Глава 19

Уверен, любой на моем месте весь вечер ломал бы голову без всякого толку, но мы, Вустеры, одарены сверхъестественной способностью ухватывать суть вещей, и, думаю, от силы минут через десять я уже знал, что надо делать.

По моему разумению, дело можно было уладить, только поговорив с Анджелой по душам. Ведь именно она устроила весь этот тарарам, повела себя как глупая гусыня, сказав «да» вместо «нет», когда Гасси под воздействием спиртного, с одной стороны, и нервного возбуждения, с другой, предложил ей соединиться в браке. Надо всыпать Анджеле по первое число и заставить ее дать Гасси отставку. Четверть часа спустя я набрел на негодницу в беседке, где она пила что-то прохладительное, и сел с ней рядом.

– Анджела, – начал я, и если вы сочтете, что мой голос звучал слишком сурово, хотел бы я послушать, как звучал бы на моем месте ваш голос, – все это совершенный бред.

Она вышла из задумчивости. Потом вопросительно на меня посмотрела:

– Прости, Берти, я не слышала. Ты сказал, что у тебя бред?

– Я говорю не о себе.

– Ох, прости, значит, мне показалось.

– Если бы у меня был бред, я пришел бы разговаривать с тобой?

– Конечно.

Я понял, что лучше отступиться, и взялся за дело с другого конца:

– Я только что видел Таппи.

– Да?

– И Гасси Финк-Ноттла.

– Вот как?

– Оказывается, ты наплевала на Таппи и обручилась с Гасси.

– Совершенно верно.

– Именно в этом смысле я и сказал, что все это полный бред. Не можешь ты полюбить такого идиота, как Гасси.

– Почему же?

– Не можешь – и все тут.

Я хочу сказать, что, конечно же, не могла она полюбить Гасси. Никто не может полюбить этого малахольного придурка, разве что такая же малахольная и придурочная девица вроде Мадлен Бассет. На черта он Анджеле? Нет, конечно, Гасси отличный малый во всех отношениях, обходительный, дружелюбный, и окажись у вас на руках больной тритон, никто лучше Гасси не посоветует, какие процедуры нужно ему делать до прихода доктора. Что же до свадебных колоколов и марша Мендельсона, тут Гасси не находка. Нисколько не сомневаюсь, можно часами метать камешки в самых густонаселенных местах Англии без малейшего риска попасть в девицу, которая бы согласилась стать миссис Огастус Финк-Ноттл, разве что под наркозом.

Я изложил Анджеле эти свои соображения, и она вынуждена была признать их справедливость.

– Пусть так. Может, и правда не люблю.

– Тогда зачем вы с ним обручились, дитя ты неразумное?

– Да так, шутки ради.

– Шутки ради?!

– Именно. Меня это ужасно позабавило. Посмотрел бы ты, какое у Таппи было лицо, когда я ему все выложила.

Внезапно меня осенило.

– А! Так ты стала в позу?

– Что?

– Обручилась с Гасси, чтобы насолить Таппи?

– Да.

– Вот я и говорю, ты стала в позу.

– Да. Наверное, можно выразиться и так.

– Знаешь, как еще это называется? Низкий обман. Барышня, вы меня удивляете.

– Почему? Не понимаю.

Я скривил губы:

– Не понимаешь, потому что ты женщина. Все вы таковы. Режете по живому, и совесть вас не мучит. И еще гордитесь собой. Вспомни Хеверову жену Иаиль[32].

– Где это ты слышал про Иаиль?

– Разве тебе не ведомо, что в школе я получил приз за отличное знание Библии?

– Ах да. Действительно, Огастус об этом упоминал в своем выступлении.

– Ну да, – торопливо сказал я. У меня не было ни малейшего желания вспоминать речь Гасси. – Вот я и говорю, посмотри на Иаиль, Хеверову жену. Вонзила острый кол в голову спящего гостя и пошла бахвалиться везде своим подвигом, тоже мне скаут. Недаром говорят: «О, женщины, женщины!»

– Кто говорит?

– Мужчины, кто же еще! Да, жалкие вы создания. Однако ты не собираешься упорствовать, правда?

– Упорствовать в чем?

– В этой бредовой затее с вашим обручением.

– Очень даже собираюсь.

– Просто чтобы выставить Таппи в глупом свете.

– Думаешь, он выглядит глупо?

– Да.

– Так ему и надо.

Я понял, что топчусь на месте. Помнится, приз за знание Библии я получил, когда отвечал на вопросы о Валаамовой ослице. Что это были за вопросы, не могу точно сказать, однако вроде бы речь шла о животном, которое упиралось всеми ногами, прядало ушами и отказывалось внять уговорам. По-моему, сейчас Анджела вела себя точь-в-точь как Валаамова ослица. По-моему, они с Анджелой просто сестры-близнецы. Упрямы до глупости. В общем, Анджела показала себя во всем блеске.

– Вздорная девчонка, вот ты кто, – сказал я.

Она слегка покраснела.

– Никакая я не вздорная девчонка.

– Нет, ты вздорная девчонка. Сама знаешь.

– Ничего подобного.

– Ломаешь жизнь Таппи, ломаешь жизнь Гасси, только чтобы потешить свое самолюбие.

– А это не твое дело.

Я с жаром ее осадил:

– Как это не мое дело? На моих глазах разбиваются жизни моих школьных друзей! Ха! К тому же ты по уши влюблена в Таппи, и тебе самой это отлично известно.

– Ничего подобного!

– Да? Если бы каждый раз, как я ловлю полные любви взгляды, которые ты на него бросаешь, я получал по соверену…

Она смерила меня взглядом, в котором светилась отнюдь не любовь.

– Слушай, Берти, катись ты ко всем чертям!

Я выпрямился во весь рост.

– Именно это и собираюсь сделать, – с достоинством сказал я. – Во всяком случае, я ухожу. Я все сказал.

– И слава Богу.

– Однако позволь заметить…

– Не позволю.

– Очень хорошо, – холодно сказал я. – В таком случае пока-пока.

Я надеялся, что уязвил Анджелу.

Подавленный и обескураженный – этими словами можно было бы описать мое состояние, когда я покидал беседку. Не стану отрицать, от разговора с Анджелой я ожидал куда более утешительных результатов.

Признаться, она меня удивила. Мы почему-то всегда забываем, что любая девица становится настоящей мегерой, если сердечные дела у нее не ладятся. Мы с кузиной Анджелой, можно сказать, неразлучны с тех пор, когда я еще носил матросский костюмчик, а она была малявкой, у которой менялись молочные зубы, однако только теперь я начал прозревать тайные глубины ее души. Милая добрая резвушка, она всегда меня поражала своим простодушием. И вот теперь она, Анджела, безжалостно смеется – у меня в ушах стоит холодный издевательский смех, который никак не вяжется со свойственной ей деликатной и изысканной манерой общения. Казалось, я вижу, как она потирает руки в предвкушении, что сведет в могилу поседевшего от горя Таппи.

Всегда говорил и снова готов повторить: девицы – странные создания. Ох, прав был старик Киплинг, когда шутил, что слабый пол куда более непреклонен, чем сильный.

В сложившихся обстоятельствах, как мне показалось, единственное, что я мог сделать, – это направиться в столовую и ударить по холодной закуске, о которой говорил Дживс. Я чувствовал настоятельную необходимость подкрепиться, ибо разговор с Анджелой вконец меня измотал. Эти беседы на обнаженном нерве выкачивают из человека всю его энергию и рождают сильное желание наброситься на бифштексы и ветчину.

Вот я и потащился в столовую и, едва переступив порог, заметил тетушку Далию, которая стояла у буфета и уплетала лососину под майонезом.

В смущении я пробормотал: «Ой, ай, ах!» Когда мы с дражайшей родственницей последний раз имели удовольствие говорить tête-à-tête, она, должен вам напомнить, изъявляла желание утопить меня в пруду за огородами, и я не знал, чем для меня обернется эта встреча.

Увидев, что тетушка пребывает в добром расположении духа, я почувствовал большое облегчение. Невозможно описать ту сердечность, с которой она помахала мне вилкой.

– Привет, Берти, оболтус ты эдакий, – дружелюбно сказала она. – Так и знала, что встречу тебя у кормушки. Попробуй лососины. Знатная штука.

– Анатоль? – спросил я.

– Нет, он все еще в постели. Но судомойка была в ударе. До нее вдруг дошло, что она обслуживает не стаю канюков в пустыне Сахара, и она состряпала нечто вполне пригодное для человека. Славная девушка. Надеюсь, на танцах она от души повеселится.

Я положил себе порцию лососины, и мы принялись оживленно болтать о бале для прислуги у Стретчли-Баддов и упражняться в остроумии, прикидывая, как будет смотреться дворецкий Сеппингс, отплясывающий румбу.

Я покончил с первой порцией и собирался положить себе еще, когда всплыла тема Гасси. С учетом нынешних событий в Маркет-Снодсбери, я ожидал, что тетушка коснется ее раньше. Когда же она заговорила, я понял, что ей ничего не известно о помолвке Анджелы.

– Послушай, Берти, – сказала она, задумчиво пережевывая фруктовый салат, – этот твой Виски-Боттл…

– Финк-Ноттл.

– Виски-Боттл, – настойчиво повторила она. – После его сегодняшнего представления он во веки веков Виски-Боттл, так я теперь и буду его звать. Когда увидишь его, скажи, что он отлично меня повеселил. Когда он прямо со сцены вдруг начал шерстить Тома – это было потрясающе, ничего забавнее не видела с тех пор, как викарий наступил на развязавшийся шнурок и растянулся на ступенях кафедры. В самом деле, твой Виски-Боттл устроил нам первоклассное представление.

Я не мог с ней согласиться.

– А выпады в мой адрес…

– Они мне тоже понравились. Молодец он. Признайся, ведь ты смошенничал, когда получил приз за знание Библии?

– Ну что вы. Победа далась мне ценой всемерных и непрестанных усилий.

– А как насчет пессимизма, о котором нам толковал Виски-Боттл? Берти, ты пессимист?

То, что творится в этом доме, мог бы я ответить тетушке, успешно превращает меня в пессимиста, но я сказал, нет, я не пессимист.

– Вот и славно. Не будь пессимистом. Все к лучшему в этом лучшем из миров. Жизнь прожить – не поле перейти. Перед рассветом всегда тьма сгущается. Наберись терпения, и все будет хорошо. Туманен день, однако солнце воссияет… Отведай этого салата.

Я последовал ее совету, и хотя усердно работал вилкой, мысли мои были далеко. Я был сильно озадачен. Оттого что в последнее время мне так часто приходилось водить компанию с разбитыми сердцами, теткина жизнерадостность казалась неуместной, да, именно неуместной.

– Я думал, вы будете немного раздосадованы, – сказал я.

– Раздосадована?

– Ну да, выходками Гасси на сцене. Признаюсь, я ожидал, что вы станете топать ногами и метать молнии.

– Ерунда. Почему я должна досадовать? Напротив, я польщена и горжусь, что вина из моих подвалов могут произвести такое магическое действие. Это мне возвращает веру в послевоенное виски. Кроме того, сегодня вечером я не могу ни на что досадовать. Я как дитя, которое хлопает в ладоши и пляшет под солнцем. Наконец-то оно выглянуло из-за туч. Пусть звонят колокола радости. Анатоль остается.

– Что?! Поздравляю, тетенька.

– Благодарю. Да, едва я вернулась домой, я принялась уговаривать его, трудилась, как усердный бобер, и наконец Анатоль, клянясь, что не уступит, уступает[33]. Он остается, хвала Господу, и, по-моему, теперь можно сказать: «Улыбается Бог в небесах, в этом мире все так хорошо…»[34]

Тетушка не успела договорить, как двери отворились и к нашей честной компании присоединился дворецкий.

– Привет, Сеппингс, – сказала тетя Далия. – Я думала, вы ушли.

– Пока еще нет, мадам.

– Надеюсь, вы хорошо повеселитесь.

– Благодарю вас, мадам.

– Вы зачем-то хотели меня видеть?

– Да, мадам. Дело касается месье Анатоля. Разве вы бы позволили, мадам, мистеру Финк-Ноттлу корчить гримасы месье Анатолю из окна в крыше?

Загрузка...