Вечный пасьянс

Дар бесценный

Стойбище камарисков располагалось за Дикой Пустошью, в уютной речной долине между отрогами зубчатых скал, и близость к полюсу хранило его от назойливости непрошенных гостей. Сезон Дождей не завершился, но на несколько дней выдалась солнечная погода. Ничто, казалось, не предвещало странных событий, вошедших впоследствии в Книгу Памяти, которую ткали паучки-летописцы, понимающие человеческий голос. Содержание этой Книги наговаривалось жрецами на протяжении многих поколений, с тех пор, как божественная дева Чегана явила свою милость и одарила племя звуковой речью и паучьей письменностью. До принятия подарка Чеганы камариски изъяснялись сугубо жестами да нехитрым набором односложных междометий — этого вполне хватало для сбора съедобных кореньев и охоты на смутангов. Только с приходом членораздельной речи племя оценило все прелести звуковой коммуникации, будь то пылкое признание в любви, бурные дебаты накануне весенних выборов вождя на альтернативной основе, ритуальное общение с Духами отошедших предков или сказительное мастерство Старейшин. Поистине бесценен был дар девы Чеганы — дар общения и понимания между людьми…

В то памятное утро любители погреться выставили на солнышко впалые животы. Малыши возились в лазурной тине, тщетно пытаясь вытащить на берег ленивого ручного солима. Визг потревожил Старейшину с летним именем Эстроних, и он, приподнявшись с подстилки из сушеных листьев дерева зиглу, погрозил мелюзге крючковатым пальцем. На душе патриарха было спокойно: год выдался отменный — смутанги жирели ни пастбищах, косяки радужных рыб прошли на икрометание, ветви деревьев зиглу сгибались под тяжестью орехов.

Ниже по течению реки женщины племени устроили постирушку, попутно перемывая кости вождю, который в преддверии приближающихся холодов разрешил мужчинам сварить напиток по имени «огненное пойло».

Сам вождь, чье летнее имя было Моготовак, представительный мужчина в расцвете лет и политической карьеры, в хижине жреца с летним именем Дагопель предавался азартной игре по имени «три лопатки». Хозяин дома никак не мог ухватить за хвост ускользающую птицу удачи и пытался передернуть кость. Сделать это незаметно под недремлющим оком Моготовака не удавалось: вождь в ранней юности успел поработать на строительстве Космопорта и весьма поднаторел в подобного рода игрищах. По правде говоря, именно Моготовак научил мужчин племени перераспределять материальные блага путем метания лопатки смутанга. И когда его битка в третий раз подряд легла на горсть меновых единиц, известных на планете под названием «сердиток», ибо на каждой из монет был вычеканен профиль грозного на вид Большого Человека, игра была сделана — Дагопель продулся в пух и прах.

— Что, — ехидно спросил вождь, — не помогли тебе Духи Везенья? Али прогневил их чем?

Пока Дагопель подыскивал достойный ответ, в хижину всунулась белобрысая головенка одного из многочисленных внуков жреца.

— Дед, — сказал малец, — сторожевые воины просили передать: по охотничьей тропе приближается Большой Человек!

— Один? — усомнился жрец.

— Про других ничего не говорили, — ответил внук.

В разговор вступил вождь.

— Оповести Старейшин! Пусть соберутся на площади! — приказал Моготовак огольцу и легонько щелкнул его в лоб.

Головенка исчезла.

Новость была достойна внимания. Большие Люди селились поблизости от Космопорта, и большинство камарисков с ними никогда не встречалось. Для них название «Большой Человек» значило не больше, чем мифический семиглавый солим. Но не для Моготовака! Память вождя отождествляло это понятие с событиями далекой юности. Некоторые из них были приятными, некоторые — не очень: энергичная речь прораба, бесконечная шеренга бетонных столбов, ощущение разбитости во всех членах, бодрящая влага в прозрачных узкогорлых сосудах, ритмичная музыка, плавающая под потолком, запахи пота и промасленной ветоши, грохочущий зверь со стальным жалом, теплые ладони Большой Женшины…

Глава племени очнулся от наваждения. Череда воспоминаний подвела его к решению. Что ж, Моготовак встретит Большого Человека, как подобает настоящему вождю. Он вышел из хижины, гордо распрямив спину. За ним бочком выскользнул Дагопель. Втайне жрец надеялся, что его партнер, занятый большой политикой, забудет про свой последний удачный бросок.

На площади в центре стойбища собрались все: воины, женщины, старики, дети. Старейшины расположились отдельно.

Моготовак прошел к тому месту, откуда брала свое начало охотничья тропа. Старейшины почтительно расступились — тот, кто знает Больших Людей, должен быть впереди племени.

Прошло немного времени и Большой Человек вступил на площадь, представ перед племенем во всей красе. Даже рослый по меркам камарисков Моготовак был ему по грудь, что уж говорить про остальных! Одно имя чего стоит — Большой Человек! И Большой Человек оправдывал это имя: лицо его казалось вырубленным из железной коры дерева зиглу, плечи выдержали бы тяжесть матерого смутанга-трехлетки, а ноги… Такие ноги отмерят путь от Космопорта до стойбища в три раза быстрее, чем опорно-двигательный аппарат самого резвого скорохода племени!

Пришелец остановился, достал из заплечного мешка круглую штуковину, похожую на чучело птицы-шар, и надел на голову.

— Здравствуйте, люди! — сказал он на языке камарисков, да так громко, что многие присели от страха. — Меня зовут Гримобучча, я — Любитель Слов!

Толпа замерла. Моготовак, единогласно выбираемый народом несколько сезонов кряду, не оставлял соперникам надежд занять пост вождя во многом благодаря умению принимать верное решение в самый ответственный момент. Такой момент наступил. Вождь отважно шагнул навстречу Большому Человеку, хотя и он был поражен силой голоса Гримобуччи.

— Здравствуй, Большой Человек по имени Гримобучча! Я, вождь по имени Моготовак, приветствую тебя в стойбище камарисков! Мое племя тоже приветствует тебя! Да не будет Льющейся с Небес Воды, пока ты гостишь у нас! Зачем ты пришел?

— Я пришел к камарискам как друг, — ответил Большой Человек, и племя успокоилось. Слово Большого Человека — большое слово.

Гримобучча приблизился к вождю на расстояние вытянутой руки. Одна его ладонь пожала ладонь Моготовака, а другая осторожно легла камариску на плечо. Предводитель племени, сохраняя достоинство, в свою очередь осторожно потряс ладонь Гримобуччи.

Народ возликовал. Мир и взаимопонимание между высокими договаривающимися сторонами были установлены.

Затем, следуя дипломатическому протоколу, унаследованному от Духов отошедших предков, каждый камариск был представлен под своим летним именем Большому Человеку. Официальная церемония затянулась до ужина — племя переживало в правление Моготовака демографический взрыв.

Праздничное угощение удалось на славу. Кроме повседневных маринованных орехов и вяленого смутанга на стол были поданы: копченый солим, фаршированные бутоны дерева зиглу, сонная черепаха, три разновидности червей и одна — бубны, но не простой, а козырной. Вместительные кувшины с «огненным пойлом» достойно венчали пиршество.

Гримобучча отведал всего понемногу, за исключением сонной черепахи, которую чуть погодя унесли, так и не разбудив. Особенно пришлось ему по вкусу «огненное пойло».

— Черт побери, да эта штука позабористее натурального скотч-виски! — воскликнул Большой Человек после того, как первая порция миновала его миндалины.

Моготовак многозначительно подмигнул сидящему напротив жрецу. Дагопель понимающе хрюкнул: еще одно имя для достойного напитка — скотч-виски — юркнуло ему в память, чтобы позднее стать запечатленным в Книге.

Сгустились сумерки. Воины разожгли костер. Самые стройные девушки станцевали Нерест Радужной Рыбы, но это экстатическое действо не потрясло Большого Человека, как того ожидал вождь.

— Моготовак, друж-ик… — ще, — заикаясь, сказал Гримобучча, когда девушки завершили танец, — это правда, что ваше… э… племя… слав-ик… — тся э… как это, сказ-ик… — телями?

— Да, — внушительно произнес вождь, — Старейшины знают толк в украшениях изреченной мысли!

Моготовак гордился сказительным искусством соплеменников и утвердился в этом еще больше, услышав вопрос пришельца. Подумать только, слава стойбищенских златоустов докатилась и до Больших Людей!

Что ж, товар следовало показать лицом, и Моготовак дал знак начинать. Первым в круг вошел Старейшина с летним именем Усколий.

Все, даже те, кто не впервой слышал рассказ о могучих сыновьях Отца Облаков и их достославных деяниях, затаили дыхание и очнулись только тогда, когда Усколия сменил Старейшина, которого по-летнему звали Зузур. Чутко следило племя за плавной речью Старейшины о Незапятнанной рубашке вождя Шестипалых. Камариски каждое новое приключение хитроумного мужа встречали бурным ликованием, а когда рубашка сказала, что настала пора прощаться ей со своим хозяином, кто-то из женщин не выдержал и дал волю светлой печали. На нее шикнули, и Дагопель завел притчу о пустыннике и семиглавом солиме.

Как всякий хороший рассказчик, он, фиксируя внимание слушателей на незначительных деталях и мастерски подражая голосам героев повествования, полностью завладел аудиторией. Внимающим казалось, что они видят перед собой не сморщенного седого старичка, а легендарное семиглавое чудище, задающее каверзные вопросы пустыннику-мечтателю, или самого пустынника, чье поведение с каждым правильным ответом становилось все более уверенным и целенаправленным. Вот уже храбрый юноша диктует волю посрамленному исчадию темных сил, вот он посылает солима за сказочными сокровищами и снисходительно принимает подношения…

— …и изрек пустынник: «Отныне ты будешь пригонять в наши сети радужных рыб из Страны Заката — это и наказание тебе, и служба тебе, и награда тебе!» И взмолился солим, запричитал, задрав головы к бледным звездам: «Не могу ослушаться тебя, повелитель, но и служить тебе не в силах — преследует меня Дух-Близнец и намерен преследовать до тех пор, пока не просохнет слизь с моих лап, пока не затвердеют следы в лазурной тине, ибо желает воссоединить свою суть с моей ипостасью!» Усмехнулся пустынник: «Есть надежное средство против Духа-Близнеца и отринет оно его замысел!» «Какое?» — простонал солим, уверовав в пустынника более, чем в самого себя. «Всякий Дух любит держаться близ открытого огня, и твой Близнец — не исключение! ЕСЛИ ЗАМАНИТЬ ДУХА В ПЛАМЯ, ЧАРЫ РАЗВЕЮТСЯ!» И задумалось чудище, пригорюнилось — не полезет призрак в огонь, как ни упрашивай. Вдруг как завопит о семь глоток истошно: «Чую его, приближается!» Прыг в костер! Опалил себе лапы, и просохла слизь. Прижег головешками отпечатки следов — затвердела лазурная тина. Сгинул Дух-Близнец, растворился в ночной синеве, с дымом суть смешал, а не с ипостасью солимовой! Так пустынник посрамил зло. Прошло много зим, отошел к Духам предков хитроумный камариск, но не забылись его подвиги, и, если радужная рыба трепещет плавниками, когда ее достают из рыбачьей сети, знайте! — она передает привет от семиглавого солима, отпущенного в Страну Заката!

Гримобуччу притча привела в восторг. Он вскакивал, бормотал непонятные слова «лингвистический заповедник», «новоявленный Гомер», «песнь Оссиана», а когда сказание подошло к завершению, водрузил на шею жрецу сверкающее ожерелье и крепко обнял. Он еще долго пытался уговорить Дагопеля повторить притчу, предлагая разные диковины из мира Больших Людей, но старик был непреклонен. Как всем камарискам, ему было присуще чувство меры. Дважды за вечер рассказывать одну и ту же историю его не смогла бы заставить даже великая дева Чегана.

Убедившись в тщетности своих намерений, Большой Человек воздал должное содержимому всех по очереди кувшинов. К полночи он угомонился и пристроился спать прямо у догорающего костра. Сколько его ни тормошили, он только мычал и ревел, как самец смутанга в период гона.

И когда Моготовак убедился, что сон гостя крепок, он позвал Старейшин на совещательную лужайку. Место это называлось так потому, что и парламент, и церковь камарисков обладали правом только совещательного голоса. Окончательное решение оставалось за вождем.

— Отцы племени, друзья мои! — сказал он, когда собрались все. — Разговор предстоит долгий. В стойбище пришел Большой Человек, и мне неведомо, хорошо это или плохо? Когда мне было столько зим, сколько теперь моему младшему сыну, я отправился повидать иные земли. Так уж случилось, вы знаете, что мне пришлось пожить среди сородичей Гримобуччи. Они знают и умеют многое, и я многому от них научился, но до сих пор я не в силах ответить: пользу или вред принесло это камарискам? Судите сами: наши девушки стали носить украшения, и воины охотно берут их в жены…

Старейшины признали, что это — хорошо!

— …про бусы и серьги я узнал от Большой Женщины. Наши рыбаки ловят жирных солимов стальными, а не костяными крючками. Наши жены коптят рыбу, подвешивая на тех же стальных крючках за жабры. Когда не ладится охота на смутангов, мы обходимся рыбой. Камариски забыли, как урчит Дух Пустого Брюха. Стальные крючки я принес из Большого Мира…

Старейшины согласились, что и это — на пользу племени.

— …наши жены научились делать одежду чистой в скользкой воде, красить волосы в цвет талого снега и хранить пищу свежей, посыпая соленым порошком. Скользкую воду, краситель и соленый порошок я купил у Большого Человека по имени Инграм. У него же я раздобыл секрет, как варить «огненное пойло». Длинные прежде зимние вечера, когда от тоски хочется выть на каждую из четырех лун, перестали быть длинными. Когда тебя посещает Дух Горящего Нутра, лица женщин становятся прекрасными, а речи мужчин — мудрыми…

Старейшина, который летом откликался на имя Белаксай, не выдержал. Он гортанно прокричал: «Слава Моготоваку!»

Остальные его дружно поддержали.

Дав эмоциям утихнуть, вождь продолжил:

— …все было бы славно, да напиток Настоящих Мужчин не всегда по нраву нашим женам…

Кривой на один глаз Усколий согласно кивнул — его благоверная частенько мылила ему холку за чрезмерное пристрастие к вышеупомянутому напитку.

— …а возьмем современную молодежь! Она совершенно отбилась от рук! Перестала чтить стариков, не желает заглядывать в Книгу, не советуется с Духами отошедших предков, узнав, что за горизонтом живут иначе! Вы помните, две зимы назад несколько юношей ушли в Космопорт якобы за стальными крючками и не думают возвращаться. Хуже всего, что их примеру собираются последовать другие. Если так пойдет дальше, скоро некому будет охотиться и рыбачить…

Старейшины вздохнули — перспектива их не радовала.

— Хвала Духам, юноши поклялись никому не показывать место нашего стойбища! — воскликнул самый молодой из Старейшин с летним именем Кандога.

— …приход Гримобуччи изменил все — теперь Большие Люди знают, где мы живем. Дайте срок, они приедут на железных смутангах, у которых вместо ног широкие ленты. Они сманят наших юношей, испортят нравы наших девушек. Камариски станут ленивыми, как солим из Лазурной заводи, и захотят жить на подачки. Старики отойдут к Духам предков, а молодые будут слушать чужую музыку и перестанут говорить на языке великой девы!

— Гримобучча назвался другом камарисков, и я ему верю, — возвысил голос Эстроних. — Большой Человек сказал, что любит слова, а не наших девушек и юношей.

А слова — это только звуки, выходящие изо рта, «сердиток» за них никто не даст!

Забегая чуть вперед, следует сказать: дальнейшие события показали, что старейший из Старейшин заблуждался. Но остальные этого не знали и не вняли предостережению вождя. Кандога высказался даже в том смысле, что диковины из мешка Большого Человека способны изменить уклад жизни сильнее, чем стальные крючки, соленый порошок и дамская бижутерия вместе взятые. Вопрос только в том, захочет ли пришелец торговать с камарисками?

Попросил слова Дагопель.

— Конечно, заставить мы его не сумеем — Гримобучча силен, как целое стадо смутангов. Его объятья душат крепче, чем силки лучшего птицелова племени Яггера! Его взор исторгает яркий огонь желания, и Духи мне подсказывают, что этим можно воспользоваться. Мы предложим ему все, чем богато племя: целебный солимий жир, рога смутанга, покрытые резьбой, застывшие слезы девы Чеганы, которые иногда прячутся в раковинах. Если он отвергнет это, что ж, я готов еще раз поведать притчу о семиглавом!

Жрец приложил руку к ожерелью и закрыл глаза.

— Притча — это хорошо, — задумчиво промолвил Моготовак, — за притчу он тебе еще одни бусы навесит! Или зеркальце как дикарю всучит!

Он был раздражен и не скрывал этого. Но вождь не был бы вождем, если не умел держать себя в руках.

— Наверное, вы все правы, — сказал он, подводя черту под прениями. — Гримобучча не сделал пока ничего дурного. Пусть живет в стойбище, торгует, если захочет, а наступят холода — уйдет сам.

Старейшины покинули лужайку на рассвете, приняв соразмерное важности принятого решения количество «огненного пойла».

Моготовак проснулся, когда полдень перестал быть таковым добрых полдня. Нещадно гудела голова, словно ее использовали вместо сигнального барабана Духи Грозы. Вождь ощупью отыскал подле себя законную супругу и сообщил слабым голосом:

— Жена, пить хочу. Принеси эту…

Он напрочь забыл название похлебки, что обычно помогала преодолеть недомогание после совещательной лужайки.

Жена, сонно покачиваясь на тоненьких ножках, помотала головой, приходя в себя. Жена вождя любила поспать и, в отличие от прочих жен, ей это часто удавалось. Тем не менее просьбу мужа выполнила с похвальной быстротой. Прожив вместе не один десяток зим, она угадывала желания супруга с полуслова:

— На, выпей эту…

Моготовак подумал было, что жена тоже не помнит название этой…, но мысль унеслась куда-то далеко-далеко, стоило поднести пересохшие губы к глиняной плошке.

В мозгах прояснилось, и вождь на четвереньках выполз из хижины. Младший отпрыск возился в строительной яме, перепачканный с головы до ног. Он заметил отца и радостно поделился:

— Гляди, батя, сколько «сердиток» отвалил Большой Человек!

Действительно, в руке у него было несколько блестящих кружочков.

— Просто так дал? — удивился Моготовак. Неужели он ошибался в отношении Гримобуччи?

— Как же, хапси прекана!

О, Духи! Как же испорчены нравы подрастающего поколения! Уж ежели всякие сопливцы в повседневной речи стали употреблять духомерзкие ругательства, до чего же вскорости докатится племя?!

Вождь с оттяжкой припечатал ладонь ниже спины духохульника. Сын взревел басом и, размазывая слезы по грязным щекам, стал оправдываться:

— Большой Человек все утро жаждой маялся. Я сбегал домой, отлил из кувшина то, что ты пьешь, когда голова болит. Он выпил и спросил, как это называется. Я сказал. Он дал мне «сердитку». Пацаны перестали смеяться и за этой… побежали! Все.

— А остальные «сердитки» откуда?

— Я много названий ему сказал, все, что спрашивал.

— Ишь ты, оказия. Эта… ему понравилась. Эта… всем нравится, когда лишнего переберут.

А про себя Моготовак подумал: «Что-то здесь нечисто. Сын не говорит название похлебки. А ведь у него память молодая, не дырявая, не то, что у меня или матери…»

Странно. Задарма сыплет «сердитками»… Стоит на такое посмотреть.

Вождь с трудом поднялся, почистил колени и обратил свой взор в сторону площади. Гримобучча сидел на мешке. Вокруг него толпились камариски.

Моготовак окликнул шедшего навстречу Белаксая:

— Что это с народом?

— Большой Человек дает деньги. Скажешь в зеленый ящик что-нибудь, получаешь «сердитку». А диковинами торговать не желает, мурлыш слатаций!

Ругательство соскочило с уст Белаксая, будто каждый день этим занималось. Моготовак сделал вид, что не заметил оплошности Старейшины.

— Ты не подскажешь, как зовется похлебка, от которой по утрам голова свежеет?

Старейшина покачал головой.

— Не подскажу. Да я эту… и не пользую в качестве. Мне больше дымящийся стебель помогает!

«Хм, надо будет попробовать стебель», — подумал вождь. Подойти к Гримобучче он не решился, присел на лежащее бревно дерева зиглу и уставился на заводь с лазурной тиной.

Всегда в погожий день забитая мелюзгой, нынче она выглядела угрюмой и пустынной. Наверняка малыши не отстают от взрослых и крутятся рядом с зеленым ящиком, наперебой выкладывая названия…

Вечером у входа в хижину он наткнулся на жреца. Тот сидел, по-солимьи скрестив ноги. Рядом лежала тканая Книга Памяти.

Это было невероятно: Дагопель достал Книгу из капища! Вопиющее нарушение заветов отошедших предков! Да он просто чмокнутый! Иногда такое случалось с камарисками, прогневившими чем-нибудь Матерь Полуночи. Она приходила неслышно во тьме и припечатывала уста ко лбу несчастного.

Потрясенный, Моготовак опустился рядом. Но нет! Ничего, кроме морщин, на лбу Дагопеля не выделялось. Жрец раскрыл Книгу и ткнул пальцем наугад.

О, Духи! На месте радующей глаз каллиграфической паутины, повествующей о самых значительных событиях в жизни камарисков, зияли безобразные пустоты. Бедные паучки-летописцы суетились, латая дыры и сращивая мохнатые обрывки. Книга была безнадежно осквернена и, самое поразительное, осквернение это продолжалось! На глазах Моготовака лопнули и разошлись радиальные нити, только что бывшие целыми!

Дагопель всхлипнул и вдруг завыл на щербатый лик Третьей Луны, как будто специально выглянувший в просвет между тучами:

— У-ууу! Мурлыш слатаций, вздрюченный у выкосты тышлензая! Грестер квабнутый, пынтышлак стюдлый, базла видноватая!

Если бы Моготовак услышал такие непотребства вчера, не миновать нечестивцу позорного купания в заводи, но тут и он сам, того не ожидая, вдруг выпалил:

— Хапси пруна прекана!

Ни одно из обыденных слов не сохранилось в памяти и это было ужасно. Словарь вождя был пуст, как кувшин после возлияния. Впрочем, нет, из подсознания выплывали все запрещенные в обиходном языке понятия. Ругательства сновали в мозгу, как эти… почуявшие этот…

— Грестер нужно пынтышлать! — только и сказал Моготовак.

Как ни странно, Дагопель уловил смысл и исчез в темноте. Через некоторое время Старейшины собрались в известном месте и в известном составе.

На лужайке они обращались друг к другу по-зимнему — летние имена запропастились туда же, куда и остальные слова. Племя переходило на зимнее имя всегда по окончании Сезона Дождей — вмешательство злых чар нарушило традицию.

Объясняясь преимущественно на пальцах и подкрепляя доводы сочными выражениями, все сошлись на том, что зеленый ящик Большого Человека не очередная диковина, а могучий Дух. Дух пожирает слова, и Гримобучча до отвала накормил его речью камарисков. За пригоршню «сердитою» он умудрился скупить бесценный дар девы Чеганы, оставив племени для общения одну только неприличность, известное дело, никому из камарисков не придет в голову ругаться в присутствии чужеземца!

Долго придумывали Старейшины, как вернуть отнятое сокровище. Усколий, а по-зимнему Вьюж, предложил «затышлять» Гримобуччу во сне. Лучший птицелов Яггер, звавшийся теперь Тымпой, изобразил силками достаточно красноречивую картину, а бывший Белаксай, ныне Чагеш, сказал просто: «Ставраного Гримобуччу в стыпню!»

Но ни одно из предложений не решало главной проблемы — проблемы зеленого ящика.

И тут снизошло откровение на жреца. Он вдохновенно сыграл пантомиму, напомнив финал своей притчи. Постепенно до каждого дошел смысл последней фразы пустынника: «ЕСЛИ ЗАМАНИТЬ ДУХА В ПЛАМЯ, ЧАРЫ РАЗВЕЮТСЯ!»

Гримобучча открыл глаза в прекрасном расположении духа. Ему приснилось, что Ректор-Консул жмет ему руку, обещает увеличить субсидии и материально-техническую оснащенность…

Сновидение растворилось в утренней прохладе, а Большой Человек сообразил, что в стойбище непривычно тихо. Никто не пытается обменять лексикон на эквивалент в твердой валюте. Правда, и менять-то фактически нечего — по подсчетам, почти весь активный словарь племени перекочевал на мнемоленты.

Он приподнялся на локте и увидел кострище с обугленными остатками мнемофона. Кассеты с мнемолентами расплавились и походили на червей, которыми его потчевали позавчера. Слава Богу, одна из кассет осталась неповрежденной. Индикатор записи светился красным, значит, кассета продолжает хранить духовные богатства аборигенов.

Если бы Любитель Чужих Слов знал, какие духовные богатства содержит эта мнемолента! Перед тем, как развести костер, Старейшины, озабоченные чистотой лексикона молодых камарисков, позволили Пожирателю стереть из их памяти все духомерзкие выражения, снабженные комментариями Моготовака на непечатном языке Больших Людей…

Гримобучча не стал надевать лингошлем. И так все было понятно — камариски перехитрили землянина. Племя покинуло стойбище, предварительно швырнув в огонь аппаратуру. Мнемозапись не переносит высокой температуры, и ленты отдали назад все, что похитили…

— Прощай, премиальные! — сказал Гримобучча и забросил мешок на спину. Под ним обнаружились монеты, ожерелье и пузатый кувшин с этой… замечательной штукой.

Гримобучча промочил горло, окинул оценивающим взглядом брошенные хижины и достал из кармана психокамеру — последнюю новинку РЕАЛЬНОГО КИНО.

Пяти минут хватило, чтобы окружающий пейзаж исчез из реальности и перешел на пленку, будто никогда не существовало ни стойбища, ни заводи с лазурной тиной, ни тропы, по которой Гримобучча пришел к камарискам.