ВЕЛИКИЙ ШУ Ян Пужицкий

1

ВСЯ ЖИЗНЬ Петра прошла в отелях класса «люкс» и роскошных ресторанах. Впервые его куснуло, когда ему было уже за пятьдесят. Дверь тюремной камеры захлопнулась за ним на пять Лет. Настало время поразмыслить. Тысячу восемьсот двадцать пять дней Петр искал свою ошибку и не нашел, потому что ошибок он не делал никогда. И лишь в самый последний день перед выходом он понял, что тюремная камера и номер в гостинице — это всего-навсего различные формы той же самой структуры и переход из одной формы в другую не зависит от человеческой воли и разума, а следовательно, ошибка, даже если она и была, не могла играть решающей роли в развитии событий. Тем не менее он потерпел крах, потому что за пятьдесят два года внимательного изучения жизни он так и не познал мира, в котором жил.

Петр Грынич уверовал в свою миссию в тот роковой день, когда гостиничные интерьеры превратились для него в темную и унылую камеру. А то, что в последние годы страсти поостыли, а восторги поугасли, он относил за счет времени, которое способно сгладить остроту любого удовольствия и лишить его всякой привлекательности. Он садился к столику, потому что был богом игры. Садился и выигрывал. Выигрывал по привычке, с усталым сожалением разглядывая своих наивных противников, едва вкусивших сладость первого прикосновения к тайне и нетерпеливо стремившихся познать радость победы. Он обыгрывал их, потому что он был Шу. Великий Шу. Он только исполнял свое предназначение.

Годы, проведенные в тюрьме, научили его покорности и смирению по отношению к жизни, которую он получил в дар и которую прожил, как хотел и умел, то есть по высшему классу.

Шу не смог найти ошибку в своей взрослой жизни. Возможно, эту ошибку он совершил когда-то раньше, но знать об этом ему было не дано. Он был дитя правого берега Вислы, и у него не было прошлого в том обыденном смысле, в котором это понятие употребляется. В его памяти не осталось ни одного конкретного образа из детства. Все оно слилось в его восприятии в единый клубок различных настроений, отголосков улицы, каких-то теней, серых будней и тревожной, угнетающей темноты. Его детством были прибрежные заросли. Там он учился жизни, там из него должен был вырасти еще один примитивный ловкач — по-варшавски «цваняк»,— высший смысл жизни для которого в том, чтобы загнать, например, какому-нибудь приезжему болвану колонну короля Зигмунта. К этому все шло, на этом Петр воспитывался, однако варшавским «цваняком» он не стал. Он стал Великим Шу, богом игры, богом обмана. Произошло это случайно и так же случайно, на самом закате, когда, казалось, выгорело уже все, судьба дала ему возможность еще раз оглянуться на свою молодость. После тюрьмы надежда еще была. Он не хотел многого, он хотел только покоя.

***

Петр Грынич — Великий Шу — до сих пор ни разу в жизни не ездил поездом. Простых людей он видел лишь на расстоянии, чаще всего через окно гостиницы, ресторана или такси. И вот он уже несколько часов находился среди них, в духоте и грязи поезда. Он всматривался в усталые, поблекшие лица, сгорбленные от жизненных тягот фигуры, бесцветные глаза. Поначалу эти бедные люди представлялись ему созданиями, лишенными души, не способными испытывать нормальные человеческие переживания, существующими инстинктивно, без каких бы то ни было духовных запросов и потребностей, ограничивающихся удовлетворением лишь самого необходимого, что позволяет выжить. Но вскоре он понял, что первое впечатление было обманчивым и что все эти люди не только влачат жалкое существование, но и способны мыслить и чувствовать. Толчком к этому послужила девушка.

Петр стоял в самом конце вокзального перрона у расписания и ждал своего поезда. К вечеру небо заволокло тучами, стал накрапывать мелкий дождичек. Погода настроила его на задумчивый лад. Он ощущал только одно — опустошительную усталость. На привокзальной площади стояли такси, каждая из этих машин могла за несколько часов отвезти его на край света. Но все, что Петр делал в жизни, он делал всерьез. Так и сейчас. Он решил порвать с прошлым, и ничто не могло заставить его изменить свое решение. Он перестал

функционировать как высококлассный компьютер, даже в свободные минуты просчитывающий бесчисленное множество все новых и новых раскладов и вариантов и прикидывающий содержащиеся в них возможности. Теперь он мог позволить своим мыслям течь лениво, нецеленаправленно, почти беспомощно, глазам — смотреть просто так, без всякой конкретной пользы или цели. Он размышлял о поисках человека во времени и пространстве и пришел к выводу, что любая дорога ведет к концу, к пропасти. Ему вдруг сделалось зябко, он поежился и решил, что в здании вокзала будет намного теплее. Усталые пассажиры на лавках тупо и измученно смотрели друг на друга. В углу зала ожиданий группа молодежи пела грустную песенку о цветке, цветущем лишь раз. Он даже испытал мимолетное желание присоединиться к ним, но тут же иронически усмехнулся и прошел несколько шагов дальше — вслед ему грянула следующая песня, крикливая, пьяно разухабистая. Петр вздохнул — он чуть было не обманулся.

Через застекленную дверь ресторана он увидел девушку. Она сидела за накрытым белой скатертью столиком и обеими руками держала перед собой на высоте губ стакан чаю. Петра привлек ее взгляд: девушка мечтательно смотрела перед собой и улыбалась.

Петр вошел и сел за соседний столик, попросил официанта принести чай, взял стакан обеими руками и поднес к губам точно Так же, как это делала девушка, затем бросил взгляд в ее сторону. Девушка смотрела прямо ему в глаза, теперь ее мягкая, задумчивая улыбка предназначалась ему. В первую секунду он еще сомневался, но в лице девушки тут же нашел подтверждение. Да, они радовались вместе, в унисон. Петр застыл, в зале все внезапно стихло. Это было состояние, знакомое по далеко-далекому детству,— блаженный, разлитый по всему телу покой. Прошла целая вечность, а может быть, и несколько секунд, как он вдруг услышал:

— Можно? — перед ним стоял молодой человек в белом форменном кителе и держал в руках счет.

— Что? — непонимающе спросил Петр, еще не очнувшись от наваждения.

— Ваш счет.

— Да, да, разумеется,— он полез в боковой карман.

Когда он окончательно очнулся и открыл глаза, девушка сидела уже в другой позе, повернувшись к нему в профиль, и маленькими глотками пила чай; лицо ее стало обычным, обыкновенным, одухотворенность исчезла, черты лица заострились. Эта девушка не имела уже ничего общего с той. Петр раздраженно, с неприязнью посмотрел на официанта. Тот вопросительно вскинул брови. «Скотина!» — ругнулся про себя Петр. В ответ по губам официанта скользнула злорадно-насмешливая улыбка. Девушка встала из-за столика, легко вскинула на плечо довольно большой рюкзак и вышла. Никакого знака для него не было, она его просто-напросто не видела.

Петр взглядом проводил ее до двери. Высокая, с хорошей фигурой и... заурядная. Девушка исчезла. Петр еще раз вздохнул. С ним происходило что-то странное, а ведь впереди еще была поездка.

Голос в репродукторе невнятно пробормотал о прибытии поезда. Он вышел на перрон.

— Едем? — подмигнул ему какой-то поддатый мужичок.

Петр кивнул.

— Потому что ведь сами же знаете...— продолжал бубнить тот.

Петр не отвечал, но своим молчанием как бы позволял мужику быть рядом — его голос помогал хоть немного разогнать все нараставшую тревогу. Они пошли вдоль вагонов.

— Может, в этот?

— Можно...— кивнул Петр.

Они поднялись в вагон, мужчина распахнул дверь первого же купе.

— О, есть места! — весело заорал он.

Петр вошел в купе и замер. У окна сидела девушка. Она взглянула на них и вновь уткнулась в книгу. Несколько выбитый этой неожиданной встречей из равновесия, он решил положиться на судьбу: будь как будет.

Напротив сидела старушка и посматривала на Петра и его пьяного приятеля с любопытством и явным желанием завязать разговора

— Куда, бабуся, едем? — с ходу поинтересовался попутчик Петра.

— Я-то? Так на похороны,— охотно запищала старушка.

— Ох ты! — опешил тот,— В семье кто-нибудь?

— Приятельница моя. Воспитывались вместе. А завтра будут ее похороны,— докладывала словоохотливая старушенция.

— И сколько же ей было лет? — продолжал допрашивать тот.

Бабушка задумалась.

— Да я уж немного подзабыла, сколько точно-то. Но, дай Бог памяти, вроде бы восемьдесят и восемь.

— Ну тогда уж и не жалко,— важно кивнул головой мужик. Поезд тронулся. Петр украдкой взглянул на девушку. Та почувствовала его взгляд и вопросительно захлопала ресницами.

— Смотрите там особенно-то не перепейтесь,— наставительно продолжал попутчик. — А то ведь как бывает, упьются и давай за здоровье покойника тосты поднимать.

— Нет, нет,— всплеснула руками старушка.— Я не пью. Мне доктор не велел. Сказал: или пить, или жить. Вот как. Так что я уж хочу еще немножко пожить.

— Это-то конечно,— философски согласился мужик.— Только скучно без водки.

— Оно конечно,— повторила за ним старушка.

— А я вот домой, на крестины. Целый чемодан водки везу. Была бы посуда, могли бы бутылочку того, откупорить. А? Да вот нет стакана, зараза! Вечно человеку чего-то да не хватает.

Колеса мерно постукивали. Мужик стал расспрашивать бабусю о любовных похождениях и грехах молодости. Та рассказывала хоть и с некоторым смущением, но бойко, охотно, притворно конфузясь, когда собеседник начинал комментировать наиболее пикантные подробности. Петр заснул.

***

Все ключи по-прежнему подходили ко всем замкам, что он посчитал хорошим предзнаменованием. На ощупь прошел по темному коридору и оказался в спальне. В свете уличного фонаря он узнавал знакомые контуры мебели. За эти годы здесь ничего не изменилось, даже пропитавший весь дом запах сада остался прежним. За раскрытым окном поблескивали крыши теплиц.

Он ступал по мягкому ковру, привычно минуя кресла, столик и мраморную фигуру Венеры, осторожно отодвинул прозрачную занавеску, отделявшую собственно спальню от остальной части комнаты, и увидел на постели одиноко спящую фигуру.

Петр сделал шаг назад и опустился в кресло. Все было даже лучше, чем он мог предполагать.

Внезапно за его спиной зажглась ночная лампа. Мгновение стояла полная тишина, нарушаемая лишь быстрым и прерывистым дыханием Терезы.

— Кто там? — услышал он ее испуганный голос.

Не ответил, чувствуя, как настороженно она вслушивается в тишину. Шелест шелка, наброшенного на голое тело,— Тереза села на кровати.

Петр закурил сигарету.

— Это ты? — недоуменно и недоверчиво протянула она.

Он повернул голову в ее сторону, этой возможности он ждал пять лет. Она была все той же — женщиной, которую он создал сам и для себя. Назвать ее прекрасной было бы нельзя. Где-то там, в уголках губ, в овале щек, в быстром, остром взгляде таилась вульгарность, даже плебейство. Вытравить это из нее оказалось невозможным, но замечал это и знал об этом только он. Ему были известны все тайны ее лица. Вся она, все ее тело было предметом старательной заботы и ухода, дорогая косметика, регулярная гимнастика и плавание сделали из него предмет роскоши, деликатес.

Испуг Терезы сменился искренним удивлением.

— Зачем ты пришел?!

Прежде чем она это произнесла, он уже знал, что она не вскрикнет от радости, не бросится ему на шею, не обнимет.

— К тебе,— Петр постарался сказать это как можно более мягко и тепло.

— Ко мне?

Он кивнул.

— Ну, домой.

Тереза подошла к туалетному столику и вынула из пачки сигарету. Петр невольно еще раз увидел под прозрачным пеньюаром роскошные формы все еще молодого тела. Тереза глубоко затянулась. Видно было, что она приводит в порядок свои мысли.

— Домой? — переспросила она с иронией.

— Ну да. Это же мой дом, правда?

Ее взгляд был холодным, неподвижным, неприступным. Она готовилась к этому разговору сотни раз.

— Это был твой дом. Пять лет назад.

— Но ведь ничего же не изменилось,— спокойно произнес Петр.

— Ничего не изменилось? — она резко повернулась к выходящему в сад окну.— Я изменилась.

— Выглядишь ты прекрасно.

— Спасибо.

— Если бы ты только могла поверить. С прошлым покончено. Я стал совершенно другим человеком.

Если бы она услышала эти слова пять лет назад!..

— Ты? Ты не можешь измениться.

— Все, что я говорю, правда.

— Перестань. Ты сейчас похож на пьяницу, который...— она не докончила.

— Я не похож на пьяницу,— он говорил тихо, медленно и убедительно.— У меня было пять лет, чтобы обо всем подумать. Я завязал.

Она слушала, призывая на помощь воспоминания, в которых не было ни одного аргумента в его пользу.

— Возможно, ты действительно сейчас так думаешь. Тебе может казаться, что ты изменился, что теперь ты совсем другой, но если даже это и так, то другими стали и этот дом, и этот сад...

— Я обратил внимание, как хорошо разросся кустарник.

— Разросся? Сам? А парники и теплицы тоже сами выросли? Да вообще все это,— она кивнула в сторону окна.— Все это само по себе, в ожидании тебя, да?

На ее тщательно ухоженном лице появилась агрессия, злость. Он все явственнее видел обыкновенную вульгарную бабу, которую он еще девушкой вытащил с самого дна, буквально подобрал на помойке.

— Я все это вижу и ценю. Я всегда в тебя верил,— произнес он, стараясь как можно более деликатно напомнить ей, что, как бы то ни было, всем этим она обязана ему. Тереза, однако, не замечала или не хотела замечать никаких намеков.

— Верил?! Ты верил, что твоя идиоточка будет спокойненько ждать тебя пять лет, думать только о тебе, твоих делах и интересах и, как гимназисточка, одна спать в своей постельке, считая дни, когда же ты вновь появишься?!

Эта вскользь сказанная фраза о спанье. Сказанная нарочно, чтобы сделать ему больно. Его это нисколько не задело, не кольнуло, но он сделал так, что на ее лице мелькнуло удовлетворение. С минуту он молчал, чтобы она убедилась — удар достиг цели.

— Честно говоря, я именно в это верил.

Сраженная наивной искренностью его признания, она смягчилась, агрессивность на лице сменилась неким подобием сочувствия.

— Дурачок ты старый. При всем твоем уме и ловкости ты все-таки какой-то глупый. И всегда был таким, даже когда я тебя боготворила. Ты в самом деле верил, что оставишь на пять лет молодую, красивую и богатую телку с записанным на нее огромным домом, не попадающим под конфискацию, пойдешь, отсидишь себе, потом как ни в чем не бывало вернешься и все будет по-прежнему? Ты действительно в это верил?

Петр очень старался, чтобы его вид вызывал только жалость.

— Тебе нужна старая, добрая и верная жена. А я ни старая, ни верная, ни добрая. Sorry.

Она продолжала свой монолог, не отрывая глаз от темноты ночного сада.

— Но ведь именно такой ты меня всегда и хотел. Твоя школа. Такой ты меня вылепил сам. Только я не хочу выглядеть в твоих глазах свиньей. Я подумала о том, что будет, когда ты вернешься.— Она деловой походкой подошла к столику и достала визитку. На, здесь адрес и телефон Мачея Гоффмана. Это мой адвокат. Он выплатит тебе половину стоимости дома, сада и теплиц, даже тех, которые я поставила без тебя. Для начала тебе должно хватить. Ты же способный.

Петр взял визитную карточку, повертел в руках, вздохнул. Впервые за время разговора Тереза улыбнулась ему, дружески, даже приветливо. Ни следов угрызений совести, ни недавнего гнева. Петр вздохнул еще раз, кивнул.

Она обеими руками откинула назад пушистые волосы, в этом жесте были и облегчение, и радость: с самым неприятным покончено, теперь можно расслабиться.

Петр пригладил короткий ежик на голове.

— Я в самом деле завязал.

Тереза посмотрела на него с укором: зачем опять возвращаться к тому, с чем они только что покончили?

— До следующего турне?

Петр посмотрел ей в глаза:

— Ты сыграла по крупной и... и прекрасно выглядишь.

Тереза расплылась в довольной, разбойничьей улыбке, но тут же посерьезнела:

— Спасибо. К сожалению, не могу сказать то же самое о тебе.— Она пристально посмотрела на его «боксерскую» прическу.— Подрезали тебе крылышки.— Но тут же ободряюще подмигнула: — Хотя тебе это все нипочем. Ты еще погуляешь. Я в тебя верю. Желаю удачи.

Она подняла вверх большой палец. Такой она и осталась в его памяти.

***

Когда он проснулся, его попутчика в купе уже не было. Поезд стоял на какой-то маленькой станции. И хотя было темно, он увидел, что в него пристально вглядывается старушка. Ее взгляд был таким, что Петр вздрогнул и почувствовал тревогу. «Неужели я разговаривал во сне?» — пришло ему в голову.

— Вам что-то страшное снилось? — осторожно спросила старушка, не отрывая от него глаз.

— Не знаю. Не помню,— пожав плечами, он подумал, что собственную беспомощность необходимо во всех случаях скрывать от посторонних.

— Тяжелый у вас был сон,— покачала головой бабуся.— Странно, что вы ничего не помните. У вас, наверное, неприятности. Такие сны всегда снятся человеку, когда у него неприятности. Уж я-то знаю.

Петр не ответил. Что она могла знать о его неприятностях?

Он посмотрел в сторону девушки. Та спала, вытянувшись на лавке, головой к нему. Задравшийся темный свитерок обнажал полоску тела. В нем не промелькнуло даже и тени желания. Он с сентиментальной грустью посмотрел на разметавшиеся по лавке белокурые волосы. Девушка открыла глаза, глубоко вздохнула, встала, поправила прическу. Поезд медленно тронулся.

— Два с половиной часа стояли,— запричитала старушка.— Ужас просто. Может быть, пути размыло?

Девушка стала расчесывать свои длинные светлые волосы, взглянула на Петра и тихо произнесла:

— Даже не знаю... Вы мне всю ночь снились. Почему-то.

— Я?! — ужаснулся Петр.— Да я уже староват, чтобы вам сниться.

Девушка улыбнулась, но ничего не ответила.

Вышла в коридор и прислонилась к окну. Петр поборолся с собой, но за ней не последовал.

***

В полдень он сидел на деревянной лавке довоенного вагона третьего класса, тупо уставившись в нацарапанную гвоздем надпись на стене: «Йолька — курва!»

Рядом с ним двое мальчишек школьного возраста, лет двенадцати — тринадцати, играли в покер. Первый, Херувимчик, как он мысленно его назвал, играл в карты, как в нечто запретное, но, безусловно, притягательное, честное и благородное. Вероятно, видел какой-нибудь американский фильм, где в покер играли «настоящие мужчины». Второй — Петр окрестил его Лисенком — беспокойно шнырял быстрыми глазками. Он уже кое-что постиг, во всяком случае, знал больше Херувимчика.

Он наблюдал за ними недолго, собственные мысли завладели им, он отвернулся и задумался. Поезд раскочегарился, набрал ходу, небольшие станции мелькали в окне все чаще. Примет же цивилизации в виде свалок строительного мусора на последнем отрезке пути, Рогув — Лютынь, попадалось на глаза все меньше и меньше. Было впечатление, что на этом кусочке земли протяженностью километров тридцать время приостановило свой бег. Одноколейке, по которой пыхтел, паровозик, наверняка уже было лет под сто, да и допотопному локомотиву немногим меньше. Люди, думалось ему, жили здесь в тиши и покое и тридцать, и пятьдесят лет назад. Но он ошибался.

Во время ночной поездки он уверял себя, что у него есть все шансы стать обычным человеком, таким, как все. Он ощущал в себе способность к взаимопониманию с простыми людьми, проникновению в их заботы и проблемы. Ничего больше от жизни он и не хотел.

— Ну что, фортуна повернулась своей широкой... — Лисенок произнес это с леденящим спокойствием, явно подражая опытным игрокам в покер.

На лице Херувимчика видна была отчаянная внутренняя борьба. Лисенок демонстративно выстукивал пальцами ритм, который должен был подхлестнуть противника принять решение. Так и случилось. Херувимчик достал из кармана двадцатизлотовую[1] бумажку и небрежно швырнул на столик.

— Посмотрим, чья шире,— произнес он решительно.

— Играем?! — радостно удивился Лисенок и взял в руки колоду,— Сколько карт?

— Три,— блестя глазами; выдохнул Херувимчик.

Лисенок самым примитивнейшим образом жулил. Свои карты он стал менять в тот момент, когда противник с выступившим на щеках румянцем напряженно рассматривал три только что прикупленные карты. Колоду он держал на ладони так высоко, что без труда вытащил снизу туза. Сидевший напротив Херувимчик ничего не заметил, зато Петру со стороны было видно все. Лисенок вдруг ощутил какое-то беспокойство и воровато зыркнул на незнакомца. Грынич смотрел перед собой пустым, отсутствующим взглядом. Лисенок подавил вздох облегчения и открыл свои пять карт.

— Главное в покере — ничего не бояться,— к нему вернулась уверенность бывалого картежника.— Чтобы выиграть, нужно рисковать. Риск — благородное дело. Кто не рискует, не пьет шампанское. Двадцатку под тебя, играешь?

— Будь другом, ты же знаешь, у меня больше нет денег.

— В покере нет друзей,— услышал в ответ Херувимчик, беспомощно посмотрел на свои часы и снял их с руки.

За окном замелькали отдельные домики, Грынич встал и подошел к окну.

— Сейчас мы заканчиваем, одну минуточку,— бросил Лисенок.

Петр в ответ кивнул, привстал на цыпочки, доставая с верхней полки свой саквояж, и, чтобы было сподручнее, на секунду оперся рукой о столик.

— Если проиграешь, выкупаешь завтра? — уточнил Лисенок, глядя на часы.

Херувимчик обреченно кивнул и выложил свои карты на стол.

— Ого-го! — с деланным удивлением завопил Лисенок.— «Фул» на дамах! Неплохо. Только мой тебе совет: не верь бабам — обманут. У меня тоже «фул», только на тузах...

Вдруг в глазах поверженного Херувимчика вспыхнул радостный блеск. Он посмотрел на разложенные на столике карты, затем на соперника и, ни слова не говоря, сгреб обеими руками деньги и пододвинул к себе. Ничего не понимающий Лисенок, почувствовав недоброе, тоже взглянул на раскрытые карты и обмер. У него было три туза, две восьмерки и еще дама пик. Всего шесть карт, а не пять.— Как же это так... — пролепетал он.

— Сам сдавал,— наставительно произнес блондинчик и добавил:— Бабам и в самом деле верить не следует. Особенно брюнеткам! — Он кивнул на даму пик.

Петр Грынич вышел в коридор. Лисенок все еще оторопело смотрел на карты. Петр с удовлетворением отметил, что совершил добрый поступок: надуть обманщика — не грех, а удовольствие. И тут же понял, что всю жизнь только тем и занимался, что надувал кандидатов в обманщики. Теперь он будет жить иначе.

***

Он вышел из поезда ровно в полдень. Узенький перрон станции дышал жаром. В раскаленном, залитом летним солнцем городке импозантный, чуть седоватый мужчина в безукоризненном костюме выглядел пришельцем из иного мира. Это можно было предвидеть, но Петр об этом не подумал. Оставалось лишь надеяться, что его непозволительная инакость не вызовет чрезмерного любопытства или неприязни. В дополнение он решил быть предельно вежливым и любезным с каждым из местных, с кем придется перекинуться хотя бы словечком.

Петр опустил саквояж на землю и осмотрелся. Рядом оказалась урна, куда он аккуратно бросил окурок. Здание станции было деревянным, с ним явно диссонировали некогда помпезные, а теперь все пооблупившиеся резные колонны. Дежурный по станции приветливой улыбкой встречал и провожал пассажиров. От людей веяло покоем и доброжелательностью. Да, на последней тупиковой станции старой узкоколейки царила идиллия.

В нескольких шагах от Петра разыгрывалась драматическая сцена прощания. Вероятнее всего, это была супружеская пара, обоим было лет по двадцать с небольшим. Она уезжала надолго, о чем свидетельствовали два тяжелых, набитых чемодана, которые молодой человек секунду назад еле втащил в вагон. С виду юная особа была из столичной интеллигенции, волею судеб заброшенная в провинциальный городок. Было заметно, как он ей осточертел, поэтому перспектива вырваться из него, пусть даже не навсегда, радовала ее чрезвычайно. Трагикомичность же ситуации заключалась в том, что при этом необходимо было расстаться с горячо любимым мужем. Сознание того, что он, бедняжка, останется без ее опеки и ласки, вызывало на искрящихся счастьем глазах невольные слезы. Она промокала их платочком, стараясь не смазать тщательно и со вкусом сделанный макияж, и прерывающимся голоском давала последние наставления: «Не забудь поливать цветы!» Парень же в своей громкой прощальной речи оперировал такими категориями, как любовь, разлука, тоска и отчаяние.

Проходя мимо них, Петр попытался просчитать, сколько в этих пламенных и страстных излияниях игры, а сколько подлинного чувства. Девушка, однако, была хороша, и он поймал себя на мысли, что даже если все, что они оба изображали, было не более чем общепринятая ложь по правилам бонтона, он был бы не против хоть ненадолго оказаться на месте молодого человека. Ни одна из женщин, которых знал он, не способна была сыграть такую роль. А может, подумал он, он все усложнил и на самом деле горечь их прощания была искренней.

Петр вошел в буфет и прополоскал горло минеральной водой. Несколько унылых личностей, склонившихся над кружками с пивом, прошлись по нему мутными глазами. Петр старался ни с одним из них не встретиться взглядом. Он знал, как трудно зацепить человека, смотрящего в сторону. Петр отвернулся к окну и замер. Через стекло на него смотрели полные ненависти глаза Лисенка. Вот так. Не успел он сойти с поезда, как у него уже появился враг. Лисенок еще несколько секунд не мигая смотрел на него, как будто хотел получше запомнить, потом отклеился от окна и исчез.

Петр вышел на привокзальную площадь. В самом центре, посреди лопающегося от жары асфальта, сиротливо торчала пыльная клумба с анютиными глазками. У входа в вокзал стояла черная «Волга» — такси, однако водителя на месте не было. На противоположной стороне площади стояли еще три машины с распахнутыми дверцами. Немного поразмыслив, Петр решил идти пешком. Но едва он сделал пару шагов, как услышал за спиной:

— Может быть, подвезти? — Около него притормозила эта с&мая «Волга».

За рулем сидел молодой человек, только что отправивший жену на поезде.

— Да, пожалуйста, — согласился Петр.

***

Спустя двадцать четыре часа после приезда в Лютынь Петр сидел на веранде своего номера в гостинице и анализировал ситуацию. Все его планы полетели к черту, а сам он оказался в самом центре новой игры. Вновь он вынужден был превратиться в компьютер, бесстрастно калькулирующий и холодно рассчитывающий возможные варианты. Хотя нет — в нынешней ситуации было нечто новое, а точнее говоря, давно забытое. Это было чувство. И этим чувством была ненависть. Самое странное было то, что возникло оно практически без всякого повода. Никогда прежде он не позволял себе в подобных ситуациях ненавидеть. Непривычное и щекочущее нервы состояние.

И уж совсем непривычной была гостиница. В большом обшарпанном номере по стенам стояли четыре металлические кровати, стол с металлическими ножками, раковина с текущим краном, четыре жестких стула и перекошенный шкаф. Первым его порывом было немедленно уйти из этого номера и из этой гостиницы, но он вспомнил, что другой в городке нет. Поездка по железной дороге вымотала его настолько, что он разделся и залез под одеяло.

Петр спал часа два. Разбудили его громкие голоса, доносившиеся снизу. Он вспомнил, что прямо под его комнатой находится ресторан. О сне можно было уже не мечтать. Петр полежал еще немного. Он давно не чувствовал себя так плохо. В висках стучали молоточки, в горле першило от курева. Он оглядел покрашенные белой краской стены. Он снова был в гостинице, значит, снова в структуре. Приехать в эту глухомань, чтобы пожить вот в такой гостинице? Петр хотел дом. Он проехал всю Польшу, чтобы купить этот дом, а получается, чтобы вновь оказаться втянутым в игру. Он чувствовал, что не выиграет, он не мог выиграть, потому что впервые захотел получить что-то без игры. Без игры он не получит ничего, а то, что интересовало его больше всего, не получит, даже если примет в ней участие.

Он хотел уехать, но и это ему не удалось.

В полдень на площади перед гостиницей появилась черная «Волга» и остановилась на пустующей стоянке такси.

Жара превращала людей в полусонных, очумелых мух. Ни на какую выгодную поездку в двенадцать часов дня таксист рассчитывать не мог, но тем не менее он заглушил мотор, широко распахнул переднюю дверь, улегся на сиденье и тотчас же задремал. По другую сторону площади перед входом в кафе-кондитерскую дремал на стуле молодой бугай в белом фартуке. Мир и покой в царстве сна и лени были лишь видимостью. Все указывало на то, что Петр Грынич оказался в западне. В гостинице был только один, парадный, вход, черного хода не было. Бугай перед кондитерской отнюдь не дремал. Грынич готов был поспорить на что угодно, что служащий кондитерской внимательно следит за каждым его шагом, каждым движением. И водитель такси приехал на площадь не за тем, чтобы выспаться. Петр уже почти физически ощущал, как стервятники начинают исполнять вокруг него свой танец.

Он сидел на веранде около двух часов и машинально передвигал фигуры на шахматной доске. Петр любил шахматы, но сейчас его интересовал не разбор партии. Он работал. Выставив себя под перекрестный огонь взглядов, он позволял противникам насладиться своей абсолютной беззащитностью.

Теперь Петр точно знал, что он не хочет жить в этом городке. Но прежде всего следовало убедиться, действительно ли он оказался в ловушке. Часы на костеле пробили двенадцать, и Петр решил, что настало время сделать следующий шаг.

Без четверти двенадцать Юрек Гамблерский подъехал на своей черной «Волге» к стоянке такси на площади. Договоренность была на пять часов вечера, но больше высидеть дома он не мог. Прежде чем переступить порог дома, он помолился и попросил Господа помочь ему сегодня, поскольку сегодня могли произойти события огромной важности. Впервые в жизни у него появился шанс сыграть по крупной. Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза, стараясь унять внезапную дрожь в руках. Такие деньги!

Когда этот тип сел в его такси и назвал адрес: улица Польна, дом 16, он уже знал, в чем дело. Дом, прилегающий к участку местного кондитера Микуна, выставлялся на аукцион. Его владелец, бывший председатель кооператива «Вперед к благополучию!», поскользнулся на «гнилом» огурчике. Огурчиками, председателем и его домом вплотную занялась прокуратура. По городку моментально разнеслась весть, что в аукционе примет участие Микун, двое крестьян из-под Лютыни и кто-то из Варшавы. И вот этот кто-то сидел в его машине. Немного отъехав от вокзала, Юрек взглянул на пассажира в зеркальце и как бы нехотя бросил:

— Но этот дом еще не отделан...

Сидевший сзади мужчина вскинул брови:

— Откуда вы знаете? Откуда вы знаете, зачем я сюда приехал?

— Здесь все про все знают. Только у вас с этим будут большие осложнения.

— Почему?

— Этот дом хочет купить Микун. Для своей дочки. А Микун здесь может все.

Он притормозил как раз перед кафе-кондитерской Микуна.

— Вот его хозяйство, видите? На туристах выходит неплохой бизнес.

Приезжий критическим взглядом оценил витрину и пожал плечами.

— Скромненько.

— Скромненько?! Вот вы с ним поближе столкнетесь, увидите, как у него все скромненько.

На Польной Микун загонял в гараж свой «мерседес». Приезжий попросил остановиться и вылез, Юрек остался за рулем. О чем они говорили, он не слышал, но когда варшавянин и кондитер разошлись, было ясно, что они не договорились. Приезжий вернулся и сел на свое место в такси, а несколько побледневший Микун медленно направился к дому.

Юрек очень не любил Микуна. Когда-то, много лет назад,— он знал об этом только по рассказам — его отец, прозванный в городке Старым Гамблером, процветал и был второй после ксендза личностью в Лютыни. У него был кабак на площади. Потом все рухнуло. Отец умер в тюрьме, а Юрека с братом воспитали чужие люди. Сегодня такой личностью в городе стал Микун. Он занял место, которое должен был унаследовать Юрек.

— Так как, покупаете? — поинтересовался он по пути к гостинице.

— Не знаю,— равнодушно зевнул приезжий.— Завтра на аукционе посмотрим.

Юрек хмыкнул.

— Что вы веселитесь? — спросил мужчина.

— Да ведь у нас в городе все с ума сойдут от радости, если кто-нибудь утрет Микуну нос. Только это, наверное, невозможно. Он тут не так давно врезался по пьянке в дерево. С ним его приятель в машине сидел, так тот насмерть. И знаете, что Микун сделал?! Усадил мертвого за руль, а сам на его место. Дал, говорит, приятелю порулить. Так что вы думаете?! Ничего ему не было. Как с гуся вода.

— А может, все на самом деле было так, как он говорит. Откуда вы знаете, что там действительно произошло?

— Здесь все все знают.

— Истины не знает никто,— поставил точку приезжий.

Какое-то время они ехали молча.

— И как вас из Варшавы сюда занесло? — покачал головой Юрек.

— Все зависит от того, кто чего ищет,— веско произнес мужчина.

— Да чего же тут можно искать?! — ахнул Юрек.— Ну что тут можно найти?! Вот это дело,— он щелкнул себя по горлу,— замужние да разведенки, которые не прочь потихоньку перепихнуться, и карты. Все. Больше здесь ничего нет. Даже и искать нечего.

Пассажир не ответил. «Волга» въехала на мощенную булыжником площадь и остановилась перед гостиницей.

— Это дело, тихие давалки и карты,— с тоской повторил Юрек и увидел в зеркальце, что варшавский щеголь собирается расплатиться. Достал портмоне, раскрыл, оба отделения были набиты толстенными пачками банкнот по тысяче злотых. Юрек встрепенулся.— А вы... играете?

Пассажир скривился в презрительной гримасе:

— Карты?! Азартные игры... нет, это что-то ужасное. Нет.

Юрек моментально потерял к нему всякий интерес, взглянул на счетчик:

— Сорок семь злотых.

Мужчина протянул ему сотню, поблагодарил за сдачу и исчез в дверях гостиницы.

На этом все могло и закончиться, но Юреку некуда было себя деть. Жена уехала, корешей-таксистов он вчера раздел так, что играть с ним по-новой они сядут не скоро, пассажиров не предвидится. Он покрутился по городу и вновь подъехал к гостинице. В администрации работала Агнешка, разведенка с буйным прошлым, недавно вернувшаяся в родные пенаты после почти десятилетних поисков счастья в большом мире. Тридцать лет, складненькая, хотя красотой и не блещет. Однако красиво подведенные зеленые глаза выдавали, что она знает о мужчинах все. И извлекает из этих знаний пользу. Мужики липли к ней, как осы на сладкое, но окончательным успехом похвалиться не мог никто. От немилосердной скуки Юрек решил попробовать, хотя на многое не рассчитывал.

В маленькой гостинице Агнешка была и администратором, и портье, и дежурной по этажу, и продавщицей в киоске с сувенирами, где также продавались сигареты, открытки, карты и прочая ерунда. Юрек купил пачку дорогих сигарет «Кармен» и стал клеить Агнешку. Та поначалу принимала его заходы весьма благосклонно, но когда он, войдя во вкус, уселся рядом и запустил глаза в соблазнительное декольте, слегка отодвинулась, насмешливо взглянула на него и с иронией спросила:

— Что, жена уехала?

Юрек молча проглотил издевку, пустил колечко дыма и поинтересовался новым постояльцем. С Агнешки спала игривость, она посерьезнела и даже погрустнела, как будто вопрос задел ее за живое.

— Ах, так тебя вот что интересует...

В ее голосе слышалось явное разочарование, и Юрек подумал, что шансы у него есть, но разговора о приезжем не прекратил. Агнешка официально и сухо отрезала, что не имеет права разглашать служебную тайну. Юрек положил ей руку на колено, она вспыхнула, треснула его по рукам книжкой и, стараясь скрыть выступивший на щеках румянец, скороговоркой сообщила:

— В документах написано: профессия — свободная. Может быть, писатель?

Юрек смотрел на нее в упор с улыбкой победителя. Он прекрасно знал, что означает такой румянец. Как-то в его машине один турист забыл газету, в которой Юрек от нечего делать вычитал, что румянец на лице женщины вовсе не означает девичью стыдливость, а как раз наоборот — сексуальное возбуждение и полную готовность.

— Наверное, писатель,— протянул он, всем своим видом давая понять, что приезжий его чрезвычайно, интересует, а сам в это время обдумывал план дальнейших действий. Ресторан закрывается в десять, значит, к делу можно приступать где-нибудь в одиннадцать. По всем расчетам в это время ему никто не должен помешать совершить то, чем ни один кавалер в городе не мог похвастаться.— Даже наверняка писатель,— он выразительно посмотрел ей в глаза.— Приехал искать тему для будущей книги.

И тут Юрек остолбенел. Распахнулась дверь бильярдной, и из нее вывалилась теплая компания: Микун, варшавянин и с ними Кожень, новый председатель кооператива «Вперед к благополучию!». Микун кивнул ему, Юрек тут же подскочил.

— Покеришко намечается? — он растянул рот в услужливой улыбке.

— Ха-ха-ха,— добродушно заржал Стефан Микун.— Зачем нам покер, нам и четырех дам хватит[2]. А у тебя только покер в голове, а?

—А что тут такого? — наивно округлил глаза Юрек, переминаясь с ноги на ногу. Микун еще ни разу не допускал его к игре в своих компаниях. Он и на этот раз даже не подумал пригласить Юрека.

— Подъедешь ко мне за нашим гостем в двенадцать,— приказал он, как школьнику.— В двенадцать? — он склонился к приезжему.

— Это, пожалуй, слишком поздно,— неуверенно возразил тот.

— В двенадцать,— Микун заговорщицки подмигнул Юреку.

Компания медленно удалялась, до Юрека долетели обрывки разговора:

— Вы себе не представляете, как этот парень рвется сыграть. Но пока свои способности он демонстрирует друзьям-таксистам.

— А вы сыграйте с ним,— бросил варшавянин.

— Зачем мне это нужно?! Я от него ничего не хочу, а кроме того, его жена преподает у моей дочери. Выпускной класс... Так что хлопот не оберешься.

Было слышно, как распахиваются дверцы «мерседеса», и вновь голос обладателя свободной профессии:

— Извините, что я даю советы, но мы как-никак несколько выпивши...

— И что? — не понял Микун.

— По-моему, правильнее было бы поехать на такси.

— Да вы что?! — ночную тишину разорвал громкий смех Микуна.— Я здесь живу двадцать лет! Садитесь смело!

Зарычал мотор, и машина отъехала.

Юрек с печальной миной вернулся к Агнешке. Она сделала вид, что не заметила его унижений, и с преувеличенным вниманием стала изучать книгу регистрации клиентов.

Он еще раз взглянул на витрину киоска, увидел две лежащие сверху колоды, и туг его осенило.

— Дай-ка мне эти карты,— прошептал он.

Агнешка удивленно вскинула брови.

— Я их еще уделаю! — глаза Юрека сияли.— Ох, что я с ними сотворю!..

Это было произнесено с такой страстью, что Агнешка, ни слова не говоря, достала обе колоды и презрительно бросила на небольшой прилавочек. Юрек не обратил внимания на эту бестактность.

— Я им устрою,— повторил он, как маньяк.

Примчавшись домой, Юрек переоделся во все темное, а затем вернулся к пустующей вилле проворовавшегося председателя кооператива, граничащей с домом Микуна. Через минуту он уже был на балконе второго этажа. Они играли в охотничьей гостиной Микуна, той самой, куда он так стремился попасть в качестве полноправного партнера по столу. Юрек не знал, как будут развиваться события дальше, но теперь-то уж он был уверен, что скоро пробьет и его час. .Нужно было только очень точно выбрать момент.

Присмотревшись повнимательнее к игравшим, он, к своему величайшему удивлению, вдруг понял, что они играют не в покер, а в самое что ни на есть плебейское очко. На кону посреди стола лежало несколько бумажек по тысяче злотых. Микун банковал. У Коженя, вероятно, был перебор, потому что он бросил карты. Микун повернулся в сторону гостя. Сдал ему карту. Тот открыл. Это был туз пик. Приезжий секунду подумал и потянулся за бумажником. Он явно собирался играть на все. И тут Юрек увидел то, ради чего он сюда залез: Микун сделал «этажерку», то есть, попросту говоря, передернул карту. Указательным пальцем, которым он должен был сдать следующую карту, он отработанным движением выдернул снизу другую, заготовленную.

Юрек увидел то, что ожидал. Оставаться на балконе дальше было опасно. Осторожно спустившись вниз, он вернулся домой, снова переоделся, затем достал обе взятые у Агнешки колоды и безопасной бритвой нанес на «рубашку» едва заметные насечки. Около двенадцати он не торопясь подъехал к дому Микуна. Теперь этот старый пройдоха не отвертится. Он заставит его играть. Один на один. Без всяких «этажерок». Честно. На судьбу. Кому как выпадет. Только его, Юрека, картами.

Но когда ровно в двенадцать он, удивившись, что входная дверь не заперта, вошел в дом Микуна и поднялся на второй этаж в охотничью гостиную, то остановился в дверях как вкопанный.

Хозяин дома стоял у распахнутого бара и пил коньяк из большого граненого стакана. Кожень с выпученными глазами сидел у стола и наблюдал за неторопливыми движениями незнакомца, спокойно собиравшего в большой целлофановый пакет разбросанные по столу деньги. Юрек уже немало повидал за свою жизнь, но такой кучи денег — толстенные пачки тысячезлотовых банкнот — не видел никогда. Приезжий мужчина что-то говорил, но смысл его слов дошел до Юрека не сразу.

— Совершенно не понимаю, как это случилось... Уверяю вас, что я не хотел... Нелепость какая-то...

«Издевается мужик или он действительно лопух?» — пронеслось в голове у Юрека.

Микун одним дыхом допил коньяк, его красное, возбужденное лицо стало бледнеть.

— Надеюсь, вы понимаете, что должны предоставить нам возможность реванша? — Было видно, что ему стоит немалых усилий сдерживать себя.

— Само собой разумеется,— кивнул мужчина.

— Когда?

— Я к вашим услугам,— сказал он и встал.

— Тогда завтра в пять у меня. Договорились?

— Хорошо.

В тот момент, когда представитель свободной профессии прошел уже в дверь мимо совершенно опупевшего Юрека, Микун не удержался и бросил ему вслед:

— Можно надеяться, что вы не попытаетесь покинуть нас, не попрощавшись?

Столичный гость дернулся, но хорошие манеры и воспитание взяли свое. Он лишь обернулся, подчеркнуто вежливо поклонился и надел шляпу.

Все планы Юрека Гамблерского рухнули. Он ставил на Микуна, был уверен в нем, однако Микун проигрался в пух. Тем не менее мысль продолжала работать. Они еще не дошли до машины, как Юрек уже кое-что скомбинировал.

— Вот вы и выиграли дом,— начал он издалека.

Приезжий потер лицо руками.

— Дом? — переспросил он удивленно.

— Ну конечно,— Юрек показал на пакет, лежавший на коленях пассажира. — Такие деньжищи... На них-то можно купить дом?..

Тот почему-то вздохнул и отрешенно сказал:

— Я тоже так думал.

— Что?

— Что за деньги можно купить дом.

— Так в чем же дело? — заволновался Юрек.— Вы и так собирались принять участие в аукционе, а уж сейчас-то... О-го-го! У вас преимущество в несколько сот тысяч, если я не ошибаюсь.

— Аукцион отменен. Точнее, перенесен. На неопределенный срок.

— А-а. Это новый председатель поработал, Кожень. Ну и подумаешь! Купите дом в другом месте.

Мужчина взглянул на Юрека так, как будто он по молодости нес полную ахинею и человека постарше поражает его наивность. Юрек, однако, точно знал, что если в машине и сидит кто-то наивный, то это уж только не он. Они подъезжали к гостинице, и Юрек сменил тему.

— В покер играли? — полюбопытствовал он.

— Нет, в очко. Я не играю в покер.

— Это вы им так сказали? — Юрек продолжал демонстрировать актерские способности.— Понимаю. Я понимаю, почему вы им так сказали. Их было двое, а вы один. В покер у вас с ними не было никаких шансов. Правильно?

Пассажир взглянул на Юрека с усмешкой, в которой сквозило несомненное признание его проницательности.

Машина остановилась перед гостиницей.

— А ведь вы сказали, что карты — это азарт и вообще что-то ужасное,— не удержался Юрек.

Варшавянин положил на сиденье купюру в тысячу злотых.

— Я сказал это потому, что так оно и есть,— он посмотрел на Юрека.— Итак, завтра в пять?

— Вот с вами я бы сыграл...— мечтательно протянул Юрек.

Элегантный мужчина кивнул головой и повторил:

— Завтра в пять.

Двумя пальцами, как бы брезгуя, он поднял тяжелый целлофановый пакет и зашагал к гостинице.

Юрек еще какое-то время сидел не двигаясь. Он ясно сознавал, что стоит всего в полушаге от огромных денег, которых честным трудом не заработаешь за всю жизнь, но которые каким-то невероятным фортелем судьбы оказались в руках то ли ловкача, то ли дурачка из Варшавы.

Свет в холле гостиницы погас, и Юрек вдруг вспомнил про свои успехи у Агнешки. После столь насыщенного дня он решил устроить себе секс-вечер. «Волгу» он загнал в тупичок за гостиницей. Дальше все пошло неожиданно легко. Агнешка высунулась из дверей, тогда он резко рванул ручку на себя, обхватил ее за талию и губами всосался в открытую шею. Барахтание было недолгим, Агнешка обмякла почти сразу.

— Увидит кто-нибудь,— испуганно шепнула она. Юрек вздохнул с триумфальным облегчением.

Агнешка была ненасытна.

Когда же наконец оба они без сил распластались на широком диване ее дежурки, он решил, что момент упускать нельзя. Встал, зажег ночник, достал из кармана куртки две запечатанные колоды и положил их на столик прямо перед Агнешкой, лежавшей, закатив глаза в потолок.

— Продай их этому пижону. Ну, из Варшавы,— ласково произнес он.

— Да у меня в киоске еще карты есть,— томно пропела Агнешка, думая явно о другом.

— Ты можешь сделать это для меня?! Продай ему вот эти колоды.

Агнешка приподнялась и внимательно посмотрела на Юрека, отрезвев от бурных любовных упражнений.

— Чего-нибудь в этом роде я и ожидала. Так вот зачем я тебе нужна? Только за этим?

Юрек покачал головой:

— Не надо считать меня свиньей. Я этого не заслужил. Буду с тобой совершенно откровенным. Больше всего на свете я люблю две вещи. То, чем мы занимались, сейчас с тобой, и то, что я хочу сделать с этим пижоном. Таковы мои жизненные планы на ближайшее будущее.

Агнешка сверкнула глазами:

— На глупенького он не похож. Такой симпатичный мужчина... А какой элегантный...

— Да уж, конечно, не фраер. А как он раздел Коженя с Микуном — пальчики оближешь! Но это все до поры до времени, пока до меня не дошел. Смотри,— он достал из кармана еще одну, распечатанную колоду карт и разложим ее веером перед Агнешкой.— Смотри сама. Можешь хоть лупу взять, и, если что-нибудь заметишь, я сдаюсь.

Она механически перебирала карты, но думала явно о чем-то своем.

— Втянешь ты меня в это дело. Я ведь могу работу потерять.

—Ты с ума сошла! При чем здесь ты?! Я все беру на себя. Ты только продашь две совершенно новые, запечатанные колоды. Договорились?

— Хорошо,— согласилась Агнешка.— Сделаю. А теперь иди. Скоро совсем светло будет.

Юрек вернулся домой, но, несмотря на усталость, долго не мог заснуть. Он перебрал все доступные ему варианты, как усадить столичную штучку за столик для игры. Но так ничего и не придумал...

Он проспал до десяти утра. Без четверти двенадцать приехал на площадь, поставил машину, выключил мотор и стал ждать. Совершенно бессознательно, интуитивно он выбрал, вероятно, лучший из всех возможных вариантов: положиться на судьбу.

Часы на костеле пробили двенадцать, и тут на лестнице гостиницы появился этот самый франт-элегант. Юрек потянулся, разгоняя остатки сна, достал из «бардачка» колоду карт и стал тасовать, упражняя руку. В голове была абсолютная пустота, но сердцем он чувствовал, что сейчас что-то должно произойти.

***

Спускаясь по лестнице, Петр остановился и повернул лицо к солнцу. Наслаждаясь бесплатной лаской, он вспомнил, что испытывал прежде, вступая в новое дело. Еще десять лет назад под маской полнейшего равнодушия он где-то там внутри ощущал прилив божественного тепла. Сейчас он вслушивался в себя, ища это тепло, и не находил. Им владело только одно, неиспытанное и неведомое прежде чувство — ненависть. Тепло было только внешним, ощущаемым лишь подставленной солнцу щекой.

Он надел шляпу, и спустился. Парень выскочил из машины, перекинул обе руки через дверцу и, тасуя карты, с плутовской улыбкой спросил:

— Может, подвезти?

Петр Грынич добродушно хмыкнул. Сейчас он выглядел человеком, не способным отказать никому.

— Ну хорошо,— в его тоне мелькнула необидная снисходительность.— Приходите в мой номер через час.

Юрек не мог поверить своему счастью и что-то залепетал.

— Спокойней. Жду вас через час.

Юрек с сияющим лицом предложил:

— Так я куплю карты. В гостинице в киоске как раз есть.

— Не беспокойтесь, я сам куплю,— мягко парировал Грынич.

Юрек щелкнул пальцами:

— Тогда полечу домой. За деньгами.

Петр Грынич тем временем направился в писчебумажный магазин, где купил пачку бумаги для пишущей машинки и обычную пластмассовую линейку, после чего прогулочным шагом миновал известную кондитерскую и вернулся в гостиницу. В своем номере он засучил рукава рубашки и принялся за работу.

Микун не понравился ему с первого же взгляда. Таких самодовольных, маленьких, толстеньких и богатеньких глистов он давил всю жизнь. Дом, соседствующий с владениями Микуна, его тоже разочаровал, и он решил его просто-напросто не покупать — зачем же по доброй воле жить там, где противно? «Как безнадежно выглядит пустое жилье, еще не ставшее ничьим домом», — философски отметил он про себя и вдруг услышал за спиной:

— Сколько вы хотите? — Кондитер не счел нужным соблюсти даже элементарные формы приличия.

— Сколько я хочу? — недоуменно переспросил Грынич.

— Да-да. Вот именно. Сколько?

Петр спокойно разглядывал налитое злобой лицо, по которому бегали живые и хищные мышиные глазки.

— Простите, не понимаю.

— Нечего тут из себя изображать! Я вас по-польски спрашиваю: сколько вы хотите?

Грынич наслаждался грубостью и невыдержанностью этой свиньи.

— Я, простите, ничего не хочу. Я приехал сюда купить этот дом, потому что был объявлен аукцион. Что я могу от вас хотеть?

Микун внимательно посмотрел ему в глаза и внезапно успокоился:

— Хорошо, хорошо. Сейчас объясню. Правление кооператива назначило за дом начальную цену триста двадцать тысяч. Во время аукциона она несколько поднимется. Я вам предлагаю двадцать «кусков», чтобы вы перестали этим интересоваться.

Петр пожал плечами:

— Мне не нужны ваши деньги. Я приехал купить дом. Я еще подумаю, но если он мне понравится и я решусь, то буду на равных со всеми правах участвовать в аукционе,— он произнес это и простодушно и убедительно.

Микун вздохнул как человек, которому приходится разжевывать и объяснять какие-то очевидные вещи.

— Давайте начистоту. Этот дом покупаю я. Я его покупаю для своей дочери. Вы здесь человек посторонний, и шансов у вас никаких. Теперь понятно?

Грынич недоуменно покрутил головой, показывая, что он не вполне понимает собеседника.

Микун тихо чертыхнулся, достал из кармана пачку денег, отсчитал двадцать бумажек, зло покосился на Грынича и добавил еще пять, после чего резким движением засунул их в карман его пиджака.

— И завтра вы мне мешать не будете,— добавил он.

Совершенно ошеломленный вульгарным жестом кондитера, Грынич сделал шаг назад вынул из кармана деньги и посмотрел на них с непередаваемой грустью.

— Деньги как тень бегут за нами, в то время как мы бежим от них,— произнес он так, как будто читал со сцены монолог Гамлета.

Микун бросил на него быстрый подозрительный взгляд:

— Что? Что-что?

— Нет, ничего. Это я так. Мне не нужны ваши деньги. Я приехал сюда, чтобы истратить деньги, а не заработать.

— А выходит так, что заработаете. Это же еще лучше!— упорствовал Микун.

Петр протянул ему пачку.

Лицо Микуна налилось кровью.

— Повторяю, что вы здесь посторонний, чужой. И шансов у вас никаких. Такова жизнь. Игра! Понимаете?!

— Вы называете это игрой? Какой игрой? При чем здесь игра?! Речь ведь идет только о покупке дома,— Грынич был очень серьезен.

Микун ничего не понимал.

Петр еще раз протянул ему деньги, но кондитер отвернулся. Он пожал плечами и разжал пальцы, сделав при этом брезгливую мину, как будто держал в руках что-то грязное. Бумажки посыпались на землю. Уходя, он не дал себе труда обернуться, будучи и так уверенным, что Микун подбирает их, кляня при этом все на свете.

***

Петр вернулся в гостиницу и попросил у администратора расписание поездов. Ему захотелось как можно быстрее уехать отсюда. Все равно куда. Структура оказалась гораздо более гибкой и всеобъемлющей, чем ему представлялось. Она безотказно действовала и здесь, на краю света, где обрывались железнодорожные пути и откуда дальше не вела уже ни одна дорога. Дежурная молча протянула ему расписание. Ежедневно в городишко прибывали два поезда. Тот, которым он сюда приехал, двенадцатичасовой, и второй, прибывающий в пять вечера. Здесь была конечная станция, и отсюда поезда шли обратно. До отправления второго, вечернего, поезда у него было около часа.

Девушка посмотрела в окно на совершенно пустую площадь:

— Сюда к нам лучше всего на машине. Туда и обратно. Поезда-то, как улитки, ползают. Вообще-то у нас туристов много бывает. Сейчас вот только что-то никого нет...

Петр кивнул, как бы благодаря за информацию.

— Я все-таки поездом.

— Ой! — спохватилась девушка.— Ведь рассчетный час уже начался!

— Ничего, я заплачу до завтрашнего дня.

В этот момент дверь холла распахнулась, и вслед за Микуном в гостиницу вошел какой-то невысокого роста человечек, семенивший за владельцем кондитерской, как собачонка за хозяином. Они остановились перед Грыничем, и Микун с наигранным восторгом и удивлением закричал:

— Вот удача! Как хорошо, что мы вас встретили! Посмотрите, тут кое-что, по-моему, должно вас заинтересовать.

Он вынул из внутреннего кармана пиджака конверт и с преувеличенно низким поклоном протянул его Грыничу. Потом кивнул в сторону своего спутника, и они скрылись за дверью бильярдной.

Петр вскрыл конверт. Внутри лежало типографским способом отпечатанное объявление: «Садовый кооператив «Вперед к благополучию!» извещает все заинтересованные организации и частных лиц о том, что ввиду инспекции комиссии по строительству и архитектуре аукцион по продаже дома по улице Польной, 16, отменяется. О новых сроках аукциона все заинтересованные стороны будут проинформированы дополнительно. Председатель кооператива — Франчишек Кожень».

Он хотел спокойно уехать и получил пинка под зад.

— Если вы свои вещи сейчас заберете, то я счет за завтра выписывать не буду, — проявила трогательную заботу девушка.

Но он ее не слышал. То, что с ним сейчас творилось, не имело ничего общего с принципами, которых всю жизнь придерживался Великий Шу. Как оказалось, в нем еще жил варшавский парнишка с правого берега Вислы, носивший в кармане нож с выскакивающим лезвием. Шу, Великий Шу и бровью бы не повел. Он бы попросту не заметил копошенья этих муравьев вокруг себя, в крайнем случае иронически рассмеялся бы. Но паренек из зарослей стиснул зубы, и сердце его залила ненависть. Ножа у него давно уже не было, но оружие страшной, тысячекратно большей силы всегда было с ним. Мальчишка-сорванец и божественный Шу слились воедино. Мальчишка тут же бросился бы за ними в бильярдную, и не было бы на свете силы, которая могла бы спасти провинциального кондитера. Великий Шу сделал девушке глазки, широко улыбнулся и объявил:

— Я, пожалуй, останусь до завтра.

Бросил в мусорную корзину смятое объявление и вошел в бильярдную.

Приятель Микуна, Франчишек Кожень, из игры вышел быстро и уселся в кресле, поставив рядом с собой бутылку коньяка и наблюдая за соперничеством на бильярдном столе.

Бильярд, однако, был лишь интермедией между тем, что произошло до сих пор, и тем, что должно было случиться. Ненависть отнюдь не ослепила Шу, наоборот — дисциплинировала, заставила мыслить спокойно и точно, как в лучшие годы, превратила в безошибочно считающий компьютер, которому были доступны, кажется, все тайны человеческой психики. Этот компьютер моментально зафиксировал первую слабость местного мафиози — мелочность, а затем и вторую, более существенную,— жадность. В процессе игры аппетит Микуна все возрастал, и Петру Грыничу оставалось лишь деликатно стимулировать этот процесс.

— Семерку в угол,— объявил Микун.

Шар остановился перед лузой, затем упал,

как будто сдунутый порывом ветра. Кондитер восторженно закатил глаза.

— И вы хотите у меня выиграть?! Здесь?!

Шу натер мелом конец кия, с абсолютной достоверностью изобразил, как он нервничает, после чего почти дрожащей рукой ударил.

— Кикс! — радостно прокомментировал Микун.

Грынич со злостью отставил кий в сторону и подошел к Коженю, который услужливо налил ему рюмку коньяка. Махнул ее залпом.

— Игра еще не окончена,— бросил он Микуну.

Тот закивал от восторга.

— Так, может быть, удвоим ставки? — двойной подбородок нетерпеливо задергался.

— Охотно,— с энтузиазмом согласился Грынич.

Потом они еще дважды повышали ставки.

Бильярдная закрывалась в восемь. Микун подсчитал пункты. Он выиграл пять тысяч с лишним.

— Нехорошо так обыгрывать гостя,— резюмировал он, пряча деньги в бумажник.

Грынич лишь вздохнул и покосился на задремавшего председателя, рядом с которым стояла пустая бутылка.

— Бывает.— На варшавского гостя было жалко смотреть.

Микун изучающе вглядывался в него.

— А если бы я вам предложил более мужскую игру?

Ради этого как бы между прочим брошенного вопросика он несколько часов потел на бильярде.

— Шахматы? — заинтересовался приезжий.

— Нет,— покачал головой Микун.— Покер. Настоящий покер.

— Я не умею,— угас гость и грустно развел руками, но, видя на лице кондитера явное разочарование, тут же добавил: — В очко я когда-то играл... В очко... Мальчишкой... В двадцать одно.

Микун потупил глаза, чтобы не расхохотаться, но тут же взял себя в руки.

— Очко?! Двадцать одно?! Очень хорошая игра. Мужская! — заржал он, затем обернулся и крикнул: — Франчишек, вставай! За работу!

Вилла Микуна очень напоминала ту, которая выставлялась на аукцион, но оборудована была с вызывающей для социалистического строя роскошью. Для игры предназначалась охотничья гостиная, посреди которой стоял огромный дубовый стол, по стенам — диван и три кресла. Два деревянных бара-близнеца отличались друг от друга лишь тем, что в одном были легкие алкогольные напитки: вина, ликеры и аперитивы, в другом — виски, водки и коньяки. Над диваном висели невероятных размеров лосиные рога, на ветвях которых сидели чучела различных птиц. Главным же декоративным элементом гостиной были рога оленей, развешанные по всем стенам. Из них также были сделаны ножки кресел, дивана и баров. В углу зала стояли охотничьи ружья: винтовка с оптическим прицелом, винчестер и три двустволки.

Очко — детская игра. Банкир по очереди разыгрывает партии с каждым из играющих. У кого количество очков окажется ближе к двадцати одному, тот и выиграл. Нельзя только набирать больше двадцати одного — сразу проигрываешь. Двадцать два и более — перебор. При равенстве очков выигрывает тот, кто держит банк. Банкуют по очереди. Вот и все.

Сначала, как водится, ставки были небольшими — происходил своего рода ритуал знакомства. Петр решил позволить игре течь своим чередом, то есть абсолютно стихийно, до тех пор, пока это будет возможно. Пусть пока все решает случай. Единственное, чего он опасался, как бы этот самый случай не выбрал его на этот раз своим баловнем: если весь вечер ему будет идти карта и вообще везти, то это может не только вызвать подозрения, но и лишить его возможности нанести решающий удар. И еще он интуитивно понимал, что парень-таксист в дальнейшем может быть ему чрезвычайно полезным.

Игра шла с переменным успехом. Банковали все по очереди, но никому не удалось довести игру до «стука», когда банкир забирает весь кон. Где-то через час после начала игры банк надолго оказался у Микуна и кон стал молниеносно расти. Петр уже стал подумывать, не пора ли «призвать» на помощь судьбу, как вдруг заметил какую-то неестественность в движениях и положении указательного пальца правой руки, которой кондитер давал карты из колоды. Он задумался, что бы это могло значить, стараясь при этом не подать виду, что он что-то заметил, и тем самым не спугнуть манипулятора. И туг он чуть не расхохотался: указательным пальцем Микун делал «этажерку». До него это дошло не сразу лишь потому, что профессионалы исполняли этот номер технически безукоризненно, используя средний палец или мизинец левой руки, в которой была колода, так что сидящий напротив партнер не мог ничего заметить. Техника Микуна была на уровне школьника, едва познавшего, что такое карты, скажем, Лисенка. Вот эта-то гениальная в своей наглости простота и сбила его с толку.

В кону было пятьдесят тысяч, и Микун объявил «стук». Петр получил от него карту, открыл — это был туз пик. Он понял: Микун хотел подтолкнуть его сыграть на все, поэтому и сдал ему туза. А он, собственно говоря, не видел причин, чтобы не исполнить тайного желания банкира. Достал бумажник, отсчитал пятьдесят тысяч.

— Я, наверное, сошел с ума,— он покачал головой,— Но я иду на все.

Микун удовлетворенно кивнул и дал ему вторую карту. Петр сложил ее с тузом пик, затем раскрыл. Микун и Кожень напряженно вглядывались в него. Петр Грынич состроил мину «полнейшее удивление наивного человека» и, чуть заикаясь, выдохнул:

— Не знаю, как это случилось, но сейчас вы мне дали две карты...

— Как это две?! — не стесняясь заорал Микун.

— Я не знаю как,— тоже волнуясь, прошептал Петр и выложил на стол три карты.

Микун врос в кресло. Затем посмотрел на Коженя, как бы ища у него поддержки, но тот только покачал головой.

— Ты виноват,— вынес он приговор.— Ошибка при сдаче всегда наказывается. Так что или ты проиграл, или ты доставишь банк и вы играете снова.

Микун со злостью швырнул карты на стол.

— Не проиграл! Не проиграл! У меня просто карты слиплись! Хорошо, я доставлю банк, но играть будем новой колодой.

Теперь банковал Грынич, остальное было игрой кошки с мышкой. Петр давал Микуну выигрывать незначительные суммы, стараясь всячески разнообразить игру. Помимо всего прочего, эта забава имела целью выяснить финансовые возможности кондитера. Кожень в расчет не принимается. Петр держал его в игре, поскольку тот своим присутствием и дурацким поведением распылял внимание Микуна.

К одиннадцати часам Микун проигрывал двести сорок тысяч. Тут он «зациклился», боясь проиграть еще больше, и стал идти на тысячу, максимум две. Наступил самый трудный момент игры. Нужно было дать возможность созреть в его голове мысли, что лежащую на столе кучу денег можно в любой момент отыграть. Грынич спокойно ждал, пока соперник на это взойдет.

Внезапно Кожень рискнул сыграть на десять тысяч и выиграл. Тут Микун сломался. Это было заметно по его лицу, то бледному, то багровому. И вот он не выдержал.

— Почему вы не объявляете «стук»? — злобно спросил он.

Петр как бы опешил. Задумался.

— Такая гора денег... Как-то нехорошо было бы обыграть хозяина...

До Микуна дошли и ирония, и намек, он закусил губу и ничего не ответил. Кожень выиграл еще раз. Микун закипал. Грынич пригладил свои коротко остриженные волосы.

— Ну что ж. Уже двенадцать часов. Поздно. И раз вы настаиваете, я объявляю «стук».

— Секундочку,— вскочил Микун. Он выдвинул ящик стола и достал еще одну колоду карт.— Такой «стук» надо разыграть новыми!

— Совершенно справедливо,— согласился Грынич, тасуя карты.

Первым на линию огня вышел Кожень. Перед ним лежало двадцать пять тысяч, а поскольку это была последняя партия и последняя возможность отыграться, он рискнул поставить пятнадцать тысяч и проиграл.

Грынич повернулся к Микуну. Дал ему одну карту и одну отложил себе.

На лице Микуна была вся гамма оттенков внутренней борьбы с самим собой — перед ним лежал банк, в котором было более двухсот пятидесяти тысяч. Их можно было отыграть только сейчас. И шансы были неплохие, потому что Грынич сдал ему туза..

— Сколько на кону? — нервно уточнил процветающий бизнесмен.

Петр склонил голову и мысленно подсчитал:

— Двести семьдесят тысяч.

— Свою карту,— все еще не решившись, потребовал Микун.

Грынич открыл. У него был бубновый король.

Микун еще раз повертел в руках своего туза, взглянул на короля бубей и сплюнул через левое плечо. Он решился. Метнув Коженю быстрый взгляд, чтобы тот проследил за картами, Микун вышел из гостиной в другую комнату и тут же вернулся с целлофановым пакетом в руках, набитым пачками банкнот. Он стал выкладывать их на стол, громко считая:

— Сто... двести... двести пятьдесят... Иду на все. Карту.

— Минуточку,— остановил его Грынич,— Если вы выиграете, в банке останется двадцать тысяч.

Микун скрипнул зубами и схватил деньги, лежащие перед председателем кооператива.

— Здесь только десять тысяч,— пискнул Кожень.

Микун бросил эти деньги на кон и объявил:

— Десять тысяч останется вам, дорогой гость.

— Если вы выиграете,— простодушно подтвердил Грынич и дал ему карту.

Толстые руки кондитера схватили ее и поднесли к самым глазам. Обвислые щеки дернулись в непроизвольной улыбке.

— Себе.

Грынич взял карту и положил рядом со своим королем. Второй картой была десятка. Всего четырнадцать. Он изобразил на своем лице мину «долгое раздумье» и отложил колоду в сторону.

— Четырнадцать,— сказал он громко и махнул рукой.— Все, хватит, а то некрасиво было бы обыграть хозяина.

Микун молчал. Грынич смотрел на него в упор широко раскрытыми глазами.

— Я проиграл? — спросил он наконец.

На лбу кондитера выступили капельки пота.

— Проиграл? — спросил он еще раз.

Микун швырнул карты на стол и заорал, почему-то обращаясь к Коженю:

— А у меня тринадцать! — после чего подскочил к бару и налил себе полный стакан коньяка. На мгновение его взгляд задержался на поблескивавших стволами ружьях, как будто в этом было спасение.

Грынич взял пакет и стал неторопливо складывать в него деньги. Взгляд, брошенный в угол, где стояли ружья, он заметил.

— Совершенно не понимаю, как это случилось... Уверяю вас, что я не хотел... Нелепость какая-то...— растерянно бормотал он.

И в этот момент он услышал за своей спиной голос таксиста. Грынич еле сдержал вздох облегчения. Безумный замысел Микуна стал нереальным, хотя с проигрышем он, разумеется, не согласился и потребовал реванша. Грынич обещал.

***

Все это было прошлой ночью. Сегодня они условились встретиться в пять вечера. Он понимал, что какой-то сюрприз к этой встрече кондитер подготовит, а если его заготовки окажутся неудачными, может схватиться за оружие. Самым разумным выходом из создавшейся ситуации было бы расстаться «по-английски», не прощаясь, то есть потихоньку уехать. Но это означало бы, что он струсил, убежал. Петр Грынич — Великий Шу так поступить не мог. Кто виноват, что обстоятельства вынудили его вновь стать Великим Шу?

Часы на костеле пробили час дня, и туг раздался стук в дверь.

— Одну минуточку! — крикнул он и убрал все со стола, а клочки нарезанной бумаги выбросил в корзину. Целлофановый пакет с деньгами он небрежно швырнул на кровать, выложил на стол две колоды карт, купленные в гостиничном киоске, и рядом с ними отдельное издание работы Иммануила Канта «Критика чистого разума».

После чего распахнул дверь.

— Пожалуйста, Юрек, заходите.

Юрек Гамблерский неуверенно вошел и осмотрелся.

— Вы держите это вот так?! — он вытаращил глаза на лежащий на кровати пакет.

Грынич пожал плечами.

— А где мне их держать? Да вы садитесь.

Юрек присел. Перед ним лежали карты.

Только вот те ли? Он старался это как-нибудь незаметно определить.

— Что вас там так заинтересовало? — спросил Грынич, доставая из шкафа свой пиджак.

Юрек покраснел, как школьник, пойманный учителем во время прогула уроков, но туг же нашелся.

— Кант! — сказал он с глуповатой улыбкой.

— Кант! — подтвердил Грынич.— Иммануил Кант, великий отшельник. Знаете, у меня однажды оказалось очень много свободного времени и я часто его читал и перечитывал. Это был настоящий мудрец. Вы о нем такого же мнения?

— Да-да,— неопределенно буркнул Юрек и кивнул на карты: — Вот этими будем играть?

Грынич подошел к кровати, достал из пакета пачку денег и положил перед собой.

— Как бы все не проиграть,— пояснил он с опаской.

— Хо-хо-хо! — грохнул Юрек, ловко тасуя карты.

На этот раз Петр Грынич никого из себя не изображал. Парень ему был нужен, поэтому обыграть его следовало быстро и безжалостно.

На столе лежала «пулька» в несколько десятков тысяч. У Юрека же остались лишь жалкие бумажки. Сдавал Грынич. Молодой любитель покера купил две карты и получил комбинацию «фул макс» — три туза и два короля. Петр прикупил три карты.

Юрек пододвинул к «пульке» остатки своих денег и с надеждой посмотрел на партнера. Тот хмыкнул:

— Вы же понимаете, Юрек, что я мог бы дать под вас еще столько же не вскрывая и вам бы нечем было продолжить игру.

Юрек похолодел.

— Но я этого, разумеется, не сделаю. Я только вас проверю.

Юрек с облегчением разложил свою «картинную галерею»:

— Фул макс!

Однако Грынич взглянул на эту красоту как-то уж совсем равнодушно и наставительно произнес:

— Не везет вам сегодня, Юрек. Не ваш день.

Юрек тупо уставился в четыре раскрытые семерки.

Не прошло и четверти часа, а он уже проиграл все. Приезжий складывал выигранные пачки, ему же оставалось только поблагодарить и уйти. Больше делать было нечего. Но он продолжал сидеть как в столбняке, не понимая, что же произошло. Если бы пятнадцать минут назад ему кто-то сказал, что, войдя сюда, он тут же все проиграет, Юрек поднял бы его на смех. И тем не менее он проиграл. Проиграл, хотя они играли им же самим помеченными картами.

Грынич разложил в руке веером пять бумажек по тысяче злотых, как пять карт.

— Ты хоть знаешь, почему ты проиграл?

Юрек засопел и пожал плечами.

— Везло вам. Карта шла.

— Нет. Ты проиграл, потому что играл вот в это,— он пошелестел купюрами.

— Мы в покер играли, — промямлил Юрек.

— Я — да. Я играл в покер. А ты играл в деньги. Вот они тебя и ослепили.

— В покер играют на деньги, — мрачно возразил Юрек.

— И на деньги тоже, — согласился Грынич.— Но прежде всего играют в карты. Сначала нужно выиграть в карты, тогда можно выиграть и деньги.

— Так это то же самое.

Грынич презрительно покачал головой и шлепнул по столу толстой пачкой.

— Вот почему ты проиграл.

— Я проиграл потому, что вам везло! — раздраженно крикнул Юрек.

— Везло? Но ведь можно и сделать так, чтобы везло. Покер — это искусство обмана. Мы играли на равных: ты обманывал, я обманывал. Выиграл тот, кто делал это лучше.

— Я обманывал? — Юрек задохнулся от негодования.

Грынич расплылся в улыбке. Взял со стола, карты и поднес их к глазам.

— Помеченные бритвой карты хороши для твоих таксистов. Но уже Микун кабил бы тебе за это морду.

Юрек съежился, как побитая собачонка.

— Вы все знали, — прошептал он.

— Если бы ты играл в карты, ты бы заметил, что я знаю.

Юрек, понурившись, постоял еще немного и шагнул к двери.

— Подожди! — Грынич двинул по столу в сторону Юрека пачку денег — все, что тот проиграл.— Забирай!

Юрек постоял, переминаясь с ноги на ногу, потом неуверенно, боком подошел к столу и проткнул руку, будто собирался украсть в храме святыню.

— Бери, бери. А потом я тебе покажу, может быть, как организовать счастье.

Юрек схватил деньги. Чувство унижения сменилось застилавшей глаза яростью. Он почти на ощупь нашел дверную ручку и рванул на себя.

— К пяти. Не забудь, — бросил вдогонку Грынич.

Юрек обернулся, хотел что-то сказать, но душившие слезы помешали. Он с силой хлопнул дверью. Грынич удовлетворенно усмехнулся, взял целлофановый пакет и вернулся к прерванной работе. В его распоряжении оставалось три часа.

***

В пятнадцать тридцать Микун сидел в своем «мерседесе» на привокзальной площади в ожидании скорого поезда из Вроцлава, прибывающего в Рогув. Этим поездом должен был приехать его знакомый из Варшавы, профессиональный шулер по кличке Граф. Некий идиотизм ситуации заключался в том, что у Микуна не было абсолютной уверенности, что его варшавский гость — мошенник.

Сразу же после игры Франчишек успокаивал его:

— Да новичок он. Даже в покер играть не умеет. А с картами всегда так. Карта, она новичков любит.

Микун прикладывал к разгоряченному лицу мокрое полотенце.

— Жулик он!

— Дилетант,— настаивал Кожень.

— Жулик!

— Новичок! — продолжал упорствовать председатель.— И что же ты теперь собираешься делать?

— Вернуть деньги! Не подарю же я ему пол-лимона!

— Да-а... Но как?

Микун знал как. Он тут же заказал срочный разговор с Варшавой. Ему повезло — Графа он застал дома. Тот выслушал и согласился приехать. Решено было, что утренним самолетом он прилетит во Вроцлав, а оттуда — скорым поездом до Рогува, где его будет ждать Микун.

Сидя в машине, Микун лихорадочно соображал, прикидывал. А что если залетный варшавянин все-таки не мошенник? Ведь бывает же, что новичкам прет карта! Тогда все это мероприятие вдвойне глупо, ибо Граф потребовал за услуги сто «кусков» аванса и десять процентов от выигрыша. Ну насчет десяти процентов еще можно поторговаться, а сто тысяч надо выплатить сразу. Он утешал себя тем, что в худшем случае вернет хотя бы четыреста тысяч. Но у незнакомца бумажник тоже набит... Граф наверняка растрясет его, так что еще не все потеряно...

Он жил в этом городе двадцать лет, знал здесь абсолютно всех и с каждым мог договориться о любом деле так, чтобы обе стороны остались довольны. Жизнь в городке текла по накатанным рельсам. Выставленный на аукцион дом принадлежал ему, и ни у кого в городке на этот счет не было да и не могло быть сомнений. И вот появляется этот столичный хрен — наверняка партийный взяточник, коммунистический функционер, иначе откуда у человека могут быть такие деньги! — который в соответствии с новым поветрием хочет вложить их в недвижимость. Микун ничего против этой мода не имел, но не мог же он позволить, чтобы .годами складывавшаяся иерархия в один миг была разрушена.

Этот тип хотел увести у него из-под носа дом, да и вообще доставил немало хлопот, за что должен быть наказан. Пришлось поговорить с нотариусом. Конечно, не бесплатно. Затем уладить все с архитектором в Рогуве, который обнаружил какой-то мухлеж в документации. Это тоже стоило. После чего уговорить нового председателя кооператива Франчишека Коженя отменить аукцион.

Новый председатель придавал огромное значение соблюдению всех норм приличия, и ему нельзя было так вот по-простому сунуть в лапу. Оба они считали себя людьми культурными и цивилизованными. Поэтому Микун пригласил Коженя на бильярд, намереваясь проиграть председателю тысяч десять, от силы пятнадцать и таким благопристойным образом выразить свою благодарность.

В холле гостиницы он встретил этого типа и не смог отказать себе в удовольствии подковырнуть его и показать тем самым, кто в городе хозяин: сунул ему объявление об отмене аукциона. Весь столичный лоск с него сразу слетел. Он явился за ними в бильярдную. За игрой Микун ему прямо сказал: «Вы что, хотели у меня выиграть? Здесь?!» Варшавянин пролепетал что-то типа того, что игра, мол, еще не окончена.

Микун вздернул его на пять «кусков», но этого было мало. Ему хотелось доказать незнакомцу, что в этом городе может выигрывать только он. Во что угодно. Он предложил карты. Приезжий согласился только на очко. Микуну это было на руку. В очко он был мастер. И все-таки он проиграл. Кульминационным был момент, когда он сдавал и у него слиплись карты. А потом счастье от него отвернулось. Он проиграл все, что мог проиграть, а в последней партии еще столько же. Его терзала мысль, как это все могло случиться. Во всех случаях жизни он никогда не терял самообладания и всегда трезво оценивал сложившуюся ситуацию. Но той ночью он потерял разум. Он позвонил Графу, чтобы быть уверенным: все деньги будут возвращены.

По радио передали сообщение о прибытии вроцлавского поезда. Микун поспешил на перрон встречать своего спасителя.

Граф был высоким, импозантным мужчиной с несколько претенциозными манерами, которым, вероятно, и был обязан своим прозвищем. Даже здесь, на провинциальной железнодорожной станции, он двигался с подчеркнутой грациозностью и резко выделялся в разношерстной толпе пассажиров. На нем был клубный вишневого цвета пиджак, темно-синяя сорочка, светлые брюки в широкую полоску и безукоризненно начищенные туфли. Костюм дополнялся бежевым шейным платком, завязанным с немыслимой фантазией.

У Графа было довольно красивое мужественное лицо, и, глядя на него, Микун подумал, что со своей внешностью героя-любовника ему скорее следовало стать сутенером, а не шулером, раз уж у него такие склонности к темным делишкам.

— Привет, привет! — еще издалека закричал Граф, демонстрируя два ряда великолепных зубов, которые с недавнего времени стали предметом его особой гордости.

Микун с кислой миной пожал протянутую ему ладонь.

— Кто посмел обидеть моего старого доброго знакомого?! — продолжал улыбаться Граф.

— Да есть тут один,— махнул рукой Микун.— Карта перла невероятно. Счастливый вечер был у клиента.

Улыбка Графа стала совершенно ослепительной:

— Дорогой друг! О каком счастье можно говорить да еще применительно к картам?!

Микун вздохнул и жестом пригласил его в машину. Времени было достаточно, чтобы рассказать о событиях минувшей ночи.

***

Без десяти пять Петр стоял на ступеньках гостиничной лестницы. Площадь была пуста. Если он все-таки переборщил, то ситуация явно менялась. Без таксиста Юрека дело, в котором тому отводилась немаловажная роль, теряло свой смысл, более того, становилось просто опасным. Тут размышления Петра Грынича были прерваны: из боковой улочки на площадь на огромной скорости влетела черная «Волга» и, скрежеща тормозами, остановилась перед входом в гостиницу. Дверца машины услужливо распахнулась. Грынич усмехнулся и виртуозно присвистнул.

— Езжайте помедленнее,— сказал он.— Я вам хочу кое-что предложить.

***

В охотничьей гостиной председатель Кожень стоял у окна и наблюдал за улицей. Микун отсчитывал Графу деньги. Делал он это с тяжелым сердцем, поскольку, как каждый бизнесмен, переплачивать не любил. Помощь Графа же стоила исключительно дорого, Закончив считать на слове «сто», Микун с надеждой посмотрел на шулера.

— Он должен выйти отсюда голым!

Граф мягко улыбнулся.

— Не надо преувеличивать, друг мой, на одежду я с ним играть не буду.

— Если у него останется только его костюмчик, получишь премию.

— Прекрасно! Я всегда предпочитал аккордную оплату труда.

— Едет! — закричал от окна председатель.

Микун понесся вниз к входной двери. Граф сложил толстую пачку денег пополам и сунул во внутренний карман пиджака.

***

— У вас очень мало времени, чтобы обдумать ответ,— закончил Грынич, нажимая на кнопку звонка перед входной дверью виллы Микуна.

— Да вы что! Чего тут обдумывать! Ясное дело — согласен! Юрек Гамблерский потер ладони.

— Я так и думал,— спокойно кивнул Петр.

Дверь распахнулась.

— Прошу! Прошу! — радостно приветствовал их Микун, от избытка эмоций забывший даже указать таксисту его место и склонив перед ним в поклоне голову, как будто Юрек был столь же долгожданным гостем. Вся троица поднялась в гостиную.

— Вы извините, но я позволил себе пригласить к нашему столику своего старого доброго знакомого, так как наш председатель вчера проигрался до нитки, — на ходу сообщил Микун.

Сидевший спиной к двери Граф приподнялся, чтобы поздороваться с прибывшими, и тут его полная достоинства и значительности поза совершенно переменилась, как если бы кто-то изнутри переломил его пополам. Он согнулся, широко вытаращил глаза и раскрыл рот. Живой марсианин или воскресший динозавр произвели бы на него меньшее впечатление.

— Шу,— еле выдавил он из себя.— Великий Шу! — И уставился на незнакомца влюбленным, обожающим взглядом, как настоящие ценители наслаждаются шедеврами искусства. Эта встреча могла означать лишь то, что Шу вернулся к своей профессии. С нескрываемой иронией Граф посмотрел на Микуна и вновь продолжал любоваться Грыничем.

— Ты здесь?!

Грынич тоже был весьма удивлен, встретив Денеля по прозвищу Граф в этом доме, но вида не подал. Значит, вот какой сюрприз готовил ему Микун — его тайным оружием был Денель.

— Старый идиот! — презрительно, без всякого почтения бросил в сторону Микуна Граф.— Где ты откопал себе такого партнера по картам?!

Ничего не понимающий Микун переводил испуганный взгляд с одного на другого и громко сопел.

— Я тебя спрашиваю: где ты его откопал?! — В его голосе слышалась откровенная издевка.

Микун побагровел.

— Я же говорил, что это жулик! — И как бы в свое оправдание добавил: — А еще выдавал себя за писателя.

— Простите,— с достоинством произнес Шу.— Я ни одному человеку в этом городе не говорил, что я писатель. А вот если вы интересуетесь у гостиничного администратора паспортными данными приезжих и делаете из этого неправильные выводы, то я здесь ни при чем.

— Кто бы мог подумать, что тебя можно встретить в такой дыре?! Как ты попал в этот Мордоплюйск?! — В каждом слове Графа звучала подчеркнутая лояльность к тому, кто вовсе не был писателем.

Но Грынич пропустил вопрос мимо ушей.

— Так что,— повернулся он к Микуну,— играем?

Кондитер взглянул на Графа, который в ответ только весело расхохотался:

— Нет, мой дорогой. На этот раз ничего не выйдет. У него нельзя выиграть.

— А мои деньги?!

Денель равнодушно пожал плечами. Затем вынул сложенную пополам пачку денег, отсчитал десять купюр, а остальное бросил на стол рядом с Микуном.

— Нет?! — взревел глава лютыньской мафии.

— Нет,— спокойно отрезал Граф.

До Микуна наконец дошло. Он побледнел, его маленькие глазки тревожно и испуганно забегали. Он сделал шаг назад и опустился в кресло. Было такое впечатление, что ему стало плохо. Но тут он вскочил, расхохотался вдруг каким-то диким смехом, вытащил из-под стола приготовленное ружье и нацелил его на Грынича.

— Жулик! — с угрозой прорычал он.— Бандюга!

В гостиной наступила напряженная тишина.

— Юрек! Забери у него портфель.

Юрек передернул плечами и отвернулся, как будто все сказанное относилось не к нему. Граф смотрел на Микуна с недоумением.

— Не делай этого! Не надо! — закричал Кожень.

В приступе ярости кондитер мог совершить любое безумство. Это Кожень знал. И уж чего ему совсем не хотелось, так это стать свидетелем событий, попадающих в газетную рубрику «Уголовная хроника». Так ведь и место председателя можно потерять. Он подошел к Грыничу с гримасой, обозначавшей извиняющуюся улыбку, и взял у него из рук «дипломат». Шу отпустил ручку портфеля, не отрывая взгляда от обезумевшего хозяина.

— Не делай этого,— тихо приказал Граф.

— Раскрой.

Кожень послушно вынул из «дипломата» целлофановый пакет и высыпал на стол пять толстых пачек, каждая по сто тысяч. Пустой портфель он протянул владельцу.

— А теперь вали отсюда! — Микун указал ружьем на дверь.

Грынич бросил на него холодно-презрительный взгляд, в котором было и еще что-то, что Микун не успел или не способен был уловить, затем надел шляпу и вышел. Юрек за ним.

Микун и его знакомые молча слушали звуки удаляющихся шагов. Хлопнула входная дверь.

— Ну что? Удалось?! — кондитер потрепал Коженя по плечу и сгреб рассыпанные по столу пачки денег. — Все и вернули!

Он выглядел триумфатором — отложил ружье на соседнее кресло, взял бутылку коньяка и наполнил рюмки.

— Бандюга,— подытожил Микун.

Граф стоял у окна и смотрел на отъезжающую «Волгу». Все происшедшее казалось ему неправдоподобным: Петр Грынич, Великий Шу, на его глазах так легко позволил отнять свой выигрыш!

— Я ничего не понимаю,— сказал он громко.— Это же Великий Шу. Он недавно вышел, даже волосы еще не отросли. Знал бы ты, какие люди крутились вокруг него, какие игры ему сватали и обставляли и о каких деньгах шла речь! Причем нередко он и отказывался! И ты хочешь сказать, что он играл с тобой ради этого говна?! — Граф кивнул на пачки денег.

— Он хотел у меня выиграть. Не удалось! — упивался Микун.

— Если Шу хочет, он выиграет всегда,— продолжал недоуменно цедить Граф. Он на минуту глубоко задумался и вдруг, подойдя к столу, расхохотался. Микун смотрел на него с удивлением, которое постепенно сменялось безграничной яростью.

Граф держал в руках распечатанную пачку, где настоящими были только две банкноты — верхняя и нижняя, остальное — нарезанная бумага для пишущей машинки.

— Да, ты прав,— лицо Графа вновь сделалось задумчивым и серьезным.— Он хотел у тебя выиграть. Только ты неправильно ставишь логическое ударение: он хотел выиграть почему-то именно у тебя.

Микун, не слушая его, потрошил остальные пачки. «Куклы»! Он зашелся в яростной дрожи. Он вспомнил его прощальный взгляд и понял, что он означал: нескрываемую издевательскую насмешку.

— За ним! — рванулся Микун, увлекая за собой несчастного председателя кооператива.

***

Черная «Волга» въехала на привокзальную площадь и остановилась на стоянке. В машине с распахнутой дверцей трое таксистов играли в карты.

— Карту не спугну? — весело крикнул Юрек.

Сидевший за рулем «фиата» мужчина с простым деревенским лицом сплюнул через раскрытое окно.

— Я с тобой больше не играю,— прогудел он.

— Куда ты денешься! — беззаботно рассмеялся Юрек.

Петр взглянул на часы.

— Спокойно, успеем.— Юрек нажал на газ, и машина подлетела к зданию вокзала. Грынич вбежал в кассовый зал. На счастье, очереди у окошка не было.

— Один до Щецина, пожалуйста. В первом классе,— он демонстративно нервничал, всем своим видом показывая, как он спешит.

Кассир неторопливо исполнил все формальности, связанные с продажей билета.

— От станции Вроцлав — скорым,— известил он, отрывая наконец билет и протягивая его Грыничу.

Петр почти вырвал его из рук кассира и, не дожидаясь сдачи, выбежал на перрон. Поезд уже был готов к отправлению. Он вскочил в вагон и еще раз окинул взглядом небольшую станцию. Все здесь было, как и вчера. Улыбающийся дежурный любезно кланялся пассажирам. Но Петр уже знал, что кроется за этой идиллией. Он в очередной раз обманулся.

Петр захлопнул дверь в вагон и ключом, каким обычно пользуются проводники, отпер дверь с противоположной стороны, спрыгнул на пути, в несколько прыжков пересек их, пролез в дыру в бетонном заборе и оказался на глухой улочке, где его ждала «Волга» Юрека Гамблерского.

Поезд тронулся, обнажая перрон и здание вокзала. Дежурный что-то любезно объяснял старушке.

И тут на перрон влетели Микун и Франчишек Кожень. Поезд был уже далеко. Тяжелое пыхтение локомотива стало уже почти неслышным.

Взмыленные искатели справедливости подбежали к дежурному и, судя по жестам, стали описывать ему Грынича. Тот внимательно выслушал, важно кивнул и указал рукой в направлении, в котором скрылся поезд. Кондитер смотрел на опустевшее железнодорожное полотно, сжав кулаки. По грозному и решительному выражению лица можно было понять, что от своего замысла он не отказался. Молча постояв, он схватил председателя кооператива за руку и потянул за собой, как капризного, ребенка.

***

Во дворе перед домом Юрек Гамблерский копался в своей «Волге». Услышав характерный звук приближающегося мотора, он еще глубже влез под капот. Рядом остановился голубой «мерседес».

— Где он? — спросил Микун через опущенное стекло.

— Так я его на вокзал отвез, он через час уже будет в Рогуве,— Юрек удивленно таращил глаза на короля города.

— Все в порядке,— буркнул Микун, давая «мерседесу» задний ход.

— А что случилось-то? — крикнул вдогонку Юрек.

— Ничего. Забыл попрощаться.

«Мерседес» рванул с места и тут же исчез за соседними домами. Юрек тщательно вытер тряпкой руки и захлопнул капот. После этого пару раз оглянувшись, он поднялся в свою квартиру.

Петр Грынич уже долго рассматривал ее, не решаясь даже внутренне, для себя, дать хоть какую-то оценку этому полуинтеллигентскому провинциальному гнездышку — он понятия не имел, как живет так называемый среднестатистический поляк. На подоконниках, всевозможных полочках и лесенках стояли горшочки с цветами, что придавало квартире вид весьма своеобразный. Все остальное было стандартным, штампованным, безликим: натертая до блеска горка с хрусталем, стол, четыре кресла, совершенно антикварное трюмо и вполне современная широкая разборная тахта, на которой валялась неубранная смятая постель. И все же в этой убогой и безвкусной квартире было какое-то тепло, некий особый аромат. Возможно, его создавали цветы, а может быть, едва заметные во всех мелочах следы прикосновения женской руки.

Юрек кашлянул в ладонь и оповестил:

— Уехали.

Петр с грустью посмотрел на него и неуверенно произнес:

— Уютно здесь у вас... Симпатичненько...

Молодой человек взорвался:

— Уютно?! Вы у Микуна хату видели? Да вы вот и сами хотели домик приобрести... И после этого вы мне смеете говорить, что здесь «симпатичненько»?!

Петр смутился.

— Ну, ну. Извините, пожалуйста, я вовсе не хотел вас обидеть. Мне просто вспомнилось мудрое изречение: «Не решетка делает тюрьму тюрьмой». Очень точно. А если перефразировать, то это будет звучать примерно так: «Не каждая хата это дом».

У Юрека не было никакого желания вдаваться в подобные дискуссии.

— Да что вы все об этом доме. Может, лучше о картах?

Великий Шу как-то бережно сдвинул разбросанную постель и присел на краешек тахты.

— Я уже старый человек и через кое-что в жизни прошел, кое-что повидал и испытал на собственной шкуре. Я тебе хочу сказать одну вещь. Она только на первый взгляд не имеет отношения к делу, так что постарайся выслушать меня внимательно. Запомни, что дом и жена — это свято. Парадокс в том, что каждому все это достается практически задаром, поэтому мало кто знает им настоящую цену,— Петр говорил с чрезвычайной серьезностью.

Молодой человек всматривался в него со всевозрастающим недоумением.

— Но какое же все-таки это имеет...

— Секунду,— оборвал его Грынич.— Сейчас объясню. У тебя есть дом. Какая бы ни была эта квартира, нравится она тебе или нет, но это твой дом. Представь себе, что мы садимся играть. По крупной. На все. Ты человек увлекающийся, и, допустим, в решающий момент ты ставишь свой дом, а я его выигрываю. Меня ведь называют Великий Шу, то есть Шу-лер. Смотри, что происходит дальше. У тебя дома уже нет, а у меня? Что есть у меня? Что я выиграл? Дом? Нет, мой мальчик. К сожалению, только стоимость квартиры. В злотых. Согласись, что это разные вещи. Дом вообще нельзя выиграть, понимаешь? Игра лишь дает иллюзию вот такого весьма сомнительного счастья: любые ценности заменяются денежным эквивалентом. Больше ничего.

Юреку уже несколько поднадоели разглагольствования этого странного человека, возможно, вообще несколько чокнутого. От нормального подобных речей не услышишь.

— И наоборот не бывает. Никогда,— закончил свой невнятный и бессмысленный спич Петр.

Юрек сидел молча, не зная, что предпринять, и тут ему пришла в голову хорошая мысль.

— Я сейчас кофейку сварю,— вскинулся он и выбежал на кухню. Он надеялся, что его гость опомнится, придет в себя и прекратит изрекать многозначительные двусмысленности.

Юрек принес кофе, они сели за стол.

— А ведь вы обещали кое-что...— начал он.

Шу вздохнул и достал из пиджака запечатанную колоду карт.

— На, изучи, специалист по бритвам,

Юрек разорвал целлофановую обертку и стал вертеть карты в руках, рассматривая каждую на свет, ища на «рубашке» хоть какой-нибудь мельчайший знак,— все напрасно. Он сравнил формат нескольких карт — одинаковые.

— Здесь ничего нет,— произнес он в задумчивости.

Шу усмехнулся одними уголками губ. Юрек опять взялся за колоду.

— Как же можно судить о чем бы то ни было только на основании своих представлений о предмете? Знаешь, как-то один человек задал себе этот вопрос и построил на нем одну из самых совершенных философских концепций.

Молодой человек что-то пробурчал, разглядывая карты, потом сообразил, что это может выглядеть невежливо, и уточнил:

— Что за мужик? Играл?

Шу расплылся в довольной улыбке.

— Играл. Но, по-моему, с самим дьяволом. И выиграл. Как иначе расценить, скажем, его доказательство трансцендентности, а не имманентности Бога человеку?!

— Чистые! Нет на них ничего,— прервал поток зауми Юрек.

Шу иронически присвистнул.

Молодой любитель покера бросил еще один взгляд на колоду и завопил:

— Но на них действительно ничего нет!

Глаза Шу искрились смехом. Юрек разозлился. Он в несколько приемов перетасовал колоду, взял верхнюю карту и повернул ее «рубашкой» в сторону Шу. Тот внимательно посмотрел Юреку в глаза:

— Наши представления о предметах расходятся с сутью вещей. Постарайся хотя бы в данном случае ухватить эту суть, тогда будет польза.

— Начали! — Юрек нетерпеливо потряс картой.

— Валет.

Юрек бросил валета на стол.

— Семерка, десятка, туз, семерка, девятка, дама...

Шу знал все карты. Юрек задумался, потом подбежал к трюмо и достал из ящика колоду маленьких карт для бриджа.

— А эти? — спросил он с вызовом.

Шу подошел, взял карты в руку, опять посмотрел Юреку в глаза, покачал головой и перенес взгляд на колоду:

— Туз треф, двойка бубей, пятерка бубей, восьмерка червей.

Здесь уже попахивало волшебством, колдовством или чем-то, что неизвестно как называется.

— Да что же это такое?! — воскликнул Юрек с отчаянием в голосе. — В этой стране что, все карты, что ли, помечены?!

Шу положил колоду карт на туалетный столик.

— Карты нет. Руки. Хорошие руки все помечены, все наперечет.

— Руки? — переспросил Юрек. Осененный догадкой, он разжал карточному маэстро руки. В левой ладони, в которой он держал колоду карт, было маленькое треугольное зеркальце.

— А-а-а! — радостно завыл Юрек.— Понимаю!

Он взглянул в боковое зеркало трюмо, в отражении которого Шу видел все карты для бриджа, и лицо его опять вытянулось. Видно было, как он интенсивно пытается что-то понять.

— Нет, не понимаю,— произнес он наконец.

— Потому что ты пользуешься только своими представлениями и не видишь сути,— назидательно, как школьный учитель, заметил Шу.

— Ничего не понимаю,— продолжал Юрек, переставший обращать внимание на философские сентенции мастера.— А как же с той колодой? Мы же сидели за столом, и вы не могли видеть карты в зеркале?!

— А почему ты думаешь, что я два раза использовал одну и ту же штучку? На той колоде крап.

— Крап?

— Ну да. Карты крапленые, но так, что даже если ты возьмешь лупу, то все равно ничего не заметишь. Надо знать, что искать. Как-нибудь потом я тебе покажу.

— Еще что-нибудь...— робко заикнулся Юрек.

Шу довольно небрежно перетасовал колоду и сдал карты. Открыли. У Юрека было четыре валета, у Петра Грынича — четыре дамы. Юрек не мог себе и представить, чтобы несколькими движениями руки можно было сотворить нечто подобное. Он, разумеется, слышал различные картежные байки о виртуозных шулерах, но считал их выдумками.

— Но карты, даже крапленые, надо дать подснять,— не сдавался Юрек, вспомнив о слабом пункте для всех карточных фокусников.

— И на это существует тысяча способов,— спокойно парировал Шу. Он собрал карты и перетасовал еще раз. Юрек внимательно следил за его руками — абсолютно никаких манипуляций. Сейчас карты наверняка были хорошо перемешаны.— Пожалуйста, сними.

Юрек подснял.

Мастер раздал карты. Юрек открыл те и другие. У него было четыре валета, у Шу — четыре дамы.

— Этого не может быть,— Юрек покачал головой.

Шу вновь собрал карты и на этот раз исполнил свой «номер» очень медленно, ничего не скрывая. Чудо оказалось ловко исполненным фокусом.

— Как просто! — воскликнул Юрек.

— Все самое лучшее всегда кажется простым, Вот, смотри, примерно посреди колоды, если хорошенько присмотреться, можно обнаружить узкую, едва заметную щель, ее образовывают слегка отогнутые вверх карты из нижней части колоды.

— Как это называется?

— Кобылка.

— Кобылка? — засмеялся Юрек.

— Кобылка. Есть весьма большой процент вероятности, что соперник сдвинет карты так, как мне нужно. Во всяком случае, в игре мой партнер снимет так, как я запланировал.

— Я бы хотел быть вашим партнером,— Юрек вздохнул.

— Противник возьмет, переложит карты еще разик или даже несколько раз, и все твои приготовления окажутся напрасными.

— Что же в этом случае делать?

— Да что угодно. Существует миллион способов. На, сдай. Мои клади открытыми.

Юрек сдал. Перед Шу легли четыре туза.

— А это?

— Это называется расчес колоды.

— Как вы это сделали?

— Смотри. Смотри внимательно. Собирая карты со стола, я отделяю от колоды четырех тузов, колоду легко сгибаю вдоль большой оси. Четыре оставшиеся не согнутыми карты — тузы. Присоединяю их к колоде, тасую ее и даю тебе подснять. Посмотри на колоду сбоку, видишь, тузы отстают. При очень большом желании, если знать, что ищешь, можно заметить, что эти четыре карты, пусть чуть-чуть, но выделяются. Мы играем вдвоем, значит, я расчесываю колоду так, чтобы тузы лежали через одного. После подснятия можешь раздавать.

— А если как-нибудь случайно тузы окажутся у меня?!

— Я буду знать твои карты, а знание стоит больше, чем четыре туза.

Юрек как загипнотизированный смотрел на довольно нескладные руки Великого Шу, умевшего в несколько движений «расчесать» колоду карт так, чтобы сдать себе и сопернику нужные комбинации.

— Я тоже должен этому научиться,— восторженно прошептал он.

— Не будь таким торопливым. Я учил этому свои руки чуть ли не год.

— И я научусь!

— Как ты понимаешь, главное — руки, остальное и так ясно: ты соответственно расчесываешь колоду на трех человек, на четырех, если играют пятеро — на пятерых. Итак, сколько нас предположительно за столом?

— Четверо,— наобум сказал Юрек.

— Хорошо. Теперь смотри. Мои четыре, ну, допустим, короля уже готовы. Я тасую колоду таким образом, чтобы внизу оказался король, а под ним три любые другие карты. Следующим движением я укладываю второго короля и очередные три карты и так далее. Все ясно? Кто должен получить четырех королей?

— Я!

— Очень хорошо. Перемешивая карты, я последним движением регулирую расположение всего подготовленного мною уклада в колоде, то есть: король, три чужие, король, три чужие, король, три чужие. О подснятии мы уже немного говорили. Сдаю.

Юрек открыл свои карты. Это были четыре короля и одна посторонняя.

— С ума сойти можно!

У него было такое чувство, как будто он случайно в щелочку увидел какой-то иной мир. Рассказам о том, что за игральным столом такие вещи возможны, он бы не поверил, но только что он видел это собственными глазами и даже многое, пусть пока теоретически, понял. От избытка чувств и впечатлений у него покруживалась голова.

— Каждая такая штучка, фокус, номер, финт — называй, как хочешь — требует одной-единственной вещи: изобразить, представить игру таким образом, чтобы соперник, не обладающий задатками крупного философа, не смог дойти до сути вещей. Повторяю, покер — это искусство обмана, а то, что я тебе только что рассказал, и есть основной принцип надувательства.

Юрек старался сосредоточиться, но голова работала плохо и больше уже ничего не воспринимала. Он знал только одно: у этого человека в руках сокровище, и, судя по всему, он не очень-то собирается активно его использовать. В стране, где тайно или явно играют все, обладание таким оружием может сделать человека богатым и счастливым на всю дальнейшую жизнь. И этот клад — здесь, рядом, кажется, что стоит только руку протянуть... Воистину: близок локоть, да не укусишь.

Петр Грынич посмотрел на часы.

— Поезд прибыл в Рогув. Нам пора.

— Перекусим что-нибудь, а вы в это время еще меня поучите, а?

Великий Шу только улыбнулся.

— У нас нет времени. По дороге я тебе постараюсь еще кое-что объяснить. В Лютыни тебе не будет равных. Пошли.

Юрек неохотно поднялся.

***

Черная «Волга» стояла на лесном проселке за густой рощей на расстоянии нескольких десятков метров от шоссе. Великий Шу говорил, светловолосый таксист слушал, глядя ему прямо в рот и ловя каждое слово.

— Настоящий покер — это игра двух противников. Ее сущностью является обретение превосходства над соперником. Способов на это существует миллион: всякие, если так можно сказать, «технические» средства, скажем, тот же крап, или то, что можно назвать Манипуляциями,— расчесывание колоды, отвлечение внимания соперника, когда тасуешь карты, и так далее.

— В самом деле миллион?

— Не знаю. Не считал, Всех методов, приемов и способов не знает никто, поскольку буквально ежедневно создаются все новые и новые. Вот ты, например, хотел меня обыграть картами, очень грубо помеченными бритвой. Но ведь можно пометить и новые, совершенно чистые карты, и пометить уже во время игры. Десятки таких способов. Из того, что я тебе наговорил, запомни главное: нужно иметь преимущество перед противником, нужно добиваться его каким угодно путем. При долгой игре достаточно будет преимущества в пятьдесят один процент. То есть достаточно пометить, допустим, пару дам и пару десяток или тузы и восьмерки. Как правило, этого хватает. Игрок среднего уровня, заметивший за тобой нечто подобное, сделает тебе замечание или в соответствии с правилами оштрафует тебя. Игрок классом повыше тебя не скажет ничего, вида не подаст, что он что-то заметил. Во время игры он сделает на картах фальшивые пометки и сыграет ва-банк. В этом случае преимущество будет явно на его стороне: ты, увидев на «рубашках» свои пометки, можешь сыграть втемную и крупно проиграешь, так как у тебя окажутся совершенно случайные карты. Ты, скажем, будешь уверен, что прикупаешь нужного тебе валета, повысишь ставки и купишь какую-то шваль. Понятно?

Тут он посмотрел на часы и ругнулся:

— Холера. Должны уже быть здесь.

Молодой человек был в восторге от этой задержки. Таинства профессии, которой его наставник владел, судя по всему, в совершенстве, ошеломили его.

— От этого есть какая-то защита? — Юрек старался с пользой для себя урвать каждую секунду.

— Внимательный, умный, спокойный и холодный глаз. Умение сконцентрироваться на несколько, иногда даже на десяток часов. Обычный, нормальный человек перестает соображать примерно после часа серьезной игры. А для настоящего игрока в покер все только начинается. Но такая форма обретается многолетним тренингом. Вот поэтому-то не высовывай носа из своей Лютыни. Здесь у тебя соперников не будет,— он снова взглянул на часы.— Запомни раз и навсегда: игра состоит в том, чтобы добиться преимущества. Любым способом.

— Ну, хорошо, а если все-таки никакая «штучка» не проходит?

— Тогда рецепт один, известный, кстати говоря, еще до нашей эры: нужно во что бы то ни стало вывести противника из равновесия. Как только он начнет нервничать, он твой.

Юрек мечтательно вздохнул:

— Примерно так, как вы это сделали с Микуном?

— М-м... Более или менее.

И тут они услышали нарастающий издалека характерный шум мотора. Во все глаза они смотрели на шоссе. Рев нарастал. Юрек и Петр инстинктивно, но, пожалуй, бессмысленно пригнулись. Из-за поворота вылетел голубой «мерседес» и на огромной скорости проскочил по шоссе мимо них.

Юрек с облегчением вздохнул и посмотрел на Грынича:

— Ну вы его и сделали...

— Вот теперь все. Едем! — сказал Шу и поудобнее вытянулся на сиденье. «Волга» выехала с лесной дороги на шоссе и помчалась в направлении, откуда только что проехал «мерседес».

***

К вечеру такси Юрека подъехало к вроцлавскому «Новотелю». Грынич взял с заднего сиденья свой дорожный саквояж и «дипломат» и протянул парню руку. Тот, однако, не торопился сделать то же самое. В его глазах была просьба. Великий Шу печально присвистнул.

— Нет. Такого уговора не было. Мы квиты, и теперь каждый из нас пойдет в свою сторону.

Он вылез из такси. Юрек обежал машину кругом и хотел помочь поднести вещи, но Грынич решительно взял у него из рук саквояж. Он кивнул Юреку на стеклянные двери отеля:

— Запомни, эту границу ты не должен переходить никогда.

Молодой человек смотрел на него с мольбой, но Великий Шу был непреклонен.

Входная дверь распахнулась, и из нее вышел важный, как король, портье. Еще издалека он с вежливой, извиняющейся улыбкой развел руками:

— Мне очень жаль, но свободных мест нет.

В Юреке вспыхнула надежда, но мастер подошел к человеку в ливрее, что-то сказал ему, и тот сразу обмяк — неприступная поза его сменилась гостеприимной. Он раскланялся перед Шу, подхватил его саквояж и вошел в дверь отеля.

— Но...— снова начал Юрек.

— Ничего не выйдет. Я же сказал,— Грынич был холоден и строг.— Пару «номеров» я тебе показал, хватит. Больше ничего для тебя я сделать не могу. Я и так рискнул.

— Рискнули? Вы? — вытаращил на него глаза Юрек.— Чем вы рискнули? Чем это вам может грозить?

— Мне? Не знаю. Вероятно, ничем. А вот тебе — да. Так что возвращайся домой, пока он у тебя есть.— Шу бросал фразы отрывисто, сухо, от недавнего дружелюбия не осталось и следа. Он задержался на пороге перед стеклянными дверьми и неожиданно весело, с плутовской улыбкой крикнул: — Не забывай поливать цветочки!

Юрек опустил голову и поплелся к машине. Жизнь утратила для него всякий смысл. Сокровище уплывало прямо из рук. Он раздраженно повернул ключ зажигания, завел мотор и медленно тронулся с места.

Загрузка...