В мире насекомых. Кто они такие? Маленькие жители нашей планеты?..

Глава третья Короткоусые

Мы мчимся по асфальтовому шоссе через Кокпекское ущелье мимо голых красных скал и редких кустиков. Но вот за поворотом показывается зеленая полоска растений, а выше нее синеют роскошные заросли шалфея. Такое место нельзя проехать мимо, надо остановиться. Заскрипели тормоза, вся компания энтомологов выбралась из кузова и рассыпалась по склону ущелья. У каждого свои дела: кто интересуется жуками, кто мухами, кто пчелами. А у меня — муравьи. Какие здесь живут виды, как идут дела у маленьких тружеников пустыни?

Но муравьями заняться не удается. У самого края дороги я вижу осу-аммофилу, черную с красным пояском на брюшке, как всегда, быструю, очень занятую. Еще бы! У нее очень важное дело. Точными ударами жала в нервные узлы она только что парализовала большую зеленую гусеницу совки и теперь тащит свою добычу. Гусеница весит в два-три раза больше хищницы. А осе нипочем ни камни на пути, ни густое переплетение сухих травинок.

Дела заботливой аммофилы, в общем, мне известны наперед. Сейчас она оставит добычу и примется рыть норку. Потом, построив подземную темницу, затащит гусеницу в норку, отложит на нее яичко, забросает землей вход, утрамбует его и на этом закончит заботы о детке. И все же интересно посмотреть еще раз.

Не жалею, что не занялся муравьями и увлекся аммофилой. Дела ее, оказывается, не столь уж просты. За нею неотступно следует небольшая серая мушка. У нее большие красные глаза, черные пятнышки по бокам брюшка и крепкие жесткие черные щетинки, рассеянные по телу. Мушка ловка, очень осторожна, все время держится сзади осы на почтительном расстоянии, не попадается на глаза. Вдруг хозяйка добычи заметит, погонится. У мушки отличное зрение, она вовсе не так уж и близорука, как принято думать про насекомых, и за полметра хорошо отличает осу от других всюду снующих насекомых. Я пытаюсь поймать мушку сачком, но досадно промахиваюсь, и, несмотря на это, она быстро находит свою жертву и продолжает следовать за нею по пятам. Интересная мушка, никогда не видал я такую настойчивую и зрячую!

Аммофила же ничего не подозревает, мелькает среди камней нарядная, черно-красная с зеленой гусеницей. Но вот она оставила ношу за камешком в тенистом углублении и скрылась.

А мушка? Она не смущена исчезновением охотницы. Уселась на травинку почти над самой гусеницей, спокойна, неподвижна. Один раз скользнула вниз, села на мгновение на гусеницу (не отложила на нее свои яички, хотя это было сделать проще простого) и возвратилась обратно на свой наблюдательный пост. Неожиданно мушка исчезла. Гусеница одна, брошена, будто никому не нужна.

Я оглядываюсь вокруг, ищу осу и мушку. Наконец слышу легкий звон. Он мне хороше знаком: оса вибрирует крыльями и челюстями, когда роет норку. Земля так и летит струйками из-под ее сильных ног. Быстрая, энергичная, она уже почти выкопала норку. А муха, оказывается, сидит рядом на камешке, поглядывает на работу землекопа. Как она ее нашла? Тоже, наверное, по звуку вибратора.

Наконец подземное жилище для будущей детки закончено. Оса почистила яркий костюм и помчалась разыскивать добычу. Мушка не собирается покидать своего наблюдательного поста, уверена, что к жилищу для детки мать обязательно вернется.

Оса не сразу нашла добычу. Немного ошиблась, попала в другое место. Покрутилось, нервно размахивая усиками и вздрагивая крыльями, но все же нашла камешек, возле которого спрятала гусеницу, схватила ее, потащила, поднесла к норке и стала бегать вокруг нее, как бы желая убедиться, что все в порядке, никто не угрожает ее будущей детке. Но не заметила главного — притаившуюся мушку. А та замерла, не шелохнется.

Теперь, пожалуй, надо попытаться поймать врага осы. Но снова досадный промах. Наверное, все кончено: напуганная муха более не появится. Но мои опасения напрасны. Проходит несколько секунд, и она снова на своем наблюдательном посту, не сводит глаз с осы и ее добычи.

Поведение мушки меня очень заинтересовало. Я даже рад, что не сумел ее поймать, хотя все наблюдение может потерять ценность, если мушка будет упущена. Очень важно узнать, кто она такая. Мир насекомых велик, только одних мух, занимающихся подбрасыванием яичек на чужую добычу, наверное, несколько сотен видов.

Почему бы мушке не воспользоваться отлучкой хозяйки добычи и не отложить яички? Дела просты и ясны, идут к концу. Сейчас гусеница будет занесена в подземелье! Но и на этот раз у мушки, наверное, свой особенный расчет. Решительный момент для главного действия еще не наступил, торопиться не следует, мало ли что может произойти с осой или с ее добычей. Гусеницу могут утащить муравьи, птицы. Такое бывает. Да и сама оса не застрахована от гибели. Нет, уж лучше караулить здесь, возле норки.

Оса закончила обследование. Успокоилась, не нашла ничего подозрительного. Поднесла гусеницу к самой норке, забралась в нее, высунула оттуда голову, схватила добычу и исчезла с нею в глубине.

Проходит десяток минут. Сейчас, наверное, оса отложила на гусеницу яичко. Вот она выскочила наверх, обежала вокруг приготовленного для детки убежища. А мушка? Что с нею, почему она зевает, глупая преследовательница!

Нет, мушка неспроста выжидала. Ловкая и быстрая, будто отлично просчитав наперед все действия осы, она улучила момент, соскочила на землю, села на самый край норки, спружинила тельце, выбросила из кончика брюшка белую крошечную кучку и опять села на свой наблюдательный пост.

Мои нервы напряжены до крайности. Иметь дело с такими торопливыми насекомыми нелегко. В величайшей спешке едва успеваю разглядеть через лупу, что белая кучка — штук двенадцать крохотных личинок, вовремя наставляю фотоаппарат на действующих лиц и, хотя неудачно, опять пытаюсь изловить сачком коварную мушку. Ловить насекомых, сидящих на земле, сачком очень трудно.

Дальше происходит неожиданное. Оса, прежде чем засыпать норку, ударом ноги сбрасывает кучку личинок в подземелье и, молниеносно мелькая ногами, забрасывает в норку землю. Вскоре работа закончена, детка устроена. Оса даже не уделила времени на традиционную чистку своего костюма, взмыла в воздух, полетела к сиреневым зарослям шалфея. Проголодалась, бедняжка! В последний момент я успеваю заметить, как за нею, пристроившись сзади, мелькнула и коварная серая мушка.

Неужели она, такая ловкая, будет и дальше следовать за аммофилой, вместе с нею летать по цветам, лакомиться нектаром и восстанавливать свои силы, шпионить за ловкой охотницей, когда та будет разыскивать свою добычу, ночевать рядом с нею, до самого конца жизни ловко и безошибочно подбрасывая личинок на очередную жертву!

Что же теперь с мушкой? Наблюдение, не подтвержденное определением насекомого, теряет ценность. Что делать? Надо ее искать! И я ползаю по камням, разглядываю и ищу незнакомку, нервничаю: у моих спутников дела закончены, и пора продолжать путь.

Неожиданно на камне я вижу сразу трех мушек, красноглазых, в черных крапинках на брюшке и с длинными крепкими щетинками. Ну, теперь бы не промахнуться. Резкий взмах — и в сачке бьется одна пленница. Наконец-то попалась! Теперь можно продолжать путь дальше.

Иногда, опустив голову, бродишь часами по пустыне или в горах, всматриваясь в окружающий мир маленьких существ, видишь все знакомое, много раз встречавшееся. И все же вдруг глаза улавливают что-нибудь необычное. Вот и сейчас по камню тянется, сверкая глянцем, тонкая извилистая полоска. Она переходит на былинку, поднимается по ней, опускается вниз на землю и теряется среди зарослей трав. Впрочем, в находке нет ничего удивительного. Здесь проползла улитка, оставив на своем пути дорожку из высохшей прозрачной слизи.

Я хорошо знаю эту светлую, с коричневой полоской улитку. Она самая распространенная в Семиречье. Сейчас, когда миновала весна, наступило жаркое лето, и стала сохнуть трава, улитка собралась спать. Выбрать место для долгого сна на все жаркое лето не столь просто. Для этого нужна особенная постель: камень с ровной площадкой, нависающий под углом в 45 градусов, стволик кустика, или, на худой конец, листик растения. Как определяет угол наклона улитка, сказать трудно. Некоторые камни находятся в большом почете, они все усеяны плотно прикрепившимися засонями.

Вначале мне казалась загадочной способность этих вялых и глупых тихонь определять угол наклона. Потом постепенно маленький секрет их поведения раскрылся сам собою. Оказалось, что отверстие раковины улитки или, как его еще называют ученые, «устье», скошено к оси спирального завитка тоже под углом в 45 градусов. Улитка же непременно должна спать в строго вертикальном положении своего домика кверху устьем, а для этого надо прикрепиться к поверхности, наклоненной тоже под этим же углом. Два угла, сложенные вместе, составляют прямой угол.

— Для чего улитке надо засыпать в таком положении? — спрашивал я своих спутников по путешествиям или прогулкам в поле, пытаясь разбудить их любознательность.

— Как для чего? — удивлялись моему вопросу. — Просто так удобнее, таков обычай улиткового племени. Некоторые из людей, например, любят спать на правом боку, другие на спине или на животе…

— Все это верно, — возражал я. — Но удобство существует не просто само по себе, а чем-то вызвано.

Отвечая так, я обычно старался продолжить разговор. В природе так много непонятного и неразведанного, разве не интересно находить ответы на загадки. В чем же дело в данном случае мне удалось узнать довольно легко. Засыпая, улитки прикрепляют себя к опоре прочным белым цементом. Он держит домик на весу и, кроме того, предохраняет его владельца, обладающего нежным и влажным тельцем, от высыхания. Прикрепившись к камню, улитка выделяет тягучую прозрачную слизь, и она, занимая горизонтальное положение, прикрывает конец тела равномерным слоем, предохраняющим от высыхания. Может быть, еще эта слизь защищает улитку от проникновения в тело болезнетворных грибков и микробов.

Но другой секрет их жизни беспокоит меня своей неразгаданностью много лет. Ранней веной, когда земля еще не покрылась травой, или в местах, где весенние пожары обнажили землю, покрыв ее черным пеплом, в глаза невольно бросаются густые скопления пустых и выбеленных солнцем, дождями и временем ракушек улиток. Они будто кладбища, уставленные сверкающими белизной крестами, невольно обращают на себя внимание. Большей частью такие кладбища располагаются на чистых площадках. Как и почему они образуются?

Некоторые животные, заболев или состарившись, перед смертью уходят умирать в строго определенные места. Так, например, в Казахстане есть урочища, усеянные черепами горных баранов архаров не потому, что их здесь постигла гибель от стихийных бедствий. Животные приходили сюда умирать веками. Возможно, эта удивительная черта поведения архаров таит в себе какую-то органически целесообразную реакцию. Заболевшее животное должно удалиться в определенное место, изолировать себя, чтобы не заразить своих сородичей и оставить местность, в которой они обитают, чистой. Есть, говорят, в Африке кладбище слонов. Но медлительные и примитивные улитки — не чета красавцам архарам или умницам слонам.

Загадка кладбищ улиток оставалась долгие годы нераскрытой, каждую весну, пока земля не покрывалась зеленой травой, всегда о себе напоминала.

В Большом алматинском ущелье я очень люблю заброшенную дорогу, поднимающуюся серпантином по крутому склону на самую вершинку горы. Безлюдная и почти непроходимая для автомашин, она очень удобна для экскурсий. Здесь на фоне потонувшего в дыму города, на влажной, смоченной дождем земле можно увидеть следы барсука, косули или даже оленя и, конечно, повстречаться со множеством разнообразных насекомых. К тому же, на дороге, свободной от растительности, все хорошо видно. Вот и сегодня кажется странным, что на ней в нескольких местах скопилось огромное количество улиток. Они неподвижны, замерли. Я трогаю посохом одну, другую. Улитки падают на бок. Они мертвы. В их гибели таится что-то интересное, и я, сняв с себя полевую сумку и фотоаппарат, присаживаюсь на корточки.

Улитки перед гибелью, как и полагалось перед сном, прикрепились к земле. Многих опрокинули жуки-мертвоеды. Они старательно выедают сочную ткань. Жукам помогают шустрые рыжие лесные муравьи Formica truncicola. Чувствуется, что для тех и других добыча привычная. Шустрые муравьи, размахивая усиками, крутятся возле тех улиток, которые еще не опрокинуты на бок, чувствуют поживу, но подступиться к ней не могут. Еще бы! Каждый известковый домик подобен большой консервной банке с отличным провиантом. Разведали поживу и маленькие муравьи тапиномы, заметались, провели дорожку и помчались по ней в обоих направлениях: от гнезда к улитке, от улитки к гнезду. Другие мелкие муравьи-тетрамориумы, спокойные и медлительные, закрыли улитку копошащейся массой.

Поднимая с земли одну за другой улиток, я рассматриваю их в лупу. В них как будто нет ничего особенного. Но потом в тягучей слизи вижу несколько личинок мух. Они, слегка извиваясь, буравят острыми головками мускулатуру ноги улитки, протискиваются в ее тело. Теперь я знаю, на кого обратить внимание, и собираю в мешочек улиток, прикрепленных к земле, которыми еще не успели поживиться мертвоеды и муравьи.

В одном месте дорога проходит под небольшим, но крутым и голым откосом, на ней особенно много больных и погибающих улиток. Будто кто-то умышленно собрал их здесь. Какая трагедия.

Больные улитки бросаются с обрыва, кончая жизнь массовым самоубийством! — фантазирует мой случайный по прогулке спутник.

Но дело здесь, конечно, не в этом. Выбираясь из зарослей травы, из тени в поисках чистого и освещенного солнцем места, попав на крутой откос, обессилевшие улитки скатываются на дорогу.

Дома мой богатый улов сложен в стеклянные банки и помещен на окно. Днем банки щедро обогревает солнце. Оно, наверное, необходимо, если улитки выползли из зарослей на открытую дорогу. Иногда прохожие бросают удивленный взгляд на окно. Что находится в банках: ни цветок, ни вода с рыбками!

Проходит неделя. Возвращаясь из командировки, спешу посмотреть банки с улитками. И какая радость! В ней ползает, бьется о стеклянные стенки, с целью вызволения из плена, целая стайка мух. Низким басом гудят большие серые, с полосатой грудью мухи-саркофаги, деликатно попискивают саркофаги поменьше ростом и другой расцветки, молча шныряют мушки-эфедрины. Они самые интересные, глубоко черные, а крылья так тесно уложены на спинке, что их не видно. Я сразу узнал этих мушек. Когда-то очень давно изображение их мне встретилось в одной зарубежной книжке по энтомологии. Это, она заклятый враг улиток, первая кладет в них яички. Личинки этой мушки, развиваясь в теле улитки, каким-то образом извращают поведение обреченной на гибель хозяйки, и та, вместо того чтобы найти для себя удобное место для летнего сна под камнем, выползает на чистые, прогреваемые солнцем места и прикрепляется к земле не как полагается, а устьем книзу только ради удобства потомства своего злейшего врага, ведь напитавшимся личинкам надо обязательно уйти в почву и там превратиться в подобие куколки.

Вот и открылась загадка кладбищ улиток. Мне могут не поверить, что паразит, обитающий в теле хозяина, может извращать его поведение в свою пользу. Но таких примеров немало. Возбудитель гриппа заставляют заболевших этой инфекцией чихать ради распространения и заражения других. Собака, больная бешенством, начинает бросаться и кусать всех встречных тоже на благо своему врагу. Рыжий лесной муравей Formica rufa в Сибири, изучению которого я посвятил несколько лет, заболев грибковой инфекцией, отчетливо изменяет сложное поведение на пользу своему врагу…

Мухи-саркофаги — спутницы маленькой черной мушки. Они подбрасывают свои яички позже, когда улитка уже обречена.

Улитка с каемочкой на ракушке — злейший враг животноводства. В ее теле развиваются глисты ланцетовидной двуустки и эритремы. От этих паразитов сильно страдают домашние травоядные животные. Больные улитки заражают траву этими глистами.

Маленькая мушка-эфедрина ранее не была известна в нашей стране (имеется в виду СНГ), и мне привелось первым с нею познакомиться. Она неукоснительный враг и истребитель улиток. Но сколько и у нее недругов: мухи-саркофаги, муравьи, жуки-мертвоеды. Все они поедают легкую для них добычу — зараженную личинками мух — улиток. «Святое место не бывает пусто».

Молочно-белая и шумливая река Чилик бежит через Сюгатинскую равнину. Она разрезала на множество островков большой зеленый тугай, разлилась многочисленными протоками и, собравшись в одно русло, помчалась через ущелье между красными и голыми горами в далекую пустыню.

Мы поднимаемся вверх по тропинке в горы. Вокруг камни, глина, кусты таволги, терескена и шиповника. Кричат кеклики, перелетая с вершины горы на вершину, пронзительно перекликаются пустельги. Из-за кустов выскакивают зайцы песчаники. Жарко. Зайцы, неохотно отковыляв в сторону, прячутся под кустами.

Вокруг беспрестанно летают серые мухи, садятся на землю впереди меня, повернувшись ко мне головой. Мухи все время рядом. Иногда как будто кое-кто из них отстает, но взамен исчезнувших появляются другие. Мухи не садятся на тело, не проявляют свою обычную назойливость. Странные мухи! Зачем они за мною летают? Неужели боятся, чтобы на них не наступили, и поэтому устраиваются головой навстречу. Тогда не проще ли уступить дорогу и скрыться, чем крутиться впереди.

Мелкие муравьи-тетрамориумы вышли из-под камня большой компанией. Как будто между ними началось сражение, и кое-кто уже сцепился в смертельной схватке друг с другом. Останавливаюсь возле муравьев и внимательно их рассматриваю. Мухи расселись на камнях, смотрят на меня большими коричневыми глазами. Постепенно они исчезают. Для них не интересен сидящий человек. Но едва я трогаюсь дальше, как мухи вновь появляются. Нет, неспроста они летают за мною, зачем-то я им необходим!

Обратно с гор я спускаюсь напрямик, без тропинки. Из-под ноги вылетает кобылка-пустынница, сверкает красными с черными перевязями крыльями и садится на землю. Почему-то здесь кобылки очень неохотно взлетают. Некоторые выскальзывают из-под самых ног, пытаясь незаметно отползти в сторону. Те, кто поднялся в воздух, потом на земле трепещут крыльями, как будто пытаются сбросить со своего тела что-то приставшее. Подобное я когда-то видал и раньше! Так ведут себя кобылки, которым на лету отложили на тело яички мухи-тахины. Через нежные покровы под крыльями личинки мух проникают внутрь тела, потом съедают своего хозяина и сами превращаются в мух. Уж не занимаются ли этим коварным ремеслом мои преследовательницы? Предположение нетрудно проверить. Ну, кобылка, поднимайся в воздух! И я подталкиваю ее ногою.

Совсем недалеко пролетела кобылка. Но короткого взлета было достаточно. Мгновенно целой компанией бросились мухи на летящую кобылку.

Секрет мух неожиданно и так легко разгадан! Теперь понятно, почему мухи меня сопровождают и садятся впереди.

Кобылки, ощущая своих врагов, не желают подниматься в воздух, расправлять крылья, обнажать уязвимые места. Но из-под ног крупных животных полагается взлетать: кому хочется быть раздавленным. Мухи же, завидев крупных животных, сопровождают их. Под категорию крупных животных попал и я.

Наловить мух и уложить их в морилку — дело несложное. Потом надо будет их точно определить. Это типичные мухи-тахины, потребительницы кобылок!

Впрочем, еще не все понятно. Если мухам-тахинам так нужны взлетающие из-под ног человека кобылки, почему они не собрались возле меня большой стайкой, а всегда сопровождали примерно в одинаковом количестве? По давнему опыту я знаю, что каждое насекомое занимает свою территорию и старается ее не покидать. Если бы не было такого порядка, то мухи скоплялись неравномерно и мешали друг другу. По-видимому, меня все время сопровождали разные тахины и вели что-то вроде эстафеты.

В Сюгатинской равнине сейчас очень мало кобылок. Можно не сомневаться, что это результат работы мух. В этом году они уничтожат почти всех кобылок, а затем им не на кого будет откладывать яички. Только очень немногие случайно уцелевшие кобылки дадут потомство.

Мухам-тахинам сейчас нелегко живется. Многие из них напрасно бросаются на летящих муравьиных львов, на бабочек. Трудно матерям пристраивать свое потомство. Многие из них окажутся неудачницами. Перейти же на другую добычу они не могут. Привыкли многими тысячелетиями к определенной добыче…

Проходит несколько лет, и я снова встречаюсь с мухами охотницами за кобылками. Возможно, они встречались мне и прежде, но я на них просто не обращал внимания.

В одном месте спуск в глубокий и обрывистый каньон реки Чарын долог и тяжел. Сперва надо пройти по гребню голых коричневых скал, покрытых мелким гравием, затем перебраться через крутые скалы и закончить путь по каменистой осыпи. Спустившись вниз, мокрый от пота и усталый, я усаживаюсь на берегу стремительно бегущей реки и после жаркой сухой пустыни с наслаждением вдыхаю влажный воздух прибрежных зарослей.

Рядом с речкой растут редкие кустики саксаула, караганы вперемежку с голыми желтыми полянками, усыпанными камнями. Случайно взглянув на землю под ноги, вижу всюду сидящих мух-тахин. Они повернулись ко мне головами, и по этому признаку догадываюсь, что предо мною мои старые знакомые, они ожидают, когда я пойду и вспугну кобылок.

Жалко мух! Они давно страдают от груза готовых к самостоятельной жизни личинок. Кобылки же не желают взлетать, обнажать уязвимые места, чувствуют своего врага. Здесь в этом совершенно глухом месте не стало никаких крупных животных, некому вспугивать кобылок, поэтому мухам нелегко охотиться.

Я отдохнул у реки, искупался, набрал в алюминиевую канистру воды и пошел обратно к биваку к ожидающим меня товарищам в каменистую пустыню над каньонами Чарына. За мною сразу же тронулась и большая компания мух. Их собралось не менее двух десятков. Обгоняя и залетая спереди, они рассаживались на камнях, повернувшись ко мне головою, ждали, что вот-вот из-под моих ног вылетит кобылка. Я успел кое с кем из них познакомиться. Вот самая большая красноглазая тахина. А вот и самая маленькая серенькая. У одной продольные полоски на груди очень яркие, у другой темнее.

Но кобылок здесь очень мало, они все оказались предусмотрительными, не желали вылетать. Один раз нашлась глупая, поднялась в воздух, сверкнула голубыми крыльями и тотчас же уселась на землю. За нею сразу увязались все мои мухи, и кобылка вместе с ними была похожа на комету с длинным хвостом. Самые юркие и быстрокрылые успели подбросить ей под крылья личинок. Как после этого бедная кобылка затрепетала крыльями, как замахала задними ногами, закидывая их вперед за голову и пытаясь сбросить с себя недругов.

Но что одна кобылка для такой оравы настойчивых охотников! Все они и от меня не отстают, надеются. Я перебрался через каменистую осыпь — мухи со мной тоже, перелез через крутые скалы — мухи от меня ни на шаг не отстали. Долго вышагивал по гребню коричневых скал, но мухи и здесь были со мною. Наконец, добрался до бивака, изнывая от жары и усталости, снял с плеча канистру с водой и буквально повалился в тень машины.

И сюда со мною прибыли мухи. Расселись вокруг, повернулись ко мне головами. Среди них я узнал самую большую, красноглазую, и самую маленькую, серенькую, и с самыми яркими полосками на груди, и с самыми темными. Сидят, не шелохнутся, мучаются, надеются, что может быть, еще где-нибудь вылетит кобылка, может быть, удастся удовлетворить самый сильный инстинкт жизни, позаботиться о своем потомстве. Плохи дела у мух-спутниц!..

После сухой и жаркой пустыни, пыльной дороги и духоты внезапно открылась обширная впадина, заросшая зеленым лесом, сочным и темным на фоне светлых пустынных гор. Когда же машина спустилась в заросли, сразу стал ощущаться другой мир: прохлада, влажный воздух, густые заросли лоха, лавролистного тополя и… пение птиц.

Мой спутник оставил меня на маленькой лесной полянке у проточки, а сам ушел ночевать на кордон. Вскоре меня окружила необыкновенная чуткая лесная тишина. Одиночество, слабые лесные шорохи, далекий гул бегущей горной речки Чилик создавали настроение обостренного внимания к окружающему. Мое настроение, по-видимому, передалось и собаке. Она поводила ушами, вслушивалась, тянула носом воздух. Ей, наверное, чудилось, что застывший лес окружен множеством зверей и птиц, а их сверкающие глаза уставились на нас со всех сторон.

Вечерело. Я быстро разостлал тент, надул резиновый матрац, расстелил постель, натянул марлевый полог, уложил в порядок вещи и с наслаждением растянулся на постели. После долгого пути так приятен был отдых. Рядом, почти над самой головой и в отдалении, распевали соловьи, ворковала малая горлица, над полянкой, шурша крыльями, носились стрекозы. Лежа, я вслушивался в симфонию леса.

На небе стали загораться звезды. Без десяти минут девять вдали раздались мелодичные крики крошечных сов-сплюшек.

Еще через пять минут затокал козодой, вылетел на охоту и начал бесшумно кружить над полянкой, сверкая белыми пятнами на крыльях. Прошло еще около пяти минут, и вдруг зашуршала трава, потом раздалось жужжание крыльев, и в воздух поднялись хрущи. Грузные и неловкие, они натыкались на полог, падая рядом с постелью. Сразу замолкли сплюшки. Что случилось с этими миниатюрными совками? Разве до песен, когда пришла пора охоты на мясистых и крупных жуков.

Всматриваясь в темнеющее небо и на мелькающих на его фоне крупных жуков, я неожиданно увидел, как за одним из них погналась муха. Потом у другого появилась такая же преследовательница.

Мухи, летающие в глубоких сумерках, меня поразили. «Не может быть такого, — скажут энтомологи. — Любители тепла, солнца и света, они тотчас же укладываются спать, как только дневное светило уходит за горизонт, и на землю опускаются сумерки. Другое дело комары!»

Неужели это были тахины, специфические враги хрущей! Они откладывают яйца на тело жуков, и прожорливые личинки въедаются в сочные ткани хозяина. Но жуки живут недолго, всего несколько дней, неделю. Дела их коротки. После брачного лета остается только отложить яички — и все. Может быть, личинки соскальзывают с тела жуков в тот момент, когда заботливая мать зарывается в землю и принимается откладывать яички? На яичках или личинках хрущей и происходит развитие мух.

Я быстро выскочил из-под полога. Но как в наступившей темноте различить жуков? Хрущи продолжали жужжать, мух возле них не разглядеть.

В девять часов десять минут смолкло гудение хрущей. Вечерний брачный лет их закончился. Внезапно, будто по уговору, замолчали соловьи. Иногда кто-либо из них, неугомонный, начинал песню, но тотчас же прерывал ее на полустрофе.

Затих ветер, воздух потяжелел, стал влажнее, и сразу громко зашумела река.

Ночью сквозь сон я слышал, как снова стали перекликаться сплюшки. Иногда из пустыни налетал сухой и жаркий ветер, и тогда стихала река. Во сне мне чудились сумеречные мухи, я бегал за ними по полянке, натыкаясь на кусты и валежины, но мой сачок после каждого взмаха был пуст.

Прошло два года, и я снова повстречался с сумеречной мухой. Это было ранней весной. Пустыня еще желтая, унылая, скучная. Вечер. Вдали видны суровые горы Калканы, рядом — сухие, пыльные и пухлые солончаки, да редкие рощицы каратуранги. Дует холодный ветер.

Мои спутники заняты, устанавливают большую палатку, утепленную фланелью, ставят жестяную печку. Я брожу вокруг, осматриваюсь. Рано мы выехали в поездку, жизнь еще не пробудилась, спят насекомые.

По небу протянулись длинные темные и косматые тучи. Они расходятся веером с запада на восток. Что-то будет с погодой! Весна в этом году удивительно запоздалая.

Вечереет. Тучи почернели, на западе над самым горизонтом засверкала яркая полоска. Солнце закатывается за нее прочерченное двумя черными линиями.

Еще больше темнеет. Пора идти в палатку. Из трубы камина над палаткой уже протянулась приветливая струйка дыма. Неожиданно ветер стихает, и наступает необыкновенная тишина.

Холодно. Зябнут руки. Минус два градуса. И вдруг издалека доносится такая знакомая тихая трель. Силюсь вспомнить. Это поет жаба в небольшом логу с чахлым соленым ручейком. Поет недолго. Неуютно холоднокровной жабе, не пришла еще теплая весна. Или, быть может, она все же умеет как-то согреваться, когда холодно.

Из палатки зовут: пора ужинать. В этот момент я слышу над ухом ясное жужжание. Раньше я его тоже слышал, да не обратил внимание, думал, чудится. Но жужжание четкое то справа, то слева. Успел заметить, что на фоне потухающей зорьки мелькнула какая-то темная точка. Взмахнул рукой и что-то поймал. Муха! Где это видано, чтобы мухи летали в сумерках, да еще и при такой низкой температуре. Живой комочек бьется в руке, трепещет крыльями. Озябшие пальцы плохо слушаются, муха вырвалась, улетела. Жаль, что так и не узнал, кто она такая, зачем возле меня крутилась. Удастся ли когда-нибудь поймать такую сумеречную муху?

Солнце спряталось за темную гряду туч, повисших над далеким горизонтом. Голубой Балхаш потемнел, и по его поверхности кое-где пробежали пятна легкой ряби. Застыл воздух.

Тишину лишь изредка прерывали крики чаек.

Наш бивак давно устроен: две оранжевые палатки растянуты по сторонам машины. Мы собрались ужинать, я заглянул в палатку и увидал, как в нее одна за другой в спешке залетают мухи. Вскоре их набилось несколько десятков. Вели они себя беспокойно, беспрестанно взлетали, меняли места. Самым почетным у них оказалась алюминиевая трубка — подпорка палатки. За то, чтобы уместиться на ней, среди мух возникло настоящее соперничество, и неугомонные спутницы человека, как мне показалось, разбились на несколько рангов. Тот, кто находился в высшем ранге, упорно отстаивал свое привилегированное положение.

Подул легкий ветерок. Он слегка стал трепать полотнище палатки, и, возможно, поэтому алюминиевая трубка оказалась самым спокойным местом для крылатых созданий, приготовившихся к ночлегу.

Неожиданное нашествие мух меня озадачило. В предыдущий вечер такого не было. Подумалось о том, что сейчас, когда ночи так коротки и рано всходит солнце, утром назойливые мухи не дадут спокойно спать.

Вспомнилось стихотворение А. Н. Апухтина:

Позвали ужинать. Мои спутники уже сидели за походным столом. Они не видали то, что мне сразу бросилось в глаза, как только я вышел из палатки. С запада весь горизонт заволокло серой мглою пыли. Она неслась широким фронтом к нам. Надвигался ураган.

Поужинать мы не успели, так как пришлось все спешно переносить в одну из палаток. Через несколько минут ураган и к нам пожаловал, и наша палатка затрепетала. Зашумел Балхаш, и по его поверхности помчались серые волны. Так вот почему забрались в палатку мухи! Они не то, что мы, загодя почувствовали приближение непогоды. Сильный ветер для них опасен больше, чем дождь. Может унести далеко в места, непригодные для жизни, или, что еще хуже, забросить в водные просторы Балхаша. Предусмотрительными оказались балхашские мухи!

В пустыне наш бивак иногда посещают совсем другие большие мухи. Они очень красивы, не боятся человека. Вот и сейчас прилетела одна такая белобрюхая.

— Муха-белобрюха, куда ты лезешь, такая назойливая, смелая и независимая! — говорю я ей шутя.

Крупная, размером с ноготь большого пальца человека, с очень мохнатыми черными ногами, она безбоязненно ползает по мне и норовит спуститься в чашку с горячим супом. Сразу видно: муха неопытная, наивная, непривычная к человеку. Оттого и такая смелая. Достаточно щелчка, и она отлетит полумертвая на несколько метров в сторону.

Мне жалко муху, я не собираюсь ее награждать щелчком за бесцеремонное поведение. Она редкая, необыкновенная, особенно красиво ее белое брюшко в черных жестких щетинках.

Мухе нравится наше общество. Она не желает с нами расставаться. Здесь ей хорошо, кое-чем можно поживиться, хотя и обстановка необычная и незнакомая. Вокруг же что? Голая сухая пустыня!

Еще несколько видов очень крупных мух живет в пустыне, и я с ними хорошо знаком. Но не знаю их образа жизни, он неизвестен. Кто их личинки, чем они питаются, где живут, почему так забавны и доверчивы сами мухи. Впрочем, последнее мне понятно.

Крупные мухи пустыни не связаны с человеком, от него не зависят, живут сами по себе. А доверчивость объясняется тем, что так они привыкли себя вести с дикими зверями: джейранами, сайгаками, волками, лисицами. Какое дело этим животным до мух, что они могут сделать мухам хвостами, ушами да копытами! Человек же для них — тоже вроде большого и безопасного зверя.

На пути к Балхашу в пустыне Джусандала мы остановились на обед в сухом русле небольшого потока, пока готовили пищу, к нам пожаловали докучливые мухи, они, как всегда, с величайшей назойливостью поползли на все съестное. Поэтому мы возим большой кусок марли и прикрываем ею еду. Но изголодавшиеся мухи находят лазейки, забираются в посуду с едой, садятся на лицо, на руки.

Когда же пришла пора ехать дальше, все мухи перебрались в машину. Их следовало, как полагалось, на ходу всех выгнать, да забыли это непременное экспедиционное правило и привезли непрошеных пассажиров на вечерний бивак. Утром к мухам-путешественницам тотчас же присоединились местные мухи, и возле нас собралась порядочная компания. Картина обыденная для пустыни.

К картонной коробке из-под сахара еще с прошлой поездки прочно приклеилось несколько кусочков халвы. Она очень понравилась мухам. Наши мучительницы густой кучкой облепили лакомство, засуетились, стали ссориться. Хорошим угощением оказалась халва: и сладкая, и жирная, и пахучая! Всем желающим насытиться ею не хватало места. Большую часть мух отвлекли остатки халвы, и нам стало легче!

Как-то коробку из-под сахара, когда она опустела, за ненадобностью положили на землю, и на нее набросилась свора больших зеленых мух, их называют «падальными». Ярко-зеленые, с металлическим оттенком и зеркально блестящей поверхностью тела они, настоящие красавицы, все же не вызывали восхищения. При одном только слове «падальные» воображение рисовало неприглядную картину пристрастия этих красавиц к тому, что тронуто дыханием смерти и разложения.

Балхаш богат зелеными мухами, видимо, не случайно, чему способствуют дохлые рыбы, выбрасываемые волнами на берег. Когда же их нет, достается от мух человеку. Между прочим, эти мухи не пренебрегают и божественной добычей пчелок и бабочек и охотно, когда нет ничего другого, питаются нектаром цветов.

Сегодня вечером мы пренебрегли озером и остановились в холмах каменистой пустыни, покрытой редкими карликовыми кустиками боялыша. Солнце клонилось к горизонту, дул свежий и прохладный ветер. Думалось, что уж здесь-то мы отдохнем от мух! Но наша радость была преждевременной. Вскоре к нам пожаловала громадная стая мелких сереньких мушек. Откуда они взялись в этой безлюдной, почти мертвой пустыне, молчаливой, густо покрытой мелким щебнем!

Серые мушки оказались необыкновенными. Им было совершенно не ведомо чувство страха, отсутствовала обычная осторожность. Они забирались во все съестное, легионами лезли в чашки с чаем, тотчас же погибая в горячей воде. Мушиная рать навела на нас необыкновенную панику. Отмахиваясь от назойливых созданий, мы строили планы, как будем выгонять их на ходу из машины.

Но когда мы снялись с бивака на следующий день, ни одна серенькая мушка не отправилась нас сопровождать, все остались в своей родной голодной каменистой пустыне. И за это мы были им благодарны!

Глубокое ущелье Каинды протянулось с востока на запад. Вверху ущелья видны скалы и снега, а далеко внизу — широкая равнина со зреющими хлебами. Шумный ручей, бегущий по дну ущелья, разделяет два мира: лесной, занявший северный склон, и степной — южный и солнечный. Оба мира близки друг к другу, но сильно отличаются. Там разные растения, птицы и насекомые.

Степной склон опускается вниз крутыми хребтами. И здесь тоже не все одинаково, а сама вершина хребта, будто граница между двумя разными мирами. Один склон похож на кусочек пустыни, затерявшийся в горах Тянь-Шаня, с серой полынью, терпкой и душистой, другой — как настоящая разнотравная степь, пышная, с серебристыми ковылями. Наблюдать насекомых легче там, где растет полынь и земля слабо прикрыта травами.

Среди полыни голубеют кисти цветов змееголовника. Их венчики, похожие на глубокие кувшинчики, свесились вниз, и сразу видно, что не для всякого насекомого там, в глубине, припрятан сладкий нектар. Вход в цветок начинается маленькой посадочной площадкой, прикрытой небольшой крышей. Все это сооружение выглядит удобным, будто приглашает: «Пожалуйста, присаживайтесь, дорогие гости!» За узким входом в кувшинчик располагается просторное помещение, с его потолка, как изящная люстра, свешивается пестик и четыре приросших к стенке пыльника. Отсюда идет ход через узкий коридор в богатую кладовую.

Среди голубых цветов змееголовника звучит оркестр звенящих крыльев мух-неместринид. Эти мухи совсем не такие, как все остальные. Плотное тело их имеет форму дирижабля и покрыто густыми волосками. Большие глаза венчают голову, а длинный, как острая рапира, хоботок направлен вперед. Крылья мухи маленькие, узенькие и прикреплены к самой середине тела, совсем как у скоростного реактивного самолета. Неместриниды — особое семейство с немногими представителями.

Песни крыльев неместринид различны. Вот поет самая крупная, серая и мохнатая. Тоном повыше ей вторит другая, поменьше размерами и золотистая. Но чаще всех слышатся песни белоголовой неместриниды. Яркое серебристо-белое пятно на лбу, отороченное темным, хорошо отличает эту муху от других. Тело белоголовой неместриниды сильное, обтекаемой формы, как торпедка, нежно-бархатистое, в густых сероватых поблескивающих волосках. Она подолгу висит в воздухе на одном месте, чуть-чуть сдвинется в сторону, опустится вниз, подскочит кверху или боком, будто маленькими скачками, постепенно приблизится к голубому цветку. Это не обычный полет, а скорее плавное путешествие по воздуху в любом направлении. Такой полет называется стоячим. Он гораздо сложнее обычного и требует особенно быстрой работы крыльев. И у неместриниды они будто пропеллеры: узки, очень малы.

Белоголовые неместриниды перелетают от цветка к цветку, и звонкие песни их крыльев несутся со всех сторон. Часто песня слышится где-то рядом, и, прислушиваясь к ней, не сразу разыщешь глазами повисшее в воздухе насекомое. Один за другим обследует неместринида цветы, останавливаясь в воздухе и едва прикасаясь к венчику хоботком. Подходящий цветок она выбирает долго, ищет, где еще остался нектар, не пусты ли кладовые?

Но вот, наверное, из кувшинчика доносится аромат, песня крыльев повышается на одну ноту, маленький бросок вперед, ноги прикоснулись к посадочной площадке, мохнатое тельце исчезает в просторном зале, а длинный хоботок уже проник в узкий коридор и поспешно черпает запасы сладости. Только змееголовник заставляет прервать полет неместриниды. В остальные цветы она обычно на лету опускает хоботок и пьет нектар, ни на минуту не присаживаясь. Его там, видимо, очень мало, а может быть, и вовсе нет.

Насытившись, белоголовая неместринида висит в воздухе уже не перед цветком, а просто так и еще громче запевает свою песню крыльев. Я навожу на нее лупу медленно и постепенно, чтобы не напугать. Видно, что длинный хоботок поднят кверху, а все тело находится в небольшом наклоне. Для чего так? Быть может, ради подъемной силы встречного тока воздуха? Но для стоячего полета в этом нет необходимости, такое положение просто удобно для посещения цветов. Ведь они наклонены к земле, и залетать в них удобнее снизу.

Разглядывая муху, думаю о том, до чего изумительно ее сходство с маленькой тропической птичкой колибри! Такое же обтекаемой формы тело, длинный загнутый по форме узкого коридора кладовой цветка хоботок-клюв, маленькие узкие крылья, работающие в неимоверно быстром темпе. Совпадение не случайное. Колибри тоже питаются нектаром цветов и долгое время проводят в стоячем полете.

У белоголовой неместриниды задние ноги в полете вытянуты в стороны. В этом тоже кроется какой-то секрет аэродинамики полета. Остальные ноги не видны, они тесно прижаты к телу и, подобно шасси самолета, спрятаны.

Хочется подобраться снизу к висящей в воздухе неместриниде и посмотреть на нее детальней. Но большие темные глаза поворачиваются вместе с головой в мою сторону, сверкает серебряный лоб, песня крыльев сразу становится другой, переходит на низкие ноты, муха быстро уносится в сторону, исчезает из глаз, и только звон ее остается, он будто звучит где-то совсем рядом. Но это уже другая неместринида повисла в воздухе. Она присела на травинку, но почему-то не перестала петь крыльями. Зачем ей попусту тратить силы?

Не попытаться ли по звуку измерить количество взмахов крыльев в секунду? Задача сложная, но ее можно, пожалуй, решить при помощи совсем простого приема. В моей полевой сумке есть кусочек тонкой стальной ленты от карманной рулетки. Зажимаю один ее конец пинцетом и, оттягивая другой, заставляю звучать. Сантиметр ленты звучит слишком низко, на девяти миллиметрах звук выше, а на восьми миллиметрах — совсем, как пение крыльев. Потом по звучанию отрезка стальной ленты я определю быстроту взмахов крыла в секунду.

Неместринида не одинока в умении так быстро махать крыльями. Пчела делает около двухсот пятидесяти взмахов в секунду, комар почти в два раза больше. Каковы же мышцы, способные к такому быстрому сокращению! Организм позвоночных животных не имеет подобных мышц.

Пока я сравниваю песню крыльев неместриниды со звучанием стальной ленты, открывается и маленький секрет сидящей на былинке мухи. К ней подлетает другая неместринида, такая же по окраске, только чуть меньше и более мохнатая. Это самец. Песня неместриниды, сидящей на травинке, оказывается, призыв. После встречи с самцом неместринида-самка перестает обращать внимание на цветы и начинает крутиться между травинками, повисает над какой-то норкой, подскакивает над ней вверх и вниз, сопровождая этот прием совсем другим тоном. Но вот норка оставлена, и неместринида висит над какой-то ямочкой, потом еще долго и настойчиво что-то ищет над самой землей.

У неместринид еще не раскрыт цикл развития. Предполагается, что самки откладывают яички в кубышки саранчовых. Как бы ни было, белоголовая неместринида для потомства ищет, наверное, кладку яиц кобылочки. Она настойчиво летает над землей, не обращая внимания на цветы. Пожелаем ей удачи в столь трудных поисках!

В ущелье Кегеты у небольшого утеса, там, где дорога делает крутой поворот, над куртинкой высокого шиповника в воздухе висит черная точка. Это какая-то крупная муха, подобно геликоптеру, повисла на одном месте. Можно ли равнодушно проехать мимо нее? Пока остановлена машина, муха бросается в сторону, описывает несколько зигзагов и снова застывает в воздухе.

Если не делать резких движений, то нетрудно подойти к парящему насекомому. Тогда становится хорошо видна темная грудь и почти черное брюшко со светлой перевязью. На крыльях, форму которых не различить при столь быстрых взмахах, по-видимому, есть черное пятно, так как в воздухе протянулась черная полоска. Вот и другая такая же муха застыла в сторонке, а вот и третья, четвертая…

Мухи парят только над кустами шиповника у небольшого утеса, больше их нигде нет. Это избранное место, своеобразный ток. Полет же в воздухе не простой, а брачный, и участвуют в нем одни самцы.

Иногда пара мух затевает состязание, и тогда в воздухе мелькают едва уловимые глазом стремительные броски, виражи, внезапные подъемы и падения. Потом мухи разлетаются в стороны, и вновь каждая надолго застывают в воздухе, будто подвешенная за невидимую тоненькую ниточку.

Иногда одна из мух снижается, наспех лакомится цветами, пьет воду. Без пищи невозможно долго выдержать такую напряженную работу крыльев.

Хорошо бы поймать одного виртуоза. Но в горах очень быстро меняется погода, и пока я достаю сачок, из-за скалистых вершин ущелья выплывает темная туча и заслоняет солнце. Сетка дождя закрывает все: и зеленую поляну с цветами, и небольшой утес, и скалистые вершины. Сразу становится холодно. Дождь все сильнее и сильнее. На дороге появляются лужицы, в них вздуваются и лопаются пузыри. Потом светлеет, дождь затихает, еще несколько минут, и облака уходят за другие скалистые вершины, а в нашем ущелье уже светит горячее южное солнце, в воздухе появляются насекомые, и не верится, что недавно было так неуютно и холодно. И опять над куртинкой шиповника повисают в воздухе мухи-геликоптеры.

Сейчас поймаю застывшую в воздухе муху. Нужно только хорошенько приготовиться и точно взмахнуть сачком. Взмах сачка сделан правильно, быстро. Но сачок пуст, и нет в нем никакой мухи. Куда она могла исчезнуть? Снова осторожно подкрадываюсь, прицеливаюсь. И опять неудача. Муха так ловка, ее броски в стороны так быстры, что ей не стоит никакого усилия увернуться от опасности. Попробую сделать очень быстрый взмах сачком изо всех сил. Но сачок опять пуст, а муха, как бы дразня, покачивается в стороне на своих быстрых крыльях.

Опять находят тучи, и моросит дождь. Не поискать ли строптивых мух в траве? Ведь должны же они где-то прятаться! И вот уже я, хотя и мокрый от дождя, но с удачным уловом, с четырьмя большими мухами.

Это черные сирфиды, все самцы. У них темно-коричневое пятно на каждом крыле, большие коричневые глаза, желтый лоб, длинный черный хоботок, иссиня-черная грудь, покрытая жесткими черными волосками и такое же черное брюшко со светлой перевязью. Собственно, это окошечко в черном домике — прозрачный сегмент, за которым не видно никаких органов, и зияет пустота.

Вечером дома под бинокуляром я вскрываю брюшко сирфа. Оно пусто, наполнено воздухом и разделено тонкой и прозрачной перегородкой. На внутренней стенке брюшка снизу заметны белые веточки трахей, посредине — тоненькие нервные тяжи, сверху — спинной кровеносный сосуд и едва различимый тяж кишечника.

Вот так живот, содержащий один воздух! Где же печень, жировое тело, мальпигиевые сосуды и многое другое?

Только на самом конце брюшка, за тоненькой перегородкой, в желтой и прозрачной крови плавает густое сплетение трахей, да клубочек трубчатых половых желез.

Воздушные мешки имеют почти все летающие насекомые. Но такие большие известны, пожалуй, лишь у цикад. Эти воздушные мешки хорошее подспорье в полете. Благодаря им у насекомого уменьшается удельный вес. Кроме того, под влиянием усиленной работы мышц воздух в мешках прогревается, и тогда брюшко начинает выполнять роль аэростата. Нагреву воздуха способствует и черный цвет сирфов. Все это, кстати, при столь длительном полете на одном месте.

Рано утром в ущелье у реки еще лежит глубокая тень, прохлада, на травах обильная роса. С одной стороны ущелья на теневом склоне — молчаливый темный еловый лес, напротив же его на солнечном склоне степные травы, светло и, наверное, жарко и сухо.

Я легко оделся, выбрался из палатки и, пока дошел до солнечного склона, озяб. Зато среди степного раздолья на подъеме под теплыми лучами солнца сразу же согрелся. Тут давно проснулись насекомые. В воздухе носятся стрекозы, порхают красавцы аполлоны, на муравьиной куче тонкоголового муравья кипит неугомонная жизнь, а со всех сторон слышатся несложные песенки маленьких кобылок.

Возле кустика барбариса вьется небольшой рой крошечных насекомых. Я вглядываюсь в него. Это какие-то муравьи. Надо их изловить. Но едва вытаскиваю из полевой сумки сачок, как дружная компания пилотов, все до единого уносятся в гору.

Мне очень надо узнать, у какого вида начался брачный полет крылатых самок и самцов, поэтому я огорчен неудачей. Кроме того, необходимы крылатые муравьи для коллекции. Но я тешу себя надеждой, что мои незнакомцы неспроста помчались из ущелья кверху. Где-нибудь на моем пути они должны встретиться вместе большим роем.

Подъем в гору утомителен. Надо пощадить сердце, заставить себя идти медленно, лучше почаще останавливаться, приглядываться к окружающему, искать интересное.

Кустики остались далеко внизу, теперь всюду одна лишь низкая травка типчак, да кое-где ковыль и ежа. Я устал и с удовольствием устроился в тени одиночной таволги. Но отдыхать не пришлось. Опять увидал над вершиной одиночного кустика жимолости рой серебристокрылых муравьев-крошек. Но над ним был еще кто-то другой, покрупнее. К крупным подлетают маленькие, стукают их, крутятся возле них. Но почему не образуются пары и не опускаются на землю? Интересно и разделение: крупные самки летают выше, маленькие самцы — ниже. Получается что-то вроде двухэтажного роя. Такого раньше никогда не приходилось встречать.

Поспешно вооружаюсь сачком и несколько раз взмахиваю им по скоплению насекомых. Предвкушая интересную находку, усаживаюсь поудобнее на землю и вытаскиваю лупу. В сачке копошится множество малышек самцов муравьев-лептатораксов. А самки? Где же самки? Вместо них я вижу совсем необычных красноглазых с загнутым кверху брюшком самцов мушек. Не ожидал я такого забавного сочетания! К одинокому кустику жимолости на степном солнечном склоне ущелья слетелось два мужских роя муравьев и мушек, закрутились вместе. Муравьи расположились ниже, мушки выше. Не беда, что муравьи самцы иногда, обманываясь, набрасывались на мушек, принимая их за своих невест. Оба роя друг другу не помеха!

Пока я отдыхал под кустиком, солнце поднялось выше над горами, тень от кустика укоротилась, двухэтажный рой немного опустился к земле, скрываясь от жарких лучей. Так я их и оставил вместе в веселой брачной пляске.

Впервые я увидал это насекомое очень давно, в барханах верховий реки Или. Оно мне показалось странным: светло-серое с узким и очень длинным телом и как-то непонятно расположенными крыльями. Будто их было две пары, и каждая пара не соприкасалась с другой. Таинственная незнакомка висела в воздухе среди колючек какого-то высохшего и одиноко торчавшего на песке растения. Ловко ныряя среди переплетения веточек, насекомое переместилось вбок, потом чуть вперед и опять повисло на одном месте. Пораженный его необычным видом, я помчался к машине за сачком (сколько раз зарекался ни на шаг не отходить от бивака без полевой сумки и сачка) и, возвратившись, уже больше ничего не увидел. Напрасно я бродил под жарким солнцем по барханам в надежде встретить это необычное создание, внешний вид которого был так странен, что я не мог даже назвать отряда, к которому оно относилось. Потом мне помогали в поисках мои спутники. Но все было напрасно. Я часто и с сожалением вспоминал эту встречу, пока впечатление о ней постепенно не исчезло из памяти.

И вот сейчас случайная остановка после долгой и пыльной дороги поймы низовий реки Или у бархана, осенние тугаи в белах шапках пушистых ломоносов, пламенеющие красным и желтым кусты кендыря, светлые барханы в пожелтевших травах, синее небо, все еще жаркое солнце. И я вновь вижу в кустике светлого, почти голубого, терескена висящее в воздухе то же самое серое длинное и узкое тельце с крыльями, работающими с неимоверной быстротой.

Не сразу я узнал таинственную незнакомку. Прошло так много лет! Понадобилось какое-то время, пока память сработала и воскресила давно забытое. Но рука уже автоматически выхватила из полевой сумки сачок. Нет, теперь я не собирался вести наблюдение, не хотел рисковать и упустить незнакомку. Надо немедля поймать странное насекомое. Но как это сделать, когда оно висит среди множества веточек и, будто насмехаясь надо мною, забирается еще больше в гущу. Сейчас оно переберется через кустарничек, мелькнет длинной палочкой в синем небе и исчезнет, оставив меня в огорчении.

Но мне, кажется, улыбается счастье. Вот оно, серенькое, загадочное, многокрылое, выбирается вверх. Сейчас важно не упустить момент, сделать правильный, быстрый и точный взмах сачком. Кажется, удалось! Что же там, в сачке?

В сачке же я не вижу странного многокрылого создания. В нем копошится парочка небольших мух-жужжал, в светло-серых волосках, большеглазых, с прозрачными крылышками в причудливо извитых жилочках. Самец немного больше самочки. Я одурачен, не сразу понимаю, что произошло. Потом все становится понятным. Так вот какое ты длинное насекомое!

Самец, встретив самочку, стал сразу же разыгрывать строгие правила брачного ритуала, существующие многие тысячелетия и передаваемые по наследству. Пристроился позади нее на лету и, не отставая от своей избранницы ни на миллиметр, стал следовать за нею, с величайшей точностью копируя все сложности ее замысловатого полета. Такой полет служил своеобразным экзаменом на силу, ловкость, выносливость, а также доказательством принадлежности к тому же самому виду.

Среди мух виртуозные брачные полеты широко распространены. Очень давно я видел, как две мушки летали друг за другом по маленькому кругу с такой невероятной быстротой, что контуры их тел исчезали из глаз, и на месте крошечных пилотов появлялось полупрозрачное колечко.

Ожидая встретить необычное насекомое, я немного раздосадован неожиданным концом истории. Впрочем, стоит ли расстраиваться? И этот эпизод из жизни сереньких мушек тоже интересен, и разгадка его наполняет радостью сердце.

В горах Тюлькубас, что в переводе на русский язык означает «Лисья голова», мы выбрали небольшую долинку среди весенних зеленых холмов и только принялись за устройства бивака, как раздался крик:

— Скорее сюда, нашлось интересное растение!

Палатка брошена, упала, и мы помчались смотреть находку. А она, действительно, забавная. Три гладких ланцетовидных листочка распростерлись по земле в стороны, посередине между ними высится очень странный, темно-бордовый нежно-бархатный цветок. Собственно, это даже не цветок, а тоже листик, только очень широкий, толстый и с нижней стороны зеленый. Из центра цветка торчит тонкий длинный цилиндрик, еще более нежно-бархатистый, а внутри его виден какой-то белый поясок, отросток, выросты. Удивительный цветок! Никогда не встречал такого! Какой у него запах? Я наклоняюсь и втягиваю воздух. Резкий запах трупного разложения и еще чего-то невыносимо противного ударяет в нос. Даже голова закружилась. Кажется, еще немного и затошнит. Жаль, что такая изумительная красота и оригинальная форма сочетаются со столь дурным запахом.

— Хорошо пахнет, отличный запах! — едва переводя дыхание, бормочу я.

— Замечательный запах, — краснея от неожиданности, подтверждает мой спутник.

Третий доверчиво тянется к цветку, вдыхает полной грудью, потом, чертыхаясь, откатывается в сторону.

По-видимому, цветок предназначен только для любителей навоза да мертвечины. Кто же они, эти насекомые? Я осторожно раскрываю цветок, и передо мною открывается очень сложное его строение. В самом низу столбика на его светлом основании торчат аккуратными рядками темные шишечки. Выше них шишечки крупнее, светлее, почти желтые с иголочками на кончиках. Это женские цветки. Еще выше шишечки фиолетовые с длинными острыми отростками. Они образуют как бы густое сито, мохнатую муфточку, через которую могут пробраться к основанию цветка только мелкие насекомые. Над ситом красуется толстый красный поясок в нежных бугорках — это мужские цветки. Выше них расположена вторая муфточка щетинок, затем узкая лиловая шейка, за которой высится и сам длинный бархатистый столбик. Какая причудливость строения! И все, конечно, имеет глубокий смысл и назначение.

Подъехал на лошади чабан. Смотрит на нас, смеется.

— Калампыр называется этот цветок, — поясняет он, — дурной цветок, мертвым пахнет. Но им лечатся. Вон там, за большим камнем, видишь палки в земле? Это около калампыра. Летом, когда он увянет, будем копать корень, в воде кипятить. У кого больные легкие — помогает.

Надо бы еще посмотреть калампыров, познакомиться с ними поближе. Но над снежными вершинами Таласского Алатау повисли темные грозовые тучи. Надо торопиться ставить палатку, как бы к вечеру не разыгралась гроза.

Ночью бушует ветер, стучат о палатку крупные капли дождя, яркие молнии разрезают темноту. А утром безмятежно светит солнце, и всюду вокруг нас раскрылись бордово-бархатные калампыры, вся долина в цветах, и дурной запах струится со всех сторон. В каждом цветке в самом низу, за решетками, беснуются скопища мелких мушек. Снуют юркие трипсы, не спеша барахтаются мелкие навознички (крупным насекомым сюда не пробраться), сверкают лакированным одеянием крохотные жучки-перистокрылки, выпуская наружу изящные ажурные крылья. И вся эта ватага, будто опьянев от аромата гниения, копошится, бурлит, кипит в угарном веселье, встречая свою весну. Для них и создан этот сложнейший столбик с различными шишечками, шипиками, выростами, нежнейшим бархатом лепестков и таким неприятным запахом для нас и отрадным для того, кому он предназначен.

Потом мы долго путешествуем в предгорьях Таласского Алатау, но уже нигде не встречаем такого изобилия калампыров, как в той маленькой долинке.

Научное название растения оказалось, как сообщили ботаники, Eminium regela.

Бывает так, что хорошо знаешь какое-нибудь растение, знаком со всеми его обитателями и вдруг обнаруживаешь на нем что-либо совершенно необычное и новое.

В летний зной, когда все давно отцвело, земля пышет жаром, а насекомые, любящие цветы и от них зависящие, давно замерли, тугаи и приречные засоленные луга украшают розовые с тонким ароматом цветы кендыря. На них, я знаю, очень любят лакомиться нектаром комары и, когда нет их исконной добычи, поддерживают им свое существование.

Когда-то, до изобретения капроновой нити, на это растение возлагали большие надежды, его даже начали возделывать на полях. Очень прочные у него оказались волокна на стеблях.

Сейчас над цветами кендыря крутились пчелки, реяли мухи, зеленый богомольчик усиленно высматривал добычу, ворочая во все стороны своей выразительной головкой на длинной шее. Ярко-зеленые блестящие красавцы листогрызы, будто елочные игрушки, украшали растение. Но больше всех было мух-сирфид.

Некоторые цветы мне показались темными. В них, оказывается, забрались зеленые с черными пятнышками тли, уселись головками к центру цветка, брюшками наружу и в стороны, тесно прижались друг к другу аккуратным кружочком. Они высасывали нектар. В этой компании все места вокруг стола были заняты, и, наверное, случайно заявившийся к трапезе был вынужден убраться, убедившись, что ему ничего не достанется.

Энтомологи, прочтя эти строки, будут явно раздосадованы и непременно обвинят меня в фантазии. Тли, обладатели острого хоботка, как издавна известно, прокалывают им ткани растения и высасывают из него соки. А здесь, вместо этого, они мирно пьют нектар! Но в многоликой жизни насекомых нет незыблемых законов, которые бы не имели исключений. Факты — вещь упрямая, хотя среди ученых немало тех, кто упрямее фактов.

Один цветок показался мне неестественно большим. Я пригляделся к нему. В него заполз белый с ярко-розовыми полосками цветочный паук. Отличить обманщика от цветка при беглом взгляде почти невозможно. Хищник ловко замаскировался и, судя по упитанному брюшку, ему живется неплохо, добычи хватает с избытком.

Цветочные пауки — великие обманщики. Они легко приобретают окраску цветка, на котором охотятся. Их яд действует на насекомых молниеносно. Иногда удивляешься: присела на цветок большая бабочка, чтобы полакомиться нектаром, и вдруг поникла. Ее исподтишка укусил цветочный паук. Она даже взлететь не успела!

Вот и сейчас вижу в цветке муху. Она мертва. Наверное, от нее осталась только одна оболочка после трапезы паука. В другом цветке — такая же неудачница. Что-то много трофеев у разбойников-пауков! Но одна муха еще жива и бьется, а паука возле нее нет. Да и в пауках ли дело? Присматриваюсь и поражаюсь. Цветок кендыря оказывается убийцей! Он заманивает насекомых своей прелестной внешностью и приятным ароматом и губит их. В мире известно немало насекомоядных растений. Они приманивают их ароматом и нектаром и, обладая особенным капканчиком, губят их, высасывая содержимое своей добычи. Но кендырь не относится к компании насекомоядных растений. Его преступная деятельность не является природной особенностью, это чистая случайность. Придется, вооружившись лупой, изучить его строение.

В центре яркого венчика видно компактное конусовидное образование. В нем скрыт зеленый бочоночек-пестик. К нему снаружи плотно примыкают пять заостренных кверху чешуек. Внутри чешуек находятся пыльники. У основания чешуйки раздвинуты и образуют щели. Доступ к нектару возможен только через них. Несчастные мухи, засунув хоботок в щелку, затем, поднимая кверху, ущемляют его между чешуйками. Они плотно сомкнуты, будто дужки железного капкана. Чем сильнее бьется муха, тем прочнее зажимается ее хоботок.

Пленниц-неудачниц много. Иные из них высохли, ножки их отламываются при легком прикосновении, другие еще эластичны. Некоторые еще живы, пытаются вызволить себя из неволи.

Вот так кендырь! Для кого же предназначены его обманные цветки? Для более сильных насекомых с хоботком острым, коническим, а не с шишечкой на конце, как у мух. Интересно бы выследить его завсегдатаев. Но сколько я не торчу возле этого загадочного растения не вижу ни одного опылителя кендыря. Вспоминаю, что ранее мне приходилось встречаться с подобным растением, выходцем из Америки. Оно тоже губило тех насекомых, которые были случайными его посетителями. Комарам же удавалось вырваться из неожиданной ловушки. Жаль! Лучше бы кендырь губил кровососов, чем ни в чем не повинных мух. Пустыня небогата цветами, у бедных потребителей нектара нет выбора…

Прошло много лет. Как-то, проезжая через горы пустыни Турайгыр, я свернул на малозаметную дорогу в поисках ночлега. Она повела в ущелье между большими камнями круто вниз, через километров восемь мы увидели реку Чарын. Здесь был довольно обширный тугай. В обе стороны от него можно было пройти по берегу и попасть на маленький густо заросший и девственный тугай. Здесь я увидел роскошные заросли цветущего кендыря. Его нежно-розовые цветки были усеяны крупными черными мухами.

Я хорошо знаю этих самых крупных в Средней Азии мух, черных, с рыжеватым брюшком, покрытым длинными и жесткими щетинками. Среди своих собратьев они выглядят настоящими великанами. В общем, они встречались редко. Обычно они появлялись на биваке неожиданно и, посидев смело и безбоязненно на ком-нибудь, также неожиданно исчезали. Этим мухам не была свойственна обычная мушиная назойливость, их не интересовали съестные припасы. Вели они себя независимо и свободно. Кто они такие, как назывались, и какова была их жизнь, я не знал.

Увидев целое скопище мух-великанов, я удивился. Они деловито сновали по цветам кендыря, лакомились нектаром, кое у кого из них торчали на ногах комочки пыльцы растения. Похоже, что кендырь для мух-великанов был привычным растением, и они слетелись сюда, наверное, с большого расстояния. Может быть, только для них и были предназначены цветы со столь странным строением?

Джусандала — полынная пустыня, весной напоена запахом серой полыни, терпким и приятным. Низкорослая, голубовато-серая, она покрывает всю землю, лишь иногда уступая место другим растениям. Кое-где вспыхивают целые поля красных маков.

Бесконечные холмы пустыни, будто застывшие морские волны. В чистом небе повисли редкие белые облачка, от них по холмам скользят синие тени. Иногда на горизонте появляется столб пыли, доносится глухой топот, и с холма на холм проносится табун лошадей. Кое-где покажется светлое пятнышко отары овец и исчезнет. Далеко на горизонте мелькнет темная фигура одинокого всадника.

Вблизи пресных ключей озера Сор-Булак особенно много скота, и тяжела езда на мотоцикле. Не из-за плохих дорог, нет, они прекрасные, гладкие, вьются по сухой и твердой почве пустыни, каждый раз открывая новые и заманчивые дали. Мешают езде на мотоцикле… жуки. Самые обычные в этой пустыне, где пасутся домашние животные, — жуки-навозники, черные с рыжеватыми надкрыльями. От их упругих крыльев звенит воздух. Жуков очень много, почти ежеминутно они ударяются о металл мотоцикла.

Но иногда происходит более досадное столкновение жука с водителем мотоцикла, тогда от боли хватаешься за ушибленное лицо, на котором появляется красное пятнышко, быстро переходящее в синеватый бугорок. А жук, отброшенный в сторону, лежит на краю дороги и едва шевелит ногами. Ему тоже досталось от столкновения.

Со страхом думаешь: где произойдет следующее пересечение путей человека и насекомого, какая часть лица украсится очередным синяком! Хороша перспектива быть избитым жуками! Уж не лучше ли остановиться и подождать до вечера?

По полыни ползают голубовато-зеленые жуки-слоники, всюду снуют муравьи. На красных маках повисли грузные и вялые жуки-нарывники, а на одиноком кустике терескена застыла в позе ожидания крупная хищная муха-ктырь. У нее мощная грудь, тонкое поджарое брюшко, стройные крылья и острые, как клюв, ротовые придатки. Черные выпуклые глаза зорко следят за окружающим, голова поворачивается во все стороны. Грубые, жесткие щетинки, покрывающие тело, придают ктырю грозный и воинственный вид.

Рядом взлетает толстая черная муха. Ктырь стремительно сорвался со своего места, молниеносно ударил муху сверху вниз, по-соколиному, и оглушенная им добыча уже в длинных цепких ногах хищника, преспокойно усевшегося на тот же кустик терескена.

В пустыне царит весеннее оживление. Ползают грузные черепахи. Почуяв приближение человека, спешит укрыться в ближайшую норку гадюка. От норы к норе торопливо перебегают суслики, высоко в небе их высматривает орел.

Вскоре ктырь высосал муху, бросил ее остатки на землю и, потирая ноги, принялся тщательно чистить свое стройное тело, покрытое жесткими волосками. Вся его поза теперь будто выражает удовольствие и успокоение, но глаза по-прежнему следят за всем, и голова поворачивается то в одну, то в другую сторону. Еще несколько минут покоя, и ктырь снова срывается с кустика… Раздается легкий щелчок, ктырь ударил грудью в бронированное тело пролетавшего мимо навозника. Жук упал на землю, а ктырь снова уселся на свой наблюдательный пост. Грязный и черствый жук ему не нужен.

Оглушенный ударом жук неподвижно лежит на спине. Быть может, он выжидает, когда минует опасность. Но как будто никого более нет, только муравей подобрался и ущипнул жука за ногу, желая разузнать, нельзя ли поживиться.

Навозник шевельнул одной ногой, другой, расправил усики и вдруг отчаянно замахал сразу всеми ногами, зацепился за комочек земли и перевернулся. Еще две — три минуты, усики высоко подняты, широкие пластинки на них затрепетали, улавливая запах навоза, поднялись надкрылья, завибрировали прозрачные крылья, «мотор» заработал, и жук взлетел.

Ктырь будто только и ждал появления жука в воздухе. Вновь стремительный бросок, легкий щелчок — и опять сбитый навозник лежит на земле.

Так повторилось несколько раз, пока жалкий и запыленный навозник не уполз далеко в сторону от столь необычного места, где нельзя подниматься в воздух. Через некоторое время улетает и озадачивший меня хищник.

Чем объяснить странное поведение ктыря? Неужели такой зоркий и ловкий хищник мог несколько раз ошибаться, принимая навозника за съедобную добычу? Ведь он даже не пытался схватить жука ногами. Или, может быть, жук мешал ему наблюдать за добычей?

По-видимому, ктырь просто-напросто играл с жуком от избытка здоровья и энергии. Ведь игры свойственны животным, особенно молодым. Они не только развлечение, как мы чаще всего думаем. Настоящее значение игр заключается в тренировке, своеобразной подготовке к решающим схваткам в жизни.

Хорошо известно, что птицы и млекопитающие любят играть. А у насекомых? Мы об этом ничего не знаем. Они не столь просты и примитивны. Им тоже необходим некоторый опыт, тренировка, и игры в этом помогают. Этот очерк был написан в конце сороковых или самом начале пятидесятых годов прошлого столетия. Сейчас природа Джусандалы сильно изменилась. Засуха и перевыпас обеднили до неузнаваемости пустыню, а большая бессточная впадина Сор-Булак закрылась большим озером сточных вод города Алматы.

Я повернул машину с проселочной дороги, заехал на холм и выключил мотор. Изнурительный жаркий день кончался. Большое багровое солнце склонилось к горизонту пустыни. Растения уже выгорели. Там, где весною алели маки, виднелись сухие и жесткие колючки. Только в небольшом понижении тянулась зеленая полоска растений. Здесь дружным и сомкнутым строем росла высокая полынь, терескен и верблюжья колючка.

Пока готовился ужин, на землю постелили большой тент, параллельно машине вбили два кола, между ними натянули веревку. Вторую веревку привязали вдоль машины за клыки буферов. На брезент постелили спальные мешки. Теперь между веревками осталось растянуть на ночь пологи. Без них нельзя, комаров хотя и немного, но спать спокойно не дадут. К тому же неприятно, если ночью на постель случайно заползет уховертка, какой-нибудь жук, фаланга, а то и скорпион. Когда все хлопоты остались позади, я с наслаждением улегся на постель передохнуть после долгой и утомительной дороги.

Снизу на фоне чуть темнеющего неба хорошо видно, как в воздухе парят какие-то насекомые. Вот одно из них садится на веревку. По характерному облику в нем нетрудно узнать хищную муху-ктыря. Они уже успели усесться на веревку! Вскоре ктыри, как ласточки на проводах, выстроились шеренгой. И самки, и самцы. Никогда не приходилось видеть подобное, поэтому я жалею, что мало света, чтобы сделать фотоснимок.

Ктыри непоседливы. Один за другим взлетают, гоняются друг за другом, пикируют на сидящих, согнав их, занимают освободившееся место. И так беспрестанно, но добродушно, без насилия, хотя известно, что ктыри, особенно когда не хватает добычи, не прочь и полакомиться друг другом.

Наблюдать за ктырями, да еще лежа на постели, интересно. Наверное, их игра происходит от избытка сил, здоровья, ради тренировки и еще, быть может, для чего-нибудь. Не зря же! Игра проходит в быстром темпе. Иногда кто-нибудь из мух взлетает, высоко парит над землей и потом снова садится на веревку. Очень понравилась хищным мухам наша веревка. Их на ней уже собралось не менее двух десятков, да и в воздухе летает столько же. Некоторые подлетают к веревке, скрючив ноги. Это удачливые охотники. В бинокль с лупами видно, что добыча ктырей — наши мучители комары. Прежде мне не раз приходилось видеть, как за комарами возле бивака охотились стрекозы. Теперь привелось наблюдать, как этим занимаются ктыри. Не ожидал я увидеть в ктырях замечательных защитников. Уж не ради ли кровососов собралась здесь вся эта веселая и непоседливая братия!

Комары же почему-то не кусаются, хотя я знаю, что здесь они должны быть, до тугаев реки Или, их главной обители, не так уж и далеко.

Темнеет. Мы поужинали. Пора растягивать пологи, ложиться спать. Солнце опустилось за горизонт. Постепенно гаснет красная зорька. Исчезают и ктыри. Остается только один на самой вершине кола, за который привязана веревка. Заночевал с нами.

Утром ни один ктырь не прилетел, не появился возле нашего бивака. Начало дня, наверное, не для игр и забав. Да и комаров не стало, их сдул порыв ночного ветра.

Я брожу по зеленой полоске зарослей. Ктырей здесь масса, они прилетели из выгоревшей пустыни за поживой, но ее здесь мало. Мухи рыщут в ее поисках, гоняются за бабочками-совками и пчелами. Но добыча слишком велика, и, как бы оценив, что она не по силам, мухи отстают и садятся на вершинки растений, ворочая во все стороны подвижными головами с большими глазами. Интересно бы посмотреть еще на вечернюю охоту ктырей. Но нам недосуг, пора ехать дальше.

Под ногами шуршит песок, и посох равномерно и мягко постукивает о дорогу. Впереди бесконечные песчаные холмы, покрытые редкими кустиками белого саксаула, сбоку — величавая Поющая гора. Наконец, показались темно-коричневые скалы Большого Калкана. Там наш бивак.

Во всем сказывается осень. Главное, не стало насекомых, и от этого скучно в пустыне. Кое-где пробежит через дорогу песчаный муравей, на длинных ходульных ногах проковыляет чернотелка, сверкнет крылом песчаная кобылка. Но вот откуда-то появился хищный ктырь, Apoclea trivialis, он пролетает вперед, садится на дорогу, поворачивается головой мне навстречу и, уставившись большими глазами, будто рассматривает меня. И так много раз. Что ему надо? Неужели такой любопытный!

И снова мерное шуршание шагов о песок, постукивание посоха и еще этот неожиданный спутник. Понравилось ему со мною. Ну что же, может быть, и до бивака вместе доберемся. Но из-под ног неожиданно вылетает большая муха, ктырь бросается на нее. Удар сверху, падение вместе с добычей на землю, несколько секунд неподвижности, удачливый охотник поднимается с добычей в воздух и улетает с дороги в сторону.

Вот зачем меня ктырь провожал! Ожидал, когда из-под моих ног вылетит испуганное насекомое. Верный своей соколиной привычке брать добычу в воздухе, он не умеет ее осилить на земле. Что же, уловка неплоха. Даже в этой глухой пустыне, где нет скота, давно исчезли джейраны, архары и другие крупные звери. Интересно узнать, что это: древний инстинкт, проснувшийся в охотнике, или, быть может, личный и случайно приобретенный опыт.

Также ведут себя многие животные. Рядом с поездом летит кобчик, ожидая, когда из придорожных зарослей вылетит напуганная грохотом пичужка. Провожает автомашину лунь, высматривая, не шелохнется ли осторожная мышка, затаившаяся в траве. Во время похолоданий возле овец крутятся ласточки и ловят на лету поднятых из травы пасущимися животными мошек, а скворцы усаживаются на спины пасущихся животных и оттуда высматривают потревоженных кобылок.

Через несколько лет я снова возле Поющей горы, опять вышагиваю по знакомой дороге. По ней давным-давно никто не ездит, ее почти всю занесло песком.

Знакомый пейзаж воскрешает в памяти минувшие события. Вот здесь у большого куста дзужгуна (он цел, и я встречаюсь с ним как со старым знакомым) я видел забавных мушек, летающих стремительными зигзагами, метрах в двадцати от него было гнездо муравьев-невидимок, песчаных бегунков, а еще дальше располагалась колония пчел.

Возле меня беспрерывно летают небольшие стрекозы симпетрум, охристо-желтые самочки, красно-карминные самцы. Каждая стрекоза, снявшись со своего наблюдательного поста, летит вперед, провожает меня пять-десять метров, повернувшись головою ко мне, брюшком вспять. Потом отстает, чтобы не вторгаться в чужие владения. Вся Поющая гора поделена негласно маленькими хищниками на охотничьи участки. Иначе нельзя. Здесь суровые условия жизни, чтобы прокормиться, надо потратить немало энергии. Другое дело в тугаях. Там масса комаров и другой живности, огромное количество стрекоз. Похоже, что там нет границ участков, все перепутано, хищники охотятся рядом.

Среди стрекоз нашлась одна нарушительница сложившихся устоев, она долго провожает меня, вступая по пути в легкие воздушные баталии и все время не сводит с меня своих больших глаз, пока, наконец, не хватает вспугнутую мною мушку и не уносится с нею в сторону. Стрекозы, оказывается, так же, как и ктыри, сопровождают крупных животных, надеясь схватить вспугнутую ими дичь. А почему бы и нет. Правило неплохое!

В предгорьях Заилийского Алатау пока не выгорела трава, здесь много насекомых. На больших зонтичных цветах расселись крупные сине-зеленые бронзовки. Тут же крутятся маленькие черные мушки-горбатки. Прилетают осы с блестящим брюшком в ярко-желтых полосках. На белом цветке уселся ярко-зеленый, как сочная трава, хвостатый кузнечик с большими цепкими ногами и острым, как кинжал, яйцекладом. Он не довольствуется одной растительной пищей и при случае нападает на насекомых. Вот и сейчас не случайно уселся он на край белого цветка и выставил наготове свои цепкие передние ноги.

Поднесем кузнечику бабочку-белянку. Мгновенный прыжок, бабочка схвачена ногами, зажата в острых шипах, и вот методично, как машина, зашевелились большие челюсти, разламывающие тело добычи. Прикончив голову и грудь, кузнечик съедает брюшко, а потом уничтожает, казалось бы совсем невкусные крылья.

На синий цветок садится какая-то муха, промелькнув мимо глаз. Но на цветке ее уже нет, куда-то успела ускользнуть. Два муравья тащат добычу и, как это бывает с ними, никак не могут обойтись без взаимных притязаний. Один из муравьев одолел другого и помчался с ношей в свою сторону, но побежденный собрался с силами и поволок добычу в обратном направлении. Временная неудача не обескуражила противника, он уперся, задержал движение. Раздосадованные муравьи не могут пересилить друг друга, начинают дергаться и трепать добычу, таская ее в разные стороны. Вот неугомонные забияки! Из-за чего они так долго враждуют! Отобрать у них добычу, чтобы никому не досталась.

Но едва пинцет прикасается к драчунам, как все мгновенно исчезает, и на синем цветке становится пусто. Может быть, все это только показалось, и ничего не было? Да и муравьи ли это? Пораженный догадкой, что драке муравьев могло подражать какое-то насекомое, начинаю его искать, тщательно осматривая такие же синие цветы.

Временами поиски кажутся бесполезными, а все происшедшее представляется загадкой. Но вот на одном таком же цветке опять муравьи тащат добычу, они очень похожи на виденных мною ранее. Надо скорее вытащить из рюкзака большую лупу, в нее можно смотреть, сильно не приближаясь и не пугая насекомых.

Догадка оправдалась! Сразу исчез обман, и все стало понятным. По цветку ползала, энергично кривляясь и подергиваясь из стороны в сторону, небольшая мушка, на ее прозрачных, как стекло, крыльях будто было нарисовано по одному черному муравью. Рисунок казался очень правдоподобным и, дополняемый забавными и необычными движениями, усиливал обман.

Мушка принадлежала к семейству пестрокрылок. У большинства видов этого семейства крылья покрыты четко очерченными темными пятнами и полосками и кажутся пестрыми. Благодаря этой особенности они хорошо заметны. И не случайно Д. С. Мережковский почтил их вниманием:

Личинки всех пестрокрылок развиваются в тканях различных растений, чаще всего в цветах. Но о такой забавной мушке, подражающей муравьям, я ранее не знал.

Мушку обязательно надо изловить. С замиранием сердца поднимаю сачок, занесенная рука останавливается на мгновение. Мелькает мысль: вдруг промах! Резкий взмах, головка синего цветка, сбитого сачком, отлетает в сторону. В сачке среди кучки зеленых листочков что-то ползает и шевелится. Осторожно, чтобы не помять добычу, расправляю сачок. Вот сейчас в этой складочке материала должна быть чудесная пестрокрылка. Но мушка резво вырывается на волю и исчезает в синеве неба…

Солнце склонилось к горизонту. Далеко внизу за садами стала проглядывать обширная пустыня, слегка задернутая дымкой. Порозовели снежные вершины гор.

Я пересмотрел множество синих цветов, но пестрокрылок на них не нашел. Долгие, настойчивые и однообразные поиски ничего не дали. Неужели все пропало? Что, если выкопать тот цветок, на котором впервые была встречена пестрокрылка, вдруг это была самка, отложившая яички в завязи цветка растения? Она, наверное, как и каждый вид пестрокрылок, привязана только к одному виду растения, опыляет его цветы и растит на нем своих деток.

Я выкопал растение, дома посадил его в глиняный горшочек и поместил в обширный садок, затянутый проволочной сеткой. Каждый день цветок опрыскивал водой и изредка поливал.

Расчет оправдался. На пятнадцатый день в садке, забавно кривляясь и подергиваясь из стороны в сторону, ползало несколько таких же мушек, как и та, удивительная, встреченная ранее, и у каждой из них на каждом крыле было изображение черного муравья. Это было потомство чудесной пестрокрылки.

Нестерпимая жара, в машину врывается воздух, будто из раскаленной печи. Я поглядываю на термометр, прикрепленный на лобовом стекле машины. Утром было тридцать, потом стало тридцать пять, теперь уже сорок два. И это после того, как мы спустились в низину с невысоких холмов Каратау по дороге к селу Байкадам.

Вокруг простиралась бесконечная, желтая пустыня без признаков жизни, изнуренная засухой и горячими лучами солнца.

Сегодня воскресенье, машин мало, шоссе свободно.

Но впереди на дороге показывается что-то необычное. Подъезжаем ближе: сбоку дороги стоит покалеченная грузовая машина, валяется прицеп, обгоревшие бревна. Видимо, вскоре после аварии удалось потушить пожар. Село Байкадам близко, на виду.

Мы осматриваем следы аварии. То, что я увидал, меня удивило. Над черными обугленными сосновыми бревнами в воздухе кружили и танцевали небольшие коричневые мухи-жужжалы. Иногда кто-либо из них присаживался на бревно, щупал его длинным хоботком и вновь взлетал.

Мухи-жужжалы откладывают яички в кубышки кобылок и в гнезда одиночных пчел. Сами же охотно лакомятся нектаром растений. Неутомимые летуны, мастера высшего пилотажа, они постоянно нуждаются в пище для восстановления затраченной на полет энергии. Когда есть цветы, мухи-жужжалы долго живут, откладывают много яичек. Но где в этой выгоревшей пустыне восстановить силы? И мухи, расходуя питательные вещества, запасенные еще в личиночной стадии, быстро гибнут.

Почему жужжалы слетелись к месту аварии? По-видимому, запах обгоревших бревен, испарение эфирных масел, содержащихся в смоле, чем-то отдаленно напоминали запах нектара. Голая и выгоревшая пустыня пахнет только пылью, и вдруг какой-то в ней запах!

Всю полынь давно съели овцы, и на ее месте развились пышные солянки. Одна из них цветет. Но как! Цветочки крохотные, едва заметные белые точки. Без лупы их не разглядеть. Но скольким насекомым здесь, в пустыне они дают жизнь. Возле них вьются серые пчелки, на лету засовывают хоботки в малюсенькие кладовые нектара. Мухи-жужжалы, бабочки-белянки и желтушки тоже как-то ухитряются добывать пропитание из миниатюрных нектарников и пыльников. Для кого же предназначены такие цветы-лилипутики? Быть может, тоже для крошечных насекомых? Но я не вижу никаких малышек. Видимо, жужжалы и бабочки опыляют эти цветы, хотя они непривычно малы. Еще сидят на цветах муравьи-бегунки и муравьи-тапиномы. Тоже добывают пропитание. Только безвозмездно, не перенося пыльцу.

Иногда, заметная издалека, летает над цветущими солянками большая оранжевая оса-калигурт, истребительница крупных кузнечиков и кобылок, которых, парализуя, предназначает для своих деток. Она очень внушительна, обладает отличным жалом, никого не боится, ни на кого не обращает внимания, спокойная, независимая, летает сама по себе. Столь же смелы черные с желтой перевязью осы-сколии, охотницы за личинками хрущей, местами очень много жуков и личинок коровок Лихачева.

Но особенно богат мир мух-жужжал, этих неутомимых и виртуозных пилотов. Я различаю среди них несколько видов: одни — совсем маленькие, светло-желтые, другие — чуть побольше, темнее, размером с домашнюю муху. И еще есть несколько крупных элегантных красавиц, пушистых, бархатисто-черных с ярко-белыми перевязями.

Больше всех тех, что размером с домашнюю муху. Они и резвее всех. Звон крыльев их громкий, высокий, судя по тону, крылья в полете делают не менее трехсот взмахов в секунду! Такая, застыв на месте в воздухе, неожиданно ринется в сторону, вернется обратно и снова повиснет на прежнем месте. На лету муха иногда чистит свои ноги, потирая их одну о другую, опорожняет кишечник. Мало мух, которые умеют заниматься подобными делами в воздухе! Иногда у жужжал наступает короткая передышка, но тоже в воздухе над крохотным цветком во время поглощения нектара.

Я пытаюсь изловить неутомимых жужжал. Но куда там! Даже самый быстрый и точный взмах сачком не приносит успеха. Сачок пуст, а муха снова висит в воздухе как ни в чем ни бывало и слегка покачивается на своих изумительных крыльях. Тогда, прежде чем взмахнуть сачком, я медленно и осторожно подвожу его поближе к аэронавту. Но и этот прием не помогает.

Неуловимость одной мухи я хорошо испытал. Пять раз я бросался на нее с сачком, но она, ловко увернувшись, будто издеваясь над моей беспомощностью, вновь повисала на том же самом месте. Так я и не поймал лукавую игрунью.

На чистую от растений площадку садится оса-бембекс, охотник за слепнями, и, как всегда, после усиленного полета энергично втягивает и вытягивает брюшко. Потом взмывает вверх и бросается на жужжал. В воздухе теперь клубок неразличимых тел. Нет, осе не угнаться за ловкой мухой, и та, будто сознавая свою неуязвимость, реет почти над самой хищницей, присевшей вновь на землю. И так несколько раз.

Мне кажется, что оса и муха просто играют от избытка здоровья и сил.

Солнце жарко греет, мухи-жужжалы с еще большим упоением предаются воздушным танцам, и тонкое пение их крыльев раздается со всех сторон.

Я не огорчаюсь неудаче. Вот спадет жара, тогда ловкости у мух станет меньше. Да и жаль мешать им резвиться, наслаждаться сладким нектаром и заодно опылять солянку с крошечными цветами.

Сперва на земле, покрытой темно-коричневым от солнца щебнем, я увидел два крохотных ярких и белых пятнышка. Когда же присел на землю, крохотные пятнышки повернулись вокруг оси и снова заняли прежнее положение. Хотелось отдохнуть, посмотреть с высокого холма на сверкающий синевой Балхаш. Но теперь не до этого. Белые пятнышки — что-то необычное. Медленно-медленно я тянусь к ним поближе, но тяжелая полевая сумка (сколько раз она меня подводила!), неожиданно соскальзывает с плеча и ударяется о землю, а белые пятнышки, сверкнув, исчезают вверх к горячему солнцу, застывшему на небе. И все кончилось. Нет больше ничего. Быть может, и не будет никогда. Сколько раз такое случалось!

Теперь можно спокойно отдыхать, любоваться озером. Далеко за Балхашом виднеется узкая полоска берегов таинственной песчаной пустыни Сарыесикатырау. А еще дальше в воздухе повисла в воздухе линия иззубренных снежных вершин Джунгарского Алатау. Озеро замерло, будто отдыхает после ночного шторма, нежится под солнцем, заснуло. Лениво размахивая крыльями, вдоль берега пролетает одинокий хохотун. Черный, покрытый камнями голый берег, синяя вода, синее небо, тишина, глушь и извечный покой древней земли.

На камешке опять появились две яркие белые точки. Колыхнулись, покрутились и снова замерли. Теперь я осторожен, весь внимание. Медленный наклон туловища (некстати больно впились в локти острые камни) — и передо мной незнакомка — небольшая, серая, вся в волосках мушка с ярко-белым зеркальцем на голове и сверкающей серебряной отметиной на кончике брюшка. Отчего так ослепительно сияют белые пятнышки, что за чудесные волоски так сильно отражают свет яркой пустыни, неба и озера?

Осторожно целюсь в мушку фотоаппаратом, задерживаю дыхание. Лишь бы не спугнуть, хоть бы не улетела. Щелчок, второй. Теперь можно ловить! Но вблизи мелькнула в воздухе какая-то темная точка, и мушка умчалась за ней.

Более часа брожу с сачком в руках в поисках мушки с белым зеркальцем. И когда, махнув рукой, собираюсь идти на бивак, нападаю на счастливое место: на чистой полянке на камешках сразу несколько мушек сверкают белыми пятнышками.

Нелегко их ловить, таких быстрых и ловких. Но я счастлив. Первая добыча в сачке. Потом в морилке. Сейчас через сильную лупу посмотрю на свою находку. Но в морилке нет мушки с белым пятнышком, а вместо нее лежит самая обыкновенная. Неужели, взмахнув сачком, я поймал случайно другую, а ту, интересную, упустил. Как это могло случиться? Ведь в сачке она как будто была одна?

Вторая мушка меня уже не обманет. Это она жалобно поет в сачке крыльями, даже сквозь белый материал видно ее сверкающее украшение. Надо бы теперь поймать еще хотя бы парочку — и тогда можно искупаться. Очень хочется пить.

Но в морилке опять нет белолобой мушки. Вместо нее та же серая, обыкновенная, умирая, вздрагивает ногами. Ничего не могу понять! Будто кто-то потешается надо мною.

На долю секунды мелькает сомнение, уж не происходит ли со мною что-то неладное из-за жары и жажды, и не пора ли бросать охоту? В голове шумит, мелькают в глазах красные искорки, пересохло во рту. Не заметил, перегрелся, потерял силы и контроль над собой.

На биваке молчу, ничего никому не рассказываю. После купания и обеда забрался под тент и, отдыхая, раздумываю о загадочных мушках. Кладу их на крышку коллекционной коробки. Что с ними делать? Зачем они мне, такие обычные и невзрачные? Наверное, оба раза они попадали в сачок случайно, вместо тех, замечательных. Может же произойти такая редкая случайность!

Пока я с неприязнью рассматриваю свой улов, вытряхнутый из морилки, у одной мушки постепенно светлеет голова, становится белой, начинает светиться, и вот уже сверкает ослепительно яркое зеркальце вместе с пятнышком на конце брюшка. За первой и вторая мушка преобразилась.

Огорчения как не бывало. Все стало понятным: в морилке, заряженной кусочками резины, пропитанными дихлорэтаном, гигроскопичные и, конечно, особенной структуры волоски мгновенно пропитались парами яда и потеряли способность отражать свет.

На всякий случай снова кладу в морилку одну муху, вынимаю ее обратно и вижу преображение сверкающей красавицы в серую посредственность и обратно.

Мушка оказалась известной и называлась по латыни Citerca albiffrons. К сожалению, ее сверкающие пятнышки со временем слегка потемнели и утратили яркий блеск.

Захватив с собою бинокль и фотоаппарат, я отправился побродить по ущелью Караспе. Всего лишь несколько десятков метров текла по ущелью вода и, неожиданно появившись из-под камней, также внезапно исчезла. Дальше ущелье было безводным, но вдоль сухого русла росли кустарники, зеленела трава. По-видимому, ручей проходил под камнями недалеко от поверхности земли.

Склоны гор поросли редкими кустиками небольшого кустарника боялыша. Кое-где виднелись кустики эфедры с похожими на хвою темно-зелеными стеблями. Другой вид эфедры рос маленькой приземистой травкой, скудно одевая те участки склонов гор, где камень был едва прикрыт почвой. Местами в расщелинах скал, иногда на большой высоте виднелись невысокие железные деревья — каракасы. Древесина этой породы обладает замечательной прочностью на изгиб, а плотные листья жароустойчивы. В долине ущелья кое-где виднелась таволга, между нею на земле красовалась прямыми столбиками бордово-красная заразиха. Запах от нее ужасный — смрад разлагающегося трупа, и поэтому на ней всегда масса мушек — любительниц мертвечины.

Хотя ночи еще по-весеннему прохладны, днем уже основательно грело солнце, пробуждая многообразный мир насекомых. Всюду летали многочисленные мухи, грациозно парили в воздухе, высматривая добычу, изящные стрекозы, ползали жуки-чернотелки и другие насекомые.

У большого камня с плоской поверхностью, лежавшего на дне ущелья, раздался странный звук, сильно напоминающий вой сирены. Среди царившей тишины этот звук невольно привлек внимание. Начинаясь с низкого тона и постепенно переходя на высокий, он тянулся некоторое время, пока внезапно не прерывался, чтобы потом повториться вновь. Сходство с сиреной казалось столь большим, что можно было легко поддаться обману, если бы не суровое молчание диких скал совершенно безлюдного ущелья пустынных гор, девственная, не тронутая человеком природа и ощущение, что этот загадочный и негромкий звук доносится не издалека, а поблизости, где-то здесь, совсем рядом, у большого камня среди невысоких густых кустиков таволги и эфедры.

«Что бы это могло быть?» — раздумывал я, с напряжением осматриваясь вокруг, и вдруг над плоским камнем увидал странное, быстро вертящееся по горизонтали колечко, от которого, кажется, и исходил звук сирены. Продолжая стремительно вертеться, колечко медленно перемещалось в разные стороны и немного придвинулось ко мне. В это мгновение за камнем что-то громко зашуршало, зашевелились кусты таволги, и на щебнистый косогор выскочили две небольшие курочки с красными ногами и красным клювом. Вытянув шеи и оглядываясь на меня, курочки быстро побежали в гору, ловко перепрыгивая с камня на камень. Потом из-за этого же камня, треща крыльями, стали взлетать другие притаившиеся курочки. Со своеобразным квохтанием они разлетелись во все стороны, расселись по скалам, а когда все затихло, начали перекликаться звонкими голосами. Стая птиц тихо паслась среди кустарников, выкапывая из-под земли луковицы растений, склевывая насекомых, но, заслышав шаги человека, затаилась. И если бы не вынужденная остановка, птицы пропустили бы меня, не выдав своего присутствия.

Постепенно кеклики успокоились, и в ущелье снова стало тихо. Не слышалось больше и звука сирены, и плоский камень был пуст. Впрочем, в его центре сидела большая волосатая рыжая муха, под тоненькой веточкой, склонившейся над камнем, примостился маленький зеленый богомол и кого-то напряженно высматривал, а немного поодаль расположились две небольшие черные блестящие мухи с белыми отметинками на груди, беспрестанно шевелившие прозрачными крылышками.

Внезапно одна из мух закрутилась в воздухе, за ней помчалась вторая, еще быстрее закружились мухи, их очертания исчезли, и над поверхностью камня со звуком сирены поплыло, медленно перемещаясь в разные стороны, белесоватое колечко… Это был необыкновенный по своей стремительности брачный полет.

Жаль, что со мною не было сачка! Бежать за ним обратно? Но бивак далеко, а за это время чудесные мухи могли улететь. Попытаться поймать шапкой? Но колечко увернулось в сторону, распалось, и мухи перелетели к другому камню.

Такой необычный полет был возможен только над свободной поверхностью, так как среди ветвей кустарников или даже сухих травинок изумительные и виртуозные летуны могли разбиться насмерть. На втором камне попытка поймать мух тоже оказалась неудачной, и потревоженные мухи скрылись.

С тех пор прошло очень много лет, в моих долгих путешествиях по пустыне более никогда не встречалось белесоватое колечко, не пришлось услышать пение крыльев, похожее на вой сирены. Так и остались неизвестными загадочные мухи.

После двух засушливых лет на третий год над пустыней прошли дожди, но не везде, а полосами. Кое-где осталась все та же обездоленная земля.

Мы едем в пустыню, и перед нами меняются ландшафты: зеленые в пышных травах предгорные степи Заилийского Алатау, разукрашенные цветами, повеселевшие полупустыни и пустыни, покрытые нежно-зеленой полынью и кое-где сочно-зелеными солянками. Но пустыня отцвела. Давно исчезли тюльпаны, потухло красное зарево маков, поблекли голубые озера ляпуль.

Мелькают мимо знакомые поселения: Капчагайск, Баканас, Акколь. Наконец, сворачиваем с шоссе и через десяток километров останавливаемся в роскошном, хотя и маленьком тугайчике, расположенном в понижении между барханами. В крошечном лесу из лоха совсем другой мир: тень, прохлада, влажный воздух. Здесь начало пустыни Акдала, зеленые островки леса на ней — остатки поймы реки Или.

Лето вступило в свои права. Давно отцвел лох, на нем завязались крошечные плоды. Покрылся крупными и круглыми стручками чингиль.

Спадает жара. Заворковали горлицы. Нехотя несколько раз щелкнул соловей, замолк, вновь взял пару нот и запел неторопливо и размеренно с большими паузами.

В чаще деревьев настоящее царство насекомых: целые рои мух-сирфид, мелких бабочек, пчел. На крохотную мелочь охотится эскадрилья небольших красноватых стрекоз. Милая компания этих охотников прибыла сюда с поймы реки Или. От нее не так уж и далеко, километров 15–20 по прямой линии. Стрекозы отличные истребители комаров.

Брожу по леску, присматриваюсь. В самом его центре красуется большой розовый куст кендыря. Он в почете у любителей нектара, больше всех на нем крутится сирфид.

Ночью спалось плохо. Мысли все еще были заняты городскими хлопотами, повседневными заботами. На рассвете, едва загорелась зорька, в глубокой тишине послышался гул крыльев насекомых. Он был громок и отчетлив. Неужели пришла пора брачных полетов мух-эристалий? Много лет ранее я видел происходившие на рассвете полеты этой крупной осенней сирфиды. Но вчера на цветах не встретилась ни одна из них. Да и место для нее неподходящее: личинки мухи развиваются в навозе, в уборных. Надо бы подняться с постели, выяснить, в чем дело. Сейчас все откроется!

В тугае гул крыльев еще громче, он везде, слышится со всех сторон, но в то же время будто бы рядом со мною. Но я не вижу, кто летает и так дружно работает крыльями, хотя и брожу по зарослям около получаса. Временами меня берет сомнение: ни на земле, ни над травами, ни между деревьями не вижу никаких насекомых. Какая-то несуразица! Что делать? Бросить поиски, махнуть рукой, признаться в своей беспомощности в таком, казалось бы, совсем простом деле.

Но вот, наконец, увидел. Среди густого переплетения колючих ветвей лоха летают мухи. Это мои вчерашние знакомые — мухи-сирфиды, крупные самцы с плоским поджарым брюшком, испещренным желтыми и черными, как у ос, полосками. Я раскрыл секрет их поведения и знаю, где их искать. Мухи летают только среди густых, сухих и колючих ветвей. Здесь они недосягаемы для птиц. Попробуй к ним подобраться! Неплохая черта поведения. Представляю, сколько прошло тысячелетий жестокого отбора, пока она была выработана. Все, кто выходил за пределы защитных колючек, погибали.

Как и следовало ожидать, в полете участвовали только самцы, и хор крыльев — мужской. Каждый пилот занимал свою небольшую территорию, как только в нее вторгался чужак, происходила дуэль: противники сталкивались головами, побеждал, главным образом, хозяин воздушного пространства. Возвращаясь на свое место после короткого сражения, он тотчас же принимался за прерванное занятие. Самок в этом обществе мух, беспрерывно работающих крыльями, я не вижу. Они будто не интересовались танцевальными упражнениями мужской половины, и рой, видимо, служил для созыва в скопление себе подобных и еще для каких-то других особенных целей, сопровождающих брачные дела.

Вдоволь насмотревшись на мух, возвращаюсь к биваку. Слава Богу, узнал откуда звуки полета насекомых, на душе стало радостно. Думаю, что вся эта большущая компания сирфид, заполонившая лесок, обязана своим процветанием кусту цветущего кендыря. Он кормит всю братию сладким нектаром, без него немыслимы бесконечные полеты. Еще, наверное, в леске было немало тлей, которыми питались личинки мух-сирфид. Благополучие тлей зависело и от заботы о них муравьев, их защитников. Здесь немало красноголовых муравьев Formica subpilosa. Процветание же муравьев поддерживалось насекомыми, обитателями маленького леса. Как бесконечно сложна и многогранна цепочка взаимных связей жителей любого уголка природы!

Маленький тугайчик на берегу озера Балхаш был чудесен. Здесь оказалось большое разнообразие растений, не то, что в других местах. Вокруг темной тенистой рощицы из туранги, лоха и тамарисков росли чий, терескен, прутняк, эфедра, кендырь, ломонос, разные полыни и множество других растений приречных зарослей пустыни. С севера к этому зеленому оазису подходила каменистая пустыня с редкими кустиками-карликами солянки боялыша, с юга ее окаймлял бирюзово-синий Балхаш. Среди великолепия растений высился необыкновенно высокий, густой и многоствольный тополь, покрытый обильной и пышной листвою. Он красовался далеко во все стороны, и мы заметили его за несколько десятков километров. Тополь маячил темным пятном и был хорошо заметен среди сверкающей синевы неба, озера и светлой выгоревшей на солнце пустыни.

Могучее по здешним масштабам дерево пользовалось вниманием птиц. На нем находилось три гнезда пустельги, явление редкое для столь близкого соседства хищных птиц. Сюда же постоянно наведывались мелкие птички. Из зарослей то и дело выскакивали зайцы и, остановившись, оглядывались на нас, редких посетителей этого маленького рая, коричневыми выпуклыми глазами, сверкая розовыми просвечивающими на солнце ушами.

Едва стали биваком и постелили на землю тент, как к нам тотчас же пожаловала египетская горлинка, завсегдатай городов и сел Средней Азии. Обычно эта миловидная птичка не живет вне человеческих поселений, здесь, в этом безлюдном месте, оказалась случайно. Какая-то забавная самостоятельная путешественница!

Горлинка настойчиво крутилась возле нас, соскучилась по человеку, бедняжка, отбилась от своих. Но была в меру недоверчива и вскоре исчезла. Отправилась дальше странствовать.

Кое-где среди зелени виднелись пятна цветущего вьюнка, и на них вертелось оживленное общество разнообразных насекомых. Тут были и большие ярко-желтые осы-сфексы, и похожие на них окраской и размерами осы-эвмены, и множество различных одиночных пчел, и осы-бембексы — охотники на слепней, а также иссиня-черные, с желтыми перевязями на брюшке осы-сколии. Наши неприятели — зеленые падальные мухи тоже лакомились нектаром, так как не могли найти свою исконную пищу, а божьи коровки поедали тлей на цветках.

Я охочусь с фотоаппаратом за насекомыми, но удача не сопутствует этому занятию. Мешает легкий ветерок, а также основательно припекающее солнце, от его тепла вся шестиногая братия необыкновенно оживлена и не желает спокойно позировать перед объективом.

Но вот на одном цветке вьюнка застыла, будто уснув, большая прелестная цветочная муха-сирфида. Опасаясь ее спугнуть, я медленно приближаюсь к ней, одновременно наблюдая за ее изображением. Муха смирна, неподвижна, как-то странно откинула крыло в сторону. Ее поза необычна. Жива ли она? Конечно, нет! Может быть, ее умертвил цветочный паук? Но паука нет, он тут не при чем! Тогда я вынимаю лупу, усаживаюсь на землю и принимаюсь выяснять, в чем дело.

Бедняжке, оказывается, не посчастливилось. Она ущемила в цветке свой массивный хоботок и, не сумев освободиться из неожиданной ловушки, погибла.

Маленький бледно-лиловый цветок вьюнка не имеет никаких ловчих приспособлений, его массивный пестик в виде шишечки на тонкой ножке окружен как бы двухрядным венчиком. Сирфида защемила свой хоботок, упершись его концом под шишечку пестика, а серединой — в вырезку внутреннего венчика. Поднялась бы на крыльях вверх, тогда хоботок легко бы выскочил из цветка.

Муха погибла давно, тело ее слегка высохло, а брюшко стало почти плоским. Внимательно присмотревшись, нахожу еще трех таких же неудачниц.

Какие сирфиды неумелые! Вон сколько разных насекомых лакомятся нектаром цветков, и ни с кем не случилось несчастья. Ну что же! «Не зная броду, не суйся в воду». Природа всегда немилостива к неудачникам и вечно занята их отбором, оставляя здравствовать самых ловких, сильных и умелых! Сирфида в своей жизни никогда не встречалась с таким цветком, быть может, потребуются тысячелетия, чтобы у нее путем естественного отбора появилось умелое отношение к этому коварному растению.

По крутому берегу Большого Чуйского канала тянется узкая полоска колючего осота. Его лиловые соцветия пахнут сильно и приятно. Многие цветы еще не раскрылись, некоторые уже давно отцвели и белеют пушистыми головками.

Низко над каналом проносятся ласточки, на лету задевая грудью и клювом поверхность воды. У самой кромки берега расселись большие пучеглазые лягушки. Сквозь сизую дымку испарений жарко греет солнце. Вдали над посевами люцерны с криками летает стайка золотистых щурок, там же стрекочут сенокосилки.

На осот слетаются разные насекомые. Больше всего здесь маленьких, не более двух-трех миллиметров, сереньких жучков-пыльцеедов. Они массами облепляют цветы и, глубоко забравшись в них, беспрерывно копошатся, переползая с места на место, и кажутся очень озабоченными. Подлетают маленькие, изящные бабочки-голубянки. Иногда появляется оса с темными крыльями и яркой, вызывающей окраской, смелая и независимая. Но больше всех летают какие-то крупные пчелы, жужжат беспрерывно крыльями, парят над растениями и, садясь на цветы, собирают пыльцу. Задние ноги кажутся толстыми от пыльцы. Пчелы, как говорят пчеловоды, нагрузились обножкой. Сколько надо потрудиться, чтобы, перелетая с цветка на цветок, собрать при помощи сложных движений и специальных щеточек и волосков груз в особые корзиночки, расположенные на голенях, и, нагрузившись до отказа, унести в жилище. Там из пыльцы и нектара будет приготовлено питательное тесто для развивающихся деток.

Пчелы, вьющиеся над осотом, крупнее домашних. Они почему-то не очень трудолюбивы и озабочены, иногда совсем не по пчелиному затевают погоню друг за другом, уносятся вдаль, возвращаются обратно, будто играют, легкомысленно и беззаботно. Да пчелы ли это? Нет ли тут какого-нибудь обмана? Надо внимательней присмотреться. У каждой ровный полет, знакомое пение крыльев, загруженные пыльцой задние ноги. Не на все цветы обращают внимание насекомые. Один, видимо, только что обобран, в другом — засилье жуков-пыльцеедов, а вот на третьем стоит остановиться. Насекомое садится на цветок и вдруг преображается, становясь самой обычной крупной сирфидой Eristalia tenax. Какая неожиданность! В воздухе пчела, а на растении — муха!

Велика сила обмана! Часто бывает достаточно какого-либо незначительного, но типичного штриха в поведении животного, чтобы дополнить все остальное воображением. Здесь похожими на пчелиные оказались только ноги, но уже почудилась настоящая пчела. Невольно тянешься к ней с пинцетом, чтобы вытащить ее из сачка, боишься взять ее голыми руками, опасаясь, что она ужалит.

Присев на цветок, сирфида выдвигает большой черный хоботок и усиленно обыскивает им нектарники. Даже в слабую лупу видны на хоботке два крючочка, они, видимо, не лишние, очень ловко муха поддевает ими забравшихся глубоко в цветы жучков-пыльцеедов, выгоняя их прочь. И маленькие серые пыльцееды нехотя перебираются на другое место, а кое-кто, получив изрядный удар крючочком, совсем покидает цветок, ползет вниз по стеблю, надеясь добраться до более безопасного места.

Интересные крючочки привлекают мое внимание. Часто энтомологи устанавливают различия между видами, родами и семействами насекомых по незначительным признакам. Какая-нибудь особенная щетинка на теле, пятнышко или жилочка на крыле, небольшой бугорок — и по ним разграничиваются целые группы. Чаще всего значения этих мелких признаков непонятны, а их функции загадочны. Вот и у сирфиды то же самое: всего лишь небольшие крючочки на хоботке. Они не случайны, и жизнь этого вида, наверное, была связана с маленькими пыльцеедами, с необходимостью их прогонять для того, чтобы получить из цветка свою порцию нектара.

Разглядывая крючочки и удивляясь тому, как ловко прогоняет ими сирфида назойливых и многочисленных жучков-пыльцеедов, забыл о сходстве ее с пчелой. А, вспомнив о нем, пригляделся и обнаружил совсем неожиданное. Ноги у сирфиды, оказывается, самые обыкновенные, нет на них никакого утолщения, похожего на обножку. Мое удивление так велико, что невольно подумалось, что все это мне показалось. Но, как и прежде, над цветами реют сирфиды, и у всех толстые ноги, будто с обножкой. Нет, не показалось, и сейчас мои сомнения просто разрешаются. Нужно только усесться на одном месте, не двигаться, замереть, подождать, когда муха подлетит поближе, и хорошенько рассмотреть ее вблизи.

Когда хочется скорее познать непонятное, особенно томительно тянется время, кажется, будто назло всюду так много летает мух, а рядом нет ни одной. Наконец, совсем близко появляется сирфида, к ней присоединяется другая, раздается звон крыльев, и обе молниеносно исчезают. Всего лишь одна секунда напряженного внимания, но в памяти осталось запечатленное, его нужно только проверить, чтобы не впасть в ошибку. Еще час наблюдений — и тайна «обножек» открыта. Но я так увлекся, что не заметил, как ко мне подошли и уже рядом стоят два молодых человека. Они внимательно рассматривают меня, обвешанного со всех сторон разными предметами. Один из них прерывает неловкое молчание.

— Что, козявками, мушками, таракашками интересуетесь?

— А что вы думаете, — отвечаю я. — Козявки и таракашки разве не важны для всех нас? И начинаю рассказывать своим неожиданным слушателям про энтомологию.

Насекомых много видов, мир их очень разнообразен. Многие насекомые приносят вред человеку и домашним животным. Клопы, комары, мухи-жигалки, мошки — целая шайка разбойников нападает на нас и пьет кровь. Сколько же эти кровососы переносят болезней! Специалисты по насекомым-кровососам изучают их образ жизни, повадки и, познав врага, изобретают средства борьбы с ними. Какой страшной была малярия, а теперь она в нашей стране почти совсем ликвидирована. И так со многими болезнями. Сколько же водится захребетников на полях, лугах и в садах! За целый день не перечислишь. И каждый тайно и незаметно урывает долю урожая, а иногда, сильно размножившись, уничтожает его почти весь. Но такие случаи сейчас стали очень редкими. Прежде не раз голодали крестьяне из-за нашествия насекомых. Теперь за насекомыми-вредителями всюду следят зоркие глаза энтомологов и, вероятно, в вашем хозяйстве тоже много раз вели борьбу с различными вредителями полей. Немало врагов-насекомых и в наших лесах.

Но немало среди насекомых и полезных. Хищные жуки, осы, наездники очень помогают в уничтожении вредителей сельского и лесного хозяйства. И, наконец, мы изучаем даже таких насекомых, которые безразличны для практической деятельности. Надо же человеку, покорителю природы, знать, что его окружает. И часто при этом обнаруживается что-нибудь очень важное и необходимое. В жизни насекомых так много интересного и еще неизвестного.

— Вон, видите, — продолжаю я беседу, — там летает насекомое. И вон еще. Смотрите, какие у него ноги. Похоже, будто пчела тащит пыльцу?

— Похоже! — дружно отвечают мои молодые слушатели.

— Как вы думаете, пчела ли это?

— Конечно, пчела! — без сомнения отвечают они.

— И я тоже думал, что это пчела. В действительности же нет. Вот такая «пчела» у меня поймана (и я вынимаю эристалию из морилки). Видите, крыльев у нее не четыре, а два. Не пчела, а муха и ноги у нее обычные, тонкие, мушиные. Но во время полета она прижимает голень к бедру, отставляет задние ноги книзу и вибрирует ими. Вот и получаются ноги, как у пчелы. Сходству этому помогают густые волоски. Может быть, они только для того и существуют. Как, ловкая подделка?

— Очень ловкая! — соглашаются со мной.

Тогда я предлагаю поймать несколько обманщиц. Мои неожиданные знакомые с интересом принимаются за охоту на сирфид-эристалий. И тогда оказывается, что у каждой мухи имеется свой район. Половишь в одном месте, распугаешь мух, улетят они из этого места, приходится долго ждать, когда залетят на незанятые участки новые, еще непуганые. И все же через десяток минут у меня имеется уже добрая дюжина мух.

— Поймал, еще поймал! — раздается радостный возглас.

Пока я спешу с морилкой в руках, охотник за мухами начинает браниться, трясет рукой и трет палец. В моем сачке, взятом добровольным помощником, вместо мухи-сирфиды жалобно поет крыльями пчела с настоящими неподдельными обножками.

Ничего, — успокаиваю я пострадавшего, — это вам на пользу. Учитесь отличать поддельное от настоящего. В жизни пригодится!

Вход в ущелье Теректы с обеих сторон окаймляли громадные скалы, совершенно черные и слегка блестящие. Стая кекликов помчалась вверх по щебенистой осыпи, а когда я вышел из машины, испугавшись, с шумом разлетелась в стороны. Черные скалы разукрашены древними рисунками козлов, оленей, сценами охоты и празднеств.

В ущелье царили тишина и покой. Давно заброшенная и полуразрушенная кибитка дополняла ощущение нетронутого уголка природы. Но есть ли вода в этом ущелье, и сможем ли мы до нее добраться? Дорога тяжела, забросана скатившимися в ущелье камнями, заросла травой. Узкая лента растений на дне ущелья побурела от летнего солнца. Тут ручей бежал только весной, сейчас же вода глубоко под камнями. Но за крутым поворотом неожиданно перед самой машиной взлетает целая стайка бабочек. Сверкают крыльями белянки, желтушки, бабочки-бризеиды. Гудят осы-полисты, осы-эвмены. Здесь, оказывается, мокрое ложе ручья, и насекомые собрались пососать влажную землю, насыщенную солями. Сюда вода, наверное, доходит только ночью, когда ее испарение прекращается.

Несколько десятком метров, и машина упирается в стену густой зелени, а когда смолкает мотор, слышится ласковое бормотание ручейка, скрытого зарослями. Пробираюсь к нему. Источая аромат, вдоль бережка выстроилась нарядная розовая курчавка. За нею высится гряда мяты, обильно украшенная мелкими сиреневыми цветами, а по середине светлеют желтые цветы недотроги. Никогда не видел такой большой, в рост человека, недотроги.

Над цветами раздается гул крыльев насекомых. На курчавке повисли осы-полисты и эвмены, на недотроге — мелкие и пестрые пчелки-галикты, мятой же завладели крупные мухи эристалии. Их еще называют «пчеловидки» за сходство с медоносной пчелой. Здесь их масса. Они, непоседы, мечутся с места на место, иногда, будто веселясь, гоняются друг за другом. Мята не богата нектаром, для того, чтобы насытиться, приходится основательно потрудиться.

Дальше пути нет, а нам и не надо желать ничего лучшего. Здесь чудесный уголок: ручей, бьющий из-под камней, украсил и оживил эти дикие скалистые горы. Быстро летит время, а когда наступают сумерки, запевают незримые сверчки-трубачики, и темное ущелье звенит от их песен.

В сентябре, ночи длиннее, проснувшись до рассвета, не знаешь, куда себя девать в ожидании восхода солнца. Небо будто чуть-чуть посерело. Трубачики устали, поют тихо, смолкают один за другим, почти замолчали. Самый ретивый пустил несколько трелей и, как бы объявив конец музыкальным соревнованиям, тоже замолк.

Громко и пронзительно прокричал сокол-чеглок, просвистел над биваком крыльями и скрылся. На вершине горы заквохтал кеклик. Нежно воркует ручей. И слышится что-то совсем непонятное. Как я сразу не заметил! Крики птиц, говор ручья — все это звенит на фоне ровного и отчетливого гула крыльев каких-то насекомых. Он громок и ясен, будто тысячи пилотов неустанно реют в воздухе. Может быть, мерещится! Над ущельем только начинает брезжить рассвет, утренняя прохлада сковала всех шестиногих обитателей гор, и термометр показывает всего лишь 12 градусов тепла. Нет, что-то здесь происходит необычное. Надо скорее одеваться.

Зеленая стена растений над ручьем не шелохнется, застыла. Не видно ни одной осы, ни одной бабочки. Нет и мух-эристалий. Иногда бесшумно проносятся на быстрых крыльях стрекозы. Они просыпаются раньше всех и рано утром ловят крошечных мошек, любительниц влажного воздуха, незримо парящих над землей. И больше никого…

За ночь ручей добрался до того места, где вчера бабочки и осы сосали влажную землю. Я всматриваюсь в растения, ищу загадочных летающих насекомых и не могу их найти. Ни одного! А гул крыльев громок и отчетлив, он где-то совсем рядом. Это сигнал, призыв принять участие в коллективном полете.

Случайно отворачиваюсь от ручья и бросаю взгляд на горы, и тогда все становится понятным: над голыми черными скалами в воздухе реют крупные насекомые. Они висят неподвижно, усиленно работая крыльями, или совершают молниеносные броски, крутые виражи, неожиданные падения и взлеты. Я их сразу узнал. Это мои старые знакомые мухи-эристалии Eristalia tenax. И дела их понятны: мухи заняты брачными полетами. И гул их крыльев — своеобразный сигнал, приглашение к совместной пляске. Никто не замечал такой особенности биологии этого обычного и широко распространенного насекомого. Для чего ими выбран рассвет, когда прохладно и надо немало поработать крыльями, чтобы поднять температуру тела и стать активными? Почему для брачных церемоний нельзя использовать долгий и теплый солнечный день?

Тайна предрассветных брачных полетов, возможно, кроется в далекой истории вида, эти полеты сохранились как обычай и неукоснительно исполняются. Во время брачных полетов выгодно парить высоко в воздухе. Тут на виду неутомимость и сила, хотя во время всеобщего песнопения крыльев нет брачных связей.

Воздушный полет небезопасен. На крупную добычу всегда найдется немало охотников. Так не лучше ли для этого избрать рассвет, когда угомонились летучие мыши, а птицы еще не совсем проснулись. Неважно, что сейчас в этом ущелье, быть может, нет ни летучих мышей, ни возможных недругов — птиц. Ритуал превратился в незыблемый инстинкт и правило жизни. Главное его значение — призыв собраться вместе большой компанией в одно место, облегчить дневные встречи друг с другом.

Взошло солнце, бросило багровые лучи на вершины скалистых гор, они медленно-медленно заскользили по склону, приблизились к темному ущелью. Гул крыльев затих и вскоре совсем смолк. Кеклики собрались на скалах и, увидев нашу стоянку, раскричались, не решались спуститься к водопою. Вот, наконец, лучи солнца добрались до дна ущелья и засверкали на отполированных ветрами камнях. Проснулись бабочки, замелькали над зеленой полоской растений, загудели осы на розовой курчавке, тонкую песню крыльев завели пчелы, а на мяте будто ничего не происходило. Затем замелькали мухи-эристалии. Их брачный полет продолжался недолго, начался в шесть утра, кончился около семи.

Пожалуй, есть и еще одно важное преимущество в этом обычае: в условленный и короткий срок лёта легче найти друг друга и собраться вместе, особенно в тяжелые годы, когда мух мало. Как бы там ни было, я рад тому, что длинные сентябрьские ночи помогли мне открыть секрет жизни моих давних знакомых…

Прошло несколько лет. Совсем другая обстановка, высокие горы Заилийского Алатау под самыми снегами, почти на границе жизни. Ниже синеют еловые леса, еще дальше в жарком мареве потонула пустыня. Солнце яркое и жаркое, ветерок свеж и прохладен, воздух чист и, хотя высота три с половиной тысячи метров над уровнем моря, дышится легко. Но набежит на землю тень от облачка, и сразу становится холодно и неуютно.

Я засмотрелся на ярко-желтые лютики, лиловые синюхи, оранжевые жарки. Они здесь необыкновенно ярки. Пролетает крапивница, и она кажется тоже очень яркой и сверкающей.

На цветах масса насекомых. Резвятся бабочки, парят неутомимые сирфиды, масса разных мух в черных одеждах. И вдруг… моя старая знакомая муха-эристалия. Встреча с нею неожиданна. Что ей, жительнице низин, делать на такой высоте среди заоблачных высот! Пригляделся и увидел немало эристалий. Значит, не случайно они сюда пожаловали.

Всю ночь стояла чуткая тишина. Потом вблизи пролаяла собака. Откуда она взялась — не знаю, и наш пес залился ответным лаем. Перед утром, едва посветлело, услышал хорошо мне знакомый предрассветный гул точно такой же, как там, в ущелье гор пустыни.

Оказывается и здесь мухи-эристалии верны своему инстинкту, отплясывают на рассвете призывные брачные танцы. Неужели, когда выгорает пустыня, они переселяются в горы? Впрочем, почему бы и нет? В пустыне сейчас не проживешь, здесь вон сколько цветов среди зеленой травы. Полакомятся, справят брачный обряд, да обратно спустятся в низины класть яички.

Когда путь долог, а дорога монотонна, и негде остановиться взгляду на однообразной и выгоревшей от зноя пустыне, когда продуманы все дела, о которых только можно было вспомнить, тогда отупевающая скука начинает завладевать чувствами. Но вот на лобовом стекле автомобиля бьется суетливая и озабоченная, полная желтой пыльцы на задних ногах пчелка. С каждой минутой машина уносит ее дальше от родного домика, от колыбельки с детками, ради которых и собрана пыльца. Пчелку надо немедленно выпустить, пусть занимается своими делами. Неожиданно на стекле оказываются еще и нежные и крошечные комарики-галлицы с длинными причудливыми усиками. Легкий ветер врывается в машину, и уносит их в окошко. Негодует и грозно жужжит оса. С нею шутки плохи, может ужалить. Ее надо поскорее освободить из плена. Откуда-то взялась темная бабочка-совка, наверное, забралась еще ночью. Она бьется о стекло, и золотистые тончайшие чешуйки рассыпаются с ее тела.

С машиной не прочь посостязаться в скорости движения слепень. Возможно, в представлении этого кровопийцы машина — большой зверь, что-то вроде быка, громадная масса мяса и крови, обтянутая шкурой. Как пуля он влетает в окошко, но сразу же становится беспомощным. Куда делись его кровожадные инстинкты? Теперь он, жалкий пленник своих стремлений к свету из темноты, будто завороженный, толкается головой, увенчанной большими красивыми глазами, в лобовое стекло кабины и более от него — ни на шаг. Ворвется цикада, закричит пронзительно и испуганно и, ударившись о стекло, упадет камнем, завалится, куда придется.

Сегодня ехать тяжело. Ветер горячий, сухой, ноги печет о раскаленный выхлопной трубой пол кабины. Но вот желтые бесконечные холмы сменяются зеленой низиной, покрытой роскошными луговыми травами, вдали голубеет полоска озера в тростниковых берегах, сразу становится легче, прохладней и свежее. День клонится к концу. Больше не быть жаре. Через час пора становиться на бивак.

В это время вижу небольшую серую мушку Terevu grisevcens с белым пушком на голове и груди. Она мечется у окна, пытается выбраться на свободу. Но бьется о стекло, прижимаясь к нему на лету почему-то спиной, кверху ногами, добирается до края рамы, падает вниз и вновь начинает повторять то же.

— Кто видал когда-либо муху, летающую кверху ногами? — кричу я из кабины сидящим в кузове.

— Это невероятно! — отвечают мне оттуда один.

— Фантазия! — откликается другой.

Мушка все так же бьется уже полчаса. Понемногу она слабеет, силы оставляют ее мохнатое тельце.

Дорога круто сворачивает в сторону, в открытое окно врывается сильный ветер, и я, опасаясь потерять незнакомку, прячу ее в пробирку и кладу туда соломинку. Мушка временно успокаивается, усаживается на соломинку. Еще через полчаса, устраивая бивак, поглядываю на мушку. Усталая, она иногда пытается лететь все так же, прижимаясь спиной к стенке пробирки.

— Забавно! — удивляется один энтомолог.

— Странно! — вторит ему другой.

Мушка всех заинтересовала. Хорошо бы завтра повторить с нею этот же эксперимент. Но утром она мертва. Я надеюсь на новую встречу с такой же мушкой и поглядываю на лобовое стекло машины. Но дорога идет вдоль берега озера, масса слепней набивается в кабину, и приходится приоткрывать лобовое стекло, чтобы освободиться от надоедливых пленников.

И тогда я вижу, как из множества слепней один, еще не успевший вырваться на свободу через открытое окно, точно так же бьется кверху ногами, прижимаясь спиною к стеклу. Странный слепень, только один такой!

В городе один из участников экспедиции вскоре приносит мне в пробирке муху-полинию.

Знаете, — рассказывает он, — это создание вздумало биться в окно моей квартиры точно так же, как та, ваша серая мушка. Я решил, что это оттого, что она выбирает такое положение, при котором на глаза падает больше всего света. Ведь если бы она билась как обычно, то часть глаз, особенно их верхняя половина, воспринимала темный потолок комнаты.

— Как же она вела себя в пробирке? — спрашиваю я.

— Тоже летала, как и на окне.

— В пробирке темный потолок и стены не могли оказывать на муху влияния.

Вот об этом я не подумал. Действительно! В ней она вела себя вне зависимости от освещения. Придется согласиться с вами, что тут кроется что-то непонятное.

Но что? Это так и осталось для нас загадкой.

Рано утром спешу разглядеть через оконные стекла, чуть тронутые утренним морозом, столбик термометра. Сегодня минус двадцать. Небо чистое. Днем можно ожидать около ноля, а, может быть, и больше. Значит, едем в горы. Там снега, сверкающие белизной, и на них интересно поискать насекомых.

Есть такие насекомые. Несколько лет назад я нашел зимой в декабре в ущелье Талгар странных по строению крыльев комариков. Думал, моя находка первая и, обрадовавшись, прокричал своим спутникам:

— Скорее сюда! Нашел новый вид, новый род и даже новое семейство!

Мои слова приняли за шутку. Но потом оказалось, что комарика обнаружили два года назад в Гималаях. Он был настолько необычным, что для него пришлось установить новое семейство и новый род. Вид для науки, разумеется, тоже был новый. Назвали его Deiteroflebia mirabilis. Только этого комарика нашли в горах на высоте более трех тысяч метров над уровнем моря близ снегов. Моя же зимняя находка, да к тому же на высоте около тысячи метров, была новостью. Объяснялась она просто. Предки комарика, по всей вероятности, жили в далекий ледниковый период на равнинах. В то время немало насекомых приспособилось к суровой обстановке короткого лета среди снегов и льдов. Но когда климат земли стал теплее, льды отступили и многие, назовем их «ледниковые», насекомые погибли, не сумев приспособиться к потеплению. Там же, где были высокие горы, как здесь, в Семиречье, в Тянь-Шане, они сохранились, поднялись к вечным снеговым вершинам и живут там летом. Зимою же их можно встретить ниже. Таков и наш удивительный комарик.

Сейчас известно несколько видов комариков, живущих зимою. Их так и назвали «зимними». Чаще всего на снегу можно встретить небольших насекомых с длинным хоботком из отряда Скорпионниц. Они все очень холодостойки, поэтому их называют ледничками…

Дорога идет в одно из ущелий близ города Алматы. Промелькнули холмистые предгорья, заросли лиственных деревьев, диких яблонь, урюка, алычи и боярки. Показались первые темные стройные ели. Дальше пути нет. Снег глубок, но уже рыхл. По едва заметной лыжне мы идем гуськом, посматривая по сторонам. Солнце хорошо греет, но ветер холодный, руки зябнут. Лес спит. Лишь кое-где прозвенят голоса как всегда оживленных синичек, да застрекочут сороки.

Как будто нет ничего на снегу интересного. Пролетел один зимний комарик с роскошными пушистыми усами. За ним другой. Они обычные завсегдатаи зимнего пейзажа. Но что там, в стороне, черное и небольшое, торопится, перебирая быстро длинными ногами? Вглядываюсь. Это что-то новое, раньше не виденное мною. Маленькое черное насекомое, стройное, длинноногое, с короткими крыльями, совсем не приспособленными к полету. Поспешно вынимаю из полевой сумки лупу. Но мой незнакомец, такой зрячий, заметил меня, остановился и вдруг неожиданно потонул в зернистом снегу, исчез. Как теперь найти его, такого крошечного. Какая досада! Хорошо, если удастся его встретить. А если нет? Сколько раз так бывало! Но мои опасения напрасны.

Крошечные черные насекомые всюду ползают по снегу. Они очень энергичны, и теперь мне становится ясным, что они выбрались из-под снега наверх, чтобы повстречаться друг с другом. У них сейчас в такое, казалось бы, холодное время брачная пора.

Разглядываю под лупой находку. Самочки крупнее, полнее, крыльев у них нет, на их месте торчат маленькие культяпки. Самцы тоньше, стройнее, подвижней, а их крылья, хотя и немного короче тела, негодны для полета, они узкие, кожистые, с одной едва заметной жилкой. Усики у моих незнакомцев настоящие мушиные.

Итак, находка — не зимний комарик, а какая-то необычная зимняя мушка.

Мой улов идет успешно. Но на небо из-за гор неожиданно надвинулись тучи, закрыли солнце. Стало еще холоднее. Теперь минус шесть градусов, а мушкам хоть бы что, они бегают, резвятся. Может быть, их черная бархатистая шубка улавливает тепловые лучи, проходящие сквозь пелену облаков!

Возвращаясь обратно, я убеждаюсь, что ниже ельников мушек нет. Насколько же они поднимаются в горы — неизвестно.

Дома я оставляю свой улов в пробирках на цементном полу холодного гаража. За ночь мои пленники, наверное, застынут, заснут от холода. Утром в гараже около десяти градусов мороза. А мушкам ничего не сделалось, шустро ползают, резвятся. Вот холодостойкость! Тогда я помещаю мушек в холодильник, и эта искусственная зима для них самая подходящая.

Жили мои мушки долго, но, закончив свои дела, сначала погибли самцы, а за ними, отложив яички, погибли самки. Как и следовало ожидать, представители ледникового периода оказались новыми для науки. Относились они к семейству мушек Antomisidae.

По берегам озер, особенно мелких, засоленных, с топкими берегами водятся мушки-береговушки. Небольшие, серенькие, продолговатые, со слегка зеленоватыми глазами, они не блещут внешностью. Но одна особенность заставляет обратить на них внимание. Береговушкам неведомо одиночество, они всегда держатся большими скоплениями. Часто вся кромка воды и мокрого ила усеяна ими. Они копошатся плотной массой, едва ли не соприкасаясь друг с другом телами. В каждом скоплении несколько десятков, а то и сотни тысяч насекомых. Впрочем, кто считал: быть может, иногда они скопляются миллионами.

Мушки легко бегают как по топкому илистому берегу, так и по воде. Они все время в движении, что-то слизывают с поверхности болотной воды, наверное, бактерий, инфузорий или водоросли, часто взлетают, садятся, снова взлетают. Кромка берега — их любимое место, за что их и назвали береговушками. Мушки откладывают яички в ил, в нем развиваются их многочисленные личинки. Здесь они питаются корешками растений, водорослями.

Соленые озера — обитель береговушек. Их особенно много возле маленьких озер с лилово-красной соленой водой и белоснежными, покрытыми солями, берегами. Без них как-то и не представляешь края озер, тростников и буйной растительности.

После необычно многоснежной зимы и дождливой весны 1966 года уровень воды в Соленом озере поднялся почти на метр. Большая вода продержалась до самой осени. Заглянув сюда, я полюбовался синим озером, поглядел на рои комариков-звонцов, на паучков и ящериц, которые объедались ими, на многочисленных легкокрылых стрекоз, тогда и вспомнил про мушек-береговушек. Я очень удивился, не увидев их. Они куда-то исчезли. Впрочем, что это за темные облачка на гладкой поверхности воды посередине маленьких озер? Да это и есть они, береговушки! Вода затопила илистые берега, и мушки, изменив своим обычаям, стали собираться на чистой воде, отказались быть береговушками, расстались с землей, превратились в плавунчиков. Нынешние берега, заросшие солянками, им не понравились.

И все же кое-где по бережкам нашлись небольшие скопления. Одно такое сборище я вздумал сфотографировать. Задача оказалась нелегкой. Тысячи глаз заранее замечают меня, и среди них найдутся обязательно самые осторожные. Они не в меру чутки и взлетают прежде времени, а за ними уже следуют все остальные. Взлетая, мушки, наверное, подают сигнал опасности, так как после обычного взлета покой скопления не нарушается. Точно такие же порядки существуют и в больших стаях уток, гусей, антилоп, газелей, оленей и многих других животных.

Впереди по бережку коротенькими шажками семенит трясогузка. Иногда взглянет на меня черным глазом и… раскланяется. Трясогузка ловит береговушек, и они, такие ловкие, перед нею успевают разлететься. Иногда все же элегантному охотнику сопутствует удача, и трясогузка быстро-быстро склевывает добычу. Передо мною мушки разлетаются в стороны так же, как и перед трясогузкой, уступая дорогу. Когда я иду вдоль берега, меня встречает мертвая зона.

Тогда я хитрю. Пытаюсь подкрадываться только к маленьким группкам. Среди них, мне кажется, меньше осторожных, подающих тревогу. И верно! Мушки маленьких скоплений доверчивей. Может быть, и трясогузка тоже рассчитывает на таких разинь. Медленно-медленно склоняюсь с фотоаппаратом над мушками. Но расстояние еще велико, хорошего снимка не сделать. Надо становиться на колени. Только как это сделать в жидкой грязи?

Выход находится. Помогает мой неизменный спутник — посох. Положив его на грязь, можно опереться коленом. Несколько раз щелкает затвор. Пожалуй, хватит. Но что с моим коленом! Оно в липкой черной грязи. Половина полевой сумки тоже грязная. А ноги совсем погрузились в жидкое черное месиво. Пытаясь встать, завязаю еще больше. С трудом освобождаюсь из плена и невольно сравниваю себя с домашней мухой, попавшей на липкую бумагу.

Теперь, скорее к воде отмываться. Неприятность не такая уж и большая. Лишь бы вышли снимки!

Однажды на топких и низких бережках маленького озера увидел многомиллионное скопление мушек-береговушек. Сколько их было здесь, сказать трудно. Они толпились тесными стайками. Иногда будто кто-то их беспокоил, они взлетали шумным облачком и почти сразу же садились. Над ними несколько раз пролетали ласточки, но береговушки не взлетали, будто знали, чем это могло кончиться.

Маленький жабенок польстился береговушками. Какая многочисленная добыча! И ринулся в озеро. Но мушки резво разлетелись перед ним, кое-кто не стал подниматься в воздух, просто отбежал в сторону. Ничего не поймал жабенок, всюду перед ним открывалось чистое пространство. Зато другой оказался хитрее. Залез в воду и, едва выглядывая из нее, застыл серым комочком. Не отличишь от бугорка земли. Изредка то одна, то другая мушка, не разглядев опасности, садилась на затаившегося охотника. Тогда изо рта жабенка мгновенно выскакивал липкий язык, и добыча отправлялась в рот.

Каменистая пустыня возле гор Турайгыр — самая безжизненная. Поверхность земли плотно покрыта мелкими камешками и ровная, как асфальт. Кустики солянки растут друг от друга на расстоянии, будто ради того, чтобы не мешать добывать из этой обиженной земли влагу и скудные питательные вещества. Кое-где высятся небольшие горки. Иногда на вершине одной из них маячит одинокий пастушеский столб, сложенный из камней.

Здесь царит необыкновенная тишина, покой и нет следов ни человека, ни животных. Лишь изредка стремительно и торопливо пробежит крошечная ящерица-круглоголовка, да крикнет тоскливо одинокая птица, случайно залетевшая в это царство вечного покоя. Даже вездесущих муравьев нет в этой мертвой пустыне.

Мы остановились на ровной и чистой площадке среди мелкого щебня и занялись бивачными делами. Вечерело. Солнце клонилось к горизонту. Едва мы, вскипятив чай, уселись за трапезу, как над нашим биваком, над машиной повисли небольшие черные мушки. Они завели воздушный хоровод, повернувшись головками в одну сторону — на запад. Каждый участник скопления, работая крыльями, висел в воздухе, иногда совершая резкие броски из стороны в сторону, вниз или вверх. Очень редко парочка мух устраивала погоню друг за другом, вскоре же прекращая ее и вновь повисая в воздухе.

С каждой минутой мух становилось все больше и больше, и вот через каких-нибудь полчаса с того момента, как я обратил на них внимание, над нами в воздухе реяло уже не менее тысячи черных точек.

Мой спутник не особенно сведущ в энтомологии, и я, стараясь заинтересовать его тайнами мира насекомых, задаю бесчисленные вопросы, требуя на них ответа.

— Почему, — спрашиваю я, — мухи собрались к нашему биваку?

— Наверное, почуяли съедобное! — беспечно отвечает он.

Но ведь ни одна муха не села полакомиться ни сладким чаем, ни консервами, ни крошками хлеба!

Тогда мухи приняли нашу машину за лошадь или корову. Мухи обожают скотину.

— Но ни одна муха не села на машину, все до единой реют в воздухе. И на нас никакого внимания не обращают! И еще, как объяснить, что все до единой мухи повернулись в одну сторону, на восток? — продолжаю допытываться я, пытаясь возбудить любознательность собеседника.

— Не нравится им, чтобы солнце било в глаза, вот они и повернулись от него в другую сторону.

В этот момент, будто услышав наш разговор, эскадрилья насекомых как по команде поворачивается на северо-восток.

— Вот вам и солнце!

— Нет, не знаю, — разводит руками мой спутник, — не знаю, зачем собрались мухи к нашей машине, почему реют в воздухе, отчего все в одну сторону повернулись, не могу догадаться, сдаюсь, сами рассказывайте!

Дело очень простое, — говорю я. — Все это сборище брачное. Наша машина среди ровной пустыни для них — отличный ориентир. Разнесет, допустим, ветер мушек, будет видно потом, куда собираться снова. Да и спрятаться от ветра есть где — возле машины. А головами мухи все повернулись навстречу движению воздуха. Хотя и кажется нам, что он неподвижен, в действительности он дул с востока, а сейчас переменился, тяга воздуха чувствуется с северо-востока. Так легче использовать подъемную силу крыльев и парить удобней. Так же парят над землей и птицы.

Все это просто объяснить. Но вот, как скопище крошечных жителей каменистой пустыни трубит сбор, как их сигналы передаются друг другу, какие аппаратики принимают в этом участие — пока никто не скажет! Собрать же такое тысячное скопление в безжизненной пустыне не так просто…

Солнце зашло за горизонт. Постепенно потухла зорька, а над нами все еще реют мухи. Утром от них и следа не осталось. Отлетались!

Этих небольших темных мушек я давно знаю. Их много в пустыне весной и в начале лета. Мушки хорошие, на путешественников никогда не садятся, на пищу не лезут, в машину и в палатки не залетают. Живут сами по себе, равнодушны к человеку. Но зато очень любят устраивать возле машины свои бесконечные воздушные пляски. В ровной и однообразной пустыне машина и бивак являются превосходным ориентиром для сбора, и вечером они непременно слетаются к нам и роятся.

Скопления этих мушек иногда бывают очень большими, примерно несколько сотен мушек висят в воздухе, образуя рой около пяти метров высотой и метра два-три в диаметре. Каждая мушка висит в воздухе, беспрерывно работая крыльями, иногда внезапно совершая резкие броски из стороны в сторону или вверх и вниз. В такое мгновение глаза не успевают уследить за стремительным полетом насекомого.

Сегодня в пустынных горах Архарлы, едва мы остановились на ночлег, вскоре же появился рой знакомых мушек. На этот раз они повисли над светлым тентом, который мы разостлали на земле рядом с машиной, намереваясь растянуть над ним пологи. Тогда я заметил еще одну особенность мушиного роя. Оказывается, пока одни из мушек летают в воздухе, другие сидят на тенте, угнездившись многочисленным скоплением, но соблюдая между собою обязательную, хотя бы и небольшую дистанцию.

Наблюдая за мушками, мне удалось заметить, что те, кто устроился на тенте, вскоре примыкали к компании летающих роем, а те, кто вдоволь налетался, садились на тент. Сидящие на тенте тоже иногда взлетали и, совершив несколько резких бросков, как будто гоняясь друг за другом, вновь возвращались обратно. То отдыхая, то повисая в воздухе, мушки занимались своим непонятным для меня делом.

Непонятным потому, что я не мог разгадать секрета полетов. Вначале я решил, что вижу обычный брачный рой самцов, приглашавших на свидание самок. Но все общество ретивых летунов состояло исключительно из одних самцов, ни одной самки среди них мне увидеть не удалось. Ни одной!

Я привык видеть в природе строгую органическую целесообразность во всем, в том числе, и в экономной трате энергии. А здесь общество самцов занималось бесконечными полетами, казалось, попусту расходуя свои силы. Конечно, какой-то смысл был в этом скоплении летающих насекомых. Но какой — осталось загадкой.

Девятое мая — День Победы. В городе праздник, веселье, я же спешу на природу. На северном берегу Капчагайского водохранилища, в ста километрах от моего дома, вода подступила к песчаной пустыне и намыла отличный пологий пляж. На нем масса мелких ракушек, следы птиц, разгуливавших по песку. На барханах ожившая пустыня, свежая поросль трав, яркие цветы. Обрадовавшись долгожданному теплу, перебегают от кустика к кустику ящерицы, ползают жуки-чернотелки, полосатые жуки-корнееды, кое-где мелькают бабочки-голубянки, копошится множество самых разных мелких насекомых. После долгого сидения за рулем так приятно посидеть на высоком бархане, поглядывая на синеву обширного водного простора и летающих над ним белых чаек. Прежде, хорошо помню, с этих мест отчетливо виднелись на юге сверкающие белизной величественные заснеженные вершины Заилийского Алатау. Теперь же не видно контура этого хребта, он закрыт дымкой, висящей над большим городом.

После долгой зимы особенно отрадны эти минуты общения с великолепием умиротворяющей природы. Обрадовавшись простору, воде, песку и свежему ветру, по берегу носятся дети с радостными криками. Они тоже охвачены ощущением радостной свободы, неизбежно пробуждающейся у тех, кто вырвался из искусственной среды обитания, созданной человеком.

Но пора побродить по пустыне, посмотреть, что в ней нового, повстречаться с давними знакомыми, растениями и животными. Вот на голой веточке кустика торчит белый пушок. Это паучок-путешественник полетал по воздуху на своей паутинке и приземлился, смотав полетную нить. У основания кустика дзужгуна видно темное пятно: из коконов ядовитого паука каракурта, благополучно в них перезимовав, вышли на поверхность крошечные молоденькие каракуртята и собрались вместе, греются на солнце, прежде чем отправиться в воздушное путешествие. Большая сине-фиолетовая пчела-ксилокопа носится от цветка к цветку, лакомится нектаром. Ей предстоят поиски места постройки гнезда для вывода своих деток. По земле от кустика к кустику полыни, едва тронувшейся в рост, протянулась паутинная полоска, по ней я нахожу целую компанию гусениц походного шелкопряда. Они усиленно грызут зелень, торопятся, им предстоит за короткую весну вырасти, окуклиться, став бабочками совершить брачный полет, и отложить яички. Как всегда, трудятся всюду муравьи.

Вдруг до моего слуха доносится многоголосое жужжание крыльев. Это что-то новое. И в предчувствии интересного я спешу в направлении звука. Через несколько шагов я вижу необычное: на ровной поверхности высится темноватый бугор недавно нарытого песка длиной около метра и шириной около полуметра. На одном его конце песок будто кем-то приподнят изнутри, его поверхность разошлась в стороны трещинами. Возле трещин копошатся и летают ярко-зеленые падальные мухи. Ползают еще округлые, темные, с красноватой поперечной полоской жуки-мертвоеды. Вся эта компания беснуется, пытаясь проникнуть в глубину песчаного бугра, судя по всему, недавно нарытого.

Что же все это означает? Мысль работает быстро и четко. Как будто все понятно. Здесь кто-то зарыт под этим холмиком и, судя по его форме, совсем недавно. Этот кто-то был, вероятно, закопан оглушенным и потерявшим сознание. Но, оказавшись в своей могиле, очнулся и, собрав все силы, попытался выбраться наружу, слегка приподняв песок над собою. В этом месте он и разошелся трещинками. Но кто он? Уж не человек ли, с которым расправились бандиты, хулиганы?

И страшная догадка ранит мою душу. Я представляю, как страдал погребенный заживо, как в последние минуты жизни он осознал неизбежность своей смерти без надежды на спасение. Вся милая и знакомая природа песчаной пустыни теряет обаяние, возвращая меня к тяжелой действительности темных сторон нашего бытия…

Теперь я желаю как можно быстрее отправиться домой, молчу, ничего не рассказываю моей резвящейся компании.

К вечеру мы дома, и тотчас же, едва поставив машину в гараж, спешу к телефону, рассказываю о своей находке. Женщина, дежурная по милиции, соединяет меня с каким-то учреждением. Там слушают мой сбивчивый рассказ, просят завтра отправиться вместе на место происшествия. Но у меня на завтра намечена деловая поездка по важному делу. Сорвать ее не могу. Прошу приехать ко мне, предлагаю нарисовать подробный план, по нему безошибочно можно сориентироваться. Мне обещают расследование дела.

Потом, спохватившись, звоню своему знакомому судебному медику Огану Иосиповичу Маркарьяну и рассказываю о случившемся. Он согласен с моими предположениями. Но поправляет: трещины на поверхности песка образовались оттого, что труп начал разлагаться, сильно увеличился в объеме и, если закопан неглубоко, то приподнял над собою почву.

«Слава Богу, — думаю я, — значит несчастный не испытал ужасов своего погребения заживо».

Проходит вечер, ночь, наступает утро, и никто ко мне не приезжает. С утра я в поездке. Днем, возвратившись в город, снова звоню по телефону. Там помнят о моем заявлении, просят извинить, в праздничный день всегда у милиции много хлопот. Проходит несколько часов, и ко мне заявляются двое молодых людей, одетых в штатские костюмы. Нарисованный мною план им понятен. Они обещают позвонить.

— Вы меня съедите, — говорю я молодым людям, — если все это окажется не тем, о чем я думал, поверив насекомым-трупоядам.

Не беспокойтесь, мы рады, когда встречаем понимание нашего труда со стороны населения.

На следующее утро мне сообщают по телефону, что место нашли легко. Мух увидели тоже множество. При раскопке нашли остатки трупа. Только не того, что я предполагал. Кто-то убил корову, забрал самые ценные части туши, а внутренности, ноги и голову закопал. Слава Богу, на душе полегчало. Все мои тревоги оказались напрасными. Все же чутьистые падальные мухи и жуки-мертвоеды не ошиблись, а мои познания энтомолога помогли в раскрытии этой малозначительной, но уголовной истории.

Когда после жаркого дня, искупавшись, я стал взбираться на очень крутой и сыпучий берег, вдруг как будто кто-то бросил в лицо горсть мелких камушков, я резко отшатнулся в сторону и стал внимательно осматриваться. Над головой повисла стайка маленьких мушек, которые появились неожиданно. С величайшей энергией они бесновались перед самым лицом, чувствительно постукивая по коже. Откуда у них такая сила и стремительность полета, и зачем я им понадобился?

Капчагайское водохранилище, отражая синее небо, сверкало синевой. Песчаная пустыня, подступившая к воде, нарядилась зеленью. Весной выпали дожди, и растительность ликовала. Светлая песчаная акация уже обронила на песок темно-фиолетовые цветы, наливаясь стручками, кустарники-дзужгуны нарядились яркими желтыми и красными семенами. Песчаная осока, самая ранняя и поспешная в развитии, начала бросать на песок темно-коричневые воздушные шарики с заключенными в них семенами. И они, подгоняемые легким ветром, носились по барханам в разных направлениях, выполняя предписанное жизнью расселение. Сейчас над пустыней властвовал нежно-фиолетовый кермек, испуская волны нежного аромата. В воздухе носились пчелы, осы, мухи.

Но на горизонте появились тучи, от них протянулись прозрачные темноватые полосы сухого дождя. Тучи настойчиво наступали на небо, стало душно, чувствовалось приближение непогоды.

Я с трудом продолжал преодолевать крутой подъем бархана по сыпучему песку, отбиваясь от мушек, продолжающих крутиться перед глазами.

На пути к машине я вспугнул несколько бабочек-чернушек. Они днем прячутся под кусты, хотя как будто им полагается бодрствовать. Видимо, предчувствовали непогоду. Возле машины я застал своих спутников, энергично размахивающих руками. Их тоже атаковали настойчивые мошки. И тогда я вспомнил, что это — слезоедки. Они нападают на крупных животных, пьют из глаз слезы и слизь, приспособились так питаться. Личинки их развиваются в земле, где находят какую-то более основательную поживу. Образ жизни слезоедок плохо изучен.

Вскоре налетел сильный ветер, упали первые редкие капли дождя, мушек разметало ветром, и они бесследно исчезли.

Прошло несколько лет. Мушки-слезоедки особенно сильно размножились, их много появилось в ущелье Капчагай, являющимся излюбленным местом отдыха горожан и любителей-рыболовов. Скота в этой местности не стало, и они приспособились нападать на человека. Изменили свои навыки. Но в их поведении все же сказывалась приуроченность к таким крупным животным, как лошади, коровы, верблюды. Вот почему особенно рьяно от слезоедок доставалось тем посетителям Капчагая, у кого были большие глаза. Настойчивые и многочисленные, они омрачали посещение этого места.

Лето 1997 года было сильно засушливым. Но на мушек засуха будто не действовала. В реке Или упал уровень воды, и илистых берегов было более чем достаточно. Видимо, мушки довольствовались влагой и солями, содержащимися в низких берегах реки, компенсируя дефицит слез. Полакомиться человечьими слезами было не столь просто, поэтому численность слезоедок стало заметно увеличиваться. Домашних животных здесь почти не было. Но вот в октябре похолодало, и мушки исчезли к великой радости любителей этого уголка природы. Судя по всему, эти назойливые насекомые, отложив яички в ил, закончили свои дела до следующего лета. Но каверзная погода преподнесла неожиданное потепление, оно спровоцировало личинок, и мушки появились снова.

Мне кажется, изобилие слезоедок в ущелье Капчагай возникло потому, что многочисленные посетители стали засорять остатками еды берега, и в обогащенном органическими и разлагающимися веществами иле личинки мушек стали усиленно размножаться. Но возможна и другая причина этого необычного явления. В пустыне стало очень мало птиц-истребителей насекомых. Причин этому несколько, но главные — перевыпас пастбищ и прогрессирующая засуха последних десятилетий. Жизнь обитателей природы очень сложна и взаимозависима.

Типичным признаком монголоидной расы являются прикрытые веками «узкие» глаза и спрятанный за веками слезный мешочек. Эта черта строения глаз обусловлена доминирующими генами, а также необходимостью защиты от пустынных пыльных ветров. Не повинны ли в ее возникновении мушки-слезоедки?

Сколько трудов стоило нам пробраться в этот уголок леса по горной дороге. Маленький «Запорожец», переваливаясь с боку на бок, полз по камням, надрывался мотор на крутых подъемах. Когда дорога уперлась в громадный, величиной с избу, камень, пришлось потратить немало сил, чтобы развернуть машину в обратную сторону.

Близился вечер, на устройство бивака оставалось мало времени. На следующий день, утром, когда в глубокое ущелье заглянуло солнце и засверкало на пышной зелени, а лес зазвенел от птичьих голосов, раздался отчаянный лай. Мой маленький спаниель отважно сражался со стадом коров. Животные упрямо и настойчиво шли вверх без пастуха и, сколько мы их не прогоняли, не желали возвращаться обратно. Видимо, по этому глухому ущелью проходил их хорошо освоенный маршрут. Одной остророгой корове даже будто понравился поединок с собакой, она бросилась на нее и, описав полукруг, упрямо полезла к палаткам.

Со стадом коров появилось множество назойливых мух и слепней. Мухи бесцеремонно лезли в глаза, щекотали лицо, пытались забраться в уши, за ворот рубахи. Слепни, как всегда, незаметно присев на уязвимое место, неожиданно вонзали в кожу свой массивный острый хоботок.

Все очарование природы исчезло вместе с коровами, мухами и слепнями: и шумная речка, и стройные красавицы тянь-шаньские ели, и лесные цветы, усыпавшие полянку, уже не казались такими милыми, как прежде. Вскоре мы сдались, прекратили сопротивление, и коровы медленно и величественно прошли гурьбой мимо нашего бивака вверх по ущелью по узкой полоске земли между рекой и крутым склоном горы и надолго исчезли.

Сразу стало легче, не стало назойливых мух и слепней. Напрасно мы воевали с коровами. Надо было сразу уступить дорогу. Впрочем, как мы сразу не заметили: наш «Запорожец», стоявший немного в стороне от палаток, кишел от множества роившихся вокруг него насекомых. Казалось, все мухи и слепни, сопровождавшие стадо, набросились на маленькую голубую машину. Крупные слепни (Hibonitra turkestanica) бесновались вокруг, с налета стукались о металл, усаживались на машину на секунду, чтобы снова взмыть в воздух. Рои мух крутились вместе со слепнями, образовав подобие многочисленной и шумной свиты.

Что привлекало всю эту жаждущую крови, слез и пота компанию к бездушному сочетанию металла, пластмассы и резины? Нашли себе голубую корову!

Удивительнее всего было то, что эта свора назойливых кровососов забыла о нас. Ни одна муха уже не надоедала, ни один слепень не досаждал. Все они, будто зачарованные, не могли оторваться от своей странной добычи, были околдованы ею, всем вниманием их завладело это необычное существо.

Я замечал ранее, как слепни преследуют мчащуюся автомашину, охотно садятся на нее, но такое массовое и дружное нападение увидел впервые в жизни. Здесь таилась какая-то загадка.

Наверное, многим знакома другая странность поведения слепней. Они всегда жадно стремятся к только что выбравшемуся из воды человеку, прилетают издалека и оказываются даже там, где они очень редки. Тут тоже странности поведения, обусловленные особыми законами физики.

Светло-голубой «Запорожец» хорошо виден издалека на темно-зеленом фоне травы и деревьев. Но почему столь необычный и к тому же неподвижный предмет привлекает такое внимание? По всей вероятности, есть в машине что-то особенное. Возможно, согретый металл излучает инфракрасные лучи, и они играют провокационную роль, сбивают с толку любителей теплокровных животных. Заблуждению кровососов способствовала яркая окраска и резко очерченная форма машины.

Пока я раздумываю над происходящим, рой насекомых постепенно уменьшается. Наверное, обман обнаружен, и слепни вместе с мухами бросились на поиски далеко ушедших коров. Но я ошибся. Рой попросту переместился через открытые окна в машину и теперь все стекла посерели от множества пленников.

Кое-кто из слепней, усевшись на потолке кузова, обтянутого голубой фланелью, пытается вонзить в него хоботок. Вокруг каждого такого глупца тотчас же собираются суетливая стайка мух. В величайшей спешке, расталкивая друг друга, будто одержимые, они лезут к голове слепня, подбираются к его телу. Слепень вздрагивает крыльями, недовольно жужжит и пересаживается на другое место, куда гурьбой мчится вся компания его соглядатаев.

Я забираюсь с фотоаппаратом в машину, погружаюсь в рой мечущихся насекомых, и никто из них не обращает на меня ни малейшего внимания, я никому не нужен! Что же мухам надо от слепней? Мне они понятны, я не раз наблюдал раньше их на лошадях и коровах. Как только слепень принимается сосать кровь, мухи-захребетники спешат к его голове, рассчитывая полакомиться капелькой вытекающей из ранки крови и сукровицы. Ну, а если к тому же слепня удалось согнать с места, то добычи хватит многим, а их покровитель пусть колет кожу для других мух.

В память обо всей этой истории у меня осталось несколько отчетливых фотографий, где запечатлены слепни, кусающие внутреннюю облицовку кузова, и вместе с ними кучки мух, сопровождающих их.

Глупые голодные мухи и слепни! Все шло, как издавна полагалось в природе: слепни сопровождали коров, мухи — слепней, коровы усиленно отмахивались от своих преследователей хвостами и ушами, но кое-кому все же удавалось урвать долгожданную порцию горячей крови. Теперь же вся милая компания неожиданно оказалась в западне.

Слово «западня» приходит на ум не случайно. Как мало мы, энтомологи, в своей исследовательской работе уделяем внимания поведению насекомых и их образу жизни в естественной обстановке, подменяя зоркость глаза, наблюдательность и пытливость ума коллекционированием, лабораторными экспериментами, многодневной и многотрудной кабинетно-музейной обработкой собранного материала.

Вот и в этом случае, почему бы энтомологам-паразитологам не заняться расшифровкой странного поведения оравы насекомых, изнуряющих наших домашних животных? Когда-нибудь это будет сделано, и тогда, быть может, на пастбищах будут выставляться специальные ловушки особенной формы, яркого цвета, излучающие тепло и обманывающие кровососов. Они будут неотразимо привлекательны для этой братии и помогут животноводам.

Вскоре мы спускаемся с гор и останавливаемся в пустыне возле реки Или в густых тугаях.

Хорошо, что здесь нет комаров и слепней. А то бы досталось! — говорю я своему спутнику.

Но я ошибся. Когда после работы, основательно пропотевшие и усталые, мы идем к своему маленькому «Запорожцу», в его кузове жужжит добрая сотня небольших светло-серых пустынных слепней (Tabanus agrestis). Для них машина тоже оказалась более привлекательной, чем мы. Вот так голубая корова! Мне не приходилось наблюдать столь необычного поведения слепней. Ни с одной машиной. А я в своих скитаниях по природе изъездил, не считая маленького «Запорожца», четыре легковых машины, а сколько мотоциклов — не в счет.