные грязью рабочие потянулись к будке. Замигали огоньки папирос, но Васиф строго цыкнул на курящих - чуткое ухо все еще улавливало тонкий посвист выходящего газа.

Только сейчас Васиф заметил Пакизу - она сидела на трубах, вытянув босые ноги. Подошел, коснулся ладонью ее мокрых, слипшихся от пыли и дождя волос.

- И тебе досталось. Устала?

- Ничего.

Она поймала ощупью его ладонь.

- Совсем забыл! Васиф достал из кармана кусок чурека с шашлыком, разломил надвое: - Подкрепись.

Она с аппетитом принялась за еду.

"Нет. Не надо, не буду показывать ему это грязное письмо. Растревожит оно его. Кто лучше меня знает, какой он, Васиф... Как он бежал..."

Доев свой ужин, она помахала перед Васифом растопыренными пальцами, блестевшими от жира. Он полез в карман, смущенно хмыкнул. Что за идиотская привычка терять носовые платки! Пакиза осторожно раскрыла сумочку на коленях. В воздухе поплыл тонкий, нежный, такой знакомый аромат, что Васиф не выдержал, нагнулся к ее рукам.

Где это было? Было уже, было!.. Он втянул носом воздух и отпрянул. Деньги! Та пачка денег, что выпала из кармана шинели на следующее утро после возвращения. Но как? Когда она успела? Неужели в поезде, когда он выходил на остановках?

Из открытой сумки выскользнул к ногам белый четырехугольник. Письмо, то письмо. Пакиза, покосившись на Васифа, подняла конверт. Заметил? Кажется, нет... А вдруг заметил и молчит? А в чем он может подозревать ее?

- Привет! Товарищ геолог! - мелодично пропел в темноте девичий голос.

- А-а-а, Сима! Здравствуй. Не промокла? - дружелюбно отозвался Васиф. И что-то больно кольнуло Пакизу в этом коротком диалоге.

"А вдруг... Что за Сима? Почему, рассказывая о товарищах, он ни разу не упомянул о девушке? Странно". Пакиза чуть отодвинулась от Васифа и сухо сказала:

- Я получила письмо, Васиф. Анонимное. Я не хотела... Но, может быть, лучше, чтоб ты знал...

- Покажи. - Он выхватил у проходящего рабочего ручной фонарь. - Прошу тебя. Не беспокойся, мне не привыкать. Как говорится, муха сама по себе ничего не представляет, а от нее тошнит. Вот и анонимка... Как ком грязи, брошенный в спину трусом. Покажи! Я не хочу, чтоб между нами были недоговоренности.

Она протянула письмо. Васиф нагнулся к фонарю. Пакиза заметила, как вздулась, запульсировала голубая жилка на виске.

"Ты доверчиво отдала ему сердце. А он и тебя, как меня"... - прочел Васиф первые строки. Пальцы его скомкали письмо. Он отодвинулся от света, и теперь Пакизе не было видно его лица. Только руки, большие, сильные, мяли похрустывающую в кулаке бумагу.

Кто это мог? Кто? Такое могла подсказать только мстительная злоба, оскорбленная гордость. Но он никому не сделал зла, никому не давал ни права, ни повода ревновать его. Единственный человек, с кем он иногда позволял себе пошутить, была Сима. Но Сима не способна на такую гадость. Она так старалась помочь ему в истории со штуцерами! И вообще, не такой она человек! Хотя... Стой. Это было несколько дней назад. Они с Пакизой шли в поселок, о чем-то увлеченно споря. Сима обогнала их и на приветствие Васифа почему-то не ответила. Как говорится, человек сырое молоко сосал, не кипяченое. Иной раз и добрый товарищ такое отколет, что трудно поверить.

Он поднял фонарь, осветил усталое, растерянное лицо Пакизы.

- Веришь? Этой гадости веришь? Отвечай сразу, не раздумывая.

Она прикрыла веки, отрицательно качнула головой. Взгляд ее был чист и спокоен, как звездное небо в безоблачную ночь.

- Хорошо. Но если я узнаю, что это сделала Сима, наша замерщица...

- Перестань. Как ты можешь так думать, ничего толком не зная. Слушай, давай это сейчас же, прямо здесь уничтожим. Спички есть?

- Откуда. Я не курю...

- Ну и не надо. Вот так...

Пакиза в клочья разорвала мятые страницы, ветерок вырвал у нее из рук белую россыпь и зашвырнул далеко в темноту. Пакиза поднялась.

- Ну вот и все.

- Открой, пожалуйста, свою сумочку, - спокойно попросил Васиф.

- Зачем тебе? Ревизия? Другого письма нет, можешь не сомневаться.

- Открой, открой, - он потянул к себе сумочку.

- Ну, что с тобой? Просто обидно.

Васиф рассмеялся.

- Не ревизия, нет. Твои духи. Хочу понюхать.

Пакиза прижала к себе сумку.

- Что понюхать? Я вся пропахла пылью.

- Деньги... Тот же запах. Деньги, которые ты положила мне в карман. Еще в поезде. Помнишь?

- Нет.

- А ну посмотри мне в глаза?

Пакиза вздернула лицо, зажмурилась,

- Ты же совсем не можешь притворяться! Как удачно все сложилось, - надо было тебе открыть сумку, надо было выпасть письму, чтобы я разгадал наконец эту тайну.

- Подумаешь, тайна...

- Не мог же я думать, что пятьсот рублей с неба свалились. Все время это мучило меня. Хотелось расплатиться, вернуть долг загадочному доброжелателю. Но кому? Спасибо тебе. А теперь... Давай руку, здесь скользко. Идем, я верну тебе деньги.

- Не выдумывай.

- Нет, нет, идем. Кстати, посмотришь мою новую квартиру. Я покажу тебе все свое наследство - старинный сундук. С музыкой... Ты такого не увидишь даже в музее.

Васиф уговаривал почти без надежды. Но, к его великому изумлению, Пакиза согласилась просто, без жеманства:

- Пойдем.

17

Суховей задул неожиданно, погулял по степи и притих. Вновь заколыхалось марево над холмами Кюровдага. Даже мясистые стебли засухоустойчивых колючек сморщились, поникли. Трещины, как морщины, избороздили изнуренную землю. Не шелохнется лист, не вспорхнет птица.

Но и в эти тяжкие полуденные часы не прекращалась работа на шестой буровой. Лоснятся от пота обнаженные спины, жадно ловят воздух сухие, будто обугленные рты. Только один Тазабей, поблескивая голубоватыми белками лукавых глаз, находит в себе силы шутить.

- Как жизнь идет, Тазабей?

- Порядок, товарищ Багдасаров.

- Ты прямо как на военном параде. Не отвечаешь - рапортуешь, - заметил Акоп.

- Военная дисциплина. Привык. Не жалуюсь.

- Верно. Ну, сегодня будет ясно, чего мы все здесь стоим. Расстаемся с буровой. Черт ее дери, сколько она нам нервов измотала. Скорей бы замуж ее.

- Вон уже жених со сватом явились. - Тазабей, сверкнув ослепительной улыбкой, кивнул в сторону приближавшегося облака пыли.

Первым выскочил из машины Васиф. Акоп радостно пожал протянутую руку.

- Вот и жених явился...

- Куда там. Я уже свекор, - отшутился Васиф, солидно приглаживая седые виски.

- Начнем?

Васиф оглядел усталые, серые от пыли лица.

- Давай!

Они начали проверять оборудование, детали, приготовленные на случай фонтана, трубы для воды. Дошли до самого хранилища, куда тянулся нефтепровод от буровой. Через час Васиф скинул мокрую тенниску с белыми разводами у ворота.

Вот уже в полном составе прибыла перфораторная бригада, недоверчиво осмотрела скважину, о которой ходили самые противоречивые слухи.

Предстоящее дело требовало исключительной точности. Взрыв должен произойти на строго заданной глубине. Пробить трубу, дать выход нефти - сама по себе операция не сложная. Но малейшее отклонение может привести к аварии.

Васиф с интересом наблюдал, как заполняли скважину водой, готовили перфоратор. Измерять опускаемые в скважину стальные канаты взялся сам Акоп. Вот он махнул рукой, напрягся. И тотчас грохнуло в глубине. Казалось, застонала Ширванская равнина, не в силах сдержать могучий натиск рвущейся из недр силы. Вот уже пошла вода, накачанная в скважину. Пора поднимать перфоратор. Когда хлынул глинистый раствор, Акоп крикнул, рубя воздух кулаком:

- Скорей! Перфоратор наверх! Торопись!

Едва вытащили перфоратор, Васиф бросился вперед к штурвалу, чтоб закрыть скважину задвижкой.

- Всё! Есть!

Он пятился назад, не сводя глаз с задвижки. Что-то крикнула стоящая в стороне Сима, и он улыбнулся ей с видом победителя, приветственно вскинул руку с зажатым ключом. Сима как-то странно крикнула снова, и Васиф спиной, кожей почувствовал угрозу. Обернулся. Железный брус, брошенный Симой, плюхнулся у самых ног.

Только тогда заметил крупную гюрзу. Змея ползла, волоча перебитый хвост. Он швырнул ключ, целясь в голову, - не попал. Гюрза замерла на секунду и, когда Васиф нагнулся за ключом, молниеносным движением метнулась к его руке.

Он не сразу почувствовал укус, все пытался отмахнуться от Симы, вцепившейся в его локоть. Руки ее дрожали, на закушенной губе выступила капелька крови.

- Стой. Не шевелись... Я сейчас!

Она подняла его руку и припала ртом к едва заметному темному пятнышку. Сплюнула густую, вязкую слюну и снова прильнула губами к чуть покрасневшей коже. Кто-то притащил воду. Сима сполоснула рот, разорвала платок и туго перевязала руку Васифа повыше укуса.

Все это случилось очень быстро, не растерялся, кажется, один Тазабей. Добив змею ломом, он опрометью бросился в будку, к телефону.

"Скорая помощь" пришла раньше, чем ожидали. Дежурный врач, осмотрев руку Васифа, бесцеремонно отобрал у медсестры приготовленный шприц и сам сделал укол.

- Давайте в машину, - хмуро буркнул он Симе, суетившейся около Васифа. - Ничего опасного. Посмотрим, понаблюдаем.

- Позвонишь сюда из больницы, слышишь? Обязательно! Не забудь. А то замотаешься там, а мы здесь будем ждать, - строго наставлял Акоп.

Сима кивнула за стеклом дверцы, и машина исчезла в облаке пыли. Васифу было неловко от всей этой суеты, тем более что никаких признаков действия яда он не чувствовал.

- Странно. Сколько времени работаем здесь, ни одна не попадалась, бодро заговорил Васиф, чтоб как-то нарушить тягостное молчание.

Медсестра пожала плечами:

- Ничего удивительного. Вам просто повезло. Здесь самое змеиное место. Осенью перед спячкой эти гады особенно злые.

- Но это не страшно? - Сима с опаской заглянула в строгое лицо медсестры. - Вы же сделали укол... Обойдется?

Васиф не расслышал, что ответила женщина в белом халате. Их шепот начал раздражать его.

О чем они там болтают? Напрасно Сима поехала с ним. Не хватало только выйти из строя в такое горячее время. Как там, на буровой? Кажется, надежно закрыл задвижку. Какая нелепость - не увидеть итога работы из-за какой-то маленькой гадины. Фашистская пуля не достала, а тут... Когда-то змея заползла в его колыбель и не ужалила. Тоже, говорят, была гюрза. Но тогда рядом оказался отец Акопа, Бахши, - он не разрешил трогать.

Машину подбросило. Васиф оперся было рукой о стенку и чуть не закричал от боли. Рука стала тяжелой, горячей.

Что там шепчет Сима в ухо этой невозмутимой женщине?

Сима была суеверна, хоть и скрывала это. В том, что случилось с Васифом, ей почудилось возмездие. Не зря говорят старики, что змеи бывают мстительными. Это она, Сима, дразнила Васифа своими насмешками на воскреснике, когда напоролись в земле на валун. Не задень она тогда его мужской гордости, он не полез бы разорять змеиную нору. И вот теперь... Конечно, она виновата. Сколько раз говорила ей мать: язык твой - враг твой. Ну, зачем она тогда...

В больнице Симе сказали, что укус не опасен, так как вовремя приняты меры. Что девушка с буровой оказалась молодцом - отсосала яд. И что геолог их скоро поправится. Удрученная Сима молча выслушала дежурного врача. Не хотелось даже признаться, что она и есть та самая "девушка с буровой".

Сдав халат вахтерше, она прямо из больницы позвонила на буровую. Отозвался Акоп, - видно, не отходил от телефона.

- Все хорошо. Скоро выйдет! - прокричала Сима в попискивающую трубку. А как у вас?

- Нефть пошла! Пошла нефть! - услышала она голос Тазабея. - Возвращайся скорее, увидишь! Алло! Алло!

Не ответила. Повесила трубку на рычажок, вышла из больницы и присела на ступеньке. Никуда идти не хотелось. Никого видеть не хотелось.

На буровой ликовали - и больше всех Тазабей.

- Ур-рр-ра! Слава этой земле! - кричал он, размахивая безрукавкой, как флагом.

- Гёзюн айдын!* - по традиции отозвался старый нефтяник.

______________ * Пусть в глазах ваших поселится радость (поздравление).

Тазабей, сверкая улыбкой, макнул в нефть руку, измазал себе лицо, жирным черным мазком вывел усы до самых ушей и бросился целовать Акопа.

- А ну отведай и ты вкус нефти! - обернулся Акоп к Мустафе.

Озорные эти поцелуи пошли по цепочке, пока лица всех участников радостного события не оказались перепачканными нефтью.

Не заметили, как подъехала машина с Амирзаде и Балаханом. Но даже присутствие начальства не внесло холодка официальности в праздничную суматоху. Амирзаде крепко пожал руку каждому и напоследок облапил Мустафу длинными, как клешни, руками.

- Смотри, дорогой мой, чтоб не меньше сорока пяти тонн в сутки!

- Даже, пожалуй, побольше, - солидно кивнул Балахан. Он держался в стороне, явно опасаясь за свой светлый костюм.

Со всех сторон бежали к буровой колхозники, изумленно цокали, покачивая мохнатыми папахами.

- Техника! Ни одна капля нефти не пропадет.

Акоп приветственно вскидывал руку, будто обтянутую коричневой перчаткой.

- Нет дошаба прозрачней и слаще, чем приготовленный из бакинского шаны. Вот и нефть эта... Слушай, друг! - Он поманил пальцем Мустафу. - Смотри, нефть отливает зеленью. Добрый признак! Не первую нефть берем здесь, но, поверь мне, шестая прославит на весь мир эти забытые богом места, как когда-то сорок пятая локбатанская.

Пожилой рабочий между тем теребил Тазабея:

- Ну? Где твой обещанный шашлык? Или ты словами привык угощать?

- Сейчас, сейчас! Будет шашлык, не сомневайся.

Сконфуженный Тазабей бросился в толпу колхозников искать отца.

Отец сидел на траве, попыхивая трубкой, меж колен его был зажат глиняный кувшин.

- Отец! Вот товарищи. - Тазабей подтолкнул вперед пожилого рабочего, у которого даже лысина была перепачкана нефтью. - Ты обещал, помнишь? Если будет нефть... шашлык...

Пастух поднялся, погрозил сыну пальцем:

- Если это в мой огород камешек, то я давно свое дело сделал. Еще когда первая нефть пошла.

- Э-э, отец! Чем больше праздников, тем лучше.

- Правильно говоришь. Побольше добрых товарищей, а шашлык... Слава аллаху, вон сколько баранов бегает. Я вам тут айран прихватил. В такую жару нет ничего лучше. Усталость как рукой снимет.

Старика окружили с кружками, банками, стаканами. Пили жадно, просили еще, прохладные струйки стекали по небритым, измазанным нефтью подбородкам. И даже Амирзаде протянул старику пустую кружку.

Багровый диск солнца устало присел на выступ раскаленного холма и, выдохнув последний жар, скользнул за кромку горизонта, как золотой в щель копилки.

Расходились колхозники, оживленно обсуждая событие, стараясь предугадать, что последует за вводом в строй остальных разведывательных скважин.

- Это очень хорошо, - высказался молчавший до сих пор весовщик из ближайшего колхоза. - А все же есть одно "но"...

Толпившиеся рядом примолкли, тесней окружили глубокомысленно замолчавшего весовщика. Убедившись, что полностью завладел вниманием земляков, весовщик изрек главное:

- Сдается мне, вытеснит нефть наш хлопок. Подожмут поля, сократят посевы, а там, смотришь, у самых домов наших понатыкают эти самые буровые.

- Пустяки говоришь, - вмешался старый чабан, - я сам тоже так думал. А теперь вижу: черному золоту свое место, белому - свое. И то и другое нужно государству. И еще я скажу, не по возрасту судить надо о мудрости. Вот в молодости мы здесь воду искали, колодцы рыли, не сосчитать. Спроси меня: нашли хоть глоток пресной воды? А вот твои сверстники целый клад открыли. Я бы каждому, кто сегодня нефть доставал, столько золота отвалил, сколько весит человек. Спасибо всем вам. И тебе, Тазабей, отцовское мое спасибо. И геологу Васифу... Уж кто-кто, я знаю, сколько труда он на это дело положил.

Старик поклонился нефтяникам, прижимая к впалому животу пустой кувшин. Тазабей взял у отца кувшин и обнял старика под одобрительные улыбки товарищей.

В стороне нетерпеливо просигналила машина.

- Скоро вы там? - прокричал Балахан. - Пора!

Узнав, что Мустафа с Амирзаде собираются еще навестить Васифа, старый чабан попросил прихватить и его. В нерешительности повертел кувшин да так и втиснулся с ним на заднее сиденье.

- Акоп... Куда делся Акоп? - уже на полпути к машине спохватился Амирзаде.

- Только что... - начал было Тазабей и осекся. - Вон он, у подъемника, - закончил он вполголоса.

Акоп спал прямо на земле, положив под голову какую-то ветошь.

Пакиза узнала о случившемся на следующий день. В телефоне давно попискивали гудки отбоя, а она все не могла оторваться от трубки. Стояла ни жива ни мертва, мысленно прикидывая время до поезда.

В такси, по дороге к вокзалу, она сказала шоферу:

- Извините. Я передумала. Едем прямо до Али-Байрамлов. Скорей!

Тот покосился на напряженный профиль, на руки ее, тискавшие сумочку, и ничего не сказал. Развернулся под самым носом у постового, дико взвизгнули тормоза,

- Беда? - уже за городом спросил шофер, Пакиза молча кивнула головой.

- Ваше счастье, заправился перед самым выездом. Немыслимо долгой показалась Пакизе дорога до Али-Байрамлов. Что только не передумала.

Змея... Вспомнились все страшные, когда-либо услышанные примеры. Укус ядовитой змеи бывает смертельным... Бывает смертельным... Нет, не может такое случиться с Васифом, с ее Васифом. Он как-то говорил ей о своем шутливом прозвище - Иланвурмаз.

Только два дня назад они сидели на берегу Аджикабульского озера. Слабый ветерок пробегал рябью по мутной глади. Васиф учил ее бросать камни так, чтоб они бежали вприпрыжку по воде. Потом он задумался, свесив ладони меж колен. Пакиза проследила его взгляд,

- Что ты там видишь, Васиф? Уж не золотую ли рыбку ждешь? А вдруг плеснет сейчас хвостом, спросит: "Чего тебе хочется, товарищ Гасанзаде?"

Васиф даже не улыбнулся.

- Что ж... не мешало бы этой рыбке поинтересоваться мною. Я бы сказал: "Больше всего хочу, чтоб перестали мне палки совать в колеса!" Ты знаешь, удивительно - любое мое предложение, связанное с эксплуатацией скважины, встречается в штыки. Причем это не прямо, не в открытую. Я даже не знаю, кто и где ставит рогатки. Ну ничего... Завтра все решится...

Размахнувшись, Васиф с силой швырнул плоский круглый голыш, тот подскочил несколько раз, прежде чем исчез в глубине. По воде побежали круги.

Стая диких лебедей поднялась с противоположного берега, ушла косяком вдаль.

- Много дичи бил я на севере. А на лебедя рука не поднималась.

- Хорошо птицам, - мечтательно заметила Пакиза. - Свободны, как ветер. Только и заботы - перелететь с места на место.

- Что ты! "Только и заботы"... А ты знаешь, как они верны в дружбе, как умеют любить! Самка никогда не оставит больного, оторвавшегося от стаи самца. И случается, самец не может пережить гибели подруги. Поднимается ввысь и камнем падает вниз, на землю. Убивает себя.

- Не может быть! - вырвалось у Пакизы. - Это только в сказках, наверно. Человеку свойственно придумывать то, чего не хватает в жизни. Красоту...

- Это не сказка. Сам видел однажды. Подстрелил у нас один парень лебедя, самку. Старик сибиряк был среди нас. Вырвал ружье, разбил приклад об камень. Мы потом места не находили себе, долго слышно было, как кричал самец в камышах. Настоящее это у них. Без игры... как иногда у людей случается.

Почему-то неловко обоим стало от этого разговора, Васиф как-то погрустнел. Чтоб отвлечь его, Пакиза стала говорить о благоустройстве озера, о том, что оно не уступит Гек-Гелю, если озеленить берега, построить гостиницы. Она увлеклась, строила здесь набережную, проводила дороги, оборудовала пляж. И вдруг рука ее, как пойманная птица, очутилась в руке Васифа.

- Что ты разглядываешь на моей руке?

- Родимое пятнышко. Говорят, счастливая примета... Еще в вагоне подумал: кто коснется, и сам будет счастлив. Я достоин этого? Ну... Хочешь отнять свою руку?

Он сказал это серьезно, Пакиза уловила спрятанный в полушутливом вопросе смысл и почему-то забеспокоилась, потянула руку. Вот уж только кончики пальцев остались в его ладони. Он снова повторил:

- Я достоин?! Больше всего я хочу, чтобы ты была счастлива.

И Пакиза затихла, ей стало как-то спокойно, она прильнула щекой к его горячему плечу. Почувствовала, как весь он подается навстречу ее прикосновению, как напряглись под рубашкой мышцы.

Оба замолчали, будто боясь вспугнуть то, что закипало, рвалось наружу и не находило слов.

Ей вспомнилась тогда их встреча в вагоне. Тот Васиф - напряженный и вспыльчивый, открытый и уязвимый. Тогда по наивной ассоциации, слушая его исповедь, она мысленно сравнивала его с любимым литературным героем Артуром Риваресом. Она дорисовывала облик Васифа, наделяя его романтическими чертами, тем, чем восхищалась в "Оводе", - загадочной печалью, благородством служения великой цели, самоотверженной готовностью пойти на любые испытания. Тогда притворяясь уснувшей, она внутренне трепетала от желания сделать для него что-то, пожертвовать чем-то из своего удобного, привычного быта... Только бы вернуть ему утраченное счастье.

Сейчас ей это казалось наивным. Ничего не надо было придумывать в этом человеке.

Он сидел рядом, полуседой, лицо изборождено морщинами. "Старый" - как сказала однажды сестра. Правда, нет в нем юношеской хрупкости Овода. Даже в те минуты, когда он сдерживает нежность, Пакиза чувствует в нем суровую силу несломленного, упрямого характера.

Он, пожалуй, ближе к старику Сантьяго из повести Хемингуэя. Жизнь того была сплошным единоборством с морем, с нищетой, с собственной слабостью. Удивительный писатель - читаешь о схватке старого человека с рыбой, и вдруг открывается тебе нечто высшее, и ты думаешь уже не о рыбе, а о чистых и могучих ключах душевной силы, о человеческом достоинстве и бесстрашии перед лицом смерти.

Васиф все молчал, и ей стало немного стыдно за оставшуюся с детства страсть расцвечивать жизнь красками с литературной палитры. Как маленькая. А к чему? Вот он сидит рядом, очень земной, с проступившей на подбородке щетинкой, с нефтью, въевшейся под ногти, очень родной, очень ее человек. И чем ближе он ей, тем дальше все герои из мира, выдуманного писателями.

Благородство... Если бы учредили такую государственную медаль "За благородство", будь ее воля, она бы наградила Васифа первым. Но как определить достойных этой награды? Каждому дорог любимый. В нем, в любимом, концентрируется все лучшее, высокое, неповторимо прекрасное. Вот было бы заботы Комитету по делам премий "За благородство".

- Ты чему смеешься? - спросил Васиф.

Она лишь сильней прижалась щекой к его плечу.

Вечерело. По звонко-голубому небу, как заблудившиеся ягнята, бродили пушистые облака. Сталкивались, вытягивались, принимая самые причудливые формы.

- Смотри, - прошептала Пакиза, - это похоже на бегемота... А сейчас будто джейран в прыжке.

- Правда. Ты смотри! Я никогда раньше не замечал. - Он благодарно погладил ее руку. - Действительно джейран! Как тот, что первым встретил меня в степи.

- А знаешь, Васиф, есть у этих животных своя тайна. Какую-то красоту несут они человеку. Увидишь, затоскуешь, и хочется сделать что-то хорошее. Трудно передать словами.

На еще светлом небе проступила луна, блеклая, плоская, будто насквозь, светится.

- Луна... Сколько стихов написано в ее честь поэтами. Удивительно, почему-то к ней тянется и счастливый и несчастливый в любви. Сколько людей пытались разгадать - чем она так волнует влюбленных? Разве только тем, что украшает ночь, как солнце день? И здесь, смотри, она какая-то особая... А в городе... В городе не всегда и заметишь -за домами. Увидишь вдруг, будто кто-то взял и подвесил над крышами фонарь.

- Я вспомнила анекдот, - улыбнулась Пакиза. - Шел по улице пьяный. Вскинул голову, а луна желтая, неправдоподобно большая. Тогда он спросил у прохожего, который едва передвигал ноги, цепляясь за стены: "Скажите, это солнце или луна?" Тот не задумываясь ответил: "Не могу сказать, я не здешний".

Васиф так расхохотался, что из ближайших камышей выпорхнула встревоженная птица. Пакиза еще не видела его таким веселым.

"А-ах! А-ах! Ах!" - донеслось со стороны скал. Переглянулись удивленно.

- Эхо!

- Или голоса птиц, - предположил Васиф. - Говорят, есть птицы, которые хохочут. Например, чайка... И смеются и стонут. А здесь не знаю. Здесь моря нет. Эхо... Это ты своим анекдотом рассмешила даже камни.

Невидимая пичуга вывела тонкую, переливчатую трель.

- Стой! - остановил Васиф поднявшуюся Пакизу. - Послушай.

- А ты любишь петь, Васиф?

- Очень.

- У тебя голос...

- Был. Удалили мне голос после контузии на фронте.

Пакиза изумленно вскинула брови:

- Как удалили?

И снова рассмеялся Васиф от души, как давно уже не смеялся. Пакиза погрозила ему пальцем.

- Я ведь почти поверила. Это только ты умеешь говорить самые невероятные вещи серьезно.

- Сейчас это кажется невероятным. Попробуй, скажи кому-нибудь, что Васиф Гасанзаде любит петь. Кто поверит? А ведь пел. На фронте пел. Знаешь, как нужна была песня там... Война ожесточала... Часто и сам не знаешь, доживешь ли до утра или уже подстерегает тебя загнанная в ствол пуля. В сердце боль и ненависть. И вдруг где-то в окопе или в землянке запоет солдат, чтоб тоску разогнать. Сердца отходят, теплеют люди. Смотришь, подтягивают, кто как может. И мне помогали песни. В концлагере иногда от голода, от усталости, чувствуешь, уходят силы, - конец. Вспомнишь песню, самую веселую, самую боевую, под которую на первомайских демонстрациях шагал. И песня по капле отдает тебе волю к жизни, веру в то, что еще можешь бороться. Можешь! Я их собирал, эти песни, как драгоценные зерна. Записывал и берег песни, что родились на войне, И те, которым научили меня партизаны. Когда-нибудь я куплю магнитофон и запишу все, которые помню, люблю. Которым, как верным друзьям, благодарен.

Он вдруг запел негромко, низким, чуть хрипловатым голосом: "Смотрю на твою половину сада, и сердце мое завидует лучу луны, что касается твоего лица..."

Так же внезапно, как начал, оборвал Васиф песню, обнял Пакизу, склонился к губам. Она испугалась, уперлась руками в грудь, крепко сжала губы. Васиф тотчас отпустил ее, заговорил с подчеркнутой строгостью лектора:

- Имейте в виду, уважаемый кандидат наук, под этим озером и вокруг него богатейшие залежи нефти. Антиклинальная полоса, проходящая через Кюровдаг, поворачивает у озера Аджикабул к северу и тянется к Мишовдагу.

Васиф говорил с нарочитой сухостью, как скучающий экскурсовод. Но за голосом, словами угадывалось волнение - он то и дело облизывал сухие, дергающиеся губы.

Пакиза слушала, лукаво улыбаясь, потом хлестнула его по спине камышинкой и побежала к дороге. Васиф догнал ее, схватил за руку.

- Я забыл тебе сказать... Ты однажды влепила мне такую пощечину.

- Я?! Что ты сочиняешь?!

- Вот, чтоб мне с места не сойти! Во сне, правда.

- За что?

- За то, что приревновал без причины.

- А, это другое дело. Правильно сделала!

Васиф схватился за щеку, поморщился.

- Это у тебя так здорово вышло, что до сих пор щека болит.

- Зато будешь знать теперь, что к чему. Урок на будущее.

Она сказала это нарочито назидательно, как учительница, отчитывающая мальчишку. И Васиф увял. Несколько минут он шел молча, что-то тихонько насвистывая. Выбираясь на дорогу, Пакиза споткнулась, он даже руки ей не протянул. Мимо на большой скорости промчалась машина. Яркий луч на мгновение осветил стиснутый упрямый рот, прищуренные глаза Васифа. И снова по лунной дороге поплыли две тени. Пакиза едва поспевала за размашисто шагавшим Васифом. Она замедлила шаги и наконец совсем остановилась. Погруженный в свои мысли, Васиф, казалось, вообще забыл о ее существовании. Вот оглянулся. Пакиза юркнула в тень куста,

- Пакиза!

Она не ответила.

- Пакиза!

Все ближе бегущий шаг.

- Пакиза! Па-ки-за-а-а!

"А-а-а! А-а-а!" - передразнила дорога. Когда он почти поравнялся с кустом, Пакиза выскочила из тьмы, рассмеялась.

- Пакиза... Что ты придумала! В прятки играешь?

- Хотела посмотреть, заметишь ли мое отсутствие? Или ничего, кроме собственной тени... Эх ты, молчун. Вот возьму и умою тебя лунным светом.

Она провела рукой по влажному его лбу. Он схватил ее за плечи, сжал до боли.

- Пакиза! Не могу больше. Объясни, о каком уроке на будущее сказала. Хочу, хочу знать, "что к чему...". Не могу больше. Хватит с меня узлов!

Ладони его все больше сжимают ее плечи. Он повернул ее лицом к луне и увидел мерцающие глаза, вздрагивающие от тихого смеха тонкие ноздри.

- А ты сделай, как Александр Македонский. Гордиев узел помнишь? Никто не мог распутать. Тогда Александр выхватил саблю и разрубил надвое. Жжи-и-ик! И....

Она не договорила. Губы Васифа нашли ее смеющийся рот, выпили недосказанные, ненужные слова. И вот теперь - змея... Больница.

- Куда вы? Без халата! Нельзя. Вернитесь, - кричала ей вслед пожилая медсестра. Пакиза металась по коридору, пока не увидела дверь с табличкой "Главврач".

Навстречу ей поднялся огромного роста человек. Белоснежный, накрахмаленный халат туго обтягивал могучий торс атлета. Из-под шапочки выбивались совершенно седые колечки волос. И весь он был какой-то мохнатый, с кустистыми широкими бровями, курчавыми бакенбардами, короткой каракулевой бородкой.

- Гасанзаде? Лучше. Гораздо лучше. Вы успокойтесь. Только не сейчас. Подождите в приемной! И обязательно халат...

Пакиза благодарно кивнула и поплелась в приемную... Первой, кого она здесь увидела, была Сима. Что-то нехорошее шевельнулось в душе. Сима стояла спиной к ней у окна, по девчоночьи стройная, гибкая, как ящерица, в узком зеленом платье. Как не похожа была она сейчас на ту неуклюжую, в сапогах и комбинезоне Симу, в платке, надвинутом на самые брови. Такой она привыкла видеть ее на промысле.

Тогда еще запомнились продолговатые глаза, насмешливый, изогнутый в уголках рот.

Пакиза ревниво оглядела всю ее, от тонких каблуков до коротких пушистых волос. Зачем она здесь? Кто ее просил? Что это, официальный визит больному начальнику или... Это платье... И яблоки в кульке. Где она успела раздобыть такие сочные яблоки? Неужели?.. Анонимное письмо. "Он и с тобой поступит так же, как со мной..." Надо увидеть ее лицо. Господи, я схожу с ума... Я хочу увидеть ее лицо. Подойти? Чтоб обменяться ничего не значащими любезностями? Какая глупость. Я хочу увидеть ее лицо.

Пакиза пересекла приемную и, обогнув неуклюжий фикус с редкими чахлыми листьями, коснулась тонкого плеча. Сима дернулась, как от электрического тока:

- Что вам?

Пакиза чувствовала, что краснеет от стыда и неловкости.

- Вы к Васифу... Товарищу Гасанзаде?

В глазах Симы, цвета спелого камыша, медленно гасли холодные искры. На скулах заиграл румянец.

- Да. А что?

Пакиза совсем растерялась. Улыбнулась как-то жалко, пробормотала растерянно:

- Я тоже...

"Зачем было начинать этот унизительный разговор. А она, оказывается, красива, эта Сима".

Сима улыбнулась уголками изогнутых губ:

- А что?.. Вам не нравится это? Может, выйдем пока на улицу?

Резкая прямота Симы обескуражила Пакизу. Она покорно пошла за ней до скамьи, стоявшей у края тенистой аллеи.

- Вы... вы любите его? - с трудом выдохнула Пакиза.

- Вы много хотите знать. Ну... допустим. Глаза Симы смотрели, спокойно, с достоинством, а губы все выгибались в улыбке.

"Издевается она надо мной, что ли?"

- Я ехала... Волновалась. И вот сейчас думаю, думаю! Может... нам не надо к нему вместе?

- Нет, почему же. Ему должно быть приятно, - невеселым голосом ответила Сима. - А все приятное, как говорят врачи, помогает быстрому исцелению.

"Она издевается надо мной. Как она смеет!" У Пакизы высохли губы. Перед глазами снова запрыгали строки письма...

- Не знаю... Не знаю. Я, кажется, раздумала. Передайте привет, скажите - пусть поправляется.

Еще немного, и она разревется перед этой дерзкой молодой женщиной.

- Пожалуйста. В отличие от вас, я уверена, он будет рад моему приходу. Вы знаете, ему было бы гораздо хуже. Это я высосала яд. Я. Врач, который делал укол, похвалил меня.

Сима разгладила платье на коленях. Пакиза увидела ее руки. Некрасивые, почти мужские руки эти, видно, никогда не знали маникюра. В ссадинах, с коротко остриженными ногтями, они казались почти грязными от загара и трещинок.

Пакиза невольно подобрала в кулак свои холеные наманикюренные пальцы. Ей почему-то стало легче. Было что-то прямое, честное в сильных, грубоватых ладонях Симы.

- Так и передайте. Пусть поправляется. А я, может, потом... Мне кажется...

Сима вскочила резко, зеленым вихрем крутанулось платье.

- Не знаю, что вам там кажется... Но сейчас не время валять дурака. Не умею я всякие благородные фигли-мигли разыгрывать. Пошли!

И, взяв слабо сопротивлявшуюся Пакизу за руку, она почти потащила ее по ступенькам входа в приемную,

- Одевайтесь!

Сунула Пакизе в руки халат, взятый у медсестры, облачилась сама в какой-то балахон с завязками и, подхватив забытую Пакизой сумочку, неумело затопала на высоких каблуках по дорожке коридора.

Визит Балахана был короткий - он деловито осведомился о состоянии Васифа, зачем-то потрогал пружинный матрац, рассказал пару анекдотов и, строго-настрого приказав Васифу не торопиться с выпиской; беречь здоровье, выплыл из палаты,

"Вот опять, - с раздражением подумал Васиф, - кажется, ничего плохого человек не сделал. Наоборот, узнал о беде, специально гнал машину из города. Почему же меня раздражает даже звук его голоса? И на душе мутно - лучше бы не приходил. Неужели меня раздражает его удачливость, легкость, неизменное жизнелюбие? Да, да, он удачлив, за что ни возьмется - все складывается как его душе угодно".

Удачливость... Чем иначе объяснить этот случай с газетой? Свежий номер "Коммуниста" принес ему Myстафа прямо на буровую. "На, почитай. Тебе полезно". - "Ты что, добровольно в почтальоны записался?" - пошутил еще Васиф. Мустафа ушел, не ответил на шутку, В перерыве Васиф развернул газету и увидел статью Балахана, разверстанную на два подвала. "Ширван сокровищница черного золота". Вот и тогда... Читал, вроде все правильно, даже цитаты хрестоматийные, как кирпичи, подпирают каждый абзац. А прочел, и такое же смутное раздражение не покидало его целый день. Все правильно. Ширван - кладовая нефтяных ресурсов. Но об этом ведь каждый школьник уже знает. И о перспективах, и об энтузиазме изыскателей знает. И портреты первых проходчиков все газеты печатали. Но Балахан так часто, чуть ли не через строчку писал "мы", "мы", "мы". Мы открыли. Мы решили. Мы взяли обязательства. Мы дадим к концу пятилетки родине... И за этим "мы" представлялся крупный ученый, не позволяющий себе ни разу сказать "я". Но "я" читалось, угадывалось, звучало веско, авторитетно.

Здорово это у него получилось. А на деле что он знал о Ширване, Балахан? Справками и отчетами замучил все управление. А-а-а, вот для чего нужны были ему эти бумажки, над которыми допоздна сидел Амирзаде. Вот кто имеет моральное право на это значительное "мы". Человек, знающий Ширван на ощупь и по запаху, каждую пядь земли. Через несколько дней встретив Балахана на промысле, Васиф ни словом не обмолвился о статье. Поговорили о том о сем... Васиф торопился в лабораторию. И тут Балахан не выдержал.

- Занят ты, вижу, даже вон побриться сегодня не успел. Газеты хоть просматриваешь?

- Ты это о чем? - прикинулся Васиф.

- Статью мою... Целый месяц ходили за мной корреспонденты.

- А-а-а... Ты о статье. Как же, как же. Читал.

- Говорят, все газеты республиканские перепечатать должны. Дело государственное...

Васиф рассмеялся:

- Конечно, конечно, бэбэ. Ты, как говорится, не меняешься. Где плов, там ты тамада, бэбэ.

- Опять тебе что-то не нравится? Меняюсь, дорогой, еще как меняюсь. Школа жизни учит. Рождается человек кристально чистым, как страницы ненаписанной книги. Политику постигаешь с годами.

- Какая уж тут "политика". Хитрость - это точнее будет. Ты всегда был себе на уме, бэбэ, наверное, с пеленок. Помнишь, как в классе контрольную устроили по рассказу Ахвердиева "Бомба"? Никогда не забуду... Ты у меня переписал слово в слово. Учитель тогда нас обоих поднял, спросил: кто у кого сдул? Мы молчали. Тогда он пригрозил к директору отправить. Ты таким ягненком прикинулся: "Васиф попросил, я его выручил, мюаллим". Он умный был, Фархад-мюаллим. Тебе поставил пять, мне двойку. Несколько раз потом спрашивал меня: "Ты ничего не хочешь мне сказать, Васиф?" А что ему скажешь...

- Ну и память у тебя, бэбэ! Откуда только ты все это выкапываешь? Я почти забыл...

- Ты предал меня тогда, бэбэ, а такое до конца помнится. Это самая твоя "школа жизни".

Балахан пригладил усы, улыбнулся напряженно:

- Эх, детство, детство...

Нет, не лежит душа к Балахану. Правда, сегодняшняя встреча была теплее. Что делать, не ссориться же каждый раз с человеком, который всегда с добром к тебе идет. Разве не встречал он, Васиф, среди своих знакомых людей куда более грешных, чем тщеславный Балахан. По сути говоря, он добродушен, не мстителен. Никогда не обижается.

Васиф встал, походил по палате. Но настроение от этого не улучшилось.

Он с отвращением проглотил оставленное медсестрой лекарство. Что они его здесь держат? Синева вокруг укуса проходит, отечность спала. Температура нормальная. Обрадовались, - почти пустая больница. Обхаживают, как тяжелобольного. Пухленькая медсестра-практикантка собралась было кормить его с ложечки. Он так посмотрел на нее, что она, как мышь, шмыгнула за дверь. Надоело! Лежишь здесь, как пень, а там на буровой...

Васиф закрыл глаза. Нет, не спится. Сколько можно спать. Посмотрел на трещину под потолком. Если прищурить глаза, чтоб убрать с поля зрения печку, увидишь контур Великобритании. Ну, точно. И где-то рядом даже Ирландия. Надоело... Стены гладкие, белые. С ума сойти можно. Как там, на буровой?.. А славный человечек эта Сима. Добрая. Только ли добрая? Какая она была в машине "Скорой помощи". Глазищи огромные, губы побелели. И все спрашивала что-то у этой сонной курицы, медсестры. Только ли доброта вызвала в ней такую решимость? До сих пор на коже следы ее зубов... Ни черта я не научился разбираться в людях. Придирался по мелочам к Симе. А она ночью бежала через степь, чтоб не предали меня, не подвели. А Пакиза? Смогла бы так? Нежная, ее обидеть легко. Сима прямая, острая, как лезвие ножа. С горчинкой. Сима знает цену каждому заработанному рублю, почем фунт лиха. Пакиза... Молодой, подающий надежды ученый. Руки белые, мягкие. Губы прохладные. Какая она была тогда под луной, на ночной дороге...

Кто там шепчется за дверью?

Подтолкнув вперед Пакизу, Сима медленно закрывала за собой дверь палаты.

- Привет, товарищ геолог!

- Что это, бред? Галлюцинация?

Опираясь на здоровую руку, Васиф привстал с подушек.

18

Разные люди по-разному спрашивали Васифа за рубежом-откуда он? Отвечал коротко - "советский гражданин". Когда об этом же спрашивали его в России, он называл себя бакинцем. Но нигде не говорил, что родился и вырос в Раманах. Кто знал Раманы, если такого названия ни на одной карте Советского Союза нет... Но когда он говорил или думал о родине, ему представлялись именно Раманы, небольшой холмистый поселок, где каждый уголок, остатки старой крепости, озеро, подернутое нефтью, маслянистые, ржавые от нефти уголки меж сложенными из камня заборами - все, каждая малость бесконечно дорога его сердцу.

Когда-то село славилось сочным ароматным виноградом, медово-сладким инжиром. Но впоследствии зеленый этот участок со всех сторон потеснили буровые, сосущие нефть. Казалось, все здесь пропитано нефтью. Земля, дома, зачахшие сады. И люди...

Но для Васифа, немало повидавшего в годы странствий, родной поселок был прекрасней всех столиц мира.

В далекие времена Раманинская крепость, заложенная в четырнадцатом веке, являлась бастионом одного из бакинских ханств. Вокруг стен крепости полегло немало захватчиков. Зарастали травой одни могильные холмы, появлялись другие.

В годы царского произвола поселок на отшибе стал прибежищем тайных сходок подпольщиков, революционно настроенных рабочих. Ржали сытые жандармские кони меж могильных камней, метались под каменными стенами крики смертельно раненных... И снова свистит ветер в проемах старой крепости, заросшей бурьяном.

Вернувшись на родину, долго плутал Васиф по кладбищу, так и не сумев разыскать могилы отца и матери. Пришлось обратиться за помощью к Оруджгулу.

На первую премию, полученную в Кюровдаге, он установил надгробные камни на их могилах...

- Вот здесь. - Васиф подвел Пакизу к скромным плитам из камня.

Пакиза положила на каждый по букетику нарциссов.

И здесь, в этом печальном углу, чувствовалось дыхание весны. В буйной зелени меж надгробных камней заполыхали головки маков, на голых еще ветках деревьев шумно возилась стая скворцов. Ссутулился, будто меньше ростом стал Васиф рядом с дорогими могилами.

- Не надо так... Посмотри вокруг, сколько смысла в этом весеннем дне.

Васиф кивнул ей, потер дергающуюся бровь.

- Я понимаю, когда-нибудь это случилось бы, смерть неминуема. Но как подумаю, что умерла она, оплакивая меня, не могу смириться. Если бы хоть знала, что жив я, жив! Сейчас, в эту минуту, я готов молиться о том, чтоб дошел до матери мой голос, твоя улыбка, наше счастье. Хорошо, сказку придумали люди о "том свете". О награде за наземные муки и возмездие за зло. - Он медленно оглядел кладбище. - Сколько поколений здесь, сколько людей... Волновались, любили, ненавидели, А сейчас лежат рядом. Друзья и враги.

И верно послужившие людям, и предатели. И солнце одинаково греет их могилы, и цветы одинаково распускаются. Здесь есть и могила негодяя Абдулали*. Того самого, что брата своего двоюродного, Мустафу, выследил и подло убил. Одно утешение - мало таких.

______________ * Персонаж из повести "Усатый ага".

- Смотри, Васиф, и здесь нефть!

- А-а, это остатки озера, где мальчишками добывали нефть, чтоб заработать несколько грошей. Можно сказать, хлеб насущный давало нам это озеро. И домой топливо отсюда таскали.

- Да, я помню. Ты говорил. И про Ибиша помню, который утонул здесь, охотясь за куликом. А где остальные - ну, те, что с тобой бегали на озеро?

- Одни не вернулись с войны, другие работают. Знаешь Героя Труда Баба Бабазаде? Он из тех, кто открывал Бузовнинское месторождение.

Задумавшись, Васиф медленно шел вдоль крепостных стен. Пакиза дернула его за палец.

- Ну, что голову повесил? Смотри, даже старая крепость готовилась к встрече с тобой! Все дыры в ее благородных стенах залатаны, даже бойницы реставрированы. И все для чего? Чтоб только ты обрадовался, вернувшись домой!

Разговаривая, они поднялись по осыпающимся ступенькам на крепостные стены, откуда открывалась панорама промыслов. Васиф попытался разглядеть вдали свой старый дом, но его заслонили новые многоэтажные здания, автоматически управляемые буровые.

- Нет, я должен его найти, - пробормотал он и увлек Пакизу вниз, в поселок.

Пакиза уже начала спотыкаться от усталости, когда Васиф наконец привел ее к старому большому дому.

- Здесь! - Голос его дрогнул. - Вот эти два окна с белыми занавесками. Только занавески другие. У нас были розовые, ситцевые. И герань у мамы цвела на окошке. - Он заглянул во двор, где возилась детвора. - А дерево, наше тутовое дерево, высохло. Как видишь, пенек один остался. - Он снова помрачнел. - И мальчишки другие, и двор чужой стал.

- У меня болят ноги, - устало сказала Пакиза. - У меня скоро все заболит от твоего настроения. Я вот еще послушаю, послушаю и зареву.

Васиф улыбнулся, обнял ее за плечи.

- Прости, родная. Что делать, это моя первая встреча с весной, с поселком, с этими вот окнами...

Вскарабкались на выступы. Пакиза присела на траву, скинула новенькие лодочки.

- А теперь вспомни что-нибудь веселое.

- Внимание! - Васиф нагнулся, сорвал цветок одуванчика. - Смотри, как похожи на солнечные лучи его лепестки. Я вспомнил, как любила убегать сюда с нами Сейяра. Вы тогда жили тоже здесь, в Раманах. Ты еще была совсем маленькая, топать начинала. А мы... все мальчишки, были влюблены в Сейяру. Она нам ни в чем не уступала, лазила по скалам, как коза. Случалось, и в драки лезла. Так кулаками работала, будь здоров! Однажды заявила, что ей нужен букет цветов, в школу отнести на праздник. Ну, мы, как верные рыцари, бросились на скалы. А она идет себе внизу, косички заплетает, расплетает. Я первый принес ей букетик одуванчиков. Все коленки расцарапал. Протягиваю. Жду благодарности. А она губы поджала, покрутила мой букетик и отбросила. Такое меня зло взяло! "Ты что, говорю, сума сошла?" Она встала, плечиком дернула. "Ненавижу, говорит, эти желтые цветы". - "Почему?" - "Желтый цвет нехороший, несчастливый". Я глаза вытаращил. "Какой такой несчастливый?" "К измене", - говорит. "А какой счастливый?" - спрашиваю. "Красный, говорит. - Красный - это любовь". И пошла домой. В этот вечер я для нее оборвал первые, только что распустившиеся в саду у соседа, розы. Ну и всыпал мне за это отец. Но... как видишь, не помогло.

- Вот сейчас встану и надеру тебе уши за такие приятные подробности.

Пакиза встала, но Васиф в несколько прыжков поднялся еще выше.

- А, испугался?! Для Сейяры он цветы рвал, а меня таскает по скалам, упиваясь воспоминаниями.

Через несколько минут Васиф вернулся и протянул ей маленький, не успевший еще распустить лепестки тюльпан.

- Я всегда любил тюльпаны и никогда еще не дарил никому. Тебе первой. Когда-то их было здесь много-много. А сейчас нефть глушит. Как обещают наши градостроители, в будущем весь Апшерон будет цветущим садом. Каждый клочок земли, не занятый буровыми, будет озеленен. Дожить бы, увидеть... Леса нефтяных вышек вперемежку с зелеными парками. Как ты думаешь, мы придем с тобой сюда через много лет?

- Как ты смеешь сомневаться? - сердито ответила Пакиза. - Я притащу с собой всех своих внуков и покажу это историческое место. И скажу им, что на этой скале... На этой скале один сумасшедший раманинец...

Поцелуй Васифа помешал ей договорить.

19

В белом платье, с сверкающей волной черных волос, свободно падающих на плечи, Пакиза была очень хороша. Прохожие глядели ей вслед, и даже старики, поглаживая осанистые бороды, восторженно цокали языками. Две девушки с промысловой конторы недобро улыбнулись, здороваясь, а потом зашептались голова к голове.

"Не на работу, девчонки, иду. К любимому... Не судите строго, девчонки..."

Дверь в квартиру Васифа была полуоткрыта.

Пакиза постучала.

Ни звука. Она постучала сильней. Никого. "Неужели, не окрепнув еще после болезни ушел куда-нибудь?"

Поколебавшись, она осторожно скользнула в дверь. Комнаты неприятно удивили пустотой, необжитостью.

"Наверное, спит в маленькой комнате. Сейчас я его разбужу".

Она положила на стол сумочку и свертки, подошла к сундуку.

"Динг-динг-длинг, - пропел замок. - Динг-динг-длинг".

Васиф, вернувшись от соседа, с порога наблюдал эту забавную сценку, а замок все пел, пел.

- Кто посмел нарушить покой волшебного сундука? - грозно пророкотал его голос в пустой комнате.

Обернувшись, Пакиза торжественно вскинула над головой массивный ключ.

- О повелитель недр, земных духов, степей и гор! В моих руках ключ от твоего сердца.

Васиф церемонно раскланялся, сложив руки у груди.

- Властью, мне данной от бога, разрешаю тебе хранить ключ.

- Да не сменишь ты милость на гнев, - едва сдерживая смех, в тон ему ответила Пакиза. - Да не откажешься ты отведать халвы, которую прислала тебе мать моя Наджиба, и еще пирожков теплых с мясом и жареного цыпленка, приготовленных руками сестер моих - Сейяры и Перване...

- Сестер? Обеих? - вырвалось у Васифа.

Пакиза важно кивнула и уселась на сундук. Васиф смотрел на нее издали, будто все еще не веря, что Пакиза здесь, рядом, в нескольких шагах. И никуда не торопится, и не надо ничего выяснять.

- Ты очень красивая, Пакиза, - серьезно сказал он. - Очень. Может быть, только ради этого стоило из поколения в поколение беречь этот сундук... Хранить в нем самое ценное. Терять и обретать. Чтоб ты наконец пришла посидеть на его крышке...

Пакиза смущенно отодвинула кулечек. Васиф подошел ближе.

- А вообще не думай, раз красивая, так тебе одной сласти.

Васиф отломил кусочек халвы, круглый, как кюфта*.

______________ * Кюфта - блюдо наподобие тефтелей.

- Пах, пах, пах... Чудо! Тает во рту. Не зря воспевали ее ашуги, говорили - бодрит человека этот букет пряностей, вселяет душевный подъем. И... дарит любовь.

- Вот этого не слыхала.

- А что ты знаешь? Разве ты умеешь готовить такую вкусную халву, как Наджиба-хала? Этим секретом владеют только старые хозяйки. Сколько раз удивлялся - обедаешь в лучшем ресторане... Если голодный, все кажется хорошо. Но вот попадешь в дом, где хорошая хозяйка угощает тебя теми же блюдами, - готов в три раза больше съесть, так все вкусно.

- А ты, я вижу, любишь побаловать себя. Смотри, как разбирается. Но ничего. Подожди, кончу диссертацию, займусь хозяйством. Все-таки кандидат наук у кухонной плиты - это очень солидно. Подожди, я так научусь готовить сама Наджиба-хала позавидует и придет ко мне на повышение квалификации.

- "Подожди, подожди"... - передразнил ее Васиф. - Когда это еще будет! Сначала кандидатская, потом докторская. Потом еще что-нибудь придумаешь.

- Боишься, состарюсь? Не смей так думать! Я никогда не состарюсь! пылко воскликнула Пакиза.

- Ну, дай бог, как говорится. А теперь моя очередь хвастать угощением.

- Интересно... Печенье или напиток?

- Ни то, ни другое. Думай, волшебница, думай!

- Фрукты... Арбуз...

- Холодно!

- Подсолнух?

- Теплее.

- Орехи?

- Еще теплее. Почти совсем тепло.

- Уточняю - мелкие орехи. И вообще, сейчас лопну от нетерпения.

- Ну хорошо. Жалко тебя. Сейчас.

Васиф прошел на кухню и вернулся, потряхивая мешочком.

- Принимай дары Сибири! Кедровые орехи.

Василий Матвеевич прислал.

- А что, вкусно. В Москве однажды пробовала.

- А вообще не знаю, нравится ли тебе? Это лакомство белок.

- Нравится, нравится! У этих зверьков недурной вкус... Правда, я никогда не видела их близко.

- Хочешь, я познакомлю тебя с ней? Прошу внимания! Раз! Два Три!

Васиф жестом фокусника извлек из мешка чучело пушистой белки с кедровой шишкой в лапках.

- Какая прелесть! - Пакиза соскочила с сундука, осторожно взяла в руки зверька с длинным пушистым хвостом. - А еще что? - Она с любопытством заглянула в мешок. - Нет ли там медведя?

- Медведя нет, но есть письмо. Слушай, что пишет дед Сережки:

"Дорогой Васиф! Горячий сибирский привет из Маркова. У нас неожиданно потеплело. Минус пятнадцать. Может, это от твоих солнечных фруктов? Вспомнились мне сады апшеронские, так потянуло в ваши края. Из айвы невестка моя сварила варенье - во рту тает. А уж ароматное какое! Решили припрятать для праздников, для самых дорогих гостей. Вы там избалованы всем этим великолепием, но и у нас кое-что вам, бакинцам, в диковину. Наталья шлет вам чернику с сахаром и кедровые орехи. Помним, как ты любил их грызть. Шлет тебе гостинец и Сережка. Большой стал, неслух, все норовит по-своему. Говорит, вот подрасту еще немного - и айда на Кавказ, к дяде Васифу. Будь здоров, дорогой, а случись, соберешься в наши края, не гостем будешь, а родным человеком. Ты это всегда помни. Кланяются тебе Андрей и Наталья, здоровья желают, счастья.

Василий".

Пакиза наблюдала за Васифом, думала о том, как преображает радость его строгое, замкнутое лицо. Впрочем, он вовсе не замкнутый в том смысле, как обычно понимают это люди. Разве не распахнута душа его навстречу искренней привязанности, истинной дружбе?

Они с удовольствием принялись грызть орешки, пока Пакиза не вспомнила об упомянутой в письме чернике.

- А что за черника? Припрятал, наверно, от меня, чтоб в одиночку насладиться?

- Бери уж. Только это не варенье. Чтобы сохранить витамины во всей их животворной свежести, чернику просто пересыпают сахаром. Я бы, конечно, с удовольствием съел в одиночку, но куда от тебя денешься...

- Никуда не денешься! Сейчас вот заварю чай... А ты накрой на стол.

Она умчалась на кухню. Васиф, затаив дыхание, прислушивался к ее возне, к шутливой воркотне. "Как это хорошо, просто у нее получилось - "сейчас заварю чай". Он не просил. Он только в душе хотел этого... Значит, легко ей в стенах моего дома. Неужели конец мытарствам? И этот первый чай, приготовленный ее руками, да не будет последним".

Пакиза вошла, неся на дощечке два стакана крепкого чая, сосредоточенная, с растрепавшейся от усердия прической.

- Ты сегодня какая-то... особенная.

- Хуже или лучше?

- Как тебе сказать? Как муха в молоке, в этом белом платье. И все время шутишь. А ты знаешь, мне в последнее время часто говорят, что я изменился. Разговорчивей стал, что ли... Веселей.

- Ну и хорошо! Признаться, я вначале немного побаивалась тебя. Понимала, что ты в душе не такой. И все-таки... Но я понимала...

Она смело посмотрела ему в глаза. Васиф в ответ тихонько погладил ее пальцы и продолжал:

- Конечно, ничего не проходит бесследно. Я и сейчас нередко ловлю себя на недоверии к людям. Тебе могу признаться. Вот, бывает, человек шутит со мной или расспрашивает участливо - каково мне живется? Я слушаю, а сам пытаюсь угадать, насколько он искренен, не спрятал ли камня за пазухой.

- Ты не говори так! Ты такой, какой нужен мне. И разве не сказал один из турецких поэтов: "В твоих суровых глазах таится роса милосердия"?

- Не знаю... Мне запомнились строки Мушфига. Ты, наверное, слыхала песню:

Жалости достоин мрачный,

Добрая улыбка украшает человека...

Пакиза огляделась:

- О ком ты говоришь, Васиф? Никакой мрачной личности среди нас нет. Сегодня здесь я, ты, твои сибирские друзья...

Она сказала это так серьезно, что Васиф рассмеялся.

- Вот, вот. Смеешься? Делай это, пожалуйста, чаще!

- Твой персональный заказ? Постараюсь. Но это во многом зависит от тебя. - Он погладил теплую ладошку Пакизы. - Когда ты рядом, у меня на душе спокойно, легко. Но, знаешь... не всегда улыбчивый, веселый человек добродушен. Бывает за мнимой ласковостью столько хитрости, изворотливой лжи. Вот возьми моего двоюродного брата Балахана. И говорит сладко, и живет как будто широко, открыто...

- Не нравится мне твой Балахан, - резко прервала его Пакиза и даже отодвинулась на край солнечного квадрата, что золотистым ковром расстелился на полу. Над пушистой ее головой замельтешили искорки пылинок.

Васиф продолжал, подтянув колени к подбородку:

- Иногда думаю, думаю... По всему выходит - близкий он мне человек. Заботится, все старается меня получше устроить. Искренне старается.

- Да что ты, не чувствуешь? - Пакиза поболтала ложечкой в пустом стакане. - У меня всегда такое впечатление, что Балахан твой играет какую-то придуманную роль. И игре этой нет конца. И он уже привык, не может остановиться, жить иначе.

- Черт его знает. Нельзя же вечно играть. Самому маститому актеру нужен отдых за кулисами. А может быть, я ошибаюсь, слишком строго сужу?

- Не ошибаешься. Не хотела я тебе говорить, но... - Пакиза провела пальцем по краю стакана. - Просто не хотела настроение тебе портить. Как-то встретились мы на остановке около института. Раньше раскланивались, и все. А в этот раз он поздоровался со мной за руку, глаза, как у кота, когда на масло смотрит: "Пакиза, милая, если бы ты знала, как часто я думаю о тебе, просто сказать все не решался... Ты такая серьезная, скромная, не похожа на нынешних вертихвосток. День ото дня на глазах хорошеешь. Все думаю: кому такая золотая девушка достанется? Недавно узнал: невестой стала нашего дорогого халаоглы! Так обрадовался, как будто весь мир мне подарили. Не забывай, душа моя, отныне мы родственники. Васиф человек достойный. Не потому хвалю, что двоюродный брат, не думай. Чего он только, бедняга, не натерпелся... Правда, изменился. Странности в характере появились, никогда не знаешь, что ему в голову придет выкинуть, но... достойный человек. Жаль только, намного старше тебя..." Слушала, а у самой кипит все. "Спасибо вам, говорю, за добрые слова о Васифе. Но зря стараетесь. У меня свои глаза есть". Он не ожидал, даже смутился. "Нет, нет, вы, кажется, не так меня поняли. Я только хотел сказать, что выбор ваш правильный. С таким не пропадешь, все вынесет". Представляешь, какой гадкий, скользкий человек. И все с улыбкой, как будто с усов мед стекает.

Васифа не удивил рассказ Пакизы. Уж очень все это было похоже на Балахана. Но оттого, что он в близкие родственники навязывается, стало как-то неприятно. Подальше бы увести, оградить Пакизу от его родственных забот.

- Что ж, Пакиза, такой уж лукавый человек.

- Не лукавый, а опасный. Неужели ты так плохо разбираешься в людях? Признаюсь тебе: когда он с этой своей приклеенной улыбкой лезет тебе в душу, страшновато становится.

Заметив, что Васиф вертит в ладонях пустой стакан,

Пакиза налила ему свежего чая. Васиф поймал ее руку, прижался губами к темному пуху родимого пятнышка.

- Спасибо тебе. Спасибо за то, что с тобой могу думать вслух... не выбирая слов. Как из души льется. Это ты мне подарила. - Он помолчал. Слушай. Вот позавчера было совещание в городе. Задели вопрос и о клеветниках. Ну конечно, предложили выступить мне. А что говорить? Махать руками после драки? Повторять уже известное, чтоб опять растревожить только начинающее заживать? В общем, отказался. Вдруг смотрю - на трибуне Балахан. Лицо суровое, слова как раскаленный металл. Такую речь закатил! Он, Балахан, дескать, настрадался. И блестящие его способности зажимали, и всячески унижали. Я слушал, ушам своим не верил. Так нагло, так убедительно лгал. Оказывается, мы, вдали от родных мест, блаженствовали, а Балахан здесь страдал. Как говорится, вор так закричал, что у честного человека сердце лопнуло от жалости. Как это у него получается, ума не приложу.

Васиф возбужденно заходил по комнате. И чтоб хоть немного успокоить его, отвлечь, Пакиза незаметно повернула ключ в замке сундука.

Длинг-донг-динг...

Васиф понимающе улыбнулся. Сел на подоконник, распахнул окно. Пакиза подошла ближе, поскребла ногтем пятнышко на стекле.

- Послушай, Васиф. Я не могу похвастать большим жизненным опытом. Но вот часто слушаю тебя и удивляюсь. Иногда, говорят, горе делает людей недоверчивыми, злыми. А ты... наивен, будто не тебя обманывали столько раз...

В дверь постучали. Это был парнишка-курьер из промысловой конторы.

- Вас, товарищ геолог... Ищут. Звонили из отдела кадров. В военкомат вызывают. Вот. - Он протянул повестку.

- Хорошо, спасибо.

Васиф выглянул в окно, делая вид, что рассматривает что-то на улице.

- Васиф!

Когда он обернулся, у Пакизы заныло сердце от его мгновенно увядшего, посеревшего лица. Почувствовала: не надо приставать с расспросами, что-то случилось. Недобрую весть принес клочок бумаги. Рассказывая об отце, Васиф не раз с мягкой улыбкой вспоминал, как легко было отвлечь Усатого агу от беспокойных дум. Да и сам он такой, стоило только умело завести разговор на излюбленную тему - об отце, подкинуть пару "провокационных" вопросов о раманинских промыслах, вспомнить Италию, партизанский отряд... Он легко загорался, если коснуться проблемы глубоких пластов. Пакиза заговорила о нашумевшей статье известного советского геолога, посвященной этому вопросу...

Васиф вяло отмахнулся, уперся взглядом в стену.

Она снова повернула ключ в скважине сундука, он пропел свое "длинг-донг". Но Васиф даже не улыбнулся. Она подошла, ткнулась подбородком в его плечо.

- Разве я не самый близкий тебе человек?

Он долго смотрел на нее измученными, потухшими глазами.

- Хорошо. Ты хочешь знать все? Нет, нет, не перебивай... Я расскажу. Слушай... Я давно знал, что здесь в глубоко залегающих пластах есть нефть. Мало кто верил, а я твердил об этом где только мог. Я был как одержимый тогда. И еще несколько таких, как я, нашлось. Но бурение глубоких скважин на северо-западных и юго-восточных участках шло туго. А потом и совсем... Нашлись солидные опровергатели. Знаешь, всегда есть такие, которым только бы прожить поспокойней на квартальных премиях. - Васиф сжал кулаки, заметался от стены к стене. - Ненавижу таких! И тогда ненавидел, гнул свое, настаивал на необходимости продолжать разведку. Придумал даже кое-что новое в технологии бурения. Какой бой пришлось выдержать, прежде чем разрешили продолжать бурить одну-единственную скважину. Остальные все-таки закрыли. А я был счастлив! Я мог работать сутками. Авария случилась, когда пройти оставалось совсем немного. Что тут началось! Комиссия за комиссией... Меня обвинили в халатности, в расточительстве государственных средств. В общем... Злодеем меня сделали. А тут еще анонимки посыпались. Какая-то сволочь... Разными почерками, а все об одном. Будто я в тесной компании не раз говорил, что не верю в нефть. А нужно мне, дескать, все для карьеры, для шума вокруг себя, для газет... Сколько раз уже потом, даже во сне, руки мои сжимались на шее этого невидимого гада. В общем, суд был короткий... - Васиф уперся кулаками в стену, замотал головой. - Теперь ты знаешь все...

Пакиза сбегала на кухню, плеснула в лицо холодной водой. Но разве остудишь горечь, что жжет сердце, как предчувствие непоправимой беды.

Когда вернулась в комнату, Васиф сидел на сундуке свесив руки меж колен.

- Васиф! - она тряхнула его за плечи. - Но неужели ты не знаешь, не подозреваешь?.. Ты же в итоге оказался прав! Сегодня Ширванские залежи дают столько нефти!

- Не знаю. Не знаю. Никогда не думал, что у меня могут быть враги. В приговоре была строчка "за умышленно нанесенный ущерб"... Хорошо, хоть Акоп и другие товарищи не пострадали. Мы вместе работали. Они долго хлопотали за меня, не помогло. Ну... ничего... Главное, я оказался прав.

- А что за повестку ты сейчас получил? - осторожно спросила Пакиза.

- Повестку? В военкомат. - Он потер лоб. - Тогда, после тех анонимок, тоже мальчишка-рассыльный принес совершенно безобидную повестку. Поэтому накатили старое. Ну что ж... Надо идти, посмотреть, какой сюрприз ждет на этот раз.

- Не волнуйся. Сейчас многих на месячные сборы вызывают. Может быть...

На кухне хлопнула форточка. Васиф вздрогнул, соскочил с сундука, заметался по комнате.

- Васиф... Успокойся. А вдруг... Вдруг что-нибудь неожиданно приятное.

- Приятное? - с иронией спросил он. - Уж не думаешь ли ты, что мне преподнесут золотые часы с дарственной надписью?

Он схватил с гвоздя пиджак.

- Подожди меня. Я быстро вернусь.

- Нет, Васиф. Я пойду вместе с тобой. Не хмурься, пожалуйста, не возражай. Пошли. Нет, стой. Где твой галстук?

В приемной военкомата не было ни души. Васиф только подошел к кабинету военкома, как оттуда стремительно вышел невысокий щуплый мужчина в кителе без погон. Тонкий нос его едва удерживал массивные очки в роговой оправе.

- Простите, вы вызывали меня?

Не взглянув в сторону Васифа, очкастый небрежно буркнул:

- Через час. На перерыве все.

Васиф поморщился.

- Вот не везет. Может, вы хоть объясните... По какому вопросу?

Костистый палец вернул сползшие очки на переносицу.

- Наверное, по вашему заявлению.

Васиф беспокойно дернулся ему навстречу.

- Я... Заявление? Никакого заявления я не подавал.

- Не знаю, не знаю. После перерыва.

Пакиза тихонько оттянула его в угол, под старые, еще военного образца плакаты.

- Возьми себя в руки. Какое-то недоразумение. Давай выйдем. Я не отпущу тебя одного никуда.

- Не отпускай. Думаешь, я без тебя могу? - Он прижал ее руку локтем и, как ему казалось, украдкой посмотрел на часы.

Пакиза принялась рассказывать что-то смешное о чудачествах своего профессора, Васиф рассеянно кивал, потихоньку поглядывал на циферблат часов.

- Пора.

Он ушел, она устало опустилась на скамью. Десять. Двадцать. Сорок минут. Васифа все не было.

Еще двадцать.

Как взволновал его этот вызов. Зачем он им понадобился? Вдруг действительно что-нибудь неприятное? Еще вспылит, наговорит лишнего. Правда, он быстро отходит, совсем не злопамятный. С ним трудно только людям неискренним. Прям до резкости. "Самостоятельный человек, - как говорит мама. - Не из тех, кто любит приволокнуться за каждой смазливой женщиной. И себя уважает. Хорошим мужем будет".

Мама как-то сердечно к нему относится. Даже Перване и та перестала насмешничать. Помогает маме готовить приданое для Пакизы, носится по магазинам в поисках шелковых покрывал. А Сейяра... Только недавно узнала Пакиза, что Васиф и Сейяра были помолвлены по старинному обычаю, чуть не с пеленок. Но ведь она, Пакиза, не отняла у сестры возлюбленного. Сейяра не ждала все эти годы Васифа. Полюбила другого, вышла замуж... Нет, Пакиза не опустит глаза перед сестрой.

Совесть ее чиста. Мама уже стегает одеяло, что-то перебирает в сундуках. К свадьбе готовится.

Пакиза смущенно огляделась, будто кто-то мог подслушать ее мысли.

Где же Васиф? Может быть, ее часы спешат? Сняла, повертела, приложила к уху свои золотые часики. И вдруг увидела Васифа. Он стоял у входа взъерошенный, со сбитым набок галстуком. Стоял и улыбался ей хмельной, сумасшедшей улыбкой.

Птицей взлетела по ступенькам Пакиза.

- Ордена... Мои ордена. Возвращают.

- Но ты говоришь, не писал...

- Это сделал Мустафа. Парторг наш. Втайне от меня. В Москву написал. Точно указал, в каких частях я служил, на каких фронтах воевал. А я - то, я - то... - Васиф хлопнул себя по лбу. - Если бы ты знала, какая дрянь лезла мне в голову, когда Мустафа донимал меня вопросами. Что только не передумал! Ходить к нему перестал. Нет, ты только подумай! Ни словом не обмолвился. Ничего не обещал. Взял и сделал такое трудное дело.

- Когда же... - начала было Пакиза.

Васиф достал из кармана коробочку.

- Вот. Один уже вручили. И две медали.

На светлом атласе алела Красная Звезда. Васиф долго держал ее на ладони.

- Какой день сегодня, Пакиза! - вдруг воскликнул Васиф. - Сначала ты приехала. Потом этот вызов. И снова ты рядом в самые тревожные минуты. Знаешь что? Сейчас же пойдем к Мустафе. Сейчас же! Удивительный человек. Я ведь про ордена только с Балаханом говорил. Такая минута была искренняя. А он вместо... Он достал мне свои ордена. "На что тебе эти железки?" И смахнул, помню, в ящик стола. А Мустафа... Идем.

- Нет, Васиф. Лучше без меня сходи. Неудобно вдвоем.

- Неудобно?

Он схватил ее лицо в ладони и поцеловал в глаза, не обращая внимания на прохожих, поцеловал прямо под солнцем, словно призывая весь мир в свидетели своего счастья.

- Тебе все еще неудобно, любимая? Ты же обещала, никуда меня не отпускать одного. Мы ненадолго.

- Ну что за спешка, почему тебе не терпится навестить Мустафу?

- Серьезное дело, понимаешь. Надо повидаться с Гюндузом.

- С кем?

- С Гюндузом. Сыном Мустафы. Был у меня однажды серьезный разговор с мальчишкой. Упрекнул меня парень - как же так, говорит, воевать воевали, фашистов били, а орденов у вас нет. У папы есть, а у вас нет. Что я мог тогда объяснить ему? А сегодня представлюсь. Смотри, скажу, не хуже других воевал. Пожалуйста, пойдем. А оттуда найдем машину - и в город, к Наджибе-хала. Мне всегда хочется именно ей принести самое хорошее. Как будто я должен ей... Что-то очень радостное должен.

- За что?

- Если скажу - за тебя, это будет не совсем верно. Ты думаешь, я забыл, как она одна ко мне на свидания приходила? Наверно, это началось с детства. Мне трудно тебе объяснить. Я был очень стеснительным мальчиком. А рядом с ней мне спокойно всегда было. Я даже не боялся опрокинуть стакан, задеть стул... Одно ее присутствие, глаза говорили мне - ты сильный, ты умелый, все у тебя хорошо получается...

"Странно, - подумала Пакиза, - он говорит какие-то простые слова, и они, слова эти, открывают мне маму по-новому, такое, о чем ни я, ни сестры никогда не задумывались. А мы... много мы ей принесли хорошего? Неделю назад она попросила меня поискать ей оправу для очков, Я обещала и забыла. А она ни разу не напомнила. Почему это чувствует Васиф и так глухи мы, ее дочери?"

- Хорошо, - сказала задумчиво. - Хорошо. К Мустафе, потом к маме. А потом на "Семь красавиц", в оперу. Только пристегни орден и обе медали.

Васиф смущенно потер затылок.

- Неловко как-то. Скажут, вырядился, как на парад или большой праздник...

- Конечно, праздник!

- Не подумают ли...

- Что за привычка думать и за себя и за других... Радость ведь какая! Есть люди, которым настолько привычны награды, что они годами держат их где-нибудь дома в шкатулках. А ты... Не смей стыдиться своей радости.

- Может, лучше все-таки купить колодку для одной ленточки?

- А Гюндуз? Ты забыл? Как же ему ты представишься? Пусть увидит, что награды твои там, где им положено быть. Подойди поближе!

Васиф огляделся.

- Прямо здесь?

- Да, здесь. И сейчас же!

Она старательно, чуть дрожащими пальцами привинтила к пиджаку орден Красной Звезды, приколола медали.

- Пакиза, - пробормотал ей в пробор Васиф. - Пакиза, это первая награда в моей жизни. Умные люди придумывали пословицы... Помнишь? "Когда в доме у нас не пахло жареным, соседи не спешили с угощением".

- Красиво как, Васиф! Будто иначе и не может быть... И веселый ты, улыбаешься. Совсем новым человеком сделал тебя этот орден. Знаешь, сколько людей встречала с орденами, всегда равнодушно проходила мимо. А сейчас так волнуюсь, так волнуюсь. - Она потянула его за рукав: - Идем скорей! Я хочу, чтоб ты увидел себя в зеркале. Здесь есть магазин промтоварный... Мы это сделаем незаметно.

Уже в магазине Пакиза попросила у продавщицы мужское кашне и, почти силой подтолкнув Васифа к зеркалу, приложила к его плечу.

- Ну как?

- Как в кино, - также шепотом отозвался Васиф. И добавил, приосанясь: Мне хотелось бы поярче кашне. - Он подмигнул ей в зеркало, но, заметив отражение любопытного лица продавщицы, смутился.

Взявшись за руки, они пошли по улице. Пакиза подергала Васифа за палец:

- Васиф, давай и Симу возьмем с собой.

Он даже остановился.

- Не удивляйся. Мне очень хочется, чтоб она была с нами в этот день. Хорошо?

Что он мог ответить ей... И сам часто с сожалением думал о том, как одинока Сима, как нелегко ей, молодой, красивой, коротать вечера взаперти. Теперь-то уж Васиф знал, что под грубоватыми ее повадками прячется добрейшее, чуткое сердце. А вечная готовность огрызнуться, дать отпор неуклюжим заигрываниям ухажеров... Среди мужчин работает, тут не до тонкостей обхождения. Сколько раз ему самому хотелось подойти к ее комнатке, стукнуть в окно. Боялся. Боялся ее укоризненных глаз. Боялся вызвать к жизни дремлющую тоску по нежности. С ней не просто, с Симой. Умница Пакиза. Только человек с очень чистой совестью может так открыто идти навстречу своим сомнениям... А ведь Пакиза сомневалась, ревновала. Правда, он не давал ей повода. Но... Как уж они там объяснились в больнице, он не знает. Милая, милая Пакиза. Чем отдарить твою ласковость и твое мужество? Пусть не обманешься ты ни в чем, пусть никогда не предаст тебя твоя доброта. Видно, в награду за все тебя послала мне не очень добрая судьба. Ты не ошиблась в Симе, родная, будь спокойна.

Так думала и сама Пакиза. После встречи в больнице они провели вместе весь вечер. Пакизу тогда поразило признание Симы.

- Я рада, что вы оказались такой... Красивая, ученая. А я - брошенная жена, простая замерщица. Васиф очень похож на моего старшего брата. Он погиб на фронте. Но не хочу лгать, что только это сходство тянуло меня к Васифу... Хотела, чтобы меня заметил. А он... Даже грубить ему стала. Думала, пусть отругает, пусть обидит побольней... А однажды нечаянно увидела, как он провожал вас до остановки. И все поняла. Прошло. Будьте спокойны. А на брата он правда очень похож...

Но даже и тогда не очень-то была спокойна Пакиза. Брат... Сегодня похож на брата, завтра она поцелует его как брата. Кто знает, что у нее на душе. Но чем чаще встречалась Пакиза с Симой, тем больше верила, тем теплее им становилось вдвоем. Никому Сима не показывала своего малыша, упрямо отмахивалась от навязчивых забот соседей. Только Пакизу пустила в свой маленький неустроенный мир. И как-то само собой получилось - их все чаще видели втроем. Васиф с удивлением наблюдал, как оттаивает Сима рядом с Пакизой.

- Как по-твоему, - спросила однажды Пакиза Васифа, - может человек любить сразу двоих?

- Ну и придумщица ты.

- Почему придумщица? Люблю же я двоих - тебя и Симу.

- Это совсем другое.

- А ты? Ты кого-нибудь кроме меня...

- Ты же знаешь, Пакиза... Что тебе в голову пришло?

- А Симу? Разве не дорога тебе эта женщина?

- Сима прекрасный человек, согласен. Но...

- Ох, уж это мне "но"... Почему ты так осторожно обходишь слово "любовь"? Разве в отношениях мужчины и женщины не может быть иной любви, кроме, ну...

- Ну, договаривай. Ты хочешь найти название моему чувству к Симе? Я был бы счастлив иметь такую сестренку. Не хочу думать, что ты можешь ревновать меня к Симе. Хотя, честно тебе признаться, не очень-то я верю в "только дружбу" между мужчиной и женщиной, если они оба молоды, здоровы... Где-то в сердце одного из таких друзей всегда есть глубокий, недоступный чужому глазу тайник, где трудно лукавить с самим собой.

- И у тебя?

- И у меня.

- И совсем-совсем нельзя заглянуть туда? Кто там у тебя...

- Ты, Пакиза. Ты так переполнила все мои тайники, что мне иногда кажется - задохнусь.

- Не сердись, я пошутила.

Пакиза успокаивалась, виновато вздыхала и все-таки неизменно у самого окошечка билетной кассы напоминала Васифу:

- Ты не забыл? Три билета.

20

Случилось такое, что Балахан, обычно не обращавший внимания на злые упреки жены, надолго потерял покой. С выпученными, налитыми кровью глазами, трясущимся подбородком он двинулся на Назилю, одержимый желанием ударить, уничтожить это холеное, обтянутое шелком тело.

А все началось с ерунды, с ремонта. Когда мастера стали перестилать паркет, возникла необходимость передвинуть массивный книжный шкаф. Но как ни старались, не удалось сдвинуть с места полированную глыбу, туго заставленную академическими изданиями классиков. Пришлось стаскивать книги с полок. И вдруг к ногам Назили скользнула тонкая серенькая папка, аккуратно перевязанная шпагатом.

Назиля стряхнула пыль, повертела в руках папку и, удалившись в спальню, нетерпеливо рванула тесемки.

Любовные письма, не иначе...

Но вот одна страница, другая, третья...

Объятая ужасом, отвращением, гадливостью, она не в силах была оторваться от листков, исписанных таким знакомым почерком. Жгут руки, пахнут горем и смертью эти копии клеветнических писем, старательно припрятанные Балаханом.

"... довожу до Вашего сведения, что Мирзоев в присутствии свидетелей критиковал..."

Где он, этот молодой аспирант с копной жестких курчавых волос? До сих пор не снимает мать черного и в дни религиозного траура бродит средь чужих могил, как гонимая ветром, сухая, обугленная ветка.

"...анекдот, рассказанный старшим преподавателем кафедры, содержал насмешливую критику..."

О ком это? Нет, она не знает в лицо этого К. Ализаде. Но, судя по фамилии, это сослуживцы и товарищи. Он потом вспоминал их исчезновение с легким вздохом, разводя руками, закатывая глаза.

Каждая бумажка как приговор.

Кто лучше Назили знает Балахана, знает насквозь недюжинную изворотливость, талантливое умение сыграть на слабости начальника, войти в доверие любой ценой, даже ценой подлости. "Твое счастье, что многие верят тебе, не зная, что даже дыхание твое лживо..." - часто говорила Назиля.

Но такое!.. Господи, если бы она знала это тогда...

Лежа поперек вплотную сдвинутых кроватей, Назиля плакала, раздавленная страшным открытием. Плакала от стыда и отвращения.

Если бы она знала это тогда...

Разве он любил ее когда-нибудь, разве он пошевелил пальцем, чтоб завоевать красавицу Назилю, по которой сохли робкие сверстники. Это она была влюблена как кошка. Это она с мольбой заглядывала ему в глаза при встрече. А он вспомнил о ней только тогда, когда была объявлена мобилизация. Да, да, в день объявления войны. Он пришел в их дом с каким-то общим знакомым. "Это тебе", - сказала тогда мать и сунула ей в руки охапку роз. Дура, дура... Ах, какая дура. А потом она плакала, топала ногами на мать, грозила отравиться, если жених ее уйдет на фронт. И отец устроил ему бронь - он ведь был военкомом города.