ПОЧТОВЫЙ РЕЙС

Приближалась полярная зима. Дни становились короче, светлого времени было все меньше. Нам приходилось теперь перед каждым полетом тщательно изучать синоптическую обстановку. Консервировать самолетный парк на период зимы мы не собирались, так как нужно было накопить опыт полетов в зимних услови­ях. Хотя Мирный и Игарка находятся на одной широте за полярными кругами — Мирный за Южным, а Игарка за Северным, — условия полетов, конечно, разные. В Игарке холодная зима. Очевидно, здесь, в Мирном, она будет еще суровей. Но мы не унывали. Не беда, что сильные ветры, все же хотя и короткое, но светлое время механики смогут использовать, чтобы осматривать машины, а летать можно и в ночное время, для этого у нас есть немалый полярный опыт.

Ураганы здесь, в Антарктиде, такой силы, что иной раз неприятно сидеть в доме, кажется, что вот-вот снесет его с фундамента. Но это только кажется. Наши дома стоят надежно; пройдет какое-то время, и они будут занесены снегом так, что придется делать ходы сообщения. После таких ураганов, которые длятся несколько дней, наступало затишье, и летчики спешили на аэродром, посмотреть на машины. И обычно замечали, что самолеты стоят не так, как раньше: крепко привязанные за шасси толстыми тросами к мертвякам, вмороженным в лед, они «переставлялись» ветром то в одну, то в другую сторону, «летали на привязи». Нередко мы обнаруживали и поломки: то повреждение консоли крыла, то элерона, то еще чего-нибудь.

В такие дни механикам приходилось поврежденные части снимать и ремонтировать тут же, на аэродроме. Для более сложного ремонта деталь, если позволяли ее размеры, переносили в теплое помещение электростанции. Таким образом, наши самолеты были всегда готовы к выле­ту. В Мирном до наступления полярной ночи был сооружен аэродром, который по оснащенности электрическими огнями мог соперничать со многими аэродромами на Большой Земле.

Работы у нас было достаточно. Санно-тракторный поезд находился в пути, в глубине континента, и нужно было подвозить ему горючее, необходимые материалы, проводить ледовую разведку моря Дейвиса и делать многое, многое другое, нужное для научных отрядов. Нам предстояло доказать, что самолеты, лишенные ангаров, смогут работать круглый год, хотя из статей иностранных исследователей, которые уже несколько лет вели работу в Антарктиде, мы знали, что на зиму машины консервировались и находились под снегом.

... Утром 13 мая жители Мирного по местной радиотрансляционной сети услышали радостный голос диктора:

— Дорогие товарищи! Внимание! Слушайте все! Готовьте письма родным, близким, знакомым. Сегодня ночью флагман Первой антарктической экспедиции дизель-электроход «Обь» подошел к кромке льда у северной границы моря Дейвиса, где в течение суток будут проводиться очередные океанографические исследования. К нашей зимовке судно уже подойти не сможет по ледовым условиям. Командование «Оби» предлагает мирянам воспользоваться случаем и послать письма. На судно почту сможет доставить самолет. До «Оби» около 700 километров. Не теряйте времени, пишите на Большую Землю!

И сразу же у меня в комнате зазвонил телефон. Сняв трубку, я услышал голос Сомова:

— Иван Иванович, сможешь организовать доставку почты на «Обь

— Я уже дал задание подготовить ЛИ-2.

— Прекрасно. Сам пойду помогать готовить машину. Я уверен, что писем будет невероятно много.

— Надо сообщить Ману, пусть найдет подходящую льдину, где мы могли бы совершить посадку. Кстати, Михаил Михайлович, на самолет можно взять человек десять-двенадцать. Не забудь, что для наших корреспондентов Олега Строганова и Ильи Денисова этот полет — хлеб.

— Не узнаю тебя, Иван Иванович, все в экспедиции уже свыклись с тем, что на самолеты берут только тех людей, которым необходимо проводить наблюдения по программе.

— Так это же воздушная прогулка по сравнению с полетом к Геомагнитному полюсу. Туда и лететь далеко, и высота огромная. Если в таком полете хотя бы один из моторов попробует чихнуть, то самолет тут же «приледнится» на плато и можно считать, что твоя песенка спе­та. Так что в тех условиях каждый килограмм лишнего груза имеет значение. А здесь загрузка машины может быть такой, какую, ты помнишь, я допускал при полетах надо льдами в районе Северного полюса. Еще гидрологи, которых мы возили, удивлялись, сколько же груза берет ЛИ-2.

... Закончив писать письма, я оделся и отправился на аэродром. Меня догнал наш «мэр города» Харитон Иванович Греку.— Вот здорово! — воскликнул он, потирая руки, — я написал двенадцать писем, откуда только прыть взялась.

— Тебе повезло, а я вот сумел настрочить только три, больше не успел.

Нас догнал трактор, который на прицепе тащил сани. В них на мешках с письмами сидел сияющий главный «почтарь» экспедиции — начальник радиосвязи Иннокентий Михайлович Магницкий. В руке у него был почтовый штемпель Мирного.

— Если есть письма — давайте, прямо здесь поставлю штемпель и — в общую почту!

— У тебя есть еще мешки? А то Харитон Иванович один двенадцать писем написал.

— Есть, я все предвидел, ребята еще принесут. Боюсь, сможет ли взять самолет всю почту.

Вскоре мы подошли к самолету. Здесь уже толпился народ. Счастливчики, которые должны были улететь вместе с нами, страшно суетились. Каждый из отлетающих волновался при мысли снова увидеть товарищей с «Оби».

Механики доложили, что все готово к вылету. Первым на борт самолета поднялся Магницкий. Он придирчиво осмотрел печати на каждом мешке, проверил, все ли в порядке. Наконец процедура погрузки почты закончена. Теперь могут занять свои места пассажиры. Но странно, почему-то все, кому выпала удача лететь, не торопятся войти в самолет. И, конечно, наш балагур Вася Мякинкин тут как тут:

— Прошу пройти в кабину только тех, кто значится в списке. Остальные не горюйте, поверьте моему опыту — кто меньше летает, тот дольше живет... Граждане, не устраивайте давки! Оставшихся прошу покупать билеты на вечер, я там выступлю с воспоминаниями о встрече наших пассажиров с командой «Оби».

— Пугать вздумал Вася — не выйдет! Все равно все Полетим, вряд ли кто останется, — сказал Греку и первым поднялся в самолет. Посадка закончена. Самолет идет на старт. Оставшиеся машут нам руками, что-то кричат, очевидно, дают последние напутствия, но их не слышно из-за шума моторов. Еще несколько секунд — и мы в воздухе.

Наш путь лежал через море Дейвиса в Индийский оке­ан. Экипаж был занят ледовой разведкой, а в кабине, стараясь перекричать шум моторов, заместитель начальника экспедиции Якубов доказывал Сомову, что нужно будет как-нибудь уговорить Мана выделить из судовых запасов для жителей Мирного немного лука, чеснока и дрожжей.

— Полярная ночь не за горами, а лук и чеснок — витамины, Михаил Михайлович...

— А что, — вмешался Греку, — Якубов дело говорит, мне как начальнику береговой базы известно, что у него на складе вагон сливочного масла, несколько бочек красной и черной икры, а в авиаотряде есть антиобледенитель — чистейший ратификат, без луку тут не обойтись.

— Харитон Иванович, ведь я серьезно, а ты все с шут­ками.

— Какие тут шутки, я и говорю, что лук нужен, как закуска. Ну а чеснок здорово отбивает запах спирта.

Все рассмеялись.

— Хорошо, Костя! — сказал Сомов, — для чего нужны лук и чеснок, ясно, но дрожжами-то зачем запасаться?

— Как зачем? — удивился Греку. — Блины будем есть С икрой.

— Братцы! — взорвался Якубов. — Уймите нашего мэра, а то я его убью!

Мы не заметили, как в кабине стемнело — самолет во шел в облака. Через несколько минут облака остались внизу, машина шла на высоте 1500 метров. Летим уже три часа.

Штурман Морозов доложил, что «Обь» недалеко, и дал расчетное время прибытия самолета к судну. Мы связались с Маном по радио. В наушниках слышится взволнованный голос Ивана Александровича:— Алло, Алло! Я Обь... я Обь... Экипаж судна от всего сердца приветствует дорогих авиаторов. Здравствуйте, друзья!

Я так обрадовался этому голосу, что не сразу ответил на приветствие. Меня выручил радист Меньшиков:

— Внимание, Обь! Внимание, Обь! Одну секунду, сейчас будет говорить командир.

Только после этого я пришел в себя и нажал кнопку микрофона. Не помню слов, которые я тогда сказал, помню только, что говорил долго и не давал Ману ответить.

— Иван Иванович, — прервал меня Морозов, — доверните влево по репитеру радиокомпаса.

Я вынужден был умолкнуть и услышал в наушниках голос Мана.

— Ну, наконец-то угомонился. Пока вас не видим, но ясно слышим шум моторов, даю обстановку: в районе, где находится судно, погода неважная, нас накрыла какая-то дымка, горизонтальная видимость плохая, хотя небо про­свечивает... О посадке, Иван Иванович, и думать нечего.

мы внимательно наблюдали за приборами. Вот стрелка привода развернулась на 180 градусов. Мы над «Обью». Командир самолета Николай Дмитриевич Поляков ввел машину в вираж, и я увидел внизу судно. Жалко, очень жалко, что нам не удастся посадить самолет и обнять друзей, но почту мы все же им передадим. Начали снижаться по спирали. Потеряв восемьсот метров, мы заметили, что самолет обледеневает — на кромках крыльев начал нарастать лед. Включив подогрев смотровых стекол пилотской кабины, мы увидели угол снижения. Чем больше снижался самолет, тем больше нарастало льда на крыльях нашего ЛИ-2. Он увеличивался прямо на глазах. Загудели обледеневшие антенны, затряслись винты. Обычно в таких случаях самолет выводят как можно скорее вверх за облачность, но сейчас нужно было рискнуть и сбросить нашу почту на «Обь».

По радио нам передали, что с трех сторон неподалеку от судна стоят айсберги, причем некоторые из них боль­шие. Только с левого борта айсбергов не видели.

Положение было не из приятных. Вот и попробуй сбрось почту.

Мы снизились до ста метров, подходим к судну со стороны кормы. Под крылом промелькнул ледяной исполин, еще секунда — и мы проносимся над мачтами судна. Еще заход — и тот же результат. Только на четвертом заходе нам все же удалось сбросить почту. Теперь вверх, только вверх.

Но не тут-то было. Наш обледеневший самолет, набрав шестьсот метров, прекратил подъем. Моторы работают на полную мощность, срывающиеся с винтов куски льда бьют по фюзеляжу и пробивают обшивку, машина дрожит, как в лихорадке. Пришлось опять пойти на снижение. На высоте трехсот метров самолет удерживался в горизонтальном положении, но спустя минут двадцать его опять потянуло книзу. Вошли в туман. Обледенение усилилось. Моторы ревут, но без толку, наша высота уже сто пятьдесят метров, а машина продолжает снижаться.

На лицах наших пассажиров можно было прочесть: неужели письма, которые мы отправили своим родным, последние?

Но мы, летчики, бывали и в более трудных положениях, поэтому особенно не унывали. Что ж, будем снижаться. В этом районе отдельные, самые высокие айсберги не могут превышать семидесяти пяти метров, а в основном их высота метров тридцать. Значит, не все потеряно.

Отжимаю штурвал, и машина снижается быстрее. Вдруг под левой плоскостью вижу очертания ледяной глыбы, поворачиваю самолет и веду его вдоль края обрыва... Проходит несколько секунд — кромка айсберга обрывается и резко уходит влево.

Эх, была не была! Резко отжимаю штурвал, машина выходит из этой проклятой размытой облачности. Теперь мы хорошо видим айсберги, отдельные вершины которых упираются в облака.— Иван Иванович! — кричит кто-то, — справа хорошая льдина!

Я взглянул направо и, действительно, увидел льдину, на которую можно было посадить самолет. Но с посадкой пока спешить не стоит. Машина пока летит, обледенение прекратилось, и с минуты на минуту лед на плоскостях и винтах начнет отскакивать. Теперь-то мы уже не упадем.

Спустя десять минут забарабанили по обшивке самолета остатки льда, которые еще держались на лопастях винтов.

Мы прошли над островом Дригальского. Он нам зна­ком. Помню, еще в марте мы шли в этом районе над чистой водой, и вдруг лопнул пакет амортизаторов и левая лыжа встала в вертикальное положение. Тогда мы сходу впервые сели здесь на ледяной купол.

... И вот под нами Мирный. Делаем круг, выпускаем шасси, и самолет касается гладкой снежной поверхности аэродрома. Принимающий самолет авиатехник Акентьев сигнализирует нам флажками. Подруливаем к стоянке. Выключаем моторы. Вася Мякинкин открывает дверь, спускает стремянку и попадает в объятия товарищей, прибежавших нас встретить.

— Ну, как прошел полет? Как там, на «Оби», всех видели, приветы наши передали? А как с почтой? Садились?

— забросали нас вопросами.

— Тише, не все сразу. Значит так, — начал Мякинкин.

— Как только подошли мы к «Оби», окружающие ее айсберги быстренько разбежались в разные стороны. Мачты «Оби» немножко пригнулись, чтобы мы могли пройти над судном, но вот беда, проклятая труба помешала, широкая и толстенная. Конечно, ее воздушным потоком нашей ЛИ-2 малость приутюжило... В общем, жалеть, что не пришлось участвовать в полете, вам нечего. Это был акробатический номер. Тут некоторые думали, что написали свои последние письма.

— Ну и болтать ты любишь, Василий, — вздохнул Якубов. — Раз остался живым, то давай, осматривай моторы и отправляйся отдыхать.

Загрузка...