В тупике

Глава 7

Он спустился в салон, чтобы навести там порядок, и машинально присел на краешек койки, на которой ночью спала сиделка. Подушка была еще примята ее головой, и Владимир ясно представил себе темные волосы мадмуазель Бланш на фоне белой наволочки и ее лицо, сохранившее даже во сне суровое выражение.

Он открыл иллюминатор, чтобы освежить затхлый воздух салона. Потом вздохнул, встал, сложил простыню и одеяло, но его не оставляла мысль, что чуть раньше девушка одевалась здесь.

Мысль об Элен, спавшей в своей каюте, волновала его, а простыни мадмуазель Бланш вызывали в нем смутное отвращение. Но почему?

Владимир чувствовал себя усталым. Он еще не успел побриться, и щетина на лице его сильно отросла.

Он снова уселся, посмотрел по сторонам, стараясь догадаться, почему вчера вечером Элен, всегда отлично владевшая собой, дошла до того, что всхлипывала и стонала на глазах у этой чужой женщины. Шаги за дверью заставили его вздрогнуть. Дверь открылась, Элен взглянула на него и отшатнулась.

— Вы здесь! — воскликнула она.

Элен, вероятно, решила, что в салоне находится сиделка, так как пришла туда в ночной рубашке, даже не пригладив волосы. На минуту она вернулась к себе в каюту и вышла оттуда уже наспех причесанной и в халате.

Владимир впервые видел ее такой, и ему казалось, что вокруг нее еще витают ночные запахи.

Подобно своей матери, подобно Жожо, подобно Эдне, она сунула босые ноги в шлепанцы и, открыв стенной шкаф, достала оттуда бутылку минеральной воды.

— Что вы здесь делаете? — спросила она наконец усталым голосом — Прибрал в салоне.

— Мадмуазель Бланш давно ушла?

— Еще часу не прошло.

— Спасибо.

Этим «спасибо» она его выпроваживала. Поглядывала на люк, ясно давая понять, что хочет остаться одна. Но Владимир, будто не понимая намека, не двигался с места и не сводил глаз с бутылки и стакана. Ему чудилось, что на столе лежит колода карт. И с одной стороны сидит Элен, с другой — Блини.

«Вот этот и вон тот…».

Он украдкой рассматривал девушку, ее потемневшие веки, усталые глаза.

— Я же просила вас уйти, — произнесла она со своей обычной холодностью.

На этот раз он встал, вышел на палубу, сел на бортовой поручень, но ход мыслей его не прерывался. Собственно говоря, это были не мысли, а скорее какие-то ощущения, которые он пытался связать друг с другом. В то же время он то и дело оборачивался, смотрел, уж не подглядывает ли за ним Блини?

Какой нынче день? Вторник. День, когда приезжает муж Жанны. Сейчас Владимир увидит его на вилле, в белом костюме и панаме; он скуп на жесты и на слова, будто точно знает, какое количество их осталось ему потратить.

Он позавтракает и уедет в Ниццу, где, как обычно, выйдет на прогулку, перед тем как засесть в клубе за чтение газет.

А Владимиру предстоит в который раз терпеть очередные Жаннины капризы!

Он чувствовал себя усталым, физически и душевно. Смотрел на люк и думал: пора идти одеваться, а сил на это нет.

Теперь ему стало ясно: все, чем он занимался прежде, в счет не шло. Против собственной воли, он стал здесь в какой-то степени слугой. Да, ему случалось подыгрывать Жанне Папелье, но ведь жить-то надо было! Да, он играл роль любовника, но ведь это было единственным способом внедриться в этот дом…

И пил он по всем этим причинам, чтобы забыться и не осознавать свое положение.

Одно только шло в счет, одно только никогда ему не простится — Блини.

Теперь он даже не мог найти четкого ответа на вопрос зачем он это сделал? Он все смотрел на люк затуманившимися глазами Ему хотелось поговорить с Блини по-русски Ему казалось, что он слышит его громкий ребяческий смех…

— Владимир!

Он вздрогнул, поглощенный этими мыслями до такой степени, что огляделся по сторонам и только тогда увидел, что Элен выглянула из салонного люка. Ее бледность поразила его В салоне он этого почти не заметил, но на ярком солнце его ужаснуло ее измученное лицо.

— Прошу вас, спуститесь на минуту. Он пошел вниз вслед за ней. Она стояла перед ним, а он не решался сесть.

— Садитесь!

— Но…

— А я говорю — садитесь, — нетерпеливо сказала она. — Я не могу разговаривать с вами, когда вы стоите.

Это было так непохоже на ее обычную манеру разговаривать. Рука ее теребила платочек.

— Вы деньги любите? — спросила она вдруг, не глядя на него.

Владимир даже не улыбнулся. Это было так неожиданно! Он был не только равнодушен к деньгам, у него вообще отсутствовало чувство собственности, до такой степени, что он даже часов не носил. Дважды покупал и оба раза оставлял в бистро, когда нечем было платить за выпивку.

— Постарайтесь понять меня… — продолжала Элен, повернувшись к нему, — в лице ее не было ни кровинки. — Вы мне нужны! Закройте люк…

Он закрыл, да так и остался стоять..

— Садитесь!

Это была совсем не та Элен. В какое-то мгновение ему показалось, что она потеряла рассудок и этим-то можно объяснить слова сиделки. Она говорила отрывистыми фразами, то не находя слов, то вдруг выпаливая их с головокружительной быстротой.

— Когда все будет позади, я дам вам денег и вы уедете У меня есть немного собственных денег. Наследство от отца.

И все-таки она оттягивала решающий разговор. Налила себе воды и тут же забыла, не выпила.

— Вы мужчина… Вам легче все это предпринять… Мадмуазель Бланш отказалась…

Кто-то завел свой лодочный мотор, раздались выхлопы, потом их сменило ровное урчание.

— Так вот, Владимир… Вы должны найти врача, который бы согласился…

Владимир встал, не в силах произнести ни единого слова. Она сухо добавила, таким голосом, будто бросила ему в лицо ругательство:

— Я беременна! Поняли наконец?

Он стоял неподвижно, оцепенев. Выражение лица его было, по-видимому, таким странным, что Элен усмехнулась:

— Вы удивлены?

О, не из дружеских чувств обратилась она к нему! Ее признание вовсе не говорит о доверии, совсем напротив! Она презирает его. Вот почему она прежде всего упомянула о деньгах. Кого она меньше всего может стыдиться? Разумеется, человека, который всегда находится в самом постыдном положении.

Он был уверен, что она думает именно так.

— Понимаете, что мне от вас нужно? Этот ребенок не должен родиться! Скорее уж я сама умру, покончу с собой и с ним. Я знаю, что есть акушерки, которые за это берутся. Разузнайте. Сделайте все возможное…

Она не плакала, но казалось, она вот-вот рухнет на пол с размаху. Чтобы поддержать в себе силы, она ходила и ходила вокруг стола, а Владимир не сводил с нее глаз.

— Поняли? — повторила она, выведенная из себя его молчанием. — Почему вы молчите?

— Мадмуазель… — пробормотал он.

— Что «мадмуазель»? Комедию хотите ломать? Нет! Он задыхался. Глядя на стол, он словно видел опять на нем колоду карт, слышал смех Блини.

— Вы сделаете то, о чем я прошу? Говорить об этом, разумеется, ни с кем не следует. Впрочем, это и в ваших интересах, не только в моих. Вот, возьмите!

Она заранее приготовила деньги! Вынула из ящика пять купюр по тысяче франков и протянула ему.

— На первые расходы…

Внезапно Владимир оперся локтями о стол, спрятал лицо в ладони и заплакал. Никогда, никогда в жизни он не чувствовал себя таким несчастным. Ему казалось, что он достиг последнего предела человеческого страдания. Он не осмеливался взглянуть на девушку, а она, потеряв терпение, бросила ему как приказ:

— Успокойтесь, пожалуйста! Ненавижу такие сцены… Он бы и рад был повиноваться, но не мог справиться со слезами и шепотом приговаривал по-русски что-то непонятное Элен.

— Вы слушаете, Владимир?

Наконец он смог вытереть глаза и отнять руки от опухшего лица. Пробормотал, глядя в сторону:

— Это Блини?

— Да, ваш дружок! — ответила она с ненавистью. — Сможете потом с ним встретиться и сказать ему…

Он вышел, не взяв денег, не ответив ни слова. Он вышел, потому что был не в силах там оставаться.

— Владимир!

— Да…

— Могу я на вас рассчитывать? Слушайте хорошенько, это ведь не блеф. Если вы в ближайшие дни не поможете мне, меня найдут в порту, на дне…

— Да, — повторил он, сам не зная что говорит.

— Вы сделаете все, что нужно?

Он все-таки взял деньги, машинально сунул их в карман своих полотняных брюк. Выйдя наверх, он был поражен солнечным светом и оживлением на пляже.

— Вы были здесь? — раздался чей-то голос. Он круто повернулся и увидел возле себя Эдну, в пляжной пижаме и открытых сандалиях, сквозь которые блестели накрашенные ногти.

— Вы не прокатите меня на моторке, Владимир?

— Нет!

— Что это с вами? Да вы, никак, плачете?

— Нет! — в ярости крикнул он.

Он спустился в кубрик, закрыл люк у себя над головой и оказался в полумраке.

Значит, Блини… Он разорвал в клочья подвернувшуюся под руку майку, бросился на койку и снова заплакал, сам с собой говоря на родном языке… Вдруг он нащупал в кармане что-то твердое — это были купюры!

А он-то ведь ни о чем не догадывался! Уходил, оставлял их в салоне за карточной игрой, за ребяческой стряпней! По вечерам, возвращаясь, он видел Блини на койке, и ему и в голову не приходило, что немного раньше…

— Капитан! Эй, капитан!

На этот раз это был Тони, ему надо было знать, понадобится ли моторка. Владимир вышел на палубу, глаза его были красными от слез; Эдна сидела на крыше рубки.

— Что с ней творится? — спросила шведка, показывая на салон. — Захлопнула дверь у меня перед носом, кричит, что никого не хочет видеть. Идете на виллу, Владимир?

Он сам не знал. Пошел переодеться, но бриться не стал. Да, он пойдет на виллу! А вот что он там делать будет — сам не знал. Когда он ступил на сходни, люк салона опять открылся.

— Владимир!

Он бросился туда. Элен так с утра и не переоделась, лицо ее было все таким же измученным и неподвижным.

— Так я могу на вас рассчитывать? Он кивнул, чтобы успокоить ее. Но сам ничего еще не знал, еще не задался этим вопросом.

— Хорошо! Если вы не сдержите слова, я всегда успею…

Эдна ждала его на набережной, возле машины. Лили улыбалась ему с террасы кафе Полита, и улыбка эта была ему отвратительна.

— Вы здорово напились вчера вечером? — спросила Эдна, внимательно глядя на него.

— Может быть.

— Смотрите, заболеете от этого в один прекрасный день — что тогда? Вы никогда не болели?

— Нет!

Машина мчалась. Дезирэ вел ее, равнодушно повернувшись к ним спиной.

— А мне когда-то делали операцию аппендицита… Он злобно посмотрел на нее. Зачем она говорит об операциях, в то время как…

— Это был лучший хирург в Стокгольме, и все-таки я чудом осталась жива!

Как он ее ненавидел! Ненавидел машину, Дезирэ, виллу, куда они ехали! Ему казалось, что вот сейчас он набросится на Жанну Папелье, лежащую на кушетке, встряхнет ее, закричит; «И вам не стыдно? Вот что случилось по вашей вине!» Солнечные лучи чуть ли не отвесно падали в сад, который расцвел как никогда прежде, садовник подкладывал на клумбы чернозем, привезенный на тачке. В прихожей Владимир заметил трость г-на Папелье в подставке для зонтиков.

Он поднялся наверх. Кушетка Жанны стояла на террасе второго этажа, муж ее, в летнем шелковом костюме, сидел рядом с ней.

— В чем дело, Владимир? — спросила Жанна, едва завидев его.

— Ни в чем!

Она внимательно посмотрела на него, а муж только кивнул ему.

— Ты что-то скрываешь. Что случилось?

— Уверяю вас…

— Врешь еще хуже, чем Блини. Ладно, сейчас все расскажешь. Вели мадмуазель Бланш подать мне сюда шампанского.

Сиделку он еще не видел. Застал ее в ванной комнате.

Она с любопытством уставилась на его опухшее лицо и затуманенные глаза.

— Что с вами такое?

— Ничего! Мадам хочет шампанского.

Ему нужно остановиться, вот и все! Сесть, все равно где. Не шевелиться. Не думать. Он был не в силах вернуться на террасу, не в силах спуститься вниз к Эдне, не в силах пройти на яхту или запереться у Полита, чтобы напиться там у стойки.

Как он ненавидел их всех! Все, что так или иначе исходило от Жанны Папелье. Ее голос доносился до спальни. Она говорила мужу: «…а потом мне надо будет провести недели две в Париже… Владимир!»

Он подошел.

— Ты велел подать шампанское? Потом она пояснила им обоим:

— По-моему, она хорошая сиделка, но упряма как мул. Вначале под тем предлогом, будто она за мной ухаживает, а не прислуживает, Бланш отказала мне в выпивке и вызывала для этого горничную…

— У вас есть какие-нибудь известия о вашем приятеле? — спросил г-н Папелье, отдавая долг вежливости.

Он всегда был чрезвычайно любезен со всеми, но любезность эта была приторной и безликой.

— Оставь Владимира в покое! Не знаю, что на него сегодня нашло, но в конце концов узнаю. Моя дочь на яхте?

— Да.

Ну и разжирела эта Жанна Папелье! Особенно толстой и коротконогой выглядела она на этой кушетке, в глаза бросались все ее три подбородка, нависшие один над другим. Горничная внесла поднос с шампанским.

— Хотите?

Нет. Оба отказались, оба чего-то ждали, как все, кто имел с ней дело. Она сама не знала, что делать, о чем говорить. У ее ног расстилался сад, беспорядочная мешанина цветов, пальм, зонтичных сосен. А еще ниже, в просвете, виднелось море, гладкое, как металлический лист.

Но Владимир смотрел не на эту картину, а на женщину, которая пила, приподнявшись на локте, и снова чувствовал со всей ясностью, как ненависть к ней охватывает все его существо.

— Куда ты идешь?

— Никуда! — ответил он, не оборачиваясь.

И он действительно никуда не пошел! Он просто бродил по каннским улицам, заходил в бары, где его никто не знал, потом увидел вокзал, и ему захотелось выйти на платформу, словно этим он мог закрепить на своей сетчатке ту скамейку, где Блини сидел и ждал.

Как раз сюда по субботам приезжала машина за новым женихом Эдны. Он привозил конфеты. Он выходил на перрон, дрожа от волнения. В воскресенье вечером он уезжал, взяв с нее обещание думать о нем каждый вечер перед сном, пусть даже только десять минут.

— Кретин несчастный! — проворчал Владимир.

Что он рассказывает матери, вернувшись домой? Что Эдна — самая умная девушка на свете? Что она удивительная, ни на кого не похожая? Надо видеть, как Жанна Папелье смотрит на него своими глазищами, когда он ухаживает за этой шведкой! Ей даже не смешно. Она как будто говорит про себя: «Подумать только, вот глупое животное-то!» И такое наивное вдобавок. Исполненное жажды жизни. Исполненное стремления к счастью. Подъезжая к вокзалу, бедняга жених уже втягивал в себя воздух, прикрыв глаза. «Я вдыхаю запах всех цветов этого рая!» — шептал он.

О, как теперь ненавидел ее Владимир! Ее, да, ее, Жанну Папелье. Потому что все вокруг, все это — она! Он не мог яснее выразить свою мысль, но ему казалось, что она пачкает все, к чему прикасается.

Вот, например, когда они с Блини нанялись к ней на работу… До этого они годами бедствовали… Нередко голодали…

И вдруг их пригласили в земной рай, где жизнь протекала среди всяческого изобилия.

«Мой хорошенький кораблик…».

И Блини ласкал яхту, точно так же, как жених Эдны вдыхал ароматы Лазурного берега. Он ее чистил, он ее драил, он ее красил, будто так уж важно, чисто или грязно на «Электре»!

Целые дни он на это тратил… Ночью, бывало, вставал, в бурю, шел проверить швартовы! Гонял прочь мальчишек, чтобы не запачкали палубу, прыгая с борта в море!

А разве сам он, Владимир, не был в свое время таким же?

Она все изгадила, все загубила. И теперь, понурив голову, он бесцельно брел по берегу, не думая, куда идет.

Бедная Элен! Она-то еще во что-то верит! Она валялась в ногах у этой сиделки! Она заставила себя бросить в лицо Владимиру признание в своем бесчестье! Бесчестье! Да вспомнит ли она об этом через несколько лет? Когда станет другой, такой, как мать…

Он шел по пляжу через толпу, но никого не видел. Одна только мысль, нет, вернее, дыхание мысли, мало-помалу проникала в него.

Может быть, еще не поздно вырваться отсюда? Он встретится с Блини. Не может не встретиться. И они вдвоем снова начнут свою бродячую жизнь, будто и не было никогда никакой «Электры», никакой Жанны Папелье.

Возможно, ни шампанского, ни виски пить им уже не придется, но по утрам, в воскресенье, они будут гулять по городу, все равно по какому, потолкутся на рынке среди других покупателей, остановятся в нерешительности перед кинотеатром…

А в комнате у них на столе будет стоять старый граммофон, который они когда-то купили на свои первые сбережения, Его охватило нетерпение, от которого что-то сжималось в груди. Уехать бы сейчас, немедленно, в Тулой, разыскать там Блини…

Будто Блини так и ждет его в Тулоне. Ну и пусть! Он нападет на его след. Он не станет хитрить и лгать ему. Просто скажет, отведя взгляд: «Я завидовал тебе, понял? Ты жил день за днем в этой грязи и не испачкался… Доказательство тому — молодая девушка, которая смотрела на меня с презрением, даже с отвращением, а к тебе сразу пошла навстречу, узнав в тебе — самое себя…»

Он вздрогнул, на миг ему почудилось, что он бредит, — перед ним была яхта, и на палубе в шезлонге сидела Элен в своей обычной позе, с книгой на коленях.

Как будто ничего не произошло, как будто она не унижалась перед сиделкой, как будто не давала Владимиру этого страшного поручения…

Он поднялся по сходням. Она услышала его шаги и тихо спросила, не повернувшись к нему:

— Ну что?

— Ничего.

— Вы не занимались тем, что я вам поручила?

— Пока что нет…

И тут же солгал, чтобы не порвать эту связь, установившуюся между ними:

— Я навел кой-какие справки…

— Это ведь, должно быть, вовсе не трудно! — возразила она.

Звучали ли в ее голосе горечь, отчаяние? Me открылся ли перед ней какой-то совсем новый мир?

— Хотите, я принесу вам что-нибудь поесть? Ему так хотелось сходить для нее на рынок с продуктовой сеткой, как это делал Блини.

— Я уже все купила.

— Значит, вам ничего не нужно?

— Спасибо, ничего.

Она читала или делала вид, что читает. Признание, сделанное ею утром, ничуть не приблизило ее к нему. Напротив, она выбрала его именно потому, что он был для нее самым чужим человеком, которому можно сказать решительно все, так как это не имеет никакого значения.

Владимир спустился к себе. Чуть позже он услышал шаги на палубе и, высунувшись из люка, увидел, что пришла сиделка.

Мадмуазель Бланш казалась взволнованной. Она уселась на крышу рубки, лицом к Элен, и стала шепотом ее расспрашивать. А Элен оставалась спокойной и не отводила глаз от книги.

Сиделка на чем-то настаивала, Бланш, видимо, встревожило это неожиданное спокойствие, она озарилась, будто стараясь найти его причину. И наконец заметила Владимира, не успевшего еще закрыть люк.

Было далеко за полдень, когда он решил пойти к Политу. Элен уже не было на палубе, — видимо, она готовила себе обед в салоне. На молу никого не было — все обедали.

Владимир совсем не думал о сиделке, как вдруг, войдя в ресторан, увидел ее в уголке, сидящей в ожидании кого-то.

— Мсье Владимир! — позвала она. Он уселся с ней рядом и пожал плечами, увидев, как погрустнела Лили, решившая, что это любовное свидание.

— Скажите правду. Она говорила с вами?

— Почему вы так думаете?

— Не лгите. Что-то, несомненно, произошло сегодня. Она стала совсем другой…

Сиделка всматривалась в его лицо. Эта тоже презирает его от всей души!

— Не знаю, что вы хотите сказать…

— Неужели? И вы уверены, что она не просила вас о чем-то, на что вы не согласились?

На ее лице появилось угрожающее выражение.

— Не понимаю.

— Надеюсь. Тем лучше для вас. Ведь если вы это сделаете…

Она встала.

— Вот и все, что я хотела вам сказать. Если вы не поняли — ваше счастье. В таком случае попрошу вас забыть этот разговор, а главное — никому о нем ни слова. Но я по глазам вижу, что вы лжете…

Она вышла. Кое-кто посмотрел ей вслед, так непривычно сурово было ее лицо в этом зале, где всех занимала только еда и выпивка.

— Что вы закажете? — спросила Лили. — У нас сейчас рубцы…

С этой дурочки станется сейчас пойти на кухню, чтобы там поплакать!