Предисловие

Свершилось чудо – наша анархистская партия победила на школьных выборах!

Итак: место действия – школа в одном из западных пригородов Стокгольма; время действия – осенний семестр 1988 года (нам тогда было по шестнадцать лет). Как обычно, когда в стране проходили всеобщие выборы, у нас в школе устраивали собственную «предвыборную кампанию» в миниатюре. Но мы с моим лучшим другом Маркусом не верили в существующую систему. Мажоритарные выборы, думали мы, напоминают голосование двух волков и ягненка относительно обеденного меню. Школа хотела, чтобы мы избрали тех, кто будет нами управлять, а мы хотели быть хозяевами собственной жизни.

Отчасти, наверно, это было связано с тем, что мы чувствовали свое отличие от других. Я увлекался электронной музыкой и «готикой», одеваться предпочитал в черное, а волосы зачесывал назад. Нас интересовали музыка и книги, а все вокруг словно помешались на модных аксессуарах. Правые казались нам представителями имущих классов, элиты, не терпящей никого, кто от них отличается. Но и левые не вызывали у нас энтузиазма: они символизировали унылую государственную бюрократию и засилье регламентации. Хоть мы и предпочитали слушать группу Sisters of Mercy и шведского панк-певца Тострема, нашим «символом веры» были слова из песни Джона Леннона «Imagine»: «Представь, что в мире нет границ». С отдельными государствами пора кончать, думали мы, люди должны иметь право свободно перемещаться по всей планете и сотрудничать друг с другом по собственной воле. Мы грезили о мире без «обязаловки», без правителей. Понятно, что мы тогда не принадлежали ни правым, ни левым, ни консерваторам, ни социал-демократам. Мы были анархистами!

Так мы основали «Анархистский фронт» и выставили свои кандидатуры на школьных выборах, придумав ироническую радикальную платформу. Мы развешивали в школьных коридорах самодельные плакаты с вопросами вроде: «Кто будет определять твою жизнь – ты сам или 349 парламентариев?» Мы требовали «упразднить» государство… и отменить запрет кататься на мотоциклах по школьному двору. Большинство учителей не поняли нашей затеи: они решили, что мы просто издеваемся над выборами, – мы же считали, что высказываем собственную позицию в лучших традициях демократии. И вызов в кабинет директора для «разбора полетов» лишь укрепил наш бунтарский дух.

Мы получили неплохой результат в конкурентной предвыборной гонке—25 % голосов. Социал-демократы заняли второе место, набрав 19 %. Мы были без ума от восторга, уверенные, что это лишь первый шаг к чему-то новому, важному…

С тех пор прошло пятнадцать лет. За это время мое мировоззрение во многом изменилось. Я понял, что взаимоотношения между индивидом и обществом, свободой и принуждением куда сложнее, чем нам тогда казалось, и эти проблемы нельзя решить одним радикально-утопическим шагом. Я осознал, что государство в какой-то форме все же необходимо – защищать свободу и не позволять тем, кто могущественнее или богаче, угнетать других. Теперь я убежден, что представительная демократия лучше любой другой политической системы позволяет решить именно эту задачу– защиты прав личности. И еще я понял, что благодаря современному индустриальному обществу, которое в юности наводило на меня такую тоску, мы добились высочайшего уровня жизни и распространения демократии.

Но тяга к свободе у меня сегодня не меньше, чем тогда – во время той потрясающей «избирательной кампании» 1988 года. Я до сих пор мечтаю, чтобы люди были свободны, чтобы никто никого не угнетал, чтобы государства не имели права загонять людей за частоколы границ и посредством запретительных тарифов мешать им сотрудничать друг с другом.

Именно поэтому мне так нравится явление, обозначаемое малосодержательным понятием «глобализация», – процесс все более беспрепятственного перемещения через государственные границы людей, информации, товаров, инвестиций, демократии и рыночной экономики. Благодаря этой «интернационализации» нас все меньше сковывают искусственные рубежи, изрезавшие политическую карту мира.

Политическая власть всегда была порождением географии, в ее основе – контроль над определенной территорией. Глобализация позволяет нам все свободнее преодолевать эти территориальные рамки, путешествуя, торгуя или вкладывая капиталы по всему миру. Благодаря снижению транспортных расходов, изобретению новых, более эффективных средств связи, либерализации торговли и движения капиталов пространство нашего выбора кардинально расширилось и появилось множество новых, немыслимых ранее возможностей.

Нам уже не обязательно покупать товары у местной компании-монополиста – ее иностранные конкуренты к нашим услугам. Мы не обязаны трудиться у единственного работодателя в родной деревне: можно поискать другие варианты. Прошло время, когда мы довольствовались культурными достижениями только собственной страны, – перед нами открыта вся сокровищница мировой культуры. Мы больше не обречены всю жизнь провести в том месте, где родились: теперь можно свободно путешествовать по миру и переезжать туда, куда захотим.

Все эти новые реалии «освобождают» и само наше мышление. Мы больше не настроены подчиняться привычному укладу жизни: мы хотим сами делать выбор – энергично и свободно. Фирмам, политикам, организациям теперь приходится приложить немало усилий, чтобы добиться интереса или поддержки со стороны людей, перед которыми открылся целый мир новых возможностей. Мы все больше обретаем способность самостоятельно определять свою жизнь, а вместе с этим растет и наше благосостояние.

Потому мне кажется печальным недоразумением тот факт, что люди, называющие себя анархистами, выступают против глобализации, а не в ее защиту! В июне 2001 года я побывал в Гётеборге, где в это время проходил важный саммит Евросоюза. Я приехал туда, чтобы объяснить: проблема ЕС заключается в том, что эта структура часто препятствует глобализации и либерализации, а также изложить свою идею о необходимости упразднения границ и государственного регулирования.

Произнести свою речь мне так и не удалось. Место, где проходил митинг, на котором я должен был выступать, вдруг превратилось в настоящее поле боя – так называемые анархо-антиглобалисты принялись громить магазины и швырять камнями в полицейских, пытавшихся защитить нас – людей, реализующих свое право на свободу собраний. Эти «анархисты» требовали введения запретов и регулирования, бросали камни в людей, исповедующих иные ценности, и настаивали, чтобы государство вновь взяло власть над людьми, которые освободились от оков национальных границ. Они издевались над самой идеей свободы. Во времена нашего веселого «Анархистского фронта» у нас бы язык не повернулся назвать этих людей анархистами. В нашем «черно-белом» подростковом сознании для них нашлось бы единственное определение – фашисты.

Но подобные проявления насилия – лишь один из элементов масштабного движения, критически относящегося к усилению глобализации. В последние годы все больше людей утверждают, что вновь обретенная свобода и интернационализм зашли слишком далеко и порождают «гиперкапитализм». Участники движения протеста против этого «глобального капитализма» могут называть себя радикалами, говорить, что выступают за новые перспективные идеи: их аргументы – лишь очередной вариант все того же противодействия свободе рынков и торговли, традиционно характерного для государственных властей. Многие – авторитарные режимы в странах третьего мира и «еврократы», аграрные движения и корпорации-монополисты, интеллектуалы-консерваторы и «новые левые» – боятся, что в результате глобализации люди отберут часть власти у политических институтов. Всех их объединяет представление о глобализации как о некоем чудовище, вырвавшемся из-под контроля, которое надо срочно изловить и посадить на цепь.

Зачастую критики глобализации стараются изобразить ее как гигантское и угрожающее явление, причем никаких обоснованных аргументов в защиту этого тезиса не приводится. Говорится, к примеру, о том, что более полусотни гигантских корпораций по масштабам экономической деятельности сравнимы с крупными государствами, или о том, что на мировом финансовом рынке ежедневно обращается до 1,5 триллиона долларов, как будто в самом масштабе происходящего заключено нечто опасное и пугающее. Однако все это лишь арифметика, никак не проясняющая суть дела. Надо еще доказать, что большой бизнес или масштаб денежного оборота сами по себе является чем-то негативным, но подобными доказательствами критики глобализации не часто себя утруждают. В данной книге я попытаюсь обосновать противоположную точку зрения: пока у нас есть возможность свободного выбора, нет ничего плохого в том, что некоторые формы добровольного сотрудничества благодаря своей эффективности развиваются успешно и масштабно.

Впечатляющие цифры вроде вышеприведенных, да и само понятие «глобализация», появившееся еще в начале 1960-х годов, но получившее широкое распространение лишь в 1980-х, создают образ некоей анонимной, загадочной, тайной силы. Поскольку процесс глобализации определяется действиями отдельных людей во всех уголках земного шара, он кажется хаотичным и безудержным. Сетуя на отсутствие «действенных сил, способных противостоять анархическим силам глобальной экономики, обуздать их и придать им цивилизованный характер», политолог-теоретик Бенджамин Барбер выразил настроение множества своих единомышленников-интеллектуалов1.

Многие ощущают свое бессилие перед лицом глобализации, и такое чувство можно понять, если учесть, до какой степени этот процесс определяется «децентрализованными» действиями миллионов людей. Когда другие самостоятельно определяют свою жизнь, мы не имеем власти над ними, но взамен обретаем власть над собственной жизнью. И это только к лучшему: никто не занимает места кормчего, потому что у руля стоим мы все.

Интернет бы зачах, если бы мы каждый день не обменивались посланиями, не заказывали книги, не скачивали музыку через эту глобальную компьютерную сеть. Ни одна компания не импортировала бы товары, если бы их не покупали, и никто не стал бы вкладывать капиталы в других странах, если бы там не было предпринимателей, желающих развивать свой бизнес или основать новый, чтобы удовлетворить потребительский спрос. Глобализация – это совокупность поступков, которые мы совершаем каждый день. Мы едим эквадорские бананы, пьем французское вино, смотрим американские фильмы, заказываем книги в Англии, работаем в компаниях, торгующих с Германией или Россией, проводим отпуск в Таиланде и вносим деньги на счета в пенсионных фондах, которые вкладывают их в Латинской Америке и Азии. Потоки капитала проходят через финансовые корпорации, а товары за рубежом закупают торговые фирмы, но все это делается только потому, что так хотим мы. Процесс глобализации идет «снизу», а политики просто пытаются за ним угнаться и выдумывают аббревиатуры вроде ЕС, МВФ, ООН, ВТО, ЮНКТАД или ОЭСР, надеясь ввести его в некое «русло».

Конечно, идти в ногу со временем – дело непростое, особенно для интеллектуальной элиты, привыкшей считать, что все и всегда у нее под контролем. В своей книге о шведском поэте и историке Эрике Густафе Ейере, жившем в XIX веке, Андерс Энмарк чуть ли не с завистью пишет о том, что Ейер был в курсе всех важных мировых событий, не покидая родной Упсалы, – он просто регулярно читал Edinburgh Review и Quarterly Review2. Таким вот простым и понятным был мир, когда ход событий на международной арене определяла крайне немногочисленная элита в европейских столицах. Но каким же сложным и непонятным он становится сегодня, когда «пробуждаются» другие континенты и на мировое развитие начинают влиять решения, принимаемые повседневно миллионами простых людей. Неудивительно, что люди, обладающие властью – политики и высокопоставленные чиновники, – заявляют: из-за глобализации «мы» (то есть они) утрачиваем контроль над событиями. Да, они его частично теряют – потому что контроль переходит к нам, обычным гражданам.

Конечно, это не означает, что все мы поголовно войдем в состав мировой элиты, но для участия в процессе глобализации этого и не требуется. Особенное благо она принесет бедным и обездоленным: их материальное положение намного улучшится, когда приток недорогих товаров из-за рубежа больше не будет сдерживаться тарифными барьерами, а иностранные инвестиции приведут к созданию новых рабочих мест и оптимизации производства. Люди, которые по-прежнему живут там, где родились, чрезвычайно выиграют от беспрепятственного движения информационных потоков через государственные границы и возможности свободно выбирать своих политических представителей. Но для этого надо идти вперед по пути демократических реформ и либерализации экономики.

Требование большей свободы выбора может показаться банальным, но на самом деле это не так. Тем из нас, кто живет в богатых странах, новые глобальные возможности могут показаться ненужной роскошью или даже вызвать раздражение. Что ни говори о качестве кофе в кофейнях Starbucks или безвкусных американских реалити-шоу, невыносимыми их не назовешь – по крайней мере, Starbucks. А вот существование, от которого глобализация может избавить жителей стран третьего мира, поистине невыносимо. Бедняки там живут в крайней нищете, грязи, невежестве, бесправии, они не знают, смогут ли завтра поесть досыта, они вынуждены за несколько миль носить воду, которая к тому же далеко не всегда пригодна для питья.

Когда глобализация постучалась в дверь Бхаганта, пожилого батрака из касты неприкасаемых, живущего в индийской деревне Сайджани, она принесла ему и его односельчанам дома из кирпича вместо глинобитных хижин. В деревне появилась канализация, и вместо тяжелого запаха нечистот воздух теперь наполнен ароматом возделанной земли, жители больше не ходят босиком; они носят чистую одежду вместо лохмотьев. Тридцать лет назад Бхагант не знал даже названия страны, в которой живет. Сегодня он смотрит международные новости по телевизору3.

Новообретенная свобода выбора означает, что люди уже не обречены батрачить у богатых и влиятельных крестьян – единственных работодателей в деревне. Женщины, получив работу в городах, приобретают больший вес и в семье. Формирование новых рынков капитала означает, что детям Бхаганта, если им надо занять денег, больше не придется идти к местным ростовщикам, которые заставляют отрабатывать долги. Иго ростовщиков, некогда державших в руках всю деревню, свергнуто: теперь люди могут обращаться за кредитом в различные банки по своему выбору.

Поколение, к которому относится сам Бхагант, сплошь неграмотно, из его детей и их сверстников мало кто посещал школу, теперь же его внуки и дети их возраста учатся все без исключения. По мнению Бхаганта, положение явно изменилось к лучшему. Сегодня у людей больше свободы, они стали богаче. Вот только дети отбиваются от рук. В его времена они были послушными и помогали по дому, а теперь стали чересчур самостоятельными, сами зарабатывают себе на жизнь. Подобные вещи, конечно, вызывают раздражение, но разве это можно сравнить с тем, что было раньше, когда дети зачастую не доживали до совершеннолетия или семьям приходилось продавать их в рабство ростовщикам-лихоимцам.

От позиции, которую вы, я и другие жители богатых стран мира займем по отношению к актуальнейшей проблеме глобализации, будет зависеть ответ на вопрос – получат ли многие другие люди доступ к благам развития, которое уже преобразило деревню, где живет Бхагант, или этот процесс обернется вспять.


Критики глобализации часто рисуют зловещую картину заговора хищников-неолибералов[1], стремящихся обеспечить мировое господство капитализма. Так, политолог Джон Грей описывает распространение рыночной экономической политики в буквальном смысле как некий «государственный переворот», организованный сторонниками «радикальной» идеологии, «просочившимися» во властные структуры. «Цель этой революции», по словам Грея, состоит в «полной и окончательной изоляции неолиберального экономического курса от демократического контроля в политической жизни»4. Некоторые ученые мужи, в том числе редактор журнала American Prospect Роберт Каттнер и экономист Джозеф Стиглиц, даже называют сторонников свободного рынка адептами некоего квазирелигиозного культа, который они определяют как «рыночный фундаментализм».

Однако дерегулирование, приватизация и свобода торговли – не изобретение ультралиберальных идеологов. Конечно, идеями экономического либерализма вдохновлялись некоторые политические лидеры – например, Рейган или Тэтчер. Однако самые радикальные реформы в этом направлении осуществляли коммунисты в Китае и СССР, сторонники протекционизма в Латинской Америке и националисты в Азии. Многие европейские страны вышли на этот путь по инициативе социал-демократов. Одним словом, утверждения о «заговоре» ультралибералов, проводящих свою «революцию» методами шоковой терапии, не соответствуют действительности. Напротив, инициаторами либерализации экономики выступают прагматичные, нередко антилиберальные политики, осознавшие, что их правительства слишком далеко зашли в стремлении контролировать все и вся. Что же касается тезиса о «мировой гегемонии» либерального капитализма, то для его опровержения достаточно привести один факт: никогда еще в истории государственный сектор не был так велик, а налоги – так высоки, как в сегодняшнем мире. Меры по либерализации экономики позволили ликвидировать некоторые из централизаторских перекосов, доставшихся нам в наследство от прошлого, но они ни в коей мере не означают введения системы laissez faire. А поскольку, частично отказываясь от этатизма, власти сами определяли условия и темпы этого «отступления», вопрос логично поставить по-другому: может быть, либерализация зашла не слишком далеко, а недостаточно далеко?

Когда я говорю, что хочу выступить в защиту капитализма, я стремлюсь защитить свободу действовать методом проб и ошибок, не спрашивая разрешения у правителей или чиновников. Это та самая свобода, которую я когда-то связывал с анархизмом, только введенная в рамки закона, гарантирующего, что свобода одного не ущемит свободу других. Я хочу, чтобы у каждого была в изобилии такая свобода. Если критики капитализма считают, что этой свободы у нас сегодня в избытке, то, по моему мнению, ее должно быть еще больше – в перепереизбытке, – особенно у всех бедняков мира, которые при нынешнем положении дел не имеют решающего голоса в вопросах, связанных с их собственной работой и потреблением. Потому я без колебаний назвал эту книгу «В защиту глобального капитализма», пусть даже капитализм, которому она посвящается, – это скорее потенциальное будущее, а не реальность сегодняшнего дня.

Капитализм, о котором идет речь, представляет собой не только владение капиталом и возможности для вложения своих средств. Все это может существовать и в рамках командной экономики. Я говорю о либеральной рыночной экономике, где царит свободная конкуренция, основанная на праве каждого пользоваться своей собственностью и личной свободой для проведения переговоров, заключения сделок и образования новых предприятий. Иными словами, я защищаю экономическую свободу личности. Капиталисты опасны в том случае, когда они, вместо того чтобы стремиться к получению прибыли в условиях честной конкуренции, объединяются с государством. Если в стране существует диктаторский режим, частные корпорации нередко становятся соучастниками нарушения прав человека: пример тому – действия ряда западных нефтяных компаний в африканских странах5. Точно также нельзя назвать настоящими капиталистами тех бизнесменов, что рыщут по коридорам власти, добиваясь для себя льгот и привилегий. Напротив, они представляют собой угрозу для свободного рынка, а потому их поведение заслуживает всяческой критики и противодействия. Часто бизнесменам нравится играть в политику, а политикам – в бизнес. Когда такое происходит, мы имеем дело не с рыночной, а со смешанной экономикой, где предприниматели и политики играют не те роли, что им отведены. Капитализм является свободным, когда политики проводят либеральный курс, а предприниматели занимаются своим прямым делом – бизнесом.

Я верю, в первую очередь, не в капитализм или глобализацию. Материальные блага, инновации, общность между людьми, сокровища культуры – все это создают не административные системы или нормативные акты, а люди. Поэтому я верю в способность человека к великим свершениям, я верю в коллективную силу людей, возникающую в результате нашего взаимодействия и сотрудничества. Я выступаю за расширение свободы и открытости не потому, что считаю какую-то конкретную систему более эффективной, чем другая, а потому, что свобода и открытость создают предпосылки для развития творческой активности, и в этом с ними не сравнится ни одна система. Они становятся движущей силой гуманитарного, экономического и научно-технического прогресса. Вера в капитализм не равносильна вере в рост, экономику, эффективность. Все это пусть позитивные, но всего лишь результаты деятельности людей. По сути, вера в капитализм – это вера в человечество и его успех.

Подобно большинству других либералов, я могу подписаться под словами французского премьера-социалиста Лионеля Жоспена о том, что нам нужна «рыночная экономика, но не рыночное общество». Я не хочу, чтобы экономические сделки заменили все другие отношения между людьми. Я за то, чтобы человеческие отношения были свободными и добровольными – во всех областях. В сфере культуры это означает свободу самовыражения и печати. В политике – демократию и верховенство закона. В обществе – право каждого жить в соответствии с собственными ценностями и самому выбирать круг общения. В экономике же это означает капитализм и свободный рынок.

Я не хочу, чтобы мы клеили ценники на все, что нас окружает. Важнейшие вещи в жизни – любовь, семью, дружбу, собственный неповторимый образ жизни – не измерить в долларах. Те, кто считает, что, по мнению либералов, все действия людей определяются стремлением увеличить свои доходы, ничего не знают о либералах, а те либералы, кто действительно так думает, ничего не знают о человеческой природе. Я пишу книгу о значении глобализации, а не работаю, скажем, бухгалтером или рыбаком вовсе не из желания получить больше денег. Я пишу о том, во что я верю и считаю важным. Ия хочу жить в либеральном обществе потому, что оно дает людям право самим определять, что для них важно.

В заключение хочу от всего сердца поблагодарить друзей, помогавших мне правильно выстроить свои мысли по этим вопросам, – помогавших по той простой причине, что их это тоже волнует, – в особенности Фредрика Эриксона, Софию Нербранд и Маурисио Рохаса. Отдельное спасибо Барбро Бенгтсон, Шарлотте Хагблад и Кристине фон Унге за то, что они так умело привели мою рукопись в надлежащий вид.


Стокгольм, январь 2003 года

Загрузка...