В поисках забвения. Всемирная история наркотиков 1500–2000

Глава 10 Время тревог

В 1933 году врач, сэр Брюс Брюс-Портер (1869-1948) сказал: «Существует реальная опасность, что пивные превратятся в аптеки». В Англии общественная эйфория, связанная с работами Джесса Бута (1850-1931), обеспечила широкий спрос на таблетки и порошки против бессонницы, головной боли и нервных заболеваний. Заслуги Бута в области фармакологии были таковы, что в 1929 году его сделали лордом Трентом. Точно так же некий француз, приезжавший в США в 1935 году, пожалел «многие миллионы несчастных людей, живущих в настоящее время на нервах и на таблетках». Вину за плачевное положение в Соединенных Штатах он возложил на «сухой закон». Даже после его отмены алкоголизм в США, как и в Англии, стал еще более неприемлемым с социальной точки зрения – особенно женский. Общеупотребительным способом снятия стресса вместо алкоголя стали таблетки, которые считались лечебным средством, более гигиеничным и удобным в применении. В 1955 году один психиатр сказал, что образ современного среднего англичанина заставляет людей верить в то, что они не смогут быть по-настоящему здоровыми, если не будут глотать таблетки или пить лекарства. В 1966 году Брюс Джексон, член Гарвардского общества, проводил исследование наркозависимости для президентской комиссии по правоприменению. Он говорил, что лекарства, как и жевательная резинка, телевидение, огромные автомобили и преступность, являются частью американского образа жизни. Джексон также отметил, что единственным результатом пропаганды лекарств и пугающей веры в их эффективность является то, что множество людей принимают намного больше таблеток, чем им нужно. Эти люди жили лекарственными понятиями. Как и их врачи.

Человек во все времена нуждался в химических препаратах, чтобы справиться со своими заботами. Абсолютная трезвость была не слишком легким образом жизни. Люди проявляли большую изобретательность, чтобы получить препараты, которые помогли бы им преодолеть стресс. Например, в Лондоне в 1943 году трудно было достать седативные препараты, и хореограф, сэр Фредерик Эштон (1904-1988) принимал лекарство «Успокой собачку» – транквилизатор для собак, чтобы они не лаяли во время налетов немецкой авиации. Но моральная направленность журналистов из одних лекарств создала проблему, а из других – нет. Из определенного типа потребителей лекарств сделали социальный стереотип и навесили ярлык (особенно после 1959 года), а другие остались незамеченными. В 1950 годах полиция преследовала наркоманов, а в 1960 – студентов. Средства массовой информации превращали их в пугало, но не замечали миллионы сограждан, у которых выработалась зависимость от легальных коммерческих препаратов. В то время как употребление наркотиков молодежью, получавшей от них удовольствие, было, как правило, временной возрастной фазой, у домохозяйки, которая подбадривала себя амфетаминами, и бизнесмена, принимавшего успокоительные средства, давно могла выработаться лекарственная зависимость, однако никто не стал бы называть их наркоманами.

Во время Женевского совещания 1931 года американский представитель Герберт Мей обосновал принцип, согласно которому международные правила должны рассматривать новое наркосодержащее вещество, как вызывающее зависимость, если не доказано обратное. Над таким веществом устанавливался контроль, пока не оказывалось, что оно безопасно. И наоборот, считалось, что новые ненаркотические средства с общим названием психотропные препараты не вызывали зависимость, если не было доказано обратное. Различие (существовавшее и в умах властей, и простых граждан) между веществами, которые можно было рассматривать как общеупотребительные средства, и наркотиками, которые ассоциировались с пороком, было обозначено в новом определении экспертного комитета Комиссии ООН по наркотикам. Согласно этому определению, «Наркозависимость является состоянием периодической или хронической интоксикации, которая наносящей ущерб как личности, так и обществу». Характеристики наркосодержащего вещества включали «всепоглощающее желание или необходимость (стремление) продолжать прием препарата и получить его любыми средствами; тенденцию к увеличению дозы; психическую (психологическую), а иногда физическую зависимость от воздействия препарата». Вещества, вызывающие зависимость и требующие строжайшего международного контроля, отличались от веществ, вызывающих привыкание. «Веществом, вызывающим привыкание, является такое вещество, которое можно принимать неоднократно и которое не обладает характеристиками, приведенными в определении зависимости. Как правило, считается, что оно не наносит ущерб личности или обществу». Произошло иллюзорное разделение. Федеральное бюро по борьбе с наркотиками (FBN) преследовало нелегальное употребление опиатов, марихуаны и кокаина, а амфетамины и барбитураты остались в ведении Федеральной комиссии по лекарственным средствам.

После войны получили распространение аналгетики, амфетамины, барбитураты и бензодиазепины. Журналисты из «Дейли Миррор» Энтони Майлс (род. 1930), Кейт Уотерхаус (род. 1929) и Рональд Бедфорд писали в 1955 году: «Это время всемогущих лекарств. Сегодня можно принять таблетки, чтобы уснуть, чтобы проснуться, чтобы набрать и скинуть вес, чтобы взбодриться, чтобы успокоиться, чтобы поднять уверенность в себе и утолить боль». Английский поэт Оден (1907-1973) охарактеризовал десятилетия, прошедшие после 1930 года, как «время тревог», а объяснение, данное «Дейли Миррор» «лекарственному сумасшествию», кажется, совпадали с этим определением. «Любой врач скажет вам, что все дело в БЕСПОКОЙСТВЕ. Сегодня это самая распространенная жалоба на приеме у врача». Сами медики также поддались духу времени. Некий английский психиатр объяснял в 1956 году, что барбитураты часто применялись врачами для снятия собственной тревоги, когда им приходилось иметь дело со слишком пессимистичными пациентами. Учрежденная в 1948 году Государственная служба здравоохранения[35] (НСЗ) финансировалась из государственного бюджета, поэтому врачам нелегко было отказать пациентам, которые считали, что как налогоплательщики, имели право получать лекарства в НСЗ. Практикующим врачам платили в зависимости от количества пациентов, которые они обслуживали в Государственной службе здравоохранения. Поэтому, как сожалел один врач из Ньюкасла, нелегко было ограничивать выписку рецептов на такие препараты, как например амфетамины. Пациент просил записать его к тому или иному врачу, затем на приеме показывал таблетку и просил выписать ему такие же. Доктор редко отказывался – из страха потерять годовой гонорар не только за этого пациента, но и за его семью. Пациенту требовалось всего лишь сменить врача, чтобы получить все барбитураты и амфетамины, какие он пожелает.

Беспокойство в этот период было обоснованным. Двадцать пять лет, прошедшее после 1945 года были омрачены памятью о Хиросиме и Нагасаки, запасами еще более мощного и разрушительного ядерного оружия и конфронтациями, подобными Карибскому кризису. Ядерный век породил тревогу, чувство безысходности и недоверия власти. Немецкий философ Теодор Адорно (1903-1963) писал, что жизнь в этот период превратилась в бесконечную череду потрясений, отделенных друг от друга пустыми, безжизненными промежутками. Он говорил, что современные ему события должны называться «После судного дня». Писатель Олдос Хаксли (1894-1963), пионер психоделических (галлюциногенных) наркотиков 1950-х годов, приходил в ужас при мысли о новом оружии: «Все эти концентрированные знания, гений, тяжелая работа и преданность делу, не говоря уж о неисчислимых миллиардах долларов, выкинутых на потребу коллективной паранойи… А тем временем наши три миллиарда главным образом голодных людей меньше чем через сорок лет станут шестью миллиардами и, как паразиты, грозят уничтожить приютившую их планету».

В 1911 году ирландский писатель Фрэнк Гаррис определил набор жизненных правил двадцатого столетия. «Первая заповедь такова: будь самим собой, никогда не приспосабливайся. Гордись собой и не поддавайся убеждениям, поскольку в мире нет и никогда не было такого, как ты. Твоя непохожесть на остальных есть причина твоего существования и его единственное оправдание». Этот субъективный и дерзкий индивидуализм часто вырождался в экзистенциальное чувство раскаяния, самопоглощенность и эгоизм. Он породил (по крайней мере, в индустриально развитых странах) убеждение в том, что самопознание и самореализация излечивают подавленность и тревогу. Психотерапевтическая практика доказала свое инфантильное влияние – она отвергла пророческое мнение итальянского писателя Чезаре Павезе (1908-0950) о том, что человек перестает быть ребенком только когда понимает, что изложение своих проблем не помогает решить их. Символы психотерапии – Британское психоаналитическое общество и Американское психоаналитическое общество – в 2000 году имели в своих рядах соответственно около 4 тысяч и около 3 тысяч индивидуальных членов. В Британской консультативной ассоциации в 1999 году насчитывалось 16 173 отдельных лиц и 954 организации, в Американской консультативной ассоциации – почти 55 тысяч членов. В ХХ веке самопоглощенность была узаконена, если не возведена на трон. Брюс Джексон предположил в 1966 году, что многие наркоманы прибегают к таблеткам, чтобы не только убежать от реальности, но и создать собственную. Во время «кайфа» нет никого, кому нужно было бы угождать, объяснять или извиняться за то, что происходит в сознании человека. Однажды Джексон спросил одного наркомана, зачем он пьет свои «колеса». Тот ответил: «Как зачем? Мы курим, пьем, безрассудно водим машину, загораем, трахаемся, стреляем тигров, взбираемся на горы, играем в рулетку, врем, крадем, обманываем, убиваем, воюем – и обвиняем во всем наших родителей? Наверное, чтобы примириться с самим собой».

В эту светскую эпоху люди отказывались принимать на себя ответственность за собственную неудовлетворенность жизнью. В 1937 году Т.С. Элиот (1888-1965) писал:

«Насколько я помню, пуританская мораль подразумевала, что если человек бережливый, предприимчивый, умный и практичный, если он предусмотрительно соблюдает правила общественной морали, то он должен жить счастливой и преуспевающей жизнью. Если этого не случалось, вину возлагали на слабость или порочность, присущих данной личности, однако честному человеку не нужно было бояться ночных кошмаров. Сейчас гораздо распространеннее точка зрения, что во всех страданиях личности виновато общество, страданий можно избежать, если изменить самое общество. В общем и целом, эти две философии, какими бы разными они ни казались, являются одним и тем же взглядом на жизнь».

Пуританизм детских лет Элиота, проведенных на Миссури, создавал атмосферу, в которой американская молодежь прибегала к курению опиума или употреблению кокаина либо в поисках забытья, либо ради того, чтобы бросить вызов общественной морали. После 1945 года в Англии и других индустриальных районах, которые внесли свою долю в распространение наркомании, утвердилась точка зрения, что в личных трудностях следует обвинять внешние обстоятельства («с этим нужно что-то делать»). Одновременно люди возлагали свои надежды на таблетки. Алан Прайс-Джонс (1908-2000) в 1958 году описывал своих сограждан, как солдат в разлагающейся армии – они постоянно жаловались. Этот феномен был характерен не только для Великобритании. В США употребление легких аналгетиков, например, аспирина, в 1940-1948 годах удвоилось. Подобный рост наблюдался в Дании в 1951-1957 годах и в Австралии в 1955-1961 годах.

На самом деле злоупотребление аспирином было в Австралии давней проблемой. Еще в 1907 году один австралийский обозреватель отметил, что для женщин порошки от головной боли были тем же, что для мужчин выпивка. Проведенное в 1962 году исследование показало, что 20 процентов почечной недостаточности, требующей диализа и пересадки почек, было вызвано обезболивающими средствами. Для сравнения: в США эти цифры составляли 7 процентов, в Канаде – 5,5 процента, в континентальной Европе – 3 процента. Чрезмерное употребление аналгетиков в Австралии вело также к заболеваниям желудочно-кишечного тракта. Другое австралийское исследование выявило, что 16 процентов взрослых женщин и 10 процентов взрослых мужчин в штате Квинсленд ежедневно использовали обезболивающие препараты. Люди, пристрастившиеся к аналгетикам, часто скрывали свою привычку. В Новой Зеландии в 1963 году был описан случай двадцатипятилетнего мужчины.

«Это был пастух из Южных Альп, достаточно наивный и малоразвитый. Когда его тревога и напряжение становились невыносимыми, он лечил их непомерными ежедневными дозами аспирина. Аспирин можно было купить в любом деревенском магазине, он служил пастуху успокаивающим средством после неудачной женитьбы. Он мог работать, приняв до 240 гран в день… в одном случае он упал с лошади в полубессознательном состоянии, имея заряженную винтовку. В другом случае он был настолько одурманен аспирином, что его пришлось оттаскивать от костра, чтобы у него не загорелись ноги».

Злоупотребление аналгетиками в Швейцарии и Швеции привело в начале 1950-х годов к высокому уровню заболевания почек. В Швеции во время пандемии гриппа в 1918-1919 годах врач из Хускварны по фамилии Хьортон разработал порошок, в состав которого входили фенацетин, феназон и кофеин. Этот состав получил известность тем, что вызывал эйфорию. Красивые пакетики порошка Хьортона в этом районе дарили, как цветы или шоколад, на вечеринках гости предлагали его друг другу так же свободно, как сигареты. Смертность от почечной недостаточности в Хускварне была в три раза выше, чем в соседнем районе, где потребление фенацетина было в десять раз меньше. В Швейцарии в 1955 году на душу населения приходилось по тридцать индивидуальных доз аналгетиков. Восемьдесят процентов потребителей составляли женщины, пытавшиеся снять эмоциональное напряжение – точно так же, как в других странах для этого прибегали к успокоительным или снотворным препаратам.

Аналгетики широко рекламировались. «С прогрессом науки наше знание боли – ее причин и ее лечения – увеличивается с каждым днем», говорилось в газетной рекламе «Фензика», препарата, сочетающего аспирин и фенацетин. «Фензик» рекомендовали принимать при головной и нервной боли, а также при невралгии. Объявление заканчивалось так: «Всегда носите с собой «Фензик», и вы сможете избавиться от головной боли, где бы вы ни находились». Призыв всегда иметь с собой таблетки аналгетика имел целью увеличить потребление. И реклама возымела действие. Исследование, проведенное в 1970 году, показало, что 9 процентов англичан принимали аналгетики еженедельно, а 2,8 процента – ежедневно. Сорок процентов англичан принимали обезболивающие препараты при симптомах, к которым аналгетики не имели никакого отношения – например, при бессоннице. Потребление аналгетиков было особенно распространено среди женщин, главным образом, от 16 до 44 лет. В Соединенных Штатах реклама была еще назойливей. Хотя прекращение производства фенацетина в Швеции, Канаде и Шотландии сократил число новых заболеваний почек, в Австралии и Швейцарии ситуация не изменилась. Многие производители заменили фенацетин парацетамолом, хотя это был основной метаболит[36] фенацетина. Другие фирмы, чтобы сохранить или увеличить потребление обезболивающих средств, увеличили дозировку аспирина или подняли содержание кофеина или кодеина в некоторых аналгетиках.

Аналгетики вызывали у специалистов меньше подозрений, чем амфетамины. Амфетамин (бетафенилизопропиламин) – это сложное адреналиноподобное химическое вещество, впервые описанное в 1910 году сэром Генри Дейлом (1875-1968) и Джорджем Барджером (1878-1939). Его воздействие и структура напоминает эфедрин, который после 1924 года использовался для лечения астмы. Амфетамин впервые синтезировал американский ученый Гордон Аллес в 1927 году, когда искал дешевую замену эфедрину. В 1932 году филадельфийская компания «Лаборатории Смита, Клайна и Френча» начали продавать его под торговой маркой «Бензедрин» в качестве противоотечного средства при астме и аллергии. Вскоре амфетамин стали рекомендовать для лечения нарколепсии, эпилепсии, болезни Паркинсона, морской болезни, ожирения и нарушений поведения у трудных детей. После изучения шестидесяти семи случаев два нью-йоркских врача предупредили о вреде неразборчивого использования бензедрина. У некоторых пациентов он вызывал депрессию, раздражительность и тревогу, другие становились легко возбудимыми, агрессивными, забывчивыми или буйными. В 1937 году Американская медицинская ассоциация одобрила продажу таблеток бензедрина компанией «Смит, Клайн и Френч». В том же году ученые Лондонской психиатрической больницы Модсли опубликовали случай, когда пациент покупал в аптеках бензедрин без рецепта, и осудили свободную продажу этого препарата. С 1939 года бензедрин в Британии стали отпускать только по рецепту практикующего врача или по записи в журнале ядовитых веществ. В США также были попытки ограничить его свободную продажу. В ответ на злоупотребления этого препарата в таблетках, компания «Смит, Клайн и Френч» стала поставлять его только в виде назального ингалятора.

Кроме основного амфетамина (бензедрина) имелся также в два раза более мощный препарат дексамфетамин (торговая марка «Декседрин»). В 1919 году японский химик Огата разработал метиламфетамин («Метедрин» или «Дезоксин»), который был в два раза сильнее декседрина. На рынке имелся также фенметразин («Прелюдин»). В 1950-х годах швейцарская фармацевтическая компания «Сиба» (Ciba) начала продажи метилфенидата под торговой маркой «Риталин». Австралийский врач Лесли Г. Кайло, который в 1962 году провел специальное исследование амфетаминовой наркомании, писал, что врачи, как правило, очень легко назначали амфетамины. Он с беспокойством цитировал ежегодный отчет министерства здравоохранения за 1954 год: «Вещества этой группы имеют преимущество в том, что они относительно нетоксичны, к ним редко вырабатывается зависимость, у них отсутствуют серьезные побочные эффекты. Исходя из этого, подобные препараты без лишнего риска можно выдавать амбулаторным пациентам». Кайло возмущался также американской монографией, посвященной этой группе препаратов. Ее автор заявлял, что по мере накопления опыта работы с амфетаминами, они все более утверждались как универсальные и благотворные лекарственные средства. Эти препараты получали миллионы людей в условиях, которые почти полностью исключали возможность причинения ущерба.

Амфетамины могли нанести значительный ущерб здоровью. С 1958 года психиатры стали сообщать о феномене амфетаминового психоза с симптомами, напоминающими шизофрению. Он наблюдался, в основном, у пациентов мужского пола. Кроме того, вызываемые амфетаминами эйфория и приподнятое настроение создавали условия для возникновения зависимости. Оден, поселившись в 1939 году в США, начал употреблять бензедрин ежедневно, примерно так же, как последующие поколения принимали по утрам витамины. По его утверждению, амфетамины помогали ему стимулировать умственную деятельность: подобным образом инженер на заводе использует химические вещества для увеличения производства продукции. Оден сравнивал себя с ходячей машиной, но по прошествии нескольких лет его организм уже не мог функционировать без препарата. «SOS, повторяю SOS», писал он из Европы в 1952 году своему другу в Нью-Йорк. «Я, наверное, оставил половину своего запаса таблеток в Париже. Не можешь ли ты достать мне сотню и выслать их авиапочтой». То время, когда он перестал принимать наркотик, вероятно, совпадает с наиболее невыразительным периодом его поэтического творчества. Американский писатель Джек Керуак (1922-1969) вспоминал, что вскрывал ингаляторы с бензедрином и пил содержимое с Кока-колой или кофе. В 1945 году он говорил поэту Алану Гинзбергу, что с помощью наркотика он видит множество вещей. «Интенсификация восприятия, разумеется, ведет к притоку старых идей, и вот уже новый материал поднимается, как прилив, и наполняет до краев сознание». Однако бензедрин разрушил здоровье Керуака. В том же году в состоянии полного истощения его доставили в больницу с тромбофлебитом, вызванным злоупотреблением наркотика. Тем не менее, он продолжал принимать бензедрин, чтобы стимулировать творческий процесс. В 1961 году Керуак признался: «Чтобы написать роман, я принимаю огромные дозы бензедрина, и, наверное, не доживу до того, как смогу потратить полученные за него деньги».

Амфетамины являются церебральными стимуляторами. Психотерапевт школы Юнга Хью Крайтон-Миллер (1877-1959) в 1936 году первым начал использовать бензедрин в растворе глюкозы, когда требовались значительные умственные усилия, например для произнесения речей, а также – в меньшей степени – для преодоления послеобеденной сонливости. Доступность амфетаминов привела к злоупотреблению этими препаратами. Не исключено, что иначе эти люди прибегли бы к кокаину. Американский писатель Уильям Берроуз (1914-1997) писал, что большие дозы приводят к продолжительной бессоннице с чувством веселого возбуждения. За эйфорией следовала ужасная депрессия и тревога. Препарат вызывал несварение желудка и потерю аппетита. Друг Берроуза, мелкий торговец наркотиками Герберт Ханк (1916-1996), впервые услышал о существовании амфетаминов в 1933 году от студентов Чикагского университета. Ханк вспоминал: «Кто-нибудь говорил: «Господи, у меня нет времени на подготовку к экзамену, а я и так выжатый, как лимон». А кто-нибудь всегда знал кого-нибудь, у кого была медсестра, которая могла достать эту новую штуку – бензедрин. «А почему бы тебе не попробовать парочку «бенни»? Их сразу стали называть «бенни». По-моему, они так и начали распространяться – через студентов». Ханк работал лифтером в «Иллинойском спортивном клубе» на Мичиган-авеню. «Однажды вечером в лифт вошел один человек и попросил купить ему флакон таблеток – кажется, пару десятков штук по 10 миллиграммов и стоили они 89 центов. Этого парня считали великим спортсменом, человеком высшего круга. По-моему, он думал, что я работаю здесь недавно и не выдам его». Ханк начал торговать таблетками в джазовых клубах в южном районе Чикаго. Некоторые его друзья перестали принимать бензедрин, поскольку считали, что он подавлял сексуальное влечение. Другие говорили, что если принять «бенни», половой акт можно было продолжать часами, то есть амфетамин помогал повышать сексуальные желания.

Амфетамины использовались с официального одобрения. В начале 1940 годов над Англией сбили немецкий самолет и обнаружили у летчика таблетки сахара с небольшим количеством амфетамина. В Военно-воздушных силах Великобритании начали проводить исследования, чтобы выяснить, можно ли использовать этот препарат для снятия усталости экипажей бомбардировщиков, а также для полетов на большой высоте, где понижено содержанием кислорода. Ученые обнаружили, что амфетамины помогали бороться с сонливостью, но не нашли доказательств того, что под их воздействием уставший человек мог высокопрофессионально выполнять свою работу. Врач из Британских ВВС говорил, что летчики вообще не любили принимать лекарства, а тем более улучшать свое мастерство с помощью того, что казалось им фальшивкой. Тем не менее, во время Второй мировой войны в британское Адмиралтейство, министерство военных транспортировок, министерство обороны и ВВС было поставлено 72 миллиона «энергетических таблеток», а еще больше – в Вооруженные силы США. Во время Корейской войны солдатам и офицерам также раздавали амфетамины, чтобы повысить их выносливость и храбрость. Во вьетнамской войне 1966-1969 года армия США использовала больше амфетаминов, чем британские и американские вооруженные силы вместе взятые во время Второй мировой войны.

Амфетамины принимали и политические знаменитости. Теодор Морелл (1886-1948), корабельный доктор, начавший свою карьеру как шарлатан-венеролог, впоследствии стал личным врачом Адольфа Гитлера (1889-1945) и в течение Второй мировой войны скормил фюреру 93 различных лекарства, отдавая предпочтение стрихнину и белладонне, он также назначал ему метедрин, морфин, снотворные и препараты, усиливающее сексуальное влечение. Английский премьер Энтони Иден (1897-1977) во время Суэцкого кризиса взбадривал себя бензедрином. Американский президент Джон Ф. Кеннеди (1917-1963) предположительно принимал метедрин во время Венской встречи с Советским лидером Никитой Хрущевым (1894-1971). Нью-йоркский врач Макс Джекобсон (род. 1900) делал Джону Кеннеди уколы амфетамина. Однажды он хвалился: «Я путешествовал с семьей Кеннеди, я лечил семью Кеннеди – Джека Кеннеди, Жаклин Кеннеди. Они пропали бы без меня».

Свойство амфетаминов вызывать эйфорию делало из простых людей любимцев общества. Например, герой романа Фицджеральда «Последний магнат» (1939-1940) перед вечеринками принимал бензедрин. Керуак писал об американском солдате, неожиданно вернувшимся к жене в Нью-Йорк.

«Где-то в сентябре сорок пятого Гарри Эванс – только что с немецкого фронта – внезапно простучал своими армейским ботинками по холлу ее квартиры и ужаснулся, увидев нас, шестерых взрослых людей, кайфующих от «бенни», развалившихся, сидящих или скрестивших ноги на двойной кровати двойной ширины века декаданса и обсуждающих бессмысленность ценностей – и все с бледными лицами, исхудавшими телами. Бедняга Гэд спросил: «И за это я воевал?» Его жена приказала спуститься ему вниз на землю или что-то вроде этого. Немного погодя он с ней развелся. Естественно, мы знали, что в том же месяце и в том же году в Париже или Берлине творилось то же самое – мы ведь читали Гюнтера Грасса, и Уве Джонсона, и Сартра, и даже, конечно, Одена с его «Временем тревог».

Через два года родившийся в Чикаго сэр Генри Ченнон по прозвищу «Чипс» (1897-1957), член английского парламента, устроил обед в честь королев Испании и Румынии. Позже он признался, что добавил в коктейли бензедрин, поскольку знал, что с ним вечеринки проходят веселее. Бензедрин в 1940-х годах действительно был модным веществом.

В некоторых странах амфетамины сразу привлекли снимание преступников – в конце 1940 годов в Японии открылось крупное подпольное производство метедрина, а к 1954 году там насчитывалось полмиллиона потребителей этого препарата. В других странах прием амфетаминов не считался постыдным вплоть до середины 1950-х годов. Их применяли для снятия послеродовой депрессии и использовали на собачьих бегах. В начале 1960-х годов медицинская служба Техасского университета в Остине раздавала амфетамины во время экзаменов, и «колеса» глотали даже самые примерные студенты. Родившаяся в Бруклине поэтесса Диана Прима (род. 1934) вспоминала, что ее «бабушка приносила из больницы, где она работала, флаконы с таблетками декседрина. Она думала, что это очень хорошо, когда дети хотят больше писать и больше учиться. Никто и не предполагал, что это вредно». Оксфордский доктор, лорд Сигал (1902-1985) отмечал, что еще в 1966 году врачи в студенческих городках назначали амфетамины студентам, которым предстояли выпускные экзамены.

К концу 1930-х годов амфетамины стали употреблять американские водители грузовиков, чтобы не заснуть в дальних поездках. Ханк вспоминал, что на придорожных стоянках он находил в кабинках туалетов пустые упаковки от бензедрина. В 1955 году Керуак возвращался в США из Мексики.

«Я стою на обочине дороги в Санта-Барбаре и проклинаю американских водителей, которые больше никого не подвозят… и вдруг с виззззгом останавливается новый, с иголочки «меркурий» Монклер оранжевого цвета… за рулем очаровательная блондинка в белом купальнике без бретелек, с тонким золотым браслетом на красивой лодыжке. Я бегу, впрыгиваю, она зевает, продолжает зевать, спрашивает, умею ли я водить машину… она вела всю дорогу от Форт-Уорта, Техас, без передышки, и я говорю «А хочешь мексиканского бензедрина»?.. Она кричит «С ума сойти!», я выхватываю свой бензедрин, вытряхивая заодно все свое грязное белье и невероятное мексиканское тряпье, и даю ей, она берет две, спасиботебебольшое, мы останавливаемся у киоска с кокой, и она тут же выпрыгивает из машины через борт – очаровательная куколка во всех местах – мы глотаем «бенни», и к тому времени, как мы мчимся к Санта-Ане по долине Гвадалупе на 100 милях в час, а один раз может и 110, она словила кайф, я словил кайф, мы разговариваем, нам это нравится, и мы ведем машину и потеем, и я чувствую ее вкусный пот и свой тоже, и мы едем к Сент-Луис-Обиспо в невозможно красивых калифорнийских закатах в высушенном небе, и она звонит своему папе, у которого бар в Сан-Франциско, чтобы он телеграфировал ей денег».

Они не разбились. Керуак умер от алкоголизма. Метиламфетамин пользовался популярностью у водителей грузовиков (а также у рабочих ночной смены). Его репутацию наркотика для голодранцев усугубили в 1960-х годах байкеры «ангелов ада», которые использовали и продавали этот наркотик. В больших дозах он вызывал тревогу, параноидные состояния, галлюцинации и психотическое поведение, а это было опасно как для самих наркоманов, так и для остальных водителей.

Рынок амфетаминов в США представлял собой образец рынка, где господствуют предложение и спрос. Ханк вспоминал:

«когда амфетамины впервые в большом количестве появились на рынке, они были очень дешевыми. Когда я начал их принимать, то можно было зайти в аптеку и, повесив лапшу на уши аптекарю, купить целую унцию (28,3 г) за восемь-десять долларов. Поэтому никто не видел ничего плохого, когда на стол выкладывалась унция порошка, и люди пользовались им, как хотели. Когда аптекари поняли, что могут с этого что-то поиметь, они начали потихоньку взвинчивать цены».

Потом на рынке подстроили внезапную нехватку амфетаминов.

«Конечно, их стало не хватать, потому что народ понял, что на них можно делать деньги – как на наркотиках. Неожиданно унцию амфетамина уже нельзя было купить за десять, пятнадцать или двадцать долларов, цена его поднялась до пятидесяти, а потом и до ста долларов. Когда она поднялась до небес, у парней, которые принимали амфетамин регулярно, не стало хватать денег. Многие стал ворами и грабителями, хотя сначала они об этом и не помышляли».

Затем Федеральное бюро по борьбе с наркотиками, которое ранее не лучшим образом проявило себя на черном рынке жестких наркотиков, занялось бензедрином – отчасти потому, что это обещало поток взяток снизу доверху. В 1957 году Американская медицинская ассоциация поддержала FBN в том, что амфетамины были самым опасным препаратом, способным вызывать жестокое, насильственное и преступное поведение. Тем не менее, в 1958 году в США официально было выпущено 8 миллиардов таблеток амфетаминов (в 1971 году эта цифра достигла 12 миллиардов). Кроме того, к этому времени амфетамины ввозили контрабандой из Мексики, чтобы удовлетворить спрос черного рынка. Люди, нелегальное принимавшие эти вещества, начали употреблять его путем инъекций. Биограф певицы Дженис Джоплин (Janis Joplin) (1943-1970) кратко описал ситуацию следующим образом: «По всему Сан-Франциско и Нью-Йорку молодежь балдела от инъекций стимуляторов – челюсти стиснуты замком, разговоры, как автоматные очереди, и ночи, не облегченные сном». Чтобы хоть немного расслабиться, многие прибегали к героину. Диана ди Прима говорила, что если человек пристрастился к тяжелым наркотикам или метедрину и был не в состоянии контролировать свою зависимость, он не открывал для себя ничего нового и попадал туда, откуда не было выхода. Джоплин, начавшая с амфетаминов, в конце концов, умерла от передозировки героина. Противники наркотиков часто утверждают, что каннабис – это путь к героину. Однако в США в 1950 годах героиновая наркомания начиналась с амфетаминов – как и в Европе, начиная с середины 1960-х годов.

Враждебное отношение FBN к амфетаминам укрепляла скандальная известность таких авторов, как Керуак, Гинзберг и Джон Клеллон Холмс (1926-1988). Именно Холмс в своем романе «Поехали» (1952) ввел термины «поколение битников» и «андерграунд». Битники характеризовались отрицанием любой веры и стремлением к крайностям. Холмс писал: «Все, кого я знаю, ведут себя вроде как воровато. Они идут по улице, как будто в чем-то виноваты, хотя не верят в вину». Леди Каролина Блэквуд (1931-1996) после своего визита в Калифорнию в 1959 году отметила, что типичный битник отрицает известную американскую идею, что жизненный успех следует отождествлять с возмужанием, он подчеркивает свою незрелость, что часто ошибочно принимают за гомосексуальность». Эта двойственность переживаний (которую в Британии копировало особое течение молодежи – модзы) увеличила вероятность того, что люди, подобные Энслинджеру, нарекут ее подрывной деятельностью или отклонением от нормы. Поведение битников представляло собой процесс становления личности, который включал чувство вины (как утверждал Холмс), а также позерство и склонность к сильным эмоциональным переживаниям. Они презирали и ругали самонадеянность американского капитализма и одновременно выставляли напоказ собственный опыт, накопленный с помощью наркотиков или другим путем, который использовали для утверждения собственного элитного статуса. Битники тщательно исследовали подсознательное «я», но для достижения своих художественных эффектов, в отличие от европейских дадаистов и сюрреалистов (в период между мировыми войнами), они полагались на наркотики и часто испытывали комплекс инфантильности. Экстравагантность их чувств и поведения являлись как бы продлением периода взросления.

Согласно Закону о злоупотреблении наркотиками, принятому в 1965 году, и несмотря на противодействие фармацевтических фирм, розничная продажа и назначение амфетаминов было ограничено, а метедрин почти полностью запрещен для легального использования. В Управлении по контролю за продуктами и лекарствами (FDA) было сформировано правоохранительное подразделение по борьбе со злоупотреблением наркотиками.

Зимой 1965-1966 года Брюс Джексон отправился на «наркотическую вечеринку» к чикагскому художнику, который под действием наркотиков не спал три дня. Посреди стола стояла конфетница, наполненная таблетками и капсулами для гостей. Но вначале обычай требовал проконсультироваться со «священной книгой» – «Настольным справочником врача», в котором было описано воздействие всех выпускаемых в США коммерческих лекарственных средств и приведены их яркие цветные фотографии. Поклонники подобных вечеринок любили употреблять готовые лекарства в тесной компании, любили толковать текст «священной книги», обсуждать цвет, торговые марки и оптимальные дозы таблеток, наслаждались непонятным искусством изготовления капсул. Они не устраивали оргий, как часто утверждала пропаганда Бюро по борьбе с наркотиками. Не было шуток, попыток ухаживания и сексуальных домогательств, как это случалось на других вечеринках с разношерстными гостями. Никто не разговаривал громко, не смеялся и не скандалил. Самым распространенным способом достать амфетамины у чикагских любителей таблеток были медицинские рецепты. Все, что нужно было сделать наркоману – это посетить нескольких врачей и взять у каждого продляемый рецепт. Немногие врачи понимали, что человек, нуждавшийся в амфетаминах, часто испытывал зависимость от них. Кроме того, у любителей таблеток имелся «Источник» – общее название поставщиков этих препаратов. Поставщики редко были преступниками, чаще всего это были медики, имевшие доступ к большому количеству таблеток. Нередко они отдавали лекарства даром. В результате изменения законодательства, которое теперь требовало от врачей и аптекарей подробных отчетов по назначениям амфетаминов, рыночная цена одной капсулы дексамила поднялась с 15 центов до 20 – если его вообще можно было достать. Джексон пришел к выводу, что если цены поднимутся слишком высоко, то поставки амфетаминов станут прибыльными для преступных организаций – как произошло с опиатами в 1940-х и 1950-х годах и со спиртными напитками в 1920-х. А это было бы нежелательно.

Сэр Адольф Абрахамс (1883-1967), бывший врач олимпийской сборной, отвергал голословные заявления о применении амфетаминов спортсменами и называл подобные утверждения «необоснованными, бездоказательными, смешными и сумасшедшими». Подобные опровержения звучали неубедительно. Национальная футбольная лига США, например, не запрещала использование амфетамина игроками вплоть до 1971 года, а сама практика допинга продолжалась и после этого. В XIX веке велосипедисты на соревнованиях использовали стрихнин, коку, кокаин и морфин. Смерть англичанина Линтона во время гонки Бордо-Париж в 1896 году приписали наркотикам. После 1945 года применение амфетамина в велоспорте стало повсеместным. Благодаря его взрывному эффекту, препарат стали называть «бомба» во Франции, Италии и Голландии. Его использование не было запрещено европейскими спортивными функционерами. В 1950-х годах французский радиокомментатор спросил итальянского чемпиона Фаусто Коппи (191-1960), все ли велосипедисты-профессионалы используют амфетамин. «Да», ответил тот. «А с теми, кто утверждает обратное, не стоит и разговаривать о велоспорте». На вопрос, принимает ли препарат сам Коппи, последовал ответ: «Да, когда это необходимо». «А когда это необходимо?» задал вопрос комментатор. «Практически постоянно». Нормандец Жак Анкетил (1934-1987), пять раз выигрывавший гонку «Тур де Франс», сказал в 1967 году спортивному журналисту: «Нужно быть ненормальным или лицемером, чтобы вообразить, что гонщик-профессионал, который участвует в соревнованиях 235 дней в году, сможет прожить без стимуляторов». (Исключением был соперник Коппи, Джино Бартали, который выигрывал «Тур де Франс» в 1938 и 1948 годах и который сказал, что ему не нужен допинг – от переутомления и боли его хранит вера в святую деву Марию). Во время одной из гонок «Тур де Франс» от сердечной недостаточности умер английский велосипедист Том Симпсон (1937-1967). Перед заездом он принял амфетамин и метиламфетамин (и вероятно, выпил анисовой водки в близлежащем городке). Препарат стал причиной того, что гонщик переоценил свои силы и почти лишился рассудка: умирая, он просил посадить его на велосипед. После смерти в кармане у него нашли амфетамины.

Амфетаминами злоупотребляли не только мужчины. В начале 1960-х годов у молодой студентки-модельера из Англии Анны-Марии расстроилась свадьба, и у нее появились симптомы, сходные с шизофренией. Психиатр обнаружил, что для поддержания веса она тайно выписывала амфетамины у частного доктора с Харли-Стрит.[37] Когда психиатр позвонил врачу, чтобы предупредить о неблагоприятном воздействии препарата, тот ответил сердито и грубо, что сам разберется со своими пациентами. Врач поступил неэтично, так как не только принимал Анну-Марию без ведома ее лечащего психиатра, но и выписывал ей большие дозы препарата. Она выздоровела, затем вновь обратилась на Харли-Стрит. Результатом был рецидив болезни. В 1970-1980 годах психиатр с Харли-Стрит Роберт Ньютон (1904-1985), бывший советник по психиатрии официального представителя и медицинского директора детской клиники в Паддингтоне, прописывал женщинам, в том числе стройным, амфетамины для похудания. Вспоминают, что самым привлекательным пациенткам он колол препарат через колготки. В 1970 году один английский специалист вспоминал, что типичными псевдо-пациентами, злоупотреблявшими амфетаминами были достаточно полные женщины среднего возраста, которым знакомые посоветовали принимать амфетамин для похудания и которые вскоре стали ощущать прилив энергии и приподнятое настроение. Такие люди продолжали принимать препарат без назначения врача, или в большей дозировке, или более продолжительный период времени, чем было прописано. Американская киноактриса Джуди Гарланд (1922-1969) использовала амфетамины для похудания, затем ей потребовались барбитураты против бессонницы, и в конце концов, этот бесконечный цикл закончился ее самоубийством.

В Британии в 1957 году амфетамины были помещены в Перечень 4 Реестра ядовитых веществ, но это не сократило их легального использования. В 1962 году Кайло сообщил, что в городе Ньюкасл-на-Тайне при населении 269 389 человек было выписано различных амфетаминов, эквивалентных 200 000 таблеток препарата. 85 процентов пациентов, которым назначалось это средство, составляли женщины, как правило, в возрасте от 36 до 45 лет. Симптомы, на которые они жаловались, были немногочисленны: депрессия, усталость, ожирение и, как ни удивительно – тревога. Некоторые пациентки признавались, что принимают наркотик, чтобы взбодриться. Некоторые пациенты-мужчины говорили, что принимают амфетамины для продления полового акта. Постановления 1957 года оживили черный рынок препарата, клиентами которого было женское население Ньюкасла, в основном, из рабочих семей. Организованной сети поставок не существовало, многие мелкие торговцы приобретали таблетки через своих врачей, а затем перепродавали их. Одна пациентка платила соседке, снабжавшей ее дринамилом, 14 шиллингов за пятьдесят таблеток и продавала лекарство у себя на фабрике по три пенса за штуку. Многие пациенты впервые получили амфетамин от друзей, когда чувствовали усталость или горе. Испытав оживляющее воздействие препарата, они шли к врачу и просили выписать амфетамины. Несколько женщин получили таблетки, пожаловавшись на депрессию своему парикмахеру. Многие женщины в Ньюкасле доставали препарат обманом. Они говорили, что потеряли рецепт, или его сжег ребенок, или что они забыли вынуть рецепт из кармана передника, прежде чем отдать его в стирку. Достаточно распространенным было получение многоразового рецепта для нескольких членов семьи. В одном случае пациентка из Ньюкасла регулярно получала рецепты на дринамил для себя, матери, свекрови и старшей дочери, которые об этом не догадывались. (Дринамил представлял собой смесь амфетаминов и барбитуратов, которую с 1951 года выпускала компания «Смит, Клайн и Френч»). Другая пациентка получала дринамил от пятнадцати разных врачей.

В этот период еще одним распространенным средством являлись барбитураты. В 1946 году в Соединенных Штатах было выпущено 367 тонн барбитуратов и продано 296 тонн. Этого количества хватило бы для того, чтобы в течение года пять миллионов американцев ежедневно принимали по одной таблетке снотворного. К 1948 году в США продавалось достаточно барбитуратов, чтобы каждый житель страны, включая женщин и детей, получал 30 гран снотворного в год. В Британии в 1946 году было продано 32,5 тонны барбитуратов, в 1950 году объем продаж достиг 40 тонн. Эти препараты общественное сознание связывало с женщинами с саморазрушительными наклонностями и с несложившейся жизнью. Начиная с 1943 года, количество женских самоубийств с помощью барбитуратов превысило ту же цифру среди мужчин. Чаще всего кончали с собой женщины в возрасте от 45 до 64 лет, которым назначали препарат в климактерическом периоде при тревоге, бессоннице и подобных расстройствах. В 1949 году в больницы Британии поступило 2800 больных со случаями отравления барбитуратами. В 1954 году было уже 6000 таких случаев, из них более 500 закончились смертельным исходом, то есть в двенадцать раз больше, чем 40 смертельных случаев в 1938 году. В 1960 году в больницы Англии и Уэльса поступило восемь тысяч человек с передозировкой барбитуратов. Общая численность таких пациентов, по всей видимости, достигала 10 тысяч человек. В Шотландии уровень случайных смертельных исходов от передозировки препарата – 49 на миллион человек населения – был самым высоким в мире (в Англии – 30 на миллион населения). Самый высокий уровень отравлений барбитуратами наблюдался в северных пригородах Лондона: Хемпстеде и Хайгейте.

У людей, регулярно употреблявших барбитураты более четырех-шести недель, вырабатывается толерантность к препарату, и если прекратить их прием, развивается депрессия, тревога или бессонница. Многие делали запасы таблеток, их поведение напоминало привычку алкоголиков прятать дома спиртное. В 1956 году 10 процентов назначенных британскими врачами лекарств содержали барбитураты, их стоимость для Государственной службы здравоохранения составила в том году 1 570 000 фунтов стерлингов. К 1957 году в Британии принимали 750 миллионов успокоительных таблеток. В этом году барбитураты составляли 15 процентов выписанных НСЗ лекарственных средств, их доля у практикующих частных врачей достигала 50 процентов, частные терапевты тратили половину своего рабочего времени на снятие психических различных симптомов. Медики из бригады по отравлению барбитуратами в графстве Эссекс в 1957 году отмечали, что злоупотребление этими препаратами было общераспространенным. Сдержать или предупредить его было трудно, так как по словам медиков, если пациентка хотела собрать запас таблеток, она легко это делала. Беспечность взрослых, которые оставляли опасные снотворные в доступных детям местах, служила доказательством отсутствия социальной и семейной ответственности. К началу 1960-х годов на каждого пациента английских врачей приходилось в среднем по пять назначений в год. Из них два процента назначений составляли седативные средства и транквилизаторы. В 1965 году во всем мире было произведено более девяти миллиардов таблеток барбитуратов.

Эти препараты использовались для убийства и самоубийства. В 1956 году смерть одной вдовы из Истборна от передозировки барбитуратов привела к аресту ее врача, Джона Бодкина Адамса (1899-1983), которого на следующий год обвинили в убийстве. На судебных слушаниях выяснилось, что он вводил героин, паральдегид и другие смертельно опасные вещества пожилым женщинам, которые оставляли завещания в его пользу. С помощью барбитуратов часто устраивались показные попытки самоубийства. В 1955 году Кейт Уотерхаус писал, что жизнь мистера А. пришла в такой беспорядок, что он каждую ночь совершал временное самоубийство, принимая большие дозы снотворных таблеток. Люди, у которых не было серьезных намерений покончить с жизнью, утешались тем, что хранили дома большие дозы барбитуратов, способные привести к смерти – этим они успокаивали себя в состоянии эмоциональной подавленности. Когда в 1954 году расстроилась свадьба американской актрисы Шелли Винтерс (род. 1922), они зашла в римскую аптеку и купила сотню суппозиториев с секоналом. Она спросила аптекаря, почему он продает такие опасные снотворные без рецепта. Тот посмотрел на нее бесстрастными глазами и ответил на английском: «Синьора Гассман, за всю историю итальянской медицины ни один человек – заметьте, ни один! – не совершил самоубийства подобным способом». У американской поэтессы Анны Секстон (1928-1974) выработалась зависимость от нембутала, который она называла «убойными таблетками» с тех пор, как в 1956 году намеренно приняла большую дозу препарата. Она часто говорила о них на сеансах психотерапии. В 1961 году она спросила, можно ли иметь привычку к лекарственному средству и при этом чувствовать себя спокойно и не причинять никому вреда. На другом сеансе она утверждала, что есть большая разница между приемом препарата, который может убить и приемом препарата, который убьет моментально. Каждую ночь барбитураты превращали Секстон в Спящую красавицу. «Мне следует прекратить принимать эти таблетки, но тогда я впаду в панику. Дело не в том, что я убиваю себя, а в том, что я себя контролирую», рассуждала она в 1963 году. Она ярко описала свою привычку в стихотворении «Наркоман» (1966). Однако Секстон рассталась с жизнью без помощи таблеток. Она заперлась в гараже, завела свою спортивную машину и умерла, слушая радио.

Когда экономист Джон Кеннет Гэлбрейт (род. 1908), в то время посол США в Индии, в 1962 году телеграфировал врачу Белого Дома с просьбой прислать барбитураты, он получил ответ от президента: «Бросьте эту дрянь». Репутация барбитуратов в то время уже не была безупречной. Однако в индустриально развитых странах спрос на социально приемлемые успокоительные средства был громадным. После 1960 года, когда была доказана клиническая эффективность хлордиазепоксида, барбитураты постепенно стали заменяться новой группой лекарственных средств – бензодиазепинами. За хлордиазепоксидом последовал еще более успешный препарат, диазепам. За двадцать лет стали доступны двадцать пять видов бензодиазепинов. К началу 1980 это были самые широко используемые средства из всех, выписываемых врачами. Они вытеснили барбитураты, так как эффективнее снимали беспокойство, обладали менее выраженными побочными действиями, легче взаимодействовали с другими препаратами и были безопаснее в случае передозировки. Информацию об этих новых средствах поставляли, главным образом, фармацевтические компании, которые вели агрессивную политику продвижения их на рынок. Согласно оценкам 1981 года, транквилизаторы и снотворные (в основном, бензодиазепины) по крайней мере один раз в год принимали 10 процентов мужского населения Британии и 20 процентов взрослых женщин. Из них от 50 до 75 процентов принимали транквилизаторы в течение месяца. Два процента взрослого населения принимали успокоительные средства каждый день. Более 4 процентов всех назначений приходилось на диазепам. Пациенты, которым этот препарат вводили внутривенно, описывали эйфорию, поток идей, желание поговорить, уверенность в себе, приятное расслабление и спокойствие, за которыми следовала усиливающаяся сонливость. Как и можно было предположить, бензодиазепины могли вызывать физическую и психологическую зависимость, ими часто злоупотребляли, принимая их вместе с другими препаратами.

Начиная с 1951 года, компания «Смит, Клайн и Френч» стала энергично продвигать дринамил – треугольные таблетки, которые называли «пурпурные сердечки» (смесь амфетаминов и барбитуратов). Врачам были разосланы бесплатные образцы препарата, при этом компания особенно выделяла молодых врачей, недавних выпускников медицинских колледжей. В фармацевтических лабораториях и больничных аптеках доступ к дринамилу почти не ограничивали. Во многих английских больницах аптеки оставались без присмотра, поэтому по ночам врачи и медсестры могли открыть помещение и взять столько таблеток, сколько им было нужно. Некоторые медики без угрызений совести раздавали таблетки друзьям. К середине 1950-х годов дринамил использовали проститутки с Кейбл-Стрит и Уайтчепел, чтобы не заснуть во время работы. С начала 1960-х годов этот препарат можно было приобрести в Сохо по цене от шести до девяти пенсов. Филип Коннелл, английский психиатр, опубликовавший в 1958 году монографию по амфетаминовым психозам, составил перечень симптомов злоупотребления дринамилом: бессонница, беспокойство и неусидчивость, сухость во рту, расширенные зрачки, разговорчивость, эйфория, повышенная активность (ведущая к моторной деятельности или агрессивности), тремор, нетвердая походка и пониженное торможение. Он писал: «Хуже всего, что эти симптомы представляют собой серьезное психическое расстройство, при котором могут иметь место галлюцинации, особенно того типа, когда человек чувствует, что все вокруг – против него. Он может вообразить, что за ним гонятся бандиты или полиция, представить себе животных, полицейские машины, толпы людей и так далее, которых на самом деле нет. Это то, что наркоманы называют «глюками». Во время такого психического расстройства человек может стать опасным». По словам Коннелла, который специализировался на антисоциальном поведении подростков, подавляющее большинство людей или не желают принимать подобные препараты, или пробуют их ради интереса и при этом не становятся наркоманами. Однако он пришел к выводу, что у людей с неуравновешенной психикой, чем отличаются многие подростки, имеется большая вероятность приобрести зависимость. Член психиатрического общества Дейл Бекетт, который в тот период был одним из самых здравомыслящих и самостоятельных экспертов по наркозависимости, соглашался, что почти все подростки взрослели на амфетаминах. Он сравнивал такой период взросления с периодом в младенчестве, когда ребенок тянет в рот все, до чего может дотянуться.

В 1962 году в министерстве внутренних дел было созвано совещание старших констеблей и детективов, чтобы обсудить возросший оборот индийской конопли, амфетаминов и барбитуратов. Представители Кардиффа сообщили на ней, что гораздо большей опасностью, чем героин, кокаин или каннабис является употребление молодежью амфетаминов и дринамила (который стоил 5 шиллингов за три таблетки). Суперинтендант детективного отдела из Бирмингема доложил об убийстве, совершенном после вечеринки битников, на которой предположительно принимали амфетамины. В Шеффилде студенты университета принимали амфетамины и перед экзаменами раздавали их друзьям, а некоторые уголовники использовали эти препараты для обострения реакции во время совершения преступлений. Суперинтендант детективного отдела из Бредфорда полагал, что врачи слишком беззаботно относятся к назначению амфетаминов, и привел пример женщины, которая за один вечер обошла восемь врачей и у каждого получила по рецепту. У полиции Манчестера имелись доказательства, что аптекари продают барбитураты и амфетамины без рецепта, а их клиенты, которым врачи назначили эти препараты в избыточных количествах, перепродают излишки. Связь между преступностью и употреблением наркотиков была, скорее, параллельная, чем причинно-следственная. Бунтующие подростки, убегавшие из родительского дома, встречались на улицах с себе подобными и вместе принимали дринамил. В 1965 году два психиатра отмечали, что юноши не брали своих постоянных подружек на вечеринки, где принимали наркотики, а поиски сексуальных партнеров играли на таких вечеринках небольшую роль. Многие видели, как продают и употребляют героин и кокаин, но очень немногие пробовали их, благодаря широко распространенному мнению об опасности этих наркотиков. По словам другого эксперта, люди, принимавшие амфетамин, попадали в неприятности по поводам, слишком мелким с их точки зрения. Даже человек, принимавший по 50 таблеток мог отказаться от них, не испытывая сильного дискомфорта.

В феврале 1964 года, спустя несколько месяцев после назначения на пост премьер-министра (и на следующий день после публикации в «Ивнинг стандарт» сообщения о «пурпурных сердечках»), сэр Алек Дуглас-Хьюм (1903-1995) написал министру внутренних дел Генри Бруку (1903-0984) о недавних газетных статьях о «пурпурных сердечках» и оскорбительных публикациях. Он спрашивал должно ли правительство принять меры по поводу этих любопытных тем, поднятых прессой. 18 февраля Брук в своем ответе объяснил, что «пурпурные сердечки» являлись злом, которое следовало искоренить. В тот период полиция не имела право задерживать граждан за незаконное хранение этого препарата, как делала это, согласно Закону об опасных наркотических средствах, в случае с наркосодержащими веществами. Для того, чтобы доказать, что консерваторы умеют держать обещания и способны помочь молодежи избавиться от пороков, был подготовлен законопроект. Дуглас-Хьюм одобрил принятие неотложных законодательных мер. Брук проконсультировался с полицейскими чинами по поводу законодательства по амфетаминам и барбитуратам. Ответ главного констебля в городе Кингстон-на-Халле явился типичным примером реакции провинциала. У него не было доказательств злоупотреблений, но иногда ходили слухи о приеме дринамила на вечеринках, в кафе и барах, однако свидетельств о широком распространении этого препарата не имелось. Главному констеблю Кингстона не докладывали о злоупотреблениях барбитуратами, но если это являлось проблемой в других частях страны, он готов был поддержать любые предложенные законопроекты. Комиссар Столичной полиции,[38] сэр Джозеф Симпсон (1909-1968) также приветствовал включение барбитуратов в Закон об опасных наркотических средствах. Хотя поставки барбитуратов были меньше, чем амфетаминов, Скотланд-Ярд предупреждал, что часто встречаются поддельные рецепты на амитал натрия, сонерил, нембутал, секонал и туинал, которые используют, в основном, женщины с невротическими наклонностями. Такое злоупотребление, по мнению Симпсона, могло представлять собой опасность и создать проблему, подобную амфетаминовой. Фармацевтические компании выступили против контроля над барбитуратами на том основании, что они не являлись стимуляторами, подобно амфетаминам. Фармакологическое лобби одержало легкую победу.

Закон о предупреждении злоупотреблений лекарственными средствами затрагивал только амфетамины. Его быстро провели через парламент, чтобы он вошел в силу к октябрьским всеобщим выборам. Брук записал в дневнике, что крайне заинтересован в этом законе. Поспешно созданный ограничительный законопроект, как назвала его «Таймс», рассмотрели в парламентских комитетах и почти не обсуждали в обеих палатах. Журнал «Экономист» отождествил положения закона с коммерческими требованиями фармацевтических компаний – его последствия, вероятно, окажутся отрицательными, поскольку неуклюжие формулировки позволят применять одно и то же наказание и к неразумным детям, и к взрослым, которые продают им препарат. Незаконное хранение амфетаминов стало правонарушением, за которое предусматривался штраф в 200 фунтов стерлингов, или тюремное заключение сроком на шесть месяцев, или оба наказания одновременно. Закон не предусматривал контроль за производством, распределением и отчетностью продаж, а также не ограничивал врачей в назначении амфетаминов, зато позволял городским властям выписывать постановления об обыске клубов и кафе. Создавалось впечатление, что это был непродуманный законодательный акт, направленный против молодежи и ее мест сбора. Амфетамины попали в зону действия уголовного права, но остались самым распространенным нелегальным стимулятором в Британии. Несмотря на то, что их связывали с передозировками, психозами и (начиная с 1980-х годов) вирусом иммунодефицита, политика правительства заключалась в сокращении поставок и преследовании употреблявших амфетамины людей, но не в выработке медицинской стратегии ограничения наносимого ими вреда.

Журналисты неверно отождествили закон 1964 года с модзами[39] и рокерами, что укрепляло мнение о его репрессивной направленности. Конфронтация между двумя этими группировками началась в унылые пасхальные выходные дни 1964 года на скучном прибрежном курорте Клэктон. Беспорядки, главным образом, были реакцией на все, что было связано с убийственно скучным определением «семейный уикенд». Если бы они на самом деле были попыткой развлечься, то следовало бы учитывать то, что многие модзы учились на бухгалтерских курсах. В течение нескольких следующих лет беспорядки и столкновения модзов с рокерами и полицией повторились на других морских курортах. Журналисты преувеличили и исказили эти события. Одним из голословных заявлений прессы было утверждений о том, что возникновению беспорядков способствовали «пурпурные сердечки» и сопутствовавшее им страхи преследования. Скандал в Клэктоне произошел за несколько дней до обсуждения в Палате общин Закона о предупреждении злоупотреблений лекарственными средствами, поэтому законопроект Брука был ошибочно принят некоторыми журналистами за прямой ответ модзам и рокерам. Положения нового закона пришлись по душе не всем газетам. «Таймс» в редакционной статье писала, что эмоции не являются прочным основанием для законотворчества – в особенности для министерства внутренних дел. Она задавала вопрос, насколько проявления хулиганства связаны с лекарственными средствами и будет ли неоправданный законодательный трюк Брука эффективным в отношении беспокойных юнцов. «Экономист» полагал, что паника раздувается специально. Он писал, что мотороллер или мотоцикл и необычная одежда (даже опрятная) начинают восприниматься как общественное зло. Журнал считал, что предложение Брука отражало подобное предубеждение, грозя шестимесячным заключением «любому молодому человеку, который будет уличен в нелегальном хранении широко распространенных и обычно не вызывающих привыкание лекарств. Их особенно ценили (пусть даже ошибочно) студенты в период предстоящих экзаменов. Однако никто не обращал внимания на пьяниц, которые в Ливерпуле разгромили паб. «Несправедливые предубеждения против нового и еще неисследованного продукта эпохи изобилия – плохая основа для социального законотворчества», делал вывод «Экономист».

Однако организаторов паники это не остановило. «Дейли Телеграф», например, утверждала, что в августе 1965 года, в праздничный уикенд полиция Маргейта задержала несколько молодых людей. Родители, вызванные в полицейский участок, по словам газеты, в ужасе узнали, что их дочери спали с юношами, имеющими при себе «пурпурные сердечки» и презервативы. На самом деле, как заметил Кеннет Лич (и почти никто другой), самой важной характеристикой для модзов была одежда, а девушки в их мире играли очень небольшую роль. Модзы не были агрессивными и сознательно отрицали общепринятую модель мужественности. Их движение подразумевало бисексуальность. В то время, когда в Британии мужеложство оставалось уголовно наказуемым преступлением, и государственные деятели резко осуждали гомосексуализм за подрыв мужской гордости британцев, враждебное отношение к модзам вполне понятно.

В 1964 году не существовало никаких свидетельств широкого употребления наркотиков в Клэктоне или других курортах, где собирались модзы и рокеры. В подробном расследовании их столкновения в Маргейте в 1964 году не было доказано использования амфетаминов или других наркотических препаратов. Расследование пришло к выводу, что влияние возрастных групп молодежи преобладало над дисциплиной подчинения родителям. В капитальном исследовании модзов и рокеров утверждалось, что в течение трех лет после принятия Закона 1964 года в курортных городах резко возрос уровень потребления наркотиков. В некоторой степени этот рост обязан песне «Мое поколение», написанной Питом Таунсхендом (род. 1945) из группы «The Who» и выпущенной в 1965 году. Эта песня исполнялась в запинающейся манере, свойственной передозировке амфетамина, ее припев – «Надеюсь, что я умру прежде, чем постарею» – стал гимном модзов. Употребление наркотиков часто возрастает, когда их запрещают или пытаются контролировать. Вероятно, запретительные меры увеличивают количество регулярных потребителей, которые ранее употребляли препарат от случая к случаю, так как подобным людям свойственно неадекватное поведение и расстройства личности, связанные с употреблением лекарственных средств. Это вновь ставит основной вопрос об эффективности законодательной политики в отношении наркотиков: действительно ли причиной ограничений и контроля служит антисоциальное поведение или причиной неповиновений является налагаемый контроль. Если считать, что хороший закон сокращает количество правонарушения, а плохой увеличивает их, то Закон о предупреждении злоупотреблений лекарственными средствами 1964 года был, по словам «Экономиста», продуман крайне плохо. По этому закону за четырнадцать месяцев (по декабрь 1965 года) было осуждено 958 человек, а в 1966 – уже 1121 человек.

Употребление дринамила было широко распространено среди представителей лондонских сексуальных субкультур. Кеннет Лич (род. 1939), уважаемый служитель церкви и секретарь анти-наркотического движения в Сохо в 1967-1971 годах, наблюдал, как молодежь двойственной сексуальной ориентации, собиравшаяся в небольших ночных кафе-барах, употребляла большие дозы амфетамина. В тот период пабы должны были закрываться в одиннадцать вечера. Эти правила были установлены в давнее время, чтобы запретить ночную жизнь всем, кроме горстки избранных, которые могли развлекаться в частных клубах. В 1966-1967 годах Лич работал советником в кафе-баре и описывал его клиентов следующим образом.

«[Они были] или гомосексуалистами, или экспериментировали с гомосексуализмом. Их средний возраст колебался в пределах 18-19 лет. В это время здесь бывало мало гетеросексуальных девушек и много так называемых «цыплят», то есть, очень молодых, симпатичных мальчиков, которыми овладевали юноши постарше. Неразборчивость в связях была в порядке вещей, и отношения менялись очень быстро. Мальчики «влюблялись», заводя новую связь (которая могла длиться целую неделю!), и разыгрывали бесконечные драмы. Часто при обзаведении новым любовником главную роль играли одежда или деньги. В этот период индустрия одежды для молодых гомосексуалистов работала с полной нагрузкой, у меня часто создавалось впечатление, что влюблялись больше в наряд, а не в человека, который его носил. Атмосфера в клубе… внешне была беззаботной, девичьей и истеричной. Большая часть разговоров крутилась вокруг сексуальных похождений и состояла частью из фактов и частью из фантазий, где граница между парой становилась очень размытой… Использование амфетаминов в клубе было тесно связано с неразборчивостью в сексуальной ориентации. Мальчики так же хвалились количеством выпитых таблеток, как и количеством половых актов… многие юноши получали большее удовольствие от амфетаминов, чем от секса, или по крайней мере, они могли выполнять свою гомосексуальную роль только «под кайфом». Для деятельности клуба был характерен образ «общежития», употребление амфетаминов помогало поддерживать внешнюю безопасность, при которой был возможен прием наркотиков».

Позже в северном Сохо он познакомился с группой лесбиянок, которые кололи себе метедрин и были связаны иглой, сексуальными отношениями и субкультурой как в Сохо, так и в тюрьме. Связи между ними обычно были более длительными, а разрывы более трагичными, чем у юношей. Лич пришел к выводу, что эти девушки невероятно добрые и сердечные, но чрезвычайно ревнивые.

Расцвет моды на амфетамины в клубах Сохо пришелся на 1963-1964 годы, но у нее никогда не было таких яростных поклонников, как в Сан-Франциско или других городах США. Преобладающим увлечением молодых англичан была индийская конопля и (после 1966 года) ЛСД.[40] Однако в конце 1967 и в 1968 году среди поклонников инъекций получило распространение новое, чрезвычайно вредное средство – метиламфетамин (метедрин). Этот наркотик продавался в ампулах. В 1967 году некий врач из Сохо, предвидя изменения в законодательстве, начал подменять им кокаин, который героиновые наркоманы использовали в качестве стимулятора. Угрожающим фактором стало то, что метедрин начали внутривенно вводить те, кто раньше принимал амфетамины перорально. Как утверждал Кеннет Лич, именно распространение ампул метедрина перекинуло мост между иглой и подростками в клубах. Именно метедрин сыграл роль катализатора роста наркомании, которую совершенно незаслуженно приписывали каннабису. Именно этот наркотик сделал процесс «сидения на игле» неотъемлемой частью наркотической субкультуры Уэст-Энда. Этот район стал совершенно иным после появления метедрина, который был более разрушительным, более безнадежным и сосредоточенным на игле. В качестве ответной меры в ноябре 1968 года фармацевты добровольно изъяли метедрин из продажи, а анти-наркотическая благотворительная и консультативная организация «Освобождение» (Release) провела крайне эффективную рекламную кампанию под лозунгом «Стимуляторы убивают» (Speed kills).[41] В результате этих ограничений и сокращения поставок героина, наркоманы стали колоться содержимым капсул нембутала и туинала. Барбитураты делали многих молодых людей более раздражительными и агрессивными, чем героин.

Увлечение амфетаминами укрепилось и в провинции. Один врач из небольшого городка в период между мартом 1968 и ноябрем 1969 года подписал рецепты на 43 тысячи таблеток дринамила. На расследовании он утверждал, что пил их сам, чтобы снять депрессию, но на самом деле он снабжал амфетаминами бирмингемских проституток, чьи сутенеры перепродавали препарат на черном рынке. Главный медицинский совет в 1970 году лишил его лицензии на десять месяцев. Одному доктору, практиковавшему в Сент-Джеймс-Вуде, запретили заниматься врачебной деятельностью за то, что он щедро выписывал дринамил молодым людям из таких далеких городов, как Уортинг, Велвин, Ридинг, Ромфорд, Богнор, Бейсингсток, Саутенд, Портсмут, Лафборо и Эдинбург. Он брал за рецепт по пять фунтов и предположительно только на этом зарабатывал до 6000 фунтов стерлингов в год.

Амфетамины и барбитураты были далеко не единственными лекарственными препаратами, вызывающими зависимость. 1950-е годы стали тем периодом, который Дэвид Хили в своем непревзойденном исследовании назвал «эпохой антидепрессантов». Первым поводом к распространению антидепрессантов стали открытия французских фармакологов. К 1930-м годам было установлено, что ответственным за аллергии является гормон гистамин, и ученые в парижском Институте Пастера начали искать противоаллергические перпараты. В 1939 году Институт Пастера начал сотрудничать с французской фармацевтической компанией «Рон-Пулен» (Rhone-Poulenc), и с 1942 года она стала выпускать на рынок для лечения аллергии препараты под общим названием диметиламины, в том числе фенбензамин (торговая марка «Антерган») и дифенгидрамин («Бенадрил»). Обнаружилось, что эти вещества обладали седативным эффектом, и в 1943 году французские психиатры стали использовать их для лечения шизофрении и маниакально-депрессивного психоза (МДП). Затем ученые «Рон-Пулен» получили прометазин, который компания представила на рынок под торговой маркой «Фенерган». Этот препарат сначала использовался для снятия аллергии и морской болезни, а с 1949 года его стали применять в анестезии. В начале 1950-х годов исследователи компании испытали ряд фенотиазинов, самым многообещающим им показался хлорпромазин. После испытания в психиатрической практике хлорпромазин в 1952 году был признан одним из ведущих достижений фармакологии. Выпущенный под торговыми марками «Торазин» и «Ларгактил», он стал первым антипсихотическим средством, и наиболее важным достижением психофармакологии (этот термин вновь появился в 1957 году). В 1954 году компания «Смит, Клайн и Френч» представили этот препарат на рынке США. Он так активно раскупался психиатрическими клиниками, что доход компании в 1955 году составил по приблизительным оценкам 75 миллионов долларов.

Психофармакология стала основной областью исследований, обещавшей дать большие прибыли. Швейцарская фармацевтическая компания «Гижи», (основанная в 1859 году в Базеле как лакокрасочное производство) начала исследования вещества иминодибензил, впервые синтезированного в 1898 году. В 1957 году Роланд Кун (род. 1912) из мюнстерлингенской больницы сообщил, что это вещество было мощным антидепрессантом – и это в то время, когда было широко распространено мнение, что антидепрессанты не существуют вообще. Когда Кун прочитал доклад о своем открытии на Всемирном конгрессе психиатров в Цюрихе, никто даже не обратил внимания на то, что было сказано нечто значительное. В 1958 году он прочитал подобную лекцию в Гейлсбергской больнице штата Иллинойс и опять не получил должного внимания, пока лекция не появилась в печати. Кун обнаружил, что антидепрессант имипрамин не вызывал эйфории. Компания «Гижи» почти не реагировала на открытие, до тех пор, пока им не заинтересовался один из крупных акционеров. В его семье одна из женщин страдала депрессией, но после лечения имипрамином она быстро поправилась. Акционер потребовал ускорить выпуск препарата, который в ноябре 1957 года появился на швейцарском рынке под торговой маркой «Тофранил», а в 1958 году начал продаваться в остальных странах Европы.

Имелись и другие важные достижения. Щелочной металл литий был впервые выделен в 1817 году шведом Иоганном Аугустом Арвидсоном (1792-1841). В 1859 году сэр Альфред Гаррод (1819-1907) рекомендовал литий для лечения подагры. В 1949 году Управление по контролю за продуктами и лекарствами США запретило его использование поскольку оно вело к сердечной недостаточности. Однако в том же году австралийский ученый Джон Кейд (1912-1980) начал исследования лития и обнаружил, что он успокаивающе действует на пациентов с маниакально-депрессивным синдромом. Скоро литий стал важным средством в психофармакологическом лечении МДП (биполярного аффективного расстройства). Швейцарская компания «Сиба» в 1952-1953 годах провела исследования Rauwolfia serpentinа, корня растения, который использовался в Индии для лечения гипертензии (устойчиво высокого кровяного давления) и умопомешательства. В результате было получено активное вещество, которое компания назвала «резерпин». Психиатр Натан Клайн (род. 1923) на заседании Американской психиатрической ассоциации похвалил антидепрессантный эффект резерпина. В результате лоббистских усилий Клайна в 1955 году Конгресс принял закон об исследованиях в области психического здоровья, который предусматривал выделение двух миллионов долларов в год для психофармакологических исследований. Американский ученый, работавший на компанию «Сиба», для описания воздействия резерпина придумал слово «транквилизатор». В 1955 году компания «Уоллес» (Wallace Laboratories) начала продвижение на рынок седативного препарата мепробамат под торговыми марками «Милтаун» и «Экванил». После поездки по США журналист лорд Кинросс (1904-1976) написал в 1956 году, что Америка переживает смену эпох – она переходила от бензедрина к экванилу. Национальным лозунгом стало «Расслабься!» Кинросс видел его даже на плакатах в офисах. Расслабление гарантировали благословенные таблетки, которые по словам журнала «Лайф» успокаивали неуравновешенных людей и воодушевляли тех, кто испытывал тяжелую депрессию. Мепробамат предназначался как для амбулаторных пациентов в психиатрии, так и для бизнесменов, находившихся в состоянии стресса. Пока этот препарат не исключили из Фармакологического справочника США, он оставался одним из самых прибыльных коммерческих предприятий. К 1961 году американцы ежегодно тратили 75 миллионов долларов на препараты типа милтаун, которые называли таблетками «а-мне-все-равно». Когда их пили с джином, то смесь называлась «милтини».[42]

Успех мепробамата подтолкнул компанию «Хоффманн-Ла Рош» к исследованиям других седативных средств. В 1957 году ученые обнаружили мощный транквилизатор либриум. Он был запатентован в 1959 году и сразу же одобрен для употребления в США. Ранние испытания либриума проводились на леопардах, львах и тиграх в зоопарке Сан-Диего. После рекламного ролика, в котором был показано впечатляющее воздействие препарата на зверей, одна английская газета напечатала статью под заголовком «Лекарство, которое укрощает тигров. Что же оно сделает с женщинами?» Либриум был первым из класса веществ, которые назывались бензодиазепинами. В лабораториях «Хоффманн-Ла Рош» скоро открыли еще один бензодиазепин – в пять раз сильнее либриума. В 1963 году он поступил на рынок под торговой маркой «Валиум». В результате продаж либриума и валиума «Хоффманн-Ла Рош» стала самой успешной фармацевтической компанией. В США либриум был самым популярным лекарственным средством, к 1965 году его продажи составили 59 миллионов долларов. Продажи валиума возросли с 27 миллионов долларов в 1963 году до 200 миллионов в 1970. Общемировые продажи компании составили 840 миллионов долларов США и намного превзошли прибыли конкурентов.

Другим вызывающим зависимость лекарственным препаратом был метилпентол. В 1951 году На рынок США его представила компания «Марголин» (Margolin) в качестве легкого снотворного краткосрочного. Метилпентол использовался в стоматологии и при родах, его давали детям, которые боялись посещать врача. Он выпускался в Британии в виде капсул и эликсиров под торговыми марками «Парафинол», «Дормизон» и «Обливион».[43] Обливион называли «таблетками уверенности», так как этот препарат рекомендовался в качестве помощника в таких стрессовых ситуациях, как публичное выступление, беседа с работодателем, разговор с начальником о повышении оклада и посещение дантиста. Встречались сообщения, что его принимали невесты перед свадьбой и давали собакам в дни, когда гремели салюты. Один врач из Сюррея говорил, что многие его пациенты страдали от неуверенности. «Вместо того, чтобы посмотреть в лицо своим неприятностям или реорганизовать жизнь, они просят выписать лекарство, которое защитило бы их от реальности. Я стараюсь дать им советы, но не могу покинуть кабинет, чтобы решить их домашние проблемы. Все, что мне остается – порекомендовать то или иное средство». До августа 1955 года, когда обливион стал выдаваться только по рецептам, было продано более миллиона его капсул цвета морской волны.

Подобные препараты создавались с намерением облегчить жизнь людям, для которых нормальное существование или нормальное поведение оказывалось сложным. Тех, кто пользовался антидепрессантами или седативными средствами могли жалеть, дразнить или презирать, их зависимость часто считали проявлением болезни общества. Однако (хотя назначениями таких препаратов иногда злоупотребляли) к подобным людям не относились враждебно, они не подвергались остракизму или уголовному преследованию, пусть даже нередко казались психически неустойчивыми или социально опасными.

Совсем по-другому обстояло дело с еще одним достижением швейцарской психофармакологии. Грибок спорынья растет на ржи и других травах, он веками использовался при родах для предотвращения кровотечения. В 1918 году швейцарский химик Артур Штолл (род. 1887) изолировал алкалоид спорыньи, а его ученик Альберт Хофман (род. 1906) продолжил исследования его лечебных возможностей в лаборатории фармацевтической компании «Сандоз» (Sandoz), находящейся недалеко от Базеля. В 1943 году Хофман испытал яркие галлюцинации после того, как случайно проглотил небольшое количество аналога спорыньи, диэтиламида лизергиновой кислоты. Он повторил эксперимент на себе и нескольких добровольцах. Первые отчеты о влиянии этого вещества на психику, вскоре получившим известность как ЛСД, были опубликованы в 1947 году. Руководство компании решило, что оно окажется полезным при лечении шизофрении и в 1949 году отослало образец одному американскому психиатру, который провел его испытания в Лос-Анджелесе. Другие американские психиатры рекомендовали применение ЛСД в психотерапии. В 1953 году доктор Рональд Сендисон открыл в Англии клинику, в которой проводил лечение с помощью ЛСД. В Швейцарии это вещество использовалось для лечения амбулаторных больных в психиатрии.

В 1951 году Сендисон передал некоторое количество ЛСД производства «Сандоз» Альфреду М. Хаббарду (1901-1982), бывшему офицеру разведки США, ставшему миллионером после того, как он занялся канадским ураном. В 1953 году английский психиатр Хемфри Осмонд, писавший в 1952 году о возможности лечения шизофрении мескалином, передал Хаббарду и это вещество. Именно Осмонд придумал в 1956 году термин «психоделический», то есть влияющий на разум. Хаббард был одним из миллионеров-оптимистов, который верил, что американский деловой гений может дать ответы на все вопросы, в том числе на величайшие религиозные загадки. Он организовал в Ванкувере психотерапевтические группы, на которых, по словам Олдоса Хаксли, раскрывались подсознательное чувство вины и скрытые травмы, что позволяло человеку жить в мире с самим собой. Хаксли, который впервые испытал воздействие ЛСД у Хаббарда, жил в Калифорнии и ранее экспериментировал с мескалином. Его описания галлюцинаций в романах «Врата восприятия» и «Рай и ад» производили сильное впечатление. В начале 1960-х годов студенты Техасского университета, читавшие Хаксли, обнаружили, что в Кактусовом саду Хадсона в городе Остин можно было официально приобрести пейот. Поскольку содержащее мескалин растение продавалось легально, оно было дешевым. Студенты принимали наркотик для того, чтобы испытать ощущение изменения сознания, а не только, чтобы одурманить себя, хотя это различие, разумеется, было относительным.

Хаббард, который в 1955 году заказал в «Сандоз» сорок три ящика ЛСД, был проповедником его мистических и лечебных свойств. ЛСД пробовали многие известности того десятилетия, интересовавшиеся погружением в подсознание. Среди них были такие разные люди, как кинозвезда Кэри Грант (1904-1986), писательница Анаис Нин (1903-1977) и владелец издательства «Тайм-Лайф» Генри Льюс (1898-1967). В 1958 году Хаббард финансировал частную клинику в Канаде, где практиковалось лечение с помощью ЛСД. В кабинете психотерапии стояли кушетка, стереофоническая музыкальная система и алтарь с горящими свечами. Кабинет был украшен распятием, статуей Пресвятой Богородицы и картинами Дали. Обычно, когда к концу сеанса, по окончании действия ЛСД пациент начинал конвульсивно рыдать, Хаббард говорил: «Это выходит все материальное, что вы подавляли в себе. Это то, что мы прячем ради того, чтобы стать человеком». Тысячи людей принимали ЛСД для исследования собственного «я», а также в лечебных целях. Некоторые пациенты, такие как Тельма Мосс (191-1997), подобно средневековым путешественникам, публиковали свои впечатления. «Я путешествовала по глубоко погребенным уголкам разума. Я обнаружила, что кроме сознательного существования в качестве любящей матери и законопослушной гражданки, я подсознательно была убийцей, извращенкой, каннибалом, садисткой и мазохисткой».

Во время войны Энслинджер заседал в одном из комитетов, где курировал фармакологические исследования, которые могли бы оказаться полезными при допросах, «промывании мозгов», отчетах секретных агентов и для дезинформации противника. На офицерах разведки, осужденных преступников и других людях (с их согласия или без оного) испытывались каннабис, кокаин, эфир, бензедрин и опиаты – но безрезультатно. В 1951 году Центральное разведывательное управление США пришло в восторг от возможностей ЛСД. Его директор, Аллен Даллес (1893-1969), в 1953 году санкционировал проведение секретной исследовательской программы по контролю над разумом, получившей кодовое имя MK-ULTRA. В том же году «Сандоз» поставила ЛСД для проведения программы. Испытания этого вещества включали введение больших доз в течение семидесяти пяти дней заключенным (преимущественно чернокожим) в специальной тюрьме для наркоманов в Лексингтоне. Большая часть исследований проводилась любительскими, уродливыми и скандальными методами. В MK-ULTRA был завербован агент ФБР, который завлекал ничего не подозревающих гражданских лиц на конспиративные квартиры в Нью-Йорке и Сан-Франциско, вводил им наркотик и с помощью специального оборудования следил за их реакцией. Он часто провоцировал свои жертвы на половой акт и наблюдал за ними через одностороннее зеркало, попивая мартини. Его деятельность продолжалась вплоть до 1963 года. «Это было весело», хвалился он. «Где еще обычный американский парень может лгать, убивать, обманывать, красть, грабить и насиловать с разрешения и благословения всемогущей организации?».

Хаксли рекомендовал использовать не конфронтационную тактику исследований ЛСД. «Спокойно делайте свое дело, не нарушайте табу и не критикуйте общепринятые догмы. Будьте вежливы и дружелюбны – и продолжайте выполнять свою работу», писал он. Такая тактика была неприемлема для крикливых популистов, которые после 1960 года начали пропагандировать ЛСД. В результате в 1962 году ЛСД перестал быть полезным инструментом в психиатрии и вскоре стал предметом политических разногласий. В этом году (согласно закону, направленному главным образом против амфетаминов) ЛСД был классифицирован в США как экспериментальное средство, а значит, все исследования по нему, начиная с июня 1963 года, требовали одобрения федерального Управления по контролю за продуктами и лекарствами (FDA). Управления быстро свернуло все работы по ЛСД – последняя была завершена в 1975 году. Это вещество также полностью изъяли из психиатрической практики. После принятия Конгрессом закона 1962 года, в 1963 году ЛСД стал появляться на улицах американских городов (его принимали, капая раствор на сахар). Как только научное применение вещества было запрещено, оно стало просачиваться с фабрики «Сандоз», находившейся в Нью-Джерси, в Гринвич-Виллидж. Применение ЛСД в США запретили в 1966 году. Примеру Америки последовала Европа.

Ответственность за изменение отношения к ЛСД лежит на трех людях: писателе Кене Кизи (род. 1935), Аллене Гинзберге и бывшем психиатре Тимоти Лири (1920-1996). Кизи был одним из тех, на ком испытывался ЛСД по программе MK-ULTRA. Кизи, когда согласился участвовать в программе, бросил Стенфордский университет и жил по образу и подобию битников недалеко от студенческого городка. Испытания проводились в близлежащей больнице ветеранов Менло-Парк, основным мотивом писателя были деньги, но ЛСД оказался для него откровением. Кизи, работавший санитаром в психиатрической клинике, утверждал, что идея романа «Пролетая над гнездом кукушки» (1962) пришла к нему во время «кислотного путешествия». Роман описывает жизнь психиатрической больницы, повествование ведется от лица глухого индейца-шизофреника. Кизи стал собирать вечеринки, на которых гости ели оленину с чили, приправленную наркотиком. Его приключения 1964 года, когда он путешествовал по США с группой экстравагантных, ярко разодетых друзей (называвших себя «Веселыми шутниками») на раскрашенном в психоделические цвета автобусе, описал Том Вульф (род. 1931) в «Электрическом кислотном путешествии» (1968). Кизи и его команда, в конце концов, поселились в отдаленном сельстком районе и приучили рокеров к ЛСД, чем вызвали ярость соседей. Намерением Кизи было бросить вызов провинциальному обществу и вывести его из себя.

Аллен Гинзберг впервые попробовал ЛСД в 1959 году на испытаниях, которые проводил Институт психологических исследований в Пало-Альто, штат Калифорния. Он добровольно вызвался участвовать в исследованиях в результате долгих личных исканий. В 1948 году, мастурбируя в Восточном Гарлеме над томиком Уильяма Блейка (1757-1827), он услышал голос автора и испытал видения, вызвавшие у него религиозный восторг. Гинзберг выбрался на пожарную лестницу и кричал женщинам в квартиры, что видел Бога, но они захлопывали окна. Однако, поклявшись расширить свое восприятие, он не успокоился и начал систематическое исследование разума, принимая жесткие наркотики, в том числе героин, мескалин, пейот и псилоцибин. В галлюцинациях Гинзбергу часто являлся чудовищный змей, представлявший собой образ смерти, но несмотря на панику, которую вызывали видения, он чувствовал, что обязан продолжать прием галлюциногенных наркотиков. После консультации с индийскими гуру Гинзберг отбросил свою навязчивую идею о расширении восприятия. Впоследствии он вспоминал, что одурманивал себя с 1948 по 1963 год и пятнадцать лет жил только одной идеей.

Его друга Лири в юношеском возрасте исключили из военной академии Вест-Пойнт за пьянство, а из Алабамского университета – за то, что он пробрался в женское общежитие. Лири стал практикующим психологом в Калифорнии, и казалось, что жизнь наладилась, до тех пор пока его жена не покончила с собой в гараже в тот день, когда ему исполнилось тридцать пять лет. После назначения на кафедру общественных отношений в Гарвардском университете, будучи в Мексике, Лири попробовал псилоцибин и испытал, по его словам, мистическое откровение. Он провел контролируемые испытания псилоцибина на 175 добровольцах и поставлял это вещество поэту Чарльзу Олсону (1910-1970) и Гинзбергу. Бродя обнаженным по дому Лири в своих неуклюжих очках, Гинзберг провозглашал: «Я мессия. Я пришел в мир, чтобы проповедовать любовь. Сейчас мы пойдем на улицу и научим людей, как перестать ненавидеть друг друга». Он хотел позвонить Хрущеву и Кеннеди, но довольствовался Керуаком. «Революция начинается! Немедленно собирай всех темных ангелов света. Пора взять власть во вселенной и стать следующим вселенским сознанием!», кричал он в трубку Керуаку. Через несколько месяцев Гинзберг и Лири дали попробовать псилоцибин художникам Виллему де Кунингу (1904-1997) и Францу Кляйну (1910-1962), джазовому музыканту Диззи Гиллеспи (1917-1993), Телоунису Монку (1917-1982), который олицетворял в джазе стиль «бибоп», и поэту Роберту Лоуэллу (1917-1977). Озабоченный эксцентричностью исследований Лири, ректорат Гарварда запретил их в 1962 году. С тех пор Лири переключился на эксперименты с ЛСД, целую майонезную банку которого привез ему некий англичанин.

Подход Хаббарда к ЛСД был единственным в своем роде. Отношение Хаксли к этому веществу было отношением наследственного аристократа-интеллектуала. Хаксли в 1959 году писал Хемфри Осмонду: «На днях мы встретили двух психиатров с Беверли-Хиллс, которые специализируются на лечении ЛСД по сто долларов за укол. Мне редко встречались такие нечувствительные люди, мыслящие столь вульгарно. Огорчает сама мысль, что у подобных врачей есть пациенты, которых ЛСД делает уязвимыми». Однако Гинзберг предлагал Лири принять более демократичную точку зрения на пропаганду и поставку изменяющих сознание веществ. Как и Кизи, они стали дерзкими популистами. Лири, утверждая, что любой человек имеет право распоряжаться собственной нервной системой и открыл на мексиканском побережье психоделическую академию под названием «Центр свободы». Однажды вечером 1962 года, когда «все головы включились», Лири, по словам Гинзберга, посмотрел остекленевшим взором ему в глаза и сказал, что им нужно написать библию. Когда в 1963 году (в том же году Лири уволили из Гарвардского университета) под давлением США обитателей «Центра свободы» выслали из Мексики, Лири стал основной фигурой неофициальной культуры, провозглашавшей преимущество мистического опыта, полученного с помощью психоделических наркотиков. До 1962 года ЛСД редко упоминалась в газетах, а если и упоминалась, то только в контексте использования в психиатрии. Все изменилось в 1963 году, когда патологический оппортунизм журналистов нашел новый объект для сенсаций. В течение нескольких лет типичными шапками газет, смешивающие действительные человеческие трагедии с постоянным стремлением к похоти, были такие:

«Тайна последнего прыжка обнаженной студентки»

«Обнаженная в кусте роз»

«Трагическое путешествие ее сына»

«Стриптизерша-хиппи обезумела от ЛСД»

«Растет кошмарная опасность наркотиков»

«В Бронксе накрыта домашняя лаборатория наркотиков»

«Бобби Бейкер породнился с тремя обнаженными девицами»

Количество «страшилок» росло. Синдицированная колонка в нескольких американских газетах в 1967 году начиналась с предупреждения, что ЛСД может вызывать рак у наркоманов, а также уродство и смерть у их детей. Эту колонку рекламировал диктор чикагскоого радио, который сказал, что любители ЛСД считают препарат безвредным. И далее: «Они ошибаются – смертельно ошибаются. Люди, которые принимают ЛСД, в конце концов заболевают раком».

Девизом Лири было «Настройся, включись, отключись». В 1967 году он основал «Лигу духовного открытия» – психоделическую квази-религию, в которой прихожане причащались ЛСД. В своей работе «Политика экстаза» (1970) Лири писал, что инструментами системной религии являются химикаты, а наркотики – это религия XXI века. Нервную систему человека он пытался отнести к политическим факторам, говоря, что Конгресс не примет никакого закона, который ограничивал бы права личности на поиски расширенного восприятия. Когда компания «Сандоз» отказалась снабжать его ЛСД и псилоцибином, на помощь пришли торговцы черного рынка. Лири стал для правительства США колоссальным пугалом. Коммуну психоделических экспериментаторов, основанную им в штате Нью-Йорк, разогнали при участии местного окружного прокурора и бывшего агента ФБР Городона Лидди, который потом оказался замешан в уотергейстком скандале. Сексуальная свобода раздражала соседей не меньше, чем наркотики. Говорили, что «женские трусики слетают чаще, чем головы от ЛСД». Президент Ричард Никсон (1913-1994) назвал Лири самым опасным человеком в Америке. Лири избежал тюремного заключения только с помощью подпольной революционной группы и скрылся в Алжире, где жил вместе с высланной из США экстремистской группой чернокожих «Черные пантеры», из которой самым известным был Элридж Кливер (1935-1998). После других своих приключений Лири в 1973 году был выдан Соединенным Штатам, приговорен к двадцати пяти годам тюрьмы и освобожден в 1976 году. После смерти от рака предстательной железы урну с его прахом поместили в ракету и запустили в космос с Канарских островов.

То, что Лири называл расширенным сознанием или расширенным восприятием, можно так же смело назвать галлюцинациями. Когда он и его последователи говорили о трансцендентном «я», вызываемым психоделическими наркотиками, власти с тем же успехом могли говорить о психотической реакции. Согласно одной надежной оценке, у двух процентов тех, кто принимал ЛСД, «поехала крыша», а из этих двух процентов одна треть стала законченными психопатами. Другими словами, семеро из каждой тысячи человек, принимавших этот наркотик, стали сумасшедшими.

Правительство США, следуя примеру Энслиджера с каннабисом, распространяло чудовищные преувеличения об опасности ЛСД. Одна из фальсификаций, вошедшая в национальную мифологию, гласила о том, что один юноша или группа молодых людей во время «кислотного путешествия» смотрела на солнце, пока оно не ослепило их. Сенатор из Коннектикута Абрахам Рибикофф (род. 1910) на слушаниях в Конгрессе о подобных искажениях фактов оправдывал их тем, что преобразования можно провести в жизнь, только сделав сенсацию из объекта реформ. Он сказал, что общество начинает реагировать только тогда, когда за дело берутся пресса и телевидение, которые превращают проблему в настоящий спектакль. Политика запугивания и массированной пропаганды была неэффективнм сдерживающим средством. Гораздо больший результат принесло бы разоблачение людей, которые громогласно и напыщенно вещали о свом трансцендентальном опыте. В действительности ЛСД пробовали миллионы молодых американцев.

Битники Сан-Франциско начали покидать Норт-Бич в 1960 году, когда ужесточились полицейские облавы, возросла арендная плата и появились толпы туристов, приезжавших поглазеть на эротические выходки молодежи. Битники переселились в Хейт-Эшбери, где к 1962 году образовалось несколько небольших колоний молодых людей, отличавшихся обеспокоенными взглядами, черной одеждой и рассуждениями о тщетности жизни и о чувстве вины. Битниками их окрестили враждебно настроенные журналисты, которые хотели вызвать ассоциации с советскими спутниками (англ. sputnik). В 1964 году так стали называть ярко одетых оптимистов, бесконечно проповедующих любовь. Жаргонное выражение битников «всезнайка» (англ. «hipster») к 1965 году было редуцировано прессой и превратилось в уничижительное слово «хиппи». Хейт-Эшбери, когда его населяли хиппи, превратилось в убежище от американской корпоративной агрессивности. Оно обещало умиротворяющую пассивность, основанную на получении удовольствий и самопознание путем приема наркотиков и распутства. Такой гедонизм был направлен на излечение чувства вины и тревоги. На слушаниях в Конгрессе глава отдела по борьбе с наркотиками лос-анджелесской полиции, показал фотографию Кизи в компании «Веселых шутников», сделанную во время «кислотного путешествия» в Хейтс-Эшбери, и заявил, что это инакомыслящие. «Этот парень находится под действием ЛСД… Символы инакомыслия на спине его куртки и [разрисованное] лицо явно указываю на то, что этот молодой парень является инакомыслящим по отношению ко всему нашему обществу». Основатель Международной молодежной партии (Youth Internationa) Party – йиппи,– движение радикальных, политически активных хиппи) Джерри Рубин (1938-1994) утверждал, что употребление наркотиков означает конец протестантской этики: «к черту работу, мы хотим познать себя». Хиппи и йиппи отрицали нездоровую американскую доктрину работы, успеха в жизни, вознаграждения и социального статуса.

Хейт-Эшбери было местом проведения психоделического фестиваля, «Фестиваля любви» (Love Pageant), который проводился в октябре 1966 года, в день, когда в Калифорнии запретили ЛСД. Его продолжением явился фестиваль «Человеческое сборище» (Human Be-In) в январе 1967 года, получивший очень широкое освещение в прессе, так как журналисты понимали, что газеты раскупаются лучше, когда печатают истории о сексе и наркотиках. «Человеческое сборище» ознаменовало конец идеалистического этапа жизни в Хейтс-Эшбери. Один из жителей вспоминал, что до фестиваля люди приходили сюда потому, что были переполнены чувствами и хотели поделиться ими, после фестиваля начали здесь появляться пустые личности, которые хотели, чтобы их наполнили чувствами. Из-за примитивного способа приема ЛСД случались «неудачные путешествия». «Свободную клинику» учредили как «центр спокойствия». С июля по сентябрь 1967 года, в течение «Лета любви», ее пациентами стали около 10 тысяч человек. В первую половину 1967 года, в Хейт-Эшбери, как правило, принимали марихуану и ЛСД. Однако ближе к лету мировая известность пригородов Сан-Франциско стала привлекать сюда неудачников и преступников, большинство вновь прибывших применяло внутривенные вливания амфетаминов, их нельзя было сравнивать с хиппи ни по образу жизни, ни по идеалам. Жизнь в Хейтс-Эшбери деградировала до разгула нищеты, преступности, проституции и болезней. Одним из типичных представителей уличных персонажей был наркоторговец по прозвищу Суперспейд, носившим значок с надписью «Суперспейд – быстрее, чем скорость мысли». В конце концов, с ним покончили выстрелом в затылок. Хиппи постепенно переселились в другие коммуны. Хейт-Эшбери стало местом ужасающего потребления многих наркотиков. Дэвид И. Смит (род. 1939), достойный восхищения главный врач «Свободной клиники», в 1970 году подвел итог этой катастрофе.

«Необразованные люди, у которых отсутствовал какой-либо мистический или духовный интерес, собирались со всей страны в поисках денег, стимула и доступного секса, а также чтобы использовать в своих целях «людей цветов» (хиппи), которые, по их мнению, до сих пор обитали там. Некоторые отрастили длинные волосы и начали разговаривать на жаргоне хиппи, но они никоим образом не похожи на них. Эти люди, выросшие на улицах и относительно агрессивные, несмотря на пассивные устремления, приведшие их к наркотикам, не любят друг друга и не уважают ни себя, ни закон. Вместо бус и яркой одежды они носят кожаные куртки и грубую, тяжелую одежду. Вместо раскрашенных автобусов они ездят на побитых мотоциклах и машинах с форсированным движком. Хотя они постоянно курят марихуану и иногда глотают «кислоту», в общем и целом, они считают «химию» детской игрушкой и предпочитают одурманивать себя опиатами, барбитуратами и амфетаминами… большая часть взрослых ведет тоскливый, основанный на наркотиках образ жизни. У очень немногих есть легальный источник средств, а поскольку многие употребляют героин, то чтобы выжить, они вынуждены продавать «химию», воровать продукты и клянчить мелочь. Возможность ареста, изнасилования или грабежа настолько вездесуща, что большинство молодых людей живут сами по себе и пытаются заглушить тревогу и депрессию наркотическим туманом. Днем они по отдельности сидят или лежат у забитых досками витрин магазинов в наркотическом полусне. Вечером они запираются у себя, колют героин и думают, какой дом ограбить в следующий раз».

Разорившийся Хаббард с отвращением относился к деградации любимого им наркотика. Он стал специальным агентом Бюро по борьбе с наркотиками и специализировался на налетах на подпольные лаборатории.

Когда президент Линдон Джонсон (1908-1973) в 1968 году читал свое Обращение к нации, самые громкие аплодисменты вызвали предложения по борьбе с поставками ЛСД и другими преступлениями. По инициативе Джонсона в 1968 году продажа ЛСД стала считаться уголовно наказуемым преступлением, а его хранение – правонарушением. В 1970 году психоделические препараты были внесены в Перечень I, так как официально не применялись в лечебной практике. В Британии Поправки к классификации наркотиков от 1966 года впервые сделало хранение ЛСД уголовным преступлением. Министр внутренних дел, лорд Стонхем (1903-1971) говорил об усиливавшейся угрозе ЛСД, который якобы мог вызвать помешательство. Он приходил в ужас от общества молодых хиппи в Калифорнии и вообще не считал его обществом, утверждая, что хиппи отличаются от нормальных людей, как земляне от марсиан. Стонхем заявил, что его правительство было весьма озабочено тем, чтобы подобное явление не возникло в Британии. Однако министерство внутренних дел было бессильно перед модой на новый наркотик. Когда ЛСД еще не запретили, он был популярен, в основном, среди студентов Оксфордского и Кембриджского университетов. После запрещения он стал модным увлечением различных социальных групп. Новый закон не привел к сокращению потребления ЛСД, но его качество ухудшилось значительно. Один наркоман вспоминал, что почти все его видения были кошмарными, особенно в начале 1970-х годов: «Резиновое, диснеевское бессвязное дерьмо в последние часы «путешествия».

После опытов Рональда Сендисона в начале 1950-х годов ЛСД в клинических или экспериментальных целях использовали около восьмидесяти английских врачей, однако власти не одобряли подобную практику. Шотландский психиатр Р.Д. Лэинг, чья книга по шизофрении «Разделение личности» стала культовой, в 1965 году вынужден был уйти с поста главы психотерапевтической клиники. Причиной этого был его интерес к психоделической терапии. В 1959 году в психиатрической клинике Шенли он познакомился с одним из группы психиатров, которые экспериментировали с ЛСД на себе и нескольких пациентах. Затем Гинсберг познакомил его с Лири. Лэинг позже вспоминал:

«Лири увлеченно верил в то, что всякий человек – это сумасшедший. Он полагал, что очень скоро все мы свихнемся, что наш путь закончится крахом, что все испробованное нами – здравый смысл, политика, войны – не дает результатов. И вот перед нами лекарство, которое, как он думал, может изменить человеческий разум. Как только его попробуешь, все вокруг становится другим… Он хотел вывести его на рынок… Я не разделял его энтузиазма по этому поводу, потому что люди и без того сумасшедшие – не нужно делать их еще безумнее. Оно было слишком сильным, чтобы им пользовалось все человечество».

Посещение Хейт-Эшбери привело Лэинга в ужас, он сожалел по поводу немыслимого высокомерия Лири и его компании, считающих себя чуть ли не главнокомандующими планеты. Он пришел к выводу, что ЛСД представляет собой полезное лечебное средство, но предупредил министерство внутренних дел, что оно рано или поздно попадет в руки международных преступных группировок. Его советы были с презрением отвергнуты. В 1976 году дом Лэинга ограбили, а когда он вызвал полицейских, они взломали запертый шкаф с 94 ампулами ЛСД. Лэинга обвинили в незаконном хранении наркотиков, относящихся к веществам класса А. Он купил ЛСД для медицинских целей до того, как был принят закон о злоупотреблении наркотиками, и поскольку обвинение не смогло доказать, что он приобрел ЛСД нелегально, дело было закрыто в 1977 году. Лэингу возвратили стоимость наркотика – 500 фунтов стерлингов. Он приписал этот странный эпизод тому, что выступил свидетелем защиты по делу одного скомпрометировавшего себя политика. В 1977 году к Лэингу пришел детектив, инспектор Дик Ли, который в 1974-1977 годах возглавлял расследование заговора с целью производства ЛСД на ферме в Уэльсе. В дальнейшем наркотик должны были вывозить через Англию, а само расследование было отражено в книге «Операция Джули» (1978). Ли рассказал, что главными подозреваемыми был Лэинг и еще один психолог.

Согласно Закону о злоупотреблении наркотиками от 1971 года ЛСД в Британии классифицировалось как вещество класса А, куда входили также героин и другие опиаты. Его незаконное хранение наказывалось тюремным заключением до семи лет. В Финляндии, Франции, Германии, Греции, Ирландии и Италии ЛСД также входил в список наиболее опасных наркотиков. Такие законодательные акции не соответствовали особенностям этого вещества. В 1973 году окончательный отчет Национальной комиссии США по марихуане и злоупотреблению лекарственными веществами гласил, что ЛСД не вызывает жесткой зависимости, что ее употребление носит возрастной и временный характер и что люди, находящиеся под влиянием наркотика, обычно ведут себя так же, как и нормальном состоянии. Строгость наказания за употребление и хранения ЛСД не сократила его поставки, спрос на него со временем упал, потому что наркотик вышел из моды. В 1975 году французский историк Мишель Фуко приехал в Долину Смерти, чтобы испытать на себе галлюциногенное воздействие ЛСД. Он писал, что единственное, с чем можно было сравнить полученный опыт – это секс с незнакомкой. «Контакт с чужим телом приносит такое же ощущение истины, которое испытывал я». Фуко принимал наркотик под музыку Стокхаузена. ЛСД сделал его слезливым и еще более поглощенным собственными эмоциями. «Я счастлив», говорил он плача. «Сегодня я по-новому взглянул на себя». Фуко ставил свои переживания в Долине Смерти в один ряд с новым для него садомазохистским опытом в Сан-Франциско и считал их жизненно важными откровениями своей жизни. Они повлияли на доводы его широко известной, но несколько переоцененной работы «История сексуальности». Достойная сожаления наивность Фуко заставила Алисдейра Макинтайра в 1967 году отреагировать на притязания психоделических переживаний. «Вид интеллектуального труда, который достоверно приводит к новым истинам о природе вещей – то есть, будничная наука и философия – труден, часто неблагодарен и скучен. Но еще более важным является то, что процесс познания истины о природе вещей никоим образом не связан с познанием единой истины о природе вещей».

Яростное неприятие ЛСД правительствами США и Европы, их решимость дискредитировать ученых, заинтересованных в терапевтических возможностях этого вещества, резко контрастировало с отношением властей к новым психотропным препаратам. Вместо того, чтобы совершать рейды на лаборатории и аресты в фармацевтических компаниях, им позволили вмешиваться в государственные вопросы поставок и контроля за наркосодержащими веществами. Хотя злоупотребление стимуляторами и депрессантами стало обычной практикой еще в 1920-х годах, правительства ведущих стран приняли серьезные меры по ограничению поставок амфетаминов только в конце 1950-х годов, а в 1960-х годах фармацевтические компании успешно сопротивлялись мерам, направленным против распространения барбитуратов и транквилизаторов. В 1912 году наркозависимость была определена международными усилиями в терминах воздействия опиатов и производных коки. Реакция центральной нервной системы на вещества, открытые в середине столетия во Франции, Германии и других странах была настолько отличной от реакции на наркотики, что стимуляторы и транквилизаторы не подпадали под господствующие представления о наркозависимости. Когда в конце 1960-х годов западные страны ввели ограничения на эти препараты, многие фармацевтические компании начали их активное продвижение на рынки Латинской Америки, Азии и Африки. Там ограничения были минимальными или почти не соблюдались. Посредники в некоторых странах Латинской Америки импортировали психотропные средства из США только для того, чтобы контрабандой ввезти обратно и с большой выгодой продать на улицах. Стремительный рост потребления таблеток и капсул имел один положительный результат. Модель запретительного анти-наркотического законодательства, которое разрабатывалось, начиная с 1909 года, и было основано на противодействии поставкам и наказании пользователей, стала ставиться под сомнение по мере того, как злоупотребление медицинскими препаратами распространялась на немаргинальные слои общества. Как показал историк Уильям Макалистер, большее значение стала приобретать дискуссия об альтернативном подходе к наркотикам, основанная на медицинском, психологическом и социологическом опыте. Официальные лица начали задумываться не только об искоренении поставок наркотиков, но и о причинах спроса на них. Анти-опийный протокол, подписанный в Нью-Йорке в 1953 году, делал упор на сокращении посевов мака и поставок наркотика. Единая конвенция по наркосодержащим веществам уже не была столь односторонней, чем вызвала неудовольствие специального представителя США.

В течение этого периода Комиссия по наркотическим веществам ООН пристрастно подходила к потенциально опасным препаратам. Наркотики осуждались, однако и производители лекарственных средств, а также правительственные чиновники, ученые и врачи видели в новых психотропных препаратах только лучшую сторону. Несмотря на прежние ошибки с хлоралом и сульфоналом, те, кто регулировал выпуск лекарственных препаратов, принимали заявки фармацевтических компаний, несмотря на отсутствие долгосрочных исследований. Поскольку новые вещества продвигались на рынок не в качестве аналгетиков, а зависимость, начиная с 1909 года рассматривалась только в терминах опиатов, бытовало широко распространенное мнение, что психотропные препараты обладали очень небольшим потенциалом зависимости. Как показано в главе 8, министерство внутренних дел стало рассматривать употребление барбитуратов как проблему после самоубийства сестер Комптон-Бернетт в 1917 году. Несмотря на это, Норманну Сент-Джон-Стивасу (род. 1919), одному из самых проницательных политиков по проблемам наркотиков, в 1970 году ответили категорическим отказом, когда он предложил ввести в Закон о злоупотреблении наркотиками контроль за оборотом барбитуратов. Министр внутренних дел, Джеймс Каллаген (род. 1912), сказал, что барбитураты не были долгосрочной и сколько-нибудь значительной темой. Он утверждал, что Стивас не учитывал быстроту, с которой менялась мода на лекарства и (как ни удивительно это ни звучало) что барбитураты стали проблемой только в течение последних месяцев. Количество выписанных барбитуратов Государственной службой здравоохранения в это время достигало 15 миллионов в год. В 1970 году в Англии и Уэльсе было выписано 47,2 миллиона рецептов на психотропные средства – снотворные порошки, препараты, снижающие аппетит, транквилизаторы и антидепрессанты. Назначение таких веществ с 1966 по 1970 год выросло на 19 процентов – с 19,7 миллионов до 47,2 миллионов. Назначение снотворных препаратов, не относившихся к барбитуратам, выросло в этот период на 145 процентов – главным образом за счет появления в 1965 году снотворных «Мандракс» и «Могадон». На 220 процентов увеличилось назначение легких транквилизаторов типа либриума и валиума.

Первыми на рост потребления психотропных препаратов отреагировали политики Соединенных Штатов. Первый свидетель-медик на сенатских слушаниях 1969 года по вопросу фармацевтической промышленности поставил два вопроса: «В какой мере западная культура изменится под воздействием широко используемых транквилизаторов? Исчезнет ли инициативность янки?» Дело было не только в том, что либриум и валиум были представлены как средства, подавляющие агрессивность американского образа жизни. Критики психотропных препаратов, которых окрестили «фармакологическими кальвинистами», осуждали бегство от реальности тех, кто принимал такие препараты. Феминистки утверждали, что мужская половина, пользуясь своим главенствующим положением в медицине, применяет валиум, чтобы успокаивать, контролировать и притеснять женщин. Фармацевтическим компаниям ставили в вину методы продаж и ценообразования: британское правительство в 1968-69 году после обвинения компании «Хоффманн-Ла Рош» в чрезмерных доходах, потребовало от нее возмещения убытков. Репутация «Хоффманн-Ла Рош» была подорвана задолго до экологической катастрофы на итальянской фабрике в Сервесо в 1975 году.

Когда в 1968 году появился проект соглашения по психотропным препаратам, «Хоффманн-Ла Рош» и другие многонациональные фармацевтические корпорации предусмотрительно решили, что соглашение можно использовать в собственных интересах. Поскольку очень немногие страны обладали ресурсами для тщательного изучения новых лекарственных средств, фармацевтические компании предугадали, что соглашение будет предусматривать глобальную систему проверки качества по стандартам Управления по контролю за продуктами и лекарствами США. Такая система помогла бы корпорациям получать правительственные лицензии и разрабатывать маркетинговые акции во всемирном масштабе. Минимальное количество препятствий исключило бы вмешательство посредников. В период после 1968 года крупнейшие производители лекарств свели к минимуму требующиеся формальности и обеспечили выполнение своих планов. Подобная тактика принесла плоды на конференции по психотропных препаратам, созванной ООН в Вене в 1971 году. Текст соглашения, обсуждавшегося в Вене, составлял проживавший в Швейцарии венец, адвокат Адольф Ланде (род. 1905). К удивлению многих, он обратился к конференции от имени делегации США, представлявшей Ассоциацию производителей фармацевтических препаратов. Это только один пример странного состава делегаций. Высшие руководители американских компаний участвовали в конференции как неофициальные наблюдатели. Как вспоминал Макалистер, два швейцарских делегата оказались служащими многонациональных компаний, штаб-квартиры которых находились в Швейцарии. После того, как шесть стран Латинской Америки неожиданно поддержали ослабление мер контроля, предусмотренного в соглашении, в Секретариате конференции обратили внимание, что лидер группы говорил на плохом испанском. Расследование показало, что он также был служащим «Хоффманн-Ла Рош».

Международная дипломатия подобного толка была далека от нужд пользователей. Крупное исследование в университете города Лидса в 1970 году показало, что писать о наркомании как таковой бесполезно, поскольку подавляющее большинство людей использовало то или иное лекарственное средство. Гораздо более продуктивным подходом стало бы отдельное определение зависимости от героина или отравления барбитуратами и анализ каждого вида злоупотребления как самостоятельной проблемы. Согласно этому исследованию, курильщики индийской конопли с уважением относились к тем, кто употреблял ЛСД и присвоили им лестный эпитет «головы» (heads). Однако «фанаты скорости» (speed freaks), то есть те, кто увлекался метедрином, а также «дельцы» (fixers) и «ширялщики» (mainliners) – люди, вводившие себе тяжелые наркотики – вызывали подозрение и отвращение. Если кто-то нарушал принятые в обществе правила, ко всем его последующим действиям относились соответствующим образом. Модзы с их «пурпурными сердечками» и хиппи, принимавшие «модные» наркотики, считались в обществе прообразом тех, кем не следует быть. Домохозяек относили к категории матерей семейств, но не нарушителей правил, и поэтому из их привычек не делали сенсаций – наоборот, их представляли как образец нормального поведения или идеализировали. В 1966 году Брюс Джексон писал: «Тысячи одиноких амфетаминовых наркоманов принимают наркотик, чтобы избежать отклонений от нормы – чтобы быть по-модному стройными, жизнерадостными и работоспособными или чтобы справляться со скучной и утомительной работой. Они ни в коем случае не хотят быть зачисленными в группу, образованную по единственному признаку – нарушителей социальных норм». Бывший член кабинета министров Уильям Дидс (род. 1913) был в то время самым информированным и конструктивным членом консервативной партии по вопросу наркотиков. Даже он в 1970 году заявил: «Никто не может сомневаться в том, что медицинские препараты для страдающих бессонницей людей или измученных домохозяек представляют собой совсем другую проблему, чем галлюциногены – наркотики, меняющие восприятие и поведение». Это явное противопоставление было отражено в Венском соглашении 1971 года, согласно которому галлюциногены были поставлены под жесткий контроль, а на приносящие прибыль стимуляторы и депрессанты наложены менее строгие ограничения.

Хотя контроль, о котором говорилось в соглашении 1971 года, со временем стал более жестким, влияние фармацевтических компаний осталось прежним. Одним из свидетельств их неослабевающей активности может служить то, что в «Национальной стратегии США по контролю над наркотиками», опубликованной в 1989 году, не упоминались барбитураты, амфетамины и прочие подобные вещества, которые можно приобрести как официально, так и нелегально. Директор Отдела по национальной анти-наркотической политике, Уильям Беннетт (род. 1943), утверждал в этом документе, что наркотики представляют серьезную угрозу благосостоянию США. Но он имел в виду не препараты, которые производят американские фармацевтические корпорации, а вещества, на чьих потребителей можно навесить ярлык нарушителей общественных норм. И это несмотря на то, что в «Национальной стратегии США по контролю над наркотиками» всюду говорится, что сутью проблемы является самое употребление и что миллионы потребителей, не обладающих зависимостью, являются «крайне заразными». Этот документ в равной степени (курсив автора) обвиняет «экспериментальное, нерегулярное, постоянное употребление и наркозависимость», но исключает стимуляторы и депрессанты, которые обогащают корпоративную Америку. Их история приведена в данной главе. Хотя риторика войны с наркотиками в конце ХХ века остается суровой, сама война не ведется по всему фронту. В конце концов, как сказал один американский президент, главным бизнесом американцев является бизнес.