Дневник

Я уже давно подумывал об этом: написать роман о будущем. И после долгих сомнений наконец решился! Должен, однако, признаться, что мой друг Франтишек заранее предостерегал меня. Он вытаращид на меня свои бесконечно синие глаза, глубоко сидящие под высоким лбом.

— Роман о будущем? — удивился он. — Значит, фантазия или утопия! Сейчас, когда надо решать миллионы актуальных вопросов, он собирается чтото выдумывать!

Я начал объяснять ему, что эта мысль уже давно засела у меня в голове и не дает мне покоя. И чем больше препятствий я встречу на своем пути, сказал я, тем с большей охотой я буду их преодолевать.

Франтишек пожал плечами.

— Ты пишешь только для себя. Напрасно потратишь время и энергию. А их можно было бы использовать гораздо благоразумнее.

Я пожалел, что открыл перед ним, как портсигар, свою душу. Франтишек несомненно, человек начитанный, знаток мировой литературы, в особенности советской. Он любит Горького и Чехова, прокрасно знает современных советских писателей.

В жарких спорах он просто неуязвим. Если бы он умел так же писать, как спорить, он стал бы завзятым критиком, страстным поборником социалистического реализма. Однако, изрекая замечательные мысли, Франтишек нередко не сознает, что эти мысли были уже до него кем-то высказаны или написаны.

Время от времени ему удается напечатать рецензию на им самим выбранную книгу. Раньше Франтишек преподавал в гимназии, потом по болезни ушел на пенсию. Он с гордостью заявляет: «Я старый учитель!» Франтишек снова начал отговаривать меня:

— Послушай совета опытного человека! Пока ты не начал, подумай об этом еще раз! Сейчас всех интересует человек, а ты вдруг хочешь отвернуться от него!

— Ты прав! — сказал я. — Актуальных вопросов очень много, но ведь столько писателей — хороших и очень хороших — хотят писать или уже написали о них! Что случится, если на одного писателя, пишущего о сегодняшнем дне, будет меньше? Ровным счетом ничего. Я мог вообще не писать. У меня сейчас такое состояние, что или совсем ничего, или роман о будущем. Пойми же, я говорю о коммунистическом будущем! О мире коммунизма! Кому-то же надо наконец взяться за это! Или ты советуешь мне не писать?

— Ты неправильно ставишь вопрос! — укоризненно ответил Франтишек. Хочешь заставить меня сказать тебе: брось писать. В то же время как я говорю тебе и всегда буду повторять, когда бы ты ни спросил меня: ничего не выдумывай и пиши в духе социалистического реализма! Ведь сам по себе социалистический реализм устремлен в будущее! Рабочий класс начал грандиозную стройку, которая уже принадлежит грядущим поколениям! Об этом ты и рассказывай! Вот о чем хотят читать люди, созидающие настоящее ради будущего! Вполне естественно, что каждый созидатель еще при жизни мечтает увидеть плоды своего труда, хочет насладиться и попользоваться ими! И ему нет дела, каким будет мир после его смерти.

— Ты говоришь, как заядлый холостяк, Франтишек! А я представляю себе такой особый случай…

— У тебя вечно все должно быть особенным! Приведи обыкновенный случай!

— У строителя пять человек детей — это обыкновенный случай?

— Я уже знаю, куда ты клонишь! — вспылил Франтишек и тут же разразился потоком слов, но я во что бы то ни стало должен был досказать свою мысль и поэтому не дал ему говорить.

— Существуют же отцы и матери, которые видят будущее глазами своих детей, даже самых маленьких, даже тех, которые недавно появились или еще только появятся на свет! Эти дети и есть будущие строители! Они вступят уже в следующее столетие, и их дети и дети их детей увидят мир, о котором я хочу писать! Вполне возможен и такой «особый» случай, что человек осмелится мечтать, может, и неразумно мечтать о том, как будет выглядеть жизнь на земле, когда его уже не будет. Человек имеет право на эту мечту, потому что он тоже закладывает фундамент будущего! И я хотел бы помочь ему мечтать, ничего больше, только помочь мечтать!.. Я хотел бы сказать ему: видишь, вот таким, наверное, будет мир, в котором будут жить твои потомки. Он будет прекрасен, поверь мне, — если и не так, как я его описываю, то все равно он будет прекрасен!

Но Франтишека нельзя было поколебать.

— А когда это будет? — начал он поддевать меня. — Через пятьдесят лет, или через сто, или через двести?

Вопрос меня озадачил.

— Да я, собственно, не знаю, — сказал я.

— А, вот видишь, — торжествовал Франтишек. Мир через пятьдесят лет. будет совсем непохож на мир через двести лет. Это же огромная разница! Можно выдумывать что угодно, но какой фундамент ты подведешь под свой вымысел, чтобы он хоть немного походил на действительность?

— Странно, никогда я над этим не задумывался, — сказал я. — Никогда не предполагал, что так уж важно установить, когда, точнее, в каком столетии, будет происходить действие романа. Для меня ясно одно: роман, посвященный будущему, должен быть написан в прошедшем времени, чтобы читатель поверил автору независимо от того, будет так на самом деле или нет. Если читатель поверит, грядущие события станут и для него далеким прошлым, потому что он вместе с автором будет смотреть на них из еще более далекого будущего…

— А труд? — ехидно спросил Франтишек, чтобы поддразнить меня.

— Различие между физическим и умственным трудом исчезнет, — объяснял я ему, — рабочий день сократится до шести, а потом и до пяти часов; думаю, что тебе это, как теоретику-марксисту, должно быть известно. Но я пойду еще дальше! Не пять, а четыре часа. Этого, возможно, окажется достаточным для людей будущего…

— Погоди! — Франтишек предостерегающе поднял указательный палец. — Как бы ты не влип! Если рабочие прочтут, что достаточно работать всего четыре часа в день, это может подорвать их трудовую дисциплину…

Я рассмеялся слишком откровенно, Франтишек почувствовал себя задетым.

— В конце концов, — пожал он плечами, — пиши что хочешь! Точность до одного столетия! Люди, вещи, события — все выдумано от первой буквы до последней! Никогда бы я не отправился в такие дали…

— А я все-таки отправлюсь…

— Ну, мое дело предостеречь тебя! А в общем ты прав! Поступай как знаешь…

Чтобы было ясно: я вовсе не собираюсь описывать фантастические тропики на звездах и выдумывать удивительные создания, живущие где-нибудь на Змееносце или в созвездии Белых карликов, существа, похожие на бабочек или на орхидеи, а может быть, на саламандр или летучих мышей. Нет, я далек от такого соблазна. Зачем выдумывать всевозможных животных? Достаточно сходить в большой аквариум, чтобы увидеть там такие существа, живущие на нашей планете, которые даже в тифозном бреду не могут померещиться.

Будет гораздо труднее, хотя и не менее интересно, остаться со своими героями дома, на Земле.

Я не намереваюсь поражать читателя и невероятными изобретениями изобразить некий рай машин и механизмов, которые будут ежеминутно служить человеку. Заполнить роман одними изобретателями и обслуживающим персоналом изобретений вместо живых людей — благодарю покорно! Этих изобретений тогда окажется столько, что они станут мешать людям и будут путаться у них под ногами!

Не изобретения будут служить человеку, а человек изобретениям! Эта сторона будущего меня как раз меньше всего привлекает!

Не хотелось бы также вместо людей создавать какие-то совершенные образцы красоты и добродетели, лишенные недостатков и страстей, не имеющие в жизни никаких проблем и наделенные чувствительными носиками, изнеженными язычками и эстетическими нервами, — словом, воплощение совершенства. Как скучно было бы жить на свете без переживаний, волнений и драм! Я представляю себе живого человека будущего, из мяса и костей, с алой кровью в жилах, которая будет течь, если я уколюсь, с нервами, которые будут передавать в мозг ощущение боли; дети через сто лет будут так же плакать; человек отдаленных столетий точно так же, как и теперь, сможет сломать себе ногу!

Разумеется, будут существовать электростанции — водяные, ветряные, солнечные, приливные, атомные, будут существовать разумные и мудрые машины, думающие за человека — только что не говорящие! Все металлы будут добываться в море; самые крупные рудники будут жидкими — я говорю об океанах. Глаза человека увидят вещи, которые сейчас еще для нас невидимы, уши услышат звуки, которых мы еще не слышим. Я представляю себе телевизор, передающий запахи. Будут существовать институты, регулирующие погоду — при помощи атомных взрывов будут создавать искусственные циклоны, будут… трудно сказать, что еще будет, но все эти чудеса техники — это лишь фон, только кулисы для сцены моего романа, это только приглушенная музыка — в центре внимания по-прежнему останется человек!

Совершенствование мира никогда не будет доведено до конца — его будут непрерывно строить, все с большим рвением, все с большей энергией… Каждый человек станет личностью! Правда, гораздо легче представить себе, каким человек не должен быть и каким он не будет, чем каким он будет, — достаточно взглянуть на устрашающий пример поведения многих людей, которым не место даже в нашей современности, не то что в будущем!

Далее. В романе о будущей эпохе не будут затронуты проблемы эгоизма, жажды власти и денег, не будет говориться о ревности, лжи и клевете, потому что исчезнут причины, порождающие эти пороки.

Далее. «Счастье» человека завтрашнего дня.

Счастье, вытекающее из прочных, товарищеских отношений людей будущего бесклассового общества.

Их борьба с последними остатками собственнического инстинкта. Их отношение к творческому труду, превратившемуся в страсть. Их героическая борьба с природой, эта первая и последняя, единственная и вечная, величественная борьба человека, властвующего над самим собой и вселенной.

Есть ли уже сегодня такие люди? Да, есть! Но кто из тех, кого я знаю, по своей духовной красоте и правдивости, свободолюбию и любви, не знающей зависти, достоин жить, скажем, лет через сто?

На земле живет много неизвестных героев, которвте, возможно, лучше и совершеннее тех людей, с которыми я встречался. Но я не знаю о них. И они об этом не знают. Они живут среди нас, как посланцы из царства Светлого Завтра…

Я поделился своими замыслами с Либушкой. Либушка — моя племянница. Ей восемнадцать лет, она не замужем, работает в научно-исследовательском институте топлива — хорошая девушка. В ней сохранилось какое-то детское уважение к знаменитым писателям, граничащее с обожанием. Она любит хорошие книги, и, должен, признать, вкус у нее неплохой! Часть ее уважения к писателям вообще распространяется и на меня. Я подозреваю, что она сама втихомолку пописывает — но в этом вопросе она крайне застенчива и от нее ничего нельзя добиться.

Я еще помню, как она приходила к нам маленькой девчуркой с выпуклым лобиком, зеленоватыми глазами и белокурыми волосиками, распущенными по плечам, как у ангелочка. Она показывала мне различные па, прыжки и реверансы, которым она училась в какой-то детской балетной школе. Я предсказывал тогда, что Либушка станет балериной, но май предсказания не сбылись! Хотя она до сих пор очень любит танцевать.

Я хорошо себя чувствую в ее присутствии — старики любят греться возле молодых. Молодые же не больно интересуются стариками — они напоминают им нечто, о чем им еще слишком рано думать!

— Дядя, что ты сейчас пишешь? — спрвсила меня вчера Либушка, придя к нам в гости.

С видом заговорщика я раскрыл перед ней свои замыслы.

— O-ой!

Глаза Либушки заблестели от восторга. Это меня обрадовало. Я только что хотел заинтересовать ее и, пожалуй, даже немного втянуть в игру. Я начал посвящать ее в свои планы, рассказал, как я себе все представляю, что я уже нашел и что еще только ищу. Либушка задала мне несколько уместных вопросов, очевидно, поняв, что мне нужно.

— Подумай об этом, Либушка, — говорю я ей, — у тебя бывают блестящие идеи! Помоги мне создать такого вот человека будущего-героя романа. Коечто мне уже приходило в голову, но мне все кажется, что это не то. Не могу придумать ничего путного…

— Давай карандаш, бумагу…

Я быстро дал ей все, что она просила. Либушка куда-то выбежала из моей комнаты и через несколько минут влетела обратно со страшным криком, размахивая перед моими глазами исписанным листом:

— Вот, получай, дядя, твоего человека будущего — вместе с фабулой!

— Покажи!

Либушка не доверила мне свой лист и начала сама читать своим приятным голосом с мягкими модуляциями, которым можно просто заслушаться.

Я был очарован. Мною овладело чувство сожаления, что не я сам сочинил это.

— Замечательно! — воскликнул я. — Превосходно! Это и требовалось! А ну, дай сюда!

Я выхватил бумагу из ее рук. Либушка хотела вырвать ее у меня обратно, но ничего не вышло.

И вдруг она вся как-то померкла и, стараясь не встречаться со мной взглядом, мигом исчезла.

Я остался один на один с ее произведением. Мне хотелось прочитать его еще раз, чтобы проверить, какое впечатление произведет оно на меня, но рассказ был написан так неразборчиво и небрежно, что я ничего не мог понять. Вот почему Либа заранее улетучилась! Я принялся разбирать ее руку и временами впадал в бешенство. Я проклинал ее «установившийся» почерк и, наверное, разорвал бы рассказ, если бы меня не сдерживало любопытство.

Больше всего меня огорчило, что Либа иногда была не в ладах с грамматикой. Эх, девка, девка, какой же у тебя аттестат зрелости!

Наконец я все разобрал и после соответствующей обработки переписал в дневник. И вот из всего этого хаоса родился ЧЕЛОВЕК. ПОДНЯВШИЙСЯ В ВОЗДУХ. Замечательный спортсмен, чемпион мира, человек исключительной силы воли, был тяжело ранен и навсегда вышел из строя, лишившись возможности участвовать в спортивных состязаниях. (Либа предоставила мне самому решать, по какому виду спорта он был чемпионом и какое ранение он получил.) Посвятив всю свою жизнь спорту, чемпион чувствует себя выбитым из колеи. Он пытается найти смысл жизни в чем-нибудь другом, но ничего не находит и впадает в полное отчаяние. И тогда к нему приходит молодежь, сотни юношей и девушек, которые раньше восхищались им и любили его, для которых он был недосягаемым идеалом. Теперь они все время находятся возле него, стараются как-нибудь помочь ему найти новый смысл жизни. Они разбивают лагерь в большом приморском парке у самого дома чемпиона и проводят с ним утренние и вечерние часы, читают ему, придумывают разные игры и развлечения, девушки поют и танцуют для него. По очереди они дежурят по ночам у его постели, чтобы рассеять его тоску, если случайно он проснется.

Чемпион тяжело переживает свое несчастье и его глубоко трогает безграничная любовь юношей и девушек. В нем пробуждаются новые, невиданные силы.

Но он не умеет выразить их в словах — таким уж он родился, что может проявить их только движениями своего тела. Он мечтает силой своей воли подняться высоко над землей и выразить в песне благодарность и любовь своим молодым друзьям.

Чемпион знает, если бы ему удалось подняться, он смог бы петь. Но он больше не в силах мастерски выполнять гимнастические упражнения. Видя, чго он не может жить для людей, чемпион просит, чтобы ему позволили хоть умереть за них. Пусть они пошлют его на далекую планету, откуда нет возврата, для того чтобы он оттуда передавал им сообщения.

Но юноши и девушки не желают лишиться чемпиона. Они хотят по крайней мере видеть его лицо, если уж нельзя восторгаться его изумительным спортивным мастерством. Однако в конце концов из любви к чемпиону они разрешают ему умереть за них. Пусть он последний раз поднимется так высоко, как только сможет.

Все знают, что он упадет и разобьется, но именно так ему и хочется кончить свою жизнь. Он стоит на высоких подмостках на Главной площади и прикрепляет крылья. Со всех концов земли на площадь стекается молодежь: с радостными песнями юноши и девушки приходят проститься с ним.

Он стоит высоко над бесконечными толпами, растроганный и счастливый, что жизнь его наполнилась содержанием. Звуки человеческих голосов приводят его все в большее волнение. Невероятным напряжением воли он преодолевает боль в искалеченном теле и поднимается над площадью под ликующие возгласы всех присутствующих. Он летит и поет, поет, а они протягивают к нему руки и идут за ним по прекрасной стране, зная, что, если они вернутся домой, сила их любви перестанет действовать и чемпион разобьется.

И так они все шли и шли, пока не обошли весь земной шар, а чемпион в это время исчез где-то в заоблачной выси. Может быть, он улетел в межзвездное пространство, чтобы петь там о человеческой любви.

Я читаю то, что написал вчера, и все зачеркиваю. Кто его знает, почему этот чемпион, поднявшийся в воздух, показался мне на первый взгляд таким замечательным! Теперь мне просто смешио!

Ведь это классический пример того, каким не должен быть рассказ из будущего и о будущем!

Вполне допускаю, можно было бы идти еще дальше в будущее и создать в своей фантазии таких вот и похожих на них людей, поднявшихся в воздух! Написать небольшую, но интересную книжку — я назвал бы ее, например, «Легенды о будущем». Но пока у меня нет никакого желания писать стихи в прозе. Сейчас я ищу сюжет для романа о настоящих людях, таких же живых, как и мы, вернее, как некоторые из нас, — эти первые жаворонки, возвещающие в песне о завтрашнем дне…

Не выдуманный фантастический герой, а живой человек! Разве среди нас нет людей, которых смело можно было бы причислить к гражданам грядущих столетий? Я не имею в виду их ум, образование и культурный уровень. Не умом, а сердцем они уже принадлежат будущему! Исходить из лучших, уже теперь проявляющихся качеств человека эпохи социализма! Он будет уметь любить и радоваться радости других, забудет о зависти, свободолюбие, гордость и любовь будут восприниматься им как однозначное понятие!

Именно к такому типу людей я присматриваюсь, подъпживая героев для своего романа. Они живут среди нас, мы ежедневно встречаем их. Они ничем не отличаются от всех остальных — и все-таки отличаются! Их надо искать и открывать, потому что именно они ничем не привлекают нашего внимания, кажутся незаметными и скромными, погруженными в свою работу, многие из них больше любят молчать, чем говорить. И у этих людей, несомненно, есть свои недостатки, пороки и дурные привычка, наше время отметило шрамами и царапинами их характеры. Но я уверен, что они моментально избавились бы от всех этих недостатков, если бы попали в другие условия…

Назову прямо, кого я имею в виду. Я знаком с товарищем Вотрубой. Это примерный гражданин и коммунист, хороший общественник, человек умный и справедливый. А благодаря его общительному характеру его просто нельзя не полюбить. Но стоит ему попасть в трактир, как он совершенно меняется! Особенно если в этом трактире играет гармонь! Когда товарищ Вотруба видит веселую компанию собутыльников, которая по какому-нибудь поводу или без всякого повода выпивает, поет и шумит, он просто не может устоять! Больше всего ему нравятся маленькие трактирчики, где посетители пьют за здоровье друг друга, потчуют друг друга рюмочками.

В новом обществе не будет места для любителей выпить! Никто не угостит и товарища Вотрубу, и он сам не сможет никому поднести стопку сливовицы или рома. Для проявления своего общительного характера и хорошего отношения к людям ему уже не понадобится алкоголь. А без этих «пятнышек» мой знакомый прекрасный человек, прототип героя, вполне подходящего для моего романа!

Сегодня вечером у нас была Либа. Первым делом она зашла ко мне в кабинет. Я знал, что она сегодня придет. Не дожидаясь приглашения, Либа подсела к моему столу. С любопытством и не совсем уверенно она взглянула на меня глазами цвета старого мха.

— Ну как, дядя?

Я знал, что огорчу ее, но ничего не мог поделать.

— Во-первых, Либушка, очень прошу тебя, в следующий раз пиши так, чтобы можно было после тебя прочитать. Если уж ты не уважаешь того, кому пишешь, то хоть пожалей его…

Либа, очевидно, ожидала моего замечания, потому что сразу же перебила меня:

— Дядя, но ты должен признать, что я написала рассказ молниеносно. А впрочем, если он тебе де нравится…

— Я говорю не о содержании, а о форме! Да ты сиди! Я не протестую против того, что ты систематически пропускаешь запятые. Но, Либушка, какое «и» надо писать в предложении «Девушки пели и танцевали для него»?

— Конечно, твердое,[1] - подскочила на месте Либа, — но, что бы там ни говорили, все равно это несправедливо! Почему женский род в грамматике так принижен, почему он должен подчиняться мужскому, даже если у него в предложении численное преимущество? «Только женщины и псы остались на базарной площади!» Даже псам отдают предпочтение перед женщинами, потому что они мужского рода!

— Но я же не виноват в этом, Либа, и вполне разделяю твое возмущение. Наверное, так вышло потому, что в составлении грамматики не принимала участие ни одна женщина.

— Напиши, что в будущем этого не будет…

— Да это пустяки…

— Значит, по орфографии пятерка.[2] А как содержание? — спросила Либа уже совершенно спокойным голосом.

— Блестящая идея! У тебя такая фантазия, девка! К сожалению, ее нельзя использовать! Твой Человек, поднявшийся в воздух, такой абстрактный, идеализированный, нереальный — в общем, это не человек! Возможно, это моя вина, я должен был точно сказать тебе, что мне нужно…

— Неважно! — мотнула Либа головой. — Мне он уже не нравится тоже…

— И все-таки ты не зря написала! Именно благодаря твоему чемпиону кое-что мне стало ясным.

И на том спасибо! Ты умеешь сочинять, придумывать фабулу, а это как раз мне и надо! Придумай еще какой-нибудь сюжет. Ты ими так и сыплешь…

— У меня сколько угодно идей, дядя, выбирай любую! Я придумаю тебе что-нибудь необыкновенное, но только и ты должен пообещать мне кое-что…

— А что?

— Что ты поговоришь с Ёзой!

— А что случилось? — удивился я.

Ёза уже два года ухаживает за Либушкой. Либа и меня с ним познакомила. Мне казалось, что у Ёзы серьезные намерения. Он понравился мне с первого взгляда. Ёзу, должно быть, все любят, такой уж он парень.

— Он прислушивается к твоему мнению, — сказала Либа.

— О чем же я должен поговорить с ним?

— Он опять бросил работу! Опять ищет новое место! Так же не может продолжаться до бесконечности!

Это меня удивило и огорчило. У Ёзы Ноймана столько хороших качеств, как могло случиться, что я не заметил самого главного? Его лицо светилось всегда неподдельной радостью, выражало пытливую любознательность и какое-то невыразимое счастье.

Когда он говорил с кем-нибудь, вся душа его как будто рвалась к человеку — он словно готов был отдать ему самого себя. «Возьми меня всего таким, каков я есть», — казалось, говорило его лицо. В нем не было ни капельки эгоцентрического самолюбования. Он так открыто и бесхитростно смотрел на тебя своими карими глазами и наговаривал о себе и на себя такое, о чем другой бы промолчал. Мне думалось, что временами он был даже излишне, даже слишком правдив. Однако, к его чести будь сказано, он и другим не боялся сказать правду в глаза. Теперь ему такое свойство, вероятно, мешает, но настанет время… настанет время, когда все люди будут так говорить, потому что отпадет необходимость лгать. Когда все будут равны между собой, как братья, незачем будет друг от друга скрывать чтото, притворяться, сплетничать, думать одно, а говорить другое.

Ёза страстно любил угощать папиросами. Он никогда не закуривал сам, не предложив сначала закурить собеседнику. Он носил с собой широкий портсигар и, не задумываясь, предлагал даже последнюю папиросу. При этом он никогда не забывал услужить и огоньком, для чего у него имелась зажигалка в виде маленького револьвера, никогда не дающего осечки.

— Какая хорошенькая вещичка, — похвалил я однажды его зажигалку, пробуя высечь искру, — сколько она стоила?

— Не помню уже. Вам она нравится? Оставьте ее себе! У меня дома есть еще одна…

Я быстро вернул ему зажигалку. Что это ему только взбрело в голову? В эту минуту Ёза был похож на ребенка, раздающего чужое. О его щедрости я уже знал от Либы. Ёза никогда не приходил к ней с пустыми руками, хоть маленький букетик, да принесет! Тщетно обвиняла его Либа в расточительности…

— Быть щедрым. — сказал я ей тогда, — радоваться радости других — это одно из качеств людей будущего…

— Не в этом дело! Это качество мне тоже нравится, — отрезала Либа, — у всех людей мне это нравится, а вот у ЁЗЫ — нет.

Зачем скрывать, Ёзу я как раз и выбрал себе в герои будущего! О нем я вспомнил в первую очередь, мысленно оценивая людей, которых я знал.

В нем я был совершенно уверен — он был моим неприкосновенным запасом на случай, если я не найду другого! Он так очаровал меня тогда!.. И вдруг…

Вот что рассказала о нем Либа: Ёза — единственный ребенок. Отец и мать работают, отец — в кузнечном цехе завода «Татра», зарабатывает большие деньги, мать — заведующей каким-то магазином. Ёза — очень способный юноша, но недисциплинированный. Либа говорит, что его испортила семья. Живет он без надзора, в достатке, ни в чем не нуждается. Он не знает цены деньгам, у него их всегда полно, но, когда они кончаются, он не чувствует в них необходимости. Платит он только бумажными деньгами, потому что ему лень считать мелочь. Отец, мать и бабушка тайком друг от друга заботятся о том, чтобы кошелек?зы никогда не был пустым. Мелочь звенит у ЁЗЫ во всех карманах, и он теряет ее, вынимая носовой платок. Просматривая его карманы, бабушка время от времени освобождает Ёзу от этого балласта. Она складывает монеты в колонки и расходует их на покупки.

Удивительно, что при всем этом Ёза вовсе не расточителен. Он даже скромен и нетребователен, не покупает себе сладости и не тратит деньги на кутежи, но, если он идет мимо книжного магазина и его внимание привлечет какая-нибудь книга, он, пи минуты не раздумывая, входит в магазин и покупает эту книгу. А если даст ее кому-нибудь почитать, можно считать, что он ее подарил. Никогда не попросит обратно.

И еще одна интересная подробность. Еза учился на рабфаке. Он даже попал в высшее учебное заведение, но выдержал там ровно год. Вместо учебы он начал кропать стихи. То было время лихорадочных поисков и выращивания молодых, начинающих талантов. Ёза поверил, что и он принадлежит к таким молодым поэтам, и появился в Добржише.[3]

После блестящего успеха, которым он наслаждался ровно месяц, он вернулся прямо на завод. С тех пор Ёза сменил несколько мест работы, на одном он удержался целых полгода — это был рекордный срок!

Только позже я узнал от Либы, что добржишский период пестования поэтического дарования Ёзы оставил след в виде тоненькой книжечки стихов под названием «Сегодня и завтра». Мне хотелось посмотреть на Ёзу через спектр его стихов, признаюсь, меня заинтриговало его «завтра», но книги я не достал — она исчезла с полок.

Один раз я встретил Ёзу в парке вместе с Либой.

На Ёзе была коричневая спортивная куртка с застежкой-молнией. Он высокий и стройный, как девушка; не удивительно, что Либа к нему неравнодушна; он носит длинные волосы, подобно большинству молодых людей нашего времени. Я попросил дать мне почитать его книгу стихов, которую я нигде не могу достать.

— Нет ее у меня! А если бы и была, я не дал бы! — отрубил он.

— Почему? — удивился я.

— Потому что это все чушь!

— Неправда! — Либа с жаром принялась защищать Ёзу от него же самого. Стихи всем понравились, только со второй книжкой он засыпался…

— Ага! А третья? Решающая?

— Третьей не было, — объяснила мне Либа. — Вместо того чтобы бороться, он спасовал…

— Я обязательно хочу прочитать ваши стихи! — воскликнул я, еще более заинтересовавшись. — Ёза, вы должны достать их для меня! Хотя бы первую книгу…

— Вот вам…

И Ёза показал мне длинный нос, откровенно издеваясь надо мной. Возмущенный, я посмотрел на Либу. Она только плечами пожала. Я ничего не понимал. Эта неожиданная перемена в поведении ЁЗЫ так не вязалась с его всегдашней чрезмерной услужливостью. Такая мальчишеская выходка является, собственно, проявлением крайнего эгоизма, но в данном случае получилось так, что Ёза отказался от помощи, которую я ему предлагал. Ведь я хотел прочитать его книжку с самыми лучшими намерениями! Я знал, что и самый плохой поэт дрожит над своим произведением и готов в любую минуту проливать кровь за него, а уж если ему посчастливится взойти на Парнас, то его оттуда и палкой не выгонишь. Но сдаться так спокойно и безболезненно, как Еза, признаться, что ты не поэт и посему перестать писать, — нет, тут кроется что-то иное.

Но, с другой стороны, флагеллантская правдивость ЁЗЫ говорила в его пользу.

— Не ломай себе над этим голову, дядя! Сколько я убеждала его — во второй книжке тоже были неплохие стихи, но у него такая башка… — Либа сжала руку в кулак и начала колотить Ёзу по голове.

Чтобы спровоцировать Ёзу, я пошел на хитрость.

— Да я знаю, — сказал я, — поэт рассердился, что его не встретили с почестями, не пали сразу перед ним ниц…

— Ничего подобного! — ответил Ёза очень спокойно, ничуть не обидевшись. — Просто нет этого во мне! Я что-то изображал, занимался очковтирательством, мне ведь это лучше известно! Согласны? И вообще оставьте меня в покое…

Он презрительно отвернулся от меня, а я еще больше загорелся.

— Слушай, Либа, у тебя, наверное, есть эта его книга «Сегодня и завтра» с красивым автографом на память?

Либа замотала головой.

— Нет. Была, но уже нет. Она пропала из моей библиотеки.

Показав подбородком в сторону Ёзы, Либа намекнула, куда, очевидно, исчезла книга и кто заметает за собой следы.

— И все-таки я ее прочту, — закончил я разговор.

Я охотно пообещал Либушке, что поговорку с Ёзой по душам. Я был уверен, что достаточно будет одного дружеского слова — и все станет ясным, сомнения рассеются, как весенний туман. Мне и самому интересно было узнать это второе лицо моего предполагаемого героя, прекрасное лицо, отмеченное таким шрамом.

Ёза, конечно, и не подозревал о настоящей причине нашей встречи. Все вышло очень просто.

Я явился вместо Либы на свидание, сказал, что у Либы бронхит, чтобы Ёза напрасно не ждчл, и пригласил его поужинать со мной. Ёза ответил, что он уже ужинал, но принимает мое приглашение с тем условием, что мы не будем говорить о его стихах.

Мы зашли в винный погребок.

В разговоре Я основательно прощупал Ёзу и снова убедился, что этот человек не способен говорить неправду. Я начал осторожно расспрашивать его о работе. Где он работает теперь? Ёза ответил, что в данный момент он ничем не занят. Он откровенно признался мне, что то и дело переходит с одного места на другое. По его словам, он самым искренним образом хочет работать, начинает всегда с огромным воодушевлением, но вскоре ему все надоедает. Работа набивает оскомину, а притворяться, изображать, что она ему нравится, он не умеет. Ёза понимает тех людей, которые трудятся ради заработка, но этого стимула у него как раз нет. Он пробовал заниматься и умственным и физическим трудом, корпел над бумагами, работал на заводе рабочим, побывал на сельскохозяйственных работах в деревне, но результат был всегда один и тот же.

В конце концов ему начинало казаться, что он работает зря.

Я просто поразился таким рассуждениям молодого человека и наконец не выдержал: — И вам не скучно вести такой образ жизни?

Мне хотелось сказать «такую праздную жизнь», но я решил не восстанавливать с самого начала Ёзу против себя.

— Мне не бывает скучно, — резонно ответил он. — Зато я никогда не притворяюсь. Люди работают, кроме всего прочего, для того, чтобы не думать, ищут забвения в работе. А иные просто делают вид, что заняты чем-то очень важным. Обманывают сами себя и скучают…

— А откуда вы берете средства для существования? — начал я атаковать Ёзу с другого конца, чтобы припереть его к стенке. — Кто вас кормит? Папа? Или мама?

— Родители обедают в заводской столовой, — ответил Ёза, как будто не поняв моего вопроса. — Дома мне готовит бабушка.

— Вот как… А если бы она вам не готовила?..

— То умерла бы от скуки! Весь смысл ее жизни состоит теперь только в том, чтобы готовить, заботиться о ком-нибудь, смотреть за платьем.

«Вот как извернулся, змееныш! — подумал я. — И все-таки я тебя поймаю!»

— А кто дает вашей бабушке деньги на продукты?

— И это я уже пробовал. Я предложил ей деньги, которые заработал. Она отказалась. Даже обиделась. Вы не знаете мою бабушку!

— Так, значит, вам потому не хочется работать, что у вас хорошая и неразумная бабушка?

— Здорово вы за меня принялись, — неожиданно сказал Ёза с сокрушенным видом. — Ну что ж, продолжайте! У вас есть на это право! Убедите меня! Ваша правда, но я не в силах заставить себя…

И я по своей наивности начал убеждать Ёзу, что труд — дело чести, дело славы и дело доблести, что весь мир построен работниками физического и умственного труда.

Чтобы создать у Ёзы стимул к работе, я приподнял перед ним завесу и начал рассказывать о труде в будущем. Что физического труда будет очень мало, он будет таким желанным для всех и, чем меньше его будет, тем больше будут его ценить.

Слова «труд» и «радость», «труд» и «игра», «труд» и «счастье» станут для грядущих поколений синонимами! Подобным образом я разглагольствовал — довольно долго, не подозревая, что лью воду на его же мельницу. Если будет мало работы, заявил Ёза, то он с удовольствием откажется от нее в пользу тех, кто не может жить без работы.

— Они будут счастливы, — сказал Ёза, — что смогут вкалывать и за нас, за тех, кто освободится от труда!

Вот в каком свете предстал наконец передо мной герой моего романа, этот «до мозга костей новый человек»! Оказывается, и его щедрость, которая так подкупала меня, не имеет ничего общего с щедростью людей будущего! Чужое добро нетрудно раздавать, это каждый сумеет! Что же наконец осталось от моего представления о нем?

Ёжко, Ёжко…

Блестит со всех сторон, с виду хрустальная ваза… Да, ваза, но только треснувшая…

Пропади он пропадом, этот Ёжко!.. Сейчас у меня па примете другой герой…

Иногда я встречаю замечательного старичка.

Кто знает, сколько ему лет. Выглядит он очень старым, как будто ему по крайней мере лет сто. Но как он привлекателен, величествен и трогателен в своей старости! У старичка розовое лицо без морщин, голубые глаза. Мягкие белые волосы похожи на только что выпавший снег; он не горбится, время от времени расправляет плечи, из чего можно заключить, что он до сих пор мучает свое тело гимнастическими упражнениями.

Чем же он красив в своей старости, в чем секрет его старческой красоты, заставляющей прохожих оборачиваться? Глядя на него, никак нельзя допустить мысли об упадке сил, об одряхлении или постепенном умирании тела. Скорее можно предположить обратное, что перед такой старостью открываются новые возможности и с годами она становится только еще более величественной, уважаемой и ценимой, подобно старой скрипке.

Старичок совершает свой моцион ежедневно, даже в сильный мороз, когда холод пронизывает все тело и снег хрустит под ногами. Он носит черную шубу городского покроя с воротником из меха какого-то редкого зверя с длинным блестящим ворсом. Воротник уже довольно сильно потерся, материя возле пуговиц лоснится от вечного застегивания и расстегивания, но все это ничуть не принижает величавости его облика. Мой старичок кажется мне привлекательным и изящным, как драгоценный антикварный уникум.

Я не знаком с ним, не знаю, что он из себя представляет, но, вероятно, он именно так и выглядел бы, если бы жил в далеком будущем, скажем, в городе Гармонии, достигнув двухсотлетнего возраста… Где-то я читал, что сокровенной мечтой человечества является достижение бессмертия.

Бессмертный человек якобы не будет размножаться и будет находиться в состоянии вечного блаженства. Сейчас нам это еще кажется неосуществимым, но, когда эта мечта осуществится, человек станет богом. Сейчас нам трудно даже представить себе это, потому что мысль о смерти слишком глубоко запечатлелась в нашем cознании и мы не можем освободиться от нее.

Все это, конечно, чепуха!

Здравый смысл подсказывает мне, что мечтать о бессмертии человеческого индивидуума как о каком-то абсолютном идеале всего человечества просто нелепо и безумно. Вся вселенная подчиняется закону вечного возникновения и уничтожения, не только человек, но и звезды рождаются и умирают, и это так естественно! Не стоит больше говорить об этом.

А что случилось бы, господа мечтатели о бессмертии, с вашим бессмертным человеком, если бы он случайно утонул или упал и сломал себе шею?

Смотрите, чтобы не получилось с ним так же, как с тем куманьком в сказке! Куманек засадил смерть в мешок и тем самым нарушил весь ход жизни на земле…

Я шел по Пржикопе[4] и по своему обыкновению всматривался в лица прохожих. Это гораздо интереснее, чем разглядывать витрины.

В окна я смотрю, только проходя мимо кафе, потому что там возле окон сидят люди. Каждое лицо само по себе является чем-то своеобразным, замечательным, неповторимым, и по нему можно кое-что прочесть, хотя бы только одно словечко. Иногда я даже возвращаюсь, чтобы еще раз взглянуть на особенно заинтересовавшее и поразившее меня лицо, а потом — прощай навсегда!..

И вот однажды в окне кафе «Саварин» я увидел моего старичка! Он сидел за столиком и, очевиднo только что прочитав «Руде право», отложил ее на другой конец стола. Затем он положил на газету свои очки в широкой костяной оправе и принялся тереть ладонями глаза, как это делают старые люди.

Стул напротив старичка был свободен.

Не раздумывая долго, я открыл дверь. Меня сразу же обдало атмосферой кафе — шум, табачный дым, теплый запах крепкого кофе. Я быстро разделся и поспешил к окну. Попросив у старичка разрешения, я сел за его столик. Мне страшно хотелось спросить его о чем-нибудь, но о чем, собственно, я и сам не знал. Просто мне нужно было поговорить с ним.

Ясно было одно: если я искал среди своих современников человека, который подходил бы для моих замыслов, то я нашел его в моем старичке, красивом, закаленном, стройном и розоволицем. Я знаю, что я с ним сделаю. Теперь я уже знаю!

Однако едва я уселся напротив старичка, как он поднялся. Я не предполагал, что он уже расплатился. Старичок молча поклонился мне, что еще больше усилило мою симпатию к нему, а вместе с тем и сожаление, что он уже уходит. Я взял газету, чтобы освободить место на столике, и в этот момент что-то, звякнув, упало на пол. Я нагнулся — это были его очки!

— Алло, алло! — закричал я ему вслед. — Ваши очки!

Он вернулся, взял очки, еще раз молча поклонился мне, губы его слегка задрожали, и — возможно, мне это только показалось — он даже покраснел!

Но, конечно, мне только показалось — ведь у него всегда было розовое лицо. Но почему задрожали его губы? Он как бы не находил слов, чтобы выразить свою благодарность. Вслед за тем он отвернулся, не Дав мне времени сообразить, что я должен ему сказать, чтобы завязать знакомство.

А потом я следил за ним глазами, как он выходит из гардероба в своем меховом пальто, держа в руках тросточку, прямой и сосредоточенный, и идет медленно и величаво, как бы направляясь в будущее, и за ним гаснут огни…

Я сгорал от любопытства. Мне хотелось вскочить и побежать за ним. Впрочем, нет! Пожалуй, так будет даже лучше! Я перенесу его в будущее таким, каким его вижу. Кто знает, может быть, уже первые его слова принесли бы мне разочарование! А вдруг он эгоист и плутишка или позер? А может, дома это тяжелый и сварливый человек. Нет, нет, ничто не должно портить моего старичка!

Именно так мог бы выглядеть гражданин будущего, когда ему будет, скажем, сто девяносто лет!

Мастер долголетия — так мог бы называться этот рассказ! Старый Матоуш и его потомство!

Загрузка...