Вечный воитель

Глава 9 В НУНОСЕ

О, эти жестокие, кровавые войны…

— На самом деле, епископ, вы просто никак не поймете, что дела человеческие делаются не словами, а поступками.

Спорные доводы, неубедительные мотивы, цинизм под маской прагматизма.

— Не желаешь ли отдохнуть, сын мой?

— Как я могу отдыхать, отец, если орда язычников уже вышла к Данубе?

— Мир…

— Неужели они согласятся?

— Кто знает?

— Они не удовлетворятся Вьетнамом. Они не успокоятся, даже завладев всей Азией… а потом и всем миром.

— Мы не звери.

— Мы должны ими стать. С волками жить — по-волчьи выть.

— Однако если мы попробуем…

— Пробовали.

— Разве?

— С пламенем надо бороться огнем.

— А иного пути нет?

— Дети…

— Иного пути нет.

Ружье. Меч. Бомба. Лук. Вибропистолет. Пика-огнемет. Топор. Булава.

— Иного пути нет.

В ту ночь на борту флагманского корабля я спал плохо. С мерным плеском погружались в воду весла, неумолчно рокотали барабаны, поскрипывали, тимберсы, ударяли в борт волны. Усталый мозг терзали галлюцинации, которые никак не хотели оставить меня в покое. Обрывки разговоров. Случайные фразы. Лица. Тысячи моментов времени. Миллионы лиц. Но ситуация неизменно повторялась: суть спора, который велся на бесчисленном множестве языков, сохранялась в неприкосновенности.

Лишь когда я встал с койки, голова моя прояснилась. Поразмыслив, я решил выйти на палубу.

Кто я такой? Откуда это ощущение, будто я навеки обречен скитаться из эпохи в эпоху, возрождаясь к жизни всякий раз для одного и того же? Какую шутку, какую злую шутку сыграли со мной космические силы?

Ночной ветерок холодил лицо. Прорехи в легком облачном слое располагались столь причудливым образом, что проникавшие сквозь них лучи луны выглядели спицами некоего гигантского колеса. Казалось, Господня колесница, прорвав покров облаков, нашла опору в более плотном воздухе ниже.

Я бросил взгляд на реку и увидел, что в воде отражаются облака; я увидел, как они разошлись, освобождая дорогу луне. Эта луна ничуть не отличалась от той, за которой я наблюдал в бытность Джоном Дейкером. Бледная и холодная, она с довольной усмешкой взирала на выходки и выкрутасы обитателей той планеты, вокруг которой обращалась. Сколько она видела катастроф, бессмысленных крестовых походов, войн, сражений и смертей?

Облака снова сомкнулись, и воды реки потемнели, словно говоря, что мне никогда не найти ответа на мои вопросы.

Я перевел взгляд на берег. С обеих сторон нас окружал густой лес. Темные верхушки деревьев вырисовывались на фоне чуть более светлого неба. Изредка подавали голос ночные животные. В их жалобных криках мне слышались страх и тоска одиночества. Вздохнув, я оперся на поручень и уставился на воду. Весла поднимали фонтаны серых брызг.

Надо свыкаться с мыслью, что мне вновь предстоит бой. Вновь? Разве я сражался когда-либо прежде? Что скрывают мои размытые воспоминания? Что означают мои сны?

Проще всего было бы предположить (как наверняка поступил бы Джон Дейкер), что я сошел с ума. Моя фантазия разгулялась. Быть может, Джон Дейкер — еще один фантом, порожденный больным сознанием?

Мне вновь предстоит сражаться.

Тут ничего не поделаешь. Я смирился с отведенной мне ролью и потому должен доиграть ее до конца.

Лишь когда закатилась луна и небо на востоке посветлело, смятенные мысли отступили.

У меня на глазах встало солнце: огромный алый диск торжественно поднялся над горизонтом, как будто пожелал узнать, откуда исходят звуки, что потревожили его покой, — рокот барабана и скрип весел в уключинах.

— Не спится, Эрекозе? Ждешь не дождешься битвы?

Только Каторна с его насмешками мне сейчас и не хватало.

— Интересно, кому я мешаю, наблюдая за восходом солнца? — бросил я.

— И за заходом луны, — прибавил Каторн. Тон, каким он произнес эти слова, заставил меня насторожиться. — Я погляжу, тебе по нраву ночная пора, Эрекозе.

— Не спорю, — отозвался я важно. — Лишь ночью мы можем без помех предаваться размышлениям.

— Да, ты прав. Кстати сказать, в тебе есть нечто общее с нашими врагами.

Я резко повернулся и окинул его гневным взглядом.

— Что ты имеешь в виду?

— По слухам, элдрены тоже предпочитают ночь дню.

— Значит, нам повезло, сенешаль, — проговорил я, — ведомые мною, наши воины будут крушить элдренов и при свете, и в темноте.

— Надеюсь, что так.

— Почему ты не доверяешь мне, Каторн? Он пожал плечами.

— С чего ты взял? Мы же дали друг другу слово.

— Я помню.

— И я не забываю. Не беспокойся, в битве мы будем заодно. Подозрения подозрениями, но ты — мой командир, и я повинуюсь тебе.

— Тогда я прошу тебя: оставь свои подковырки. С их помощью ты ничего не добьешься.

— Ты зря так думаешь, Воитель. Никого особо не задевая, я между тем облегчаю душу.

— Я принес обет служить человечеству, — воскликнул я. — Я буду биться за короля Ригеноса. Мое бремя, Каторн, и без того тяжело.

— Искренне тебе сочувствую.

Я отвернулся. Кажется, я чуть было не сморозил глупость. Подумать только, я собрался просить Каторна о снисхождении, жалуясь на бесчисленные заботы!

— Благодарю, Каторн, — холодно проговорил я. Река сделала очередной поворот, и, мне показалось, впереди мелькнуло море. — Приятно, когда тебя понимают.

Я хлопнул себя по щеке — на корабль опустилось облако мошкары.

— Откуда их столько, таких кусачих?

— На твоем месте, Воитель, я бы избавил себя от их домогательств, заметил Каторн.

— Пожалуй, так и сделаю. Пойду в каюту.

— Доброго утра, Эрекозе.

— Доброго утра, Каторн.

Он остался стоять на палубе.

Сложись обстоятельства по-иному, подумалось мне, я бы его убил.

Судя по всему, Каторн будет лезть из кожи вон, чтобы покончить со мной. Неужели Ригенос был прав, неужели Каторн, завидуя моей воинской славе, еще ревнует ко мне Иолинду?

Умывшись и надев доспехи, я немного успокоился и решил не изводить себя никчемными домыслами. Услышав крик рулевого, я поднялся на палубу посмотреть, что случилось.

Показался Нунос. Мы столпились на носу корабля, торопясь увидеть воочию прославленный в сказаниях город. От блеска башен, которые на самом деле были сверкающими, у нас заболели глаза. Город лучился светом; его окружала серебристая вуаль, испещренная сотней других цветов и оттенков, начиная от зеленого с фиолетовым и кончая розовым, лиловым, желтым и красным. Цвета перемигивались между собой в ярком свечении, которое возникало из сияния мириад самоцветов.

А за Нуносом раскинулось море. Тихое и спокойное, оно нежилось в лучах утреннего солнца.

Город приближался, и речные берега расходились все шире. Наш корабль вошел в устье реки. Мы старались держаться правого берега — того, на котором стоял Нунос. Среди лесистых прибрежных холмов изредка попадались деревушки. Некоторые из них являли собой очаровательное зрелище, но не шли ни в какое сравнение с великолепием Нуноса.

Над головами послышались крики чаек. Шумно хлопая крыльями, птицы расселись на мачтах и тут же затеяли свару — наверно, из-за того, кому где сидеть.

Барабанный бой стал реже; войдя в гавань, мы потихоньку начали табанить. Остальные корабли не пошли за нами, а бросили якорь на рейде. Они присоединятся к нам позже, когда лоцман определит им место стоянки.

Медленно продвигаясь вперед, мы подняли над флагманом штандарты короля Ригеноса и мой собственный — серебряный меч на черном поле.

Толпа на берегу, которую сдерживали солдаты в стеганых кожаных куртках, заволновалась и зашумела. Мы пришвартовались и бросили сходни. Едва я ступил на берег, толпа загудела, произнося нараспев одно и то же слово. Разобрав, что они поют, я почувствовал себя неловко.

— Эрекозе! Эрекозе! Эрекозе! Эрекозе!

Правитель Нуноса принц Бладах торжественно приветствовал нас, но слов его речи совсем не было слышно. Я поднял руку в салюте и даже пошатнулся — так оглушительно взревела толпа. Я едва удержался от того, чтобы заткнуть уши. По заполненным народом городским улицам мы отправились во дворец принца, где нам были приготовлены покои.

Сверкающие башни поражали красотой и пышностью, особенно в сравнении с низенькими, приземистыми домиками горожан, многие из которых нельзя было назвать иначе как лачугами. Единственного взгляда на них было достаточно, чтобы понять, откуда взялись деньги на отделку башен рубинами, жемчугами и изумрудами.

Будучи в Некранале, я как-то не замечал столь явного контраста между богатством и бедностью, То ли меня пленила новизна впечатлений, то ли кварталы бедноты в столице королевства, если таковые существовали вообще, были прибраны к моему появлению в городе.

А на улицах Нуноса мне то и дело бросались в глаза люди в лохмотьях вместо одежды. Правда, они радовались и шумели не меньше своих хорошо одетых сограждан. Быть может, они видели источник всех несчастий в элдренах.

Принц Бладах был человеком лет сорока пяти, с желтоватым лицом, длинными обвислыми усами и бледными водянистыми глазами. Повадкой он напоминал раздражительного, привередливого хищника. Выяснилось, чему я ни в малейшей степени не удивился, что он не присоединится к нам, а останется «защищать город» — вернее сказать, свои сокровища.

— О, сир, — проговорил он, когда нам навстречу распахнулись сверкающие ворота дворца (которые, кстати сказать, не мешало бы почистить), — мой дворец в распоряжении короля Ригеноса и господина Эрекозе. Если вам что-нибудь нужно…

— Еды, погорячей и попроще, — перебил король, вторя моим невысказанным мыслям. — И никаких пиров. Я же предупреждал тебя, Бладах, чтобы ты не устраивал больших торжеств.

— Я так и поступил, сир, — на лице Бладаха отразилось облегчение. Он не производил впечатление человека, которому нравится тратить деньги. — Я так и поступил.

Поданные кушанья и в самом деле оказались простыми — и не слишком хорошо приготовленными. Принц Бладах разделил с нами трапезу вместе со своей пухленькой глуповатой женой, принцессой Ионанте, и двумя заморенного вида детьми. Я развеселился, подумав о том, в каком разительном несоответствии находится образ жизни правителя Нуноса со сверкающим великолепием городских башен.

Чуть погодя для совета с королем и со мной прибыли военачальники, которые дожидались нас в Нуносе уже несколько недель. Среди них оказался и Каторн, который весьма толково и сжато изложил план ведения войны, разработанный нами в Некранале.

На том совете присутствовало немало славных воинов — граф Ролдеро, дородный мужчина, чьи доспехи, наравне с моими, лишены были всяких украшений; принц Малихар и его брат, герцог Эзак, не раз обнажавшие клинки в битвах; граф Шанура из Каракоа, одной из самых отдаленных и варварских провинций. Длинные волосы Шануры были заплетены в три косицы, бледное и худое лицо вдоль и поперек исполосовали шрамы. Рот он открывал редко — обычно для того, чтобы задать какой-нибудь конкретный вопрос.

Разнообразие одежд и лиц поначалу меня удивило. «Похоже, — подумал я с иронией, — здесь род людской разобщен вовсе не так сильно, как это было в мире, который покинул Джон Дейкер». Однако вполне возможно, что их объединило только наличие общего врага. Когда с ним покончат, всякому единению, пожалуй, придет конец. Граф Шанура, например, без особого, как мне показалось, восторга выслушивал приказы короля Ригеноса, который, скорее всего, казался варвару слишком уж мягкосердечным.

Мне оставалось лишь надеяться, что я сумею примирить их всех между собой на пользу грядущим сражениям.

Наконец обсуждение закончилось. Я успел перемолвиться словом с каждым из военачальников. Король Ригенос поглядел на стоявшие посреди стола бронзовые часы, циферблат которых имел шестнадцать делений.

— Время близится, — сказал он. — У нас все готово?

— Что касается меня, я был готов давным-давно, — проворчал граф Шанура. Я даже начал бояться, что мои корабли так и сгниют тут на приколе.

Остальные подтвердили, что готовы будут сняться с якоря через час или около того.

Мы с Ригеносом поблагодарили Бладаха и его семью за гостеприимство. Они как будто немало обрадовались нашему уходу.

Мы поспешили в гавань. Я только сейчас заметил, что королевский корабль назывался «Иолинда». Раньше мне было не до названия флагмана, ибо я был поглощен мыслями о женщине, которая носила то же имя. В порту мы увидели и другие корабли из Некраналя. Моряки развлекались, торопясь напоследок урвать от жизни, что получится, а рабы грузили в трюмы продовольствие и снаряжение.

Я еще не совсем оправился от тех странных полуснов, которые мучили меня прошлой ночью, однако во мне зрело радостное возбуждение. Конечно, до Мернадина путь неблизкий, но на меня благотворно действовала сама перемена обстановки. По крайней мере, я смогу забыть то, что меня гложет. Мне вспомнился роман «Война и мир», где Пьер, обращаясь к Андрею, говорит, что все люди по-своему стараются забыть о смерти. Кто распутничает, кто играет, кто пьянствует — а кто, как ни странно, воюет. Откровенно говоря, меня одолевали думы не о смерти, а скорее о бессмертии, о вечной жизни вечного солдата.

Узнаю ли я когда-нибудь правду? Я не был уверен, что мне этого хочется. Я боялся правды. Я не был божеством, чтобы не моргнув глазом принять ее, какой бы она ни оказалась. Я был человеком. Мои заботы, мои амбиции и чувства были чисто человеческими. Но оставался вопрос: как мне удалось переродиться, как я стал тем, кем стал? Неужели я и в самом деле бессмертен? Неужели моей жизни нет ни начала, ни конца? И потом, как быть тогда с природой времени? Я уже не в состоянии воспринимать Время как линейную протяженность, что с успехом делал в свою бытность Джоном Дейкером. Время лишилось пространственных очертаний.

Чтобы разобраться, мне нужна помощь философа, ученого, на худой конец, волшебника. Или само забудется? Забудется ли? Надо попытаться.

Чайки с криками взвились в воздух, когда паруса наполнились ветром. Якоря были выбраны, швартовы отданы. Под скрип тимберсов и плеск весел «Иолинда» устремилась в открытое море.