В АНТАРКТИДУ

Перелистывая страницы своего дневника, я вспоминаю суровый, очень суровый край — Антарктиду, где мне и моим товарищам довелось работать. Дружба, взаимная выручка и большой опыт, накопленный в результате многолетней работы в Арктике, помогли нам преодолеть массу трудностей и прочно обосноваться на берегах этого угрюмого, холодного, вечно белого континента.

Ученые многих стран ведут в Антарктиде исследования, которые дают ключи к решению многих загадок природы. Немало труда в изучение шестого материка вложили и советские полярные летчики. Это они помогли стереть на карте Антарктиды многие белые пятна.

Сейчас, вспоминая о работе авиации на шестом континенте, я мысленно опять веду самолет над безбрежной белесой равниной, а под крылом самолета проплывает только лед, один лед с перистой рябью застругов.


* * *


Последний большой порт, расположенный у мыса Доброй Надежды, куда зашел дизель-электроход «Обь» перед завершающим переходом к берегам Антарктиды, был Кейптаун. Здесь мы пополнили запасы горючего и пресной воды, взяли свежие овощи и фрукты; они нам будут нужны на шестом материке.

Пребывание в Кейптауне было столь кратковременным, что мы не смогли ознакомиться с достопримечательностями этого города. Единственное, что нам удалось сделать, — это походить по земле и почувствовать под ногами твердую почву.

И снова перед глазами необозримая водная гладь. Океан то спокоен и ласков под лучами солнца, то гневно обрушивает на наше судно могучие волны.

... Много дней прошло, как мы покинули Калининград, но у всех еще живы воспоминания о минутах прощания с Родиной. Стояли последние дни осени. Погода была на редкость ясной и тихой. Золотистые листья бесшумно падали с вековых деревьев и, медленно кружась в воздухе, засыпали тротуары и мостовые приморского города. В небе повисли редкие кучевые облака, похожие на раскрытые парашюты.

У причала, от которого должен был отойти дизель-электроход «Обь», собрались сотни празднично одетых кали­нинградцев. Все они пришли пожелать счастливого плавания тем, кто впервые уходил к далеким берегам вечно белого континента.

Быстро летит время. Уже дана команда уходящим в рейс подняться на судно. Началась прощальная суматоха — объятия, поцелуи, рукопожатия. Молодой широкоплечий моряк, прижав к груди большой букет цветов, твердил своей подруге:

— Я вернусь к тебе, Верочка. Сберегу все лепестки этих роз. Твои цветы будут всегда напоминать...

Говорил он громко, не замечая никого вокруг. Какая-то пожилая женщина неожиданно перебила его:

— Возьми и от меня на память вот это, в дороге приго­дится. Вязала для сына, но вы отправляетесь туда первыми, — и протянула моряку шерстяные носки. Моряк растерялся, начал отказываться, благодарить.

— Возьми, Борис, — тихо сказала девушка.

Когда моряк поднялся на палубу, низенькая седая женщина и стройная девушка стояли на пирсе рядом, будто родные, и махали платками. Девушка поднесла ко рту сложенные рупором ладони и крикнула:

— Береги себя! Буду ждать!

Ее слова потонули в общем хоре напутственных пожела­ний.

Мощные репродукторы разнесли по каютам и палубам команду. «Провожающих просят покинуть корабль!». Одними из последних сходили то трапу высокий мужчина и мальчуган.

— Вот это судно! — восхищался мальчик. — Правда, дедушка, оно очень большое?

— Большому кораблю — большое плавание, — ответил тот. — Он пойдет по морям и океанам и остановится на краю земли, где не ступала нога человека и не летали птицы.

— И даже орлы?

— Не знаю, внучек. Людям мало известно о тех мес­тах. В книгах о них пишут мало, а в сказках не рассказы­вают. Вот вернется твой папа, и тогда узнаем, что там есть, на этой далекой земле.

Поднят трап, и судно медленно отваливает от причала. Множество рук взметнулось над толпой, в воздухе замелькали платки, косынки, цветы. Рейд огласился прощальными гудками кораблей. С берега доносилось:

— Счастливого плавания!... Доброго пути!... Желаем успеха!... Ждём вас с победой!

... Потекли размеренные морские будни. Распорядок дня у нас строгий. После подъема — напряженная работа: подготавливаем технику, чтобы по прибытии в Антарктиду можно было сразу приступить к сборке самолетов.

Однажды за утренним завтраком в кают-компании кто-то из команды сообщил, что мы вошли в сороковые «ревущие» широты. В иллюминатор была видна все та же спокойная водная гладь, и в первый момент я даже почувствовал разочарование. Где же штормы, которыми так славятся эти места? Ко мне подошел наш капитан Иван Александрович Ман. Мы с ним знакомы давно, еще много лет назад судьба свела нас в Арктике.

— Что, Иван Иванович, не веришь, что идем ревущими широтами?

— Да, признаться, не думал, что Нептун будет так расположен к нам.

— Все еще впереди, погода в этом районе капризная, за сороковыми широтами идут пятидесятые неистовые и вот там может так прихватить, что запомнишь на всю жизнь.

— Болтанка в самолете бывает посильнее, чем морская качка, Иван Александрович.

— Согласен. Особенно мне запомнилась воздушная дорога из Москвы до Архангельска — сплошные кочки. И все же эти три-четыре часа выдержать можно. Но если тебя прихватил шторм, то двумя-тремя часами не отделаешься, болтать будет столько, сколько заблагорассудится матушке — природе.

— Ну что ж, посмотрим, — ответил я, глядя на нос судна, который спокойно резал морскую поверхность.

Шли дни. Наши океанологи и гидрографы были в этой части океана, и кое-кто из них еще при выходе в рейс заранее сокрушался, что шторм помешает вести в море необходимые наблюдения. Но позади остались и сороковые, и пятидесятые широты, а увидеть и испытать силу ураганных штормов нам так и не пришлось.

Чувствовалось приближение Антарктиды: ненастнее стала погода, на поверхности воды появился лед.

4 января «Обь», форсировав несколько ледовых перемычек, следовала морем Дейвиса. Приближение неизвестной нам земли заставило всех покинуть каюты и уютные салоны корабля и выйти на палубу. Мне очень хотелось посмотреть лед в море Дейвиса. Ведь нам теперь придется иметь дело с южнополярными льдами; по рассказам ученых, побывавших в Антарктике с китобойной флотилией «Слава», они отличаются от арктических льдов. Я прошел на нос корабля, где лучше можно было определить на глаз толщину и крепость льда, который резал форштевень «Оби». Сгустившийся туман заставил судно идти самым малым ходом.

Вдруг стена тумана как бы оборвалась, и я был поражен открывшейся картиной: корму судна скрывал туман, а нос был ярко освещен солнцем. Два исполинских айсберга светились под лучами солнца нежно-голубым цветом; казалось, мы находимся в сказочной стране лунного камня. Искрился лед, и глаза не могли сразу приспособиться к яркому освещению. Рядом со мной стоял штурман нашего лётного отряда Дмитрий Николаевич Морозов. Некоторое время мы молчали, потрясенные необыкновенным зре­лищем. Наконец, я не выдержал:

— Какая красотища! Много мы с тобой повидали в Арктике, но чтобы туман разделял судно на две части — такого я не припомню.

Мы обернулись к корме и увидели, что она уже вышла из тумана.

— Да, красиво, — ответил Морозов, — но, представляешь, что было бы, если бы наше судно наскочило на этот великолепный айсберг? — и он показал взглядом на огромную ледяную гору.

— Н-да, встреча была бы не из приятных. Здесь наши полярные летчики вряд ли осмелятся нарушить инструкцию для ледовой разведки, и в плохую погоду на малой высоте не пойдут. Что греха таить, ведь погоду во время многочасовой ледовой разведки иной раз не подведешь под инструкцию, и, случалось, в Арктике мы выполняли задания, нарушая инструкцию.

— Верно, обстановка здесь не такая, к которой мы привыкли в Арктике. Мы не заметили, как была дана команда застопорить машины. В наступившей тишине было слышно только потрескивание льда.

Так вот какая ты, Антарктика! Сколько исследователей поплатились жизнью, стремясь проникнуть в твои тайны. Но мы сюда пришли не для того, чтобы погибнуть.

Я вспомнил случай, который произошел много лет назад в Арктике. Шел 1942 год. Закончив очередную ледовую разведку в море Лаптевых, наш экипаж возвращался на базу, расположенную на Таймырском полуострове. Минут через двадцать мы должны были совершить посадку. Длительный полет утомил экипаж, и, естественно, все вслух мечтали об отдыхе. Наши размышления прервал радист Макаров: он протянул мне только что принятую радиограмму.

— Срочная, Иван Иванович, и не совсем приятная. Да, действительно. Штаб морских проводок Западного

сектора Арктики сообщал всем, всем, что в водах Карского моря обнаружен вражеский военный корабль. Далее следовал приказ: всем судам немедленно входить в лед. Однако местонахождение вражеского судна не указыва­лось.

— Нужно немедленно связаться со штабом, — сказал я Макарову.

— Есть, Иван Иванович, попробую это сделать до по­садки.

Но эфир молчал. Через несколько минут наш гидросамолет уже был над акваторией порта. Еще мгновение — и летающая лодка коснулась водной поверхности.

Ответа на запрос мы так и не получили.

На берегу нам сразу же вручили пакет. Я вскрыл его: это был приказ немедленно разыскать караван судов, который вел ледокол «Красин», и помочь ему уйти от кромки как можно дальше во льды. По данным, которыми мы располагали, караван следовал на восток и находился где-то у западной кромки льда еще не вскрывшегося пролива Вилькицкого. Об отдыхе нечего было и думать. Через полтора часа мы снова оказались в воздухе. Вместе со вторым пилотом сидим за штурвалами, механик устроился в пилоне, штурман склонился над столом и вычерчивал на карте наш новый маршрут, а радист опутал себя проводами; перед ним несколько микрофонов, он вызывает караван. Но усилия радиста тщетны, ни одно судно не отвечает на наш вызов.

— Ну что ж, давайте искать, — заявил штурман Валентин Иванович Аккуратов, — приблизительно путь его мы знаем, пойдем вдоль кромки.

... Погода серенькая, самолет идет вдоль западной кромки пролива Вилькицкого. А на восток, на сколько хватает глаз, раскинулось ледяное поле. Видимость ухудшается, поэтому приходится идти почти бреющим полетом.

Вдруг справа видим узкий канал, который словно гигантская черная змея уходит на восток. Предупреждаю штурмана, что меняю курс, и веду машину на высоте 30 метров вдоль канала. Здесь может быть караван, поэтому внимание напряжено до предела. И тут Аккуратов отнимает правый наушник от моего уха и, перебивая бортрадиста Макарова, голос которого я слышу уже из одного левого наушника, заявляет, что по этому каналу караван наверняка не проходил, так как ни один острый выступ льда не задет бортом судна и на воде нет жирных пятен. Все же я уловил возглас Макарова: «Красин» дает радиосигнал!»

Не отвечая штурману, я посмотрел на стрелку радиокомпаса и понял, что караван где-то сзади, слева. Это хорошо, значит, противник его не обнаружил.

Совещание экипажа было коротким. Решили следовать обратно вдоль канала до кромки льда, а затем уже выходить на радиосигнал «Красина». Если караван находится где-то поблизости, то нужно будет вести его в канал, который, возможно, проходит через весь пролив Вилькицкого до моря Лаптевых. Тогда суда окажутся в безопас­ности..... И вот мы уже над кромкой льда. С ледоколом установлена прямая микрофонная связь. Караван начал входить в канал, наша машина все время «висит» над ним, указывая путь. Так проходит несколько часов. Теперь, кажется, суда в безопасности. Но так ли это? Правда, им не угрожает нападение противника, но есть более грозная опасность — сжатие льдов. Под действием ветров лед может прийти в движение, канал сомкнётся, и тогда судам придется плохо. Надо было провести караван в море Лап­тевых. Мы сделали приветственный круг над вытянувшимися почти в прямую линию судами и взяли курс на вос­ток.

Погода начинала портиться, видимость резко ухудшилась, и нам приходилось снижаться, «прижимая» машину ко льду, чтобы не потерять из виду черную полосу воды. Прошли мыс Челюскина. Видимость стала еще хуже, и самолет пришлось снизить до 10—15 метров. Облачность опускалась ко льду, переходя в туман. Сверху проглянули лучи солнца. Лента воды резко поворачивала направо, и машину пришлось круто развернуть. Вдруг самолет задрожал, и его подбросило...

Чувство это знакомо летчикам, так часто бывает, когда ведешь самолет в горах или при сильном ветре: руки инстинктивно берут штурвал на себя. Только вверх. Моторы ревут... Десяток секунд — и мы над туманом. Под самолетом вырастает ледяная глыба. Мы проходим буквально в двух-трех метрах над огромным айсбергом. Ледяной исполин высоко поднимается над туманом...

Вот о чем я вспомнил, когда смотрел на антарктические айсберги.

Судно медленно продвигалось к цели. Мы подошли к припаю бухты Депо; столовые айсберги охраняли подходы к берегу, а с правого борта виднелись отвесные голубые стены ледника Елены, спускающегося к морю.

Здравствуй, Антарктида!

Загрузка...