Великая Северная экспедиция

ПИОНЕРЫ ИССЛЕДОВАНИЯ СЕВЕРОВОСТОЧНЫХ ОКРАИН СИБИРИ

Остановим теперь наше внимание на работе и достижениях третьего крупного отряда Великой Северной экспедиции, отправившегося из Якутска в июне 1735 года под начальством лейтенантов Прончищева и Ласиниуса. Достигнув устья Лены, моряки, как было условлено заранее, разделились: Прончищев пошёл на запад, Ласиниус же — на восток.

В распоряжение Прончищева была предоставлена дубельшлюпка «Якутск» длиною в 70 футов . Его сопровождали подштурман Челюскин, приобревший впоследствии широкую известность благодаря названному в честь его мысу на самой северной точке Азии; затем геодезист Чекин, подлекарь и др. — всего 50 человек с командой. Прончищева сопровождала в плавание и делила с ним все горести, лишения и почти одновременно с ним погибла его молодая жена.

14 августа экспедиция через левый рукав Лены вышла в открытое море. Для успешного плавания время это было, разумеется, самое неподходящее; едва начали кампанию, как встал вопрос о зимовке. Решили зимовать тут же в устье реки Оленека (72°30'), благо там было много выкидного леса и небольшое селение русских промышленников. Вскоре река затянулась льдом. 13 ноября скрылось солнце, чтобы не показываться до 22 января. Началась долгая полярная ночь.

Прозимовав без приключений, Прончищев только 3 августа смог выйти в море; причина, задержавшая его, — заполонившие устье реки льды. Пробираясь «с великою опасностью» на запад, сделав по дороге остановку в устье реки Анабары «для осмотра горы той, в которой руда», моряки 13 августа достигли Хатангской губы. Здесь они нашли чьё-то зимовье, оставленный в избах хлеб, бродивших вокруг собак, но людей не было. Повидимому обитатели посёлка промышляли где-нибудь невдалеке.

Чем дальше продвигался Прончищев, тем в больших массах встречал он «стоящий и плавающий лёд», который преодолевал «через великую нужду, иногда узостию в несколько сажен». 19 августа опять стали подниматься на север «и шли около льдов, который лёд подошёл от самого берега в море, и очень гладок, уподобился якобы на озере, и приплесков на нем никаких нет, и признаваем, что оный лёд ни в какое лето не ломает». На льду путники заприметили бродивших во множестве белых медведей, а вокруг в девственных водах ныряли белухи и моржи.

Глубины здесь пошли весьма основательные, опущённый в воду лот длиною в 120 сажен уже не достигал дна. Вскоре Прончищев достиг весьма высокой широты в 77° 29' — наиболее северного пункта, достигнутого кораблями, принимавшими участие в Великой Северной экспедиции. Лишь спустя 143 года, Адольфу Эрику Норденшельду, осуществлявшему свой знаменитый поход вокруг северных берегов Азии, удалось с огромным трудом, огибая мыс Челюскин, впервые в истории мореплавания продвинуться на несколько минут севернее.

Если бы Прончищеву посчастливилось преодолеть это небольшое расстояние, то он бы первый в истории полярных путешествий вступил с моря на самый северный форпост Азии, почти за полтораста лет до Норденшельда. Но сильный северный ветер погнал его обратно к югу, после чего с внезапно нашедшим туманом корабль попал «в самые глухие льды, которым, когда попрочистилось, и конца видеть не могли».

Чувствуя сильное недомогание уже с самого начала кампании, Прончищев, посоветовавшись со своими помощниками, «за невозможностью продолжать плавание далее» решил возвратиться. Изнурённые холодом, полубольные люди все время находились под страхом замёрзнуть. Они несколько раз высаживались на берег в поисках подходящего места для зимовки или селения, но «жила никакого» нигде не оказывалось, «также и лесу мало». 25 августа подошли к устью Оленека, но войти в реку не смогли; мешал упорный противный ветер, вдруг задувший с юга. Семь суток, подбрасываемые высоким взводнем и поминутно заливаемые, держались моряки против устья.

Прончищеву становилось все хуже. Напрасно подлекарь и жена больного, сама еле державшаяся от слабости на ногах, ухаживали за больным моряком. 29 августа его не стало. Когда же ветер немного ослабел, «Якутск» с приспущенным флагом, весь запорошённый снегом и обледенелый, входил в устье Оленека и остановился у прошлогоднего зимовья. По реке уже несло лёд, чувствовалось дыхание скорой и суровой зимы. 6 сентября при ружейном залпе, так непривычно оборвавшемся на этой отдалённой дикой окраине, опустили в неглубокую яму тело славного командира. Пять дней спустя за ним последовала в ту же могилу и его супруга. Могила Прончищевых сохранилась до сих пор. В 1893 году здесь был известный полярный исследователь Эдуард Толль, приведший в порядок разрушенную временем могилу.

Зимовка в устье Оленека для наших путешественников выпала очень тяжёлая. Ещё в половине декабря, принявший на себя командование после покойного Прончищева штурман Челюскин в сопровождении геодезиста Чекина выехал в Якутск с докладом к Берингу, но не доехал. Помешала ссора Челюскина с одним из якутских заправил. Последний отказал моряку в передвижных средствах, в результате чего Челюскин с полгода проболтался в Сиктахе (на Лене) и прибыл в Якутск в июне, т.-е. тогда, когда там уже не было Беринга. Два года, определённые инструкцией для похода на запад вокруг Таймыра, окончились. Челюскину необходимо было теперь знать, последует ли разрешение Беринга на продолжение экспедиции, или её следует считать законченной.

Беринг, хотя и был в курсе всех дел экспедиции (своевременно через нарочного он получил донесение о походе Прончищева и его смерти), сам тем не менее не знал, что предпринять. Избегал он также и обращений в Петербург и оставил даже Челюскину записку с предложением не ездить в столицу, добавив: «понеже Государственная Адмиралтейская коллегия и без тебя может рассмотреть о пути вашем». Гадая, быть или не быть экспедиции, он писал: «А как пойдут те дубельшлюпка и бот — и не пройдут, и ото льдов получат себе повреждение, — тогда взыщется на нас: чего ради без указа отправили и потеряли напрасно».

Беринг обратился за советом к академикам, но те решительно высказались против продолжения экспедиции, причём Миллер ссылался на свои архивные изыскания о плаваниях в XVII столетии казаков. Он указывал, что походы эти неизменно совершались с превеликими трудностями, лишениями, а зачастую и с гибелью людей. Миллер считал, что повторять эти попытки не только крайне рискованно, но и бесполезно, тем более, что, по замечаниям бывалых людей, «ледовитое море, пред прежними годами, много убыло, и подле берега стало мелко». Беринг не удовлетворился этим мнением и созвал совет офицеров, на котором решили обратиться в Петербург в Адмиралтейств-коллегию. В Петербурге взглянули на дело иначе. Неудачи, по мнению коллегии, происходили не вследствие обмеления моря и трудности плавания, но потому, что путешественники выходили в море слишком поздно и рано возвращались по большей части в те самые места, откуда выходили в плавание, не закрепляя за собой таким образом пройденного, а потому в каждую последующую навигацию начинали все дело сызнова. Ссылка Миллера на казаков также не удовлетворила коллегию. Наоборот, именно казаки, не знавшие навигации и совершавшие свои плавания на судах «погибельных, с парусами из оленьих кож, с снастями ремянными, с камнями вместо якорей», свидетельствовали, что при современных условиях мореплавания и управления людьми «искусными в навигации» — дальнейшие попытки продвижения вперёд должны увенчаться успехом.

Подобное мнение коллегии, конечно, не означало, что в Петербурге не считались с огромными трудностями и опасностями плавания во льдах. Коллегия, учитывая все это, взывала к упорной работе прежде всего начальствующего состава, особенно подчёркивала важность порученного им дела и обещала награды. Воззвание коллегии определяло продолжать настоящие исследования «с напряжённейшим старанием» не только ещё в одно, в другое и в третье лето, но «буде какая невозможность и в третье лето во окончание привесть не допустит, то и в четвёртое… „ Но если и это все не поможет, и обогнуть с моря Таймыр окончательно не удастся, то, оставя „дальнейшие покушения“, начальнику ленского отряда приступить к описи берегов от реки Хатанги до Енисея, т.-е. вокруг Таймырского полуострова, — сухим путём. Начальником новой экспедиции был назначен лейтенант Харитон Лаптев. Он подробно ознакомился с ходом и неудачами экспедиции своего предшественника. Отправляясь в поход, он предвидел большие трудности и потому особенное внимание обратил на организационную сторону похода и потребовал снабдить экспедицию „гораздо обильнее прежнего“. И все его требования были удовлетворены; ему дали весь новый такелаж, инструменты „для делания лодок“ на случай сухопутных описей, к которым он прибегнет при неудаче морских, затем для него заготовили оленей и собак и даже перевели несколько семей с устья реки Оленека на устья рек Анабары, Хатанги и Таймыра на случай возможной там зимовки экспедиции. Помимо всего перечисленного, Лаптев потребовал «подарочные вещи“ и жалованье вперёд на два года. Было обещано ему и это. В отношении личного состава экспедиции Лаптев не потребовал никаких изменений. По всему было видно, что энергичный моряк решился так или иначе, морем или сухопутьем, выполнить поручение во что бы то ни стало.

9 июня 1739 года Лаптев, имея на борту помимо себя 44 человека, отправился из Якутска в поход. Его сопровождали до Оленека дощаники с провиантом. При входе в море через западное устье Лены, взорам путешественников представилась самая безнадёжная картина. На всем видимом пространстве моря была одна сплошная ледяная масса. Страшной казалась эта мрачная даль. Зловещая тишина не сулила ничего хорошего. Сразу стало ясно, что судно надолго рискует здесь остаться. Началась утомительная, продолжавшаяся в течение целого месяца, борьба небольшого корабля со льдом, наступавшим на него со всех сторон.

По временам корабль получал опаснейшие удары в борт, чему предшествовали характерные звуки торошения льдов, сотрясения и взрывы, скрип и свист. Трещали бимсы[20], с шумом растворялись двери в каютах, «стонали» мачты, дрожала обшивка, все судно вздрагивало и сотрясалось. Впоследствии Эдуард Бельчер, находясь в подобных условиях, писал: «Чем дольше я наблюдал за движением этих масс, тем более убеждался, что всякий, кто осмелится здесь удалиться от твёрдой земли, по всему вероятию неизбежно погибнет». Вероятно, те же мысли проносились в голове и у Харитона Лаптева в этот знаменитый поход, когда его беспомощный кораблик по временам сдавливало до того, «что теряли надежду на спасение, пробираясь то на парусах, то на вёслах, распихиваясь шестами и даже скалываясь иногда пешнями[21], нередко удерживаемые на одном месте по нескольку суток». И все же пробирались вперёд — только вперёд!

24 июля миновали устье Оленека, 28-го остановились в губе Нордвик и даже занесли на карту её берега. Но только что вышли из бухты, как снова были атакованы льдами и «спасение с великим трудом получили». 6 августа подошли к устью Хатанги, чтобы осмотреть, пригодно ли это место для зимовки, и попутно сложить сюда часть продовольствия. Но вот опять стали теснить льды, пришлось спешно спасаться в глубину бухты. Лишь только разредились льды, корабль снова пробирается на север и 21 августа подходит к мысу Св. Фаддея (76°47'), где сооружают знак[22]. «И здесь сплошные стоячие льды совсем преградили дороги»; а потому, ввиду позднего времени и крайне неудобных условий для зимовки на берегу (ни воды, ни плавника), — решили идти обратно в Хатангскую губу, которой и достигли 29 августа.

Вблизи устья речки Блудной (72°56') расположились на зимовку. Здесь зимовщики нашли несколько семейств оседлых тунгусов, а также достаточные запасы продовольствия, доставленные сюда в начале похода на дощаниках.

И все же зимовка протекла не вполне благополучно; остаётся невыясненным, почему при удовлетворительном питании и отсутствии заболеваний (умер лишь один матрос, «бывший в любострастной болезни») по временам слышался ропот в команде, сопровождаемый «нерегулярными и неистовыми словами».

Предвидя неудачу обследования Таймырского полуострова с моря, Лаптев уже в конце октября предпринял сухопутную съёмку берегов. Он командировал боцманмата Медведева на реку Пясингу для описи её устья и морского берега на восток до устья реки Таймыры. Возвратившийся к концу апреля Медведев, «остановленный» великою стужею и сильным ветром, смог обследовать не больше 40 вёрст. Столь же неудачна была и экспедиция геодезиста Чекина, отправившегося в исходе марта следующего года для описи берега от устья Таймыры на запад до Пясинги. Чекина сопровождало десять нарт на собаках, управляемых якутами и тунгусами; последние гнали с собой 18 оленей. 17 мая Чекин, бросив по дороге нарты, вернулся пешком «с крайней нуждою». О своём путешествии он сообщил так: «Ездил до реки Таймуры, и оною Таймурою до моря, и от неё около моря по морскому берегу к западу, около ста вёрст, где уже земля пошла к югу; а далее затем не поехал, что себе провианта и собакам корму стало мало очень, с которым далее в безвестное место ехать было опасно… «

По началу, морское путешествие Лаптева, выполняемоё на следующий год по тому же маршруту, протекало в той же обстановке, что и предыдущее. Поздно вскрывшаяся Хатанга позволила только 13 августа достигнуть её устья. А дальше пошла та же картина: корабль вклинился в сплошное безразрывное кольцо льдов и понёсся с ними по ветру и течению к северу, «обламываемый и утопающий». Все более свирепел ветер, он принёс с собой с севера целые тучи густого, хлопьями валившего снега. Неожиданно наступившая ранняя зима усугубила тяжесть положения. Льдины, пришедшие в большое движение, подгоняемые ветром, с грохотом напирали и дробились об измятые бока корабля. В нескольких местах корабль оказался продавленным, его стало заливать. Не терявший ни на минуту присутствия духа, Лаптев отдал распоряжение заделать пробоины, а бока судна от новых ударов льдин оградить спущенными с борта брёвнами. Не покладая рук работали на судне, делая тщетные попытки спасти его. На утро стало ясно, что спасти корабль не удастся; воды неизменно прибывало больше, чем удавалось откачивать. Лаптев отдал распоряжение выгружать провизию и тёплые вещи на лёд. Судно все ещё держалось на воде.

Вечером Лаптев созвал совет. Под глухой рёв бури и непрерывный грохот напиравшего на корабль льда, при тусклом свете ночника, решался вопрос: продолжать ли ещё борьбу, или немедленно высадиться всем на лёд и спасаться к берегу. Последнее мнение восторжествовало. Все сошли на лёд. По счастью, берег был недалеко, всего в 15 милях по направлению к западу. На третьи сутки, преодолевая неимоверные трудности, моряки, совершенно изнеможённые, достигли берега, доставив с собой часть захваченного продовольственного груза.

Положение спасшихся было, однако, чрезвычайно тяжёлое. Замерзавшие, выкинутые на отдалённый, лишенный жилья берег Хатанги, растерявшие по дороге большую часть провианта, моряки жаждали теперь только одного: согреться! Но средств развести костёр не было никаких; ничего не оставалось другого, как выкопать в мёрзлой земле ямы и согреться в общей куче сгрудившихся друг на друга тел. Становилось совершенно очевидным и для Лаптева и для всех прочих, что зимовка при этих условиях на пустынных берегах ничего, кроме гибели всей партии, принести не может. Изнурённые трудами и тяжёлыми переживаниями, отчаявшиеся в спасении, люди стали впадать в апатию, а некоторые даже побросали работу, говоря, что все равно всем придется скоро умирать, стоит ли работать? Но мужественный Лаптев сумел восстановить дисциплину и тем спас экспедицию от верной гибели.

Лаптев не только не терял присутствия духа, но и не забывал производить научных наблюдений. Из всех участников описных работ на северных берегах Азии, им были доставлены, пожалуй, наиболее ценные сведения по общей географии края; он не забывал ни метеорологии, ни наблюдений над приливами, ни магнитного склонения, ни флоры, ни фауны, ни, наконец, населения. Что же касается точности его вычислений, равно как и Прончищева, то Врангель доказал, что при определении широт допущенные ими погрешности не превышали нескольких минут. Совершенно непростительным научным промахом является то, что обширные записки Харитона Лаптева не подверглись обработке и использованы лишь в самой незначительной степени.

Восстановив дисциплину и ободрив своих спутников, Лаптев объявил, чтобы к 25 сентября все здоровые были готовы выступить с ним в поход к месту их прежней зимовки. Но лёд упорно преследовал изнурённых моряков. Пройдя половину пути, они наткнулись на довольно широкую реку, по которой быстрым течением несло лёд. Переправиться на другую сторону не было никакой возможности; пришлось вернуться обратно и выжидать, когда наступят морозы. Лишь через месяц смогли вконец измотавшиеся моряки доплестись до места своего прежнего зимовья. Из больных, оставшихся некоторое время в лагере, четверо умерло, остальные же были доставлены на место зимовки в ноябре.

Итак, потерпев столько неудач при попытке обогнуть Таймырский полуостров с моря, моряки окончательно убедились, что задача эта, превышая человеческие силы, — невыполнима. На целых полтораста лет попытка эта осталась неосуществлённой.

Однако для засъёмки берегов Таймырского полуострова неудача эта не имела значения; в распоряжении исследователей были сухопутные возможности, на что и обратил внимание Лаптев. Предвидя возможность этого путешествия, он ещё в 1740 году озаботился заготовкой провианта и собак. Ранней весной следующего года все было готово к началу путешествия, которое предполагалось осуществить с помощью трех партий, действующих с трех различных сторон.

Первым отправился в путь Челюскин. На трех нартах, запряжённых собаками, 17 марта он выехал к устью реки Пясинги, откуда затем должен был отправиться по берегу вокруг Северозападного мыса на восток до устья реки Таймыры.

Через пять недель после него двинулась в путь вторая партия — геодезиста Чекина, также на трех нартах; он должен был действовать в противоположном направлении, т.-е., следуя восточным берегом на запад, обогнуть Северовосточный мыс и прибыть к конечному пункту экспедиции Челюскина, т.-е. на реку Таймыру. Сам же начальник всей экспедиции Лаптев должен был, взяв направление на север и обследовав внутренние части восточного Таймырского полуострова, закончить своё путешествие там же, т.-е. в устье Таймыры.

Отправным пунктом всех трех партий было место их зимовки — устье Хатанги. Хороший и предусмотрительный организатор, Лаптев ещё до выхода партий в путь отправил к устью Таймыры 12 нарт с провиантом и сушёным кормом для собак, а также 7 нарт к Таймырскому озеру и 2 нарты специально для Чекина. Всю остальную команду и грузы экспедиции Лаптев отправил на ста оленях на Енисей, для последующего похода в Туруханск.

Но не прошло и нескольких дней, как геодезист Чекин возвратился, условия передвижения показались ему крайне тяжёлыми. К тому же как у него самого, так и у его спутников настолько разболелись от непрерывного созерцания белой пелены глаза, что все они почти перестали видеть. Из возложенных на него поручений Чекин почти ничего не выполнил.

Под 75°21' произошла встреча Челюскина, имевшего уже весьма исхудавших собак, с Лаптевым; после встречи моряки повернули обратно и вскоре благополучно достигли Пясинги. В этот поход Лаптеву удалось не только добраться до устья Таймыры и определить её широту, но и дойти до Северозападного мыса и правильно определить его широту (76° 38').

Поход Лаптева в глубину Таймырского полуострова изобилует многими любопытными наблюдениями и сделанными из них выводами, правда, иногда курьёзными. Так, например, найдя в тундре вблизи Таймырского озера кости мамонта, он замечает: «По сей тундре, близ моря, лежащие находятся мамонтовые ноги, большие и малые, також и другие от корпуса кости». А на иных реках здешней тундры из берегов вымывает и целые звери мамонты, с обоими рогами; на них кожа толщиной в 5 дюймов , и шерсть и тело истлелые; а прочие кости, кроме помянутых рогов, весьма дряблые… Сей зверь мамонт есть, мнится быть, и ныне в море северном, на глубоких местах: понеже случалося по самым берегам моря находить роги, ничего в землю не врослые, которые уповательно волнами выбивает; а по тундре все роги находятся в земле верхним из острых концов, а тупым концом на верху земли».

Лаптев следовательно полагал, что мамонт представляет собою морского зверя, и поныне водящегося в море. А присутствию мамонтовых трупов и костей в тундре вдали от морских берегов наш моряк также находит объяснение: «Чаятельно быть в прежних годах, — замечает он по этому поводу, — большим водам в море, что тундру закрывало водою».

На зимовку наши путешественники отправились в Туруханск. На этом и заканчивается блестящая деятельность Харитона Лаптева на северных окраинах Сибири[23]. В его честь и его брата Дмитрия Лаптева, о котором речь впереди, часть Северного Ледовитого океана от восточных берегов Таймыра до Новосибирских островов, по предложению Ю. М. Шокальского, названа морем Лаптевых.

Заключительным аккордом таймырской экспедиции является открытие на следующий год (7 мая 1742 года) Челюскиным наиболее северной точки азиатского материка, названной им Северовосточным мысом. Своё открытие Челюскин описывает так: «7 мая мы достигли скалистого, круто обрывающегося мыса средней вышины, окружённого гладкою ледяною площадкой без обломков и отдельных торчащих льдин. Этот мыс я назвал Северовосточным и поставил на нем сигнальный шест из привезённого с собою дерева». Челюскин с замечательной точностью указал широту мыса; позднейшие определения Норденшельда, произведённые им в 1878 году, показали, что он ошибся лишь на 7 минут[24]. Чрезвычайная тщательность и добросовестность работы Челюскина таким образом вне сомнения.

Мы не нашли подробного описания Северовосточного мыса и его окрестностей, сделанного самим Челюскиным, а между тем нам хотелось бы дать более полное и характерное изображение самой северной точки нашего северного материка, упорно ускользавшей от энергичных деятелей Северной экспедиции и сделавшейся доступной лишь теперь. Позволим себе привести отрывок из письма побывавшего здесь на «Веге» в августе 1878 года Норденшельда к д-ру Оскару Диксону:

«Мы шли под парами вдоль западного берега Таймырского полуострова. Он окружён множеством островов, не указанных на карте, и, вероятно, сам делится проливами на несколько частей… Лёд мы встретили лишь в небольшом количестве, и то только прибрежный и до такой степени проточенный, что, казалось, не было ни одной льдины достаточно крепкой, чтобы удержать двух человек…

«Сам Таймырский залив был почти совсем чист от льда. 19 августа мы продолжали итти под парами и парусами вдоль берега полуострова; туман был попрежнему чрезвычайно густ и только изредка прочищался настолько, что можно было различить контуры берегов. Днём мы прошли мимо обширного поля неразломанного льда, заполнившего всю бухту на западной стороне полуострова, В тумане и благодаря миражу, происходившему от преломления лучей у горизонта, лёд казался более крупным и высоким, чем был в действительности…

«Туман мешал нам видеть далеко, и я уже начинал опасаться, что самый северный мыс Азии будет настолько окружён льдом, что мы не сможем высадиться на него. Но вот опять показался к северо-востоку мыс свободный от льда. Неподалёку была свободная от льда бухта со входом с севера. В шесть часов вечера 19 августа мы бросили здесь якорь, причём салютовали флагом и выстрелом одной из пушек, находившихся на „Веге“. Мы достигли, наконец, первой цели нашего плавания — самой северной оконечности Старого Света. Воздух прочистился, и перед нами развернулся мыс, освещённый солнечными лучами и совершенно свободный от снега.

«Подобно тому как в 1875 году у Енисея, нас встретил и здесь большой полярный медведь, которого мы заметили раньше, чем якорь был брошен в воду. Мёдведь прогуливался взад и вперёд по берегу и по временам тянул носом и взглядывал на залив, вероятно с целью узнать, какие непрошенные гости приближались к месту, где он до сего времени был безраздельным хозяином. Испуганный салютом, он, однако, скоро дал ходу и тем спасся от пуль наших охотников. Для определения астрономического пункта этого важного места, а также для предоставления возможности нашим зоологам и ботаникам сделать несколько экскурсий, я решил остаться на якоре до следующего дня.

«Мыс Челюскин представляет низменную оконечность, разделённую на две части заливом. Горная возвышенность с медленно спускающимися склонами тянется от восточного берега параллельно береговой линии к югу… Внутрь страны отсюда, повидимому, медленно поднимается горная возвышенность, достигая 1000 футов высоты. Как эта возвышенность, так и равнина были почти свободны от снега. Только кое-где виднелись большие, белые снежные поля на горных склонах или в некоторых более глубоких, узких трещинах равнины. У самого берега, однако, было ещё не мало льда.

«Здешняя почва состоит из пластов глины, почти голых и растресканных на более или менее правильные шестиугольники, иногда же покрыта травой, мхом или лишайниками. Преобладающей горной породой являются вертикально расположенные пласты плитняка, богатые кристаллами серного колчедана. На крайней части мыса пласты плитняка перекрещивались огромными полосами кварца. Из числа явнобрачных доктор Чьельман смог отыскать только 24 вида. Даже лишаи были крайне однообразны, хотя и достигли отличного развития. Получалось впечатление, что растительность полуострова упорно стремилась продвинуться далее к северу, но, встретив море, остановилась на самом крайнем мысу.

«И, действительно, здесь на весьма небольшом пространстве можно было найти представителей почти всех видов растений, как явнобрачных, так и тайнобрачных, растущих на полуострове, и многие из них было бы тщетно искать далее вверх по равнине. Животная жизнь полуострова соперничала с растительной жизнью в бедности. Из числа птиц мы видели массу плавунчиков, несколько видов турухтана, одну гагару, несколько гаг и одну горную сову».

Такова картина самой отдалённой окраины нашей материковой Арктики, сделавшейся нам известной со времени похода Челюскина. Однако, весьма замечательно то, что на картах, составленных в XVI столетии, т.-е. задолго до Великой Северной экспедиции, в средней части северного прибрежья Сибири обозначали далеко вклинивающийся на север мыс по названию Табин. Вряд ли мы имеем здесь дело со свободной фантазией картографа.

После Норденшельда мыс Челюскин в 1893 году обогнул во время своей знаменитной экспедиции на «Фраме» к северному полюсу Фритьоф Нансен. В 1901 году, в поисках неведомой земли Санникова, мыс Челюскин огибает Эдуард Толль. Ни Нансен, ни Толль, ни сам Челюскин, прошедший по льду от мыса в глубь моря севернее на 18 вёрст, не обнаружили никаких признаков расположенной невдалеке земли, открытой лишь в августе 1913 года Б. А. Вилькицким и названной им Землёй Николая II (ныне Северная Земля). Следуя на транспортах «Таймыр» и «Вайгач» вдоль северных берегов Сибири из Владивостока в Архангельск, Вилькицкий, встретив у мыса Челюскина непроходимую гряду льдов, в поисках свободного прохода подался несколько севернее и таким образом в 40 милях от мыса Челюскина обнаружил низменную землю. Четвёртым по счёту мореплавателем, обогнувшим мыс Челюскина в 1918 году, является Роальд Амундсен (шхуна «Мод»).

Ныне благодаря успешной работе советских ледоколов мыс Челюскин утратил былое обаяние неприступности. Почти ежегодно, и притом в одну навигацию, наши моряки огибают самую северную точку азиатского материка. С сооружением здесь в 1932 году советской радиостанции, мыс Челюскин и прилегающую территорию можно считать до известной степени освоенными. Чтобы сопоставить, что здесь было, с тем, что происходит здесь ныне, приведём характерный отрывок из дневника Д. Дуплицкого, начальника похода 1934 года на «Литке» из Владивостока на Мурманск.

«23 — 24 августа. Мыс Челюскин. Начинаем совместную с „Ермаком“ проводку каравана Второй Ленской экспедиции в составе 4 судов. Начальник экспедиции Орловский просит взять на буксир пароход „Партизан Щетинкин“. У этого парохода — тонкая обшивка, он получил пробоину. Идём к „Щетинкину“, берём его на буксир и ведём на лёд. Капитан Николаев лично руководит проводкой, не покидая мостика. Мы со Щербиной дежурим на корме. К утру проводка благополучно закончена. „Щетинкин“ без одного повреждения выведен на воду».

Эта совсем необычайная для здешних мест картина напоминает нам скорее весеннюю сценку где-нибудь в Финском заливе около портового города.

Спустя два месяца после ухода «Литке», усилиями 32 зимовщиков была закончена организация научных лабораторий, постройка 5 домов на 286 кв. метрах , сооружены три павильона — магнитный, для изучения атмосферного электричества и аэрологический, расширена баня и устроен собачник на 40 собак.

Нам остаётся ознакомиться с работой последнего, восточного отряда. Выше мы указывали, что отправившийся в июне 1735 года из Якутска третий крупный отряд Великой Северной экспедиции под начальством Прончищева и Ласиниуса разделился в устье Лены: Прончищев пошёл на запад, Ласиниус же — на восток. Судьба экспедиции на запад нам уже известна, посмотрим же, как осуществил Ласиниус свою задачу продвижения морем через Берингов пролив на Камчатку или к устью реки Анадыри.

7 августа 1735 года, в сопровождении подштурмана Ртищева, ученика Глазова, геодезиста Баскакова, подлекаря, иеромонаха и 44 человек команды, на двухмачтовом шлюпе «Иркутск» Ласиниус отплыл в юговосточном направлении. Уже через четыре дня Ласиниус, встретив большие массы льдов, стал отыскивать подходящих «отстойных мест к зимовке». Таковым местом, по его мнению, могло служить устье реки Хараулаха в углу залива Борхая (71°28'), где было найдено пять старых якутских юрт. В дополнение к юртам Ласиниус распорядился построить ещё довольно вместительный барак длиною в 11 сажен, разгороженный на четыре отделения; барак отапливали три печи, отдельно была построена баня. «Только для крыши не успели набрать достаточно лесу и покрыли её дёрном; а печи, за неимением глины, были принуждены сделать из местной селитряной земли которая худо держала тепло и часто рассыпалась».

Вообще Ласиниус готовился провести зимовку с наивозможным в его условиях удобством. Рассчитывая, что кампания продолжится по меньшей мере ещё два года, и не особенно надеясь на поступление свежей провизии, Ласиниус значительно сократил паёк. Первой жертвой этой излишней предусмотрительности сделался он сам. С наступлением полярной ночи и жестоких морозов начались заболевания цынгой, принявшие вскоре повальный характер. Если бы Ласиниус при первых признаках жестокой болезни улучшил для всех питание, а также заставлял команду находиться больше в движении и занялся охотой, вряд ли бы его отряд постиг такой печальный конец.

Но в то непросвещённое время мало понимали, что такое цынга, и какие необходимо соблюдать гигиенические меры, чтобы её избежать, не понимали также и значения свежего воздуха, чистой воды, опрятных помещений и белья. Вдобавок и пища была крайне однообразна и часто недоброкачественна — преимущественно солонина и сухари. Вот чем объясняется, что во все продолжение Великой Северной экспедиции так часто посещали зимовщиков и плавающих на судах тифы в разных формах и цынга. По числу жертв партия Ласиниуса из всех партий Северной экспедиции заняла первое место.

19 декабря экономного начальника не стало, следом за ним умерли поручик Полубородов, геодезист Баскаков, подлекарь, ученик Глазов и один за другим 31 человек команды. Смертность в течение такого короткого промежутка времени колоссальная! Оставшиеся в живых подштурман Ртищев, иеромонах и 7 матросов с первыми лучами весеннего солнца отправились в Якутск[25]. Так закончилась первая попытка описать сибирский берег к востоку от Лены.

Весною следующего года экспедиция, однако, продолжалась; вновь сформированный отряд отправился из Якутска в путь, под начальством находившегося до сего времени не у дел (разумеется, полярных) лейтенанта Дмитрия Лаптева[26]. С ним находились его помощники — лейтенант Плаутинг и подштурман Щербинин. Попытка Дмитрия Лаптева проскочить на восток, для чего необходимо было обогнуть мыс Борхая и Святой Нос, также была неудачна. Повстречав великие непроходимые льды, загородившие стеной путь, от которых с трудом приходилось отталкиваться, непрестанно пребывая при этом «в великом страхе», Лаптев 14 августа созвал совет, на котором решено было возвратиться.

Мало этого, на «консилиуме» было также вынесено следующее решительное постановление: «И на предбудущий год на море не выходить, понеже к проходу до реки Колымы и до Камчатки, по всем обстоятельствам, ныне и впредь нет никакой надежды». Зимовали на Лене под 70° 40' в пяти сооружённых юртах. И в эту зимовку наши моряки не избегли грозной цынги, все они поголовно переболели, но смертный случай был один, что, по объяснению Лаптева, нужно было приписать какому-то «кедровому стланцу», коим он лечил больных и образчики которого даже представил в Адмиралтейств-коллегию.

По окончании зимовки Дм. Лаптев лично отправился в Петербург, чтобы доложить о невозможности выполнить порученное ему задание. Однако в Петербурге хотя и отнеслись к Лаптеву со вниманием и «удостаивали особенной доверенности», называя его моряком «добросовестным», «искусным», знающим тамошние места, и обнадёживали различными милостями «за совершенное окончание», но все же потребовали, чтобы он ещё раз сделал попытку осуществить плавание на восток через Ледовитый океан; в отношении же инструкций ему заявили, что ему даётся полная власть, и руки у него не связываются». Дмитрию Лаптеву ничего не оставалось, как вторично принять на себя командование экспедицией и приступить к деятельной подготовке её.

Для предварительных описных работ, ранней весной 1739 года на собаках, в сопровождении «бывалых людей», был командирован из Якутска на реку Яну матрос Лошкин. Ему надлежало заняться описью берегов от устья Яны по направлению к Святому носу и затем следовать обратно до устья Лены. Вслед за Лошкиным на реку Индигирку «для описи её по всему протяжению от вершины до устья» был послан геодезист Киндяков. На худой конец, в случае, если морскую экспедицию снова постигнет неудача, Дмитрий Лаптев намеревался, построив на Индигирке суда, следовать к Колыме.

В свой новый поход Дмитрий Лаптев, в сопровождении штурмана Щербинина, отправился из Якутска вниз по Лене, лишь только вскрылась река. Всего в экспедиции участвовало 60 человек.

5 июля Лаптев уже выходил к устью восточного или Быковского протока Лены, где снова встретил льды, столь надоевшие не только нашим морякам, но, вероятно, и читателям. Задержавшись в Севастьяновской губе, произвели её подробную опись. Ко льдам присоединились свежие противные ветры, вскоре перешедшие в шторм.

В общем повторилась уже давно знакомая нам картина, и таковы же были и записи: «Закрепясь за одну льдину, ночь провели с великим беспокойством и страхом. На другой день, прорубившись и пробившись сквозь лёд, пошли далее, непрестанна сопровождаемые льдами, лежавшими на севере, как пояс», а там пошёл густой снег и т. д.

Дм. Лаптев имел обыкновение часто посылать на берег шлюпки для опознания местности, для описных работ или же для разыскания удобной на более продолжительную остановку судна гавани. Но вот в одно из этих посещений берега матросы заметили, что вода у берега вдруг стала пресной[27], тотчас же вторично послали лодку с матросом Романовым и с участниками первой поездки для отыскания предполагаемого поблизости устья реки. Но, увы, в назначенное время лодка на корабль не вернулась, не оказалось её и на другой день. Шесть дней напрасно ожидали разведчиков. А тем временем «ветром восточным льдов нанесло множество, в которых днём с нуждою на парусах пробавлялись, а ночью всеми людьми судно охраняли и непрестанно то подымали, то опускали якорь».

На корабле, невидимому, была лишь одна лодка, с утратой её корабль потерял теперь связь с берегом. И вот изобретательная мысль путешественников находит выход: из обручей разломанных бочек, соединённых продольной жердью, создаётся подобие корпуса лодки, после чего она обшивается парусиной. На таких самодельных, крайне ненадёжных для продвижения через льды пузырях устанавливается сообщение с берегом, который везде оказывается «неприступно отмелым». В конце сентября таинственно исчезает и эта вторая «лодка», посланная на берег со Щербининым. Пока ожидали Щербинина в течение четырех суток, «море совершенно замёрзло», а затем «сделавшимся от юго-запада штормом разломало лёд и вместе с ним понесло судно от берега в море».

Пятнадцать часов так носило корабль. Глубина увеличилась до 5 сажен, и от места, на котором стояли, пронесло в море на 40 вёрст. Странствия корабля закончились тем, что 9 сентября он снова очутился против устья реки Индигирки, но на этот раз у восточного её протока. Тотчас отправились на берег и к великому своему изумлению нашли здесь в ужасном виде всех своих, с обеих лодок, товарищей, которых уже давно считали погибшими. Выкинутые на берег, полярные робинзоны претерпели все ужасы не приспособленного к жизни бытья: «обмокшие, без огня и без пищи, они терпели жестокий холод и едва не умерли с голоду, питаясь травою и встречаемыми песцами».

Но нерадостно было возвращение спасённых на судно: на нем не было ни полена дров, и экипаж мёрз так же жестоко, как и они на берегу. Вдобавок, грянувшие морозы прочно заклинили судно во льды. Судно обмёрзло, и ввести его в реку на зимовку не было уже никакой возможности. А берег был всего в 11 верстах. Не дожидаясь, когда судно будет сплющено льдами, Лаптев распорядился оставить судно и перебраться на берег. Быстро соорудили нарты и стали переправляться. 22 сентября все уже были на берегу, диком и пустынном.

Зимовать здесь было, конечно, невозможно. «Русское жило», отстоящее отсюда в 150 верстах, казалось местом наиболее подходящим для этой цели, — туда и переправились. Несмотря на приключившуюся с моряками катастрофу, они не забывали о главном своём деле и тотчас по переезде на берег энергично принялись за опись берегов. Матрос Лошкин обошёл морской берег до реки Алазеи и по Голыжинскому протоку Индигирки, а Щербинин и геодезист Киндяков описали восточное и среднее устья этой реки. На следующий год, весной, Киндяков произвёл опись берега от Алазеи до Колымы. Щербинин занёс на карту берега реки Яны, а сам Дмитртй Лаптев описал Хрому.

Зимовка протекала благополучно. Все мысли Лаптева теперь сосредоточились вокруг весеннего похода морем на восток. Но он далеко не был уверен, что оставленное им на произвол судьбы судно уцелеет при весеннем взламывании льдов; кроме того, крайне неопределённо обстояло с предложенным Лаптеву походом на Колыму в случае неудачи основного задания. На замечание Миллера, что встарину здесь ходили мореходы, он отвечал: действительно, «суда по северному морю от Лены подле берегов выходили, но хотя б одно из них имело счастливое возвращение, или прошло в желаемый путь, тому, по видимым обстоятельствам, статься не можно, и по берегу, у реки Яны и у реки Индигирки, от устья к востоку и западу суда, выброшенные из моря с давних лет, и якоря и снасти и поныне есть, что видели высланные из бота служители, и следует, что они пропадали».

Все же Дмитрий Лаптев решился в случае, если оставленное им во льдах судно уцелеет, сделать ещё последнюю попытку пройти на восток. Все свои соображения по поводу предстоящего похода Лаптев отправил нарочным в Петербург. Ответ, который был доставлен ему в июне 1740 года, гласил: «Исполнять, усмотряя по тамошнему состоянию с крайнею возможностию и ревностию, по наилучшему его рассуждению; а Чукотский Нос, ежели возможно, обходить водою; ежели ж, за препятствием от льдов, водою идти будет невозможно, то сухим путём».

Но Дмитрий Лаптев решил-таки попытать счастья — выполнить план, следуя морским путём. С июня 1740 года стали энергично готовиться к новому походу. Лишь только льды стали приходить в движение, Лаптев со своей командой перебрался на судно, до открытой воды оно отделялось плотной грядой льдов протяжением свыше версты. Лаптев решился одолеть это ледяное пространство ломами и топорами. Не покладая рук, работали люди три недели, выворачивая ледяные глыбы толщиною от 5 до 7 футов . И, наконец, одолели, — по прорубленному каналу протяжением более версты корабль был выведен на чистую воду.

Велика была радость моряков, но непродолжительна. Пришедший в бурное движение лёд увлёк освобождённый корабль, понёс его вперёд и под конец выкинул на мель. Снова работа не легче только что проделанной. Чтобы поднять судно, пришлось его разоружить буквально «до последней доски». Но и это не помогло, корабль все ещё сидел на мели. Тогда вынули мачты, спилили бушприт и стали подводить ваги. Работа продолжалась «с великою нуждою» в течение ещё двух недель, и при этом «многие оскорбления и беспокойства нам нанесены были», — повествует один из участников этих кошмарных работ.

Но вот корабль снова на воде и спешно готовится к отплытию. 31 июля льды стало разносить, корабль тронулся в путь на восток. Однако вскоре опять застопорило, снова проклятие экспедиции — «великие густые льды», «вверх больше двух сажен, и к самому берегу их натёрло, … и, проходя те густые льды, часто бортами об оные стучались и в страхе были, что проломит от тех ударов; но нужда была нам из них выходить». Было пасмурно, густыми хлопьями валил снег, медленно шли вперёд; все более падала уверенность не только у всех участников экспедиции, но и у самого Лаптева, что из похода на восток и в этот раз ничего не выйдет. И подлинно: лишь только подошли к Каменному Носу (Большому Баранову Камню), убедились, что дальше не удастся пройти ни на один вершок. Ничего не оставалось, как повернуть обратно, тем более, что и время уже было позднее. 23 сентября корабль Дмитрия Лаптева бросил якорь у Нижнеколымского острога, представлявшего тогда бедный посёлок всего лишь в 11 дворов.

Очередная морская экспедиция Дм. Лаптева опять не принесла нужных результатов. Удачнее была работа сухопутных, партий, снаряжённых Лаптевым вскоре же по прибытии в Нижнеколымск. Так, он командировал для описных работ своих верных и надёжных помощников: геодезиста Киндякова для описи верховья Колымы и штурмана Щербинина для обследования путей от реки Ангарки до Анадырска. Последнему было также поручено заготовить лес на постройку судов для предположенной описи реки Анадыри.

Летом следующего года Дм. Лаптев сделал последнюю попытку пробраться на восток, так как наступившее тёплое и раннее лето он считал подходящим для этого условием. Но, увы, и тёплое лето не способствовало успеху. Несколько раз подходили моряки к конечному пункту прошлогодней экспедиции — Баранову Камню и каждый раз в бессилии должны были отступать: не было никакой возможности пробиться через стоявшие стеной густые многолетние льды, а «посланные вперёд две лодки были отлучены, и люди с них едва спаслись». 10 августа пришли на место прежней зимовки. Экспедицию на этот раз бесповоротно пришлось считать законченной. Баранов Камень почитался самым крайним пределом плавания на восток.

Верный спутник Дмитрия Лаптева — штурман Щербинин вскоре же скончался в Якутске; сам же Лаптев решил неудачи морских экспедиций отчасти компенсировать самоличным обследованием реки Анадыри. 27 октября на 45 собачьих нартах он отправился в Анадырский острог, прибыл сюда 17 ноября, где и перезимовал. Анадырский острог представлял в то время значительный по населённости центр: здесь жило 632 человека, преимущественно коряков и юкагиров, разместившихся на 50 дворах.

Дмитрий Лаптев в 1742 году в течение двух месяцев сделал «аккуратную» опись реки Анадыри до её устья. Приехав в Петербург[28], он лично представил отчёт по экспедиции, продолжавшейся семь лет.

Колоссальнейшее, не виданное в истории по размаху предприятие, стоившее нечеловеческого напряжения и труда и унёсшее столько жертв, было закончено. Пройденное и обследованное путешественниками расстояние измерялось тысячами вёрст, а время выполнения задания исчислялось годами. В течение восьми лет был описан и обследован весь северный берег от Белого моря до Колымы, т.-е. на протяжении 120° долготы.

При состоянии научного познания того времени и тех технических средств, которые были в распоряжении скромных тружеников севера, доведённая ими до конца задача обследования всего северного сибирского побережья не только вызывает наше изумление, но и заслуживает глубочайшего уважения. Справедливо сказано об участниках Северной экспедиции, что они «такой трудный и многобедственный и неизвестный путь морем, где было по силе человеческой возможно, проходили и к вечно достойному ведению исправно описали, а о непроходимых местах достоверно свидетельство учинили… «

Подвиг моряков и приблизительно даже не был оценен по достоинству современниками, и впервые карта азиатского побережья, составленная на основе их работ, увидела свет лишь в 1770 году. Разумеется, эта карта не была свободна от недостатков[29].

Последующие, довольно немногочисленные экспедиции в труднодоступные северные сибирские области постепенно исправляли карту и сглаживали её неточности. Но все же и после этих исправлений, продолжающихся вплоть до наших дней, очертания сибирских берегов в главнейших своих опорных пунктах остаются те же, что и со времени работы Великой Северной экспедиции, располагавшей весьма примитивными угломерными измерительными инструментами — градштоками и квадрантами[30]. Ещё до середины XIX века все ледовитое море, прилегающее к нашим берегам от Новой Земли и до Колымы, и весь берег между устьями Оби и Оленека, т.-е. на протяжении 57° долготы и 11° широты, оставались вовсе не переисследованными. Справедливо говорили о Великой экспедиции, что она является географическим приобретением, ничем не превзойдённым.